Аннотация: Пугает название? А зря! Здесь и юмор, и философские размышления, и мистика... Здесь, как ни странно, реальные житейские истории. Очень жизнеутверждающая штучка!
В покойницкой.
В покойницкой было сыро и темно. Здесь не жгли по праздникам свечей и экономили электроэнергию в будни. Массивные, металлические, покрытые ржавчиной двери были плотно закрыты и открывались только тогда, когда дюжие санитары вносили внутрь очередного эмигранта из нашего скорбного светлого мира, в котором никому нет покоя.
Они с размаху, под разухабистую поговорку "раз - два - взяли", взгромождали объект неудачных медицинских экспериментов на мраморный стол и, отряхнув руки, удалялись, громко обсуждая личность внесенного и достоинства врача, который в очередной раз отправил пациента в вечную командировку без права свиданий и переписки. Только потому, что дрожала с похмелья рука, или оказалась не знакомой тема операции, которую врач прогулял когда-то в институте.
Пока совершалась процедура транспортировки тела, обитатели покойницкой с жадностью смотрели в проем двери, где, в зависимости от погоды и времени года, светило солнце, моросил дождь, царствовал снегопад, либо бушевал ветер перемен.
Иногда двери забывали закрыть на замок. И тогда оставалась щель, через которую бывшие люди с разными чувствами смотрели на тот свет, вспоминая свою прошлую, безнадежно утерянную жизнь.
Большинство из них были здесь временными гостями, обычно они долго в покойницкой не задерживались - буквально через день-другой счастливца забирали заплаканные родственники. Некоторые получали направление в медицинские институты, где молодые эскулапы, которым еще не доверяли живой материал, проходили первые уроки кройки и шитья.
Участь третьих была печальна. Над ними не рыдали близкие и друзья, к ним не склонялись милые молодые личики практиканток из медучилища. Никому не нужные, они являлись старожилами покойницкой. К числу посмертных сирот принадлежали те, чья личность в момент перехода грани того и этого света не была установлена, либо те, у кого могли оказаться родственники, которых необходимо было отыскать, чтобы получить согласие на членение трупа "в научных" целях, или чтобы расходы по утилизации объекта, прежде именовавшегося человеком, переложить с усталых плечей государства на жилистые шеи граждан.
События, о которых пойдет речь, произошли в наше время, в век покорения космоса, расщепления атома, а также и его ядра. В период грандиозного процесса "революционной" перестройки и ускорения ее последствий, совместными усилиями отбросивших развитие России на несколько десятилетий назад. Космонавты по привычке продолжали убеждать богомольных старушек в отсутствии Бога в околоземном пространстве, а маститые ученые по-прежнему пытались доказывать, что все странности или необычности в окружающем мире - предрассудки, либо НЛО. Нечистая сила, обитавшая когда-то в болотах и глухих трясинах, после широкой кампании "по мелиорации переувлажненных территорий", организованной великим агрохимиком Константином Устиновичем, частью повымерла, а частью переселилась с осушенных мест никому теперь не нужной пересушенной и страдающей тяжко от возникших откуда ни возьмись смерчей и черных бурь Тьму-Тараканьской низменности в заболоченные районы загнивающей Америки, где болота зачем-то сохраняют, объясняя, что все в природе, видите ли, целесообразно, и что болота тоже необходимы как естественные экологические ниши и родина многих трав, птиц и животных. Домовые и кикиморы переехали из деревенских срубов "неперспективных" заброшенных или затопленных деревень в благоустроенные квартиры со всеми удобствами. Причем, и они все почему-то стремились получить прописку в домах или на дачах скромных партийных и государственных слуг великого советского народа, и не хотели коротать свой век в хоромах самого народа-хозяина. Одним словом, в веселое время заглянули мы в покойницкую...
В этот день, когда тяжелые металлические двери распахнулись, в сырой и холодный мрак помещения рванулось яркое летнее солнце, залетел тёплый, насыщенный запахами сирени и пионов, легкий ветерок, и зазеленели в проеме двери куртинки травы, упрямо росшей на пороге места вечного покоя, да помаячил кусочек леса вдалеке.
Санитары внесли на носилках очередного переселенца. Головой вперед. Нарушив традицию из принципа.
- Куда его? - пробасил один из санитаров, шедший впереди.
- Сдавай правее, вон к той старухе, - распорядился Тихонович - смотритель и хозяин морга и всех его обитателей.
Носилки поднесли и перевернули на мраморный стол. Тот самый, на котором уже давно коченела помершая в прошлом году от рака Виктория Борисовна Усачева, жительница близлежащего села Сомовка.
- Порядок, - пробасил опять первый санитар.
- Сойдет, - согласился Тихонович.
Один из них достал из кармана заткнутую газетой початую бутылку "Изабеллы". Другой - длинный парниковый огурец и кусочек черствого хлеба. Пригубив "зеленого змия" прямо из горлышка и откусив хрустящей прохлады огурца, они, жуя, сели перевести дух на деревянную скамейку, стоявшую у двери.
- Ну вот, отмучился, - сделал вывод первый санитар, которого звали Василий.
- Отмучился, - поддакнул Тихонович.
- Ну, пойдем, - встал Василий.
- Айда, - поднялся Тихонович.
Они, хоть и частенько сюда заглядывали, не были местными. Им задерживаться здесь резона не было. Выпив за покойничка на "посошок", охладив слегка в сем казенном холодильнике свои личные потные тела, они взяли носилки и потопали к выходу из морга, по старинке именовавшегося "покойницкой". Хлопнула дверь, не закрывшись до конца. В помещении снова восстановились тишина, порядок и мрак, прорезаемый только тёплым лучиком июньского дня, подглядывающего в оставленную щелку.
- Подвинься, - нарушила молчание Виктория Борисовна, ткнув в бок полуразложившимся локтем вновь прибывшего, - Что, места больше не нашлось? Ходют тут всякие, - сварливо ворчала она, - все норовят на чужую кровать пристроиться. Совсем совесть потеряли. Нигде покоя не дают.
Новенький промолчал. Из-под век у него скатилась скупая мужская слеза.
- Не надо так с ним, Борисовна, - донеслось из соседнего угла, - Видишь, человеку плохо...
- Всем плохо, - отрезала Виктория Борисовна, - только это ещё не повод претендовать на мои законные метр на два...
- Ну, Борисовна, это ж тебе не кладбище, здесь, как в общежитии, порядок комендант устанавливает, а не ты. Вот придёт Тихонович, ему и выскажи свои претензии, - сосед из ближайшего угла был покойничком лет тридцати с разбитой головой и оторванной рукой. Он участливо предложил новенькому:
- Ну что, друг, давай знакомиться...
Доставленный открыл глаза:
- Это морг? - печально спросил он.
- Он самый, касатик, - радостно подтвердила толстая тётка с обожженным лицом, располагавшаяся через стол от новенького. Она удобно расположилась на холодном мраморе, лёжа не на спине со связанными или сложенными вместе руками, как положено приличному покойнику, а на животе, подложив сплетённые ладошки под пухлый тройной подбородок. И словоохотливо сообщила:
- Меня, касатик, при жизни звали Индустрией Изольдовной. Так за свои пятьдесят девять лет я настолько успела привыкнуть к своему имени, что и сейчас хочу, чтобы меня звали не иначе, как, - и она, растягивая слоги и звуки, любуясь своим странным именем, смакуя его, торжественно, с патетикой в голосе, пропела, - Ин-дус-три-я И-золь-дов-на! Вот так то. Это вам не какая-нибудь Марья Петровна или Кузьма Кондратьевич.
- А нельзя ли обойтись без намёков на личности? - обиженно спросил безрукий инвалид. Оказывается, как раз его-то и величали Кузьмой, а по батюшке - Кондратьевичем.
- Ты, друг, здесь временным будешь, или как? - поинтересовался он?
- Не знаю... - растерялся новенький.
- Как не знаешь? - удивился Кузьма Кондратьевич, - на бича или бомжа ты не похож, значит, в коренные жители здешних хором не годишься... А как звать-то тебя, друг?
- Мама звала Николашей, - всхлипнул Николаша, - жена - Колюней, друзья-приятели - Колюхой, а теперь, видимо, только так, как в метрике и паспорте записано - Николаем Николаевичем.
Он опять уронил из-под век скупую мужскую слезу.
