Махамутов Рашит : другие произведения.

Бомжиха

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это рассказ-триллер. Надеюсь, что понравится, буду рад всяким откликам.


Бомжиха

  
   Было около 12 часов дня, но над горами уже сгущались тучи. В сером, слегка затуманенном воздухе стоял запах грозы и сырости. ГАЗ 66-ой уже был упакован людьми и личным скарбом, доносились возбужденные голоса, шутки и смех, кто-то включил приемник и слушал мелодию на "Маяке". Настроение у всех было радостно возбужденное: спустя полтора месяца напряженной работы на самом дальнем участке народ возвращался в базовый лагерь. А там скоро и полевой сезон должен был закончиться - стоял уже октябрь, и пора было возвращаться домой.
   Начальник отряда Владимир Иванович последний раз перепроверил наличие в машине полевых ящиков с документами, отдал последние указания водителям и подошел ко мне.
   - Однако туч таких я еще здесь не видел... - сказал он как-то рассеяно и удрученно, но тут же спохватился и ободряющим голосом добавил:
   - Ты уж потерпи, через три дня машины придут, зато отгулов у тебя наберется...отдыхать устанешь...А если что, иди к пасечникам, у них уазик, но это крайний момент, которого и не будет. Так, если только скучно будет, можешь сходить...В дурака сыграете...А попросишь так их служанка...как там Мария кажется, тебе и вещи постирает...
   Я пожал плечами.
   - Они уже наверно уехали, Владимир Иванович...Я уж как нибудь без них обойдусь...
   Он посмотрел на меня и коротко кивнул:
   - Пойдет.
   Наконец и он вскарабкался в кабину ГАЗа. Сел. Через минуту высунулся из двери. Помахал рукой:
   - Бывай, - затем напомнил, - три дня...
   Хлопнула закрываемая дверка. Машина еще стояла. Хорошо устроившись, мои товарищи в кузове стали выкрикивать мне прощальные напутствия, с шутками, прибаутками.
   Народ продолжал в том же духе еще минут пять пока, наконец, из кабины не высунулся наш водитель Иван и не попросил сидящих в кузове крепче держаться.
  
   Наконец машина тронулась и покатилась прочь, покачиваясь на ухабах.
   Я остался один в высокогорном, выкидном лагере, окруженный мрачными, по-осеннему сырыми горами Джунгарского хребта и десятком сборно-щитовых геологических домиков. Надо мной висело серое, в тучах небо.
   Через три дня, по плану должны были приехать большегрузные, стотридцатьпервые ЗИЛы и перевезти лагерь, теперь уже сразу в город. Это по плану, а на практике обычно получалось около 5-6 дней. На это время мне полагался большой ящик тушенки и прочей консервированной и упакованной еды, большая стационарная рация и ружье-двустволка с десятком патронов. Продовольствия мне оставлено было вдоволь. Базовый лагерь находился в двухстах километрах от меня. Еще дальше я был от первого населенного пункта - районного центра N. Со всеми этими островками цивилизации меня связывала лишь одна, труднопроходимая, прорубленная, когда-то, с помощью динамита извилистая дорога-серпантин, по которой и летом машины не двигались, а еле ползли. Зимой сюда вообще никто не ездил.
   Я был оставлен караулить лагерь. Но от кого - не совсем было понятно. Сюда редко забредали даже чабаны со своими отарами. Но совсем рядом, в соседнем ущелье за высокой грядой гор, в трех-четырех километрах от меня остановились еще весной два брата пасечника. Но вроде они уже должны были забрать свои улья и уехать до наступления холодов. Так что я оставался один, и за двести километров от меня не оставалось ни одного человека. Я был оставлен для эвакуации лагеря, потому что я был молодым специалистом, холостым, к тому же получилось так, что я совсем недавно вернулся с длительных отгулов.
  
   Вечер в горах, да еще поздней осенью. Я все еще занимался своими делами. Потихоньку готовил и свои вещи к отъезду: все-таки и мой отъезд из этого дикого края был не за горами, а совсем близко. Часам к шести я включил рацию и подключился к волне нашей экспедиции. Со всех участков, передавались сводки об окончании работ и эвакуации полевых лагерей и баз. В эфире чувствовалась радостная суматоха. Совсем скоро все полевики вернутся в город. А там зима - работа в конторе, хоть и скучноватая, но зато спокойная. На другой частоте со мной связывалась наша партия. Меня поприветствовали, пожелали приятного время провождения в полном одиночестве и передали, что будет дождь, но не сильный - так что еще и на охоту сходить успеешь до нашего приезда. Сеанс радиосвязи закончился. Я подогрел на плитке банку тушенки, чай и без энтузиазма поужинал. Распечатал заранее принесенную из столовой бутылку водки, кажется соленые огурцы. Выпил, закусил. По "Маяку" передавали концерт по заявкам. Затем я вышел из своего домика. Уже было совсем темно, хотя на часах было всего семь часов с небольшим. Небо было совсем черным - ни одной звезды. Дул сильный, пронизывающий и неприятно холодный ветер. В горах это может предвещать что угодно, вплоть до снегопада, но я вспомнил, что по прогнозу ожидался только дождь, да и старожилы, вроде Владимира Ивановича говорили мне, что снег в этих местах выпадает обычно в конце месяца, и я слегка успокоился. Я курил одну сигарету за другой, вслушиваясь в ветер, вспоминая своих родных и друзей, согреваясь от мысли что, осталось то совсем чуть-чуть подождать. До города оставалось так далеко и так близко.
   Где то вдалеке выли волки... В той местности проживала небольшая стая волков. За все лето нам удалось как-то подстрелить одного.
  
   Я прислушивался к отдаленному вою волков, подсчитывая в уме все свои боеприпасы. У нас никогда не было с ними стычек, они старательно избегали нас и лишь один раз, один из стаи пересек мне дорогу метрах в пятистах от меня. Он не заметил меня, поскольку ветер шел от него, да и я остановился на какое-то время, и он просто не услышал мои шаги. Потом нет-нет да и слышали мы по ночам их вой. В такие минуты кто-нибудь, ругаясь, спросонья брал ружье и, выйдя на улицу, стрелял пару раз в воздух. И тогда вой стихал.
   После некоторых раздумий, я сходил за двустволкой и, вставив патрон, выстрелил в воздух. Вой волков стих. Теперь выл только ветер, пронзительно, прерывисто.
   Я еще немного послонялся по лагерю, выключил движок и пошел спать.
   Проснулся я от какого-то невнятного гула. Было такое ощущение, что кто-то бьет по домику тяжелой рукой. Я выглянул в окно и увидел лишь кромешную тьму. Схватив ружье, после некоторых раздумий, я накинул на себя телогрейку и вышел на улицу. Вышел и сразу получил в лицо порцию снега. В горах вовсю бушевала вьюга. Все вокруг было черно-белым: непроглядная тьма ночи и вихри снежных крупинок. Все это сопровождалось пронзительным воем ветра.
   Я постоял у порога еще минуты две и, заметив, как снег уже ворвался внутрь домика, закрыл дверь. Новый поворот событий меня не очень устраивал - завтра снегу навалит столько, что эвакуация в ближайшие дни лагеря станет весьма проблематичной.
   Не в самом благоприятном расположении духа и снова упал на кровать, но сон не шел и я долгое время ворочался с боку на бок, охваченный невеселыми мыслями. Но, в конце концов, усталость взяла свое, и я, зарываясь поглубже в спальный мешок, заснул.
   Проснулся я утром и сразу выглянул в окно. Кругом снег. Он еще продолжал падать. Правда, уже спокойнее. Наспех одевшись, я выскочил из домика. Обилие белого цвета било по глазам, но потом я привык к нему. Сходил, завел движок.
   Небо было все таким же серым, как и вчера. Горы были одеты в белое покрывало и лишь кое-где скальные выступы черными пятнами контрастировали с ним. Снег лежал неравномерно. Я прогулялся до нашей столовой и обнаружил, что толщина снега в некоторых местах доходила мне до колена. Там же, я стал готовить себе завтрак.
   В десять часов я вышел на связь с базовым лагерем. Со мной разговаривал Владимир Иванович. Он бодрым тоном сообщил мне, что такая погода, в общем-то, тоже прогнозировалась и продержится еще пару дней, потом все растает и машины придут, может быть на день позже. По настоящему, зима здесь начнется недели через три или больше - где-то в середине ноября, так что, по его словам, никакого повода для беспокойства не было. Владимир Иванович умел успокаивать людей.
   Затем я почувствовал, как холодно у меня в домике. Геологические домики оснащаются также и печками - буржуйками на случай внезапных холодов, а в лагере всегда находился определенный запас дров и угля - для экстренных климатических условий. Сейчас был как раз такой случай и через полчаса в печке бушевал веселый огонь, и холод быстро отступил.
   Каких-то особо важных дел у меня не было. Вдали, примерно в километре, за небольшим межгорным плато, у подножий скал, одиноко чернела вышка буровой установки, и, просто чтобы размяться, я, прихватив с собой на всякий случай ружье, решил прогуляться до нее.
   Это была стационарная буровая установка семейства ЗИФ для глубокого бурения, с тепляком, в котором можно было укрыться от снега и высокой мачтой, по лестнице которой можно было забраться на самый верх и смотреть на горы, что я и делал еще месяц назад, когда буровая еще работала. Рационализаторы бурового отдела смекнули, что бурить можно гораздо быстрее (а стало быть, и зарплату и премии получать поболее), если нарастить длину свечей. А для этого нужно было удлинить мачту. Главное чтобы было сказано! А затем умельцы экспедиции нарастили мачту, добавив метров пятнадцать стальных конструкций, и теперь общая высота над уровнем пола в тепляке составляла примерно сорок пять метров.
   Сейчас она была необитаема в виду окончания буровых работ и полуразобрана для буксировки на базу.
   Снегопад начал стихать. На буровой все еще пахло машинным маслом, бензином и железом, все эти запахи к тому же были насыщены запахами наступившей зимы - сыростью, туманом, чем-то еще неуловимым.
   Я бродил среди узлов и агрегатов установки, уже безмолвных и давно остывших, вспоминал людей, работавших на ней. С мачты кое-где уже сняли лестницу с защитным ограждением, и лезть наверх, было бы довольно проблематичным занятием. Снегопад уже прекратился. Зато задул спокойный, умеренный ветер. Небо было все таким же свинцово-серым. Вокруг царила первозданная тишина. Волков не было ни слышно, ни видно. Я покурил, побродил еще немного по буровой и пошел обратно в лагерь.
   Наступало время обеда.
   Кое-как, нехотя, я подогрел себе тушенки и без аппетита пообедал, после чего достал детектив и стал убивать время за чтением. Иногда я отвлекался от чтения, чтобы просчитать варианты моего пребывания здесь. Выходило, что срок продляется до тех пор, пока не растает снег. Это еще неделя. В полном одиночестве. По нашему серпантину никто не попрет в гору при таком снеге - тут и летом подъем представлял из себя довольно сложное мероприятие, а теперь...Особо я не расстраивался...Снег падал, и в больших количествах, и раньше, пару недель назад например, но он быстро растаял...Растает и сейчас...А меня все равно вытащат отсюда - правда теперь на пару-другую дней позже.
   Иногда я прислушивался к тому, что происходит снаружи. Все было тихо. Выходил из домика, вглядывался в окружающее пространство. Ни людей, ни волков - ничего, только снег и горы.
   Так тихо и незаметно день перешел в вечер, и мне снова пришлось идти в столовую заниматься приготовлением пищи - наступало время ужина.
   Также тихо и скучно прошел и ужин, не помогли ни сто грамм водки, ни концерт, передаваемый по "Маяку". Когда я вышел на улицу последний раз, небо было черным как уголь, без единой звездочки на нем. Тихо шелестел ветер. Уже начали падать первые снежинки, что совсем не добавило мне настроения - еще больше снега навалит к утру. Где-то совсем далеко выли волки. Я набрал и закинул в печь очередную порцию дров и угля и, одолеваемый невеселыми мыслями, лег спать. Я долго еще ворочался, ругая местный климат и столь маломощную технику, что не сможет пробиться ко мне из-за снежных заносов. Мои коллеги и приятели отдыхают в базовом лагере, для них такой снег сейчас всего лишь романтическое дополнение к окончанию полевого сезона, вечерним гулянкам, служебным романам, да и просто приятно под водочку созерцать, как тихо падает снег ... Для меня же снег стал препятствием на пути домой. Нелепой помехой. Там, в городе меня ждали, и не только родители и друзья...Чтобы отвлечься от грустных мыслей я стал вспоминать лица родных и близких мне людей и, отвлекшись, слегка успокоенный, я заснул.
  
