Позади раздался негромкий щелчок. Я моментально среагировал на него, ловко развернулся, выбросил вперёд руки, и в мои ладони с огромной скоростью врезался спелый сочный плод. Этот рефлекс выработался очень давно, у меня хорошо получалось ловить плоды. Труб, из которых они вылетают, в моём помещении четыре, по одной у каждой стены. Грейпфруты подаются то из одной, то из другой в произвольном порядке, и если не поймать очередную посылку, то можно надолго остаться без еды. Когда-то я пытался вычислить хоть какую-нибудь закономерность, по которой трубы чередуются, но мои попытки не увенчались успехом. Единственный способ угадать, откуда вылетит долгожданный фрукт - внимательно вслушиваться в тишину, благо нарушать её кроме меня некому. За несколько секунд до выстрела (а из труб плодами именно выстреливают, никак иначе) раздаётся едва различимое шипение, затем небольшая пауза и щелчок. В этот момент нужно успеть подставить руки под трубу и поймать летящий шар, иначе он разобьётся о шершавый пол и забрызгает соком всё помещение.
Довольный своей удачей, я осторожно положил плод на стол и стал очищать его от толстой кожуры. Когда-то у меня это получалось не очень хорошо, поэтому приходилось жевать сочную мякоть вместе с горькой шкуркой. Но однажды Алан, мой друг, рассказал, как правильно снимать кожуру, и с тех пор я всё лучше и лучше оттачиваю этот навык. Как оказалось, нужен был лишь маленький толчок.
Кроме десятка запасённых на чёрный день грейпфрутов на моём маленьком круглом столе лежит карандаш и стопка бумаги. Единственный раз, когда я пользовался ими, была та самая бесплодная попытка вычислить закономерность появления фруктов из труб. Больше я никогда ничего не писал, в этом не возникало необходимости. Но однажды, проснувшись, я обнаружил на верхнем листе в стопке надпись: "Привет, я Алан, твой сосед. Давай дружить?". Когда прошло первое удивление, я быстро нацарапал на этом же листе "Давай" и сел на табурет ждать ответа. Время шло, но ничего не происходило. Я решил, что это из-за моего кривого почерка и неумения правильно выражаться. Смяв исписанный лист, я швырнул его в нору для мусора, взял новый и аккуратными печатными буквами вывел "Привет, Алан. Меня зовут Влад. Давай дружить" и снова окунулся в томительное ожидание. Не дождавшись ответа и решив, что это чья-то злая шутка, я занялся более важным делом: принялся вслушиваться в тишину, чтобы не пропустить очередной фрукт. На следующее утро я случайно бросил взгляд на лист бумаги со своим приветствием и опешил: на нём был ответ Алана. Меня очень заинтересовало, как у него получается писать, пока я сплю, но, боясь его обидеть, я не стал спрашивать об этом.
Так у нас появилась возможность общаться. Алан рассказал, что живёт в соседнем помещении, описал мне его. Оно оказалось точь-в-точь таким, как у меня: табурет на рельсе, ездящий по окружности возле небольшого столика, четыре трубы, из которых подаются грейпфруты, узкая нора, ведущая куда-то вниз, в которую скидывалась кожура от грейпфрутов и прочий мусор, овальное окно с толстой линзой вместо обычного стекла. В этом окне всегда виднеется одна и та же картина: много-много воды и большой чёрный столб с канатами. Иногда вокруг столба летают белые птицы, иногда, очень редко, вместо воды можно разглядеть заснеженные горные вершины и зелёные кроны деревьев. Алан называл эти вершины и деревья "ошибками кадра". Он часто писал непонятные слова, но из вежливости и страха показаться глупым я не просил никаких объяснений. Только один раз не сдержался и спросил, откуда он знает столько о том, что находится вне его помещения. Он ответил, что кроме меня у него есть ещё три соседа, которые делятся с ним своими знаниями. Тогда в моей голове возникла странная, до того момента казавшаяся совершенно безумной, мысль о том, что у меня тоже могут быть другие соседи. Я взял чистый лист и аккуратно написал на нём строчку, благодаря которой мы с Аланом когда-то познакомились: "Привет, я Влад, твой сосед. Давай дружить?". Наутро появился ответ. Сердце моё ёкнуло, но, вглядевшись в слова повнимательнее, я узнал почерк Алана. Ответ гласил: "Да, я тоже недавно вспоминал те первые деньки. Здорово было, а?". Его слова меня очень расстроили, но я не стал сообщать, что фраза эта адресована не ему, опасаясь, что он перестанет со мной разговаривать.