- Ну, что ты так убиваешься? - посочувствовал Кузьма Кондратьевич, - всё уже позади. Лицо у тебя не пострадало - в гробу, как на свадьбе жених, выглядеть будешь. И здесь вряд ли долго пролежишь: не больница, изменений к лучшему в нашем состоянии ожидать не приходится. Так кто, говоришь, придет за тобой? Жена?
- Жена, - вздохнул Николай Николаевич, - жена. Её, ведь, голубушку и поджидал. Завтра из отпуска приедет. Хотел встретить её, как впервые. Шампанское купил. Шоколад. Фрукты. Уборку генеральную сделал. Котёнка персидского ей в подарок по знакомству приобрёл. Он-то меня и сгубил. Эх!
- Как это? - заинтересовалась Виктория Борисовна, - бешеный был котёнок что ли?
- Да нет. Маленький и игривый. Слишком.
Вздыхая, очень себя жалея, Николай Николаевич рассказал следующую необыкновенную историю.
Итак, Николай Николаевич мыл на кухне полы. Одет был соответственно: в майку и трусы. Чтобы не пачкаться лишний раз. Мужчина без женщины бережет чистоту одежды, не желая увеличивать себе объём домашней работы. Вот мыл он полы, мыл. Котенок играл себе конфетным фантиком. И вдруг! Мужчина так устроен, что самое больное, самое оберегаемое место на его теле несколько (как бы это сказать?) выделяется на общем фоне. И так случилось, что этот столь уязвимый орган стал заметен в районе ноги, не уместившись в отведенное трусиками место. А Николай Николаевич, в запале вдохновенного труда, не обратил на эту мелочь никакого внимания. И кого ему было стесняться? А зря, между прочим, внимания не обратил. Потому что глупый шаловливый Мурзик заприметил новую игрушку. Дичь. Он изготовился, сверкнул глазами и... Вцепился когтями в любимую мозоль большинства мужского населения. Николай Николаевич от боли, неожиданности и такого дикого коварства взвыл раненным медведем и (чисто рефлекторно), ничего не видя перед собой, подскочил. И опять напрасно, между прочим. Так как до своего отчаянного прыжка находился он в скрюченном положении под столом. Как раз темечком напротив угла. А стол обеденный был на беду не из современной мебельной продукции, а тяжёлый, добротный и со слишком острыми углами. Без сознания, с сотрясением мозга упал Николай Николаевич под свой добротный обеденный стол. А котенок, когда стих потрясенный вой хозяина и грохот падения его тела перестал пугать малыша, снова принялся играть фантиком.
Но это не конец истории. Не от сотрясения мозга скончался бедный, влюбленный в жену и чистоту Николай Николаевич. Нет, он какое-то время спустя пришел в себя. Дополз до телефона и позвонил в "скорую". Врач, приехавший по вызову, осмотрев у пациента травму головы, пришёл к выводу, что состояние больного требует госпитализации. Санитары сбегали за носилками, погрузили на них пострадавшего. И понесли с девятого этажа вниз, так как лифт был на ремонте, а если бы он и работал, то носилки в него всё равно в горизонтальном положении не уместились бы.
Тут надо сказать, что Николай Николаевич был мужчиной плотного сложения и от недоедания не страдал. Короче, - был он тяжеловат для двух худосочных фельдшеров. На пятом этаже они выдохлись. Остановились передохнуть на лестничной площадке, а носилки пристроили на перила, придерживая поручни и отдуваясь перед следующим рывком. А чтобы больной не заскучал и не начал жаловаться на неудобство лежания на перилах, спросили, как угораздило его заработать сотрясение мозга дома, да ещё в трезвом виде. Известно, что больные любят поговорить о своих болячках.
И Николай Николаевич рассказал. Это была его третья, роковая, последняя ошибка.
Молодые жеребцы так развеселились, так реготали над чужой бедой, что упустили носилки. И полетел бедный Николай Николаевич вниз. В лестничный пролет. С пятого этажа. От чего и скончался в конце концов.
Такой вот грустный рассказ. Николай Николаевич, излагая его, в самые трагические моменты, забывая о том, что мужчины не плачут, а лишь огорчаются, хлюпал носом и вновь, и вновь орошал мраморный стол покойницкой горючими слезами. Он был поглощен своим горем.
А обитатели покойницкой (что с них взять? - тоже, ведь, бывшие люди) уже едва сдерживались. И когда в этой своего рода гениальной симфонии трагикомических случайностей прозвучал последний самый эффектный аккорд, тишина покойницкой взорвалась диким хохотом. Хохотала, сотрясая залежи мертвого жира, Индустрия Изольдовна. Давился сдерживаемым изо всех сил смехом тактичный Кузьма Кондратьевич. Слёзы веселья выступили у него на глазах, но он старался изобразить сочувствие, а потому только придушенно всхлипывал. Где-то во мраке покойницкой грубо реготал уже и сам забывший свое истинное имя бывший бомж - Горячка Белая. Позабыв об алкогольной ломке и человеческой жестокости, он тоже зашёлся смехом, захлёбываясь собственным гоготом и летящими во все стороны слюнями. Хохотали все.
Виктория Борисовна, будучи покойником скверным и злорадным, веселилась больше всех. Она, мерзко хихикая, каталась по столу, держась своими жуткими синюшными пальцами за впалый живот. И докаталась. Столкнула со стола несчастного Николая Николаевича, нанеся ему последнее в этот фантастически несчастливый день оскорбление и обиду. Уже задубевшее на холоде и в смертной хватке тело Николая Николаевича с грохотом шлёпнулось на пол. В покойницкой мгновенно образовалась напряженная тишина.
Тихонович, хоть и был слегка "на газах", всё-таки услышал шум и пришаркал, ворча:
- Опять дверь не заперли. Труп вот халтурно уложили, сквозняком снесло. А мне одному его теперь тягать?
Повздыхав, попроклинав свою судьбу и лодырей санитаров, он таки взгромоздил Николая Николаевича на прежнее место. И сел отдышаться. А также промочить пересохшее горло (оно справедливо: надо же совместить полезное таскание трупов по моргу с приятным возлиянием в вечную память этих синюшных и молчаливых его товарищей, бывших потенциальных компаньонов-собутыльников). Авось, и за его вечный покой когда-нибудь поднимет тост такой же вот Тихонович...
Когда Тихонович удалился, ещё более грузно шаркая ногами, будучи утомлён физическим трудом и отяжелён сивушными парами, опять неплотно затворив за собой дверь, безмолвие в покойницкой сохранялось недолго, его нарушил сиплый, горький стон:
- Эх, зараза, жмот паршивый, - вздохнул бывший бич Горячка Белая, - склероз этого Тихоновича забери. Ну что ему стоит, хрену старому, забыть хотя бы пробку от "Столичной"? Спирт экономят - покойничков не обрабатывают. Столы и то хлоркой моют! А разве с хлорки порядочный человек забалдеет? Эх, зараза, жмот паршивый! Хоть бы пробку от "Столичной" понюхать, сединой тряхнуть...
- Молчи, черт плешивый, - опять "завелась" Борисовна, - услышит Тихонович, дверь закроет, а мне в темноте плохо видно. И башкой своей грязной нечего трясти, только вшей разбросаешь.
- Ну, Борисовна, откуда ж у мертвецов вши? Что им есть на хладном теле? - опять вступился Кузьма Кондратьевич, был он миролюбив и добр, потому и пытался защитить слабейшего.
- На твоем, может, и нечего, - огрызнулась Борисовна, - а я своей косой всегда дорожила, - и она поправила свою куцую жидкую косичку грациозным жестом светской львицы.
Горячка Белая опять захлебнулся хохотом:
- Конечно! Как же тебе косой своей не дорожить, ведьма старая! Что делать Смерти без косы своей? Чем живых-то пугать будешь без нее? Разве улыбкой своей девичьей...
Уесть больнее Викторию Борисовну было невозможно. Старая дева, она всегда обострённо вслушивалась в любые намеки на данное обстоятельство.
- Ну, ты у меня ещё пожалеешь о том, что на свет народился, - злобно зашипела она, - я тебе устрою весёлую жизнь...
- Не пугай, - храбро парировал бесстрашный пьяница, - уж я то тебя не боюсь. Или не слыхала, что пьяному и море по колено, не то, что угрозы мертвой старухи? А я за свою жизнь столько залил за воротник, что проспиртован наскрозь, меня даже мумифицировать не надо: я, как акула в формальдегиде, сохраняться буду весьма продолжительное время. Назло тебе. И покуда никому не известно, кто кого быстрее и жарче допечет. И жизнь, хоть ты и обещаешь сделать весёлой, никакой: ни грустной, ни смешной сделать не сможешь - не по вставным зубам тебе это. Только Господу Богу по силам кому бы то ни было жизнь дать. И какова эта жизнь у меня получится, про то не тебе знать...
