Аннотация: Рассуждения на вечную в России тему "ПОЧЕМУ НАРОД БЕЗМОЛВСТВУЕТ". Замечательный текст современного российского автора, участника различных пролетарских выступлений.
Прежде, чем сможет восторжествовать добро, зло должно дойти до предела.
Сен-Жюст.
Только из глубины отчаяния может родиться надежда.
Вальтер Беньямин.
Одним из признаков жалкого и абстрактно-теоретичного характера существующего сейчас в России "марксистского" движения является тот факт, что обсуждению текстологических (что именно сказали отцы-основатели марксизма по тому или другому вопросу) и исторических вопросов, в первую очередь пресловутого вопроса о классовой природе СССР, уделялось и уделяется данным движением неизмеримо больше внимания, чем поискам ответа на главный вопрос: почему российский пролетариат с изумительным терпением и покорностью сносил все обрушившиеся на него в 1990-е годы ужасы - и когда он, наконец, против этих ужасов восстанет?
Впрочем, если невозможно идеализировать марксистские группы современной России, то неверно было бы и считать, что они совсем уж не обращали внимания на реальный рабочий класс и занимались исключительно теоретическим самоудовлетворением. Хождение к проходным заводов, распространение листовок и рабочих бюллетеней, наконец, пропаганда изнутри заводов работающими на них марксистами, - все это за последние 15 лет испробовали различные марксистские группы. Результат всегда был примерно одинаков: пролетарские массы в большинстве своем к подобной пропаганде просто не прислушивались, те немногие пролетарии, кто прислушивался, с большинством идей, пропагандируемых марксистами, соглашались, однако начинать революционную борьбу и не собирались, продолжали жить своей жизнью, пытаясь как-то удержаться на плаву по одиночке, проклиная окаянную жизнь и надеясь кто на бога, кто на героя, кто на то, что "народ" (т.е. они сами) когда-нибудь в конце концов проснется.
То, что с российским пролетариатом происходит что-то неладное и не соответствующее априори приписываемой ему марксизмом революционной миссии, волей-неволей должно было доходить, рано или поздно, до сознания различных левых и псевдолевых активистов (здесь и далее под "марксистскими" и "левыми" понимаются именно марксистские и левые группы, т.е. троцкисты, госкаповцы и т.п. Преемники же КПСС именуются послеКПССовцами, псевдолевыми, социал-фашистами и т.п. ласковыми названиями, вполне правильно выражающими их природу). Самым простым - и самым нелепым - решением этой вполне реальной и чрезвычайно мучительной проблемы было утверждение, что если пролетариат ведет себя не так, как нам того хочется, значит, это и не пролетариат вовсе. Пролетариата в России нет, он исчез, испарился, растаял, - так любят говорить многие (хотя далеко не все) сталинисты.
Нелепость данной идейки слишком очевидна, чтобы с нею серьезно спорить. Если нет пролетариата, за чей счет жирует буржуазия? Кто работает на нее на заводах, получает нищенскую зарплату и производит прибавочную стоимость? Пролетариат как экономический класс буржуазного общества, за счет труда которого существует все это общество, не может исчезнуть, пока существует капитализм. Исчез пролетариат как политическая сила, борющаяся за уничтожение капитализма. Пролетариат как класс наемных рабов капитала существует, революционного и социалистического пролетариата нет.
Исчезновение революционно-социалистического пролетариата было замечено на Западе еще более 100 лет тому назад. Первыми это увидели те, кто хотел увидеть, - всевозможные буржуазные и реформистские идеологи, для которых революционно-социалистический пролетариат представлял смертельную угрозу. Будучи идеологическими прислужниками капитализма, они объясняли утрату революционности пролетариатом стран развитого капитализма тем, что этот капитализм излечился от пороков раннего капитализма, стал "демократическим" и "цивилизованным", осуществил прогрессивные социальные реформы, резко повысил уровень жизни рабочих, и те перестали быть не имеющими ничего, кроме своих цепей, пролетариями, перейдя в довольный и процветающий средний класс, не испытывающий нужды в какой-либо революционности.
Мы еще вернемся к причинам утраты революционности западным пролетариатом и покажем, что они на самом деле были противоположны тем, о которых говорят прислужники капитала, и что пролетариат в развитых капиталистических странах потерял революционность вовсе не потому, что якобы избавился от тягот капитализма, а, напротив, потому, что куда более подчинен и раздавлен капитализмом, чем пролетарии 19 века. Пока что отметим, что объяснение утраты пролетариатом революционности повышением его жизненного уровня не имеет никакого отношения к реалиям жизни современного российского пролетариата.
Жизненный уровень российского пролетариата не рос, а катастрофически рухнул. Работать он должен больше и тяжелее, зависимость его от начальства сильнее и ощутимей, а зарплата за этот каторжный подневольный труд намного меньше, чем в доперестроечные годы. Но, несмотря на такое катастрофическое ухудшение жизни российского пролетариата, его классовая активность, способность бороться за свои классовые интересы и свои классовые идеалы намного меньше, чем была даже в 1989-1991гг.
Вот как описывает парадоксальность ситуации левый историк А.В. Гусев:
"Ситуация выглядит парадоксально: ведь главные объективные условия, которые должны способствовать распространению социалистических идей, казалось бы, налицо. Во-1-х, в стране имеется многочисленный класс наемных рабочих, ядро которого составляет индустриальный пролетариат. К концу 80-х годов в СССР насчитывалось 80 - 85 миллионов рабочих и 25-30 миллионов работников умственного труда, не связанного с руководящими функциями. Эти категории составляли 90% всего занятого населения. Советский пролетариат отличался высокой степенью урбанизации: 80% его проживало в городах и было охвачено городской культурой. Десятки миллионов наемных рабочих были встроены в ту же организацию труда, что и во всех промышленно развитых странах. По уровню образованности советские рабочие не уступали западным: 70% из них имели среднее или среднее специальное образование. Во - 2-х, положение этого класса на протяжении 90-х годов неуклонно ухудшалось: достаточно сказать лишь о сокращении реальных заработков рабочих более чем на 60%, массовых увольнениях, повсеместных невыплатах заработной платы.
На рубеже 80-90-х годов многим наблюдателям представлялось, что столь мощный класс имеет все необходимое, чтобы стать одной из самых активных сил в обществе. Если сто лет назад гораздо менее многочисленным и образованным российским рабочим удалось объединиться в сильное движение и создать массовые социалистические организации, то почему не ожидать от их современных потомков еще более внушительных успехов?...
Надо признать, что в то время подобные оценки имели под собой некоторые основания...
...быстрое нарастание активности трудящихся, легкость образования в их среде организационных структур, практически молниеносная политизация движения - все в начале 90-х гг., казалось бы, говорило о том, что рабочему движению уготовано большое будущее. Можно было ожидать, что, столкнувшись с последствиями введения рыночной экономки, наемные работники скоро освободятся от иллюзий о "спасительной роли рынка" и, в соответствии со своими изначальными социалистическими устремлениями [!автор, похоже, придерживается иллюзии, что "социалистические устремления" почему-то должны быть присущи трудящимся априори и изначально. Как мы увидим, это не так], придут к пониманию необходимости альтернативного общественного устройства. Сумев покончить с тоталитаризмом, они уж тем более смогут отстоять свои права и интересы в условиях демократии [ Как видим, Гусев, при всей своей профессорской левизне, разделяет буржуазные иллюзии о демократии !] Реалии постсоветского развития, однако, опрокинули такие прогнозы целиком и полностью.
В 90-е годы на всей территории постсоветского пространства наемные работники оказались по сути дела бессильны перед лицом резкого падения уровня жизни (сравнимого с тем, что принесла первая сталинская пятилетка), увольнений и значительного ухудшения условий труда. Вместо того, чтобы консолидироваться в борьбе, рабочее движение просто - напросто распалось. Большинство его структур (свободные профсоюзы, рабочие комитеты) развалилось и исчезло, некоторые, лишившись сколько-нибудь массовой поддержки, деградировали и утратили качественное отличие от старых бюрократических "профсоюзов". Столь же печальная судьба постигла, соответственно, и начавшие было зарождаться левые политические организации..."(18).
Скажем прямо: если сопоставить социалистическую надежду о способности лишенных собственности и власти наемных рабов капитала и государства объединиться, независимо от наций и стран, свергнуть власть своих угнетателей и господ и создать строй трудового товарищества, - если сравнить эту фундаментальную, определяющую идею социализма с реальным состоянием современного российского пролетариата, то ее можно смело отнести к разряду утешительных мифов, а придерживающиеся ее марксистские группы зачислить в одну категорию со всевозможными христианскими сектами.
Однако история рода людского не ограничивается настоящим, она имеет прошлое и будущее. Было время, когда перед призраком коммунизма содрогались в непритворном ужасе все силы старого мира, и когда за освобождение человечества клали головы сотни тысяч передовых пролетарских борцов. Вопрос состоит в том, почему исчез призрак коммунизма и вернется ли этот призрак снова? Умер ли он, или всего лишь погрузился в затяжную зимнюю спячку, из которой встанет еще более грозным для буржуазии?
Судьбе пролетарской революционности и будет посвящено данное исследование. Мы постараемся избежать в нем барабанной трескотни и утешительных иллюзий. Иллюзии сладки, теплы и приятны, правда мучительна, горька и жестока, зато в большинстве случаев полезна.
* * *
Среди левых течений вот уже сто лет длится дискуссия о том, каким именно образом в рабочем классе возникает классовое, революционно-социалистическое сознание. Согласно экономистским, меньшевистским, анархистским и рэтэкоммунистическим концепциям, оно складывается у пролетариата само собой, благодаря его положению в системе капиталистического производства и опыту классовой борьбы, осуществляемой в рамках капиталистической системы. Согласно противоположному взгляду ленинистов и троцкистов, революционно-социалистическое сознание привносится в рабочий класс извне, революционной интеллигенцией, организованной в передовую партию.
Сейчас, благодаря опыту истории, уже вполне можно понять, что стихийно, само по себе, под воздействием буржуазного мира у рабочего класса складывается только буржуазное сознание. Но столь же очевидно и то, что, пролетарские партии, лишь только они становились массовыми и сильными, стремительно переставали быть революционными и после этого вносили в пролетариат никак не революционно-социалистическое, но буржуазно-реформистское сознание.
В то же время, на опыте безрезультатной пропаганды в пролетариате современных марксистских групп еще раз можно убедиться, что пропаганда и агитация далеко не всесильны, что убедить кого-либо можно лишь в том, в чем он готов быть убежденным, и что с успехом вносить семена социалистической сознательности можно лишь на почву, готовую к их восприятию.
Поэтому сегодня, когда уровень социалистического сознания пролетариата находится на самой низшей точке во всей его истории, на старый спор следует посмотреть совсем с другой точки зрения, не вести схоластические дискуссии, как должно возникнуть социалистическое сознание у пролетариата, но заинтересоваться, как оно реально у него возникало.
Отметим кстати, что вся схоластическая дискуссия, привносится ли социалистическое сознание извне или же самозарождается оно изнутри, возникла в момент, когда существование данного сознания встало под вопрос, и эта дискуссия неимоверно разбухла во второй половине XX века, когда уровень революционно-социалистической сознательности западноевропейского пролетариата стремительно приближался к нулю, а ожесточенно спорившие друг с другом спонтанеисты - анархисты и партийцы - троцкисты представляли собой маленькие пропагандистские группы, не способные ни влиять на пролетариат, ни, тем более, вести его за собой. Подобной дискуссии не было и быть не могло в 19 веке, когда революционно-социалистическое сознание пролетариата являлось реальным фактом.
Каким образом возникло данное сознание? Оно появилось не изнутри капитализма, не из капиталистического предприятия и капиталистической системы самих по себе, но явилось результатом столкновения возникающей капиталистической системы с присущими пролетариям первого поколения - экспроприированным крестьянам и ремесленникам - традициями старого общинного коллективизма. Именно благодаря таким еще существующим традициям общинного коллективизма пролетарии 19в. куда с большей легкостью, чем современные пролетарии, могли самоорганизоваться для совместной борьбы - самоорганизоваться не в масштабах всего общества, но в масштабах мастерской, цеха, квартала, даже города. Именно благодаря традиции коллективистских отношений, присущих деревенской общине и средневековому цеху, пролетарии первого поколения понимали возможность смены капитализма другим строем, при котором коллективистские отношения охватят все общество:
"...в ночь перед казнью Джеку приснилась Англия. Она была невысокая и тесная, как деревенская кузница.
Джек шел по Англии узким проходом, а у стен стояли и работали свою работу разные люди: бочары, кровельщики, седельщики, шорники и пивовары.
Тут же, у стен, примостились со своими оселками и косари.
По красным, воспаленным векам он узнавал кузнецов и угольщиков, а те, которые сильно кашляли, это были люди с серных разработок.
В Англии было тесно и шумно, но все работали мирно и никто никого ни в чем не упрекал.
А когда кому-нибудь случалось обронить на пол топор, долото или шило, двое или трое соседей наклонялись, чтобы ему помочь" (48, с.314).
В аграрных и раннеиндустриальных обществах, где грамотность была уделом немногих, общественным низам была свойственна куда большая тяга к знаниям и уважение к ним, чем низам развитого капиталистического общества, в котором формальная грамотность стала всеобщей - и обесценилась. Английские пролетарии в 1800 - 1840-м гг. самостоятельно, без помощи государства выучились читать и писать (51,t. I, p. 87), парижские пролетарии 1830-1871гг. жадно читали всевозможные политические и научные книги, как и передовые петербургские рабочие 1870 - 1917гг., брезговавшие народническими пропагандистскими брошюрками для малограмотных и не столь уж редко штудировавшие Дарвина и Спенсера, не говоря уже, само собой разумеется, о Марксе.
