Аннотация: это, как и большая часть прозы, основано на реальных событиях, произошедших во сне выкладываю по просьбе благодарных читателей, друзей и участников
Глава 1.
Выпускной.
Закон таков - я лотоса бутон
в одном из множества миров.
И если будет сорван он,
в другом - я лотоса бутон.
Лишь малые крупинки времени можно отскрести себе от вечности, чтобы подумать о том, что мы отдаем ей и что получаем. И это - всего лишь её крупинки. Возможно ли хоть что-то рассмотреть в них, пока они сверкают на ладони? Не по своей воле я стал для себя подобием калейдоскопа. Либо время поворачивает меня, либо сам я пытаюсь раскачать груду разноцветных воспоминаний. В призме зеркал памяти они выдают мне узоры событий былого. Их я рассматриваю каждый раз по-новому, и постоянно возвращаюсь к ним. Последнее, что привело меня на эту койку - авантюра, что, конечно же, неудивительно; лишь немного досадно, что авторство мне не принадлежит. Так распорядилась судьба. У нее всегда для нас есть про запас своя кучка цветного песка.
Молочный туман прошлого утягивает мою память жгутом накопившейся усталости. Длинная очередь дней-близнецов, перевитых волосяной сетью сестриц-ночей, перемешались в клубок сонных и бессонных суток. Их электричество вкрадчиво скворчит в выключателях, мигает в стартерах люминесцентных ламп, шуршит в жестких дисках запыленных компьютеров и сочиняет новые сонаты бесшумных световых сигналов в вечно мигающих свитчах.
Невидимый чёрный свет играет в помещениях с тенями и бликами. И калейдоскоп внезапно фиксируется на последнем месте работы. Я должен бы осознавать, как сильно я устал, но сама мысль кажется мне слишком обычной, ибо в этом непролазном рутинном говнище я выделил свою струйку полезного продукта, приносящего и доход, и безмерное удовлетворение. Я мог бы даже сказать, что плоды моего труда должны быть сравнимы с тонкими потеками мумиё на скалах, возвышающихся над просторами пузырей мирового фекального океана. Возможно, эта метафора немного плоская и вызывающая, но именно такой представляется мне непролазная усталость тех серых дней.
Но в итоге всё выходит не так уж и уныло, как кажется на первый взгляд. Моя изобретательность мажет бальзамом по раздраженным нервам, когда среди голодных стяжателей я получаю свою "сверхприбыль", свой сверх оригинальный кайф, имея свою уникальную клиентуру. Маленький город задыхается от свор мелко тявкающих бизнесменов, рвущих любую возможность получить доход, не давая ей вырасти, принести плоды или хотя бы родиться в качестве идеи. Шкуры неубитых медведей становятся клочками большого роящегося призрака замыслов, им не судьба обозначиться даже в словесных формулах. Конкуренция на зачатие идеи с каждым днём становится намного жёстче, чем на право выдрать свой кусок. Голодная слюна перемешивается с мечтами о медвежьих шерстинках и увлажняет пыль. Я не окунаюсь во всё это. Я совместил свои способности, навыки и связи с жадностью предприимчивых говно-акул и весьма успешно использую их порочные наклонности для получения выгоды, куража, в итоге же в угоду собственному самолюбию. Я полагаю, что все, кто "нашел своё место в жизни" не лучше тех, кого они презирают как "неудачников". Им повезло оказаться в том месте, где кормёжка обильнее благодаря социальной мимикрии.
Покорнейше прошу прощения у всех, кто отождествляет больное эго с призванием, у всех, кто любит свои родные и умирающие города. Многие ли тешат себя тем, что его увлечение, призвание и заработок - образец персонального триединства? Чем можно заниматься в городишке, где половина завязла в родственных, а другая половина - в долговых узах? В городишке, где все слиплись в один склизкий клубок любезно улыбающихся червей, старающихся залезть поглубже в тушу умирающего монстра. Некогда он был добрым, щедрым волшебником, дирижирующим кружением тысяч светящихся мотыльков.
Территория ремесленников, торговцев, промышленников незаметно для всех постарела, сдулась, умерла. Она так медленно разлагается, что шевеление её принимается за жизнь, а выброс очередной порции гнилостных газов - за выдох. Все жухлые мотыльки, незаметно обернулись в трупных паразитов, ради взаимопонимания и гармонии с окружающей средой. Рыночный гул, заводские звуки и шум дорог - всё сильно усохло и сжалось до едва слышного шелеста насекомых в пустых коробках и ящиках.
Теперь Вам совсем уже несложно догадаться, что именно на гармонии я и зарабатываю. А венец гармонии во все времена был представлен в искусстве, в его лучших образцах. И если эти образцы способны достойно звучать, помимо своей совершенной формы, - они бесценны. Однако в той выгребной яме, которую представляет наш город, даже неповторимые шедевры имеют свою цену. Несоизмеримую с настоящей, но достаточную, чтобы пойти на компромисс со всеми своими высокими принципами и плотненько занять эту нишу, целиком и полностью посвятив ей всего себя.
Ни для кого не секрет, что самое прекрасное, созданное когда-либо человеком, - это скрипки. Так же закономерно, что и у совершенства есть свои мыслимые пределы, если вы сможете это представить, если прикоснетесь хотя бы к его отзвуку или дуновению... рано или поздно прекрасное вытянет и вас из любого низменного состояния, даже из клокочукщего мирового фекального океана.
Именно поэтому теперь у меня есть другой океан, в котором я нахожусь. Как величайший пророк, по собственной воле я застрял между жизнью и смертью в чистой пустоте. Неугасающее сознание раз за разом, все более туманно, прокручивает пролетающие эпизоды, зеркала памяти попеременно тускнеют, а я раз за разом просматриваю всю свою жизнь и опять оказываюсь здесь, где я жду друга, который выдернет меня из этой комы.
Точно сказать невозможно, но, скорее всего, раз в неделю открывается плотная дверь, щёлкает замок, и о моем здоровье справляется посторонний человек. Он подробно инструктирует смотрящих за мной о том, как надлежит поступать, если я открою глаза и заговорю. Но мне этого не надо. Я не открываю глаза: я жду друга. Он должен появиться. Аппарат мерно пищит, утверждая, что мое сердце бьется. Я уверен, что остановиться ему не дадут, потому что о моем здоровье беспокоится посторонний человек. Он хочет отомстить за смерть своего напарника и узнать, где золото. До тупости обыденно, но смерть неотомщённого друга и схрон с золотом во все времена были твёрдой гарантией и защитой от преждевременной кончины.
Заинтересованное лицо не даст мне умереть. И тот, кто наблюдает за ним, и все остальные, в порядке очередности. Стена мрачных серых лиц протыкает тьму и, подобно стае молодых бойцовских псов, думает, что отодвигает сумрачный рубеж, охраняя мое тело от тьмы, в глубине которой кто-то холодно ухмыляется и совершенно никуда не спешит. Мне даже кажется, что иногда он курит, потому что уже долго ничего не происходит. Но он не спешит - последнее слово всегда за ним. Он с удовольствием добавляет к двум светящимся точкам своих глаз третий огонёк, с тонкой струйкой ядовитого дыма. "В очередь, сучьи ублюдки..." - среди облаков дыма скворчит его грозный голос. Он медленно ждёт и наблюдает как их мышцы свиваются в напряженные узлы, в своих глазах они пытаются вызвать грозный огонь, их подлые сердца трепещут и ждут момента отмщения. Они сопят и неровно дышат. Из всего этого генерируется некое праведно-нервическое поле, граничащее с холодным океаном небытия. На этой границе и мёртвый бы проникся идеей воскрешения, но я спокоен: писк автомата, дублирующего мой пульс, и мысль о друге меня успокаивают. Меня пока что не подводило ни сердце, ни друзья. Размеренный писк позволяет мне вновь и вновь понять, что я живу, потому что вновь могу убежать от них в свой собственный белый океан, впасть в свою персональную кому.
Я вижу тот самый день. Вся рутина, сгущающая в венах усталость, наматывалась на холодный костыль предчувствий. В этом клубке где-то запутались поседевшая интуиция и запуганная память. Но все свои опасения я невольно придушил при виде этих двух творений.
Инструменты Амати и Страдивари не были в числе особенных заказов. Давно уже никто не делал особенную паузу и не поднимал палец, произнося фамилии этих мастеров. Что, естественно, придавало большее значение и вес моим особенным предложениям. Кажется, все известные заказчики насытились стандартными классическими запросами. Обращений поубавилось, но в игру вступили совершенно новые образцы. Я точно помню этот момент. Это не побасёнки Морфея и не отголоски анекдотов Аида, я точно помню, как сам держал в руках эти две скрипки. У них не было даже имен. Никто не мог предположить насколько они связаны с оккультными направлениями и должны ли существовать вообще. В тот день, когда на меня была возложена задача реорганизации офисной сети и отдела учёта, именно в этот день я всё задвинул на задний план, с тем, чтобы принять и рассмотреть прибывшие экземпляры. Никто в конторе и думать не смел упрекать меня за срыв насущных задач, напрямую выводящих предприятие на новый уровень. Ибо успех бизнеса наполовину зависел от "хороших рисовок", тех, которые "дороже денег", от репутации фирмы, куда приходят "большие люди". Многие фирмы хотели бы иметь счастье предоставлять частичную занятость дорогому и уважаемому антиквару. Именно поэтому за условный оклад я использовал их помещение для своего любимого дела. Проверенный курьер с репутацией классического чистильщика с бесшумной походкой также добавлял в копилку моего портрета колорит загадочного. Работал он только со мной, и для других характер его грузов и цены были за гранью понимания. Ещё больше был непонятен его старомодный классический стиль костюма и непонятно каким образом сохранившийся британский автомобиль середины прошлого века.