Свара могла продолжаться сколь угодно долго - запал и порох в пороховницах у спорщиков имелся в количестве необъятном, и времени никто ограничить не мог, ибо, куда спешить покойным людям - на работу, что-ли? Но в дальнем углу вдруг замаячила вдохновенная тень. Там уже некоторое время обретался поэтический гений Степы Стихоплетова. И как раз в момент ожесточенной схватки бывшей колдовки с бывшим бомжем его посетила Муза. Или вдохновение? Театрально размахивая тощими руками, закатывая и без того глубоко запавшие глаза, он, не обращая внимания на перепалку, принялся декламировать свой новый шедевр:
Поселюсь я в доме у дороги,
Чтобы улица засматривалась в окна.
Ставни распахну и на пороге
Стоя, стану в гости зазывать.
Заходите, гости дорогие,
Разделите, люди, мою радость.
Я для вас накрыл столы резные.
Будем новоселье отмечать.
Вот огромный кубок. Несравненный
В нем хмельной напиток ароматный.
Мёд душистый, тмин и солод пенный
Я для вас всю ночь соединял.
Заходите, гости, заходите.
Пейте зелье и к столам садитесь.
Для чего живете - расскажите.
Тайну жизни вам раскрою я.
Как сиротке холодно в приюте!
Как надрывно пёс бездомный воет!
Как на свадьбе весело поёте!
Как боитесь одиноко умирать!
Есть букет в вине моем: от счастья до печали...
В жизни всё: и тмин, и хмель, и солод...
Что, гурманы, всё ли испытали?
Жизнь не слаще этого вина!
Выпито вино? Жизнь - за порогом.
Тайна жизни в том, что после жизни.
Пригласил я вас на встречу с Богом -
Тайна смерти в том, что после смерти...
Поселюсь я в доме у дороги,
Чтобы улица заглядывала в окна.
Ставни распахну и на пороге
Стану в гости всех прохожих зазывать...
- Нашёл куда зазывать! - тут же выдала рецензию Индустрия Изольдовна, - мне и там, за порогом забот хватало. Стоило ли помирать ради сомнительного удовольствия выслушивать твои опусы? Тоже мне - философ: "Тайна жизни в том, что после жизни"... Да, что ты вообще о жизни знаешь? На что, куда извёл ты свои годы, кроме траты сил и времени на сочинительство корявых (как там?) ямбов? Смысл жизни, если хочешь знать, как раз в том, чтобы прожить её не зря. Я так понимаю. Надо всё успеть попробовать, всё приобрести, всем попользоваться. Вот, как я, например. Сразу после войны дело было. Голодно. Особенно в городе. А у матери в деревне хозяйство имеется. Не ахти какое большое(выделяться из толпы тоже не резон: чья голова торчит выше других - ту и секут). Но крепенькое хозяйство-то. Ну так вот, сдох у матери поросёнок. Другие сразу бы на анализ поволокли, мол, вдруг инфекция. Или закопали бы на свалке. Я - нет! Чего ж добру пропадать? Содрала шкуру быстренько, пока соседи не прознали, да и разделала тушку на мясо. С салом, правда, повозиться пришлось. Там, под шкурой, червей кишмя кишело. Видать, потому и околел хряк наш. Так я, хоть и противно было (кто знает, что за черви?), но ножичком соскребла их, а сало засолила. В воскресенье на рынке продала. Брали за милую душу. Я ж с чесночком сделала, чтобы дух отбить. Вот тебе и смысл жизни. И хряк зря не пропал, и я пользу с него поимела. Или вот ещё случай. В погребе сметана стояла. Не знаю, как случилось, что крышка с горшка сдвинулась, но упала в сметану крыса. Крысу, конечно, достали и выкинули. Дохлая была почему-то: то-ли объелась, то-ли захлебнулась, то-ли ядом отравленная была... Не жрать же самим такую сметану. Опять отвезла на рынок. Подходит дамочка. Вся из себя интеллигентная, что ты! Пальтишко на рыбьем меху, нос уже посинел от холода, а всё старается марку держать: губки накрасила, причёску, как у артистки в кино, смастерила. Но меня не обманешь. Вижу нищету. Вот идет она по рядам, выбирает, где чуть подешевле, или где сметана погуще, чтобы не впустую последнее выкладывать. Сама при этом искренне считает, что она тут - главное лицо - покупатель, что-ты! Вот подходит эта дамочка ко мне: "Можно попробовать?" А потом: "Ах, какая у Вас сметанка чудесная, жирная..." "Конечно, жирная. Чего ж ей не быть жирной, - думаю я, - коли для себя делали", но молчу. А она нахваливает. Уже толпа собралась желающих купить "такую чудесную сметанку". Расхватали мигом. А эта дамочка всё восхищалась, меня нахваливала, дескать, я - хозяйка хорошая. Да, я и сама знаю, что хорошая. У меня ничего даром не пропадает. Вот сломалась застёжка на бусах - я, не будь дурой, бусы эти в красивую бумажку завернула и на день рождения подружке подарила. Да при этом расписала, какие это бусы хорошие, как мне их из Польши три года назад привезли, как они к любому платью подойдут. У нее глазешки разгорелись, обрадовалась, дуреха, "дорогому" подарку. А пусть их: таких лопухов всегда учить надо... Соседку ту же. Распоролась у меня юбка. От костюма. Кому-то подарить еще жалко, ей только-только два года стукнуло. Да ещё и пиджак опять же без юбки, как муж без жены... Решила починить. В мастерскую не понесла - чего деньги тратить, когда у соседки машинка швейная имеется? Попросила по-приятельски подремонтировать. Сказала, что там так, мелочь. Хотя, на самом деле, легче было бы новую сшить, чем ту, мою приводить в порядок. Ей, я это сразу просекла, не до юбки было, своих хлопот полон рот. Но отказать неудобно. Взялась заштопать. Хоть олух она порядочный, однако мастер - аккуратный. Юбку сделала - заглядение. Она новой так не выглядела. Я ж, по идее, отблагодарить должна как-то. А как? Кто-то торт бы поволок, конфеты, или ещё что, а я взяла тюбик с кремом. Не первой свежести, конечно, и пользованный уже. Но не совсем же пустой, в самом деле. Отнесла. Прикинулась дурочкой восторженной. Расписала, расхвалила какой этот крем хороший, как впитывается замечательно, ещё какую-то чушь несла. Соседке, вижу, брать выдавленный тюбик не хочется, ей, видите ли не по себе, за меня неловко стало. А я ничего не замечаю, крем нахваливаю, говорю, что дома в хозяйстве всё сгодится. Куда ей, сиротинке, податься? Взяла. Мою напористость не перешибёшь. Вроде, и квиты за юбку. Дёшево, удобно, выгодно, как на плакатах пишут.
Николая Николаевича ещё с рассказа о червях в сале начали мучить горловые спазмы, после крысы в сметане они заметно усилились, и теперь, слушая очередную историю, он думал только о том, как бы ему не уронить свою уже и так в прямом смысле упавшую репутацию публичной рвотой. Он просто ничего не слышал, кроме жалкого голоса своих измученных внутренностей.
А Индустрия Изольдовна, войдя в раж, не могла остановить поток самовосхваления. Она рассказывала случай за случаем о своей необычайной предприимчивости, изворотливости, вороватости. Так, постепенно, добралась она в своем жизнеописании до эпизода личной трагической смерти.
Рассказ довольно длинный и путанный, но любопытный.
Дело было так. В свое время молоденькая Индустрия (тогда её, правда, ровесники звали запросто - Дусей) выбирала жениха. Не по внешней красоте. И не по внутренней тоже. А по качествам совершенно иным. Ей в мужчине нравилось высокое положение, большая зарплата, перспектива роста в будущем. Нравилось, если у потенциального мужа были богатенькие или "шишковатые" родители, особенно, при отсутствии у них других детей, кроме сына. Но найти все эти качества вместе в одном человеке - оказалось задачей довольно сложной. Практически невыполнимой. Для любой другой искательницы выгодного супруга. Но не для Дуси. Ради достижения заветной мечты она могла пожертвовать всем: и собственной порядочностью, и счастливой семьёй ближайшей подруги. Она плела замысловатые интриги, расставляла ловчие сети, она пела дифирамбы тем, кого презирала, и делала гадости тем, кого уважала. Она не сидела, сложа руки, и добилась своего. Окрутила парнишку. Такого, какой по её расчётам, должен был стать идеальным мужем.