Из чтения всей этой разнообразной, но по преимуществу буржуазной, литературы рабочие делали свои выводы. Аргументы идеологов прогрессивной буржуазии, направленные против королей, попов, аристократов и прочих паразитов от феодализма, рабочие обращали против самой буржуазии, против новой аристократии богатства. В то же время борьба рабочих против нового, капиталистического гнета влияла на передовых представителей буржуазной интеллигенции, которые, в силу тех или иных психологических причин, порывали с буржуазией, переходили на сторону пролетариата и, в меру своих способностей и понимания, боролись вместе с ним, - боролись как пером, так и мечом. Наряду с этими выходцами из буржуазного мира, такими, как Бланки, Бакунин и Маркс, теорию освободительного движения пролетариата создавали и пролетарии - самоучки - Прудон, Вейтлинг, Дицген и т.д. Эта теория, импульсы к возникновению которой давались борьбой пролетарских масс, затем воспринималась этими массами, хотя нередко и не в той именно форме, в какой хотели бы ее индивидуальные создатели.
Передовые, наиболее решительные и преданные общему делу пролетарии, вместе с выходцами из буржуазного мира, объединялись в революционные организации - начиная с английских корреспондентских клубов и французских народных обществ 1790-х годов. В такие революционные организации входило только меньшинство пролетариев, однако в моменты решительных классовых боев и столкновений к ним тяготела основная пролетарская масса.
Так возникала классовая пролетарская культура, так складывалось революционно-социалистическое сознание раннего пролетариата.
Революционно-социалистическое сознание было присуще именно раннему пролетариату, т.е. либо ремесленно-мануфактурным пролетариям, либо фабрично-заводским рабочим первого поколения. Как мы писали в другой работе:
"Если мы посмотрим на историю рабочего движения, то увидим, что самые органически - революционные пролетарские движения, имевшие целью не исправление капитализма, а его свержение, были выступлениями отнюдь не фабрично - заводского пролетариата сформировавшегося буржуазного общества, но 1)либо пролетаризированных ремесленников (луддиты, лионские ткачи, Парижская Коммуна) 2)либо недавно пришедших на завод и сохранивших еще докапиталистические общинные традиции вчерашних крестьян и ремесленников (чартизм, Россия 1917г., Испания 1936г.).
Причины понятны. Крестьяне и ремесленники сохраняли контроль над трудовым процессом и легко могли представить себе подобный контроль непосредственных производителей на новой технологической основе, созданной промышленной революцией - стоило лишь объединенным производителям отнять машины и фабрики у капиталистов. Для недавно пришедших на завод бывших крестьян и ремесленников капиталистическая система не казалась вечной и незыблемой - они видели то, что было до нее и именно поэтому могли увидеть то, что будет после нее. Капиталистическое предприятие не было своим для них, на него их загнало прямое или чуть скрытое насилие - и насилием они надеялись покончить с ним.
Их заклятый враг, класс капиталистов, давал им политическое и идеологическое оружие против себя самого. Желая обрести в массах простонародья послушное воинство для своей борьбы с паразитическим дворянством и абсолютистской бюрократией, буржуазия втягивала эти массы в политическую жизнь, а благодаря своей теоретической борьбе против монархии и иерархии, в изобилии давала массам аргументы и доводы, которые можно было использовать против самой буржуазии. Декларации против деспотов, тиранов и привилегированных паразитов общественные низы переворачивали против новой "аристократии богатства", против "промышленных феодалов", как Фурье называл капиталистов. Из "естественных прав человека" следовало, что первейшее его право - это право на жизнь, а из права на жизнь с роковой неумолимостью вытекало уничтожение частной собственности. Свергнув в буржуазной революции старых господ, трудящиеся массы, эксплуатированные как дворянством, так и буржуазией, естественным образом стремились свергнуть и новых господ - капиталистов, от буржуазной революции непосредственно перейти к "новой, еще более Обоснованием подобных попыток были разные течения пролетарского коммунизма"(26).
"Рабочий вопрос" встает в Западной Европе в 1830-е годы, когда удушающая свинцовая плита Реставрации была сброшена, но оказалось, что восторжествовавшее буржуазное общество содержит в себе новые чудовищные противоречия. Однако этот рабочий вопрос не возник из ничего, уже в годы Великой французской революции ремесленно-мануфактурный пролетариат Франции пытался совершить свою революцию, отнюдь не совпадавшую с революцией буржуазии. Поскольку этот пролетариат не мог самоорганизоваться в масштабах всего общества, подобная попытка с неизбежностью закончилась поражением. А поскольку она закончилась поражением, апологеты буржуазного прогресса любят порассуждать о реакционности и утопичности попыток ремесленников и крестьян пресечь на ранней стадии этот капиталистический прогресс, помешать развитию "рыночной экономики" с неизбежным в ней разорением мелких самостоятельных производителей и концентрацией капиталов в руках алчной паразитарной своры.
Однако новейшие тенденции развития капитализма могут заставить взглянуть на вопрос по - другому.
В настоящее время мировая пролетарская коллективистская революция является более необходимой, чем когда-либо прежде, и в то же время кажется менее возможной, чем когда-либо прежде - из-за меньшей, чем когда-либо прежде, настроенности на нее класса наемных рабов буржуазного общества. Альтернатива: или мировой коммунизм, или гибель человечества, встает со всей остротой, причем утверждение, что из этих двух вариантов реализуется непременно коммунизм, выглядит непозволительным оптимизмом. Современный мировой капитализм в различных его проявлениях все больше начинает походить на Римскую Империю времен упадка. Поэтому невольно встает вопрос: а не окажется ли весь капитализм таким же тупиком в развитии человечества, каким оказались античные общества, бывшие, как и капитализм, городскими и рыночными общественными системами? Как пишет один из немногих современных марксистских ученых:
"Не исключено, что в недалеком будущем деградация капиталистического способа производства даст человечеству иной и последний вариант "нисходящей" параформации. Тогда цепь нынешних контрреволюций в бывших неополитарных странах и реакционных реформ на западе окажется прологом мировой антиреволюции, закономерным итогом которой окажется гибель человечества" (24,с.224).
Г.А.Завалько, как и его учитель, Ю.И. Семенов, пользуется особой терминологией, из которой в данном отрывке проявились "параформация", "неополитарные" и "антиреволюция". Объяснять, что все эти мудреные термины означают, мы не станем, так как к теме нашей статьи это не относится, а смысл сказанного все-таки понятен, не взирая на "неополитарные" и "параформации".
Смысл этот очень мрачен и заключается он в том, что капиталистическая стадия человеческой истории может оказаться гигантской дугой, и в свою прогрессивную восходящую эпоху капитализм поднял человечество на гигантскую высоту всего лишь затем, чтобы, рухнув с нее в период нисходящей фазы капитализма, оно разбилось вдребезги.
В свое время переход прогрессивной эволюции античных обществ в их прогрессирующую деградацию был закономерен и неизбежен, попытки остановить эту прогрессирующую деградацию оказались безрезультатны. Г.А. Завалько скажет о этих попытках так:
"Был исторически обреченный героизм Спартака и Аристоника, стремившихся уничтожить рабовладение, и еще более бесплодный героизм Гракхов и убийц Цезаря, стремившихся этот строй сохранить. И те, и другие были сметены историей; победа пришла к силам регресса...,чей успех можно сравнить с меткостью самоубийцы.
Античность погибла "вместе с борющимися классами", и об устойчивом прогрессе в Европе можно говорить только начиная с VIII века. История не прервалась, но прогресс VIII века не отменяет факт регресса десяти предыдущих веков" (24,с.224).
Если поезд катится в пропасть и попытки остановить его оказались неудачны, можно называть такие попытки "исторически обреченным героизмом". Но прогрессивный машинист, ведущий поезд к пропасти, распевая бравурные шлягеры, при всей своей прогрессивности обречен ничуть не меньше.
Поэтому в том весьма оптимистическом случае, если деградация капитализма все-таки не уничтожит человечество, а всего лишь отбросит его к примитивной аграрной экономике, как отбросила в свое время средиземноморское человечество деградация Римской империи, и если в каком-нибудь XXVIII веке возобновится "устойчивый прогресс", то историк XXXIX века сможет рассуждать об "исторически обреченном героизме" парижских санкюлотов 1793г. и русских крестьян - общинников 1917 - 1921гг., а также анархистов из аргентинской ФОРА, призывавших пролетариат "встать железной стеной на пути капиталистического прогресса"...
Впрочем, окончательная судьба рода людского пока еще не известна. И утешительные иллюзии, и безысходный пессимизм одинаково вредны тем, что побуждает опускать руки и устраняться от борьбы. Единственное, что можно сказать пока с уверенностью: "боритесь - и поборете", если будете сражаться - можете победить, если заранее смиритесь с поражением, неизбежно проиграете...
* * *
Но вернемся к ремесленно-мануфактурному пролетариату.
Как пишет Касториадис, неизвестный в России, но чрезвычайно любопытный французский левый теоретик, к сожалению, кончивший плохо, т.е. ставший либералом:
"До бюрократизации английских профсоюзов в них существовала постоянная ротация руководящих кадров. Но такая ротация - и вообще "советский" тип организации - присущи еще английским якобинским обществам 1790 - 1798гг., одно из которых, почти полностью рабочее по социальному составу, Шеффилдское корреспондентское общество 1792г., называло себя старым англо-саксонским словом "tythyngs" ("собрание свободных людей", вече [Замечательная преемственность между демократией свободных общинников и формами рабочей самоорганизации!])...
Большая часть идей, организационных форм и "классового сознания" промышленного пролетариата, который начинает борьбу в 1830-1840-е гг., унаследована от борьбы предшествующего периода, борьбы плебейских слоев и прежде всего ремесленников." (51, t.I, p. 88)
Точно также парижский пролетариат 1848 и 1871гг. унаследовал "большую часть идей, организационных форм и классового сознания" от своих отцов и дедов, парижских санкюлотов 1793г. Среди этих санкюлотов, по мнению Собуля, "самым революционным элементом являлся не фабричный пролетариат, а мелкие хозяева - ремесленники и их подмастерья" (44, с.70). Марксистам, которые будут с пренебрежением фыркать на "мелких хозяев" и даже на их подмастерьев, следует напомнить, что эти отсталые ремесленники в конце 18 века отстаивали программу, которую прогрессивные фабрично-заводские рабочие в начале 21 века в подавляющем большинстве своем считают несбыточной утопией.
Санкюлоты "были сторонниками политической системы прямой демократии. Для этой системы характерно, во-1-х, лишение политических прав граждан, подозреваемых во враждебном отношении к революции, и удаление их из общих собраний секций с применением в случае надобности силы. Во-2-х, провозглашенное санкюлотами право контролировать деятельность их представителей и лишать их полномочий в случае потери ими доверия избирателей. Весьма показательны некоторые приемы, в частности, открытая подача голосов, выборы без голосования, простым выражением общего одобрения: тайную баллотировку санкюлоты считали признаком гражданской неблагонадежности и аристократизма. Эту политическую систему санкюлоты намерены были применить не только в коммунальном, но и в общенациональном масштабе. В ряде случаев секции заявляли, что они признают только те решения Конвента, которые будут одобрены ими. Следовательно, политическим идеалом санкюлотов была своего рода прямая демократия, совершенно отличная от либеральной демократии, как ее понимала буржуазия...". (44, с. 54).
Читая это, изумляешься, до какой степени "политический идеал" санкюлотов 1793г., санкюлотская прямая демократия походил на политический идеал рабочих, крестьян, солдат и матросов 1917г., идеал советской демократии, теоретически сформулированный в книге Ленина "Государство и революция". И там, и там мы видим соединение революционной диктатуры, направленной против буржуазии, лишаемой политических прав, с самой широкой свободой для трудящихся масс, с подконтрольностью им избранных депутатов и с решающей властью общих собраний.
Санкюлотская прямая демократия протягивала одну руку прошлому, а другую - будущему. Она находилась в прямой связи с демократией общинной сходки и городского веча, и в то же время была прямой предшественницей власти рабочих Советов. Парижская Коммуна 1793г. была предтечей Парижской Коммуны 1871г., а существовавшая в 1793г. параллельно с революционно-буржуазной диктатурой Конвента санкюлотская диктатура явилась предтечей диктатуры пролетариата...
Самая революционная в 19 веке страна, Франция, была страной преимущественно мелкого производства, поднимавшийся в ней на восстания и революции пролетариат оставался преимущественно ремесленно-мануфактурным пролетариатом. Лионские ткачи, чьи восстания 1831 и 1834гг. вбили в голову буржуазии великий страх перед пролетариатом, были на самом деле кустарями, эксплуатируемыми торговым капиталом. В Париже преобладала т.н. "художественная промышленность", в 1866г. здесь насчитывалось 442 310 рабочих, из которых около 50 тыс. заняты в общественных предприятиях и крупных компаниях, 80 тыс. - в строительстве, остальные - на мелких и средних предприятиях. (32, с.44). Среди рабочих - делегатов Парижской Коммуны можно найти переплетчика, ювелира, сапожника, шляпника, мастера по изготовлению искусственных цветов и т.п., но не рабочих практически отсутствовавшей в Париже крупной промышленности.
Как пишет старый марксистский историк Коммуны Н.М. Лукин, в 1871г.
"Пролетариат крупных промышленных центров оказался еще менее организованным и политически зрелым, чем парижский.
Этот факт стоит как будто в противоречии с успехами промышленного развития Франции в эпоху Второй империи. В самом деле, если парижская индустрия в значительной мере сохранила свой мелкоремесленный характер, то в других городах крупное машинное производство должно было создать значительные кадры настоящего индустриального пролетариата. Так это и было, но не надо забывать, что на ранних ступенях развития капитализма рекрутирующийся преимущественно из деревенской бедноты фабрично- заводской пролетариат оказывается менее культурным, менее поддающимся организации, наконец, менее развитым политически, чем квалифицированные рабочие мелких ремесленных мастерских, еще не затронутых победоносным шествием машинизма.