Эх, воспоминания! Но сейчас было совсем не до них. Сейчас передо мной лежал и сгорал от нетерпения, когда же я наконец примусь за него, свежеочищенный грейпфрут. Я с наслаждением разорвал плод пополам, вслушиваясь в звуки, с которыми куски материи отделялись друг от друга. Подцепив ногтями тонкую плёнку, делающую матовыми глянцевые половинки, я сорвал её и замер, завороженный прекрасным блеском. Сегодня, как и всегда, мой грейпфрут был особенным. Ещё вчера вечером я решил, что он будет мясом какого-нибудь экзотического, может даже инопланетного, жука. Этот деликатес может позволить себе далеко не каждый, за него многие отдают жизни. Кожура, которую я торжественным жестом опустил в нору для мусора, была толстой хитиновой бронёй, которую мне удалось вскрыть с огромным трудом. Сок фрукта - хлещущей из ран гигантского насекомого кровью. Мякоть - прекрасная блестящая мякоть, источающая великолепный тонкий аромат - драгоценнейшим мясом пришельца-агрессора, в борьбе с которым погибло не одно существо. Я с аппетитом принялся поглощать дольку за долькой, смакуя каждый кусочек и, когда мясо закончилось, стал облизывать пальцы, стараясь не оставить на них ни одной капли крепкой сладкой крови. Жизнь прекрасна. Теперь можно ложиться спать.
Проснулся я от громких протестов желудка против принятого вчера деликатеса. Видимо, солдаты, отдававшие жизни ради победы над пришельцем, слишком сильно нашпиговали его своим свинцом, свинец растворился в едкой крови и таким образом пробрался в мой живот. Поднявшись с кушетки, я направился к яме для мусора. Каждый шаг стоил мне очень дорого.
Ковыляя мимо стола, я обратил внимание на новый исписанный лист бумаги. Но решил, что это послание от Алана, и не стал останавливаться - никуда оно не денется. На обратном пути мой взгляд случайно упал на текст. Неровный торопливый почерк, которым он был написан, принадлежал не Алану. Послание было довольно лаконичным: "Алана больше нет".
Справа, прервав мои размышления, послышалось тихое шипение, и я, несмотря на боль, выворачивающую наизнанку желудок, бросился к трубе. Шипение - пауза - щелчок, и грейпфрут оказался в моих руких. Кое-как добравшись до стола, я отложил плод в сторону и перевёл взгляд на лист с посланием. Грустно. Ведь Алан был моим другом.
"Почему тебя больше нет?" - написал я. Ответа не последовало. "Ответь, Алан, пожалуйста", - предпринял я ещё одну попытку. Алан не ответил. На следующую ночь я снова оставил на столе ту же записку - бесполезно. Я пробовал засыпать сразу после обеда, надеясь, что, проснувшись, найду на столе послание от соседа. Пытался спать от завтрака до завтрака, писать более разборчиво, менял фразы, задавал всевозможные вопросы, но ничего не помогало. На столе постоянно лежал один и тот же исписанный лист, и все слова на нём были нацарапаны моей рукой. Я начал ненавидеть собственный почерк. Просил у Алана прощения за всё, за что только можно, пытаясь вспомнить каждое неосторожное слово, вытаскивал из памяти совершенно безобидные эпизоды и раздувал каждый до огромной ссоры - кто знает, на что мог обидеться мой друг? Просыпаясь и не находя на столе ответа, я рвал в клочки свои записки; обрывки разлетались по всему помещению, постепенно застилая весь липкий пол. Пол был залит сладким грейпфрутовым соком, облеплен кусками засохшей мякоти - то и дело вылетавший из трубы фрукт врезался в него и забрызгивал всё вокруг. Если, повинуясь старым рефлексам, я всё-таки ловил плод, это его не спасало, он тут же летел в стену - туда, куда посылала его моя рука.
Как оказалось, я мог обходиться и без грейпфрутов, и без сна. Через какое-то время я перестал понимать, зачем раньше с таким нетерпением ждал очередного фрукта, почему поглощал его с таким удовольствием. Грейпфруты теперь оказались мусором, их непрерывное появление раздражало и злило меня. Не было никакого желания караулить и ловить их, а если этого не делать, гадкие ошмётки с противными шлепками разлетались по всему помещению.
Я не спал восемь или девять ночей. Спать мне было незачем, я знал, что наутро не увижу на столе ответа Алана, так какой тогда смысл в таком утре? Со временем я научился справляться со своим раздражением и прекратил швырять грейпфруты в стену, хотя всё так же не стремился их ловить. Те плоды, которые случайно попадали ко мне в руки, беспорядочно скидывались под стол; образовалась большая куча. Пробовал хранить фрукты под одной из труб - брызг получалось гораздо больше, чем обычно.
Недавно ко мне в руки попал грейпфрут, сильно похожий на Алана. Счастью моему не было предела. Я положил его на стол и попросил никуда не отлучаться, а сам прыгал по куче накопленных фруктов, пока она не превратилась в однородную кашицу - выплёскивал переполнявшую меня радость.