Но идеальный муж пробыл таковым, увы, не долго. От сытой жизни и отсутствия серьёзных препятствий на жизненном пути (их заранее устраняли заботливые родители) он заскучал. Потом затосковал. А потом и запил. И пил всю жизнь без отпусков, без выходных и, даже, без перерывов на обед. Так Дуся осталась "на бобах" - с мужем, но без мужа: ни девка, ни вдова, ни мужняя жена... Но рук не опустила. Сделала ставку на себя, на свои недюжинные организаторские и пробивные способности. В годы её молодости все мечтали стать инженерами, физиками, химиками... Гуманитарии были не в моде. А потому их и не хватало. Вот Индустрия Изольдовна, прикинув все возможные варианты, и пошла в педагоги.
Поступить в институт проблемы не составило - был недобор, и принимали всех, подавших заявление и не нахватавших двоек на вступительных экзаменах. Тогда среди абитуриентов даже гуляла пословица: ума нет - так топай в пед. Но она пошла в учителя не от недостатка других возможностей. Просто просчитала открывающиеся перспективы: подарки ко дню учителя и на дни рождения, поощрения от родителей тех учеников, которым необходима оценка повыше, льготы, предусмотренные для работников сферы образования и просвещения. Как училась Индустрия Изольдовна лучше не рассказывать. И каким аховым специалистом стала - тоже. Главное, что вышла из стен Альма Матер с заветным дипломом, с пропуском в гарантированное будущее. И сразу этаким Наполеоном ринулась в атаку, оккупируя полигоны учительской, порабощая территории родительских и детских душ.
Она строила окружающий мир "под себя", искореняя непокорность, культивируя лицемерие, корысть, показуху. И делала это, надо сказать, мастерски. Быстро продвинулась в завучи, подмяв под себя рычаги, да и весь пульт управления школой. Индустрия Изольдовна царила. Царила многие годы, опекая, укрепляя свою власть, оберегая собственное место под Солнцем. Но однажды всему приходит конец. Кончилось и время Индустрии Изольдовны. Её с почетом проводили на пенсию... После позорной истории с пьяным дебошем, учиненным ею в выпускной вечер. Да, приключился такой грех: не удержали тормоза, дармовая выпивка вылезла боком. Точнее, вывалилась бесчувственным бревном под стол. Оступилась. С кем не бывает? Она бы замяла этот конфуз... Но уже пришли иные времена. Антиалкогольная кампания набирала обороты. Проштрафившегося завуча убрали по-тихому на пенсию. И практически сразу забыли. Ученики и их родители перестали "случайно проходить мимо её дома", прекратился и поток презентов. Такое кардинальное изменение стиля жизни привело Индустрию Изольдовну к ещё большей жадности. Она стала экономить на всем. Даже на питании. Вдруг вспомнила всех своих прежних подруг, приятелей, одноклассников и однокашников, перезнакомилась со всеми соседями, припомнила адреса тех учеников, которым когда-то малость "пособила"... И стала методично ходить в гости, стараясь задержаться как можно дольше, чтобы и пообедать, и поужинать нахаляву. Обычно такие походы приносили полный успех. Наши люди ещё не искоренили в себе хлебосольство, стараясь отдать гостю самое лучшее...
Но иногда её визиты выпадали на праздничные дни или особые даты в семье тех, к кому она в этот раз собиралась. Приходилось подумать о подарке. Этот болезненный вопрос Индустрия Изольдовна решила для себя раз и навсегда: дарить только то, что самой уже не нужно или надоело. Так на подарки ушли все брошюрки десяти-, двадцатилетней давности, вышедшие из моды или сломанные вещи. Не подлежащие ремонту настенные часы преподнесла на новоселье старинной приятельнице. Неработающую кофемолку вручила на свадьбу дочери бывшей коллеги. На гостинцы ушли даже флакончики высохшей помады и пользованного, а потому разбавленного (чтобы по объему не заметно было) шампуня. Люди, мало знакомые с нею, недоумевали, считали ее действия чудачеством или случайной ошибкой. Хорошо знающие - старались избегать её общества.
Ещё одним неприятным моментом в оборотной стороне "гостевой медали" было желание некоторых особо общительных людей прийти с ответным визитом к ней. Конечно, чаще всего они являлись не с пустыми руками, но ведь и она оказывалась вынужденной тратиться на угощение. Поэтому своих гостей Индустрия Изольдовна принимала или по-походному - дескать, была занята чем-то чрезвычайно важным и потому не успела организовать приличное застолье, либо под вывеской: я - человек бедный, пенсионер, не могу ничего купить, вот и сегодня к чаю, к огромному сожалению, нет ничего, кроме сухарей. В исключительных случаях, когда ожидался особо важный гость, могущий пригодиться в будущем, Индустрия Изольдовна заводила пироги. В тесто продуктов уходит сравнительно немного, а начинку совсем не обязательно делать из мяса, можно картошкой обойтись.
Вот так однажды замесила она с вечера тесто. Ожидалось назавтра посещение её людьми из профкома по поводу бесплатной путевки в крымский санаторий. Замесила тесто с вечера накануне, а печь собиралась на следующий день ближе к обеду. Поэтому с утра пошла пройтись по магазинам. Поглядеть, что почем.
Вот тут надо вспомнить о муже Индустрии Изольдовны. Он, как уже было сказано, спился. Но рассудка не потерял. По крайней мере в том смысле, что вполне мог сообразить, куда спрятать от жены, или где у жены можно найти выпивку. Бутылку водки он мог найти и в мешке с крупой, и под половицей. Однажды откопал два литра спирта буквально из-под земли.
Дело в том, что Индустрия Изольдовна страдала болями в суставах, и однажды ей порекомендовали верный способ вылечиться: настоять на спирту майский цвет акации и затем натираться этим составом. Настойку-то она приготовила, проблема заключалась в другом: куда её спрятать? В доме укрыть от мужа что-либо содержащее градусы - дело безнадежное. Вот и придумала сия хитромудрая жена бутылки схоронить. В прямом смысле слова. Вышла во двор (а жила она в то лето на даче), выкопала под вишней яму, сгрузила в неё "опасный груз" и засыпала землей. А чтобы скрыть улики, взрыхлила землю вокруг всех деревьев на участке. Прошло два месяца. Внезапно возникшая дикая боль заставила Индустрию Изольдовну вспомнить про клад под вишней. Вооружившись лопатой, она вышла на земляные работы. И что бы вы думали? Когда вокруг дерева сформировалась полнопрофильная траншея, а бедная вишня стала заваливаться, потеряв опору для корней, Индустрия Изольдовна наконец устало разогнула спину, подняла глаза и... увидела в окне лукаво улыбающуюся физиономию мужа!
Но вернемся к пирогам. Пока жена была вне дома, муж даром времени не терял. Раздобыл бутылочку "плодововыгодной" и парочку пивка. Плоды пиратского набега скрыл в привычном тайнике - в духовке. Какая хозяйка догадается искать мужние тайники в своих исконно женских уголках? Спрятал и, с чувством выполненного долга, завалился спать.
А ничего не подозревающая Индустрия Изольдовна, придя домой, включила на разогрев печку и принялась лепить миниатюрные пирожки с картошкой. Когда весь противень был ими заполнен, заслонка печи открылась, и... холодный металл противня стремительно понесся на встречу с раскаленными бутылками с горючей смесью...
Индустрия Изольдовна успела увидеть ослепительную вспышку лопнувшего искристого стекла, услышать взрыв минивулкана в печи и ощутить жгучую боль выжигаемых глаз и горящего, безжалостно вспарываемого лица. Успела подумать:" Все! Пропали мои пирожки. Напрасно потратилась на продукты..." Перед тем, как погрузиться во мрак.
Теперь она совершенно искренне недоумевала: за что ей выпала такая лютая смерть? Никого не убила, не обокрала... За что?
Но почему-то никто не вызвался ей это объяснить. Никто не рвался помочь. Её вопрос завис в отчужденной тишине, как муха в киселе. Лишь бормотал себе под нос рваные строфы Стёпа Стихоплетов, он опять творил шедевр:
Жадность фраера сгубила:
Кошка мышку полюбила,
Пригласила на обед...
Кошка ела. Мышки нет.
Дважды платит лишь скупой:
Студенты дружною толпой
В инфекционку загремели...
Бесплатных завтраков поели.