Вот почему на заре капиталистического развития ремесленный пролетариат оказывается более восприимчивым к социалистическим учениям, чем индустриальный пролетариат, который лишь в дальнейшем становится настоящим авангардом рабочего класса как в организационном, так и в идеологическом отношениях" (32,с.499).
Надежды Лукина и всех прочих марксистов на длительную революционность индустриального пролетариата развитого капиталистического общества оказались, к сожалению, ошибочны, но он все же сумел признать хотя бы для периода раннего капитализма факт большей революционности и социалистической сознательности ремесленного пролетариата.
Отметим кстати, что центры крупной промышленности в 19 веке существовали главным образом в Северной Франции, где община была полностью уничтожена, и втягиваемая в эту промышленность деревенская бедноты выделялась не из общинного, а из индивидуалистического крестьянства, тогда как крестьянство Центральной и Южной Франции, где еще сильны были общинные пережитки, отличалось радикальными настроениями и не раз восставало в 1830-1840-ее годы, но прежде всего в 1848 - 1851гг. (см.44, сс. 198 - 199).
Революционно-социалистическое пролетарское движение 1789-1937гг. (от начала Великой Французской революции до поражения Испанской революции) было выражением революционности ремесленно-мануфактурных пролетариев и промышленных пролетариев в первом поколении отнюдь не только во Франции. В Англии крушившие капиталистические фабрики луддиты были ткачами-ремесленниками, разоряемыми этими капиталистическими фабриками. Пришедшие через 30 лет им на смену чартисты большей частью принадлежали к первому поколению промышленных рабочих - еще вчера экспроприированных крестьян и ремесленников. О крупнейшем в мировой литературе и самом органичном пролетарском писателе Андрее Платонове его друг и наставник воронежский большевик Г.З. Литвин-Молотов скажет:
"Платонов - плоть от плоти и кровь от крови не только слесаря - отца, но и вообще русского рабочего, этого молодого гиганта, познавшего коллективную работу и машинное производство, но еще не порвавшего с деревней, голубой глубиной, большой дорогой со странничком Фомой, не освобожденного от "тяги к земле"... Двойственность эта в нем, как в русском рабочем вообще, историческая. Новый город еще не всецело завладел им, а тоска по селу, которого он с малых лет, должно быть, и не видал, от которого были оторваны его предки - это тоска отцовская, наследственная" (38, т. III, с. 565).
Можно, конечно, иронизировать над пролетариатом, "не освобожденном от тяги к земле", и не порвавшим с "голубой глубиной" и "странничком Фомой", но русский пролетариат 1917г., пролетариат, которым не вполне еще завладел капиталистический город, пролетариат, тосковавший по полноценной жизни, не желавший подчиняться ни "идиотизму деревенской жизни", ни еще более чудовищному идиотизму жизни городской, - этот пролетариат совершил революцию и взял власть, хотя и смог удерживать ее всего несколько месяцев, от силы лет, - тогда как пролетариат развитого буржуазного общества, которым всецело завладел капиталистический город, не совершил до сих пор даже этого...
До возобладания конвейера, фордизма и тейлоризма промышленный рабочий еще сохранял в определенной степени присущий прежнему ремесленнику контроль над трудовым процессом. Капиталист экспроприировал у него продукт труда, но еще не в полной мере экспроприировал сам труд. Поэтому рабочий был убежден в возможности самому стать хозяином всего процесса общественного труда - стоило только путем революции убрать капиталиста.
Пролетарская культура, которую отстаивали и которую создавали Богданов и пролеткультовцы в России и современные им некоторые анархисты и синдикалисты во Франции, оказалась не первой стадией социалистической всечеловеческой культуры, но заключительным аккордом низовой плебейской культуры доиндустриальных обществ, великой простонародной культуры крестьян и ремесленников, далеко превосходящей всю последующую индивидуалистическую буржуазную культуру. Культурная и политическая самостоятельность владевшего средствами производства и объединенного со своими товарищами в общину или цех крестьянина или ремесленника была намного выше, чем не только у задавленного современным капитализмом пролетария, но и чем у "среднеклассового" служащего гигантской корпорации, хотя бы последний и ездил в собственном автомобиле, а не на собственной телеге, и смотрел бы телевизор каждый вечер, а не балаган на площади по праздничным дням...
Раннему пролетариату было присуще высокоразвитое чувство классовой солидарности и товарищества. Оно опять - таки шло не столько от капиталистического предприятия, разделяющего работников на множество разрядов и категорий, сколько от старой общинной солидарности.
Примеров высочайшей классовой солидарности пролетариев 19-начала 20 веков можно привести многое множество. Ограничимся одним.
В апреле 1913г. на петербургском заводе "Новый Лесснер" мастер клеветнически обвинил в краже нескольких сотен гаек рабочего Стронгина. Стронгин не смог пережить этого обвинения в воровстве - и повесился.
После этого завод забастовал, требуя уволить мастера, доведшего рабочего до самоубийства. Вскоре к новолесснеровцам присоединились рабочие принадлежащего той же компании завода "Старый Лесснер". При материальной и моральной поддержке рабочих других петербургских заводов они бастовали до тех пор, пока не были побеждены голодом и полицейскими репрессиями, при этом, по словам большевика Бадаева, ""новолесснеровцы продержались свыше 3-х месяцев, 102 дня - срок, беспримерный по своей длительности" (4,с.115), - и этот беспримерный по длительности срок рабочие голодали не ради повышения зарплаты на 5 копеек, но ради возмездия за человеческое достоинство.
Страной, где в начале 20 века пролетарская солидарность и классовая ненависть достигали столь же огромных размеров, как и в России, была Испания. Испанские рабочие умели отвечать на насилие - насилием, на хозяйский террор - своим классовым террором. "Оружие было предметом мечтаний испанских рабочих и величайшей гордостью тех, кто смог его добыть" (33,с.28). В Испании почти не существовало штрейкбрехерства. Не было никаких пособий по безработице, и безработные (а безработица в Испании порой достигала чудовищных размеров) жили благодаря помощи товарищей.
И это тоже шло не от морально-гуманитарных проповедей, но от суровой необходимости во взаимопомощи, в разделе тягот, единственно благодаря которому выжило организованное в общины древнее человечество: я спасу тебя сегодня, а ты меня - завтра.
На такой общинно- коллективистской подоснове возникло испанское революционное рабочее движение - анархистское движение. Вот как пишет о нем историк Испанской революции Г. Бреннан:
" "Идея", как ее называли, передавалась от деревни к деревне анархистскими "апостолами". В бараках батраков при свете масляного светильника "апостолы" говорили о свободе, равенстве, справедливости восхищенным слушателям. В городках и деревушках возникали маленькие кружки, начинавшие проводить ночные занятия. На них многие учились грамоте, здесь велась антирелигиозная пропаганда, людей убеждали в превосходстве трезвого образа жизни, вегатерианства. Даже табак и кофе отрицались частью этих старых "апостолов"... Каждое новое продвижение вперед, стачка, рассматривалась как ступень на пути к новой эре, эре изобилия, когда все - даже чины гражданской гвардии и помещики - будут свободны и счастливы" (цит. по 49, с. 2).
У рабочих позднекапиталистического общества, задавленных и порабощенных капиталистическим городом, такая вера, такой энтузиазм станут невозможны.
"На вопрос корреспондента "Вы будете сидеть на куче руин, если победите?", Б. Дуррути ответил "Мы всегда жили в трущобах и стенных дырах. Мы знаем, как можно со временем приспособиться к жизни. Но не забывайте - мы умеем также строить. Именно мы построили дворцы и города здесь в Испании и в Америке, и везде... Мы не боимся руин. Мы хотим унаследовать Землю... Мы несем новый мир в наших сердцах. Этот мир растет сейчас, в эту минуту". Устами Дуррути говорили люди, привыкшие к нищете и тяжелому труду. Для них даже пуританский образ жизни был заметным улучшением. Их вдохновляли не материальные, а духовные ценности. Именно воодушевление, вера в то, что революция несет освобождение, стимулировали массы людей к самоотверженному труду, к активному участию в политической жизни, к готовности отдать жизнь за "новый мир в наших сердцах"" (49, с. 21).
"Материальные" и "духовные" ценности, вопреки равно нелепым проповедникам воздержания и пропагандистам наживы, не являются некой абсолютной противоположностью. "Моральные ценности" представляют собой всего лишь выражение общих материальных интересов, материальных интересов коллектива. Для постоянно пребывающего на грани между жизнью и смертью первобытного племени кормить нетрудоспособных детей и стариков могло казаться непозволительной роскошью, но дети представляли собой будущее племени, а старики были хранителями опыта его прошлого, поэтому детей и стариков старались спасти до последней возможности. Штрейкбрехер, получив свои иудины деньги, зажил бы не в пример лучше голодающего стачечника, но штрейкбрехерство бьет по общим материальным интересам рабочей массы, отсюда моральный принцип, выраженный в присказке американских рабочих: "умри, но не пересекай линии пикета", не становись штрейкбрехером.
Испанский анархистский пролетариат с его пуританским энтузиазмом и рабочим братством был разбит, разгромлен, уничтожен буржуазными республиканцами, сталинистами и франкистами. Далее с пролетариатом в Испании произошло то же самое, что и с пролетариатом в других странах при переходе от раннего капитализма к капитализму конвейерного производства. Нашлись люди, именующие себя "коммунистами рабочих Советов", кто пришел в умиление от подобной эволюции. Некогда испанские рабочие-анархисты объективно боролись за буржуазную революцию, а субъективно мечтали о всемирном перевороте, о новой земле и новом небе - теперь, в 1970-е годы, испанские рабочие за буржуазную революцию не борются (как не борются, впрочем, и за пролетарскую), а борются за свой прямой классовый интерес - увеличение зарплаты на 5 песет! Испанские рабочие-анархисты жгли церкви - современные испанские рабочие проводят в церквах профсоюзные собрания (см. 50) Забавно, что рассуждающие подобным образом теоретики считают себя ужасно "левыми" и "революционными" - куда уж до них наивным русским большевикам и наивным испанским анархистам!
Все существовавшие до сих пор пролетарские революционные движения по своей объективной роли всего лишь содействовали победе буржуазных революций - не потому, что они этого хотели, а потому, что уровень развития производительных сил был еще недостаточен для победы бесклассового и безгосударственного коллективистского общества. Там, где буржуазная революция была завершена и капитализм вступал в период органического длительного развития, отмирала и пролетарская революционность - вовсе не потому, что пролетариату при капиталистической стабильности жилось привольно и вольготно, а потому, что он был задавлен и придушен ею. Как будут обстоять дела дальше - посмотрим...
Для суммирования всего вышесказанного приведем обширную цитату из замечательной статьи Яр. Вовкулака "Зигзаг истории", опубликованной в середине 1990-х годов в малотиражном левом журнале "Пролетарская трибуна" - тем более, что именно эта статья подтолкнула нас к переосмыслению всего вопроса о пролетарской революционности:
"Капитализм XVII, XVIII и даже XIX века можно охарактеризовать как раннеиндустриальный. В этот период индустриальные отношения еще не были господствующими даже в рамках самого передового региона, они лишь устанавливали свое господство. Капиталистическое и докапиталистическое общество существовали бок о бок, при этом первое стремительно разрушало второе. Пролетариат в это время формировался из разоренных крестьян и ремесленников. Пролетарии первого поколения еще сохраняли старые общинные традиции и одновременно чувствовали свой разрыв с прежней средой. Это сочетание усвоенного с детства коллективизма с ощущением собственной деклассированности порождало в них способность и готовность к решительным действиям. Новое пролетарское состояние не было для вчерашнего крестьянина или ремесленника желаемым или хотя бы привычным, поэтому он всеми силами стремился от него избавиться. Тот факт, что пролетарии попадали в капиталистическое общество непосредственно из докапиталистического, способствовал расширению их кругозора - они видели, что ни та, ни другая модель общества не является единственно возможной; следовательно, им легко было поверить в принципиальную возможность создания коммунистического общества, которое будет столь же разительно отличаться от капиталистического, сколь последнее отличалось от докапиталистического. Наконец, производственные процессы того времени были столь примитивны, что возможность управления ими со стороны самих работников обычно не вызывала у последних никаких сомнений.
К началу XX века капиталистический уклад уже прочно утвердился в наиболее передовых странах Европы и Северной Америки, а к середине века - практически во всей Европе. Место пролетариев первого поколения заняли потомственные рабочие. Выросшие с детства в капиталистическом обществе, они даже не представляли себе, что хотя бы в принципе возможно какое-то другое. Их представления об идеале не шли дальше общества, организованного на чисто капиталистических началах, но с хорошей зарплатой для рабочих, подобно тому, как идеалом потомственного раба обычно является работа у "добрых хозяев", которые его не бьют и хорошо кормят. Как раб, выросший в неволе, всегда менее склонен к борьбе за свободу, чем тот, кто родился свободным и кого сделали рабом, так и потомственный пролетариат оказался менее склонен к борьбе против наемного рабства, чем пролетарии первого поколения. Ему вполне хватило тех уступок, которые вынуждена была дать ему буржуазия на западе и индустриальная бюрократия на востоке.
Другой особенностью развитого индустриального капитализма стал ряд изменений производственного процесса. Он резко усложнился. Разделение труда достигло апогея. Венцом "фордистско - тейлористской модели" общества стал конвейер, каждый работник которого выполнял лишь одну, самую примитивную операцию, и понятия не имел не только о процессе производства в целом, но даже о том, что делает его сосед. Такой работник даже представить себе не мог, как это, собственно, он будет управлять производством. Кроме того, на одном предприятии, а тем более, в одной отрасли, теперь было занято такое огромное количество народа, а общий объем информации, необходимой для управления, был так велик, что наладить участие всех в управлении всем производством при тогдашнем уровне информационной технологии было просто невозможно. В результате даже в тех странах, где еще велик был удельный вес пролетариев первого поколения, их революционная активность приводила не к обществу самоуправления, а к установлению власти жестких тоталитарных режимов, осуществляющих восточный или полувосточный вариант индустриализма". (10, сс.6-7).