   Проснулся я среди ночи. Метель опять, через короткие промежутки, била по стенам домика волнами разбушевавшегося снега. Гулко и громко завывал ветер в печной трубе. В комнате стало прохладней. Поковыряв в печи монтировкой, докинул туда очередную порцию угля. Гул в трубе на какое-то время прекратился, зашипела влажная угольная крошка, и в этот момент я услышал глухой стук. Я обернулся, но все было тихо, наверное, показалось, и я вновь повернулся к печи, но в этот стук повторился - настойчивый, громкий, отчетливый сквозь вой вернувшегося ветра. Меня охватило какое-то оцепенение - кто это мог быть?! Ведь я один в этой богом забытой гористой местности, охваченной снежными вихрями и заселенной преимущественно волками. До ближайшего человеческого жилья не менее двухсот километров. Снова стук, но уже слабее. Я, обжигая пальцы, роняя все, что можно со стола, зажег свечу и метнулся в угол - в ружье всегда, на всякий случай было два патрона. Взвел курок и, подойдя к двери, заорал:
   - Кто?! У меня ружье!!! - для придания уверенности себе и предупреждения ночного гостя или гостей я громко выматерился и добавил:
   - Учти, стреляю!!! ...мать!!!
   За дверью некоторое время молчали, затем раздался слабый голос:
   - Не стреляйте, пожалуйста, я ничего не сделаю, вы меня знаете...
   Голос был похож на детский! Что за чертовщина?!
   - Кто ты?! - все также грозно орал я.
   Даже сквозь пронзительный вой метели я услышал всхлипывание:
   - Это я Маша, у Ивана работала...
   - Маша! Какая Маша?! А ну вали отсюда!!!
   - Да нет же, вы были у нас...Я знаю, вы геологи...
   Где-то там снаружи, в горах раздался дружный вой волков. И все это под всхлипывания неведомой мне Маши и свист ветра. Еще несколько минут я раздумывал, потом тихо отодвинул засов и крикнул, отступая от порога и направив ружье на дверь:
   - Заходи.
   Дверь открылась, и я увидел в ее черно-белом проеме жалкую, сгорбленную, съежившуюся от холода фигуру, всю облепленную снегом, с сумкой в руках. В комнату сразу весело ворвались снежные хлопья. Лица не было видно, поскольку оно наполовину было закрыто какой-то пушистой от снега тряпкой. В снегу была и явно не по плечу сидевшая огромная телогрейка. Снега не было только на сапогах - резиновых причем. Обувь была явно не по сезону.
   - Закрой дверь за собой!
   Гостья поставила свою сумку на пол и заперла за собой дверь. Затем она скинула со своей головы тряпку оказавшуюся пуховым платком, и я узнал ее...
   Это была бомжиха, которая прислуживала братьям - пасечникам, Ивану и Николаю. Они подобрали ее в райцентре еще летом. Так у нее появился хоть какой-то кров на пасеке, и за это она работала у них служанкой - готовила им еду и обстирывала. Мы несколько раз заезжали к братьям на пасеку купить мед домой. Видели и ее: худощавая, тихая, незаметная женщина, с неопределимым как у многих бомжей возрастом. Братья с ней не разговаривали, по крайней мере, при нас, они просто отдавали приказания ей - принеси то, отнеси это, убери, почисть. И она беспрекословно, молча и быстро выполняла приказание и тут же забивалась куда-нибудь, где ее никто не видел, ожидая следующего приказа, и как только он звучал, она возникала как бы ниоткуда и спешила его выполнить. Они и не обращались к ней по имени - зачем? Да и мы не спрашивали - ну ходит бичовка, да и пусть ходит, никому не мешает, работает, все лучше, чем по помойкам...Кому нужно знать, как ее зовут?! Мы знали клички псов пчеловодов, но как звать ее, мы не знали. Хотя как-то раз Владимир Иванович спросил у братьев, как ее зовут, но быстро забыл, да и мы не настаивали на том, чтобы он вспомнил ее имя. Лишь пару раз мы ее и вспомнили как человека вообще - и то как-то неопределенно, кажется. "Та женщина, у братьев", если не похлеще и не более пренебрежительней. Но что я тогда заметил в ней, это ее несвойственная для бродяг чистоплотность.
   У нее были спокойные, простые черты лица, русые волосы, серые, усталые глаза, причем без той заискивающего подобострастия как у многих бомжих. И лицо было не испитое, как у женщин ее сорта. Но осанка, жалкая, сгорбленная, словно в ожидании удара, выдавала ее социальный статус.
   - Затвори за собой дверь, - приказал я.
   Она послушно закрыла за собой дверь.
   И тут я увидел, как она вся дрожала от холода. Ее глаза, полные испуга и покорности, бегали от печки ко мне, по лицу блуждала виноватая улыбка - извини, что пришла, сейчас погреюсь и уйду.
   По моему лицу, она поняла, что я не собираюсь тут же выгнать ее, и прервала слегка затянувшуюся паузу:
   - Можно я погрею руки, совсем холодно...
   - Валяй, - милостиво разрешил я.
   Она тихо, пытаясь сохранить остатки своего достоинства, но в то же время и стараясь не раздражать меня, подошла к печке.
   Вскоре, когда она слегка отогрелась, она объяснила причину своего появления у меня.
   - Ваня и Коля уехали в город...А я осталась...
   - То есть как это осталась... А когда они приедут!?
   Она виновато пожала плечами:
   - Не знаю... Наверное, уже не приедут...Собрали вещи да и уехали на "газике"...
   - А ульи...?!
   - А ульи они давно уже вывезли...Недели две назад...
   У меня не все укладывалось в голове:
   - Подожди! Так ты что, отказалась с ними уезжать!?
   Она мягко улыбнулась, все еще держа руки над печкой:
   - Да они меня и не спрашивали...Просто уехали, ничего не сказав...
   Я почесал затылок в нерешительности. Я помнил, что большая, старая армейская палатка пасечников совсем не была приспособлена для такой погоды.
   Как бы чувствуя мои мысли, она, словно оправдываясь, почти заискивая, сказала:
   - Я бы не стала вас беспокоить, но...- она остановилась, всматриваясь в мое лицо, как будто решая про себя, стоит ли продолжать, но затем, собравшись духом, почти прошептала:
   - Палатку порвало...Дыры кругом, не согреться...Ваня и Коля из еды оставили только банку варенья... Я одна, а кругом волки воют...Если у вас найдется домик...я...бы переждала...ведь за вами придут...
   Она все также настороженно - умоляюще смотрела на меня. Ее глаза испуганно следили за каждым движением мускулов на моем лице. Теперь в них сквозил ужас. Голос ее дрожал, полный немой мольбы. Последнюю фразу она сказала с какой-то бездонной горечью - за вами приедут, вас вызволят, а вот ее...Кому она нужна...Бомжиха. Видя, как я еще над чем-то раздумываю, уловив в выражении моего лица что-то вроде брезгливого сочувствия, она поспешно заговорила:
   - А я отработаю у вас...Постираю...Все помою...Полы...Я еду готовлю...И мне много не надо: печку, да матрас в каком-нибудь домике...И чаю горячего...
   Как она не сдерживалась, ее глаза увлажнились...Первую слезу она вытерла отвернувшись, но ей надо было утрясать со мной наиважнейший для нее теперь вопрос, и она вновь, повернувшись ко мне, устало и бессильно улыбнувшись, тихо произнесла:
   - Если что, так я и дать могу...
   Я не совсем понял:
   - Что дать?
   Она смущенно улыбнулась.
   - Ну...я же женщина...я здоровая, ничем не болею... - но тут же она спохватилась и добавила с тревогой, почти паникой, в голосе:
   - Если не побрезгуете, конечно...
   Я понял, о чем она говорит...Мне стало даже не смешно. Как-то гадко...Спать с бомжихой... за стакан горячего чая, тушенку и ночлег...Я не был ангелом, но так низко падать я не собирался...да и ...
   Мы еще поговорили о каких-то мелких, несущественных деталях, и в какой-то момент, я поймал себя на том, что обращаюсь к ней на ты, тогда как она исключительно на вы. Наконец, я ее успокоил.
   - Хорошо...Место найдется... - и, спохватившись, я добавил:
   - Но смотри, что-нибудь своруешь...плохо будет...
   Она поспешно закивала головой, по-видимому, такое она слышала не в первый раз...Привыкла...
   Я выделил ей самый крайний домик. Там еще летом жили двое наших разнорабочих. Их рассчитали за пьянку еще месяца два назад, и теперь комната была свободна. Обстановка там была совсем спартанская - для жилья только одна ржавая койка. Плюс куча какого-то хлама. Но зато была печка - буржуйка и окна были целые. В других домиках еще хранились кое-какие вещи моих товарищей и я, предвидя их возмущение тем, что я заселил какую-то рвань в их жилище, решил поселить ее именно в том домике. На улице бушевала метель. Я сходил с ней на дровяной склад, откуда она принесла охапку дров. Выдал ей со склада матрас, которым пользовался один из тех алкашей. Вскоре она перенесла туда и свою сумку, разожгла печь.
   - Жрать хочешь? - спросил я ее, вспомнив ее слова про банку варенья.
   - Кусочек хлеба бы...
   - Ясно,- сказал я и сходил в столовую и принес ей банку тушенки и несколько кусков хлеба. Разжег свечу, чтобы она постелила матрас. Со склада я принес ей старый чайник, кружку. Принес воды в трехлитровой банке. Что-то еще по мелочи... По тому, как она посмотрела на банку тушенки, я понял, что она не только мерзла эти дни, но и голодала. За все это время, пока я помогал ей заселиться, она все время благодарила меня, порываясь все сделать сама. Впервые я почувствовал в ее голосе слабые, веселые нотки. Но тревога все еще оставалась в ее глазах, словно она боялась, что я еще передумаю.
   - Все сразу не сожри, заворот кишок будет, - предупредил ее я, хотя и не верил, что она последует моему совету.
   Я вышел из домика, закурил сигарету. Она тоже вышла из домика и попросила у меня какую-то мелочь, кажется одеяло. Пришлось снова идти на склад. Я выдал ей какое-то старое, совсем ветхое и пованивающее многолетней грязью и потом одеяло. Когда мы вышли из склада, завернули за угол: она принялась выбивать его об дощатую дверь склада, а я тут же при ней, не стесняясь, справил мелкую нужду.
   Когда она полностью устроилась, видя, как она хочет, может быть впервые за последние дни поесть и попить горячего чаю, я сказал, выходя из домика:
   - Все. Запирайся.
   Я вышел из ее домика. Огляделся. Кругом стояла кромешная тьма и лишь тускло светил одинокий фонарь в центре нашего лагеря. Мерно и глухо стучали поршни нашего дизеля. Я закурил сигарету и в этот момент разжался волчий вой. Он исходил откуда-то с гор. Сначала одиночный, затем к нему присоединилась еще пара волчих глоток, еще, еще, и сила звука казалось, увеличивается в геометрической прогрессии. К волчьему вою я отнесся спокойно. Но вдруг мое сердце едва не остановилось - в волчьем хоре зазвучал новый участник, на этот раз песнь волка зазвучала откуда-то с окраин моего лагеря. Один из волков явно был в данный момент моим соседом. Я пулей сбегал за ружьем. Сделал пробежку вокруг лагеря. Звери удачно прятались, ибо никого из них я так и не увидел. Я выстрелил в воздух. Потом еще раз. Хор затих. Я еще попетлял по лагерю. Совсем было успокоился, и в эту минуту волчий вой возобновился. Я было махнул рукой, но я вновь услышал не вой, а скорее подвывание, которое раздавалось где-то за моей спиной. Я их не видел. Но они были рядом. Так, петляя по лагерю, с заряженным ружьем наперевес, я вновь очутился возле домика бомжихи. Заходить я не стал. Немного успокоился. Вой то смолкал, то набирая силу, звучал на какие - то новые лады и оттенки. Хор то терял свою стройность, то звучал как четко отлаженный механизм. Я закурил. Успокоился. Под аккомпанемент волчьего хора побродил еще по лагерю. Где-то через полтора часа в ее окне погас свет. К моему удивлению, почти моментально заткнулись и волки.
  
