Аннотация: к 100-летию со дня гибели Павла Гольмана
Не скажешь дням - остановись!
И солнцу - подожди!
Ведь стороной проходит жизнь
Как дальние дожди...
Фаина Кривицкая
Жизнь человека, не смотря на любые внешние обстоятельства, принадлежит, прежде всего, ему самому. Многое влияет на личность, но все же, решение о том, как жить и как умирать, в конечном счете, принимает она сама. Притом, бывают жизни длиною в век, прожитые напрасно, подобные унылому нескончаемому сну. Не такой была судьба человека, по имени Павел Гольман, погибшего ровно 100 лет назад, в августе 1906 г., в городе Екатеринослав (нынешний Днепропетровск) в возрасте 20 лет. Промелькнув на небосклоне российской действительности подобно яркому метеору, она осветила тысячи других жизней, подарив им надежду.
20 лет - много это или мало? В начале XXI люди взрослеют поздно. Даже самые лучшие лет до 25 решают вопрос: бунтовать против своих мам и пап, или (как советуют мамы и папы) пойти на работу, всерьез заняться учебой? Продолжать ли резвиться подобно детям, или 'взяться за ум'? Инфантилизм странным образом проявляется и у вполне (казалось бы) взрослых людей, которые сами зарабатывают себе на хлеб. Дело тут не только в позднем взрослении, и даже не в наличии-отсутствии работы, но, прежде всего в том, что современное общество не располагает к вдумчивой серьезности. Наливайся, пей спрайт, получай кайф. Только не думай! Ради бога, ни во что не вникай! Оценивай все вещи, которые предстают перед тобой в течение всей жизни по одному единственному критерию: 'прикольно-неприкольно'. Есть много игр, в которые можно поиграть. Приколись! Можно подсесть на наркотики или алкоголь, можно наоборот пойти качаться. Можно стать фашистом (антифашистом). Поиграть в революцию (реакцию). Определить себя как фаната той или иной музыкальной группы, стиля, направления, футбольной команды, субкультуры. Даже нищие, обреченные на раннюю смерть подростки из пригородов мегаполисов, могут выбирать из этого ряда, хотя выбор их небогат. Но, в конце концов, им телевизор подскажет, что делать.
Не то, чтобы плохи спорт или революция (хотя музыкальные стили и напитки могли бы быть получше). Просто у людей сохраняется инфантильно-подростковое, игровое восприятие жизни. Играй в свои игрушки, веселись страна дураков!
В конце XIX начале XX столетия телевизоров не было. Пролетарии (обездоленные) - все те, кто не владел общественным богатством и зарабатывал себе на жизнь своим трудом - не были охвачены полем влияния СМИ. Да и самих СМИ еще не существовало, они только-только возникали. Многие семьи, даже большинство, были предоставлены самим себе. В такое время началась и закончилась жизнь Павла Гольмана.
Павел Гольман родился в 1886 г., в семье урядника. Урядники - низшие полицейские чины в царской России, разумеется, не могут быть отнесены к пролетариям, а должны быть отнесены к эксплуататорскому классу, к паразитам, ничего не производившим, и живущим за счет трудящихся. Жизнь урядников, впрочем, не была роскошной, но и от этой далеко не роскошной жизни Павлу ничего не перепало, потому что еще в раннем возрасте, а именно в 12 лет, он остался без отца. С того времени вместе с матерью и младшим братом он живет в Нижнеднепровске - рабочем поселке под Екатеринославом. Чтобы семья могла свести концы с концами, Павел в возрасте 12 лет нанимается разносить бумаги и выполнять прочие мелкие поручения в контору при Франко-Русских мастерских. А с 15 лет работает слесарем на местных промышленных предприятиях, причем последние 2,5 года своей жизни в Екатеринославских городских железнодорожных мастерских.