* * *
Переход к конвейеру привел к оттеснению высококвалифицированных рабочих, с одной стороны, и чернорабочих, выполняющих грубую физическую работу, с другой, частичными, "специализированными" рабочими (20, с.86), осуществляющими одну примитивную операцию. Понять все значение данной трансформации можно уже из того, что основу старого революционного движения составляли, с одной стороны, высококвалифицированные и грамотные рабочие полуремесленного типа, с их рабочей и профессиональной гордостью, с их уверенностью, что они сами смогут управлять производством куда лучше, чем капиталисты-паразиты, а с другой стороны, малоквалифицированные и плохо оплачиваемые рабочие из вчерашних крестьян, приносившие из разоренных деревень навыки коллективизма и склонность к бунту. (Разумеется, подобное оттеснение как высококвалифицированных рабочих, так и чернорабочих не означало их полное исчезновение, в силу технологических условий они неизбежно должны были сохраняться во многих отраслях, но роль их стала значительно меньше, чем была в 19 веке).
"Для массовых тружеников [речь идет о частичном рабочем], вообще лишенных настоящей профессии, "профессиональная солидарность" вообще превращается в пустой звук... У частичных рабочих крайне слабо развита "рабочая гордость", уважение к собственному труду и рабочим профессиям вообще" (20, сс. 103, 109).
Если в прежнем маломеханизированном производстве многие неквалифицированные рабочие обладали реальной перспективой профессионального роста и перехода в категорию высококвалифицированных рабочих, то у современных частичных рабочих этой перспективы, как правило, нет (см. 20, сс. 305-306).
Интересные наблюдения о частичных рабочих в позднем СССР есть в работе Н.Н.Разуваевой:
"43% молодежи вливались [в конце 1980-х годов] в рабочую среду, не имея никакой профессиональной подготовки. Они обучались непосредственно на предприятиях, которые в большинстве своем ориентировались на выпуск узких операционников. Система стационарного профтехобразования все в большей степени становилась регрессивной, воспроизводящей для страны недостаточно квалифицированную и образованную массу. Из нее впоследствии легко было сделать послушный рабочий класс с атрофированными политическими и социальными интересами" (42, с.67)ю
Частичный рабочий не понимает смысла и характера производственного процесса. Он подчинен непонятным ему мощным общественным и природным силам в ничуть не меньшей степени, чем старый крестьянин.:
"Собственная трудовая практика рабочего все реже дает ему сколько-нибудь полное знание производства. Нажимая на рычаги и кнопки современной машины, реагируя на ее сигналы, он действует в соответствии с системой инструкций, но не знает, что происходит внутри машины и в чем состоит производственный процесс в целом. Такого знания нет у него не только из-за узости его трудовых функций: единственно доступный ему чувственный, визуальный способ познания техники сплошь и рядом оказывается несостоятелен. Путем простого наблюдения нельзя понять работу "электронного мозга", разобраться в устройстве сложного автоматического агрегата либо усвоить, как нефть превращается в синтетическое вещество. Все это требует определенных теоретических "книжных" знаний, навыков абстрактного мышления"(20, с. 287), навыков, которых у частичного рабочего нет.
Носителем пролетарской культуры, качественно отличной от буржуазной культуры, был искусный мастеровой дофордистской эпохи, но не сменивший его стоящий за конвейером частичный рабочий:
"Мнения, что рабочим нужна своя, рабочая, культура, придерживается только меньшинство рабочих" (20,сс. 293 - 294). Один французский рабочий даже сказал: "Я хочу знать мир таким, как он есть, не только с моей точки зрения рабочего. Солнце восходит для всех" (20, с. 295).
Беда в том, что на мир всегда смотрят с определенной точки зрения. Для человека познать мир таким, каков он есть без человека, столь же неразрешимая задача, как и вытащить себя из болота за волосы. А поскольку в классовом обществе нет людей вообще, а есть представители определенных классов, в классовом обществе нет и быть не может внеклассового общечеловеческого познания. В классовом обществе нет и быть не может внеклассовой культуры. Место исчезнувшей пролетарской культуры 19 - начала 20 веков - преемницы культуры крестьянско-плебейских низов докапиталистических обществ - заняла возобладавшая над сознанием пролетариев буржуазная культура.
Следует сказать и об еще одном важном отличии пролетариата 19в. и современного пролетариата. В 19в., когда преобладавшей формой капиталистического предприятия были частные предприятия, противоположность работников и хозяев сохраняла очевидный непосредственно-личный характер, унаследованный с докапиталистических времен. Рабочий видел, что на фабрике или в мастерской его эксплуатирует вполне конкретный живоглот, и знал, что для освобождения от эксплуатации достаточно путем революции скинуть этого живоглота и взять управление фабрикой в свои руки.
В 20 веке механизм эксплуатации стал более безличным - и еще более давящим и безжалостным. Индивидуальные хозяева - живоглоты были оттеснены на задний план коллективными живоглотами - акционерными обществами и государством, сокращение заработка посредством его прямого снижения сменилось выеданием его инфляцией. Враг рабочего класса стал еще сильнее и страшнее, но где именно он находится, как его изловить и уничтожить - стало куда более неясно...
Как видим, потеря революционности пролетариями развитых капиталистических обществ в 20 веке объясняется не тем, что эти пролетарии зажили вдруг счастливо, привольно и вольготно, но, напротив, тем, что они оказались еще более подчинены, порабощены и задавлены, чем пролетарии раннего капиталистического общества, - и потому гораздо менее, чем последние, способны на сопротивление и протест...
* * *
Что с революционностью пролетариата в силу каких-то причин дело обстоит не так, как полагали Маркс и Энгельс в 1840-е годы, что сменилась эпоха, было впервые громко провозглашено во время дискуссиии о ревизионизме в 1890-е годы.
Старая программа Маркса и Энгельса исходила из перспективы, согласно которой происходит все более глубокий раскол общества на уменьшающуюся "кучку магнатов капитала" и растущее пролетарское большинство, и раскол этот в конце концов приведет к социальному перевороту, - путем насильственной революции, как считали Маркс и Энгельс в 1840-е годы, или преимущественно мирным путем, к чему начал склоняться Энгельс в конце жизни и как склонна была надеяться немецкая социал-демократия.
Оспаривая подобную перспективу, Бернштейн указал на факт роста "новых средних слоев" при современном капитализме как на доказательство демократизации капитализма, изживания им непримиримого классового раскола и как на причину для необходимости классовых компромиссов.
Ответы Бернштейну со стороны ортодоксальных марксистов - не только Каутского, но и Розы Люксембург - представляли собой частичные паллиативы. Нас интересует здесь ответ Бернштейну, данный забытым пророком "всемирной рабочей революции", Яном Махайским.
Забытость Махайского далеко не случайна. Он говорил от лица рабов современного цивилизованного общества, а рабы обыкновенно не читают книг, даже написанных их самыми самоотверженными заступниками. Рабы, как известно прогрессивным марксистским профессорам, вообще только способны - да и то изредка - лишь на "исторически обреченный героизм", пытающийся остановить катящуюся под гору в пропасть колымагу мирового прогресса.
Поскольку из современных левых активистов книгу Махайского "Умственный рабочий" читали разве только считанные единицы, мы приведем из нее обширные цитаты, по которым можно будет судить о сильных и слабых сторонах теории Яна-Вацлава Махайского:
"Социализм XIX столетия, вопреки убеждению всех верующих в него, не есть нападение на основу строя неволи, существующего на протяжении веков в виде всякого цивилизованного общества - государства. Он нападает лишь на одну из форм этой неволи, на господство класса капиталистов. Даже в случае его победы он не упраздняет векового грабежа: он упраздняет лишь частное владение материальными средствами производства - землей и фабриками, он уничтожает лишь капиталистическую эксплуатацию.
Упразднение капиталистической собственности, т.е. частного владения средствами производства, совсем не является еще упразднением семейной собственности вообще. Между тем, этот - то именно институт обеспечивает вековой грабеж; обеспечивает только имущему меньшинству и только его потомству владение всеми богатствами и трудом веков, всем наследием человечества, всей культурой и цивилизацией. Этот именно институт осуждает большинство человечества рождаться неимущими, рабами, обреченными на пожизненный ручной труд. Экспроприация класса капиталистов вовсе еще не означает экспроприации всего буржуазного общества. Одним упразднением частных предпринимателей современный рабочий класс, современные рабы не перестают быть рабами, обреченными на пожизненный ручной труд: стало быть, не исчезает, а переходит в руки демократического государства - общества создаваемая ими национальная прибыль, как фонд для паразитного существования всех грабителей, всего буржуазного общества. Последнее, после упразднения класса капиталистов, остается таким же, как и раньше, господствующим обществом, образованным правителем, миром белоручек; остается владельцем национальной прибыли, которая распределяется в виде столь же приличных, как и ныне, "гонораров" "умственных рабочих" и, благодаря семейной собственности и семейному укладу жизни, сохраняется и воспроизводится в их потомстве.
Обобществление средств производства обозначает лишь упразднение права частного владения и распоряжения фабриками и заводами. Своим нападением на фабриканта социалист ни в малейшей мере не затрагивает "гонорара" его директора и инженера. Социализм истекшего столетия оставляет неприкосновенными все доходы белоручек, всю "заработную плату умственного рабочего", объявляет интеллигенцию "незаинтересованной, непричастной к капиталистической эксплуатации" (Каутский).
Современный социалист не может и не хочет упразднить вековой грабеж и неволю" (12, сс. 326 - 327).
"Повидимому, в области социализма прошлого [XIX] века так-таки и не найдешь той дороги, на которой не приходится вступать в сделки с существующим буржуазным строем.
Такая дорога лежит целиком и исключительно в подполье современного буржуазного строя. Но социализм XiX века, даже в самом страшном его виде, в виде анархизма, становится в демократической республике делом совершенно легальным, в виде синдикализма и проповеди "анархистского идеала"; и непримиримые анархисты становятся благонамеренными - наравне с социал - демократами - гражданами современного общества и не могут уже конспирировать против демократической "свободы слова", "свободы печати", "свободы союзов", которые по их убеждению, так же, как и по убеждению социал - демократии, дают полную возможность легального подготовления социального переворота.
Подпольная заговорщическая деятельность в демократическом государстве является для анархистов столь же утопической, столь же преступной, бланкистской практикой, как и для любого социал-демократа.
Таким образом, единственный прямой путь к низвержению существующего строя неволи; единственный путь, свободный от копромиссов с буржуазным законом, - подпольный заговор для превращения вспыхивающих столь часто и столь бурно рабочих стачек в восстание, во всемирную рабочую реолюцию - лежит целиком за пределами учения современного социализма" (12, с.329).
"Не для низвержения современного общества, а для исцеления его от кризисов - социалисты восстают против капиталистического строя, что совсем не означает низвержения векового строя неволи, а, напротив, укрепление его...
Свою революционность, свою непримиримость марксизм надеялся обеспечить за собой не своей действительно непримиримой борьбой со строем грабежа. Он доказывал лишь, что сам исторический момент, сами законы человеческого общества, от людей независящие и выше людей стоящие, - это воистину социалистическое провидение, - присуждая буржуазное общество к слабости и гибели, дает вместе с тем ему возможность освободить весь мир от неволи.
Но социалистического провидения нет; никаких независящих от воли людей законов развития общества нет. Нет сил природы, которые вознаграждали бы добрых - угнетенных за все их испытания и наказывали бы неправедных угнетателей за их злые деяния. Социалисты возмущаются и борются против ухудщения классового строя, и их борьба может уничтожить только это ухудшение, но не сам классовый строй.
И потому, вопреки всем ожиданиям наивных верующих, научный социализм содействовал развитию буржуазного прогресса" (12,сс. 330, 331-332).
"Анархистская теория, хотя ходячее о ней мнение считает ее воплощением непримиримого возмущения против всякого гнета, никогда до сих пор, - так же как и научный социализм, - в бунтах рабов всех эпох не расслышала возмущения против исторического хода, присуждающего большинство человечества к рабству. Она никогда, как и марксизм, не хотела досмотреть, что историческому ходу противостоит подавленная жизнь громадного большинства человеческих существ, рождавшихся в каждом из существовавших доселе поколений. Анархистам, как и марксистам, и в голову не приходит, что существующую неволю может упразднить лишь возмущение и недовольство, рождающее бунт против исторического хода, по законам и велениям которого до сих пор, из поколения в поколение, неволя, подлежащая разрушению, лишь укреплялась.
Рабочая революция есть нечто отличное и от научного социализма, и от научного анархизма. Рабочая революция есть неотвратимое следствие того факта, что "исторический ход" является выражением воли захватившего все богатства и господствующего меньшинства; это этот исторический ход приговаривает до сих пор большинство человечества рождаться в рабстве, в положении низшей расы. Рабочая революция есть восстание рабов современного общества против исторических законов, которые до сих пор весь земной шар превращают для них в тюрьму" (12, сс. 341 - 342).
А вот что писал Махайский о росте любимых Бернштейном, как и всеми буржуазными филистерами, "новых средних слоев":
"Социал-демократические принципы в своей "чистой" форме отрицают возможность какого бы то ни было роста средних слоев общества и гласят: "все выгоды капитализма монополизируются относительно малым числом капиталистов и крупных земельных собственников" Между тем капиталистическая эволюция проявляет несомненный рост буржуазного общества. Если маленькие предприятия и неотвратимо гибнут, то средние классы буржуазного общества, в виде все умножающегося числа привилегированных наемников капитала, растут, несмотря на это, и, таким образом, "все выгоды гигантского роста производительных сил монополизируются" не горстью только плутократов, а все растущим буржуазным обществом.