   Утром я вновь проснулся от стука в дверь. Еще не отойдя полностью от сна, я недоумевал: кто это может быть? Мелькнула шальная мысль, а вдруг это мои товарищи, добравшиеся до лагеря, чтобы вызволить меня. Иначе кто это мог быть?!
   Но, открыв дверь, я обомлел, увидев перед собой какую-то женщину. Но затем вдруг вспомнил все, что произошло ночью. Да это была та женщина - бомжиха, которую я приютил.
   Она, все также виновато улыбаясь, скользнув стыдливым взглядом по моим семейным трусам, произнесла:
   - Доброе утро молодой человек...- но, взглянув на выражение моего лица, хмурое и сосредоточенное после сна, съежилась и, слегка запинаясь, сказала:
   - Я бы не стала вас будить, но я ждала...а сейчас одиннадцать... завтрак приготовила...поешьте...
   У меня даже дух перехватило:
   - Как?! Как ты в столовую пробралась?! - Там в столовой ведь и наша кладовая. Продуктов-то там было не густо перед закрытием сезона, но чужому там ходить не полагалось все равно.
   Все эти мысли и чувства настолько четко отпечатались на моем лице, что женщина даже отступила на шаг назад, ее глаза были полны ужаса, вины и раскаяния...
   - Я не пробиралась...Она была открыта...И все лежало там, на столе...и на полках...в открытую...Я бы не полезла никуда...Все, что я открыла, так это холодильник...
   Я и дома не отличался аккуратностью... Наверняка и вчера я оставил столовую в беспорядке. Я смягчился:
   - Жди! Я сейчас...
   Завтрак прошел в удивительной атмосфере: я чувствовал себя кем-то вроде барина из девятнадцатого века, а она при этом была вроде крепостной бабы. Она с готовностью прислуживала мне, а я милостиво принимал ее услуги. Сама она не притрагивалась к еде. На завтрак она подала яичницу, жаренную колбасу, салат, что-то еще по мелочи. Все это не шло ни в какое сравнение с чаем и печеньем, что я второпях и без аппетита ел на завтрак, оставшись один в последние дни. Все было вкусно. Вкусен был и салат из овощей - интересно, как она умудрилась перебрать тот ящик с гнилыми огурцами и помидорами, на который даже наша повариха Сима махнула рукой.
   Вдруг меня пронзила внезапная мысль:
   - А санитарная книжка у тебя есть?
   Вопрос застал ее врасплох. Она даже отпрянула от меня. Чай из чайника разлился мимо моей кружки на скатерть.
   - Я чистая...Иван и Коля когда взяли меня к себе в больницу повезли...В инфекционную и венерическую...Там меня осмотрели...Я и кровь сдавала...
   - А мочу?!
   - И ее тоже... В трехлитровой банке...другой Вася и Коля не нашли...
   Я строго посмотрел на нее - шутит что ли? Нет, она была совершенно серьезна. Она мягко, но в то же время, с каким-то нажимом добавила:
   - Я чистая, не заразная. Если б что, Ваня и Коля мне бы голову оторвали...
   Я закурил сигарету.
   - Гут, - вспомнил о ней, - А что сама-то не ешь?
   - Да вы сначала сами поешьте, а потом я...Я ведь вчера, как вы ушли спать, так объелась...
   - С одной банки тушенки?!
   Она впервые спокойно, без натуги улыбнулась:
   - Мне ведь много не надо. Это вам, мужчинам надо много кушать...
   - Фигуру бережешь?
   Она засмеялась:
   - Да...И цвет лица тоже...
   Я удивился ее смеху. Это был не хриплое, прокуренное, пьяненькое и пошлое ржанье вокзальных и прочих бродяжек. Он был чистый, мягкий и мелодичный. Смех нормальной молодой женщины, умной, независимой, пользующейся вниманием мужчин. Что еще меня удивило - это то, что от нее не воняло...
   Она, увидев какую-то перемену во мне, осеклась. Смущенно отвернулась. Зазвенела посуда.
  
   Сразу после завтрака я занялся своими делами. Надо было подготовить кое-какие списки для нашей химической лаборатории, посчитать оставшиеся штуфные пробы, собрать все протоколы и акты по бурению. На скважину я уже не пошел. Спустя примерно час после завтрака, ко мне в домик пришла моя жиличка и произвела уборку помещения. Я стоял на пороге. Курил, пока она подметала, мыла пол. Затем она колола дрова для кухни. Я вызвался ей помочь, но она отказалась, да и я видел , что для нее это занятие привычное и не представляет никакого труда - удивительно, но эта не сильная на вид женщина колола мощные березовые поленья с одного удара, топор летал в ее руках как прутик, и ни разу она не использовала клинья... Поистине, коня на скаку остановит...
   За ночь снега намело еще больше. Хоть той ночной вьюги уже и не было, ветер не прекращался. То там, то тут на поверхности вздымались вверх и уносились прочь мелкие тайфунчики снега. Небо было все таким же серым и непроглядным. Снег, скалы, ветер, холод, одиночество...Хотя теперь я уже не был совсем одинок.
   Я повнимательней взглянул на нее. Удивительно, но на ее лице не было морщин, помятости, всего того, что называют следами бурной молодости. Сколько же ей лет?
   Она случайно поймала мой взгляд. Смущенно улыбнулась. Мне самому стало неловко, и я отвернулся.
   Затем я вышел на связь с базовым лагерем. Владимир Иванович выдал очередную порцию ободряющих слов: потерпи, машины будут, сейчас к тебе не пробиться, но как только снег сойдет - вытащим, синоптики уже обещали потепление - дней через пять максимум, вот так рождаются настоящие полевики, зато будет что вспомнить и прочую ахинею...
   О женщине - бомжихе я не стал ничего говорить, даже не вспомнил - меня занимало только одно: когда они меня отсюда вывезут.
   Когда я пришел на обед в столовую, меня приятно удивили та чистота и опрятность, что теперь царили в ней. Чего не было даже при Симе. Женщина-бомжиха хорошо постаралась.
   Обед прошел спокойно, без лишних слов: подай, принеси. Она все также стояла рядом со мной или позади меня.
   После обеда меня посетила другая мысль...
   Я пришел к ней в домик. Она что-то подшивала. При моем появлении она слабо улыбнулась...
   И снова я был несколько удивлен. В домике появилось что-то вроде уюта. Раньше, когда здесь жили те работяги-алкаголики, сюда нельзя было зайти не зажав нос - постоянный смрад от их немытых тел и одежды, перегара и остатков еды на закуску. Помещение всегда было захламлено. Когда мужиков рассчитали, оставшийся после них хлам просто сгребли граблями и сожгли. Но и потом, домик так и не стал по-настоящему жилым. Сюда валили весь хлам, все то малоценное, что не попало на склад, но все еще числилось за кем-нибудь из нас. Здесь всегда было грязно и темно. Теперь я не узнавал этот домик. Стало светло, чисто и опрятно. На окнах белые занавески. Чистая скатерть на столе. Аккуратно заправленная постель.
   - Откуда шторки и скатерть?! - спросил я, совершенно обескураженный.
   - Они валялись в углу...
   Вглядываясь в них, я припомнил, что когда-то мы об них чуть ли не сапоги вытирали. Весь свой срок службы в этом домике, они никогда не использовались по своему прямому предназначению.
   - Но ведь они...
   - Я их постирала...утром...еще до завтрака... Только недавно сняла... - словно оправдываясь она добавила:
   - Правда они еще сырые... Но скоро совсем высохнут...
   Некоторое время я не решался сказать то, что я хотел. Пауза затянулась. Наконец я прервал ее:
   - Тебе бы тоже надо помыться...
   В моих словах был смысл. Когда-то весь наш отряд завшивел по вине одного рабочего-буровика, который ленился даже лицо помыть утром. Скольких трудов нам стоило потом вывести вшей. А она была бомжиха и получить повторно педикулез мне не хотелось.
   Она поспешно и виновато закивала головой. Ну и хорошо, что поняла.
   - Одежду тоже надо постирать...
   - Конечно, несите...
   - Нет, свою...
   - Да, конечно...
   В качестве бани мы использовали еще один нежилой домик. Когда-то в нем останавливались наши топографы. Но их работа окончилась еще летом, и сейчас он был совершенно пустой.
   Вскоре на газовых плитах в столовой кипела вода в ведрах. Нашлась пара тазов. Нашлись и другие банные принадлежности. Наконец все было готово, и я вышел.
   Я стоял на улице и курил, пока она мылась. Воспоминания о вшах вернулись ко мне. Тому рабочему, который одарил нас вшами, потом хорошо досталось - его же товарищи его затем славно попинали. Но нам от этого не стало легче.
   Сходил в столовую. Поставил еще одно ведро и двадцатилитровую кастрюлю на огонь. В отдалении, на другом конце пустующего лагеря глухо рокотал движок. Снова покурил. Неприятные воспоминания не оставляли меня. Вернулся в столовую. Взял кастрюлю.
   Я пинком отпер ее дверь. Она, совершенно нагая, стояла боком ко мне, прикрыв руками груди.
   - Поставьте в угол...
   Я поставил. Я увидел, что тот новый кусок хозяйственного мыла остался нетронутым. Его специально заказывали для наших рабочих, в какой-то специальной артели, и оно хорошо отмывало пятна от машинных масел и краску. Я, не замечая ее наготы, возмущенно накинулся на нее:
   - Ты чем моешься! Я же тебе дал мыло! Неужели трудно намылиться! Пошла вон, если тебе лень!
   Она испуганно и поспешно вытянула свою руку:
   - У меня есть свое.
   И я увидел в ее руках зеленоватый обмылок туалетного мыла. Я отпихнул ее руку и протянул ей брусок коричневого вошебойного мыла.
   - Мойся этим, на тебе столько заразы...
   - На мне нет заразы, - сказала она, но мыло взяла.
   Я сделал движение назад и запнулся обо что-то. Глянув под ноги, я увидел кучу тряпок. Это была ее одежда. Отодвинул кучку подальше. Ногой. Я огляделся вокруг. Нашел пачку порошка. Порошок тоже был хоть куда - с добавлением хлорки. Засыпал добрую порцию порошка в ее тазик. Так-то лучше будет. Спохватился:
   - Почему без мочалки?! - хотя я подумал, что ей лучше всего подойдет наждачная бумага.
   - Я только что начала...
   Я подал ей мочалку. Она покорно и поспешно схватила ее.
   В домике было темновато и сыро. Она стояла вся в мыльных хлопьях. Ее движения были неторопливые и слишком уж мягкие, и я стал торопить ее:
   - Быстрее, что копаешься! - после этого я подкинул угля в печь. Глянул на нее - она как-то неловко управлялась с мочалкой, пытаясь протереть ею спину. Мочалка была слишком мала. Но другой не было, кроме моей собственной.
   - Давай быстрее! - прикрикнул я на нее.
   - Она маленькая, не получается...- с отчаянием проговорила она, и я, пошарив в кармане своей куртки, нашел кожаные перчатки и, надев их, протянул руку за мочалкой:
   - Давай!
   Она уже не пыталась прикрыться. Просто сгорбилась... Стоя бочком...
   Мне пришлось натереть ей спину. У нее была совсем бледная кожа. Видимо, я слишком сильно и грубо давил на ее спину, натирая ей спину, поскольку она прогибалась под каждым моим движением. Зато так наверняка смоется грязь. Закончив, я бросил мочалку в тазик. Больше мне не придется ею пользоваться. Перчатки были старые, я и так собирался их выкидывать. Поэтому я бросил их рядом с тазиком. Туда же хотел скинуть и куртку, но раздумал. Сам постираю потом. С хлоркой.
   - Воды не подадите? - попросила она, и я, не особо думая, подал ей ведро. В нем плавал черпак. Она взяла его, но сразу на себя лить не стала, а коснулась пальцами воды. Резко одернула руку:
   - Она еще совсем горячая...
   - Да ладно...Зато какая дезинфекция... - я набрал в черпак воды. От нее шел едва заметный пар. Она с ужасом отпрянула:
   - Ошпарите ведь...
   Пришлось смешивать воду с холодной...
   Минут через пять - десять я вышел из того домика в странном настроении - пришлось бомжихе помогать помыться.
   Тучи за все это время стали еще темнее. Потихоньку стал падать снег. Судя по всему, теплая погода должна была наступить не скоро.
  