Подневольный труд, с тычками и хамством мастера, с произволом хозяина, за малейшие провинности налагавшего на рабочих штрафы или взыскания, конечно, травмировал детскую психику. В то же время жизнь в суровых условиях и необходимость кормить семью приучали к серьезности. Серьезное отношение к жизни в свою очередь будило мысль, которая напряженно искала выход из создавшегося положения. Очень скоро молодому человеку, попавшему в подобную ситуацию, становилось ясно, что шансов выбраться из нее у него не очень много. Жили тогда представители низового населения недолго. Социального страхования и бесплатной медицины большинство людей не имело, оплачиваемых отпусков - тоже. Предприниматель при желании (и такое желание у него возникало очень часто) мог заставить рабочего стоять у станка 14 часов подряд или больше, в зависимости от необходимости. В 40 лет человек становился дряхлым стариком. Многие умирали в юности, не дожив до 20 лет, от какой-нибудь болезни или от полученной на производстве травмы. На попытки вести мирными способами борьбу за рабочие права начальство реагировало стандартно - попросту увольняло строптивцев. Упорствующих ждали тюрьма и каторга. Полиция могла расстрелять или измордовать рабочих, потребовавших увеличить жалование на 5 копеек - подобная демонстрация уже считалась бунтом. О том, как обычно полиция обращалась с мирными демонстрантами рассказывается во многих воспоминаниях об этой эпохе. Приведем цитату из мемуаров революционерки Н.Я.Деркач: 'C пением Марсельезы и воз?гласами 'Долой самодержавие!' мы двинулись дальше по городу. Здесь на нас налетели казаки и полиция, де?монстранты мигом рассыпались. Меня схватил шпик. Я попробовала от него отбиться, рассчитывая на помощь товарищей, но вместо товарищей подскочил казак с на?гайкой. Он замахнулся, пересек мне переносицу, и только поля шляпы спасли глаза. Кровь залила все лицо, я ничего не видела. Шпики связали меня и бросили на дрожки... Мы подъехали к полицейскому участку. Здесь меня сбросили с дрожек и потащили по мостовой. Проходив?шие мимо женщины, увидя кровь на мостовой, стали креститься и кричать: 'Боже ты мой, за что же так из?бивают народ!' - их тут же арестовали и посадили вместе со мной. Меня били железным кистенем по го?лове, по лицу, выбили четыре зуба, бросили на пол, топтали сапогами. У меня на теле оказалось девятна?дцать ран. Избиение прекратилось, когда я потеряла сознание. Кроме меня, на демонстрации был арестован один новобранец-крестьянин, которому выбили глаз.'
Терпеть такую жизнь невозможно; она не стоила того, чтобы ее оберегать. Нужно было попытаться ее самым решительным образом изменить, поскольку терять все равно нечего. Если ты - человек, а не животное, какой смысл тянуть эту лямку, заранее зная, как все будет и чем кончится? Человек тем и отличается от животного, что осознает настоящее, помнит о прошлом и строит планы на будущее, а не живет лишь текущим моментом. Здравый смысл и осознание себя человеческими существами, а отнюдь не только революционный идеализм (хотя был и идеализм) подталкивали рабочих к тому, чтобы стать в оппозицию всей существующей социальной системе.
Если задуматься, то тогдашние условия жизни низов рабочего класса не слишком отличались от нынешних. Если сегодня милиция менее жестока, то лишь потому только, что куда реже сталкивается с протестами. Но вместе с тем, и сегодня либеральничать власть имущие не намерены. В Москве рабочих ДОН-Строя, погибших от несчастных случаев, хоронят прямо в стенах или фундаменте возводимых ими же зданий; эти роскошные элитные дома предназначены для проживания новых русских (удивительно символична порой жизнь, такое ни один писатель-символист не выдумает!). В Омске нанятые предпринимателями бандиты жгут офис совершено легального, демонстративно подзаконного профсоюзного объединения. В Шелехове милиция прессуют рабочего за распространение самодельной газеты, в которой он пытался рассказать другим рабочим об их освещенных государственным законодательством (!) легальных правах.