Враг пролетария за последние полвека глубоко эволюционировал. Стоять в виду этой эволюции за чистоту вышеуказанных соц-дем-их принципов - значило бы только уклоняться от настоятельной необходимости новой формулировки цели пролетариата - уничтожения классового господства; значило бы представлять себе неизменным эволюционировавшее с половины текущего века буржуазное общество; значило бы предоставлять этому обществу - "бюргерству" - право на рост его благосостояния, рост, отрицаемый соц-дем-ими принципами. Это значило бы само это благосостояние выставлять, как рост благосостояния народного, а значит, и пролетариата, в то время как последний получил лишь такие уступки, какие общество вынуждено было дать для обуздания плутократов в свою же пользу.
Эволюция соц-дем-ии, от ее переворотных планов до ее современных стремлений легализировать пролетарское движение, отражает не видоизменившееся лишь положение пролетариата. Противоречия капиталистического строя не слабее в настоящий момент, чем полвека тому назад [Речь идет о 1890-х годах сравнительно с эпохой "Коммунистического манифеста", с 1840-ми годами]. Если благодаря революционной борьбе пролетариата западно-европейских стран, некоторым слоям его удалось немного улучшит свое положение, то тем более бедственно и безвыходно положение огромной, все растущей безработной армии, а положение всего пролетариата в таких странах, как Италия и Венгрия, не говоря уже о русских голодающих массах, конечно, не лучше положения английских и германских пауперов 40-х годов. Соц-дем-ая эволюция отражает, конечно, и нечто другое - эволюцию, происходящую и в самом буржуазном обществе.
Когда-то быстро надвигавшийся капитализм, стремительная концентрация богатств и развитие машинной индустрии не только превращали в пауперов крестьян и ремесленников, но и угрожали самому привилегированному обществу. "Среднее сословие должно все более исчезать, пока мир не разделится на миллионеров и пауперов, на крупных земельных собственников и бедных поденщиков", - писал Энгельс в 1840-е годы. Это угроза и привилегированному обществу, ученым и другим интеллигентам, с которыми кулак-миллионер готов обращаться, как с простыми поденщиками. Капиталисты суть "уполномоченные буржуазного общества, но они присваивают себе все плоды этого полномочия" (Маркс. "Капитал", т. III). От капиталистов страдает, значит, и буржуазное общество. И рядом со стихийным рабочим движением, из среды привилегированного общества производится с разных сторон - то под влиянием страха, то под влиянием зависти к миллионерам, "присваивающим себе плоды", - нападение на капитал...
Этот период отражается и в более или менее революционном настроении соц-дем-ии. Под ее давлением, растущая сумма национальной прибавочной стоимости, взымаемая "уполномоченными", доставляет все большее содержание привилегированному обществу, растет число лиц, пользующихся "национальным доходом", растет буржуазное общество, "новое среднее сословие, по числу очень сильное", сословие привилегированных наемников капитала, допускаемых все более к управлению страной, к господству. Наука получает почетное место и надлежащее содержание, и буржуазия господствует над умами пролетариев при помощи науки. Этот исход выражается в решительном стремлении соц-дем-ии 1890-х гг. стать "единственной партией порядка".
Когда столь благоприятное для "бюргерства" развитие капитализма проявилось в достаточной мере и под крылышком германского абсолютизма, Бернштейн требует от пролетариата, ввиду непредвиденной возможности роста новых средних классов, стало быть, роста буржуазного общества и его счастья - отречься окончательно от своих переворотных планов и высказаться беспрекословно за продолжение жизни капитализма.
Плеханов требует от соц-дем-ии "похоронить" Бернштейна. Но он забывает, что предпосылкой для Бернштейна была сама соц-дем-ия последних лет. Именно потому, что она не желала двигаться вперед и упорно повторяла формулу о невозможности роста буржуазного общества, так как все выгоды капиталистической эволюции достаются горстке капиталистов, в котором она видела по соц-дем-му принципу своего единственного врага; именно потому удается Бернштейну поразить соц-дем-ию приятной неожиданностью о возможности роста нового среднего класса и рост этого буржуазного класса выставлять как рост счастья народа и улучшения судьбы пролетариата.
Ответ Бернштейну со стороны пролетарского социализма - не в отрицании (ради чистоты соц-дем-их принципов) несомненного факта роста новых средних классов, а в раскрытии в "новом сословии, сильном по числу и постоянно растущем" - нового врага пролетариата и в призыве на борьбу с ним, "чтобы покончить со всякой привилегией"; в призыве, заглушать который и выставлять как анархическую затею было специальной задачей соц-дем-ии последних лет" (12, сс. 145 - 147).
Ответ Махайского Бернштейну можно сформулировать следующим образом: если по мере развития капитализма происходит даже не сокращение, а рост численности буржуазного общества, не уменьшение, а увеличение числа паразитов, пьющих кровь из пролетариата, и, напротив, сокращение численности самого пролетариата, это означает лишь, что груз эксплуатации, давящий каждого отдельного пролетария, становится все тяжелее, его тело под ним сгибается еще более задавленно, а его труд становится еще тягостнее и подневольнее. Поскольку мы исходим не из точки зрения демократии и власти большинства, но из интересов пролетариата, превращение пролетариата в еще более угнетенное и эксплуатируемое буржуазным обществом меньшинство делает революцию еще необходимее.
Важность подобного вывода, сделанного Махайским, особенно очевидна в настоящее время, когда численность занятых производительным трудом в мире вообще, а в России в особенности, значительно сократилась, и все большая часть населения занята в "сфере услуг" (в СССР в 1988г. работники сферы обращения составляли 5,5% населения, работники производства - 31%, в России в 1995г. соответственно 19% и 15% !!! (23, с.27). Определенная часть занятых "в сфере услуг" принадлежит все же к пролетариату (грузчики на рынках - самый очевидный пример), но новая мелкая буржуазия, торговая и служащая, хотя ей зачастую живется весьма несладко вследствие ее зависимости от крупного капитала, бесспорно относится к разряду эксплуататоров пролетариата.
Фундаментальное отличие лежит между этой новой мелкой буржуазией и самостоятельными мелкими производителями 17-19 веков, которых большинство марксистов упрощенно приписывает к мелкой буржуазии, но которые на самом деле представляли переходный тип от крестьянина и ремесленника дорыночных обществ к мелкой буржуазии капиталистического общества.
Самостоятельные мелкие производители имели в собственном владении средства производства, в чем и заключалась материальная основа их культурной и политической автономии. Вопреки распространенным буржуазным и марксистским мифам, они не были закоренелыми изолированными мелкими собственниками, но объединялись в сельские общины или городские цеха. Разрушительная работа товарных отношений делала свое дело, общины и цеха разлагались, из них выделялась богатая и властная эксплуататорская верхушка, но пока рынок не восторжествовал окончательно, не разложил до конца общину, не лишил самостоятельных производителей средств производства, превратив их в неимущих пролетариев, эти производители восставали вновь и вновь (иной раз - с временным успехом), борясь за восстановление старой правды.
Их политической программой была власть общих собраний в политике и строй свободных и равных тружеников-собственников в экономике. Эта программа выдвигалась не только парижскими санкюлотами 1793г., но также, например, во время городских и крестьянских восстаний в России 17 века.
Подобная программа не могла быть реализована как из-за тлетворной работы товаро-денежных отношений, разрушавших равенство мелких производителей, так и из-за того, что при технических средствах сообщения тех времен власть общих собраний могла осуществляться только в сравнительно небольших человеческих коллективах. Деревенские дела можно было запросто решать "всем миром" на мирской сходке, уже в крупных бунтовских городах вроде Астрахани или Пскова большая часть реального руководства делегировалась выбранным повстанческим начальным людям, тогда как вече или казачий круг сохраняли за собой только контроль над их деятельностью. В случае победы крестьянского восстания на территории всей страны (а такие случаи несколько раз бывали в истории Китая, но не только Китая) из повстанческого руководства стремительно возрождалась феодальная иерархия, хотя степень феодальной эксплуатации на первых порах значительно уменьшалась. Самостоятельный мелкий производитель добуржуазного и раннебуржуазного общества был способен к самоорганизации только в ограниченных пределах - но в этих пределах его способность к самоорганизации была намного выше, чем у пролетария или мелкого буржуа позднекапиталистического общества.
Представитель "современных средних классов", т.е. новой мелкой буржуазии, из числа служащих какой-нибудь корпорации, при всем чванстве своими "свободой" и "индивидуализмом", полностью зависим от босса, от корпорации и от государства. Его политический идеал состоит не в прямой демократии, как некогда политический идеал парижских санкюлотов - ремесленников и мелких лавочников,- но в полном торжестве иерархического принципа корпорации, в строе, где будет царить "Порядок", возглавляемый суровым, но справедливым Боссом - "Хозяином". Этот современный мелкий буржуа не революционен, а контрреволюционен. Свое самостоятельное выступление на политической арене "новые средние слои" осуществили, став массовой базой германского нацизма. Пролетаризируемый мелкий производитель некогда дал санкюлотское движение 1793г. и русское революционное народничество, разоряющийся государев работник в России 1990-х годов создал зюгановщину, анпиловщину, жириновщину и баркашовщину. Разница, как видим, огромна...
Пора завершать первую часть нашего исследования, говорящую о пролетариате вообще, и переходить к рассмотрению истории борьбы российского пролетариата. Но в заключении следует коротко остановиться на вопросе, смогут ли порабощенные и задавленные капитализмом наемные рабы сбросить когда-нибудь с себя этот гнет?
Поскольку в работах ГПРК многократно обосновывалось, что компьютеризация и автоматизация производственных процессов впервые со времен первобытного коммунизма делает непосредственных производителей способными управлять обществом, мы не станем здесь подробно доказывать этот тезис (доказательство его см. прежде всего в 6, сс. 5-17). Вообще в современной марксистской мысли идея о связи автоматизации производства с победой социализма начинает становиться общим местом. Как пишет Завалько:
"Автоматизация производства, избавляющая работника от непосредственного контакта с предметом труда и оставляющая ему управленческие функции, очевидно, потребует в скором времени упразднения эксплуатации и замены классового общества бесклассовым" (24, с.216).
Что мы считаем необходимым здесь подчеркнуть, так это то, что законы истории - это лишь законы деятельности людей, и что если пролетарии не будут бороться за свое освобождение, все возможности такого освобождения, открываемые техническим прогрессом, останутся столь же бесплодны, как и изобретенная древнегреческим ученым Героном паровая машина, не предотвратившая гибель античного мира.
* * *
Революционное рабочее движение в России возникает в 1870-е годы. Промышленный пролетариат России делился тогда на две сильно различающиеся группы: высококвалифицированных и высокооплачиваемых "заводских" рабочих (в первую очередь - металлисты) и неквалифицированных и низкооплачиваемых "фабричных" (прежде всего - ткачи). Для характеристики обеих групп приведем обширную выдержку из работы Плеханова "Русский рабочий в революционном движении":
"Само собой разумеется, что между рабочими, как повсюду, я встречал людей, очень различавшихся по характеру, по способностям и даже по образованию. Одни... читали очень много, другие так себе, не много и не мало, а третьи предпочитали книжные "умные разговоры" за стаканом чаю или за бутылкой пива. Но в общем вся эта среда отличалась значительной умственной развитостью и высоким уровнем своих житейских потребностей. Я с удивлением увидел, что эти рабочие живут нисколько не хуже, а многие из них даже гораздо лучше, чем студенты...
Прошу читателя иметь в виду, что я говорю здесь о так называемых заводских рабочих, составлявших немалую часть петербургского рабочего населения и сильно отличавшихся от фабричных, как по своему сравнительно сносному экономическому положению, так и по своим привычкам. Фабричный работал больше заводского (12 -14 часов в сутки), а зарабатывал значительно меньше... Он носил ситцевую рубаху и долгополую поддевку, над которыми подсмеивались заводские. Он не имел возможности нанимать отдельную квартиру или комнату, а жил в общем артельном помещении. У него были более прочные связи с деревней, чем у заводского рабочего. Он знал и читал гораздо меньше, чем заводской, и вообще был ближе к крестьянину. Заводской рабочий представлял собой что-то среднее между "интеллигентом" и фабричным: фабричный - что-то среднее между крестьянином и заводским рабочим. К кому он ближе по своим понятиям, к крестьянину или заводскому, это зависело от того, как долго он прожил в городе...
Спрашивая рабочих, чего именно они требуют от революционной литературы, я получал самые разнообразные ответы...Один больше всего интересовался вопросом о боге и утверждал, что революционная литература должна направить главные свои усилия на разрушение религиозных верований народа. Других интересовали преимущественно исторические, политические или естественнонаучные вопросы. В числе моих приятелей - фабричных был даже такой, которого особенно занимал женский вопрос" (39, сс. 64, 68, 76).
Высококвалифицированный и образованный "заводской" рабочий, точно так же, как и грамотный и искусный парижский ремесленник, прекрасно знал, что он, со своим практическим умением и теоретическими знаниями, сумеет управлять производством ничуть не хуже капиталиста. "Фабричный", стоявший еще одной ногой в разоренной деревне, знал и старую помещичью, и новую буржуазную эксплуатацию - и был одинаково враждебен им обоим. Из общинной деревни он принес в город навыки коллективной самоорганизации и вековую непримиримую ненависть против "белоручек" и "мироедов". Среди героев первого этапа революционного пролетарского движения в России мы находим способного своими теоретическими знаниями заткнуть за пояс любого интеллигента искусного краснодеревщика Степана Халтурина, пожалуй, крупнейшего русского революционера из рабочих; его товарища по Севернорусскому рабочему союзу, работавшего за границей и знавшего три иностранных языка слесаря Виктора Обнорского, но также малограмотного "фабричного", ткача Петра Алексеева.