   Вечером того же дня она, снова робко постучавшись в дверь, позвала меня ужинать.
   В столовой тускло светила лампочка. На столе меня ждал мой ужин. Женщина хорошо постаралась: суп, жаркое, салаты, даже пирожки. Причем все оказалось очень вкусным. Даже наша штатная повариха Сима не готовила так вкусно и разнообразно. И ведь выбор исходных продуктов был небольшой. Особенно поразили салаты - насколько я помнил, на момент отъезда моих товарищей, в лагере оставались лишь крохи овощей, да и те догнивали, ожидая того момента, когда я выброшу их окончательно на помойку.
   - Откуда свекла и редька? - спросил я.
   Она стояла за моей спиной, в то же время, успевая подлить чай или подать хлеба или наложить другую порцию съестного.
   - Да все в том же ящике, я перебрала их, кое-что еще можно есть...
   Некоторое время после ужина я ворочался в кровати, слушая музыку, перелистывая оставленный кем-то "Огонек". На улице снова свистел ветер и обильно шел снег. Спать не хотелось. Сытость была, но сон не шел. Я немного подумал, затем достал уже початую бутылку коньяка. Налил в стакан немного. Выпил. Вышел на улицу. Снег бил в лицо. Сквозь завывания ветра едва был слышен наш движок. В темноте светились мое окно и окно той женщины. Я подошел к окну ее домика. Заглянул в окно, но шторки были наглухо задвинуты, и я ничего не увидел.
   Я еще несколько минут послонялся по лагерю, задуваемый со всех сторон ветром. Сходил к себе в домик. Снова походил. В конце концов, ноги принесли меня к домику бомжихи. Ее дверь все еще не была заперта, и я вломился к ней, даже не стучась.
   Она сидела на кровати, прикрывшись до пояса одеялом, что-то подшивая. Она была в старом халате, простоволосая... При моем появлении, она смущенно улыбаясь и запахивая на груди халат, поспешно стала вставать с кровати...В печке весело играл огонь. В домике было чисто и опрятно. Запах сконцентрированной грязи, пота и объедков, оставленный ее предшественниками, исчез совсем, и теперь пахло чем-то неуловимо домашним и женским...
   - Выпить хочешь? - спросил я, доставая из недр своей телогрейки бутылку.
   - Я не пью вообще-то... - виновато сказала она, но, широко улыбаясь, добавила:
   - А вы не стойте на пороге, проходите...
   - Как это не пьешь?!
   Она засобиралась куда-то, накинула телогрейку.
   - Куда?
   - А я закуски вам принесу, еще осталось ну кухне...что ж так просто пить...
   Я махнул рукой:
   - Валяй.
   Через полчаса мы мирно беседовали за столом у нее в домике. Она не пила. Перед ней стоял наполовину налитый стакан, но она лишь символически прикладывалась к нему. Не притрагивалась она и к закуске. Мы беседовали о разных пустяках. Я все так же называл ее на ты, она меня на вы. Она сидела на кровати, прикрывшись одеялом, и внимательно меня слушала. От ее халата шел сильный запах хлорированного порошка. Она была благодарным слушателем и по тем задаваемым ею вопросам, я видел, что она действительно слушала меня, и ей действительно интересно то, что я говорил. Еще через час между нами растаял последний лед сдержанности, и скоро мы знали друг о друге почти все. Я узнал, что ей было тридцать лет (я вначале не поверил, но, глянув ей в глаза, понял, несмотря на мой еще не очень большой опыт общения с женщинами, что она не врет), своей семьи у нее не было, но в городе осталась старенькая мать. Она с гордостью сообщила мне, что когда-то даже поступила в институт, но по болезни ушла. В этот промежуток ее глаза как-то потухли. Видимо ей не хотелось вспоминать те дни.
   Она никогда не была замужем. Когда умер отец, ее жизнь круто переменилась. Нет, она не спилась - и это было похоже на правду, - она не пила принесенный мною коньяк, не стала она пить и предложенное мною крепленое вино (был у меня запас). И не курила. Она не пошла по рукам - на ее лице появилось горделивое, и даже надменное выражение, ее глаза засверкали, а в голосе зазвучали стальные нотки. Но вот что-то случилось в ее жизни, и покатилась она под откос. Бродяжничество. Вокзалы. Приставания мужчин, таких же, она сама. Приходилось отбиваться. Приемники распределители. Работа на корейских луковых плантаторов, в хозяйствах мелких, вороватых госчиновников. В лучшем случае за копейки, а бывало, что и за похлебку и кров...Терпела и побои. Я внимательно слушал ее, и время от времени бросал на нее взгляд. Обо всем она рассказывала с каким-то отрешенным видом, как будто для себя, будничным, серым тоном, время от времени устало и слегка усмехаясь, вспоминая особенно тяжелые моменты своей жизни. Но в ее голосе не было ни капли бабьего нытья, пошлой слезливости, в нем звучало какое-то горькое достоинство, она не старалась разжалобить меня описанием своей непутевой жизни, не старалась выжать из меня слезу. Да и как о сдержанно она описывала свою жизнь...Без особых красок.
   Работа на таких, как Коля и Ваня. Ее голос потух. Ее передернуло. Впервые она говорила о них с едва ощущаемым отвращением.
   Иногда она ловила мой взгляд, тогда она широко улыбалась мне, щурила глаза, и ее глаза сверкали...Я смущенно отворачивался... Один раз она напомнила мне как ее зовут...Теперь я твердо знал ее имя - Мария.
   Я спросил ее, что она собирается делать дальше. Она пожала плечами. Поживем - увидим. Что загадывать...
   Я допил коньяк. Я не был пьян. Но голова кружилась. Глянул на часы - около пяти...Я засобирался, предупредив ее, что завтрак она может готовить, когда сама проснется. Она кивнула. Уже на пороге, уходя, я как-то резко обернулся и наткнулся на ее взгляд: оказывается, она смотрела мне вслед. А теперь я застал ее врасплох - в ее сверкающих, умных глазах был какой-то живой, с хитринкой, веселый интерес. Пряча улыбку, я отвернулся и вышел.
  
  
   Утром я проснулся часов в десять. Едва протерев глаза и одевшись, я вышел на улицу. Небо нисколько не изменилось со вчерашнего дня, и было таким же серым и хмурым. Но зато изменилась толщина снежного покрова - теперь, чтобы нормально передвигаться, нужно было носить высокие кирзовые сапоги. Я протер лицо снегом, покурил и, увидев тонкую струйку дыма, вьющуюся из трубы столовой, поплелся туда.
  
   Она стояла на кухне, колдуя над газовой плитой, на которой что-то шипело, и парилось. При моем появлении она обернулась ко мне, широко и добродушно улыбаясь.
   - Уже встали? А я думала еще успею...
   - Ничего, я подожду...
   В печке потрескивал огонь, пахло чем-то очень вкусным. Она ловко управлялась с приготовлением пищи. Причем она не суетилась, а делала все быстро, но основательно и расчетливо.
   Завтрак удался...Она приготовила оладьи, котлеты, гречневую кашу, что-то еще, салаты...Причем все было очень вкусно...Она снова пристроилась за моей спиной, вовремя подливая чай, меняя тарелки, подкладывая еду... От нее пахло цветочным мылом и почему-то яблоками... Из-за стола я не выходил, а выползал. Когда я выходил, то по какой-то непонятной мне инерции обернулся - она стояла, скрестив руки на груди, у нее был добродушно - насмешливый взгляд. Невольно моя рука потянулась вверх в безмолвном салюте. Указательный и средний пальцы разжались, изображая знак V - мы победим! Сдерживать улыбку не было сил. Она громко засмеялась:
   - На здоровье...
  
   Я вышел на связь с базой. Мои собеседники на другом конце связи не могли сказать мне ничего утешительного. Машины пришли, они в городке, но по такой дороге им не подняться даже до базового лагеря, до которого тоже надо было подниматься по серпантину, не говоря уже обо мне. Если снег продержится еще дня три - четыре, то придется использовать трактор - тягач. Одним словом, мне посоветовали ждать у моря погоды. В дурном расположении духа я вышел на улицу и принялся бесцельно прохаживаться вдоль домиков. Навстречу мне шла Маша, при виде меня, она приветливо улыбнулась. Но ее улыбка потухла, как только наши взгляды встретились - уж слишком каменное лицо было у меня...Она лишь виновато юркнула в свой домик...
  
   Во время обеда я настоял, чтобы она села рядом со мной. Она долго отказывалась и, даже согласившись, всякий раз находила повод, чтобы выскочить из-за стола. Пришлось прикрикнуть на нее, чтобы не суетилась. Она послушно села и разделила со мной, наконец, обеденную трапезу. Далее обед прошел в теплой, веселой атмосфере. Мария очень хорошо шутила - вернее, она подшучивала над собой, иногда даже надо мной, но не обидно (попробовала бы!), а как бы похваливая меня. От ее шуток в мой адрес у меня становилось все теплее на душе.
   С обедом уже давно было покончено, но мы не торопились расходиться по своим домикам. Снаружи снова задул ветер, завертелись в вихре первые снежинки, а мы сидели за столом в столовой...
  
   Затем она стала прибирать со стола, и я вызвался ей помочь. Она недолго отказывалась, и я стал носить ей грязную посуду, тогда как она принялась мыть ее. Но и теперь наше веселое, наполненное шутками и смехом общение не прекращалось. Два три раза моя рука касалась ее, и я чувствовал теплоту и мягкость ее рук. Несколько раз я ловил на себе ее какой-то особенный взгляд: вопрошающий и добродушно- насмешливый, нежный и теплый. Я отворачивался и на некоторое время затихал.
  
   После обеда я сидел у себя. Курил сигарету за сигаретой. Затем прилег и долго ворочался с боку на бок.
   Она пришла. Пришла и предложила постирать мои вещи. Я схватил свое тряпье в охапку и понес ей в домик. Помог разогреть ей воду.
  
   Я спешил к ней в домик с очередным ведром горячей воды, когда что-то резко и неприятно отвлекло мое внимание. Я глянул в сторону гор - сквозь лениво падающий снег, метрах в полутораста, в снегу копошились темноватые, низкие, приземистые фигурки. Это были волки. При виде меня пара из них сделала движение в мою сторону. Я влетел в домик к Марии, не замечая ее, поставил ведро на пол и, выскочив пулей из ее домика, устремился к своему жилищу. По пути, мой взгляд успел схватить пару волков, двигающихся к лагерю и находящихся уже примерно в сотне шагов от крайних домиков. В своем домике я зарядил ружье, прихватил еще несколько патронов и выбежал на улицу. Передовая волчья группа остановилась там, где я их заметил в последний раз. Недолго думая, я пошел на них... Вышел за условную границу лагеря и метров через двадцать я присел на колено, и, наскоро прицелившись, выстрелил. Хотя я не попал, волки подскочили как ужаленные. Заспешили и стали уходить. Второй выстрел был уже поточнее - картечь прошла в сантиметрах над их головами и врезалась в самый первый скальный выход на их пути. Хищники обогнули скалу и проворно скрылись в заснеженных скалах.
   Я дал еще пару выстрелов. Так, для острастки. Пусть знают. А то уже я сам о них подзабыл.
   Немного успокоившись, я поплелся назад. Там у моего домика уже стояла Мария, при моем приближении она торопливо пошла мне навстречу. В телогрейке накинутой на халат, простоволосая, в тапочках на босу ногу. Я подошел к ней. В ее глазах были ужас и тревога.
   - Иди, согрейся, - сказал я ей, направляясь к своему домику. Она осталась за моей спиной. Уже на пороге дома я обернулся. Она стояла спиной ко мне. Ветер развевал ее волосы. Ее взгляд был устремлен на черно-белую массу гор, туда, куда скрылись волки. Казалось, что она забыла обо всем, поглощенная этим событием. Похоже, что она готова была последовать за той волчьей семьей, туда, в царство камней.
   Я окликнул ее. Она не шелохнулась. Тогда я крикнул еще громче. Она нехотя обернулась, и, понурив голову, медленно, нерешительно пошла в мою сторону.
   Она подошла ко мне, не поднимая головы. Я пытался увидеть ее глаза, но она отворачивалась. Но в какой-то момент мне удалось поймать ее взгляд. Он был бесцветный и усталый. Смертельно усталый...
   До самого ужина мы так и не поговорили друг с другом. Я выходил из домика. Я видел, как она сновала по лагерю от своего домика в столовую, как развешивала мои постиранные рубашки и джинсы, как она хлопотала в столовой. Наши взгляды иногда встречались, но ее взгляд в такие минуты был каким-то озабоченным, и лишь раз на ее лице промелькнуло подобие улыбки.
   Наконец я подошел к ней и предложил свою помощь по хозяйству, но она отказалась с виноватой улыбкой. Раздосадованный, я развернулся и пошел к себе и там, немного почитав, задремал.
  