Он доставил два тяжёлых и больших футляра. Один был обтянут выбеленной кожей электрического ската. Золотые замки и петли. Внутри жила скрипка-альт. Изготовленная, на первый взгляд, с нарушением всех правил, покрытая белым лаком, с вызывающим грифом из чёрного дерева. Красавица, каких я доселе не видывал, однако покупатель на неё был не совсем "мой". Его подогнали по связям от офисного начальства, которое, естественно, не знало всех тонкостей сделок подобного рода и не смогло грамотно организовать встречу. В результате этот экземпляр должен был остаться у меня на передержку. Второй футляр кричаще красного цвета, судя по размерам, также обещал представить скрипку-альт. Он был обтянут крокодиловой кожей. Такой вот, с первого взгляда гротескный, красный крокодил, с фурнитурой немного поскромнее, из латуни, открыл моему взору то, что заставило открыть рот. Похоже, создатель этого произведения решил поиронизировать на темы историй о музыкантах, напрямую связанных с потусторонним миром. Он воплотил в жизнь легенду о том, что сатанинский инструмент должен питаться живой кровью. Деки создавали иллюзию усохшего тела, с выпирающими из-под кожи ребрами и позвонками. Гриф также был приукрашен изысками и намеками на мумифицированную конечность. Неровный по своей прозрачности красный лак дополнял антураж легенды. Его хотелось потрогать, и подсознательно я ждал, что пальцы прилипнут к едва свернувшейся крови. Обеих красавиц дополняли смычки под стать их телам. Они созданы не для игры с листа - они должны вытягивать остатки истерзанной души, если окажутся в руках понимающего музыканта, который превратит все ваши страхи и сомнения в один светлый утекающий от Вас по серебряной нити последний выдох. Тут я впервые задумался о том, сколько это должно стоить на самом деле, и каковы могут быть последствия невыполнения контракта, а также о том, что стоимость товара обратно пропорциональна ценности жизни того, кто держит его в настоящий момент в своих руках. По этой самой причине я был сильно расстроен тем фактом, что в конторе мне отказались предоставить в пользование оружейный сейф.
После долгих препирательств я решил взять скрипки на личную передержку, решив пересмотреть договоренность с фирмой по процентам с продаж.
Обе красавицы прилегли на заднем сиденье. Поэтому я не поехал ни на парковку, ни к женщине. На тот вечер оставался лишь один достойный вариант - "Старый особняк" - закрытый клуб джентльменов местного разлива. В нём я мог пребывать сколь угодно долго, не беспокоясь ни за машину, ни за то, что пропущу приезд покупателя. Так сложилось, что и для него это была единственно возможная приличная гостиница. И этот же вечер стал роковым, потому что, как говорится, я встретил Её. Не каждой женщине дозволяется входить в Особняк без сопровождения и без чётко сформулированного делового предложения. Но эта особа прочно привлекла мое внимание. Сколько я её наблюдал, столько она оставалась одна, и точно не спешила ни к кому обращаться. Поэтому я решил пренебречь правилами клуба и подойти познакомиться.
Первое впечатление, помимо внешности, принесло сильное разочарование. Мошенников я определяю сразу, а эта девушка ещё и поспешила открыто в этом признаться. Начала свой длинный монолог про великолепную идею. И чем дольше она тараторила в своей особо вкрадчивой манере, тем отчетливее я понимал, что прошлое никогда меня не отпустит. Одновременно с этим желаннее и ближе к реальности становилась мысль оставить у себя эти две скрипки и, до кучи, получить неплохой доход. Конечно же, об этом она не знала и не должна была знать, и я, как бы созерцая её мастерство убеждения, прокручивал про себя варианты завлечения в её авантюру своих покупателей. С их игрой и мои риски будут меньше, и доля от конечного результата возрастёт. Что же касается гарантий, что меня самого не используют как клиента, то это - мои знания, которые ей действительно пригодятся. Для неё я определенно представлял ценность и как специалист в экономике, и как знаток местных нравов. Эти небольшие соображения оформлялись у меня в голове. Я ждал, что её изложение в итоге должно было показать уровень её открытости передо мной. Все зависело от того, вскроет ли она мне конечную цель авантюры. Я уже понимал, что окончательный ход спрятан тузом в её рукаве, и что она не простая, а как минимум сильная мошенница, потому что работает в одиночку, и не первый год. Её опрометчивая наивность была мнимой и становилась первым ключом к доверию, которое так часто кормит нашу братию. "Здравствуйте, я мошенница! Позвольте, я Вас обману? - Хо-хо, милочка, ну попробуйте!.."
И уже в этот момент надо было знать, как играть свою роль. К счастью, я очень ясно понимал, что играть мне надо так тонко, чтобы она не смогла определить мой стаж и распознать мою игру.
Её схема сводилась к организации всё той же финансовой пирамиды. Сложность была лишь том, что в таком мелком городке невозможно тянуть доход через выплаты первым членам, обдирая последних. Невозможно было подкинуть в новой обёртке сверх-идею прожжёным и изрядно изголодавшимся псам. У них невозможно было хоть что-то вырвать или выманить. Их можно было лишь собрать в стаю и уверить, что вместе они - сила. А сила их была в том, что у них пока что оставалось - готовность задушить кого-то вне стаи. Ещё они сильно жаждали стабильности в получении новых жертв. Гостья Особняка своим появлением уже выдала намерение что-то предложить, но делать это от своего имени она явно не хотела. В данном контексте я тоже выступал для сограждан не в лучшем качестве. Мы хорошенько обсудили и этот момент. Поэтому до появления моих покупателей мы с ней договорились разыграть внезапно вспыхнувшую страсть: "Гарсон! Два красных и машину ко входу".
У меня всё прошло как и предполагалось. С такой затеей я мог рискнуть запереть скрипки в своём хранилище и углубиться в проработку плана. В итоге, ближе к утру, весьма прозрачная идея была готова. Под вывеской "Исторический фонд" она представляла из себя некую смесь кассы взаимопомощи и антикварного салона с жирными паевыми взносами. Доли распределялись таким образом, что у участников постепенно возрастал азарт на конвертацию своих вложений в изделия из драгметаллов. И чем большую историческую ценность представляли изделия, тем большими привилегиями пользовались участники. Вложения, котировавшиеся как историческая ценность, могли иметь привязку к участнику, и он становился потенциальным учредителем будущего музея. Ну а денежные ссуды, которые, согласно правилам, могли раздавать участники прямо из фонда под свою ответственность, создавали ощущение движения. В окончании, для протокола, каждый мог надеяться на выход из фонда с умопомрачительно дорогими золотыми экспонатами и с хорошим довеском в виде наработанных процентов или же мог просто пассивно стричь купоны с немалым номиналом до конца своих дней.
Стоимость фонда складывалась из средних рыночных цен на предметы искусства, поэтому цифры для участников были более чем привлекательны. Пока что я не мог понять какой навар с этого получала наша красотка, кроме заявленных наработанных процентов, которые именно для неё выходили оскорбительно невысокими. Но, предвосхищая мои подозрения, она заявила, что не все выживают в таком роскошном бизнесе и, в итоге, это должно превратиться в новую свару, которую давно не наблюдали в этом городе. Это гипотетически могло служить объяснением роста её доли в предприятии. Мне же с трудом верилось, что она сможет наложить свою мелкую ручку на то, за чем следят такие матёрые звери. Скорее всего, она собиралась вывести из фонда золотой лом, не имевший никакой исторической ценности, в виде ссуды, ибо только лом не имел завышенной цены. Хотя, кто знает каковы были её планы...
Собрание мы провели через два дня, дав идее отстояться, и выбрав стиль поведения. Она предстала залётной девочкой лет за тридцать со своей наивной идеей создать фонд. Ничего в него не вкладывая, кроме энтузиазма, привлекла низкооплачиваемого экономиста или сисадмина, что, впрочем, было не так важно. Главное, что он знал как сделать правильно. Почему бы не попробовать заняться еще и этим? В конце концов, почетные граждане сами будут и обкатывать, и контролировать чужую идею. Одна большая семья может в итоге стать дружной... а может и богатой. А вдруг и правда это приведет в процветанию? А ездить по другим городам и интересоваться старинными предметами искусства - одно из самых престижных занятий. Даже если фонд не сильно увеличит свои активы, в городе появится хотя бы приличный музей с сигнализацией высшего уровня защиты. Что очень даже неплохо, в перспективе. Почётные граждане уже в красках представили как общие интересы можно использовать в личных целях и, наверняка, даже немного больше. Как-никак, им предстояло пересмотреть свои манеры, отточить по-новому вкус к стилю, продумать различные аксессуары и вспомнить, как надлежит общаться с портным. И, кстати, где вообще ближайший приличный портной?
Не знаю точно, на чем она сумела сыграть: то ли на стиле полу-вестерн с боевым гримом, то ли она владела приемами лингвистического программирования, но на первое собрание учредителей почти все явились в костюмах, которые заметно облагородили до тошноты знакомые фигуры земляков. Превалировали длиннополые сюртуки. Аксессуары пока что оставляли желать более высокого уровня, но общее направление игры было задано верно. Мне же это сильно облегчило задачу, поскольку полное игнорирование игры в избранных с моей стороны лишь распаляло интерес участников к более изысканному стилю в одежде и общении. И наблюдать за этим было крайне забавно.
Похоже, что лавочка с бизнес-аксессуарами в виде дорогих портфелей, зонтиков, очечников, платочков и прочего реквизита для деловых людей должна была возникнуть в недельный срок и уже приносить свой доход. Было интересно, кто из них до этого додумается первым. Но если серьёзно, мне надо было понять, что у неё в рукаве, когда она начнет повышать ставки и делать свой ход. И она не заставила себя долго ждать.
После первого же взноса в виде привезенного золотого сфинкса все поняли, что надо двигаться, чтобы привилегии по доходам от вкладов росли быстрее, чем у остальных. Количество драгоценных экспонатов начало расти. Встал вопрос их сохранности. Однако и в этот момент здравый смысл, который, казалось, должен редуцироваться коллективным разумом участников, вновь был подправлен хозяйкой бала. Приоритетом задачи сохранности экспонатов стали особые условия их хранения. Вновь дала всходы какая-то вестерновская несуразица. В качестве места хранения был выбран старый склад, похожий на амбар, ближе к реке. Склад-амбар-дворец-музей-хранилище. Начальником охраны стал не кто иной, как отставной силовик, ведущий частную практику. Который, кстати, внезапно прикупил себе роскошный плащ и подал заявку на приобретение доли. Как бы ещё заставить его захотеть надеть на грудь большую медную звезду? Я уже начинал жалеть, что не носил скрытую камеру с самого начала, потому что антураж теперь полностью удовлетворял всем канонам вестерна, и события развивались до безобразия правильно. Магазин бизнес-аксессуаров почему-то никто не открыл, но в одном из залов "Старого особняка" появилась очень неплохая барная стойка из темного дерева... впрочем и я ловил себя на мысли обзавестись пончо как у Клинта Иствуда, потому что амбар-дворец-музей по вечерам чрезмерно вентилировался речным бризом... Я снимал шляпу каждый раз, когда эта женщина успешно осеменяла их мозги своими спорыньёвыми микроидеями. И они получали от этого удовольствие! Вот картина, достойная того, чтобы её увековечить!