Тогда, в отличие от дня сегодняшнего, подобное положение дел подстегивало решительное сопротивление. Рабочие, особенно молодые, постепенно вливались в ряды революционных организаций, ставивших целью насильственное изменение существующего строя. Не стал исключением и Павел Гольман. С 15 летнего возраста он сотрудничает с местными группами социал-демократов, раздает рабочим прокламации. В 18 лет вступает в партию социалистов-революционеров (эсеров), где состоит полтора года. Как человек сообразительный, решительный и смелый, он быстро выдвигается вперед в местной эсеровской парторганизации, получая, как он сам в последствие, уже будучи анархистом, шутил - 'повышения в чинах', 'нашивки'. А на дворе уже 1905 г., первая русская революция.
В 10-11 октября 1905 г. Павел проходит боевое крещение. Во время всеобщей забастовки, парализовавшей в России железнодорожное сообщение, с оружием в руках он сражается на баррикадах с полицией и казаками. Вновь забастовочное движение вспыхивает в декабре месяце, когда в Москве разливается вооруженное восстание. Не отставал и Екатеринослав. Павел Гольман избран в Боевой Стачечный комитет, представителем от рабочих Нижнеднепровско-Амурского района. Он принимает участие в заседаниях и работе Комитета, но и в другой революционной работе: ездит по железной дороге, обезоруживает жандармов, захватывает 4 ящика динамита, позднее переданного им анархистам.
Почему тогдашние рабочие, вместо того, чтобы подобно рабочим сегодняшним уныло (или весело - есть и такие) ждать конца жизни, собирались в боевые революционные организации, объясняется не только отсутствием СМИ. Гораздо важнее, что люди все-таки чаще задумывались о своих перспективах. Еще важнее, что в большинстве своем, они были выходцами из деревень, местечек и маленьких городов, где все еще сохранялись традиции коллективной общинной жизни, основанной на совместном принятии решений и взаимопомощи. То были остатки древнего, доиндустриального, средневекового общинно-сельскохозяйственного или ремесленно-артельного быта. Многие и в городах пытались отстаивать тот же самый принцип. Полицейское или хозяйское насилие против одного конкретного рабочего затрагивало не только его друзей, но и значительную часть трудового коллектива. 'Один за всех и все за одного!'. Не то, чтобы данный принцип разделялся всеми рабочими; среди последних существовали трения и противоречия. Старики зачастую презирали молодых и неопытных, молодые рабочие платили им взаимностью. Квалифицированные свысока смотрели на чернорабочих. Существовали и трения по национальному вопросу. Но все же в глазах многих упомянутый выше принцип был идеалом, к реализации которого на практике необходимо стремиться. Не то, чтобы наемные рабочие являлись сплошь идеалистами-альтруистами, пекущимися о благе ближнего более, чем о собственном. Как и сегодня у них была личная жизнь и намеренье ее обустроить. А сверх того - семьи: братья и сестры, которых надо было поднимать на ноги, престарелые отцы и матери, которые зачастую не могли прожить без их поддержки. Но возможностей для индивидуального обустройства личной жизни имелось немного или вовсе не имелось (как и сегодня у большей части населения России, да и мира), денег, чтобы помочь родственнику купить, к примеру, необходимые лекарства зачастую не хватало. Личный эгоистический интерес в какой-то степени совпадал с коллективным: 'я помогу тебе сегодня, а ты мне завтра'. Ведь любого из нас могут уволить, оскорбить, арестовать! Только за счет коллективизма выживали рабочие в начале XX века. Только за счет коллективизма сохранялись в тяжелейших условиях крестьянские общины и ремесленные братства в течение долгих тысячелетий средневековья и древности. Рушились империи, падали и гибли цивилизации, но солидарные людские коллективы зачастую выживали среди ужасных природных и политических катаклизмов, восстанавливались в числе после, казалось бы, невосполнимых потерь, вызванных войнами и эпидемиями. Без коллективизма человечество давным-давно погибло бы, а скорей всего никогда бы и не возникло. Напротив рыночный принцип, которым руководствуются теперь обездоленные наемные работники в повседневной жизни - 'каждый сам за себя', неизбежно приводит к выводу - 'умри ты сегодня, а я завтра'. Он плох не только тем, что не этичен, но и тем, что элементарно нелогичен, противоречит здравому смыслу и ведет к полному краху. Ведь завтра рано или поздно наступит. Рабочие начала XX столетия хотели жить и сегодня, и завтра; они хотели сами решать, каким будет сегодня и каким будет завтра. Чтобы это решать, требовалась сила, а сила появлялась лишь в ходе коллективных действий.