   Проснулся я от легкого прикосновения ее руки по моему плечу. Она уже не стучала в дверь как прежде.
   - Я стучала, но вы не просыпались, - словно угадывая мои мысли, сказала она.
   Оказывается, наступило время ужина. Я глянул в окно - снаружи было уже темно. Кушать не очень-то и хотелось. Но и делать особо нечего. Я взглянул на нее и увидел в ее глазах покорное и терпеливое ожидание. Решение пришло сразу.
   - Предлагаю ужин устроить здесь. Для двоих.
   Она широко улыбнулась:
   - Вы что приглашаете меня?
   - Точно!
   Ее лицо сияло:
   - При свечах?
   Свечи у меня были.
   Вскоре мы занялись приготовлениями. Я порылся в своих закромах и достал все необходимое для такого ужина - батарейки, свечи, кассеты, спиртное. Нашел даже засохший букетик полевых цветов. Она за это время суетилась с ужином. Помог ей принести кое-что. Во время подготовки к торжественному ужину мы успевали на бегу весело и деловито переговариваться. Затем она отлучилась к себе в домик. Стоя у столовой, в темноте, я увидел, как она вышла из своего домика и направилась к моему домику. Открыла дверь и, не найдя меня там, обернулась, я крикнул ей, чтобы она заходила. Она зашла. Наконец, я сходил и выключил движок - его тарахтение порядком надоело.
   Я зашел в домик. Она стояла в центре комнаты, дожидаясь меня. Горела свеча. Стол был накрыт по-праздничному, но ничего лишнего. Я внимательно посмотрел на нее - перемены были разительные. Передо мной стояла не та, покинутая всеми, жалкая бомжиха, что я приютил несколько дней назад, в телогрейке и резиновых сапогах, а настоящая, еще молодая женщина. На ней было светлое, чистое, приличное платье с мелкими цветочками, на плечи была накинута самая настоящая кофта. От нее пахло свежестью чисто выстиранного белья. На ее голове была простая, но удивительно шедшая ей прическа. У нее была приятная худощавая фигура при, в общем-то, среднем росте. Я пытался отогнать от себя мысль, что она просто очень симпатичная женщина.
   В углу, в печке весело потрескивал огонь. Мы сидели за столом, перед нами стояли почти нетронутые тарелки с едой и наполовину выпитая бутылка сухого венгерского вина (НЗ для высоких гостей). Вернее, пил я, а она сделала, наверно, лишь пару-другую глотков. Разговор шел как-то рывками, мы то еле находили слова, то трещали почти без умолку, перебивая друг друга.
   Затем я включил магнитофон-кассетник. Полилась тихая, медленная, мелодичная музыка. Я пригласил ее на танец. Она согласилась. Затем я увидел в ее глазах немую просьбу, или мне так показалось. Но когда я ее снова пригласил на медленный танец, в свете горящей свечи я видел, как благодарно сверкали ее глаза.
   Сквозь материю, мои руки ощущали тепло и мягкость ее тела. Мы молчали при танце. Мои руки все тянули ее ближе и ближе к моему телу. Она не сопротивлялась, и вскоре ее волосы касались моего лица.
   Но тут кончилась музыка, я убрал свои руки с ее талии. И внезапно в образовавшуюся тишину ворвался вой...Волчий...Выли где-то в горах. Далеко. Я инстинктивно рванулся, глядя под кровать, где лежало ружье. Но оказалось, что ее руки были все еще на мне. Они не пустили меня. И она сама, тесно прижимаясь ко мне, горячо и ласково зашептала:
   - Успокойся...Все хорошо...Они нас не тронут...У них своя жизнь...Они не сделают тебе никакого вреда...
   Она, почти всхлипывая, все повторяла:
   - Все будет хорошо...
   Ее глаза были влажными. Она умоляюще смотрела на меня... Вот-вот и она заплачет...Я успокоился. В конце концов, вой волков слышать мне приходилось в этой местности не в первый раз. Рука сама собой стала гладить ее плечи...Я услышал, как она тихо плачет. Я прижал ее голову к своей груди, гладил ее плечи, спину, нашептывая успокаивающие слова. Понемногу и она затихла в моих руках. Некоторое время мы стояли молча, ощущая тепло друг друга. Затем, как по команде, мы отстранились друг от друга. Я подошел к столу и залпом выпил свое вино, долил ей. Но она отказалась:
   - Просто воды.
   Я налил ей стакан воды, но она не стала его пить, подержала в руках, поставила на стол. Свеча полностью догорела. Она взяла мою руку в свою и повлекла меня за собой. На кровать...Мы сели, крепко прижавшись друг к другу в темноте. Она распустила волосы, и мое лицо погрузилось в них. У нее были мягкие, густые волосы. Они пахли хорошим мылом. Одна моя рука была у нее за спиной, обняв ее за талию. Ее рука гладила мою, в то же время, придерживая, поскольку я старался высвободить руку, чтобы прикоснуться к ее телу, почувствовать всю ее прелесть, неприкрытую платьем. Ее другая рука гладила мои плечи, шею... Но она упорно сдерживала мой натиск.
   Она едва слышно засмеялась:
   - Но ты все уже видел и трогал...
   - Когда? - искренне удивился я...
   - А кто мыл меня?! - смеясь и прижимаясь еще теснее, сказала она.
   Я вспомнил тот банный день, мог ли я предположить тогда, что все так обернется...
   Моя рука потянулась вверх. Ее груди были мягкие и по девичьи небольшие. Она позволила мне гладить их, но потом, ее рука деликатно остановила меня.
   - Не надо.
   - Но почему, ведь нам не так уж и плохо...
   - Мне хорошо... - затем словно оправдываясь, она зашептала:
   - Прошу тебя, не сейчас, я тебе дам, но не сейчас...не сразу...не в первую же ночь...ты поухаживай за мной...это так приятно...а я не буду ломаться... Просто я сто лет не танцевала с мужчиной... Посиди просто со мной...
   - Просто - не получается...
   Затем мы просто лежали, не прикасаясь друг к другу. Разговаривали. Где- то далеко, нет-нет да раздавался вой волков, а может быть это ветер гудел в горах. Ее шепот убаюкивал. Я погрузился в сон.
   Мне снились кошмары, волки, преследующие меня...Она шла за мной, а за ней бежали волки....Она улыбалась мне... А я пытался крикнуть ей, что за ней крадутся волки, но она не слышала и все шла ко мне по глубокому снегу, и я просыпался пару раз, но всякий раз она просыпалась тоже, чтобы успокоить меня. Она была рядом со мной... Поглаживая меня, нашептывая мне:
   - Спи...Спи...все хорошо ...
  
   Я проснулся, когда в комнате было уже совсем светло. Едва открыв глаза, первое, что я увидел - со стола уже все было убрано и на нем не оставалось никакого следа от вчерашнего ужина, кроме наполовину опустошенной и плотно закрытой бутылки вина и стакана к нему. Похмелья не было, но было ощущение какой-то опустошенности. На душе было тоскливо...Я выпил вина, закурил.
   За окном все то же белое, холодное месиво.
   Затем пришла она. Сияющая. Веселая. Румяная с мороза. Мы обменялись парой ничего не значащих фраз, и я пошел завтракать.
  