Весь её костюм: юбка с воланами и непонятными рюшечками, сапоги, которым, казалось, постоянно не хватало шпор, жакет в пышным торчащим воротником, второй широкий кожаный ремень с бисером и кожаной бахромой, спадающей на юбку, длинные перчатки, заткнутые за него - всё это медленно отслаивается, как размягченный панцирь. Пространство вокруг её фигуры обволакивается липким белым туманом, сквозь который пробиваются жёсткие зеленоватые лучи, забирающие волю и внимание. Зарождается новый абсолют, мы вспоминаем то, что когда-то было забыто. Лучи лишь намеками обозначают из окружения её приспешников-воздыхателей. Они видят, каждый в своём свете и ракурсе, совершенную классическую женскую фигуру, бесконечное количество раз обыгранную, отрисованную и выведенную миллионами филигранных бликов на тысячах полотен. То самое тело, которое занимало умы подавляющего большинства творцов и художников. Которое не давало спать ни могущественным, ни самым ничтожным. Великие полководцы и серийные маньяки-убийцы, миллиарды неизвестных истории особей открыто преклонялись перед этой совершенной формой и питали её своим вниманием и молитвами. То, что извечно было и близким и, одновременно, недосягаемым в попытках докопаться до тайны его возникновения.
Но вдруг оказывается, что это - лишь гуманоидная оболочка, вмещающая в себя нечто большее - богиню, вернее, божественную королеву, собравшую вокруг себя трутней. Свечение вокруг фигуры начинает закручиваться и танцевать всё живее, извивается, как шёлковые ленты, вибрирует и, перемешиваясь с туманом, вырывает из королевы клочки бренной несовершенной плоти, открывая взору более желанное зрелище. Саму суть её божественного начала. Зелёные лучи становятся ярче, жёстче, и через глаза напрямую в мозг проецируется образ, который выжигается на подкорке с точностью до последнего штриха. Этому образу нет имени или определения. Этот образ является частью тебя, а ты служишь ему, как часть большой семьи. Лишь только потому, что Она позволяет тебе служить. На уровне инстинкта, стоящего перед выживанием и удовольствием, на Самом Первом и основном уровне выжжен её образ - Образ Королевы. Золотая королева повелительно расправляет свои божественные жвала, выпускает тончайшие, изящно изгибающиеся, выходящие друг из друга хоботки и даёт в мир свою волю. Все шесть её царственных лапок благосклонно расправляются в стороны приближённых. И мир цветет радостью в невидимой паутине воли её. Свечение власти её снимает с себя все ограничения и затмевает все видимые ранее небесные светила. Недосягаемая пониманию красота её становится центром вселенной и центром воли каждого из смиренно копошащегося окружения её. Все четыре крыла равномерно расправляются, чтобы лишь немного оттенить многоцветными переливами золотой силуэт её величества. Дабы позволить приближенным насладиться совершенным ликом её, дабы позволить им, хотя бы созерцая, приблизиться к единственному божественному, что может быть в этом мире. И они должны помнить этот самый миг всю свою недолгую жизнь. Всё сущее сосредоточено в единой богине. Богиня есть совершенная, единственная мать, она едина во всех их ничтожных тельцах. И нет ничего, кроме вечно сияющей золотой богини, родившей весь этот мир. Нет других богинь, кроме нашей королевы, и свечение воли её истинно, и нет ничего кроме этого...
Это всё, что надо им - недостойным. Они должны знать, что у них нет ничего, кроме того, что они ещё не отдали. Но они готовы в любой момент, не доев подачку, кинуться на верную смерть. Они ждут лишь сигнала. Но шесть божественных золотых лапок её успокаивают любимых детей своих. Паутина воли её баюкает их внимание и развлекает их грацией радужного танца. Крылья её в трепетании своём шепчут им о сладких мгновеньях, когда каждому недостойному будет оказана величайшая честь оплодотворить божественное чрево её. Когда они должны будут вернуть в неё всё то, что она позволила им иметь в этой жизни, саму жизнь, которую дала им она. Крылья её... Блаженство в лучах воли её... Нет и не будет более ничего кроме этого!..
Теперь я так вижу. Мой чистый океан не только отмывает меня, своей солью он вытравляет всё наносное, мешавшее видеть моим глазам в то время, когда они были открыты. Тогда я лишь метался в пробирке между неразборчивыми мелкими эмоциями. Меня сбивало с толку, отчего же я, в отличие от остальных недостойных, всегда сидевший ближе к её совершенной гуманоидной оболочке, испытывал такое противоречивое чувство. Навстречу моему желанию овладеть ею будто было направлено невидимое чёрное жало. Раз за разом овладевая ею, я не мог понять одного: какая паутина воли скрывает от меня только что витавший вокруг отголосок тревоги и трепета перед неизвестным? Оказалось, всё просто: я спал с королевой. И остался жив. Почти.
...танец искр в огромном калейдоскопе начинает медленно поворачиваться, в осколках вечности вдруг обнажается тонкая золотая фигурка пчёлки. Через какое-то время её опять засыпает крупинками. Сквозь них проступают мелкие кровяные рубиновые капельки; крупинки, побагровев, слипаются. Красные муравьи, продираясь наружу, пытаются их растащить и упорядочить. За их сильными спинами возникают невнятные белые их подобия. Они сворачиваются в кольцо, вытягивая вперёд свои задние секции с ядом, и начинают поливать врага кислотой. Они защищают своих красных братьев-тружеников. Очевидно, что силы не равны. Полчище крылатых солдат с неумолимыми шерстяными тигровыми полосами своим видом обозначают им момент приближающегося конца.
Но мои белые братья не думают отступать. Наоборот, они в своих неудобных позах начинают двигаться на врага. Они уверены, что крылатые солдаты слишком тупы, чтобы догадаться, какой малой доли яда достаточно, чтобы отравить всё их войско. Они не ведают, что никто не сможет выжить, даже если они разорвут всех белых братьев. Они не могут понять своим мизерным рефлексирующим мозгом, что с того момента, как им была дана команда напасть на белых братьев, и до самой их мучительной смерти, они будут лишь разлагаться, умирать и заражать здоровых членов своей семьи тем самым ядом, который сейчас распыляется на их ворсистые тигровые доспехи. Они не могут знать, как много яда получит на себя каждый, кто нарушит покров белого брата.
Потому что Кровь Белых Братьев для них - кислота и смерть в разложении. Я жду своего личного врага. Несколько пылких воителей уже корчатся в своей слепоте, пытаются умереть достойно, но выглядит это жалко. Вот он, преодолевая адское жжение пузырящейся кислоты на потускневшей сетке глаз, движется уже не так быстро, порывисто и коряво, с замедлением. Но, похоже, он сможет добраться до меня. Тут он расправляет крылья и начинает немыслимые взмахи; меня заносит пылью, затем на мгновение отрывает от земли, и я проваливаюсь в пустоту, в необъятное ничто. В свой прежний чистый океан...
Сны прерываются осмотрами. Смена пакетов. "Сегодня обход. Бу-бу-бу. Угу. Конечно. Бу-бу-бу. Как скажете. Конечно. Бу-бу-бу" Я ощущаю их копошение сверху и постоянно меня занимает вопрос: "Почему в человеческом муравейнике стремятся строить только неудобные квадратные жилища?". Через какое-то время мне это надоедает; я отодвигаю занавеску, сворачиваю стену и остаюсь в океане без поверхности и дна. Я лечу в туманной бесконечности. И лишь мерный писк в белой неопределённости показывает мне единственную красную точку сопряжения с прошлым.
Собрание учредителей по поводу выработки стандартов хранения исторических ценностей, привлечения специалистов и экспертов, выделения средств на оборудование помещения, множества других важных аспектов - все было перемещено на склад у реки (согласно божественной воле её величества, незаметно и естественно для приближенных особей). Время также было немного подправлено, и заседание закончилось как раз под стрекот сверчков. На складе царил бардак, называемый реконструкцией, и лишь помещение, где мы сидели, было более-менее чистым и пригодным. В этот день я был само внимание. Я был системой зеркал, пеленгатором и экстрасенсом. Я разделился на несколько нервных центров, распушил все нервные окончания и стремился отрастить новые. Ведь я так и не нашел туза в её рукаве, к которому так часто прикасался.
И все было до безобразия обычно. Напряжённое внимание, не получив никаких знаков и стимулов, подкалывало меня мыслью о паранойе. Но я терпеливо ждал: "Это такой эпизод. У меня такая роль". Вроде я точно знаю, какой сценарий, потому что я лично знаю сценариста и режиссера. И, кстати, бюджет карнавала. Я ждал чего-то необычного, но она вновь удивила меня своей простотой и практичностью.
Когда заседание было почти окончено, скрипы и покашливания стали более частыми и нетерпеливыми, она встала из-за стола, достала длинную сигариллу и закурила. Щелчок зажигалки был своего рода затактовым вступлением к фразе, которая должна была быть произнесена с минуты на минуту. Мягкий обход вокруг стола отвел от неё большинство взглядов. Шлейф движения её с ритуальным воскурением на мгновение заставил всех замереть. Она медленно подошла к председателю и, поглаживая его по плечам, вдруг резко схватила за волосы и практически притёрла ствол непонятно откуда возникшего "бульдога" к его виску. Дальше не было слышно ничьих слов, кроме её пронзительного крика. Она выдала волю свою в мир недостойных. Её стальной голос вонзился в уши и возвестил о том, что пара ящиков с оборудованием содержит пластид с детонаторами. Все, конечно же, вспомнили, что часть топлива была перемещена за тонкую перегородку поближе к "залу заседаний". Согласно воле её, все должны были сидеть смирно, а я должен был следовать за ней. Понятно, что у председателя не было выбора, зато он был как раз таких габаритов, чтобы остаться в памяти потомков живым щитом высшего класса. Ей надо было лишь плавно пятиться и медленно вести его перед собой. Моими руками было сделано все остальное: заперта комната, поставлена перед дверью растяжка и погашен свет. Истеричное верещание её указаний точно были услышаны всеми, поэтому я не опасался за то, что мы не успеем покинуть помещение. В шкатулке заседаний без королевы стало тихо, темно и неуютно. Она стояла посреди большого сооружения, явно не способного противостоять взрывной волне. Бережно обставленная со всех сторон горючими и взрывчатыми веществами она наводила на мысль о праздничных фейерверках. Отсюда всё выглядело иначе. Председательские губы перестали мелко и противно дрожать. Он почувствовал себя скорее освобождённым, нежели заложником, и надрывно задышал. Потому что стоит ей захотеть пустить пулю в один из ящиков... Она подтвердила его догадку, и ноги его стали передвигаться немного увереннее.
Мы направлялись в выходу. Рядом с выездом под железным навесом стояло несколько машин. Королева дала пять минут, чтобы я сбегал к погребу и припёр оттуда два ящика с золотыми монетами. Председателю было дозволено присесть и покурить. После первого ящика я понял, что надо было тащить волоком, и что напрасно я не пообедал. После второго мое тело уже нельзя было назвать разгорячённым. Я мелко трясся, как взмокший мышь. Далее следовал приказ грузить золото во внедорожник смешного зелёного цвета. Первый ящик я воткнул в багажник с последними силами. На второй их, похоже, не оставалось. Я разогнулся, чтобы передохнуть.
