Аннотация: Софи - прекрасное создание, лёгкая и утончённая девушка.
На протяжении всей своей жизни я очень часто влюблялся. В людей, эмоции, города, которые посещал. Никогда не было такого, чтобы места и люди приносили мне одно только разочарование, нет; жизнь кипела во дворах, в сердцах моих друзей и возлюбленных, ведь так и должно было быть. Но, дорогой читатель, не думай, что эта история будет чем-то обычным и скучным, потому что начало она берет из моей юности: горячей, яркой и насыщенной. Тогда я не горевал по пустякам, чаще с простотой душевною отдыхал, нежели занимался, но! развитие моё складывалось не по годам, радуя отца и мать.
Семейство наше не было особо знатным, имение насчитывало двадцать душ, не более; отец роскоши не любил, был отставным офицером с извечным желанием жить по уставу, при этом страшно скучая по своей молодости. По вечерам он часто засиживался с экономкой, которая, ввиду своей неопытности, иногда допускала ошибки в ведении хозяйства и смело принимала наставления. Моей матери часто надоедал порядок, по которому все жили в этом доме, поэтому она предпочитала уединяться с книгой в своих покоях и старалась лишний раз не тревожить слуг. Был за ней один грех - страшно любила работать в саду, своими руками выращивая нарциссы и пионы.
Стоит сказать, что моя семья всегда относилась к людям просто, считая их лишь за "дважды два". В свою очередь, не могу сказать, что это плохо, ведь простота русского народа и поражает иностранцев, решивших внезапно погостить в излюбленном Петербурге, заселившись в лучших номерах. Я никогда не искал в своих знакомых задатки уравнений, напротив, в математике я был плох. Мне больше по душе было раскрывать людей через слова, писать про них длинные письма, расписывать в заметках каждую мелочь в их внешности, наблюдая за народом в скверах на лавочке и тренируя мастерство слова.
Что-то было и в той, кого можно охарактеризовать одним словом: лёгкая. Лёгкость эта была поэтически прекрасной, такой лёгкости стоило завидовать и уповать, но как же иногда тяжело неземным девушкам жить, милый друг! Они мечтали улететь, сделать что-то новое и, по суждениям многих, неправильное, за что платили своей жизнью и камнем падали вниз, подобно раненым птицам... С этой девушкой в юности мы познакомились случайно, встретившись на званом вечере у одной знакомой моей матушки - дама эта, Ирина Эрнестовна Лях, была в летах, но образованная и ухоженная. Она всегда была только в лучших платьях, не зазнаваясь и не выказывая вычурности своего образа жизни. Она любила созывать вечера, рассказывая анекдоты, которые вычитала на днях в новомодных журналах, но простушкой отнюдь не была. Смех её всегда был заразителен, но не всегда люди смеялись вместе с ней. Единственный нюанс был в том, что она терпеть не могла пререканий, а юлить было самым простым выходом для людей знатных и знающих себе цену.
И я никогда с ней не юлил и не пререкался; в тот вечер, особенно людный, эта женщина анекдотов не рассказывала, лишь курила свою вишнёвую папироску и болтала ни о чём с гостями. Я зажался в углу со стаканом вина, наблюдая за хмельными дамами. Мать моя к тому времени уже заказала коляску и уехала, оставляя меня до позднего вечера в компании необычайно приятной, но немного скучной. Мой знакомый, подошедший ко мне в тот момент, когда стакан опустел, положил мне руку на плечо и широко улыбнулся. Не скажу, что был ему рад, но рядом с ним всегда происходили какие-то необычные вещи, даже, можно сказать, животрепещущие!
"Сегодня что-то должно было произойти", - подумалось мне тогда.
- Ну-с, Петр, чего как не родной? Неужто сегодня хмелеть не хочешь? - тяжело выдохнув, засмеялся он. Курение давало о себе знать, хоть и был он старше всего на пару лет; вот-вот ему должно было миновать двадцать два, поступал он на какое-то новомодное направление и был всегда весел. Его широкие брови над добрыми глазами постоянно, будто бы в изумлении, были подняты вверх; бакенбарды цвета ржи были осторожно обстрижены и надушены, а воротничок отутюжен и чуть примят.