   Во время завтрака мы вели себя так, как будто накануне ночью ничего не случилось. Впрочем, и на самом деле ничего не случилось. Но несколько раз, я ловил ее взгляд, теплый, внимательный и заботливый...
   ...По рации мне сообщили, что все в порядке, и мне осталось подождать еще дня три-четыре - затем погода установится и меня заберут с этой высокогорной точки.
   День прошел без происшествий. Я занимался своими делами, она своими. Изредка нам удавалось поговорить о каких-нибудь пустяках. Я глядел украдкой на нее и двойственные чувства и мысли охватывали меня. С одной стороны, она была лишь бомжихой, перекати - поле, с неопределенным прошлым и еще более неопределенным будущим, что-то вроде чувства стыда закрадывалось в душу, но с другой стороны, в этой женщине был какой-то свой, едва уловимый шарм и какая-то мощная, скрытая сила. Сила притяжения...
   День прошел как обычно, но не совсем. Между нами установились непонятные отношения. Что-то неуловимо новое появилось между нами. Мы вели себя сдержанно, как и прежде, но внимательнее друг к другу. Мы молчали во время обеда. Обменивались лишь дежурными фразами. Весь день старались избегать друг друга, но когда так или иначе сталкивались, мы едва отводили глаза друг от друга.
   Вечером я постучался в ее домик. Она впустила меня.
   Она стояла в телогрейке...
   - А я уже хотела идти к вам...
   - К нам...?
   Мы так близко стояли, что чувствовали дыхание друг друга. Когда мои руки пошли дальше, она отодвинулась, ее глаза лукаво горели.
   - Я же говорила - не сегодня...
   - А когда?
   - А вот помучайся до завтра...
   Так прошел и этот день.
   После завтрака настало время выхода на связь с базовым лагерем. Я равнодушно вертел настройку. На каких-то соседних волнах передавали классическую музыку. Лучше уж слушать ее, чем очередные бодрые напутствия коллег. Наконец мне удалось поймать их, и сквозь помехи донесся призывный голос Владимира Ивановича, он почти кричал:
   - Отзовись, седьмой, седьмой отзовись...пожалуйста...
   Я еще не успел ответить, как с того конца раздалось:
   - Сынок, ответь немедленно...
   Мне показалось, что он чем-то возбужден. У меня как-то нехорошо екнуло сердце, что-то с родными?! Я заорал в ответ:
   - Говорите, седьмой на связи!
   На другом конце линии послышалась возня, и совершенно незнакомый голос произнес, четко чеканя каждое слово:
   - Сынок, седьмой...Как у тебя?
   - Кто это?!
   - Майор уголовного розыска Сидоров...Слушай сынок...Ты один?
   Мне стало совсем плохо. Причем здесь уголовный розыск? Точно, что-то случилось с родными. Я, глотая воздух, теряя терпение, еле выдохнул:
   - Один, не один, а что случилось?!
   - Один или с кем?! - настойчиво, но спокойно переспросил мой собеседник.
   - Нет, со мной женщина, пчеловоды уехали, а ее оставили...
   - Где она?
   - Не знаю, кажется в столовой...
   - Выгляни посмотри... Только незаметно...
   Что за чушь! Смеется что ли?! Но я вышел. Из трубы столовой струился дымок. В окне столовой я заметил мелькающий силуэт Марии. Она была там.
   Я заскочил в домик, припал к трубке.
   - И что!
   - Как она вообще выглядит?
   - Ну...
   - Прихрамывает?
   - Да как-то не заметил.
   - На горле небольшой шрам?
   - Есть.
   - Сынок, постарайся держать себя в руках, и слушай. Возьми ружье, скажи, что идешь на охоту, аккуратно выйди из домика и уходи на буровую... - его голос звучал ровно, без каких-либо эмоциональных оттенков. Он разговаривал со мной так, как разговаривает психиатр со своими пациентами.
   - Кому сказать?
   - Той женщине.
   - Что за ерунда!!!
   В трубке раздалось шипение, свист, какие-то гудки. Щелкнул переключатель.
   - Послушай сынок, эта женщина опасный преступник. Убийца. Она ушла из специализированного медицинского учреждения, за ней как минимум четыре трупа. На нее объявлен розыск. Она год назад, убила санитара и вырвалась на свободу, а сначала она вскружила ему голову...Она очень хитрая, изворотливая и проницательная. Она легко входит в доверие. Не вздумай играть с ней в кошки-мышки - раскусит моментально. А потом...
   - Что?!
   - Те пчеловоды которые якобы бросили ее, на самом деле так с гор и не спустились...они не спускались...хотя должны были уже спуститься...давно должны были спуститься... здоровые мужики... погода была нормальная... Наверняка они уже мертвые...
   - Это какая-то ерунда. Она хрупкая женщина!!!
   Рация снова затрещала. Связь была не устойчива, но когда речь пробивалась, звучание было четкое.
   - Пчеловоды не спустились! Эта хрупкая женщина убила отца. Затем любовника, потом еще одного...Это только то, что железно доказано, по хорошему счету - по ней стенка плачет...Но ее признали невменяемой по одному признаку...
   - Она не могла сделать такого. Она...Она всего лишь бомжиха, жалкая , несчастная, но хорошая женщина...
   - Послушай сынок. Если на то пошло, то она как бы не совсем женщина...
   - Что?!
   На том конце возникла пауза. Затем следователь продолжил:
   - Понимаешь, у нее гермафродитизм... Да, у нее развиты женские черты, но и есть мужские...И на этой почве у нее, или у него развился психоз...Ну представь, не баба, не мужик, а черт знает, что. ...Поневоле пойдешь мочить людей...У нее необыкновенная даже для мужчины сила и хладнокровие. Она бы не смогла бы так легко убивать своих жертв... У нас есть все документы на этот счет...
   - А что у нее член есть?!
   - Вряд ли, но доктора признали ее таковой. А что там у нее есть на самом деле, хрен его разберет, - я не врач...
   Я вдруг вспомнил, как она колола дрова, как тогда меня поразила та легкость, с какой она махала топором.
   Сидоров, наверное, понял, что со мной происходит.
   - Я понимаю тебя сынок - женщина она привлекательная. Она очень сильная. Очень. И все видит, как насквозь...Ее не обманешь...А сама она кого хочешь обманет, поэтому ее так трудно поймать, - сбивчиво стал говорить он, затем он помолчал пару минут и как бы невзначай спросил:
   - Извини за нескромный вопрос, ты с ней спал?
   - Нет.
   - Может быть, еще и поэтому ты еще живой... Короче, бери ружье, скажи ей что идешь на охоту, уходи на буровую, на вышку, лезь туда и жди, ничего не предпринимай, иначе ты пропал... Жди нас...К тебе послан спецотряд, к вечеру он будет у тебя...Вертушку мы не успели подготовить...Только сегодня информация подтвердилась...Ничего не предпринимай. Уходи и жди...
   - Почему ждать...может запереться?!
   - Опасно, хотя ...притворись больным и запрись...
   Мы переговаривались в таком духе еще некоторое время.
   В конце разговора я почти кричал:
   - А не может быть, что вы ошиблись?! Ну не она это?!
   - Может быть сынок и если это не она, я сам поведу и ее и тебя в кабак. Уйди куда-нибудь, на вышку и жди нас...если она пойдет за тобой, то...то это - она! Мне чутье подсказывает, что если мы правы, то эта женщина должна пойти за тобой, чтобы найти хотя бы...и держать тебя под контролем...
   Я все еще переваривал полученную информацию. Женщина, с которой меня уже связывали пара дней, оказалась монстром... Или это неправда. Я вспомнил ее улыбку, ее смеющиеся глаза, мягкий смех... Может быть, ошибка. Мой мозг отказывался воспринимать ситуацию. Затем ко мне снова пробился голос майора Сидорова, на этот раз в нем уже не было той бесстрастности и терпения:
   - Только никакой самодеятельности... Скажи, что уходишь на охоту и уйди подальше...или скажи что болен...Мы будем ближе к вечеру...К тебе уже пробиваются наши люди...Я не хочу тобой рисковать, поэтому сначала выжди, а потом уходи в горы, на вышку, но подальше от нее, от него...
   Затем он почти сорвался на крик:
   - Сынок еще раз говорю - не лезь на рожон, она во много раз сильнее тебя...у нее силы как у пяти мужиков...Когда ее в прошлый раз брали, три здоровых мужика с трудом с ней совладали...Природа хренова так распорядилась...Мы бы не стали говорить тебе и постарались бы сделать все тихо, но эта женщина непредсказуема... Жди... Все, удачи тебе...К пяти шести часам мы будем у тебя...Наши уже идут к тебе.
   Как только я повесил трубку, я метнулся под кровать - там лежала наша двустволка. Но то, что я обнаружил в ней, повергло меня в ужас - бойки не работали, они просто болтались как обычные железные детали, без всякого сопряжения с курком. Да и сам курок абсолютно свободно ходил в своей рабочей плоскости. Я лихорадочно пытался вспомнить, когда последний раз стрелял из ружья ...Это было, когда я пытался отпугнуть волков. Но я сделал всего пару - другую выстрелов, и ружье было в исправном состоянии. Если ружье повредила Мария, то когда?! Она всегда была у меня на виду. Она входила в мой домик только в моем присутствии... Оставались только те моменты, когда я спал... У меня едва не остановилось сердце, когда я представил себя спящим, и ее - входящую ночью в мой домик, крадущуюся, безмолвно сидящую у моей кровати, ее насмешливые глаза, устремленные на меня...
   Я бросил уже бесполезное ружье под кровать и выскочил наружу. Все было как прежде - белый снег, серые домики, скалы в отдалении, но что-то изменилось безвозвратно, что-то неуловимо мрачное присутствовало вокруг... теперь я оставался один на один неизвестно с кем, с мужчиной или женщиной, со зловещим прошлым...Я оглянулся вокруг - бежать некуда...Вдали одиноко стояла буровая вышка, мое возможное укрытие...За ней горы...А может дать бой ей, или ему...Мысли роились в моей голове одна за другой...В нервном возбуждении я стал прохаживаться по лагерю, бесцельно, лишь бы успокоиться и разработать план действий... Так, одолеваемый лихорадочно меняющимися мыслями, я не заметил, как вошел в столовую. Я находился в каком-то ступоре, когда вошел, и так и не понял, за чем же я сюда пришел...
   Она мыла посуду. При моем появлении она как обычно улыбнулась, и меня вновь охватили сомнения - убийца так не может улыбаться... все также приветливо и мягко сияли ее глаза...
   Наверное, она что-то прочитала на моем лице: ее улыбка сошла на нет. Я отвернулся, делая вид, что что-то ищу на полках вдоль стены. Первое, что я увидел, было коробкой спичек. Я, стараясь двигаться медленно и спокойно, подошел к полке и схватил коробок, не глядя на нее. В какой-то момент в поле моего зрения попали мои пальцы - они мелко дрожали, я почувствовал, как мое тело стало влажным... Я почувствовал, что мне не хватает дыхания...
   Я закурил сигарету. Стало бы вроде полегче. Вопреки своей воле я повернулся снова к ней и встретил ее взгляд - мое сердце едва не остановилось: она пристально и внимательно смотрела на меня, наши взгляды были зафиксированы друг на друге в течении нескольких секунд... Затем уголки ее губ тронула легкая усмешка, которая перешла в улыбку. Она снова улыбалась мне, но глаза ее были уже не те. Казалось, они видели меня насквозь: умные, внимательные, бесстрастные...и изучающие... Мы молчали... Я снова отвернулся, чтобы не выдать своего возбуждения, и лишь какой-то шорох заставил меня обернуться в ее сторону - она шла на меня, не отрывая от меня своего взгляда. Я обомлел. Я не мог отвести от нее своих глаз. Казалось, что она гипнотизирует меня. Я судорожно сглотнул слюну. В голове промелькнула мысль о том, что если напасть первым, неожиданно, то можно решить этот вопрос раз и навсегда, мало ли что говорил тот майор о ее диковинной силе. Но мое тело было как ватное, ее взгляд парализовал мою волю, я перестал чувствовать свои мускулы. Она же тем временем приблизилась еще на несколько метров, и нас теперь разделял один шаг. Возникла некоторая пауза, во время которой она все еще пыталась, глядя мне прямо в глаза, прочесть мои мысли. Я же находился в каком то нервном оцепенении, силы и воля оставили меня. Она стояла в метре от меня, и я ничего не мог поделать с собой.
   Ее рука потянулась ко мне. Я не успел среагировать, не дернулся, не отвернулся. Я видел лишь ее изучающие, внимательные и насмешливые глаза. В своей руке она держала мою зажигалку:
   - Ты забыл ее у меня, - спокойно сказала она.
   Я слегка успокоился и взял зажигалку.
   - Ты не болен? - спросила она. Она приложила ладонь к моему лбу.
   - Кажется, простудился, - выдохнул я.
   Она понимающе кивнула:
   - Иди, ложись, я принесу тебе чай...
   Я все еще стоял как вкопанный. И она вдруг весело, громко, беззаботно засмеялась:
   - Иди, не стой на сквозняке...
   Неужели она так и ни о чем не догадалась?! Или он!
   Состроив некое подобие улыбки, я сказал:
   - Со мной все будет в порядке...тебе помощь не нужна?
   Она устало улыбнулась:
   - Нет, полежи, - затем вдруг она наморщила лоб и словно припомнив что-то очень важное: - Хотя, постой...мне нужна картошка...ты не сходишь в погреб за ней?
  
   Наш погреб находился недалеко от столовой. Он представлял собой обычную, небольшую, закрываемую на жидкую дверь землянку, в которой мы обычно хранили овощи.
   Я отпер двери и вошел вовнутрь. Картошка лежала в ящике.
   Я уже наполнил ведро и собирался уходить, как вдруг за моей спиной заскрипела на ржавых петлях дверь. Я обернулся и увидел в дверном проеме ее силуэт. Загородив собой проход, она стояла на пороге, скрестив руки на груди. В погребе было темновато, и я не видел ее лица, но я инстинктивно чувствовал ее пристальный, изучающий взгляд на себе. Я инстинктивно чувствовал ее усмешку. Несколько секунд молчания длились так неимоверно долго. Затем, с едва уловимой насмешкой в голосе, она сказала:
   - Забыла сказать. Еще моркови набери...
   Что-то полетело в мою сторону и упало у моих ног. Это был мешок. Словно во сне, я набрал полмешка моркови и поплелся к выходу. Между нами было метра четыре, которые надо было пройти. Я поравнялся с ней. Она посторонилась, давая мне возможность пройти в дверь...
   Я вышел на улицу. Небо было бесконечно серым и холодным, но и оно ослепило меня после полумрака погреба. Она дотронулась до моего плеча:
   - Пойдем.
   И мы направились к столовой. Молча. Я шел впереди, а она, словно конвоир, чуть позади.
  
   Там в столовой, она вела себя спокойно. Слегка успокоился и я. В голове мелькнула вдруг мысль, что не она та жуткая женщина, но память тут же воскресила образы Коли и Вани и слова майора - "они не спустились с гор". И наверняка уже никогда не спустятся.
   Мне нужна была передышка, время на осмысление ситуации. Надо было что-то придумать. Она попросила меня помочь ей в каких-то мелочах, и мне еще пришлось задержаться в столовой. Подходило время обеда, но оставаться в столовой я уже не мог. Готовя обед, она вела себя спокойно и непринужденно. Она напевала какую-то мелодию и изредка пыталась веселыми, беззаботными репликами растормошить меня, втянуть меня в разговор. И мне показалось в какой-то момент, что в ее голосе появились грустные нотки. Но я снова вспомнил, что Коля и Ваня не спустились с гор...
   Я сослался на плохое самочувствие и ушел к себе.
  