Революционные организации, в которые вступали рабочие, оказывались очень разными. Партии социал-демократов и социалистов-революционеров строились по принципу иерархии - подчинения нижестоящих инстанций вышестоящим. Этими партиями управляли и всю их деятельность жестко регламентировали отдельные избранные лица, авторитетные вожди, партийные генералы. Они были заинтересованы, прежде всего, в революции политической, такой, которая даст им возможность сесть в парламентские кресла, а то и - чем черт не шутит - захватить власть в стране. Высокопоставленные менеджеры, они, в сущности, хотели революции потому, что она могла дать им власть и богатство. Даже если они преследовали какие-то иные цели, они смотрели на рабочую массу как на своих подданных или как на живые орудия. О том, как и в какой степени парламенты пекутся о благе масс, превратившихся из активных творцов политики в 'избирателей' и 'электорат' можно узнать на примере сегодняшней российской государственной думы... Но 100 лет назад Дума еще только появилась на свет и подобные соображения были далеко не очевидны. Лишь некоторая часть революционных рабочих позитивно восприняла логику анархо-коммунистов и максималистов, в соответствии с которой только собрания рабочих и полностью подконтрольные им (через систему конкретных наказов, данных собраниями, и через право собраний в любой момент отзывать делегатов) стачкомы могут принимать ключевые решения. Именно к таким рабочим относился 19 летний Павел Гольман. Будучи членом Боевого Стачечного комитета, он своими глазами увидел ложь, интриги и закулисные махинации партийных организаций, прибравших стачком к рукам. Это, по свидетельству близко знавших его рабочих 'вселяет в него глубокое отвращение ко всякой игре в правительство, хотя бы и временное революционное'. 'Меня не ораторы переубедили, сделали анархистом, а сама жизнь... сам БСК меня сагитировал, его отрицательная деятельность. Каждый честный человек, принимавший в нем участие и видевший своими глазами его роковые ошибки, должен раз навсегда порвать с государственниками' - скажет он позднее екатеринославским анархо-коммунистам. Павел уходит из партии эсеров и сближается с анархистами.
Была, впрочем, и еще одна причина, заставившая его уйти из эсеров. А именно: непризнание теми за рабочими права на совершение боевых операций против фабричного начальства. Эсеры требовали безоговорочного подчинения руководству своей организации (комитету). 'Я просил у комитетчика оружие, чтобы убить мастера. А он мне говорит: убей губернатора, тогда дам. Мне досадил мастер, как рабочему, мне ближе этот акт, он для меня - почти потребность, и вот оказывается, я не волен даже в выборе акта, на который я иду'.