Индустрия громко плачет:
Уронила в печку мячик:
"Щедрый, добрый, золотой,
Где мы встретимся с тобой?"...
- Это на что же ты намекаешь? - чрезвычайно ядовито поинтересовалась бывшая завуч у бывшего поэта.
- А шо я казав? Та я ничого и не казав зовсим, - жалобно и дурашливо заныл Степка. Покойнички сдержанно заулыбались, ожидая очередной степкиной проказы. Был он известным шалуном и балагуром. И на мраморный стол попал через свое озорство и неумеренное любопытство. Но об этом рассказ впереди. А сейчас весь морг ожидал его слова с таким вниманием, какого не удостаивался, наверное, даже Ленин на броневике в далеком семнадцатом году. И Стёпка ожидание публики оправдал. Он, имея на лице совершенно серьезное выражение, задал диковинный вопрос:
- А что, дражайшая Индустрия Изольдовна, почем нынче райские яблочки?
Она, возмущенно открыв рот для гневной тирады, задохнувшись презрительной ненавистью к "дурацкому кретину и дебильному олигофрену", от внезапности и наглости вопроса растерялась и не нашлась чем сразу сбрить молодого нахала, а потому демонстративно-надменно отвернулась к стене, проворчав: "Шизик чокнутый".
Пауза сохранялась не долго. В коммуналках состояние мира и покоя вообще призрачно и хрупко. И, конечно, весь сыр-бор начался со зловредной старухи - Виктории Борисовны из села Сомовка. Она по каким-то своим, только ей одной ведомым причинам, решила поддержать сторону Индустрии Изольдовны:
- Зря скалишься, - сообщила она как бы между прочим Степану, - встреча с родными у тебя будет не дома, а здесь.
После таких (неуместных, согласитесь, в данном случае) слов тощее лицо Степки исказило страшное подозрение, а удовлетворенная достигнутым эффектом Виктория Борисовна коварно улыбнулась и слащаво-утешительным тоном добавила:
- Зато и в дальний путь отправишься не один, и последнее земное жилище не чужими людьми населено будет. В любой ситуации есть приятная сторона...
Степан веселиться сразу перестал:
- О чём это ты вещаешь, Борисовна? - как-то даже невольно почтительно поинтересовался он.
- Да так, милок, по-стариковски - не ведаю, что говорю...
Но вся покойницкая знала: Виктория Борисовна - не просто сварливая старуха, она - колдовка высшей категории и слов на ветер не бросает. Её пророчества всегда имеют определенную почву под собой. Вот и теперь она не сказочку шептала, но бормотала под нос слова поистине таинственные:
- Да, миленький, твоя печать не только тебя припечатает...
Загадочность диалога разбудила любопытство даже у печального Николая Николаевича:
- О чём это они? - поинтересовался он у соседа Кузьмы Кондратьевича.
- Знаешь, друг, один я тебе, пожалуй, правильно всё растолковать не сумею. Точно сказать могу только одно: Степка утоп в реке, когда нырял на пляже с вышки. Остальное спроси у Борисовны, либо у него самого.
Николай Николаевич помялся, но интересующий вопрос всё же задал. И в ответ услышал захватывающую повесть. О духах, спиритах и о печати.
Итак.
Степа Стихоплетов, будучи натурой творческой, ищущей, любознательной, однажды сунул свой длинный нос туда, куда его лучше было не толкать. А именно? Он познакомился со спиритами. Спириты - люди увлекательной профессии, работа которых связана с вызовом и общением с духами. Почему профессия, почему работа? Да просто потому, что такие люди - уже не от мира сего. Они - фанатики. Они могут наплевать на уют и порядок в доме, на плохой прогноз дел на основной работе, лишь бы не прервался диалог с невидимыми собеседниками, лишь бы их не лишили столь интересного общества, как общество духов. Спиритические сеансы становятся для них основным делом, главным смыслом.
Но предприятие это весьма опасное. Казалось бы, совсем не сложно - взял табличку, прочитал необходимые заклинания, и всё готово, - вышли на общение те, кого позвали. На самом же деле, прийти может кто угодно. Прийти, назваться чужим именем, мило побеседовать, поведать массу интересной информации, а потом оставить после себя что угодно. Любой сюрприз. Каких-то гарантий, что с вами беседовал именно тот, кого вы хотели сегодня пригласить на сеанс нет никаких.
А последствия таких вызовов могут быть самыми непредсказуемыми. От подселения в вашу квартиру или дом полтергейста - "бешеного духа", до внезапной болезни вас самих или ваших близких родственников. Одним словом, рискованное это, хотя и захватывающее занятие. А интерес здесь подобен наркотику. Единожды испивший из одной чаши с духом, потом вряд ли уже захочет забыть огромную Вселенную неведомых глубин, открываемую при общении с духом. Ведь дух не ограничен бренной оболочкой тела, которое может внезапно захандрить, захотеть есть или спать. Дух не знает проблем перемещения в пространстве: ему не нужны билеты на поезд или самолет, не надо и виз, таможня и пограничники не трогают его. Он мгновенно возникает там, где захочет, или где ему нужно быть. Он всеведущ. Информационные пласты всех эпох и народов в его распоряжении, причем, любую справку он получает сразу, как только возникает вопрос. Но он так же свободно владеет и сведениями о судьбе любого конкретного человека и не только человека. От простейшей амебы до инопланетных цивилизаций, от сказаний давно исчезнувших народов до законов Космоса и параллельных миров раскинулись познания духа, и еще дальше: за грань жизни и земного бытия... Кто же пожелает добровольно отказаться от такого друга? Тут не с кровью отрывать приходится, а с чем-то куда более глубоким. Но есть еще один немаловажный момент у этой проблемы. С лукавыми встречаться никто не хочет, а вот они сами зело хотят. И делают всё, чтобы пробиться к нам, в наш мир, в нашу жизнь. Если спирит оказался в цепких объятиях представителей темного царства, то они, эти самые представители копытных приматовидных форм, попросту не дадут вычеркнуть себя из бытия в мире нашем. Они не дадут забыть о себе. А поди разберись, с кем беседуешь, если лица не видишь, голоса не слышишь, проверить истинность сказанного едва ли сможешь... Придет тёмный, назовется светлым, обманет, втянет в сомнительные делишки, или сам подселится в человека и начнет изнутри диктовать свою волю...
Естественно, спириты придумывают различные способы защиты от незваных гостей. Закатывают себя в зеркальный энергетический шарик, читают молитвы перед сеансом, заклинают именем Бога и Иисуса Христа, прожигают ладаном и кропят святой водой, чертят специальные пентаграммы, препятствующие проникновению на табличку чужих духов...
Степа нашёл, пожалуй, самый интересный способ защиты от любого зла. Не то, чтобы нашёл... А приобрел его по принципу: без меня меня женили.
Итак. Экзорцисты высокого уровня знают про так называемую "печать". Суть печати заключается в том, что экстрасенс, колдун, ведун либо ещё кто, чья работа связана с энергетическими субстанциями, потусторонними и параллельными мирами, получает защиту очень высокого уровня в виде печати над биополем. Её нельзя увидеть, не получится ощупать руками, она не давит на человека, несущего её. Проникнуть сквозь биополе, имеющего печать, никто не сможет. В этом есть и плюс, и минус. Тот, кто хочет причинить запечатанному вред, не сможет сотворить задуманное. Не удастся никаким, пусть даже самым сильнодействующим, самым изощренным способом. Зло остановится у незримой пограничной черты и будет стоять около неё годами... Но и помощь от светлых сил не пробьётся сквозь прочный барьер. Человек будет оценивать себя, свои поступки, последствия своих поступков только сам. Лишь ангел-хранитель останется "под колпаком" вместе с подопечным. Хорошо это или плохо? Кто знает... Под такой печатью, в обществе только своего собственного "Я" можно созреть душой, но можно и глубоко пасть в самолюбование, в ощущение собственной непогрешимости и исключительности...
Кто бы ни ставил над человеком печать, кто бы ни творил обряд и мистическое действо, но главный закон Космоса остаётся в силе: "Не просят - не делай". То есть печать может сформироваться только при согласии самого человека на установление её над собой. Печать будет незыблема и сверхнадежна любой срок, до тех пор, пока имеющий её, сам не захочет избавиться от дополнительной опеки. Как? Проще простого. Достаточно подумать: "Всё, печать отныне больше не существует, она разрушена мною самим по моему собственному желанию". И всё. Печать мгновенно исчезнет, растворится, словно её никогда не имелось в природе. Но в этот же самым момент, вместе с исчезновением печати, исчезнет и её охранное поле. Всё скопившееся за многие годы зло сразу набросится голодным волком на свою беззащитную жертву, если потенциальная жертва заранее не побеспокоилась о своём благополучии и не научилась познавать, побеждать и рассеивать противника.