Алан оказался молчалив. Он отказался отвечать мне, где был и чем занимался всё это время. Как ни пытался я вытянуть из него хоть слово, он упорно молчал. Наконец я понял, в чём дело, и после долгих колебаний принял решение во что бы то ни стало помочь другу.
- Не бойся, Алан, - подбодрил я его, готовясь воплотить свой замысел. - Я быстро, ты даже не заметишь.
Отвлекая соседа разными историями из своей жизни, я начал аккуратно разрывать его блестящую пористую кожицу. Из образовавшейся раны засочилась прозрачная жидкость, но я старался не обращать на неё внимания, всё быстрее тараторил какие-то глупости и призывал Алана быть мужественным. Проделав наконец в кожуре и мякоти отверстие необходимых размеров, я принялся к осуществлению второй части своего плана. Алан стойко переносил все манипуляции со своим телом и особо не сопротивлялся им. Я осторожно отложил его в сторону и пообещал скоро вернуться. Меня переполняла гордость и восхищение выдержкой Алана. Оставив истекающего соком друга, я схватил карандаш и быстро нацарапал слово "мысли" на огрызке листа подходящего размера. Надпись оказалась не очень разборчивой - руки мои тряслись то ли от страха, то ли от возбуждения. Я в ярости скомкал лист, оторвал новый кусочек и вывел то же слово. Результат меня удовлетворил, и я поспешил вложить в Алана его мысли. Свёрнутая в трубочку бумага аккуратно улеглась в проделанном отверстии.
Но это не помогло. Алан всё так же молчал. Витал в облаках или размышлял на всякие отвлечённые темы - не знаю. На этот раз я не растерялся и почти не расстроился, потому что знал, что нужно делать. Решительно лишив Алана обретённых мыслей, я вновь взялся за карандаш и нацарапал на этом же листке своё имя. Теперь я был в его мыслях.
Это тоже не заставило его заговорить. Мой друг выглядел очень несчастным. Не долго думая, я проделал новую операцию: подарил ему самое большое счастье, которое смог создать. "СЧАСТЬЕ", громадными буквами на полоске бумаги, проходящей через всё его тело. Надпись удалась раза с десятого, а о том, что пришлось пережить Алану, чтобы полоска оказалась внутри, лучше вообще не вспоминать. Зато теперь у него было собственное счастье, такое, какого не было даже у меня.
Тем не менее мне никак не удавалось его разговорить. Не помогали ни мольбы, ни уговоры. Я пригрозил Алану отобрать самое ценное, что у него теперь было - его счастье, если он сейчас же не заговорит. Но он упорно безмолвствовал. Я был в отчаянье. Решив, что словами Алана не убедить, я вытащил из него размокшую полоску бумаги. Может быть, хоть так он поймёт, что шутить я не намерен. Я рассчитывал вернуть бумагу на место, как только упрямец образумится, но от сока она расползалась на глазах, белые клочки оставались на моих пальцах. И ни на одном из них не было букв! Счастье куда-то исчезло, превратилось в мутные тёмные разводы. Пронзённый внезапной догадкой, я трясущимися руками принялся доставать из Алана его мысли. Получилось значительно лучше, чем со счастьем: листок был почти цел, но на нём тоже не было надписи. Всё это время Алан не думал обо мне. Да что там обо мне, он вообще не мыслил! Бездушная тварь! Я схватил его со стола и швырнул в окно. Раздался звон стекла. В этот же момент мой слух различил характерный щелчок - из ближайшей ко мне трубы выстрелили новым грейпфрутом, который забрызгал меня холодным липким соком. Завтрак, первая половина.
Устало опустив руки, я поплёлся к кушетке, упал на неё и уставился на толстую потрескавшуюся линзу, по которой на фоне ошибок кадра стекала кровь Алана. Мои пальцы прилипали друг к другу; я принялся задумчиво облизывать их. Каким прекрасным оказался их вкус! Мой слух различил тихое шипение, щелчок, и тело само дёрнулось к трубе. Но потерявшие сноровку ладони не успели сомкнуться, плод врезался в бетонный пол, вновь оросив меня соком с ног до головы. На полу аппетитно блестели беспорядочно разбросанные куски мякоти. Я с жадностью стал собирать их, отправляя в рот целые горсти. Очень скоро весь мусор был уничтожен, ни под одной трубой не осталось ни одного кусочка. Я слизывал сок со стен, с ржавой столешницы, с краёв норы для мусора, и никак не мог насытиться. Желудок, казалось, вдавливался сам в себя, воздух больно царапал иссушенное горло. Мне нужен был грейпфрут, ещё, ещё, но его не было, трубы и не думали шипеть, до обеда было очень далеко. Я рыскал по помещению, заглядывал во все потайные углы, но не мог найти ничего, пока взгляд не остановился на овале потрескавшегося стекла. По нему всё ещё стекали прозрачные струйки.