Революционеры-народники, первоначально видевшие в пропаганде среди городских рабочих преимущественно способ с пользой занять время, когда нет возможности вести пропаганду среди крестьян, вскоре с удивлением обнаружили, что городской пролетариат куда более восприимчив к социалистической пропаганде, чем крестьяне. То, что причиной тому была вовсе не внеисторическая предрасположенность индустриального пролетариата к социализму, можно убедиться на печальном опыте современных марксистских групп, пропаганда которых (и не только в России) не встречает практически никакого активного отклика в промышленном пролетариате.
Правильно подметил Яр. Вовкулак: к восстанию против невыносимой жизни склонен тот, для кого эта жизнь - чужая и принудительно навязанная, кто знал иную жизнь, хотя бы эта иная жизнь была еще более невыносимой. В 1870-е годы крестьянин все еще пребывал в прежней, привычно - мучительной жизни, хотя устои этой привычно - мучительной жизни уже начинали заметно шататься, будучи разъедаемы капитализмом. Рабочий первого поколения, находившийся между двумя одинаково враждебными ему мирами, феодальным и капиталистическим, куда острее чувствовал неправду и ненормальность давящего его мира.
Русским рабочим 1870 - 1917гг. была свойственна огромная тяга к знаниям. Только вооружившись знаниями, понимали они, можно победить мир неправды и неволи. В воспоминаниях Ивана Бабушкина рассказывается, как в юности они вместе с задушевным приятелем, таким же молодым рабочим Костей жадно выискивали стоящие книги и в поисках таких книг натолкнулись на связанного с революционными кружками рабочего Ф.:
"Идя к его станку, я ожидал услышать от Ф. что-либо особенно умное, но он на первый раз отпугнул меня своими суровыми словами и вопросами.
- Ну что? О чем думаешь?
- Да книжку бы какую-либо умную достать, - пробормотал я.
- На что тебе она? Что ты будешь делать, если прочитаешь не одну умную книжку?
- Плохо - говорю - вот, что нас обижают и правды не говорят, а все обманывают.
- А что ты будешь делать, если правду узнаешь?" (3, с. 22).
С уважением к знаниям соединялось уважение к носительнице этих знаний, революционной интеллигенции:
"Трудно передать, как глубоко мы с Костей ценили этих людей, особенно если взять во внимание, что мы, неразвитые люди, не могли не чувствовать удивления тому, что люди из другой среды бескорыстно отдают нам знания и пр. И после более близкого знакомства с другими интеллигентами и учительницами мы долго еще не могли отделаться от этого чувства. Как тяжело было терять кого-либо из таких интеллигентов, за которых готов был бы понести что угодно, всевозможные тягости и лишения. Конечно, постепенно, часто встречаясь с интеллигентами, теряешь то особое чувство к интеллигенту как к особенному человеку, а одинаково чувствуешь потерю как близкого товарища рабочего, так и товарища интеллигента, но это уже получается спустя продолжительное время знакомства с интеллигенцией, когда острое чувство, получаемое при первой встрече, притупляется, низводясь на обыкновенное искреннее чувство" (3, с.30).
Следует подчеркнуть, что разночинная революционная интеллигенция 19 века была вполне достойна такого уважения. Разночинный интеллигент в царской России в эпоху домонополистического капитализма был таким же мелким самостоятельным производителем, как крестьянин или кустарь, как и они, подвергался эксплуатации как со стороны разлагающегося феодализма, так и со стороны нарождающегося капитализма, и не отделял своих интересов от общих интересов трудящейся массы, из которой обыкновенно происходил.
Своей героической борьбой против самодержавия - от хождения в народ до эпопеи народовольческого террора - революционеры-народники доказали, что они не болтуны и демагоги, а люди дела, а общественный резонанс их борьбы волей-неволей заставлял даже самых отсталых и невежественных рабочих задумываться: "Что за люди эти сицилисты и за что они царя убили?". В итоге, когда через 10 лет после борьбы "Народной воли" молодой Иван Бабушкин поступил работать на Семянниковский завод, по заводу все еще ходили легенды о народовольцах (см. 3,сс. 13-14, 23). Быль в таких легендах густо перемешивалась с небылицами, понять, что происходило на самом деле, было невозможно, но у молодых и активных рабочих подобные легенды вызывали жгучий интерес: что это за люди были, кто, не убоясь виселицы, пошел на самого царя?...
Революционное народничество 1870-1880-х годов потерпело непосредственное поражение, но оно пробило стену между революционной интеллигенцией и народом и вынудило врагов бояться революционеров, а трудящиеся массы - их уважать. Правильно понял дело Ленин, когда сказал: "эти жертвы были не напрасны, они способствовали - прямо или косвенно - пробуждению русского народа".
...История несправедлива. Она помнит по именам и лицам немногих, причем говорливые и писучие интеллигенты запоминаются ею куда лучше, чем пролетарии. Поэтому возникает обманчивое представление, будто Великую революцию 1917 - 1921гг. подготовили и совершили Плеханов, Ленин, Троцкий, Сталин и несколько других "вождей", что эти вожди лепили революционный пролетариат по собственному усмотрению и произволу. Плодом такого обманчивого представления является разделяемая сейчас многими пролетариями идея, будто все беды современного пролетарского движения в России происходят оттого, что у него нет "Ленина", мудрого и энергичного вождя.
Чушь, чушь и еще раз чушь! Не оттого нет массового революционного пролетарского движения, что нет Ленина, а оттого нет Ленина, что нет революционно-пролетарского движения! Сила, приписываемая Ленину, была на самом деле силой десятков тысяч революционных рабочих, инициативного пролетарского меньшинства, увлекавшего за собой на борьбу всю рабочую массу. Сейчас во множестве бродят неприкаянными ленины, троцкие, свердловы, махно, наверное, и сталины, но нет пролетарской борьбы, а потому все способности и таланты этих потенциальных лидеров пролетарской борьбы пропадают без толку.
Еще раз: сила революционного движения в России заключалась не только и не столько в его знаменитых вождях и героях, сколько в массе рядовых революционеров-пролетариев, а также порвавших с буржуазным миром революционных интеллигентах, в тех, кто при необходимости шел ради революции на смерть, а при необходимости столь же неуклонно отдавал революции год за годом всю жизнь, кто и в периоды самой глухой реакции не склонял голову и не прекращал борьбу, и кто не ждал для себя иной награды, кроме освобождения рода людского.
Одним из периодов глухой реакции были 1880-е годы, когда революционное народничество было разбито, а уцелевшие рабочие кружки предоставлены самим себе. Передовые рабочие-кружковцы должны были действовать в крайне враждебном окружении, должны были уметь так вести пропаганду, чтобы о ней не узнали ни мастер, ни хозяин, ни полицейский, и в то же время использовать каждый удобный случай, чтобы пошатнуть в уме того или другого товарища-пролетария устои господствующих предрассудков. Для этого требовалась недюжинная способность разбираться в людях, отличать с первого взгляда хозяйского лизоблюда или не владеющего собой пьяницу, которые не должны были догадываться ни о чем, от еще сырого рабочего, которому нужно было вначале осторожно приоткрыть краешек правды, и находить рабочего сочувствующего, с которым можно было говорить о многом. Такое хождение по краю пропасти под недремлющим хозяйским и жандармским оком нужно было делать изо дня в день, из года в год, не зная, когда же, наконец, начнется революционный прилив и не зная, остались ли где еще революционеры, кроме тебя самого и нескольких твоих товарищей по кружку. А моральной максимой рабочих-кружковцев было: ""Если ты, кружковец, не будешь бороться за правое дело, то больше на всем широком белом свете некому это сделать" (10, с.197).
Одним из малоизвестных рядовых героев революции был Петр Моисеенко, лидер Морозовской стачки 1885г.
Становление революционера - а сперва обыкновенного молодого ткача в Орехово-Зуево началось с того, что его брату, ходившему на заработки в Санкт-Петербург, попалась в руки народническая брошюра "Хитрая механика". Прочитав ее, братья почувствовали, что у них раскрылись глаза. Одно только смущало их искреннюю религиозную совесть: как согласуется новая социалистическая вера со старой христианской? После долгих сомнений они отправились в монастырь молиться богу, чтобы он разрешил их сомнения. Но, увидев там, до какой степени безбожно живут божьи слуги, они поняли: если бог может терпеть такое поведение своих слуг, попов и монахов, значит, его, бога, вовсе нет.
Рассчитавшись таким образом с религией, Петр Моисеенко ушел в Петербург. Там он поступил работать на Новую бумагопрядильню и включился в работу народнических кружков, где, как он будет вспоминать много позднее, Плеханов научил его понимать, а Халтурин действовать. За стачку на Новой бумагопрядильне в марте 1878г. Моисеенко был выслан по этапу на родину, откуда вскоре бежал и поступил под чужой фамилией на ту же Новую бумагопрядильню. За новую стачку в январе 1879г. был выслан всерьез и надолго (хотя и без суда!) в Сибирь. Через несколько лет, когда окончился срок ссылки, он, вместе с бывшим с ним в ссылке его товарищем по Северному союзу русских рабочих Лукой Ивановым поступил работать на Морозовскую фабрику. Там они спропагандировали молодого ткача Семена Волкова, который благодаря красивой наружности и подвешенному языку пользовался большой популярностью среди работниц. Эта-то тройка рабочих активистов и возглавила Морозовскую стачку, действуя от имени Северного союза русских рабочих, о давно произошедшем разгроме которого Моисеенко и его товарищи не знали.
... Когда стало понятно, что стачка сама по себе, без посторонней помощи, будет скоро разбита, Моисеенко сквозь полицейские кордоны пробрался в Москву просить помощи у действующих там, как он надеялся, товарищей-революционеров. Но его брат, с которым они некогда читали "Хитрую механику", и к которому он обратился, т.к. сам не имел московских связей и явок, очень удивился: "Какие революционеры! Какой Северный рабочий союз! На дворе - 1885 год! Всех давно пересажали и перевешали!".
И тогда Моисеенко пошел сквозь полицейские кордоны в обратный путь, чтобы, уж если не сумел помочь, хоть пострадать вместе со всеми - чтобы не сказали ткачи и ткачихи, что организатор стачки бросил их в тяжелую минуту.
В последовавшей вслед за этим новой ссылке (где он оказал очень большое влияние на сосланного студенческого активиста А. Попова - будущего писателя Серафимовича) Моисеенко обучился столярному ремеслу, и в дальнейшем зарабатывал им на жизнь, одновременно непрерывно и неустанно ведя пропагандистскую и организационную революционную работу. В 1916г. он возглавил крупнейшую антивоенную стачку шахтеров в Донбассе. Принимал участие в революции и гражданской войне, а умер в 1923г. (о своей жизни он успел написать весьма интересные воспоминания. См. 35).
Зачем мы так подробно рассказали здесь биографию обыкновенного рабочего революционера Петра Моисеенко, которому не досталась слава Ленина и Троцкого, и который сам по себе не был фигурой таких исполинских масштабов, как Степан Халтурин или слесарь из недоучившихся студентов Людвиг Варынский, лидер Польской социально-революционной партии "Пролетариат"?
А вот зачем. Среди троцкистов и подобных им партстроителей господствует представление, что революционная партия создана, когда собрались два-три десятка исполненных благих намерений человек, которые приняли правильную программу. На самом же деле пролетарская революционная партия - это не общество по пропаганде правильной программы, но передовой отряд пролетариата, борющегося за власть. Чтобы революционная пролетарская партия действительно существовала, необходимо, чтобы широкие пролетарские массы знали ее и признавали в ней свой передовой отряд, чтобы произошли отбор и закалка тысяч революционных борцов, которые отдавали бы свою жизнь и свою смерть делу освобождения пролетариата, революционеров, которые овладели бы самыми разнообразными формами и методами классовой борьбы, чтобы широкие пролетарские массы признали бы в этих революционных борцах надежных и испытанных товарищей. Создание такой - единственной - Партии - требует огромного труда и огромных жертв, жертв, остающихся большей частью неизвестными и забытыми. Октябрьская революция не произошла бы и не победила бы, если бы не было жизни Петра Моисеенко и жизни и смерти Степана Халтурина, и пока в современные революционно-пролетарские группы не придут такие люди, как Халтурин и Моисеенко, эти групы останутся всего лишь кружками по сотрясению воздуха...
* * *
В Октябре 1917г. рабочие и крестьяне свергли власть помещиков и капиталистов и установили свою революционную диктатуру. Однако производительные силы не были еще столь развиты, чтобы можно было обойтись без начальников и господ, и поэтому место старых господ стремительно стали занимать новые. Парадоксальность ситуации состояла в том, что эти новые господа заявляли, что они борются за общество без господ и рабов и поначалу даже действительно это делали.
Подобная парадоксальная ситуация обусловила собой противоречия рабочего движения периода гражданской войны. Самые революционные и преданные общему делу пролетарии ушли в государственный аппарат и Красную Армию и перестали быть пролетариями, став частью стремительно возникающего нового эксплуататорского класса государственной буржуазии. Из остальных, более пассивных рабочих, все, кто мог, спасаясь от голодной смерти в городах, ушли в деревню, оставшиеся же, обескровленные подобными потерями и, как и промышленный пролетариат вообще, неспособные совместно управлять обществом, не могли добиться лучшего результата, чем тот, который в конце концов получился. Более того.
В начале 1918г., по мере превращения Советов из органов рабочей самоорганизации в органы отделенной от рабочих масс государственной власти, в качестве попытки создать новую форму рабочей самоорганизации возникает Движение фабрично-заводских уполномоченных. В этом движении, враждебном большевистско-левоэсеровским Советам, с самого начала доминировали меньшевики и правые эсеры, а его политическая программа сводилась к требованиям Учредилки и парламентской демократии. Но победа "парламентской демократии" в России 1917-1921гг. была самой невозможной из всех утопий, что и показала судьба Комуча и всей "демократической контрреволюции".