Снять печать, в принципе, можно и без ведома её хозяина. Хитростью. Есть способ. Однако, сделать это сможет только тот, кто ставил её, и никто другой. Об этом опечатываемого предупреждают сразу, чтобы он давал себе отчет о степени возможного риска и о предполагаемом сроке существования печати. А происходит это обычно следующим образом. На опечатанного кто-то насылает зло: сглаз, порчу, наговор, приговор, проклятье, либо что-то иное из набора темного колдуна. Но результата никакого. Странным это кажется пославшему зло. Он делает следующий посыл, более мощный. Но эффект получает опять нулевой. Что такое? Почему ненавистная жертва жива, здорова, счастливо улыбается? Колдун пытается разобраться. Ведь уже и самолюбие задето... В конце концов, особо упорный искатель может добраться до первопричины. Тогда он вычислит и того, кто изготовил печать, где он живет, выяснит слабости и привычки изготовителя и попытается его подкупить. Деньгами, особыми услугами, лестью, либо ещё чем иным - это уже не важно. Важно то, что если удается "уломать" творца печати, то можно считать дело сделанным: куколка лишится привычного кокона, враждебная окружающая среда сразу примется истязать её, если она не успела стать бабочкой, не окрепла настолько, чтобы улететь или дать достойный отпор. Ну, об этом уже говорили...
Вернемся к нашим пирогам. То есть продолжим рассказ о Стёпе Стихоплётове. Светлый дух, с которым он общался уже некоторое время, однажды рассказал Степану про печать. И добавил от себя, что ближайшее будущее грозит серьёзными испытаниями и, даже, бедой. Дух сказал также, что по его просьбе одна бабка-колдовка, с которой сам Стёпка не знаком, уже начала обряд сотворения печати. Обряд этот сложный, на совершение его требуется много времени, а именно, не менее трёх суток. И Стёпе сейчас следует решить для себя: принимает он печать, или нет. Если принимает, то лишается общества самого духа и любых других духов тоже, если не принимает, то может лишиться всего-ничего: жизни... Степа подумал-подумал и принял печать.
Едва усопший поэт добрался в своем повествовании до момента сотворения печати, Виктория Борисовна внезапно вновь ожила. Она заговорила непривычно мирным речитативом, как будто рассказывала любимому внуку сказку перед сном:
- ... А бабка-колдовка в тот вечер никак не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок, ощущая смутное неудовольствие, какой-то зуд неуспокоенности от несделанного чрезвычайно важного дела. В конце концов, придя к выводу, что надо выяснить причину такого своего состояния, она встала, прошлась по всему дому, заглянула строгим ревизорским глазом во все углы, и, ничего не выяснив, решила спросить ответа у сил иных. И вот, во время медитации, своеобразного транса, получила заказ на изготовление печати одному совершенно незнакомому молодому мужчине. Причём, в ультимативной форме. С людьми она могла бы поспорить о целесообразности такой работы, но это с людьми...
Тяжко вздохнув (поспать сегодня, видимо, не удастся), бабка пошла собирать всё необходимое для совершения таинства. Ещё не зная, кто этот молодой человек, ради которого ей придётся несколько дней упорно и очень сосредоточенно трудиться (причём, бесплатно, таково было условие Высших Сил, чтобы очная встреча была исключена) и что конкретно надо делать для сотворения печати, она, тем не менее, знала, что как только приступит к своим колдовским занятиям, решение всех проблем придет само...
- Да, - растерянно и потрясенно вмешался в странно лиричное повествование Виктории Борисовны Степан, - именно так всё и было. Когда надо мной творилась печать, я видел обряд её рождения. Правда, лица бабки рассмотреть не мог, оно было как бы размыто, неясно. Хотя всё остальное было видно поразительно чётко. Как в кино. Или во сне. Бабка шаманила, приплясывала и бормотала невнятное:
- Буния... видия... гония... агния... медия... лания... карабадах..." - шептала она, перемешивая в медном горшочке на медленном огне кипящую жидкость из крови козы, добавляя туда растёртые в порошок кости лягушки. После этого следовал перерыв на 9 минут, забвение экстаза. И вот уже плывут в парах кипящей жидкости новые слова-абракадабры. Сколько времени протекло через свернувшееся пространство бабки и её незваного клиента сказать сложно: всё в мире относительно. Кому-то показалось бы, что пролетели мимо три коротких дня. А для двух незнакомых, но прочно связанных между собой людей, этот срок исчислялся веками... Слова сплетались и расплетались, менялись травы и снадобья, опускаемые в булькающее варево, таяли и вновь возникали неведомые запахи... Спёпка бредил, он смотрел сон наяву. Про то, как странная бабка бормочет странные слова, хлопочет над странным бульоном, и все это странным образом имеет отношение к нему, Степану... Он очнулся только после того, как над горшочком всплыло синеватое облако, внутри которого появился светящийся портрет нашего героя. Старая колдовка сосредоточилась, губы её зашептали быстро-быстро, изображение Степана шелохнулось, вздрогнуло, ожило... Бабка торжественно добавила в горшок главное - сердце чёрной кошки с лапками пауков в пропорции один к трём... Синее облачко истончилось и стало понемножку менять окраску на серебряный, затем золотистый цвет, а после того, как были сказаны последние слова заклинания, превратилось в яркие блестящие звёздочки, в каждой из которых было по миниатюрному живому портрету. Звёздное облачко проплыло к окну и растаяло в ночной прохладе. Исчезло на глазах единственной свидетельницы - изумленной, стареющей Луны... Система сработала...
- Ой, ха! Ой, ха-ха-ха! Ой, держите меня четверо, пока с лавки не брякнулась! Ой, не могу! Вот умора-то! - вдруг зашлась визгливым смехом Виктория Борисовна, - Красиво врёшь, касатик! Вот повеселил-то! Как, бишь, ты сказал? Сердце чёрной кошки, кровь козы, сушёные лапки лягушки и (что ещё там?) лапки пауков? Ой, ой, ну совсем уморил, живот от смеха надорву, пожалуй! Ха-ха, ха-ха-ха!
Покойницкая недоумённо вылупилась на бурно веселящуюся старуху. Её вообще трудно было понять. То вкрадчиво ласковая, то злее гремучей змеи, то ехиднее ехидны, то колючей любого ежа... Она смеялась, всхлипывала, всхрюкивала и издавала целую гамму других не менее отвратительных звуков. Слёзы текли по дряблым морщинистым щекам целыми ручьями и звонко разбивались о мрамор стола. Остальные покойнички прижухли: если Борисовна радуется, то верная примета - это не к добру. Но, как внезапно начался приступ веселья у старой, он так же внезапно и прекратился. Она сухими синюшными кулачками отерла глаза и сказала совершенно спокойным тоном официального сообщения:
- Молодой человек, это я изготовила печать. Правда, совершенно иным способом. Но в данном случае художественное преувеличение не помешало. Оно скорее украсило рассказ обо мне, за что я выражаю Вам искреннюю благодарность. Хотя, по большому счету, должна сказать, что даже столь талантливо исполненная реклама мне не нужна. Опоздал, касатик. Усопла я уже...
... Когда Стёпка оправился от потрясения, он досказал свою историю.
Вместе с печатью он получил долгожданную веру в сильнейшую из защит и перестал печалиться. Чего печалиться, коли хворобы нет? И откуда взяться хворобе, если не липнет ни колдовство, ни сглаз, ни порча? Гуляй по миру смело, все пути-дороги открыты, впитывай впечатления, общайся с любыми интересными тебе людьми, не беспокойся о следующем дне - он непременно будет и будет таким, каким ты сделаешь его сам, без разных случайных нелепостей и досадных случайностей. Как говорится, - твори, выдумывай, пробуй. И Степа "оторвался": он купался в ощущениях полноты жизни; он писал ночами гениальные поэмы и вскрывал язвы бытия днем; утро или вечер могли обнаружить его и на званом приеме, и где-нибудь под забором... Да, Стёпа поверил в свою счастливую звезду. Теперь он ничего не боялся: ни землетрясения, ни своего начальника, ни котлет в столовой. Он стал осознавать свою неуязвимость. Единственное, чего ему недоставало, так это общения с добрым старым знакомым. Каким? Что за вопрос? Ведь Степа был спиритом...