   Придя к себе, я стал лихорадочно обдумывать план действий, но в голову ничего не шло. Мысли мелькали одна за другой, один план невероятнее другого, но ума хватало отметать их также быстро, как они рождались. Постоянно в голову лезла мысль о том, чтобы самому нанести удар, опередить ее (его) и решить это раз и навсегда. Подойти к ней тихо сзади и ударить по голове, оглушить, отключить сознание. Но сама мысль о том, чтобы бить женщину, вызвала у меня отвращение. А может, просто подойти к ней, да и поговорить с ней откровенно. Я ведь помнил ее глаза, улыбку, смех ...
   Понемногу, у меня в голове созрел план. Он не был надежным, но в моем состоянии это было единственное, что пришло мне в голову. Сначала я бесцельно слонялся по лагерю. Проверяя домики. Заколачивая двери. Несколько раз я подходил к работающему движку. Затем, спокойно, с будничным видом я стал навешивать деревянные ставни на окна своего домика...Что-то должно получиться, а там видно будет. Я тоже не мальчик и всегда мог за себя постоять...
   Раздался стук в дверь. Затем она вошла ко мне. Она спросила насчет моего самочувствия. Я сказал, что чувствую себя неважно, и тогда она предложила принести мне обед в домик. Мне ничего не оставалось делать, как согласиться. Столь короткий разговор прошел в сдержанных тонах. Спокойно.
   Минут через десять я судорожно глотал принесенную ею пищу. Она не уходила, а лишь спокойно наблюдала за мной.
   Когда я все же с великим трудом добил обед, она вытащила откуда-то из недр своей телогрейки вчерашнюю бутылку вина.
   - Но я, кажется, простудился, - попробовал отказаться я.
   - Хорошо, тогда я выпью, - спокойно согласилась она.
   Дрожащей рукой я налил ей вина...
   ...Прошло полчаса нашего ничего не значащего разговора. Мы говорили ни о чем. Мы обменивались дежурными улыбками. Мы говорили друг другу совсем не те слова... Я успокоился. Куда-то пропал страх. Но возбуждение осталось. Она тоже уже не пыталась определить мое состояние. Она не смотрела на меня так пристально, как ранее в столовой. Напротив, ее взгляд теперь был всякий раз устремлен мимо меня. Ее тон был сдержан. И, как мне показалось, немного грустен. Между нами зияла бездонная и непреодолимая пропасть. За все время она отпила лишь два три глотка из своего стакана. Как обычно, отказалась от предложенной мною сигареты.
   - Вредно для здоровья, - насмешливо сказала она.
   Прошло еще полчаса. Я о чем-то говорил, пытаясь убить время до вечера. Она слушала невнимательно, думая о чем-то своем. Она невпопад отвечала на мои вопросы, а сама меня ни о чем не спрашивала. Несколько раз я под всякими предлогами выходил на улицу, прислушивался к звукам, всматривался в ту сторону, откуда должны были прийти люди Сидорова. Но вокруг все было тихо и пустынно.
   Я возвращался в домик. Она все также спокойно сидела на кровати у окна. Пару раз она улыбнулась мне, так как она улыбалась мне прежде, у меня сжималось сердце, и хотелось плюнуть на все, кинуться к ней и спросить у нее прямо. Но я был как никогда благоразумен и сдержан. Какого-то конкретного плана действий у меня все еще не было. Оставалось только ждать людей майора и уповать на случай. Будь что будет.
   Неожиданно, она залпом осушила свой стакан и придвинулась ко мне. Ее рука обвилась вокруг моей шеи. Другая ее рука стала ерошить мне волосы. Я уворачивался под разными предлогами, она, улыбаясь, форсировала события. Это была странная игра... А женщина, судя по всему, решила действовать. Ее руки все настойчивее подбирались к пуговицам моей рубашки. Пора было осуществлять свой план. Я и не заметил, как она полностью расстегнула мою рубашку, и теперь ее рука гладила мое тело. Пряча глаза, она прильнула к моей груди. Я почувствовал теплоту ее губ, ее нежное дыхание на своей коже, но надо было действовать. Я попросил ее подождать, сказав, что пошел за очередной бутылкой, и вышел на улицу, глянул на часы - был четвертый час. Обещанной подмоги не было видно. Ранее, когда я несколько раз выходил на улицу, мне удалось найти достаточно длинный обрезок арматуры. Он лежал припрятанный в снегу в заветном месте. Я тихо подошел к двери домика, и также тихо продел прут в дверные проушины для наружного замка. На окнах уже висели приколоченные ставни. Жидковато, но на первое время хватит, чтобы удержать ее. В кармане лежал нож, заблаговременно взятый из столовой. Все. Пора было уходить.
   Я двинулся по направлению к буровой. Предстояло пройти около километра по снежной равнине к подножию высоких скал, к намеченному убежищу.
   Я шел спокойно. Размеренно. Где-то на подходе к вышке я услышал позади какой-то глухой звук, затем звон разбиваемых стекол. Я не стал оглядываться, а прибавил шагу и через несколько минут, уже был в тепляке. Закурил сигарету. Вспомнил слова майора - "...если она пойдет за тобой, то...то это - она!". Я кинулся к окну тепляка. Глянул в сторону лагеря - оттуда, по сплошному белому снежному полю в мою сторону двигалась одинокая, темная фигурка. Я глубоко, до кашля затянулся - это была она. Сомнений не осталось. По моим следам она придет сюда примерно минут через двадцать, от силы через полчаса. Я глянул на часы - четверть пятого. Стал задувать ветер. Я хозяйским взглядом окинул вышку. Лазить по ней не впервой. Я еще раз глянул на поле и ужаснулся. Наперерез женщине неторопливо, цепочкой семенила стая волков. Отступать ей было некуда, она находилась как раз на полпути от лагеря до меня. Волки тоже видели это и не спешили. Я заорал в окно во все легкие:
   - Стой, уходи...
   Она, казалось, их не замечала и также спокойно продолжала свой путь.
   Я стал кричать снова. Она услышала меня. Остановилась в нерешительности. Не помня себя, я выскочил из тепляка, в одном порыве преодолел метров двадцать, крича ей об опасности, с ножом в руке. Сквозь пелену пота на глазах я видел, как волки неумолимо приближались к ней. Но тут произошло что-то странное, от чего мое сердце едва не остановилось - волки не тронули ее, а стали, играя, кружиться вокруг нее. Они кружились вокруг нее в веселом хороводе, подпрыгивая, виляя хвостами, подскакивая к ней и обнюхивая ее, резво отскакивая назад. И ее реакция была удивительной - она нисколько не испугалась, а приняла их игру - весело подпрыгивая, кружась, дразня их, бросая в них снежки. Я застыл на месте, как сама буровая. Несколько минут я и горы тупо и немо взирали на эту странную веселящуюся компанию, на одинокую женщину на заснеженном поле и стаю волков. Наконец она заметила меня. Приветливо и призывно помахала руками, словно приглашая присоединиться к их обществу. Я покачал головой - ну уж, нет. Медленно поплелся обратно. У дверей тепляка бросил взгляд на поле - она, окруженная весело резвящимися волками шла ко мне...
   На часах было без четверти пять. Я уже вскарабкался на половину высоты мачты. Ветер крепчал и мачта, полуразобранная перед эвакуацией, скрипя всем своим старым железом, слегка кренилась из стороны в сторону. Я остановился на полпути к самой верхней точке. Посмотрел вниз - этой высоты уже достаточно было, чтобы убиться при падении. Я подумал, как смешно было бы посмотреть на все это со стороны - взрослый молодой мужчина, карабкающийся от женщины по мачте буровой установки все выше и выше...
   В тепляк вошла она. Страха у меня уже не было. Стало как-то даже интересно - чем вообще все закончится. Нас отделяло метров двадцать. Она весело и несколько озабоченно посмотрела на меня:
   - Что ж ты сбежал от меня? Или я тебе не нравлюсь? - в ее голосе сквозила усмешка, но не злая...
   - Да вот прогуливаюсь...
   - Ну ну, погулял и хватит...спускайся...разобьешься...
   Я глянул на нее. Непохоже было, что она собиралась лезть за мной.
   - Ничего я привычный...
   - Давай, давай...а я то тебя ждала, думала, мы приятно проведем время...
   - Я приятно провожу время с женщинами...
   Она разинула рот от удивления. Непонятно только, от притворного или искреннего...
   - А я кто, по-твоему!?
   - А хрен тебя знает - полумужик, полубаба...
   Она весело, громко и, как мне показалось, искренне рассмеялась:
   - Значит и тебе наболтали черт знает что... Зря ты сказкам веришь, - сухо и деловито сказала она и уже мягким, умоляющим голосом стала уговаривать меня слезть...
   - Пойдем, посидим, ведь нам было хорошо вместе...
   - А с Ваней и Колей тебе тоже было хорошо...?
   Она нахмурилась.
   - Нет плохо...Они натуральные скоты.
   - И за это ты их убила.
   Она очень внимательно посмотрела на меня, усмехнулась:
   - Брось сигарету.
   Отчего не угостить даму. Я бросил ей пару. Она поймала одну из них, неловко прикурила и совсем неловко затянулась. Не глядя на меня, она сухо сказала:
   - Я их не убивала...Их волки задрали... Как баранов...Да и без волков, они рано или поздно зарезали бы друг друга...Из-за лишнего рубля...
   - Ну еще бы! Кому кроме волков...- протянул я.
   Она резко повернулась ко мне. Ее глаза горели неведомым мне огнем. Я еще такой ее не видел.
   - Знаешь, они даже и не думали взять меня с собой, я просила их, но им было наплевать на меня... Они собирались оставить меня как собаку бродячую. Я бомж, но и человек ведь в конце концов...Они оставили меня из за того, что я отказывала им...когда они меня домогались... в отместку... В тот день их последний день, машина остановилась на полпути...Они пошли обратно, затем подрались между собой...жестоко подрались...а потом на них напали волки...Ваня ведь летом нашел и расстрелял волчий выводок...всех щенков...и они после этого следили за ним...а когда пришло время, напали. Коля успел сделать один выстрел, и все. Я думала, и меня они загрызут, но они меня не тронули...Они и летом приходили ко мне поиграть. И когда я жила в твоем лагере они следили за тобой, чтобы ты меня не обидел...
   - Зачем мое ружье сломала? И когда кстати?
   - Той ночью, помнишь? Оно тебе и не нужно было...Я боялась за тебя...Волки? Они бы тебя не тронули, пока я с тобой.
   - Чушь!
   - Может быть...Но так оно и есть...
   Картина была вполне идиллической. Мы мирно курили и разговаривали. Я наверху, на мачте, она на полу тепляка. Со своей позиции я видел, как волки окружили тепляк, и теперь спокойно сидели или резвились вокруг него.
   Она докурила и решительно направилась к основанию мачты.
   - Лучше не лезь, свалишься...а надо будет, я тебе помогу свалиться - у меня и нож есть, - предупредил я.
   Она отодвинулась, строго поглядела на меня.
   - Я и не собиралась лезть. Спускайся сам. Хватит. Поиграли в кошки мышки.
   - Ты убивала людей, - выдохнул я.
   - Кого, например?
   - Отца, санитара еще кого-то...
   ...Она смотрела куда-то в сторону. Мне показалось, что ее лицо исказилось. Но она совладала с собой.
   - Отчима. Он насиловал меня...каждый день...просто так...А я его случайно зацепила вазой по голове. Знаешь, если бы другая его ударила бы, он бы просто получил шишку...у меня же просто удар сам по себе сильный... Наследственная черта...Это у меня в генах... - она остановилась, затем попросила у меня еще одну сигарету.
   Снова перекур. Пауза. Затем я спросил:
   - Скажи, ты настоящая женщина или ... ну скажем мужчина?
   Ее звонкий, веселый хохот расцветил мрачную и унылую буровую...Даже волки стали возбужденно прохаживаться или переминаться с места на место вокруг тепляка.
   - А ты что сам не заметил, что ли, когда мыл меня? - насмешливо спросила она сквозь хохот, затем, все еще смеясь, добавила:
   - То-то ты удрал от меня, как кот от собаки...
   Я молчал.
   - Отчим мой покойник был известным врачом. Его все доктора знали и уважали. Светилом был для них. Маяком. Все о нем с придыханием только и говорили. А он, гад, меня, еще несовершеннолетнюю тискал. А когда я его отправила на тот свет, то по малолетству в тюрьму не подпадала... А отомстить мне все эти сволочи в белых халатах хотели сильно... Его ученики и друзья! Один его старый друг особенно старался. Ну не в тюрьму, так в психушку. Да так, чтобы пятно на всю жизнь. Они-то и придумали, что у меня гермафродитизм и на этой почве якобы голова у меня поехала... Милиции на все наплевать - не в тюрьму, так в дурдом. Какая разница?! А какой у меня гермафродитизм?! Женщина я!!! У меня матка была недоразвита и яичники тоже. Месячных не было черт знает сколько...Что-то еще... не знаю, у меня до восемнадцати лет голос был грубоватый...Но то наследственное! Прости меня за такие детали. И сила у меня есть, но то тоже в генах...У меня и бабка по отцовской линии мешки поднимала и тетка могла машину с места толкнуть запросто, хотя и худые мы все...И голос у всех нас по юности такой ...ну не девичий...Но потом все приходило в норму - разве ты не слышишь?... У меня сейчас все в порядке... Слезай, увидишь, - игриво закончила она.
   - Тот санитар тоже что-то увидел?
   - Не трогала я никакого санитара! Не наговаривай!
   - Это не я - милиция говорит!
   - Петя со мной хотел уйти, но не повезло ему - сердце остановилось, переживал много...упал и затылком на камни. Я тогда спешила, уходить надо было. Вызвала скорую, проследила, чтобы она его забрала, и ходу...А они все на меня навесили. Милиция то есть...
   - А другие жертвы?
   - Какие, к чертям жертвы?! - она устало махнула рукой, - никого я не трогала! Никого! Надо было на кого-то повесить дело, вот и повесили!!!
   Видя недоверие и скепсис на моем лице, она почти стала кричать:
   - Да была бы я такой крутой и хитрой убийцей, разве я осталась бы тут?! В горах! Я бы сто раз Ване или Коле отсосала бы, но убралась бы отсюда!!! Да и не попала бы вовсе сюда к этим двум скотам, а была бы психом, я бы тебя в первую же ночь замочила бы тебя! Что тебе по твоему радио про меня наговорили?! Меня ведь поймать и посадить легче, чем какого-нибудь настоящего бандита, или чинуш-ворюг!
   Тут не выдержал я.
   - Против тебя сплошной заговор, ни в чем ты не виновата - одного ты случайно убила, другой сам свалился и умер - как в анекдоте, тех ты совсем не трогала!
   Она едва не плакала, сбивалась на истерику:
   - Не трогала. Все против меня! Мать моя и та против меня! Она до сих пор считает, что это я ее второго мужа совратила! Ты против меня! За мужика меня держишь! Я с пятнадцати лет толком не жила! Я тоже мечтала о принце! Хотела, чтобы семья была! Дура! Получала всяких ублюдков!!! Все дерьмо на меня валилось! Что я видела! Дерьмо! Психушки! Решетки на окнах. Меня в одной психушке в мужскую палату определили. Так, шутки ради - раз я наполовину мужчина, так и лежи, мол, с мужчинами! А ты знаешь, какие там свиньи! Нет?! Одни от армии косили, другие от зоны, кто-то еще что-то натворил! Я не спала там! Ни минуты покоя! Только отбивалась! Для них-то я бабой однозначно была! Да! Сломала одному челюсть! Другому по яйцам пнула - он в урологии два месяца лежал! Меня обещал зарезать. Меня же и в карцер. Пробовала бежать, но на окнах решетки. Потом снова к этим подонкам! Еще кому-то я ухо оторвала. Но я защищалась! И никого не убивала! Санитары ко мне как к женщине приставали, а били как мужика, если что... Почему ты мне не веришь?! Знаешь, через что я прошла?!
   Она стала плакать. Тихо, как бы поскуливая. Волки вокруг тепляка уловили эти звуки и, к моему ужасу, тоже стали подвывать ей. У меня на секунду дрогнуло сердце, но я моментально вдруг вспомнил слова майора о ней: "сама она кого хочешь обманет, поэтому ее так трудно поймать". Кто-то из них двоих врет! Эта женщина? Следователь? Она успокоилась. Мы не смотрели друг на друга, погруженные в свои воспоминания, в свои мысли.
   - Слезай, - устало проговорила она. Она стояла прямо подо мной, вскарабкавшись по лестнице на крышу. Я уже не был так уверен в себе, и меня охватил какой-то прилив сочувствия и жалости к этой женщине, я хотел спуститься к ней. Я уже собрался это сделать, но увидел ее перекошенное насмешливой злобой лицо и обомлел.
   - Не хочешь слезать! Хорошо! Тогда я полезу к тебе! - И она стала лезть по лестнице мачты ко мне.
   Она лезла ко мне, не спуская с меня глаз. На ее лице блуждала насмешливая улыбка, ее глаза хищно блестели. Все, майор был прав. Если он прав в одном, то он мог оказаться правым и в другом, в ее силе. Я полез наверх прочь от нее. Лестница закончилась. Оставались рамные конструкции мачты - воплощение технической мысли наших специалистов. Приращенная часть держалась кое-где на болтах, кое-где была приварена и с нее уже сняли самодельную лестницу, чтобы никто не вздумал лезть на самую верхотуру. Поэтому пришлось карабкаться, используя все имевшееся в конструкции железо. Она не остановилась, когда закончилась заводская лестница, и последовала за мной. Она действительно была сильным человеком и без особых усилий, подтягиваясь на перекладинах мачты, ловко управляя своим телом медленно, но верно лезла наверх, ко мне. Вся структура стала раскачиваться под нашим весом. Я видел ее торжествующую улыбку, ее победно горящие глаза. В двух метрах от меня оставался лишь кронблок установки. Все - выше было только небо. Ниже, в двух метрах была она.
   - Ну что? Сам спустишься, или тебе помочь? - спросила она.
   Я молчал.
   - Хорошо, дорогой. Я тебя сниму отсюда, - сказала она и подтянулась еще выше. Ее рука легла на распорку в полуметре от моей ноги. Я мог легко дотянуться до ее пальцев ногой.
   - Еще одно движение, и пну по пальцам, - пригрозил я.
   - Ты этого не сделаешь. Ты настоящий мужчина, не то что я, - сказала она и расхохоталась своей шутке. Затем ее лицо стало серьезным:
   - Все! Пошли вниз.
   Я угрожающе занес ногу над ее пальцами. И случайно мой взгляд упал на лагерь, и сердце мое бешено заколотилось - к нам по полю бежали маленькие, черные фигурки людей. Наверняка это были люди майора Сидорова. Она заметила, как изменилось выражение моего лица, и обернулась посмотреть. Увидела. Повернулась обратно ко мне. Потянулась ко мне, и в этот миг, единственный болт стальной перекладины под ней не выдержал и со cкрежетом вывалился, перекладина резко пошла вниз, а на другом конце, сварное соединение настолько сгнило, что не выдержало внезапно появившейся нагрузки.
   Мачту наращивали впопыхах, кое-как, чтобы досрочно отбурить плановые погонные метры - а дальше, хоть трава не расти! После многомесячной и нещадной эксплуатации установки, от постоянной вибрации, жестких режимов спуско-подъемных операций, крепления приращенной части разболтались и болт, видимо с сорванной резьбой, просто соскочил из своего отверстия, и одна сторона перекладины с грохотом и скрежетом провалилась вниз. И тут я увидел, насколько жидкой была вся конструкция - все рамы пришли в движение, на других стыках также полетели болты. На части стыков их не было вовсе, поскольку они вылетели еще раньше. Когда-то буровики просто поленились законтрить их. А нагрузки и вибрации сделали свое дело. Не выдержали вибрации и сварные швы. С грохотом стали валиться первые элементы приращенной мачты. Казалось, что верхняя часть мачты сейчас посыплется, как карточный домик.
   Мария успела схватиться за раму, на которой сидел я, при этом ее ноги не смогли найти точку опоры, и она повисла на высоте примерно сорока пяти метров над землей. Я видел ее глаза, странно, но они все еще были ликующими. Я видел, как напряглась ее рука - перекладина была слишком толстой для ее рук. Я изогнулся надвое и подал ей руку. Другой я держался за одну из опор. Свободной рукой она дотянулась до моей. Она стала раскачиваться, чтобы зацепиться ногами за одну из боковых опор, но пролет между ними был достаточно большим, и ей не удавалось сделать это. Я просил ее не раскачиваться и пытался подтянуть ее к себе, но тщетно. В какой-то момент она казалось, достигнет своей цели, но в этот момент, траверса, державшая меня со скрежетом стала опадать, и к моему ужасу, просто стала валиться. Я глянул наверх и увидел, что она не была даже закреплена болтом - вместо этого, она держалась на опоре с помощью кое-как скрученной проволоки - оцинковки, продетой в отверстие траверсы и просто перехваченной вокруг опоры. Замерев, я наблюдал, как расходились концы проволоки в месте, где были когда-то скручены. Виток за витком концы отходили друг от друга. У Маши уже не было ничего, за что она могла бы дополнительно зацепиться в качестве опоры, я же был скован ее весом. Любое мое движение вызывало смертельно - опасный крен балки-траверсы, на которой сидел. У меня не было никакой возможности маневра. И тут я понял, что нашим играм, да и нам тоже, пришел конец. Траверса, которая теперь держала нас обоих, сама держалась на одном витке скрутки проволоки. Другой конец траверсы едва касался боковой опоры, и только это придавало дополнительную, но призрачную жесткость ее посадке между опорами.
   Она все еще держалась за мою руку. Но уже притихшая, понимая, что двигаться опасно.
   Внизу, в тепляк ворвались первые спасатели, они метались вокруг основания мачты бессильные помочь нам, поскольку любое колебание всей мачты вызывало дополнительную осадку моей траверсы, что приближало ее к точке нуля, а нас к нашей смерти, ибо падать бы пришлось с высоты в сорок метров на массивное железо бурового станка.
   Маша посмотрела вниз, потом на меня. У нее был долгий и пристальный взгляд, словно она хотела увидеть меня насквозь. За моей спиной раздался скрежет - последний виток проволоки стал расходиться, а другой конец траверсы стал миллиметр за миллиметром скользить по боковой стойке, чтобы окончательно сорваться и увлечь нас за собой. Она видела это медленное скольжение, за которым должно было произойти неотвратимое падение в бездну. Внизу люди что-то кричали нам. Она все еще держала мою руку. Ее взгляд перешел снова на меня. Она жадно смотрела на меня, потом куда-то в сторону, на небо, по сторонам - на горы, снова на меня... Ее губы что-то прошептали мне. Я инстинктивно понял, что именно, и заорал:
   - Нет, не вздумай!!!
   И в этот момент она отпустила мою руку. Она пошла вниз стремительно, камнем, но я еще видел ее глаза, падая, она все еще прощалась со мной...взглядом...Я отвернулся, чтобы не видеть финального момента. Я не слышал, как упало ее тело. Только когда я услышал вскрики людей внизу, я посмотрел вниз - ее тело лежало распростертым на шпинделе станка, ее руки были раскинуты в сторону, а вокруг нее моментально собралась кучка людей. Я оглянулся назад - без дополнительной нагрузки, траверса перестала скользить и теперь мирно застопорилась на боковой опоре.
   Меня сняли с вышки. С помощью тросов, цепей, поясов...Ее я уже не видел. На земле, ко мне подошел какой-то седовласый, плотный мужик и представился майором Сидоровым. Мне было наплевать.
   - Что с ней? - спросил я его.
   - Разбилась. Насмерть, - был его ответ...
   Кто-то настойчиво совал мне в руки стакан с водкой, вглядевшись, я узнал Владимира Ивановича...
  