'Ужас, ужас! - закричат в этом месте либералы. - Убивать начальников только за то, что они начальники! Какая жестокость!'. Либералам, приветствовавшим в своем большинстве Чубайса у власти (исключения были редки) и реформы Гайдара, благодаря коим население страны ежегодно сокращалось на миллион человек, мы отвечать не станем. Остальным же, включая тех правозащитников, кто выступает за социальные права, ответим так. Мастер или бизнесмен, принявший решение или своими действиями способствовавший увольнению людей, заслуживает с нашей точки зрения наказания. Каким будет наказание - решать его рабочим. Что значит быть уволенным в нищей стране, имея на руках семью? Вы думали когда-нибудь об этом, господа правозащитники? А что такое умирать от воспаления легких, или смотреть, как умирает твой брат (мать, сын) и не иметь средств даже для того, чтобы купить дрова и протопить комнату зимой, вы знаете? Или вам все-таки нет дела до этих обездоленных, что плодятся на свет миллионами и миллиардами, размножаются, словно мухи в трупе мира? А как обращались тогда с рабочими в полиции вы знаете? С нашей точки зрения, тот, кто в подобных условиях (а условия, в которых жил Павел Гольман и его коллеги были именно такими) выкинул человека на улицу, заслуживает то, что... что получает. А чего тогда заслуживает мастер или бизнесмен, который, к примеру, навел на рабочих полицию?
У екатеринославских анархистов позиция Гольмана нашла понимание. Определялся коллективно лишь круг возможных объектов атаки, конкретную цель активист выбирал сам. Впрочем, организация анархистов Екатеринослава (практически все они были фабричными рабочими) сочетала, как мы уже писали, боевую деятельность, с акциями другого рода. У людей разный темперамент и разные представления о необходимом и возможном. Относительно мирно настроенные активисты и те, кто не считал себя готовыми к участию в боевых операциях, занимались мирной пропагандистской деятельностью, собирали рабочие кружки, распространяли анархистские листовки и брошюры среди своих коллег, организовывали стачки. Но Гольман - таков был его темперамент - сразу же вошел в боевую часть группы.
Однако, первая операция, которую он осуществил самостоятельно (это случилось в конце марта 1906 г.), состояла не в покушении на своего мастера, а в покушении на жандармского вахмистра Коваленко, 'главного местного шпиона и доносчика по делу о декабрьской забастовке'. Но то ли наган дал осечку, то ли стрелок из Павла был тогда еще неважный, только Коваленко отделался лишь испугом, либо, по другим данным, был легко ранен. Кстати, наган Павел Гольман добыл самостоятельно, и, по данным екатериносласких анархистов, то был казенный наган, но о том, как он его добыл, анархисты скромно умалчивают.
18 апреля Павел принимает участие в экспроприации у сборщика налогов казенных денег. Акция оказывается успешной. Анархистская организация прокомментировала случившееся таким образом: '...Успехом этой самой крупной анархистской экспроприации за существование Екатеринославской группы мы в значительной степени обязаны его хладнокровию и распорядительности'. Суммы, добытые экспроприациями (в данном случае свыше 6 тыс. руб. - немалые средства по тем временам), использовались анархистами для издания литературы, закупки оружия, ведения пропаганды, помощи забастовщикам или товарищам, находившимся на нелегальном положении. Все произведено всеми и нет у буржуя исключительного права распоряжаться совместно с другими произведенным богатством. И нет ничего плохого в том, что изъятые у него средства тратятся анархо-коммунистами на пропаганду своих идей, поддержку безработных или забастовщиков. Можно даже считать это своеобразным революционным налогом.