И тут, откуда ни возьмись, но по закону жанра, появился начальник службы безопасности. Он картинно отвел полу плаща. Это наводило на мысль о том, у него дома наверняка было ростовое зеркало. Вообще, вживую, это выглядит намного патетичней. Он, конечно же, выхватил свой "Смит энд Вессен калибра .45". Что-то подсказывало мне, что не стоит оставаться на линии огня, а на мужика в плаще я уже насмотрелся. Разумно было немедленно присесть за машину, напротив председателя, и немного передохнуть... С этого ракурса я увидел не менее завораживающий экспромт. Он начался с её боевого клича. Королева с балетной легкостью сделала полный разворот на месте, расправив на мгновение свои каштановые волосы и длинную юбку с воланами. В контровом свете это выглядело потрясающе. Для меня, кажется, даже немного замедлили время, потому что на миг всё застыло, и я увидел, что она не просто так открыла упругую талию, сведя руки над головой. Похоже, за ее пышным воротником и находилось убежище "бульдогов". Когда она остановилась, расставив ноги в не менее картинной стойке, один ствол смотрел в сторону калибра .45, другой - в бледное лицо председателя.
Перед выстрелом иногда приходит предчувствие, что вскоре прозвучит хлопок, и, чаще, угадывается примерное направление, откуда он прозвучит. Я внимательно наблюдал за королевой, почему-то я был почти уверен, что смерть скоро разлучит нас. Пауза перед первым выстрелом размягчила её мышцы, и она стала перемещать вес на одну ногу; прозвучал хлопок. Это был первый плевок "Смит-н-Вессона". В это самое время она резко припала на другую ногу и пошла в полуприсяди в сторону склада. Оба её "бульдога" наперебой сыпали свинцово-огненной слюной в сторону оппонента и сухо тявкали. Я насчитал семь выстрелов с её стороны против двух его. Третий, явно прощальный, прогремел после паузы: пуля срикошетила во что-то жестяное. Нелепая финальная нота перед длинной паузой. Меня удивило не столько её умение вести диалог подобного рода, сколько грациозное перемещение в длинной юбке в полуприсяди. Кроме того, что её оружие не откидывало гильзы, она ещё и успела по пути замести все свои следы! На оставшихся зрителей у королевы осталось не больше пяти зарядов, у покойного - семь-восемь. В этой ситуации я не мог принять взвешенного решения - геройствовать, побежав к начальнику безопасности и устроить второй раунд, или остаться на месте.
Оба варианта не казались разумными, особенно после того, как по пути ко мне один патрон был потрачен на председателя. Как бы мимоходом. Потом она так же спокойно выдохнула в его сторону дым, сплюнув окурок. Он шмякнулся рядом с каплями его свежей крови. От прямой неприязни к человеку до его устранения всё-таки есть определённый порог. Преодолеваешь ли его ты сам или наблюдаешь за этим, порог ощутим физически. Почему-то я решил встать.
Её холодная воинская маска вновь преобразилась в красивое, немного усталое лицо. Я опустил глаза и заметил, что один из выстрелов безопасника достиг цели: из-под жилета на темно-синей кофте расширялось бурое пятно. Она стояла не очень близко. Я был на расстоянии вытянутой руки и мог ещё рискнуть с честью присвоить себе не до конца украденное, или мог стать героем и спасти сограждан. У неё из аргументов оставалось четыре патрона, но она была ранена. Мой взор невольно дал ей понять, что она и дальше может распоряжаться мной как заложником, и она сказала: "Продолжай грузить, сядешь за руль, и подумай, где ты сможешь найти мне хорошего доктора..."
Она велела переехать человека в плаще. Когда машину тряхнуло, я почувствовал небольшую неловкось и тошноту. Наш груз не оставил никаких поводов к возвращению. Мне пришлось завернуть в свое хранилище за скрипками, чтобы надолго покинуть город, ставший мне почти родным.
Дом мой напоследок сослужил нам добрую службу. Он был последним пристанищем для нас, теперь уже как для сообщников, операционной и местом инсценировки наших смертей. Доктор был хорошим во всех отношениях. Он привез двух неопознанных примерно нашего роста. Мы щедро отблагодарили его за операцию, за тела и за молчание. Немного жёлтого металла пришлось положить рядом с туалетом, чтобы отблагодарить бога огня. Дренажная яма рядом с ванной на пепелище должна была навести на мысль о том, что какая-то часть золота, расплавившись, осталась на каменном полу, а какая-то ушла в землю. У нас было достаточно времени, чтобы романтично уложить тела в спальне и подготовиться к отъезду. Перед самым рассветом мы остановились на самой высокой точке за городом и наблюдали, как в моем районе раскрылся большой оранжевый бутон. Он источал в небо чёрный столб дыма и исполнял для нас прощальный танец в кирпичной коробке.
С королевой мы договорились о том, что золото будет поделено пополам. Одна половина так и останется историческим фондом и будет захоронена в горах. Вторая, в свою очередь, будет честно поделена между сообщниками. Примерно так и было, и какое-то время всё шло хорошо. Новые имена, новые документы, переезды. Мы то сливались, то разбегались, как горный ручей. Год переездов, ещё полгода беззаботной жизни в соседних посёлках. Был разыгран сюжет "любовь с первого взгляда". Скромная свадьба. Мы думали о спокойной размеренной жизни. Похоже, что свадьба подорвала наработанное инкогнито растиражированными в интернете снимками.
Вскоре она получила электронное письмо. В нём прямо говорилось об идентичности её почерка и внешности с одной трагически погибшей женщиной. Отправитель не оставлял шансов для переговоров и называл сумму откупа, намного превышающую наш нынешний капитал. Очевидно, что совет директоров уцелел, и страховка покрыла не только украденное нами, но и всё остальное, что списали на нас по случаю. Взвесив все "за" и "против", мы решили его устранить. Это меньшее, что можно было сделать перед тем как опять спокойно начинать новую жизнь. Другие варианты развития событий делали из нас жертв. Самой странной для меня была роковая роль той части золота, с которой я сюда приехал, и от которой почти успел избавиться. Проще говоря, я её уже продал, друзья остались довольны, но, благодаря стараниям королевы, я ещё раз её увёл уже у новых собственников и превратил в очередной клад в горах. Я никак не мог избавиться от золота, поднятого со дна моря.
Время мы не тянули. Назначили ему встречу в очень отдалённом месте. Положились на случай, потому что не было точно известно с какого времени он за нами следит, как плотно, и стоит ли подготавливать место встречи. Мы могли рассчитывать только на то, что сможем взять с собой. Уговаривать его не пришлось. Главным аргументом был вес груза, спрятанного неподалёку.
Переговоры, как и ожидалось, привели нас к молчаливому согласию устранить любой ценой. Сигналом должен был стать её поцелуй. Однако ублюдок был хитрее и предусмотрительнее. Он понял, откуда будет ухмыляться его смерть. Во время поцелуя, когда она обхватила рукоять пистолета, покоившегося за моей спиной, а я сделал то же самое, пуля вошла ей в затылок, омыв моё лицо кровью, немного сменила угол полета и чиркнула меня слева вдоль лобной кости. Другими словами, наша кровь смешалась не в моем виске, а на лбу. Я принял на себя удивление и боль за двоих. Наверняка он взвешивал возможность добить меня. Но ему приятнее было остаться со своей жадностью. Может, он услышал щелчок предохранителя?
Теперь я - красная скрипка. Меня положат в футляр и оставят на долгую передержку. А разбитая белая спутница будет зарыта в землю. Мы летели вниз, под землю, очень плавно, и длилось это так долго, как может быть задумано величайшим неземным блаженством. Багровая улыбка её и забирающая в себя тьма влекли меня, и я нестерпимо желал с нею слиться. Мы успели не раз поцеловаться, а потом, глядя глаза в глаза друг дружке, обсуждали, чтоб же нас привело к такому финалу. Она много шутила, обыгрывала варианты куда можно было бы ещё спрятать оружие и куда мы перепрячем золото. Мы уже начали обдумывать схемы создания самонаводящихся арбалетов... она уже знала, что у меня есть хорошие друзья, которые ждут меня и просила с ними познакомить... Я хотел рассказать ей про них поподробнее... Но тут неожиданно мы долетели до самого дна и всё закончилось. Всё исчезло. Надо полагать, острый камень на пути моего затылка прервал наш, казалось бы, бесконечной полёт.
Интересно наблюдать, как меняется восприятие звуков, когда кость головы надломлена, и внутри все ещё стоит короткий костяной щелчок. Длинный отголосок, делающий всё настоящее прошлым. Сквозь него невнятно прорывается доказательство существования внешнего мира. Твоя вселенная погружена во тьму. Ты волен выбирать какой она будет, сколько она будет. Но ты слишком нужен внешнему миру. Он без тебя умрёт. Умрёт и то, чем тебя считают в этом странном мире. Тогда твоя вселенная раскроется, станет совершенной и подвластной тебе. Но ей не дают завязаться в бутон. Твоё тело тыркают и перевозят, пакуют и тыркают. Иглы стараются срастить тебя с реальностью, переставшей радовать, внезапно ставшей эфемерной голограммой. И тут твоя вселенная становится для тебя родным сияющим океаном, куда можно окунуться в любой момент своего желания. Она же защищает тебя миллионами белых муравьёв и занимает сказаниями о прошлом. Она медленно вращает калейдоскоп и разыгрывает новые и новые варианты старых событий. С королевой пчёл, где она мной помыкала, и где искренне любила, и где её никогда не было. Неужели я её только придумал? Я был странным человеком с раздвоением личности? Есть варианты, где мы жили долго и счастливо и решили оставить правнукам послание, в котором была карта с пещерой сокровищ. Это, пожалуй, самая романтическая история о том, как мы кинули и детей, и внуков. И есть ещё варианты, в которых я помню, что меня привело в этот город. Конечно же, авантюра. Я, похоже, помню то время, когда королевы пчёл ещё не было в моей жизни. Мы были беззаботные, молодые граждане мира. Калейдоскоп на определенном месте показывает мне эти картины. Вряд ли я воспроизведу их максимально точно, потому что в моей вселенной нет точного времени и точных фактов, тут есть только основные моменты, тут есть мультивалентная память вселенной. Но иногда вселенная темнеет и замедляется, она готова завязаться в бутон. Бутон на поверхности красивого водоёма... Скорее всего, вселенная станет лотосом... Но ей опять не дают этого сделать. И по ней пробегают чудовищные всполохи электричества. Молнии рвут тишину. "На хер цветы! Готовьте дефибриллятор!.. Заряд...".
Глава 2.
Первый курс.