И вот однажды наступил роковой день, когда Степа решил-таки проверить, точно ли, что к нему "под колпак" ну никто-никто не может пробраться? А вдруг его знакомый дух, организовав для него печать, обговорил в графе особых условий возможность своего проникновения под печать? А Степа, ничего не зная об этом, уже потерял массу времени? Особой надежды на успех предприятия не было, ведь Степа уже успел убедиться в надежности невидимой защиты, но... Попытка - не пытка. Вдруг да получится?
... Сеанс получился. К сожалению. Дух на таблицу пришёл. И сказал, что никакой печати в природе не существует и не существовало никогда. А в тот последний раз, когда Степан беседовал с табличкой, он недостаточно тщательно защитился и не слишком старательно проверил, с кем имеет дело, и... Вот именно, на таблицу пришёл другой дух, не слишком сильный, но и не слабенький и талантливо сыграл под того, кого вызывали на самом деле. Сыграл настолько хорошо, что сумел убедить Стёпу в существовании печати и, таким образом, смог лишить светлого духа возможности общения с ним, Стёпой...
Всё. Прочный мир спокойной уверенности рухнул. Рухнул безвозвратно. На Стёпу градом посыпались неприятности: скандалы на работе, неурядицы дома, досадные раздоры с лучшими друзьями-приятелями. Исчез фарт. Самые нелепые приключения теперь стерегли его за каждым углом. Если он стоял в очереди, то как раз перед ним товар заканчивался. Если он шёл на важную встречу или свидание, то на его костюм либо выплёскивали тухлую воду из неведомого окна, либо мимо пролетающая птичка роняла жидкое удобрение, либо окатывал грязной водой из-под колес вынырнувший откуда ни возьмись грузовик. Если целая толпа шла пообедать в ближайшее кафе, то только он один рисковал серьезно отравиться самым безобидным блюдом. И так во всём. Французская кинокартина "Невезучие" стал его любимым фильмом.
Однажды, перед майскими праздниками, их местный богемный кружок собрался на природу. Шашлыки, открытие купального сезона, рыбалка с ухой, посиделки у костра с чтением стихов и пением песен под гитару... Дни выдались на редкость жаркими, по-летнему солнечными. Компания тоже подобралась что надо. Стёпа уже предвкушал восторг прекрасной половины по поводу своих стихов и собственной гениальной личности. Он предощущал вкус душистой ухи, насыщенной запахами свежей рыбы, острой приправы и дымом костра. Он хотел понежиться на молодой травке. Хотел вволю наговориться, наспориться со своими давними друзьями-соперниками по перу...
Но зачем судьбу пытал,
А потом себе внушал?
Себя картам доверял,
Но путей не изменял?
Да, именно так всё и случилось. За день до выезда на просторы вольного воздуха и молодой зелени довелось Степану проходить мимо дома своей одноклассницы, когда-то страстно и безответно в него влюбленной. Воспоминания сладостно защемили сердце, и Стёпа, глубоко и грустно вздохнув по прошедшим дням бесшабашной юности, вдруг решил заглянуть в гости к бывшей воздыхательнице и поклоннице. Как решил, так и поступил. Стремительно поднялся по ступеням и позвонил в нужную дверь. Не известно, о чем бы он стал говорить с девушкой, если бы она оказалось дома одна. Но на Стёпин звонок из дверей вышел молодой парень атлетического сложения и спросил в лоб, без обиняков:
- Вам кого? Прошлось Стёпе оправдывать свой приход тем, что класс-де готовится к юбилею выпуска из родных пенат любимой школы, и он-де пришёл с организационными вопросами по этому важному поводу.
- Странно, что жена ничего мне не говорила об этом важном поводе, - подозрительно проговорил накачанный потомок Аполлона, но, внушительно поиграв внушительными мышцами, все же посторонился, - Прошу.
Куда податься бедному Степану? Не знал он, что его былая поклонница не блюла смиренной верности своей первой любви и давно уже променяла её на уют семейного очага, выйдя замуж за культуриста Эдика. Не знал. И теперь вынужден был делать хорошую мину при плохой игре. Вошёл, поздоровался. Проблеял что-то про вечер встречи выпускников. И растерялся: что же делать дальше? Но Эдик внезапно взял инициативу в свои крепкие руки и пригласил попить чаю.
За столом атмосфера разрядилась. Они стали вспоминать школу, детские шалости, учителей и однокашников. Они почти что подружились, и Эдик предложил:
- А хочешь, жена тебе погадает? - он с таким трепетом и гордостью выговаривал слово "жена", что было совершенно ясно, что они обожают друг друга, и третий, пусть это будет даже Степан, лишний.
Стёпа сказал, что уже спешит по делам, но... из вежливости согласился. Так как Эдик настаивал. Даже рассказал романтическую историю своей любви. Дело в том, что как раз будущая жена нагадала ему на картах и недалёкую свадьбу, и счастливую семью. С тех самых пор, уверовав в силу предсказания судьбы на картах, брошенных рукой его дражайшей половины, Эдик всегда предлагал друзьям и знакомым погадать на удачу.
- Ну, так и быть. Погадайте. По-быстрому, ладно? - и Степа присел послушать свой ближайший прогноз.
Карты веером разлетелись по столу. Взглянув на них и не говоря ни слова, молодая гадалка вновь собрала их в колоду и, тщательно перемешав, снова разбросила перед собой. Нервно хихикнув, недоуменно пожав плечами, она показала карты мужу и опять принялась собирать их со стола. Заинтригованный Стёпа не выдержал:
- Да, что там такое?
Что день грядущий мне готовит?
О чём не ведает толпа?
"Судьбе никто не прекословит", -
Цыганка юная рекла...
Реки и мне мою судьбу, цыганка юная...
Но 'цыганка юная' с ответом не торопилась. Она, не спеша, очень внимательно и старательно раскладывала карты, шепотом проговаривая выпавшие. И вдруг, после очередной, пробормотала потрясенно:
- Ничего не понимаю. Уже третий раз выпадает дорога, ведущая к скорой смерти...
... На следующий день Степан поехал на шашлыки и... утонул.
В холодной воде свело судорогой ноги, и поэт Стихоплетов спустя несколько часов обрел временное пристанище в покойницкой.
Вот, как будто бы, и вся история. Вся, да не вся. Про печать не все понятно. Была она, или нет? Если не было, то почему случился период фантастического везения, закончившийся безвременной кончиной? Если была, то кто и почему снял печать?
- Кто? Кто? - заворчала Виктория Борисовна, - Ктокало бестолковый. Сам себя печати-то и лишил.
- Как это? - поразился утопший поэт.
- Обыкновенно. Пока веришь в себя, пока убеждён в своих силах и в своей удаче, никто и ничто тебя не сумеет сбить с колеи Фортуны. Как испугался чего, лапки опустил, веру потерял - получай свою долю горестей и неприятностей, тех, что раньше проходили мимо, не замечая тебя. Вера - великая вещь. Только кто во что верит... Кто-то в золотого тельца. Кто-то - в непосредственного начальника. Кто-то - в чудо. Кто-то в собственные руки... Каждому и воздается по вере его. А ты, Степка, - дурак! Зачем за двумя зайцами погнался?
- За двумя зайцами? - оторопело переспросил Степан,- Ну, я погнался - я и пострадал. А что за угрозы моим близким? - уже более грозно потребовал он ответа.
Николай Николаевич опасливо покосился на неё и пододвинулся поближе к краю стола. Он тихонечко подтянулся к Кузьме Кондратьевичу и шепотком спросил:
- А как это Борисовна угодила в нашу компанию смертных? Всё знает, всё может и, тем не менее, от себя беду не отвела?
- Да, знаешь, друг, её биография типична для любой колдовки. Погубило её собственное зло. Сейчас она увлечётся склокой с Горячкой Белой и я тебе расскажу её историю.
А склока уже вызрела. Виктория Борисовна обид не забывала и не прощала. Пока Степан излагаю свою приключенческо-фантастическую поветь о печати, она обдумала ответные действия в отношении Горячки Белой. Обдумала. И теперь приступила к активным ответным действиям. С нежнейшей улыбкой прекрасной нимфы, ласковым, ангельским голоском она очень кротко посочувствовала:
- О, Боже! Как мне жаль тебя, бедная Горячка! И при жизни-то тебе не везло, сиротинушке, и по смерти добра не дождёшься...
- Это почему же? - Естественно, поинтересовался бывший алкаш.