Разумеется, бывало по-разному. Среди анархистов имелись разные люди, в том числе и нечестные, и нечистые на руку. Были и простые уголовники, выдававшие себя за анархистов, и анархисты, скатившиеся до грубой уголовщины. Но там, где, как в Екатеринославе или Белостоке, существовали сильные организации, деньги тратились лишь на организационные нужды. Те, кто думает, что анархо-коммунисты роскошествовали и просиживали штаны в кабаках - сильно ошибается. Вот как описывает положение дел анархистский боевик Осип Левин, незадолго до своей казни, состоявшейся в Риге, сказавший следующее: 'Из всех денег, экспроприированных нами у собственников, я не позволял себе тратить сколько-нибудь... Я умираю в старых штанах, подарённых мне моим братом, студентом, так как я ходил оборванцем. Деньги эти у меня считались священными, и я употреблял их только на святую цель. Я нахожу, что умираю не грешником, а борцом за все человечество - в борьбе за освобождение угнетенных от гнетущего их современного строя'. Господам либералам, которые тут опять примутся возмущенно кричать, на этот раз о правах собственников и бандитизме, посоветуем вспомнить о том, каким образом сделали себе состояния их любимые буржуи в России 90х годов. Вспомнили? Прояснилась память? Да разве так было только в России? В развитии частного капитала гангстеры сыграли выдающуюся роль. Немецкий исследователь истории капитализма, Роберт Курц отмечает: 'Современная буржуазия... выросла отнюдь не из мирных купцов с древних торговых путей. Общественную почву, которая породила современное предпринимательство, составляли предводители наемных орд раннего периода современной эпохи, администраторы работных домов и тюрем, сборщики налогов, надсмотрщики за рабами и прочие головорезы'.
3 мая 1906 года Павел Гольман узнает, что из Екатеринослава должна приехать железнодорожная комиссия с министром путей сообщения во главе. Как железнодорожный рабочий он решает бросить бомбу в эту комиссию, 'оставляющую повсюду на своем зловещем пути циркуляры об увольнении рабочих'. В назначенный час он стоит в нужном месте с бомбой в руках. Но министерский поезд не приехал. Тогда Гольман бросает бомбу в вагон первого класса курьерского поезда: в таких вагонах могли ездить тогда лишь представители буржуазии и чиновничества.
Буржуазная пресса сообщила, что поезд атакован по ошибке. Екатеринославские анархисты посчитали, что не по ошибке, а сознательно и одобрили акт, поскольку он направлен 'против сытой буржуазии'. Как было на самом деле нам неизвестно. Но в любом случае, мы осуждаем подобные акции. Ведь в ходе этой атаки могли погибнуть непричастные люди, например родственники буржуев, которые никакой ответственности 'за грехи отцов' нести не могут.
Раненый осколком бомбы Гольман попал в больницу. Ранение (в ногу) оказалось тяжелым и сильно беспокоило его: 'Какой же может быть анархист и человек без ноги? Если я останусь без нее, я, по выздоровлении, дойду до первого участка (полицейского - прим. Магид), чтобы бросить в него бомбу и не буду уходить!'. Но жизнь распорядилась иначе. Спустя 26 дней прямо в больнице Павел арестован и ему предъявлены следующие обвинения: 1) хранение взрывчатых веществ; 2) покушение на курьерский поезд по ошибке вместо министерского; 3) ограбление сборщика. По законам того времени два последних карались смертной казнью. Измученный, больной, нуждающийся во все новых и новых хирургических операциях Павел Гольман известил товарищей о том, что ему грозит виселица и прибавил: 'Ну что ж! Не я первый, не я последний, я буду считать себя счастливым, если в ту минуту не паду духом '.
Екатеринославские анархисты не могли оставаться безучастными. Они предприняли попытку отбить товарища. Вот как она выглядела: '5 августа в 9 часов утра семеро товарищей-анархистов, вооруженных бомбами и браунингами, пришли в больницу освободить его. Одни арестовали и обезоружили городового, другие кинулись в палату, где он лежал, выхватили браунинги и, не видя его, крикнули: 'Где Гольман?'. Он выбежал из перевязочной сам, на костылях, одел с помощью товарищей принесенную ими одежду, взял свой браунинг и бомбу, дошел до выхода, бросил костыли, сел с товарищами на приготовленного извозчика, крикнул 'прощайте!' и уехал. Увезти его удалось благополучно, без перестрелки'.