По какой-то неизвестной причине, похожей на тупое притяжением подобного к подобному, на пляже встретились несколько человек. Они друг друга заинтересовали индивидуальностью, непохожестью и резко антагонистичными взглядами на одни и те же простые вещи. Возможно, всех объединяли схожие черты вроде непонятных, порою неврастеничных выходок, цинизма, криминальных способностей, асоциального образа жизни и всего того, что разрушает любые отношения. В "нормальных" условиях такую группу людей может удерживать вместе лишь запертая камера или идея коллективного суицида. Но стоит повториться, что по какой-то неизвестной причине люди объединились без обычного притяжения, без взаимных симпатий. И умирать никто из них не собирался. Напротив, все, как один, радовались жизни. Все познакомились по-разному: или в баре, или приветствуя друг друга издалека. Я припоминаю, что мы были единственными "туристами", кто отказывался от гостиничного уюта и снимал комнаты в пригородных трущобах.
Мы были схожи своим желанием вжиться в суету, которая подстегивает местных поучаствовать в туристическом бизнесе. Проведя достаточно длительный период времени у моря, постоянно замечая знакомые лица, сближаться мы не спешили. Издалека здоровались, издалека наблюдали за концертами, которые закатывал кто-то из нашей будущей компании, издалека смотрели друг на друга, загорая на одном пляже. Лишь иногда, в кафешках и барах, случайно пересекаясь, скупо обменивались двусмысленными комплиментами и сплетнями. Одним словом, присматривались.
Среди нашей будущей компании первым решил пойти на контакт Павел, на вид очень добродушный и улыбчивый парень. Рубаха-парень, Пашок, как его называли те, кто понимал русский. Остальным он позволял называть себя Pa-Sha или Zlobny - кому как легче. Странно, но такой ленивый и крупный человек мог подрабатывать учителем дайвинга у местного чурбана. Как выяснилось после его предложения, не случайно... Пашок Злобный пригласил каждого в бар гостиницы, где не было местных ушей. Во время вечерней дискотеки мы заняли vip-нишу на верхнем ярусе, и он был спокоен, что нас не только не слышат, но и не видят. Стробоскопы, фонари, фейерверки и ухающие динамики бушевали под нами океаном безумия. На этой площадке он изложил нам свою идею с просьбой немного ему помочь, кто чем может. Он имел в виду наши способности и таланты. Ничего противозаконного. Ему было важно лишь наше участие в работе на совершенно разных участках его затеи. А затеять он хотел местное реалити-шоу. Мы должны были контролировать правильное направление развития событий, чтобы шоу проходило по плану. С инвесторами не было проблем. В курортном городе с потёртым телевидением, где все либо сидят на своих кубышках, либо подбирают сезонные крохи, подобное шоу должно было прогреметь весёлой автоматной очередью телевыпусков и взбудоражить всё то, что даже и не думало к этому прилипать. Каждый имущий постарается быть спонсором, а неимущий - усердно работать на общее дело. Общее Курортное Дело! Оно продлит сезон! Оно сделает рекламу не только гостинице и телевидению... Это будет шоу международного масштаба! (Да-да, что-то вроде международного шахматного турнира, обещанного Остапом Бендером в Больших Васюках). Пашок планировал вовлечь во всё это несколько телеканалов, все местные школы дайвинга, не меньше половины отдыхающих и, как ни странно, уважаемых нумизматов. Вообще, эта мысль у него зародилась на местном развале, где он обнаружил по очень скромным ценам редкие монеты, достойные отдельного места в музее.
По интриге шоу, привлеченные нумизматы предоставляли в пользование свои коллекции в специальных контейнерах, оснащенных JPS-датчиками. Утром ныряльщики извлекали из контейнеров загадочного вида амулеты и этнически оформленные капсулы, разбрасывая их недалеко от берега. Во время трансляции маячит привлекательная полоса обновленного пляжа в стиле Карибов, где устраивают свои бунгало и шалаши симпатичные парочки.
Хранительницы очага, наверняка претендующие на звание пляжной фотомодели, весь день обустраивают быт и заботятся о прокорме. А их бравые партнеры занимаются добычей того, что съедобно, и особой добычи, до которой не смогут дотянуться их дамы. Для получения помощи со стороны в виде какой-то одежды или питания участники шоу отправляются на поиски загадочных капсул с редкими монетами, которые ждали своего появления в эфире. JPS-датчики на капсулах и на костюмах участников обеспечивают сохранность сокровищ и позволяют проследить процесс поиска. И даже если на подводные камеры по числу всех участников спонсоры могут вдруг не захотеть разориться, всё равно зритель сможет увидеть честное соревнование хотя бы на карте морского дна, с точками капсул и участников. Попутно продвигается идея разыграть на соседнем пляже подобие "Спасателей Малибу" из местных спасателей, лодочников и танцовщиц (не исключалась также возможность после полуночи показывать интимные сцены между ними в душевых и раздевалках).
В противовес спартанскому образу жизни искателей сокровищ изобилие и разврат на территориии гостиничных пляжей выглядели бы, вроде как, по-новому. Вся телевизионная вакханалия должна была подчеркнуться жирной рекламой обслуживания высшего уровня во всех местных заведениях. И главное, - местные нумизматы получат несколько секунд собственной славы, но зато постоянно! "Сейчас к своей возлюбленной несёт вновь найденное сокровище участник такой-то! Представьтесь, пожалуйста! Можете передать привет с нашего золотого пляжа друзьям и знакомым! Вы собираетесь продолжать борьбу за выживание и дальше? Что Вы добыли для неё? Пропавший амулет! А может, и не один! Что в них? Очередная золотая монетка... Но посмотрите какая!" Титрами красочно выстреливает описание данной монетки и насколько она интересна тем, кто представляет её ценность. Красивые титры на панорамах вертолётных съёмок! Густой голос ведущего "Спешите на еженедельный интерактивный аукцион!" Экстатичный релакс и непроходящий вулкан эмоций! Тропикана топлес в цветах! Коктейли и фейерверки! ... по самым приблизительным подсчетам шоу должно было окупиться...
Поскрипев обленившимися мозгами, каждый из нашей компании нашел для себя место в этом безобразии. Каждый мог себя позиционировать как ценнейшего специалиста. Наши японские друзья - Осаму Исикава-сан и госпожа Казуми Сугимото - уже точно представляли из себя пару незаменимых специалистов в области цифровых технологий (расхожие стереотипы рано или поздно становятся международными стандартами). Во-первых, невозможно было прочитать их намерение по глазам - они могли быть живыми "чёрными ящиками". Во-вторых, они не состояли ни в какой связи, пока что. В-третьих, они могли переговариваться по служебному каналу на жаргоне малоизвестного в этих краях языка. В-четвертых, они могли взять на себя нелёгкий высокооплачиваемый труд комментировать происходящее и быть главными ведущими в создании японского варианта этого замечательного шоу!
Экзотические картинки на непонятном языке обычно сильно возбуждают инвесторов. Рэй должен был наняться специалистом по связям с иностранными партнерами, а меня, в свою очередь, он мог впоследствии привлекать как редкого специалиста по вопросам общего благосостояния. Францишка же, шустрая девушка с весёлым восточноевропейским именем, имела диплом режиссера-постановщика и, скорее всего, немалый опыт. За нею следовал самый большой набор весёлых трюков, которыми она пользовалась, когда хотела развлечься на рынке или организовывала на пустом месте такие экскурсии, что местные погонщики туристов зачастую были озадачены дилеммой - нанять её на работу или подумать над вариантами её исчезновения.
Не услышав никаких очевидных криминальных предположений, мы согласились какое-то время, пока не надоест, поработать на местных идиотов, а потом... либо сменить вид деятельности, либо ломить повышение оплаты непосильного труда. Нас немного насторожило заявление Павла о том, что нам это не надоест, потому что шоу, скорее всего, долго греметь не будет. То ли он что-то знал заранее про инвесторов, то ли про нумизматов, то ли про энергетический кризис. Но мы не стали вдаваться в подробности. Ещё немного удивляло то, что на встрече не было его девушки, но это мы тоже решили не акцентировать.
С каждым разом я старался совершенствовать операции, помогавшие нам становится чуть более независимыми в угоду мировой гармонии. Возможно, для тех, кто имел хоть какое-то представление о налоговой политике, многие из таких операций выглядели бы как акты экономического вандализма. Меня самого, конечно же, в первую очередь безмерно корёжили эти мои деяния, они пугали мою девственную совесть, ранимую душу, разлагали последние остатки благородных намерений и полностью нарушали духовное умиротворение. Поэтому рабочий день мой был очень тяжёлым и намного короче, чем у остальных. Он продолжался до банковского полудня, после чего я нагружал собою шезлонг под зонтиком, ожидая очередного перерыва Францишки. Мы поочереди готовили друг другу разные приятные сюрпризы. А чтобы не было приторно сладко и до тошноты гламурно, мы изредка разыгрывали семейные сцены. Порой это отвлекало на нас ближайшую камеру, но вряд ли такое могли показывать в прямом эфире, а в записи и полуночных сценах "без купюр" мы себя видели крайне редко. Лишь пару раз в качестве материала для рекламных роликов, которые на коленке сочиняла какая-то местная бездарность. Похоже, мы давали слишком большую пищу для продажного вдохновения, а поливание друг друга прохладительными напитками только усиливало интерес к нам в качестве исходного материала. Поэтому последние сцены скандалов всё больше содержали непрерывный поток из красочных вариативных русских, односложных прямых, как авеню, английских, колдовских пшикающих польских и изысканно-резных немецких матюгов, с вариациями всего этого в затейливый пунш. (Матушка её была коренной уроженкой Мёдлинга). После этих сцен место на переполненном пляже вокруг нас несколько пустело. Тогда я мог спокойно, без детского визга, выпить свой коктейль или насладиться очередным гастрономическим сюрпризом. В период спокойного десерта мы часто обсуждали этимологию табуированных слов разных культур и межъязыковых омонимов. Ей очень нужна была разрядка после работы, мне же, наоборот, очень хотелось встряхнуться после ожидания. В этом мы органично дополняли друг друга. Возможно, тогда между нами и возникла некоторая взаимная симпатия.