- Да всё потому, родненький, что имени своего не ведаешь. Стало быть, и святого-покровителя не знаешь, не найдёшь. Заступиться за тебя, горемычного, будет некому. И загремишь ты, соколик, на веки вечные, до скончания времён примерно туда же, где мне местечко уготовано. А уж я расстараюсь ради дружка закадычного: тебе местечко потеплее подыщу. В котле, да в смоле кипящей, - и Борисовна, довольная собой и своим спичем громко, злобно, визгливо захохотала, - Просить, рыдать-умолять будешь, чтобы мучения, хотя бы ценой конца твоей вечной души прекратили..., - Она собиралась добавить ещё что-то не менее язвительное, но её потенциальный сосед по котлу совсем не по-джентельменски перебил:
- Минуточку, не гони волну, подружка. И не пугай - пуганный уже, живых не боялся, а мертвяков страшиться - и вовсе грех. Тем более, тебя... Бедненький, говоришь? В смоле, говоришь, рыдать веки-вечные буду? Да, нет! Не придется тебе обо мне заботу ещё и там проявлять. Обойдусь. Да, я пропил свою жизнь, потерял её среди пустых бутылок и пьяных скандалов. Но гадостей людям не желал. И специально, нарочно не делал их никогда. В отличие от тебя, бравшей за чьё-то горе ещё и деньги. Не равняй меня с собой, ведьма! Не ты - судья, слава Богу. Не тебе и решать про степень моей вины. А святого-покровителя я на суде встречу. Обязательно встречу. Мать свою я помню, значит, узнаю её. А уж она-то имя моё не забыла. И ангел-хранитель мой в беде меня не бросит и угольков, как некоторые доброхоты, подсыпать в винный подвал моего прошлого не станет. Наоборот, поможет. А кто поможет тебе? Ведь от Бога ты ещё при жизни отреклась. Так что, не каркай, старая. И не кичься своей исключительностью. Те силы, коим ты так верно служила, тебя самую не пощадят, на работу к себе в контору не возьмут, а заставят, как прочих грешников, испить полную чашу страданий. Даже больше: они на тебя работали - заплатишь столько, сколько никто другой! Нет, я тебе зла не желаю. Но, знай: любой подзаборный, синий, вонючий, распоследний алкаш - выше и лучше наипервейшей колдовки. Чище и безвиннее!
Никто не ожидал от Горячки такого пыла, такого темперамента и совершенства речи. Адвокат всей пьяной братии выступил исключительно успешно. Слушатели разразились бурной овацией и криками: "Браво! Ура Горячке! Пригвоздим колдовок к позорному столбу!". Последнее воззвание принадлежало, конечно же, Степану. Он предложил вниманию масс очередной стихотворный опус. Эдакую картинку с натуры:
Любой алкаш горячки белой
Боится больше, чем конца.
Но наш алкаш - Горячка - смелый.
И в морге брань его крепка.
Зато:
Виктория Борисовна -
Милейшая старушка.
Она не тать ехидная -
Наивная простушка...
"Наивная простушка" взорвалась не хуже водородной бомбы. Угрозы, проклятия посыпались, как из рога изобилия... А Кузьма Кондратьевич, воспользовавшись всеобщей суматохой, поведал Николаю Николаевичу вот такую историю:
Виктория Борисовна родилась давно. Когда точно - Кузьма Кондратьевич не знал, да, впрочем, это и не важно - когда. Отца у неё не было. Точнее, был когда-то, но по пьяному делу угорел. И мать всю нерастраченную любовь, все силы положила на дочь. А дочка росла ребёнком смышленым, симпатичным, шустрым. Трудно было пройти равнодушно мимо столь очаровательного создания, каким была сия девочка. Девочка-припевочка. Как с картинки. Черноглазая, белозубая, губки коралловые бантики, щечки с ямочкой... Ею любовались, её ставили в пример, она сама привыкла быть первой, этаким образцом и совершенством... Но время шло. И как-то вдруг оказалось, что есть умнее, красивее (с точки зрения других, не её, разумеется). Добрые дурнушки повыходили замуж, нарожали детей. Стирки, уборки, готовка, грязная посуда... Нет, не для неё такой удел. И всё же досадно: 'этих' разобрали, а её принц где? Честолюбивые умницы ушли в науки и бизнес. Но наука - скучно. Бизнес? Деньги, риск, азарт - привлекательно, но ответственность, ежедневность напряга... Для модельной карьеры с вечным прогибанием под мнение других она, уж точно, не годилась. Ей требовалось почитание, преклонение и свобода от... От чего? Да, от многого: от бытовых проблем, от необходимости под кого-то подстраиваться, от закабалённости работой или семьёй... А как жить с такими-то запросами? Оказалось: легко! Люди в большинстве своём в эзотерике не сведущи, а страх и вера в чудо - прекрасные рычаги в манипуляции клиентами. Бог рядом: в доме своём - храме, в каждой душе... А люди бегут к знахарке, ворожее, или вот к ней. По началу экстравагантная специальность была скорее маской: как в цирке фокусник - всё понарошку, но постепенно появились книги, навыки, работающие техники... И она сама поверила в особый дар, которым и пользовалась по собственному усмотрению: этому - помочь, этого - запугать, на этого - повесить что требуется или что захотелось. Силы росли, популярность и страх её гнева - тоже. Это льстило и приносило стабильный доход. Но в зеркале вдруг стали заметны дефекты отражения: не так хотелось выглядеть, не так... Она окружила себя мужчинами, не считаясь со свободой их выбора, главное - ей так хотелось. Но до брака дело так и не дошло: или надоедали, или умирали. А вы что хотели? Кто-то должен платить... Она стала Борисовной, то есть уже достаточно зрелой, чтобы задуматься о финале: кому дар передать (умирать долго и мучительно не хотелось), как от посмертной расплаты уйти (здесь, в этом мире, нашла способ, как жить, неужели не придумает варианта для посмертной реабилитации?)? Нужна была добровольная жертва, чтобы сама захотела всё взять на себя. И тут оказалось, что добровольцев нет: страх и любовь - не одно и то же. Не всё можно сделать из страха. А любви на принуждении не построишь. Она попыталась любовь купить: того проспонсировать, этого простимулировать... Но альфонс на чувства не способен - он приспособленец. Виктория Борисовна, наконец, по-настоящему испугалась. В церковь побежала: не на исповедь пока, а так, присмотреться... Что было?! Она молодой ночами на кладбище 'заряжаться' не боялась ходить, но тут... Тут она в самом деле уверилась в силе тех сил, которыми, как раньше думала, она пользовалась. Оказывается, пользовались ею... И теперь диктовали всё, что хотели... И то, чем пугали, не могло не испугать... И кому пожалуешься? И у кого помощи попросишь? Каждый сам - творец своей судьбы. А в её случае ни смена фамилии, ни пластическая операция никого в заблуждение не введут. Ох, и побежала бы каяться, да не чёрная кошка дорогу перебежала, самосвал старушку переехал... Каждому, как говорится, своё, то есть по заслугам.
- По заслугам, - повторил Кузьма Кондратьевич и как-то пригорюнился, видимо, личные заслуги принялся предварительно взвешивать на весах своей совести. Николай Николаевич ужасно хотел спросить его о причинах безвременной смерти и местонахождении недостающей руки, но, понимая несвоевременность вопроса, лишь попытался поддержать:
- Всё проходит, пройдёт и это. Так, кажется, говорил Соломон.
Все присутствующие разом повернулись, и выражение их лиц потрясло Николая Николаевича. Похоже, его невинная привычка в сложных ситуациях цитировать великих, здесь оказалась неуместной.
- Проходит? Для кого? Для живых, пока живы? А для нас? Где сейчас тот Соломон? Что будет с нами? - отказался от привычки выражать мысли рифмами Степан.
- Да, я ничего такого... Просто, к слову...
- Точно! - обрадовался непонятно чему молодой поэт, - вначале было слово. И всё произошло по слову Его. 'Отче наш, иже еси на небеси...', - неожиданно красиво запел Степан. Обитатели покойницкой неслаженно, но, на удивление истово подхватили:
- Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое...
И тут случилось чудо. Двери в морг распахнулись и с напевом: 'Да будет воля Твоя...', - вместе с родными Степана вошёл, размахивая кадилом, нарядно одетый батюшка. На лице Степана замерла счастливая улыбка. А все присутствующие кто вслух, кто про себя продолжали петь слова молитвы. И жизнь вечная, жизнь души больше не пугала поющих.