Но не было у этой истории счастливого конца. Жизнь Павла Гольмана неумолимо приближалась к трагическому финалу и никакие усилия товарищей ничего не могли тут изменить. Было в нем что-то от секариев (кинжальщиков) - древнеизральских воинов, предпринимавших самоубийственные атаки на римлян (не взирая на численность и ресурсы последних) впрочем, нанося им тяжелые удары. Потом екатеринославские анархисты напишут о Павле: 'ты не теперь, так немного позднее сложил бы голову при вооруженном сопротивлении, вооруженной схватке с полицией или на эшафоте...' Анархисты потеряли своих лучших людей, сожгли их в топке первой русской революции. Погибли Фарбер, Елин, Фридман, Келешьян и многие другие - лучшие из лучших. Больше в России таких ребят, твердых как кремень, решительных и радикальных среди рабочих-анархистов, пожалуй, не было. Среди крестьян были, но это уже совсем другая история, история махновщины, роговщины. А вот тех - Гольмана и других - не было среди рабочих во время второй, более успешной русской революции. Тогда в 1917-1921 гг. сдвинулись с места все оси мира и действительно решалась его судьба. Но не Беньямин Фридман и не Павел Гольман, а совсем другие люди возглавят петроградскую федерацию анархо-коммунистов в трудные дни 18 г., и деятельность этих других - фигляров и демагогов - ляжет позорным пятном на историю анархизма. Те, настоящие, погибли раньше.
Однако, все они - Фридман, Елин, Гольман - были такими, какими были, и, наверное, просто не могли поступать иначе. Они же не знали, что будет через 10 лет, верно? А им хотелось настоящей жизни и настоящей революции здесь и сейчас. Или все-таки следовало уйти в глухое подполье, уехать за границу, наконец, перейти к более мирной деятельности, когда после поражений в декабре 1905 г. первая русская революция пошла на спад? А как думаете вы?
...Боевики, организовавшие освобождение Гольмана, ушли из дома, где он находился, для организации его дальнейшей перевозки. Они хотели сделать для него все самое хорошее. Но они уже ничего не могли для него сделать, потому что когда Павел остался один, дом окружила полиция.
...Сдаваться не имело смысла: все равно виселица. Власть не брала боевиков в плен. Пощады никто не просил и никто не ждал. Анархисты тоже расправлялись с полицейскими без всякой жалости. Только теперь у Павла было оружие. Он стал стрелять в окно, убил одного полицейского, второго тяжело ранил. Остальные открыли ответный огонь. Возможно, Павел был убит выстрелами полицейских, а может быть, не желая даваться им в руки живым, застрелился сам. На последней версии настаивали екатернинославские анархисты. Ему было 20 лет.
Даже мертвый, он вызывал у властей страх. И не удивительно. Узнав о гибели Гольмана, тысячи рабочих Екатеринослава и Нижнеднепровска побросали работу. Начались стихийные митинги. Тело его не выдали и матери, полиция похоронила убитого сама, на Севастопольском кладбище. Прослышав о тайных похоронах, туда стали стягиваться толпы демонстрантов, полиция нападала на них, были арестованные, раненые. Антибуржуазные акты боевого сопротивления вызывали в ту пору огромное сочувствие среди рабочих, тем более, что погибший был одним из них.
...Считается, в конце каждой статьи непременной нужно делать какие-то выводы, находить какую-то мораль и подводить итоги. Но почему-то нам не хочется так делать. Мораль пусть каждый ищет и находит сам. Павел Гольман прожил славную жизнь и умер славной смертью. Что еще вы хотели бы услышать?
1. Анархисты. Документы и материалы. Т.1. Москва 1998 г.
2. Н.Я.Деркач. По Этапам и Тюрьмам. http://socialist.memo.ru/
3. Роберт Курц. Манифест Против Труда. См. http://zhurnal.lib.ru/m/magid_m_n/istok.shtml
4. О Причинах Пассивности Пролетариата. Марлен Инсаров. http://zhurnal.lib.ru/m/magid_m_n/prolet.shtml