В самый разгар веселой путаницы трансляций, гуляний, карнавалов и ночных бдений над самыми сокровенными моментами "скрытых съёмок" сцен спасателей и их коллег женского пола Павел вдруг ударился во все тяжкие. Утром он очень вяло выполнял обязанности по извлечению капсул из контейнеров, днём отсыпался в раздевалке. А с вечера до рассвета развлекал отдыхающих сольными концертами, состоявшими в основном из рвущих душу и уши народных песен. Зачастую это заканчивалось небольшими скандалами и разбитыми носами. Местные правоохранительные органы не задерживали его с карточкой сотрудника официально запущенной вакханалии - они лишь обещали пожаловаться руководству. Не дождавшись, пока они наконец выполнят обещанное, он увёл из местного зоопарка панду, собрал каких-то побирушек, нарядил их в яркие тряпки и попытался реконструировать дорогое русскому сердцу обрядовое событие - гуляние с цыганами. К огромному сожалению, инструменты были не совсем те, китайская скрипка выдавала не совсем танцевальные ритмы, новоявленные цыгане были далеки от знания необходимого репертуара: пели плохо, коверкали слова. Честно говоря, и музыкантами они тоже могли называться весьма условно, но старались, как могли. "Ай, сорванцы! Давай, Нгай Су! Жги правду-матку! Жги! Шалом ромэлы!" - кашлял Пашок через мегафон в их какофонию между куплетами. Да и медведь слишком апатично воспринимал задорные плясовые и не хотел танцевать. К сожалению, никто так и не понял изначального замысла и не смог по достоинству оценить то, что при небольшой обкатке должно было стать еще одной жемчужиной национального колорита на очередном полуночном празднике жизни.
Цыганочка с выходом была грубо прервана пронзительным переливом свистков и визга хозяина панды. Широченная русская пашкина душа была оскорблена, скомкана и помещена в камеру в полицейском участке. Утром его отсутствия никто не заметил, и девушка его не искала. Все, кто его знал, полагали, что он лечит голову. Ещё три дня очевидцы события обсуждали его ссору с девушкой, разбившей о его голову бутылку, сразу после того как на него надели наручники. С тех пор она проводила время у барной стойки в уличном кафе, высказывая бармену свои мысли по поводу подлости и несовершенства козлиной породы. Её шикарная фигура привлекала множество взглядов, но заводить знакомство с ней или спрашивать о том, куда бы мог подеваться Павел, никто не решался.
В ту ночь, когда панда, не подозревавшая о своем участии в карнавале, слушала, как местные алкоголики разучивали странные последовательности незнакомых слов, подруга Павла буксировала на яхте с выключенными огнями бесценный груз. Полученные уроки дайвинга пошли ей на пользу: она погрузилась в воду с семью сдутыми автомобильными покрышками, соединенными тросом и шлангом, и поплыла к берегу со стороны моря. Ориентировалась она по JPS-навигатору, на котором стояли точки установки контейнеров с капсулами. Сквозь стенки контейнера сигналы капсул не пробивались. Сигналы самих контейнеров прерывались один за другим, когда она цепляла трос и ремни к покрышкам, попутно расковыривая ножом гидроизоляцию датчиков. Поднявшись на яхту, она соединила шланг с кислородными баллонами, и через некоторое время семь черных полусфер, похожих на спины маленьких китов, поочередно всплыли и стали нежно поблёскивать в лунном свете. У неё было достаточно времени, чтобы отойти на нужное расстояние, завести и притопить весь теперь уже безмолвный груз за отвесными скалами, возвышающимися над морем, достаточно далеко, чтобы там никто не искал. Конец шланга был насажен на пластиковую баклашку, которая опустилась под воду метров на пять. Это место не пользовалось популярностью, и Павел мог быть спокоен, что его любимая сделает всё как надо. Ему оставалось лишь дождаться от неё подтверждения, которое она должна была донести до него во время цыганского гулянья. Сигнал "всё в порядке" по обыкновению был сильно законспирирован и представлял из себя разбитую о голову бутылку в финале семейной сцены.
Павел со своей подругой были, пожалуй, единственными персонажами всеобщей драмы, которым не потребовалось подтверждать своё алиби, поскольку это нелепое событие было запечатлено на несколько телефонов и выложено в сеть. Следующим же утром наши японские товарищи пытались вытянуть в монтажной программе эту солянку в приличный видеоряд. Они засиделись за этим занятием до обеда, не понимая, почему в шоу не включается трансляция подвигов отважных ныряльщиков с картой морского дна. За обедом до них дошла ужасная весть об исчезновении всех контейнеров. Через недельку, когда Павел вновь стал свободным художником, а в услугах ценных специалистов уже не было нужды, он снова позвал нас всех на дискотеку. Снова один, без подруги. Он устроил прощальный ужин из крепких алкогольных напитков, в окончании которого я вручил каждому билет чартерного рейса с небольшим рекламным листком. Дешёвые билеты никак не совпадали по времени; совпадал только пункт назначения и объект рекламы - гостиничный комплекс, выставленный на продажу в каком-то захолустье на берегу реки. Павел всех пригласил приехать в эту гостиницу и подумать о том, чтобы стать её совладельцами. До этого комплекса можно было "доехать от аэропорта на электричке четыре станции и пять километров пешком на север". Именно это и объяснил Паша всем присутствующим перед тем как поднять "na pososhok". Утром, конечно же, все сопоставили в голове несколько фактов: пропажу контейнеров, билет в страну с условным налоговым бременем и предложение доли в собственности гостиничного комплекса. И, как ни странно, все согласились. Сильно законспирированным сигналом "я согласен, встретимся на месте" служила последняя сцена взаимных оскорблений перед посадкой в такси до аэропорта.
В тот день все, кто знал злосчастную судьбинушку и сломанную карьеру Павла, все, кто наблюдал его скандалы и потасовки с друзьями, пощечины от девушек, ссоры с теми, кто уезжал к трапам чартерных рейсов; в тот день, когда не осталось никого, с кем он ещё мог поссориться, в тот печальный безоблачный день загорающие наблюдали, как грузная фигура уже легендарного дайвингиста, пошатываясь, с отблескивающей бутылкой скотча, удалялась в море. Море долго было ему по колено, пока он не скрылся в накатывающих на него волнах. Он исчез, растворился для всех в ласковом море, в солнечном свете, и больше его никто не видел. Волны тысячекратно облизали его следы, и через день выкинули на берег пустую бутылку. В ней не было записки. Только пустота. Та самая обычная пустота, которая никак не нарушает ход ваших мыслей, потому что для вас за ней ничего нет. Для вас никогда не существовало того, кто странно исчез. Блеск бутылки в накатывающих волнах...
Романтическое воссоединение без вести пропавшего Павла и Елизаветы поприветствовала лишь пара чаек, потому что состоялось оно за отвесными скалами, в каюте, из которой они вышли после резкого в этих широтах заката. Найденный шланг вновь был подсоединен к баллонам. Спустя некоторое время голубые змейки на палубе чередовались с люминисцирующими брызгами планктона на поверхности воды. Влюблённые убивали электрошокерами радиомаячки на капсулах с монетами и возвращали морю безжизненные распотрошённые сосуды и алюминиевые контейнеры.
Помню, мне тогда очень понравилась мысль, что любое подозрение на наше соучастие было поверхностным, косвенным и малодоказуемым. Самое ощутимое, что мы имели на руках - рекламка от риэлтеров. Никто из нас не мог знать весь план и непосредственно наблюдать за событиями, имеющими настолько ощутимый результат. Мы могли считаться очевидцами отдельных эпизодов. Большую часть времени мы были или артистами, или зрителями. Всё самое главное случилось где-то в другом, неизвестном измерении. Очень близко, и в то же время бесшумно, за вторым рядом кулис. Примерно то же самое сделала с этим и наша память. Каждый запомнил это по-своему, отрывочно, эпизодически, неправдоподобно стыкуя и домысливая про себя всё то, о чём не догадывался интерпол, который неотступно изучал съёмочные группы, работавшие на вертолётах. Теперь у них было своё собственное реалити-шоу.
Вы никогда не смотрели в калейдоскоп на пляже? Это может быть опасно. Существует вероятность, что это вызовет тайфун. Вы смотрите на несуществующие узоры и думаете, что от Вас ничего не зависит, и Вы никак не влияете на то, какой осколок смешается с каким куском луча, пойманного в призму. Но призма-то вывернута вовнутрь. В себя же она и заворачивает и изображение этого мира и, возможно сам мир. Калейдоскоп на огромном расстоянии, где-то за горизонтом, смыкает в шестиугольник весь видимый мир и начинает медленное вращение. Волны сталкивают пену прибоя с горячим воздухом, соль мгновенно выпаривается в кристаллы, которые тут же перемешиваются с песком.
Муравьи собираются в тучку, отползающую в сторону того песка, что посуше, а кубики их нелепых жилищ, распавшись на кубики помельче, становятся неотличимы от соляных кристаллов. Пора уже отталкиваться от волны песка и взмывать в небо, пока не засыпало. Несколько точек в небе среди мира облаков. Они все чёрные, я их вижу, но я для них - опасная красная точка, которая может исчезнуть в любой момент. Может статься, что я для них не очень хорошо виден. Когда океан даёт увидеть то, что на празднике реальности казалось нелепицей или волшебством, начинаешь любить его. Любить всё, в чём купаешься. Он показывает, что всё невозможное и неуместное было необходимой частью тебя самого. Пусть в том варианте, который показался несуразным, поначалу что-то смущало. Океан даст несколько волн, которые принесут осознание того, что это и было то самое, необходимое миру, связующее начало. Из-за своего совершенства оно и показалось несуразным.
Но это становится видно только тогда, когда соль его смывает с глаз всю пыль и грязь того мира. Я видел всё это несколько раз. Иногда даже глазами друзей. Друзьями мы стали по схожему взгляду на мир. Искатели сокровищ тем и отличаются, что готовы играть в кого угодно, делать что угодно как угодно долго, находиться на любом расстоянии друг от друга и выслеживать свою добычу, загоняя её в центр невидимого круга. И потом... потом происходит фокус, благодаря которому сокровище перемещается в некую пещеру Алладина, в место, о котором не должен знать никто. Даже загонщики. И с каждым следующим раундом круг становится все шире, загонщики менее заметны и молчаливы, а вероятность исчезновения сокровища без их ведома стремится к нулю. Чем пристальнее контроль, тем жёстче круг. Чем меньше связей между загонщиками, тем круг прозрачней. Загонщики, ушедшие на время в тень, могут оставаться незамеченными и наблюдать откуда угодно. Они готовы ждать вечность, но если есть цель, то круг рано или поздно сомкнётся.
Глава 3.
Политэкономия. Практикум.
Гостиничный комплекс, в представлении паривших над облаками, выглядел никак не меньше того куска приморского побережья, который они покидали. Стоимость волшебным образом исчезнувших с радаров сокровищ большинство так же склонно было преувеличивать. Или же наоборот - принижать уровень цен на местную недвижимость. Что бы кто из нас себе ни представлял, увиденное, в качестве ожидаемого, резко перечеркивало все радужные надежды по поводу самодостаточности результата авантюры в целом. Забавно было наблюдать друг за другом в процессе раздумий по поводу того, как же это всё можно превратить в гостиничный комплекс.