Совсем по-другому следует оценивать движения и организации, выступавшие в 1917-1921гг. за прямую власть трудящихся - советские крестьянские восстания ("власть Советам, а не партиям!"), махновское движение, а также такие политические течения, как левые эсеры, максималисты и анархисты. Из-за существующего уровня производительных сил, при котором невозможно было уничтожить деление общества на управляющих и управляемых, они не могли победить, но они точно так же принадлежат к вершинным эпизодам освободительной борьбы угнетенных классов, как и санкюлотское движение1793г., тогда как роль большевиков - ленинцев объективно оказалась аналогичной роли якобинцев-робеспьеристов (Характер большевизма - отдельная большая тема. Здесь заметим лишь, что большевизм, вопреки сталинистским и антикоммунистическим мифам, не был однородным течением, и впередовцы дореволюционного времени, а после Октябрьской революции децисты и рабочая оппозиция значительно отличались от ленинского направления. Сверх того, большевизм изменялся во времени под воздействием окружающей ситуации. Сила большевиков в 1917г. заключалась в том, что это были большевики с народом, и то, что к 1921г. они перестали быть с народом - не вина, а трагедия большевиков).
То, что объективно получилось в результате Октябрьской революции, было лучшим из того, что реально могло получиться, хотя бы нам и хотелось чего-то неизмеримо большего. Но этим оптимально возможным результатом оказался строй первоначального капиталистического накопления, буржуазного прогресса, осуществляемого страшной ценой экспроприации крестьянства и эксплуатации пролетариата. Уже в то время это поняли пролетарские революционеры - первыми борцы революционно-социалистических организаций, активно участвовавших в Октябрьской революции и выступавших за Советскую власть против новой бюрократической диктатуры - анархисты, левые эсеры и максималисты, - а вскоре и представители пролетарского крыла большевистской партии - децисты и рабочая оппозиция.
В работе 1931г. "Агония мелкобуржуазной диктатуры" лидер децистов Тимофей Сапронов давал следующую замечательную по своей правильности характеристику господствующего в СССР социального строя:
"С точки зрения исторического развития капитализма наш государственный капитализм не только не является высшей формой развития капитализма, а скорее его первичной формой, формой - в своеобразных условиях - первоначального капиталистического накопления, он является переходным от пролетарской революции к частному капитализму. Как в Англии (в 16-17вв.) мелкий производитель путем огораживания был лишен средств производства (см. "Капитал", первый том), так и у нас так называемая "коллективизация" отделила мелкого производителя - крестьянина от его средств производства. Хотя если в Англии "овцы поели людей", у нас бюрократические "колхозы" поели и овец, и крестьян".
Другой лидер децистов, Владимир Смирнов, подчеркивал, что "сталинский "социализм в одной стране" строится буквально на костях и крови победившего в Октябре пролетариата".
В листовке, распространявшейся на московских заводах в 1928г. и, судя по содержанию, выпущенной децистами либо какой-то иной левокоммунистической группой, говорилось:
"Рабочий класс, низведенный со степени господствующего класса, стал наемным рабочим, продавая свою рабочую силу социал-бюрократам, которые не меньше, а больше эксплуатируют рабочий класс, жирея за счет его пота... Фактически власть перешла в руки мелкобуржуазных социал-бюрократов (чиновников), организовавшись в особый класс, прикрывая свое господство и диктатуру над пролетариатом якобы существующей диктатурой пролетариата..." (цит. по 17, с.144).
В выпущенной в 1929г. листовке "Рогожско-симоновской группы пролетарской оппозиции", т.е. децистов Рогожско- симоновского района в Москве, говорилось:
"Куда идут накопления, добытые хищнической, варварской эксплуатацией труда? Они пожираются паразитическим аппаратом, чиновничеством. Чиновник - враг рабочего, чиновник - у власти. Каждому рабочему должно быть ясно, что ДИКТАТУРЫ ПРОЛЕТАРИАТА БОЛЬШЕ НЕТ. НЕТ БОЛЬШЕ ВЛАСТИ РАБОЧЕГО КЛАССА. Ренегаты и предатели задушили революцию, а теперь пытаются задушить рабочий класс, превратить его в слепое и послушное орудие своих предательских целей. НО ЭТОМУ НЕ БЫВАТЬ.
Что должны делать рабочие? СТРОИТЬ СВОЮ РЕВОЛЮЦИОННУЮ ПАРТИЮ. ВКП(б) умерла, ВКП(б) труп"
Из опыта победы и поражения Октябрьской революции эти передовые борцы революционного пролетариата извлекали соответствующие уроки. Особенно далеко продвинулся по этому пути Сапронов. Он писал:
"Если рабочий класс не хочет, чтобы его в тысячу первый раз предали вожди, то он обязан иметь к своим вождям постоянно организованное недоверие. Поздно сбрасывать вождей, когда они уже предадут пролетариат. Измены нужно предупреждать. Освобождение рабочих - дело рук самих рабочих".
Ту же мысль Сапронов повторял, полемизируя с Троцким, на взгляд которого, по мнению Сапронова, "получается, что весь вопрос в правильном руководстве и воспитании таких "кадров, которые способны опрокинуть бюрократию". Вместо революционной сознательности класса, его авангарда - партии, их боевой готовности не только опрокинуть буржуазию, но и в любой момент сбрасывать руководство, прежде чем оно успеет изменить своему классу... Я, грешный человек, думаю, что любое архиидеальное руководство, если вывернется из-под контроля и ответственности класса, непременно ему изменит. Поэтому рабочий класс за вождями, за руководством должен смотреть в оба, авторитарность, фетишизм - враги рабочего класса".
Сапронов сказал о Советской республике 1917 - 1918гг., и это было не только воспоминанием о прошлом, но и уроком на будущее, указанием на то, какой должна быть рабочая власть, если не хочет переродиться:
"Государство, рожденное Октябрьской революцией, не было самодовлеющей силой, не было государством в обычном смысле этого слова. Это государство суть пролетарская партия, советы, профсоюзы, фабзавкомы и Красная гвардия. Другими словами, государство рожденное Октябрем, - это сами вооруженные рабочие". (некоторые работы Сапронова и других децистов можно найти на www.left-dis.nl/)
Сапронов и другие децисты, как и вся старая революционно-пролетарская оппозиция, были уничтожены Великим Террором восторжествовавшей госкапиталистической контрреволюции. Однако классовая борьба не прекратилась.
Она продолжалась даже в самые давящие времена сталинского режима. Осенью 1941г. в разгар империалистической войны и патриотической истерии бастовали ткачи Иваново - Вознесенска (Упоминание об этой забастовке есть в книге В.А. Козлова (см.30 ) со ссылкой на "Исторический архив", 1994г., ?2). Тогда же, в разгар империалистической войны, восстали узники сталинских лагерей - социально-экономическое положение которых было аналогично положению рабов в античности. В январе 1942г. заключенные Воркуты, заманив большую часть надсмотрщиков в баню, обезоружили их. В восстании приняло участие 82 человека. К вечеру того же дня повстанцы заняли уездный районный центр Усть - Уса, где к ним присоединилось еще 12 человека. Последние повстанческие группы были уничтожены только в начале марта. В боях погибло 48 повстанцев, 6 покончили с собой и 8 были взяты в плен. Каратели потеряли 33 убитых, 20 раненых и 52 обмороженных. По утверждению следствия, "контрреволюционная повстанческая организация была создана в октябре месяце 1941г. отбывавшими в лагере троцкистами". Из 68 осужденных по этому делу (причем в восстании они не участвовали) 49 человек приговорены к расстрелу (45, сс.215 - 216).
И подлинными героями пролетариата были не рабы в солдатских шинелях, в эти же дни января - марта 1942г. смело и самоотверженно отдававшие на фронтах империалистической войны свои жизни за сохранение власти своих господ, но рабы ГУЛАГа, отважившиеся на отчаянную попытку либо добыть оружием свою волю, либо хоть погибнуть на воле, с оружием в руках.
После империалистической войны классовая борьба, борьба пролетариата и пролетаризированного крестьянства против системы государственного капитализма не прекратилась. По основанному на документах свидетельству историков:
"Людской протест против репрессий и налогового произвола выражался в разнообразной, порой необычной форме.
Доведенные до отчаяния колхозники поджигали дома наиболее рьяных активистов, убивали ненавистных председателей колхозов, секретарей местных партийных организаций, уполномоченных по заготовкам. Такие действия расценивались как антисоветские террористические акты. Расследованием занималась не милиция, а органы госбезопасности... Попутно проводилось изъятие оружия у населения. Многие сельские фронтовики были осуждены и получили срок за хранение именного оружия" (45, с.157).
Однако пролетарский протест в сталинскую эпоху все-таки далеко уступал по масштабам, сознательности и организованности пролетарской классовой борьбе дореволюцонных времен. И причины этого не ограничивались жестокостью сталинского террора.
Старый революционно-социалистический пролетариат, совершивший Октябрьскую революцию, исчез в результате этой революции (процесс этот многократно описывался различными марксистскими авторами, начиная с Троцкого). Новый пролетариат формировался почти на пустом месте. Практически исчезло обладавшее твердым классовым сознанием ядро, вокруг которого мог бы кристаллизироваться обладающий подобным сознанием новый пролетариат. Чтобы вырванный из деревни в процессе "коллективизации" и брошенный в фабричный котел вчерашний крестьянин смог опомниться, осознать свое новое положение и начать борьбу против него, требовалось время.
* * *
Это время наступило к 1950-м годам. Методы чересчур грубого подавления и принуждения к труду рабов строящего капитализм общества все более оказывались неэффективны. Убытки, а не прибыль, стал приносить знаменитый ГУЛАГ - это при крайней дешевизне рабского труда! (в 1952г. дотации из госбюджета - 16,4% расходов на содержание ГУЛАГа См. 45, сс. 246-247). Современная техника требовала наличия более сытой, здоровой и образованной рабочей силы, чем та, которая воспроизводилась при сталинском режиме. Необходимы были реформы.
Эти реформы, осуществленные в хрущевский период, ослабили полицейский гнет и тем самым открыли шлюзы для пролетарской борьбы, которая, в свою очередь, толкала эксплуататорские верхи к новым реформам, пока в итоге установилось новое равновесие, которое можно назвать брежневским "государством социального обеспечения" (Wellfare state).
Но даже к осуществлению этих реформ сталинские преемники приступили, лишь боясь революции снизу. Бюрократия долго раздумывала бы, что ей делать с убыточным ГУЛАГом, если бы не восстания лагерных рабов в 1953г. Эти восстания заставили ликвидировать гулаговскую систему, они же вместе со всеобщей стачкой рабочих ГДР в июне 1953г. вынудили государственную буржуазию начать идти на уступки низам, а революция 1956г. в Венгрии и городские восстания 1959-1962гг. в СССР толкнули к дальнейшим уступкам.
Масштаб подобных уступок был далеко не малый. В апреле 1956г. был отменен закон 1940г. о прикреплении рабочих к предприятиям и о суровых наказаниях за прогулы и опоздания. Трудящиеся получили право самостоятельно (при определенных формальностях) менять место работы. В сентябре 1956г. законодательно установлен минимум заработной платы (до этого в "стране победившего социализма" не существовало такого "пустяка", как минимум, ниже которого не может опускаться зарплата!). Сокращалась на 2 часа рабочая неделя, а оплачиваемый отпуск по родам и беременности увеличивался с 70 до 112 дней. (40, сс. 126 - 127).
Была введена новая пенсионная система, размер пенсий существенно вырос (до этого в "стране победившего социализма" пенсии составляли меньше 10% прожиточного минимума! См.16, т.I, с.134). Горожане стали теперь получать пенсии с 60 лет - мужчины и с 55 лет - женщины. Впервые стали получать пенсию колхозники - с 65 лет мужчины и с 60 лет женщины - но лишь в том случае, если продолжали работать в колхозах - при этом пенсию им обязан был выплачивать сам колхоз, а не государство!
В 1961г. заработная плата сравнительно с 1950г. выросла в 1,3 раза, а с учетом выплат и льгот из общественных фондов - в 1,35 раз. Развернулось жилищное строительство. С 1950 по 1964гг. городской жилищный фонд вырос с 513 до 1182 млн кв.м, т.е. в 2,3 раза. Если в 1951-1956гг. жилищные условия улучшили 38,4 млн человек, то в 1957 - 1961гг. - уже 57,5 млн. В 1956-1960гг. было введено в строй жилья почти в 2 раза больше, чем в предыдущей пятилетке.
Была отменена плата за обучение в старших классах средней школы и в вузах, введенная в 1940г. Выросли пособия многодетным семьям. Государственные расходы на бесплатное медицинское обслуживание и бесплатное образование, на различные виды пенсий и пособий составили в 1960г. 27,3 млрд руб. - почти в 6 раз больше, чем в 1940г. ! (сс. 40, 126-127, 269).
Одновременно происходил рост рабочего класса. В 1950-1961гг. численность рабочих и служащих увеличилась с 40 до 62 млн человек. Эти рабочие рекрутировались в большинстве своем из крестьян, из деревни и принадлежали к пролетариату первого поколения, к тому раннему пролетариату, который, как было показано выше, и составляет социальную основу революционно-социалистических движений:
"... в конце 50-х - начале 60-х годов абсолютное большинство "фактических" горожан родилось в деревне, и весьма немногие были горожанами во втором поколении, которое тоже несло на себе отпечатки "сельской ментальности", хотя было более адаптировано к городским условиям" (40, с.266).
Городские восстания 1959-1962гг. были последним аккордом борьбы раннего пролетариата, рабочих из вчерашних крестьян, мечтавших о мире, переделанном по справедливости.
Подробная история этих восстаний содержится в превосходной по собранному фактическому материалу работе В.А. Козлова (см. 30). Мы ограничимся здесь кратким перечислением.