- Родной, не родной... Расскажи-ка мне лучше, Борис, чего сегодня так шумно? Умер кто-то? - спросил я в надежде узнать последние известия. Нет, сплетником я никогда не был, лишь любил быть в курсе всех окружных дел, о которых в газетах не пишут. На таких приёмах не стоило казаться простым, словно "дважды два", ведь знатные люди, хоть и скрывали это, сами же распространяли нелицеприятные слухи.
Борис глухо рассмеялся, расплескивая алкоголь на свою белоснежную рубашку. Он быстрым движением стёр капли, а после провёл пальцами по бритому подбородку, чуть наклоняясь ко мне.
- Видишь ту женщину, в стороне стоит, придерживает кринолин и улыбается? Замуж вот вышла, омывает по-русски, так сказать-с... Немка она, с госпожой Лях дружбу водит, вот, по старой памяти решили праздник закатить-с... - Борис откашлялся, залпом допивая алкоголь и убирая стакан на столик рядом с нами. Я кивнул, с интересом, но не вызывающим, рассматривая немку и стараясь не выдать ничего в себе. Невозмутимость на лице дрогнула, когда женщина посмотрела на меня хмельными глазами и мягко улыбнулась.
Рядом с ней промелькнула чья-то чудесная фигурка: она оглядела всех своими округлыми глазами, будто бы в поиске чего-то, а после растворилась в толпе. Прекрасная девушка аккуратно протягивала руку для мужских поцелуев, боясь излишне нетактичных особ. Я внимательно проследил за ней взглядом, примечая её тонкие руки с россыпью родинок на открытых плечах, высокую причёску со светлыми и блестящими волосками, спадающими ниц, а после вновь повернулся к другу, но тот уже исчез.
"Вот оно! Вот!" - промелькнула мысль в моей голове. Меня сразу потянуло в сторону этого прелестного создания, поэтому, выпив ещё, я направился прямиком к немке. Она оглядела меня с явным восторгом, но понять причину этого восторга поначалу я не смог.
- Здравствуйте, здравствуйте, барин-с, - протянула она с некоторым акцентом, безобразно коверкая букву "р". - Смотрели на меня али на мою племянницу? Ох, неважно, всё неважно! Налейте барину водки да хлеба положите побольше-с! - слово "водка" у неё вышло совсем уже хмельным языком, но она не потеряла своего напускного величия с капелькой великодушия. - За меня пьем-с, барин! Как же ваше имя...?
- Петр, - откашлявшись, ответил я. - Меня зовут Петр Николаевич Посредный, - добавил я с гордостью, целуя женщине руку и заставляя её весело хрюкнуть. Мне протянули водку и кусок хлеба, которым я с радостью закусил. - За вас, милая фрау!
Женщина довольно улыбнулась, отбрасывая со лба прядь тёмных волос и едва ли не подпрыгивая от нетерпения. Разговоры вокруг больше не слышались столь отчетливо, но явно присутствовали - люди собрались здесь не только из-за "женитьбы" немки, но и для простого своего развлечения, шутили, смеялись, пили. Госпожа Лях приглашала к себе всех желающих, ненавидя существовать в одиночестве. При этом она так и не смогла выйти замуж, детей не имела, а кавалеры избегали её по причине излишней весёлости и любви к таким шумным сборищам.
- Совсем забыла, - ласково протянула она, вновь искажая слова на свой манер. - Агнет Шолль, - сказала она, протягивая руку вновь. Я принял её одним плавным, как мне казалось, движением, вновь приникая к мягкой коже губами. Я тоже начинал хмелеть на этом празднике жизни, но меня совершенно это не смущало. Наоборот, хотелось поскорее двинуться на поиски милой племянницы, которая так меня заинтересовала. - Ну-с, любезный, нужно идти дальше! Можете познакомиться с моей Софи, вы мне кажетесь очень добродушным молодым человеком, - ласково сообщила она и наклонилась ближе, чтобы прошептать: - вы точно смотрели-с на неё! До свидания-с, до свидания-с, любезный!