Пока не появился Павел, мы ходили и обозревали унылую заросшую местность, где стояла заброшенная бетонная пятиэтажка и подобие санаторной столовки. Призрак неухоженной гостиницы наконец обрел своих постояльцев - несколько задумчиво бродящих призраков. До реки, которая протекала в пятистах метрах от этих строений, вилась тропинка, петлявшая между протоками и заболоченными ямами. Участки воды, камышовые заросли и кусты скрывали тропинку, и путь до берега казался вдвое длиннее. Большинство сходилось во мнении, что Павел что-то упустил, и теперь придется либо серьёзно работать, либо выходить из дела. В ожидании виновника "разочарования года" прошло чуть больше недели. Каждый облюбовал себе комнаты в этих строениях, по минимуму оборудовал быт. Со временем, при внимательном осмотре, обнаружилось, что можно найти приличные комнаты со сносным видом из окна. И очень скоро вечерние сверчки и лягушачьи откровения в лунном свете стали чем-то привычным, как часть внеземного совершенства, как звёзды на ночном небосклоне. Наверное, все решили дождаться Павла только потому, что было доступно электричество и вода, а разруха не успела прочно захватить больше половины всех помещений. Лично мне лень было обдумывать новые проекты и куда-то лететь, не узнав всё до конца. Пожив и поосмотревшись, мы поняли, что не всё так безнадёжно, как казалось сразу по прибытии. Некоторый набор оборудования для общественного питания был заперт в отдельном помещении. Нашлись также бильярдные столы, спортивный инвентарь и куча всякого хлама, который сюда приехал лет двадцать назад. Среди всего этого было много такого, что указывало на обустройство местного отделения физиотерапии.
Как раз когда каждый из нас уже светился осознанием того, что не всё потеряно и что-то может закрутиться по новой, появился Павел с подругой, представив её как Елизавету. В отличии от холодных приветствий на теплом морском побережье, эта встреча была чем-то фееричным. Объятия были настолько жаркими, что казалось, будто это старые боевые друзья встретились спустя несколько лет, а не малознакомые авантюристы после месяца отдыха на курорте.
Павел, кроме документов и золота, привез с собой карту местности, о которой забыли почему-то все. Она не попадалась на местных заправках и в магазинчиках, забывших о том, что где-то рядом вот-вот должен расцвести "гостиничный комплекс". Земля, которая отходила под гостиницу, была сильно заболоченным берегом реки, от города её отделяли небольшая лесопосадка, шоссе и дальше - огромная территория фабрики. Своего рода заповедный уголок. Большинство мнений сводилось к тому, что можно попробовать оборудовать собственную сцену для дальнейшей работы, со всеми вытекающими отсюда возможностями.
И потому расцвет небольшого очага цивилизации начался с ключевого момента её дегенерации - настройки механизма фаст-фуда. Оказалось, что все гулкие помещения в корпусе столовки были распланированы с целью удовлетворения любых запросов: очень органично распределялись площади и входы под обычную столовую с быстрой закусочной, под кафе ресторанного типа и под небольшой танцпол. Над закусочной пришлось поколдовать, потратить время, но зато получилось отдельное помещение, не требующее работников. Как в старые добрые времена, в парке аттракционов посетителей молча приветствовал разменный автомат, который, (отдельное спасибо Осаму) менял монетки, и куча автоматов, которые за эти монетки подавали всё, что требовалось для быстрого и плотного питания. Монетки отстукивали внутри автоматов команды к выдаче бутылочек и хрустящих пакетиков, и на этом этапе энтузиазм немного убавился.
До сего времени никто из нас не работал в заведениях подобного типа и не представлял себе механизма организации ресторанного дела. То есть технически и финансово всё было почти готово, но, будучи честным с самим собой, каждый готов был открыто признаться, что хрен его знает, от чего зависит какое-то оформление и как надо обслуживать. Не говоря уже о том, что должно твориться на кухне. По этому случаю решено было ввести режим работы закусочной, с обеда и до ланча, а остальное время посвятить изучению загадочного и элитного сегмента рынка. Всеобщее единодушное решение Францишка предложила отметить шампанским, запрыгав зайчиком с бутылкой в руке, смешно тряся хвостиками. По старому морскому обычаю мы разбили пустую бутылку о борт будущего корабля под общее дружное восклицание. Штукатурка выдала свой возраст и состояние, осколки посыпались на пол. Каждый выкрикнул что-то подходящее случаю на своём родном языке, и тост получился очень сложным для постороннего восприятия.
Семь пластиковых стаканчиков, наполненных наполовину, не отвечали торжеству момента и, понятное дело, не звенели. По этой причине в ту же стену полетела ещё одна бутылка. Тост стал более непроизносимым, потому что каждый решил повторить ту часть тоста, которую не понимал. И это сильно всех развеселило. Мы решили, что раз уж двое из нас удостоились чести совершить такой важный ритуал, то остальные обязательно должны почувствовать важность этого действа. А семикратное переливание здравицы из уст в уста должно было обеспечить абсолютный стопроцентный успех новому начинанию. Когда шампанское кончилось, его заменили портвейном, и после пятой бутылки посетители в зале закусочной вдруг стали неимоверно нас напрягать. Своей скрытностью или чем-то затаённым в тяжёлых и, возможно, недобрых мыслях... Они почему-то ели очень тихо, и никто из них не произнёс ни слова. Багряные брызги на стене стали для нас особым знаком вопроса. Стёкла под ногами скрипели куда громче, когда мы решили послушать - не замышляется ли там что-то недоброе. Мы делегировали в закусочную Казуми. Она была в курсе хороших манер и ей очень шло чёрное платье. С ростом под 180 см, длинными волосами и белым пластиковым стаканчиком с красной жидкостью она представала экзорцистом нового поколения. Когда она вошла в малый зал, тишина сгустилась настолько, что мы смогли оценить её мастерство произносить бесповоротные и фатальные фразы. "Извините, но кафе скоро закрывается..." Мы до глубины души прониклись красотой её голоса с японским готичным акцентом... Издалека донёсся свистящий отзвук урагана. Я почему-то был уверен, что всем представилось некое стихийное бедствие, накрывающее тьмой весь город, выжженный горизонт с танцем молний и клубами пыли, поднимаемых дрожащей землёй, змейки лавы и сернистый дым... А этой высокой девушке внутренний кодекс велит успеть достойно в последний раз закрыть простое придорожное кафе в ближайшие несколько минут. Успеет ли щёлкнуть кроткий язычок замка перед первой волной ударов, встряхивающих землю? Тишина не прерывалась, и они недвижно смотрели друг на друга, пока у Казуми за спиной не возникла фигура Павла, перекрывающая её по всем габаритам. Он нёс в обеих руках отбитые горлышки, чтобы выкинуть их в урну, но в контексте его личного очарования бутылочные осколки выглядели как оружие: "Фаст-фуд потому так и называется... что доесть его можно и на ходу... и стоя на улице..." Именно такой мысленный посыл и был воспринят посетителями как команда к действию. Казуми провожала их взглядом. Глядя на неё со спины, мы решили до конца света учредить для неё должность молчаливого администратора.
В тот день пока что было неведомо, что облако её безнадёжной грусти не наигранно. В дни, пока мы ожидали Пашку, у неё состоялся разговор с Осаму. Она не давала повода думать, что между ними может возникнуть близость, потому что это было очевидно. Она не давала повода думать, что можно начать отношения подобного рода, потому что боль приносит всё, что умерло раньше, чем повелела судьба. Она не хотела причинять боль Осаму и терпеть боль от него. Она решила, что надо выяснить всё до того, как прорастут семена чувств. Она хотела, чтобы цветы любви распустились на их исторической родине. Это стало основной причиной, по которой они решили оставить семена до того времени, пока солнце не прогреет всю почву одинаково равномерно. Но похоже, что они только желали представлять семена непроросшими. Боль, которую они испытывали, мы чувствовали в эти дни, как говорится, кожей. Скорее всего, их семена были похожи на семена бамбука, и проросли бы в любом случае. Их мысли носились вокруг двумя заунывными переливами бамбуковых флейт, но так и ни не смогли зазвучать в унисон. Тогда мы ещё не знали, что ждать от Казуми, и тем более - от Осаму.
После закрытия забегаловки мы решили поехать в город и посмотреть как работают местные рестораны. Проверить организацию их работы, понять механизмы, привлекающие посетителей. Никто же не видел рекламных раздаток "заходите в наш ресторан". Это своего роде престиж, это таинство и ещё какая-то малопонятная надуманная хрень, ради которой люди одеваются перед едой как в оперу. Вариации времени и компании для тестовых посещений каждый выбирал на свой вкус. Поняв, что Осаму и Казуми надо высказаться друг перед другом и пережить что-то важное, Францишка предложила им поработать втроем с Лизой или с Павлом. Разыграть пару-тройку всеми горячо любимых сцен романтического ужина любовников, когда те вдруг внезапно обнаруживают за соседним столиком незаметно сидящего супруга или супругу. Тот, в свою очередь незримо, но очевидно должен был быть близок к предельному значению ревности в кипящем сердце. Мы заранее вставили им камеры в костюмы и сумки, и все микрофоны пустили на один многодорожечный носитель, чтобы не жалеть о том, что пропустили. Высшим пилотажем для них было разыграть постановку, в которой влюблённую пару застают второй раз при тех же самых обстоятельствах. Это было очень занимательно. Пока трое были заняты отработкой движения душевных порывов, инсценировкой измен и кипячением страстей между ресторанными столиками, оставшиеся четверо - Рей, Францишка, я и тот, кто был свободен от участия в постановке ревности, Павел или Лиза, - тестировали другие заведения. Обычно наша игра сводилась к переживанию социальной адаптации сдержанных идиотов.
- Пожалуйста, проходите к любому свободному столику.
- Секундочку, а что это? Принесите-ка, пожалуйста, чистую салфетку.
На этом моменте мы уже получали особое внимание персонала, и официант очень охотно обсуждал состав блюд и предпочтения. Эта роль ложилась на первого, кто мог себе позволить грамотно вести беседу. Остальные практиковали вдумчиво-рассеянный взгляд знающих посетителей, изучающих меню.
- Пожалуй, я остановлюсь на салате с креветками и филе форели с рисовыми шариками.
Официант уже принимает заказ, вежливо переключаясь на следующего, но тот не спешит принимать эстафету - он сверлит взглядом того, кто только что сделал заказ. Тут очень важно было умение лаконично высказать причины, по которым поведение такого рода не должно было показаться детским капризом. Причины были, конечно же, заготовлены про запас. Женщина, например, могла попросить изменить предыдущий заказ, поскольку по какой-то причине ей казалось, что это не стоит есть и что запах данного блюда не будет сочетаться с теми напитками, которые она планировала заказать. Ей, конечно же, уступали, но, тем не менее, она не оставляла возможность выяснить причины такого странного выбора, похожего на издевательство. Мужчине приходилось называть причины более серьёзного плана. Например:
- Ты подумал, что я скажу твоему брату? - обращался он к соседу, - Ты прекрасно знаешь о своей непереносимости речной рыбы. И форель НЕ исключение.