1-3августа 1959г. - бунт рабочих - целинников в Темир-Тау, при его подавлении 11 рабочих убито, 32 ранено (5 из них умерли). 31 июля 1960г. - погром ингушских богачей Сагадаевых в Джетыгаре (Казахстан). 15 -16 января 1961г. - бунт в Краснодаре. Июнь 1961г. - погром милиции в Муроме (после того как в отделении милиции умер от полученного в дорожном происшествии сотрясения мозга рабочий Костиков, которого милиция задержала, приняв за пьяного, и оставила без медицинской помощи). 25 июня 1961г. - погром милиции в Бийске, а 23-24 июля - в Александрове (он, как и Муром, во Владимирской области). Наконец, 1-3 июня 1962г. - самое известное событие из пролетарских протестов этого времени, забастовка в Новочеркасске против повышения цен, расстрелянная властями. В эти же дни листовки против повышения цен и с призывами "поднимать рабочих на протест" появлялись во многих других городах (30, с.311), а рабочие волнения произошли в Омске, Кемерово, Донецке, Артемьевске и Краматорске (40, с.129).
Эти восстания происходили без какого-либо партийного руководства. Все революционно-социалистическое движение прежних времен, все большевистские оппозиции и все прочие социалистические партии были физически уничтожены сталинским террором. Возникавшие снова и снова подпольные марксистские группы очень быстро обнаруживались и громились, в их работе отсутствовала идейная и организационная преемственность, в условиях жесткого полицейского террора не было и быть не могло организованной работы, исходящей из длительной перспективы. Некоторое пересечение их со стихийными бунтами все же имело место, но до какого-то идейного и организационного руководства было неимоверно далеко.
После расстрела рабочих в Темир-Тау в городе Киселевске Кемеровской области 36-летний Иван Трофимович Жуков, заместитель начальника Киселевского городского отдела МВД по политической части (!!!), награжденный боевыми орденами участник войны написал, расклеил и отправил в ЦК КПСС 2 листовки против "советской буржуазии" за подписью "Союз справедливых" (30, сс. 97-98).
В Краснодаре во время бунта 15-16 января 1961г. действовала подпольная группа во главе с уволенным из армии бывшим офицером Виктором Горлопановым. 16 января член группы Лунев без ведома Горлопанова раскидал на ремонтно-механическом заводе горлопановскую листовку:
"Ко всем рабочим, крестьянам, солдатам, офицерам и трудовой интеллигенции! Дорогие товарищи!
Помните, что положение нашей родины критическое. И спасти это положение можете только вы, больше спасать некому. Вы должны суметь объединиться вокруг честных, твердых, избранных вами товарищей, которые сумеют объединить вас в твердую ударную силу для борьбы с советским капитализмом.
После свершения Октябрьской революции был допущен ряд ошибок, особенно после смерти Сталина (! ! !). Сынки и дочери старой русской буржуазии, пролезшие нелегальным путем в ряды партии и на руководящие посты, почувствовали полную свободу действий" (30,с.251).
Практическим выводом из этой листовки был абстрактный призыв к объединению и организации, т.к. к краснодарскому бунту "Горлопанов отнесся с настороженностью и некоторой брезгливой отстраненностью" (30, с.253), поскольку признавал оружием пролетарской борьбы только забастовку, сильно смахивая на некоторых современных "левокоммунистических" доктринеров, которые с такой же "настороженностью и брезгливой отстраненностью" отнеслись к пролетарским бунтам в Албании и Аргентине...
На суде Горлопанов (а приговорят его к 7 годам) скажет: "Я боролся за ту правду, за которую боролся Ленин" (30, с.253).
Но неверно было бы считать, что социалистическое и эгалитаристское сознание рабочих, восстававших в 1959-1962гг., формировалось капиталистическим предприятием и было порождено исключительно местом рабочего в системе капиталистических отношений. Опыт прошлой классовой борьбы и существенные элементы социалистической теории они могли усвоить даже из ... официальной пропаганды. Вопиющее лицемерие лежало в самой основе Советского Союза - капиталистического общества, именующего себя социализмом. Противоположность официальной идеологии, сохранявшей, хотя и в мумифицированном виде, многие ключевые моменты коммунистической теории, и реальных капиталистических социальных отношений не могла не бросаться в глаза каждому из тех трудящихся, кто начинал задумываться над окружающей жизнью. Использование официальной коммунистической идеологии против реальной официальной практики была для марксистских подпольных групп СССР столь же естественным явлением, как и использование средневековыми еретиками бунтовских идей Евангелия против феодальной иерархии и католической церкви.
Но корни стихийно - социалистической идеологии городских восстаний хрущевского периода неверно было бы сводить к переворачиванию официальной пропаганды. Фильмы про революцию и гражданскую войну показывались не только в конце 1950-х, но и в конце 1980-х годов, однако в последнем случае они влияли разве только на единичных идеалистических подростков.
В конце 1950-х годов события революции и гражданской войны находились намного ближе, чем в конце 1980-х годов. У рабочих средних лет 1917-1921годы прекрасно помнили их родители (они же более - менее помнили, как на самом деле жилось рабочих и крестьянам в царской России), у молодых рабочих - их деды. Живая изустная память прошлой классовой борьбы была намного сильнее, чем к исходу 20 века, когда она почти исчезла (напомним, что народные низы догородского, дописьменного и дотелевизионного общества характеризуются куда большей культурной самостоятельностью, чем разобщенные, раздавленные и изолированные наемные рабы развитого капиталистического общества. Советское общество хрущевских времен только недавно стало городским и письменным и не стало еще телевизионным). Из семей с революционными традициями происходили активисты новочеркасской забастовки Петр Сиуда (отец которого, старый бакинский большевик, друг бакинских комиссаров Джапаридзе и Фиолетова, умер в сталинской тюрьме в 1937г.) и Владимир Бахолдин.
Что всего важнее, пролетариат хрущевских времен оставался ранним пролетариатом и сохранял убежденность в возможности и необходимости иного мира, мира, где все будут вместе работать и помогать друг другу, убежденность, испокон веков поднимавшую угнетенных на восстание, ту убежденность, без существования которой у угнетенных классов революция немыслима. Эта убежденность в возможности и необходимости иного, справедливого мира исчезнет только в процессе разложения раннего пролетариата в годы брежневского "классового мира", и именно благодаря исчезновению такой убежденности, исчезновению старого коллективизма, готовности и способности к совместной борьбе пролетариат России и прочих стран СНГ окажется в 1990- 2000-е годы полностью неспособен противостоять обрушивщимся на него ужасам.
Подобная коллективистская настроенность могла долго сосуществовать с иллюзиями в отношении хороших намерений советских властей, точно так же, как крестьяне - общинники, бунтуя против господ, склонны были верить в добрые намерения царя. Вот как описывает современный историк А.В. Пыжиков предложения трудящихся СССР в отношении принятой при Хрущеве новой Программе КПСС, и подготовленной, но так и не принятой новой Конституции:
"Некоторые предлагали немедленно передать в собственность всего общества принадлежащие отдельным гражданам дома, дачи, сады, автомашины. Как отмечалось, надо полностью отдавать себе отчет в том, что будущее принадлежит коллективным формам использования предметов потребления и скоро все потребности населения в организации отдыха, досуга будут удовлетворены, а необходимость в индивидуальном строении дач полностью отпадет. Рассказывалось о времени, когда сам термин "собственная дача" или "собственная машина" будет звучать столь же нелепо, как "собственный поезд" или "собственный театр". Вместо владения автомашинами и бытовыми приборами признавалось целесообразным распространять и внедрять систему их проката. Не были забыты и вклады граждан в сберегательных кассах. Выражалась обеспокоенность по поводу хранения там значительных сумм денег нетрудового происхождения. Поэтому вклады свыше определенного минимума в 180-200 рублей автоматически должны были быть переданы государству на строительство коммунизма. Весь этот поток мыслей логически венчало предложение вообще ликвидировать деньги, а все снабжение населения передать производственным предприятиям. Некоторые развитие коллективистских форм трактовали еще шире, распространяя их на область семейных отношений. Как, например, П. Гребнюк, который считал необходимым устранить разделение людей на семьи, поскольку семья, по его мнению, является источником частнособственническо воспитания.[ До каких замечательных прозрений могли подниматься рядовые советские пролетарии первого поколения! Многие предложенные ими идеи, от упразднения индивидуальной семьи до упразднения частных автомобилей, без всякого сомнения, будут реализованы после победы пролетарской революции!] Для этого необходимо ликвидировать "способ жительства" отдельными квартирами, предоставив каждому взрослому человеку одну комнату, что избавит от вредных привычек "захламливания квартир" излишними предметами домашнего обихода, мебелью и т.д....
...пенсионерка Израилова (г.Ташкент) писала: "...частное домовладение разрослось с небывалой быстротой. Дачи, коттеджи, холлы - чего только не понастроили, к стыду нашему, советские люди... Независимо от того, на трудовые или нетрудовые доходы выстроены дома, они должны быть отобраны в доход государства, как это было при Ленине (! ! !)". Гражданин Шевченко (г. Ленинград) предлагал изменить порядок наследования имущества физическими лицами с целью запрещения перехода по наследству предметов, представляющих историческую ценность, произведений искусства, некоторых предметов роскоши, авторских прав и т.д. Все это, по мнению автора письма, должно безвозмездно переходить в собственность государства. Очевидно, что предлагаемые действия, направленные на стирание имущественной разницы между отдельными слоями населения, покоились на прочном фундаменте уравнительной психологии. Не случайно, что подобные предложения (ограничить, отобрать), как правило, сопровождались требованиями обеспечить право на жилье, недорогую одежду, продукты питания.
Уравнительный принцип доведен до абсурда (!!!) в предложении гражданина Петроченко (Могилевская обл.). Он выдвинул предложение о получении гражданами СССР независимо от возраста и профессии одинаковой доли государственного дохода. "Все будут иметь единый интерес, - рассуждал автор письма, - направленный к одной цели - получить в следующем месяце больше или меньше (сколько заработает народ за месяц). Все будут работать - и старики, и дети, потому что частной собственности не будет, ее нужно ликвидировать. Дачи, участки, скот, квартиры будут государственными... Если кому мало часов работать и захочет он больше поработать, то пусть больше других и работает, а плата ему больше других не должна быть - это общественная работа будет, а на общественной работе, кто больше будет работать, тому и почет будет больший. Таких в Советы будем выбирать и на руководящие работы. Будут и такие, которые вовсе работать не станут, а для таких государство силу применит и заставит силой оружия работать, как в заключении". Перед нами не просто предложение, а целая модель общественного устройства. Вызывет изумление и недоумение, что подобного рода взгляды разделялись в то время многими" (40, сс. 300, 308-309).
Подобный суровый уравнительский коллективизм, вызывающий у современного буржуазного сознания только "изумление и недоумение", шел от традиций древней первобытной и последующей крестьянской общины, в которых он был необходимым условием выживания, и возрождение подобного уравнительского коллективизма, как и превращение всего человечества в единую общину становятся необходимыми условиями выживания человечества в современных условиях. В документе китайских крестьянских бунтарей 19 века, тайпинов, говорилось:
"Когда есть поле - его совместно обрабатывают, когда есть пища - ее совместно едят, когда есть одежда - ее совместно носят, когда есть деньги - их совместно расходывают. Все должны жить в равенстве, никто не должен быть голоден и раздет, и никто не должен иметь излишков. Все одна большая семья - дети верховного господина, небесного императора. Если все принадлежит небесному императору, он сумеет распределить так, чтобы никто не был лишен пищи и тепла" (19, сс. 274-275).
Следует помнить о ограниченности подобного старого коллективизма. Самоорганизация без современных технических средств (т.е. компьютеров) была возможна только в сравнительно небольших людских коллективах, и необходимой вершиной общества, основанием которого являлись крестьянские общины, было организующее их на совместную деятельность (по ирригации, защите от внешних врагов и т.д.) и эксплуатирующее их государство. В добуржуазных обществах коллективные и авторитарные отношения управления доминировали над отношениями индивидуального управления, тогда как в буржуазном обществе резко преобладают отношения авторитарного управления, за ними следуют отношения индивидуального управления, а отношения коллективного управления вытеснены на задворки. Непосредственный производитель добуржуазного и раннекапиталистического общества питал иллюзии об идеализированном и идеальном государстве (это прекрасно можно видеть в тайпинской декларации и в замечательных во многих отношениях приведенных выше предложениях советских трудящихся, предложениях, авторы которых считали, что государство должно делать то, что на самом деле после коллективистской революции будет осуществлять община), но он не был до такой степени беззащитен перед государством, как атомизированный человек развитого буржуазного общества, а потому был способен восстать против государства, когда чувствовал, что оно попирает правду.
Сергей Сотников и Андрей Коркач, лидеры новочеркасской забастовки, ее герои и мученики, расстрелянные затем по приговору "социалистического правосудия", были поначалу идеальными советскими людьми.
25-летний токарь-карусельщик Сергей Сотников был членом КПСС, дружинником и нештатным инспектором по магазинам ! Позднее, на следствии, он, по утверждению следователя, "вел себя вызывающе, в беседах заявляя о том, что своими действиями он якобы выражал "интересы рабочего класса"" ( 30, сс. 326-327).
Еще более недюжинным человеком был 45-летний электрик Андрей Коркач. В 1936 - 1947гг. он служил в армии, сражался на войне, пока не был приговорен к трем годам тюремного заключения за то, что, будучи командиром эскадрона, избил подчиненного, укравшего у другого солдата полотенце, и водил его перед строем, повесив ему на шею табличку "Я вор и мерзавец, я украл у товарища полотенце". Историк В.А. Козлов пишет о нем с понятным восторгом:
"Коркач, бесспорно, был личностью волевой и сильной, его даже следователи КГБ не сумели сломить... Коркач был гораздо опаснее властям, чем хулиганы и истеричные городские пауперы. За ним стояла "советская альтернатива" переродившейся власти, альтернатива, имевшая все шансы быть услышанной и понятой рабочими. Из него стремительно, буквально на глазах, формировался тип рабочего - организатора" (30, сс. 341-342, 344).