Она отошла от меня, поправляя свой кринолин и задевая им гостей, из-за чего кто-то отскочил вбок и задел локтем седовласую даму. Та, сконфузившись, начала пробираться к выходу, понимая, что с неё хватит праздника, медленно подходившего к завершению. Мне же пришлось взглядом искать Софи, которая внезапно испарилась из людной гостиной. Почему-то она запала мне в душу, как западают иногда стихи, прочитанные после одиночного ужина перед камином. Ничего конкретного про неё сказать я пока что не мог, но с отчаянием пробирался я сквозь шумных гостей и продолжал выискивать её взглядом - прелесть Софи была в том, что она пока что оставалась для меня загадкой, тайной, призраком лоска и юности в обществе разврата и пьянства.
И вскоре я нашёл её. Она стояла в окружении каких-то неизвестных мне барынь, которые переговаривались между собой и распивали свои напитки; на лице её читалась скука и утомленность, но из-под редких бровей светились жизнью и любопытством два ярко-голубых глаза. Пространство вокруг неё словно светилось чистотой; она белым пятном выделялась на фоне остальных, сжимая и разжимая пальчики на юбке. Я правда не знаю, зачем я погнался за ней с такой нуждой; казалось, я уже был пьян.
Софи сама приблизилась ко мне, сделав элегантный реверанс и робко улыбнувшись. Она словно искала спасения от надоевшей компании, искала чего-то нового и недоступного здесь; я понял, что тётушка привела её сюда насильно. Вблизи я наконец-то смог рассмотреть каждую мельчайшую деталь в ней: мягко очерченный овал лица, тонкие губы и горсть блеклых веснушек на порозовевших щеках. На лёгком платье Софи не было ни единой складки, а длинные перчатки сверкали белизной. Всё в этом юном существе должно было показывать её знатность, её аристократичность и утонченность, но я видел в ней лишь маленькую и потерявшуюся девочку.
- Здравствуйте-с, - начала она высоким дрожащим голоском, а после отвела взгляд от меня. - Вы что-то хотели-с?
- Здравствуйте-с, - также ответил я, а после немного расслабился - мы были с ней одного возраста и я, право, не понимал, почему так волновался. Хмель медленно начал уходить из моей головы, проясняя мысли. - Увидел, что вам здесь наскучило, поэтому захотел предложить свою скромную компанию-с.
- Была бы признательна, - ответила она мягко, оглядываясь на барынь сзади. Они были заняты разговорами о своих мужьях и детях, которые нас совсем не волновали. - Вас послала тётушка?
- Отчасти, - ответил я небрежно, протягивая Софи руку. Она протянула свою тонкую обтянутую перчаткой руку в ответ, и я прижался к ней губами. - Петр Николаевич Посредный.
- Софи Шолль, - смущенно ответила она, и я не понял её смущения в тот момент. Сейчас я могу сказать, что это была обычная робость и вежливость, и внутри юной красавицы на самом деле горел огонь. - По-русски буду-с Соня.
- Что же, Соня, не хотите прогуляться по саду? В этой духоте невозможно вести беседу, - предложил я, и Софи кивнула, вновь беспокойно оглядываясь. Сейчас я мог понять её тревогу, ведь знакомы мы были от силы пару минут, но это не помешало ей вместе со мной убежать от мирской суеты.
В саду было тихо и спокойно, можно сказать, стояла гробовая тишина. Прохладный летний ветерок облизывал высокую траву и иногда залетал в кусты, оживляя вечер тихим шуршанием. Софи доверчиво жалась ко мне и тихо внимала моим словам. Я говорил много, охотно, раскрывая всю свою подноготную и не стесняясь вещать о самых обычных делах. Она же была молчалива, но мне казалось, что я влюбился именно в это молчание, придуманный в голове образ, венец всего сущего.
- Кажется-с, нам нужно возвращаться, - тихо обронила она, руками сжимая мой локоть. Я не противился чужому желанию, выводя её из сада прямо к дому. Софи сконфузилась, отпуская меня и нервно перебирая пальцы. Не только мне была приятна её компания, поэтому я и без слов всё понял. - Петр Николаевич, с моей стороны это невежливо, но могу я попросить вас написать мне хотя бы одну телеграмму? Мне было приятно с вами побеседовать-с.