Или:
- Это выбрал тот, кто полгода рассказывал мне о высоких материях и пользе вегетарианской кухни? А ты не подумал, какую ответственность ты только что возложил на нас, если у тебя вдруг случится отравление?! Это твой первый день с животной пищей?
Далее возникала словесная стычка по поводу отношения к жизни. В обсуждение того, что значит ответственность перед близкими, куда обязательно вовлекался официант, мнение которого также обязательно обсуждалось и являлось решающим при смене блюда.
Таким образом, заказ происходил долго и мучительно, а после того, как официант думал, что всё вот-вот закончится и с надеждой нёс подготовленный счёт, один из нас просил его помочь с выбором десерта. Вскрывались новые грани отношений и обязательств непростого мира людей и новые особенности многообразия усвоения продуктов. Однажды Павел вдруг решил разыграть поножовщину. В какой-то мере он сам был виноват, загнав самого себя в логический тупик. На какой-то минуте всё сводилось к тому, что он должен был уступить Рею и согласиться на фисташковое мороженое: "Да вы что все, охуели?!" Он резко встал, сжимая в руке вилку и дико зыркая на нас троих. Непонятно откуда в Рее вспыхнула кошачья гибкость, и он выскользнул из-за стула с двумя вилками в какой-то странной пружинящей стойке. Оставшимся двоим ничего не оставалось, как так же осторожно встать, и дать понять, что мы не с пустыми руками. Францишка со знанием дела наматывала текстильную салфетку на левую руку... Чтобы официант не убежал, я крепко схватил его за плечи, встав за спиной и прошептал на ухо: "камрад, не сдавайся, я тебя прикрою..." Для полноты картины между человеком-горой и его оппонентами вместо покинутого столика с тарелками должен был стоять свежеоткопанный сундук, а вместо столовых приборов в руках - оружие посерьезнее. Но и так на первый раз было неплохо. За ужин мы ещё не заплатили, и запретить остаться на десерт ресторану было вроде как невыгодно. Но остальные посетители, которые готовы были тоже заказать десерт или немного посидеть, по какой-то причине давали понять жестами, что готовы увидеть свой счёт. Официантам пришлось стать и дипломатами, и психотерапевтами, и массовиками-затейниками, чтобы выровнять ситуацию. В тот вечер мы несколько перестарались, и в конце собирали аплодисменты обслуги, наблюдавшей за нашим красочным примирением, когда вспыльчивые посетители трогательно кормили друг друга по кругу с ложечки тем самым десертом, который чуть не стал яблоком раздора.
Длительные эксперименты должны уже были подтолкнуть к ответу на вопрос: "Что можно считать секретом популярности ресторана или кафе?". Всеобщее мнение сводилось к тому, что сами эксперименты и были одной из решающих причин. В остальном эти заведения были сугубо индивидуальными. Поэтому освоение непростого ремесла ресторанного бизнеса решено было начать в своем стиле и на своей территории. Мысль о собственной занятости по графику тяготила неимоверно, к тому же поварским искусством никто из нас похвастаться не мог. Вырисовывалась неизбежность привлечения наёмных работников. Начались поиски достойных поваров. Занимающийся этим впервые всегда приходит к выводу, что ничто так не утомляет, как подбор персонала.
По мере того, как информация о новых предпринимателях расползалась по городку, кроме соискателей к нам стали заглядывать и те, кого мы совсем не ожидали увидеть так скоро. Кроме государственных служащих ненавязчиво и неустанно заглядывали самые разные представители власти - от случайных непонятных чиновников до местных полицейских. Все они пока что довольствовались красочными пакетами, которые отрыгивали в их ладони автоматы фаст-фуда и все, как один, нахваливали свежесть идеи и правильное наполнение заведения. А что им ещё оставалось? Предлог зайти пожрать на болота надо было как-то отрабатывать. Вести беседу с разговорчивыми посетителями никому не хотелось, поэтому для подобных случев мы ставили в зал Казуми. Её непроницаемое лицо заставляло снижать темп речи, чтобы в итоге вспомнить, чему учили родители: ... а ведь действительно, "нельзя разговаривать во время еды". Но как только Казуми каким-то шестым чувством понимала, что засланный представитель мог быть чем-то полезен, она медленно поднимала руку до плеча. Этот жест заставлял пришедшего забыть даже о том, что он в данный момент хотел глотать. Её пальцы описывали в воздухе некий изящный жест, оканчивающийся простым щелчком пальцев. Это и служило командой к тому, что весь мир, замерший до этого мгновения, начинал крутиться заново. Казуми кротко извинялась, повелительно кланялась, а из-за её спины вылетала парочка озорных разговорчивых официанток с палочками шашлыка или с мясной нарезкой. Где-то сбоку выстреливало шампанское и настроение праздника начиналось с двух обворожительных улыбок. После такого шоу нужный человек выкладывал Елизавете и Францишке не только то, что хотел сказать, но и то, о чём предпочёл бы умолчать с другими собеседниками. В какой-то мере и эти визиты могли работать на популярность гостиницы. Появление представителей местных группировок окончательно сбило нас с толку.
Картина вырисовывалась всё мрачнее и мрачнее. В этот период Павел опять исчез на несколько дней, что вряд ли было замечено в такой суете. По прибытии он пригласил на разговор только меня и Осаму. Согласно его рассказу, наши перспективы были далеко не радужные, и без выработки каких-то мер наше общее благо могло обернуться для нас весьма плачевным исходом. Поиски утерянных коллекций могли бы засохнуть на корню, если бы не его беспечный брат, которому Павел сдал часть золота. Редкие монеты всплыли в скандальных новостях, и теперь его брата пасут на короткой дистанции. Он, конечно, тянет время, но это не может продолжаться бесконечно. Он должен на кого-то указать. Как говорится, отвести глаз. А им интересовались не из служебного интереса, как выяснилось немного позже. Ибо за рвением следователей стояла поруганная честь некоего уважаемого и влиятельного коллекционера, который невольно взял на себя роль скупщика краденого, попутно лишившись и определённого авторитета, и всей своей замечательной, недавно пополненной, коллекции нумизматических редкостей. Я был полностью согласен, что глаз надо отвести как можно дальше от этой гостиницы и всей нашей компании. Поэтому меня решено было отправить на поиски того, на кого может указать брат Павла, а Осаму предложил возложить на себя особую роль информационной и правовой поддержки. Через неделю он подал заявление на работу в полицию и инициировал запрос на самого себя от имени местного отделения полиции. Где-то в этом промежутке он заставил цифровые технологии работать на благо человека. В ответ пришли документы, согласно которым он имеет неплохой послужной список и годится для оперативно-розыскной работы.
Размышляя над его странным шагом, я до сих пор не смог найти основную причину подобного поступка - взаимные чувства к японке, у которых не может быть развития, или же он решил воплотить в жизнь кодекс высших махинаторов: чем дальше они друг от друга, тем сложнее установить между ними связь. Официально, для нас он перешел на другую сторону. Но, поскольку никто больше не знал нашу настоящую специализацию, это выглядело обычным трудоустройством. Тогда я с непониманием позавидовал тому, какие у него надежные друзья на родине, на которую он не хочет возвращаться.
Тут же у нас родился план, согласно которому я покидал компанию с большим скандалом. Мне надо было изобразить, что я бросил Францишку и сошёлся с Казуми. Осаму должен был пару раз задержать меня, приведя в участок. Повод должен был быть незначительным, а подтекст очень жирным и очевидным - из ревности к Казуми. В камерах предварительного заключения, таким образом, появились наши персональные жучки. Для меня это осталось загадкой. Осаму просто посмотрел на меня - и я больше не спрашивал. Остальное время я проводил с Казуми, выбирая город, в который мне предстоит отправиться. Мы с ней всё детально обсуждали, сопоставляли возможности, изучали антикварный рынок. Для полного отвода глаз нам требовался очень хороший оборот, в котором должно было раствориться наше золото.
Несмотря на всю свою тьму и медленное течение, некоторые ночи освещают разум невообразимо слепящей ясностью. Первое время мне было немного непривычно проживать вновь и вновь те же ночные озарения, будучи в коме. Этот белый океан не так прост, как хочет показаться. Или он не так прост, как я пытаюсь себе его представить. Едва начинаешь привыкать к потере памяти, и возникает новая волна ярчайших воспоминаний. Пережив некоторое волнение на поверхности времени своего океана, вдруг опять обнаруживаешь, что лежишь на дне, промытый водой, как пустая раковина. Чёрная мутная пена, прокатив по дну, выкидывает тебя на чёрный песок, и приходит осознание, что нечем смотреть, как-то догадываешься, что для тебя всё вокруг не имеет смысла и цвета, поэтому песок чёрный. Долго ломаешь себя, чтобы смириться с состоянием утери последних ниточек, соглашаясь на самые блёклые намёки картинок прошлого, и тут оказывается, что ты всё это время не был в забытьи, не был мёртв, ты просто спал. Множественные покровы тончайшей ткани снов чередуются с надломленными лоскутами коконов, которые выплетали копии сестер-бессонниц. Когда думаешь, что снял один из покровов и собираешься лететь вперёд, вдруг натыкаешься на следующий. Когда разгоняешься и несёшься как комета, разрывая тонкие грани сотнями, надеясь вот-вот вырваться из пространства, бесконечно окутанного снами во сне, уже почти видишь предел, место, с которого всё начиналось, вдруг оказывается, что тебя просто ещё раз окутал новый покров сна. Когда проснёшься - от начала начал тебя будет отделять на одну невидимую преграду больше. И всё это происходит в коме: купание в воспоминаниях, сны во снах, утрата иллюзий, потеря памяти и игра сознания с сознанием. И главный вопрос - где моё сознание, и кто с ним играет? И тут на вопрос накатывает новая волна - это мой старый сон в гостинице.
Когда в комнаты поприличнее въехали несколько постояльцев, а ремонтные бригады уже разместились, но пока ещё не развернулись в полной мере, я занял самую пустую и необжитую комнату. Мне надо было сменить обстановку, чтобы подумать о предстоящем пути. Эта ночь была как раз такой: бесконечная тьма, медленное течение времени и осознание того, что не знаешь себя. Не потому, что что-то забыл или потерял, а потому, что изначально не было этого знания. Все роли, которые навязывала жизненная необходимость, равно как и те, которые придумывал себе, как и те, которые предлагали сыграть за определённую цену - это всего лишь роли.