  
   Ночью я не спал. Мы втроем, то есть я, Владимир Иванович и майор Сидоров пили водку, говорили на какие-то отвлеченные, не имеющие ничего общего с последними событиями темы.
   Заснул я под утро, а проснулся от того, что кто-то тормошил меня за плечо - но это была уже не она, передо мной стоял Владимир Иванович со стаканом рассола в руке. Было уже около двенадцати часов дня. Мы опохмелились. Я вышел на улицу. Жадно закурил. Ярко светило солнце. Где-то невдалеке тарахтели, разгребая снег, два трактора. Гудели прогреваемые движки двух вездеходов. Совсем рядом стоял ГАЗ-66. Повсюду сновали люди. На меня они либо не обращали внимания, либо смотрели с сочувствием.
   Рядом с ГАЗом, возле какого-то продолговатого предмета сгрудилась кучка людей. Среди них я узнал майора Сидорова. Он заметил меня и махнул рукой, приглашая. Я подошел. Предмет оказался длинным, черным полиэтиленовым мешком с замком -молнией сбоку, во всю длину мешка. Я вопросительно глянул на Сидорова. Тот хотел что-то сказать, но промолчал и лишь молча кивнул. Я расстегнул мешок...
   ...Ее лицо было белым как снег и строгим. Плотно поджатые губы. Закрытые глаза. Прядь волос на лбу. Слегка вздернутый, заострившийся нос...
   В моих пальцах все еще тлела сигарета. Я отвернулся, чтобы, затянувшись, не стряхнуть на нее ненароком пепел. Затем застегнул мешок. Отошел.
   К мешку подошла пара крепких мужиков. Они сначала небрежно подняли мешок, а затем на счет три ловко загрузили его в кузов ГАЗа. Подняли задний борт ...
   Я отвернулся. Пошел к столовой. Мимо домика, в котором она жила еще вчера. На бельевой веревке все еще висело, трепыхаясь на слабом ветру, ее нехитрое белье: халат, платок, кофта...
   Я отвернулся. Глянул на горы. На небо. Оно было цвета тоски...
  

Конец

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"