Я совершенно не удивился, ведь понимал эту женскую натуру - скоротечная влюбленность в новую знакомую даже мне была не чужда. Эта симпатия разрасталась в моём сердце, с каждой секундой всё более желая ознакомиться со всем существом этого ангела. Она была поистине лёгкой и неземной, но в то же время прилично воспитанной и умной. Наверное, из-за хмеля в тот момент что-то во мне рухнуло, а чувства, казавшиеся правдой, смешались в кашу. Такое часто происходит с молодыми людьми, которые быстро влюбляются и после "остывают".
- Конечно-с, почту за честь, - ответил я тогда, а она быстро назвала свой адрес и убежала домой, к тётушке и неизвестным мне барыням. Празднование женитьбы продолжалось до утра.
В тот же самый день мне хотелось написать ей столько всего... О музыке, искусстве, её прекрасных глазах, в которых словно бы отражалась вся суть человеческого бытия. Но я не сделал этого - до сих пор гадаю почему. Я не написал Софи ни на следующий день, ни через неделю и даже ни через месяц. Её адрес запечатлелся у меня на подкорке, но рука дрожала, когда я хотел начать писать. Скоротечная симпатия внезапно испарилась, заменилась чем-то другим, и я больше с ней не пересекался. Быть может, вся прелестная загадка в ней была просто иллюзией? Иногда мне казалось, что я был испуган. Конечно! Ангелу чёрт не пара.
На вечера госпожи Лях приходить совсем не хотелось, появились новые дела и заботы в хозяйстве. Было сложно совладать с собой, но вечера мои были заняты разговором с самим собой или же с матушкой, чтением книг и обучением. Любовь была вытеснена из моего сознания, будто бы изначально места для неё там и не было.
Чувство вины преследовало меня всё то время, а честные глаза Софи мерещились мне тут и там, продолжая смотреть с надеждой. Где-то месяца через два, а может быть и больше, я всё-таки сел писать. Предложения выходили скомканными, и мне казалось, что я разучился писать вовсе; вышла скорее какая-то карикатура на письмо, нежели настоящие мои чувства, изложенные на бумаге. Я разочаровался в себе, но письмо всё же отправил. Я был уверен, что эта хрупкая девушка всё ещё ждет моего сообщения к ней, наверное, она до сих пор искала меня на приёмах госпожи Лях, куда я больше не являлся.
Ответа я не ждал, но надеялся, что Софи простит мне эту непозволительную задержку во времени, захочет продолжить переписку, придет на личную встречу, и мы сможем поладить, ещё крепче сойдясь в своих симпатиях. Я даже не думал, что с ней могло что-то случиться, поэтому письмо от её имени вызвало во мне непосильный ужас. Если бы я не сидел в тот момент, то точно бы упал, а смешавшаяся во мне боль и горечь раздражили бы горло желчью.
"Многоуважаемый Петр Николаевич,
Вам пишет тетушка Софи, Агнет Шолль. Пару дней назад в нашей семье случилось горе - Софи скоропостижно скончалась от чахотки, в бреду упоминая вас и ваше письмо. Она была молода и хотела жить, я вас уверяю-с, это - ужасная ошибка вселенной! Но вас я ни в чем не виню, поэтому прошу прийти на похороны в четверг и проститься с покойницей.
С уважением, Агнет Шолль."
Письмо было написано сухо и четко, каждая буква вбивалась клином в мое кровоточащее сердце, непроизвольно заставляя мои глаза прослезиться. Я никогда не думал, что буду жалеть ту, с которой знался единожды, но всё моё существо взбунтовалось против её смерти! Я утихомирился не скоро, а на моём лице остался след печали и задумчивости - изменилось ли что-то, если бы я написал ей раньше? Мог бы я как-то спасти её, сберечь и помочь этому юному ангелу?
Я отправил короткий ответ, где сообщил, что приду куда угодно, чтобы в последний раз увидеть бледное и болезненное лицо Софи. Мне показалось необходимостью проститься с ней и отпустить её навсегда, туда, где она бы смогла упокоиться и летать над людьми, дождём проливая свои слёзы. И я до сих пор уверен, что она плакала, много плакала из-за моего предательства, ведь дожди стали лить чаще, подняв воду в каналах и затопив чудесный город Санкт-Петербург.