Илья... Илюшка... Илька... Иля...
 Каток... "Хоккейки" на плече.
Исхлестанные снежной пылью
мордахи печки горячей.
Домой. Поесть - да за уроки. 
Ко мне? К Илюшке? Вое равно.
 Идем. Трещим, как две сороки. 
Идем ко мне. На Озерной.

Ах нет... Погрешность... Упущенье...
 У Ильки не было коньков!..

Ну, значит, лыжи, как в ущелье,
 швыряли в сумрак меж шкафов.
 Потом "Сибирские" пельмени
 метали в кипяток, как в цель.
 Потом заначку карамелей
 Илья со строгостью в лице делил.
(Цветастостью атласной
томил глаза пяток конфет.
И Илька клал их на буфет,
ворча: "Подальше от соблазна...")
Потом - к портфелям пятерня,
и книги бахали, как залпы...

Погрешность... Как же у меня 
портфель Илюшкин оказался?
Портфель... ага... Какой же класс?
В каком же это было классе?

Ах, что же я! Забыла?.. Здрасте! -
Илюшка жил тогда у нас.
(Его отца как раз в те дни
на "скорой" увезли из дома.
А так как не было родни.
Илья скитался по знакомым.)
Вот почему портфель у нас.
Куда ж ему еще деваться!
И, значит, это - пятый класс,
и лет нам что-то под двенадцать...

Ну, ладно...
Выдержав осаду,
уроки все-таки сдались.
Мне - раньше. Значит, мне в награду
конфетой больше. Навались!..


Двенадцать лет!
Да где - "двенадцать"!
Ему - весной, в июле - мне,
еще дожить, еще добраться...
"Двенадцатый" - вот так верней.
Двенадцатый! Всего и груз-то -
пальтишко мокрое в снегу!
Всего  забот-то - на бегу
сшибать сосулечные  хрусты!
Еще в один толкаешь ряд
вкус жизни и конфетной   сласти;
И ночь - как ночь, а не догляд,
приставленный к тебе с пристрастьем;
еще беспечен каждый шаг
души, она не укрепилась...
да, впрочем, даже и не снилось,
что есть понятие ДУША;
еще не шатко мирозданье,
крепки основы бытия,
мгновенны боли и страданья,
заменны книги и друзья;
еще кругом ничто не Тайна,
а только - маленький секрет;
и средь обид - вселенских нет;
и одиночество - случайно!..

...Морозный снег счастливым визгом 
встречал наш расторопный бег. 
Куда!?!
Счастливее, чем снег, 
вопили мы: "На телевизор!!!"

На  т е л е в и з о р ! 
Как  Јна чай!" 
Как   Јна пирог!" 
Как   Јна варенье!" 
Бежали мы в вечерний час
На  телевизоросмотренье!..

Теперь с улыбкой добродушной 
я вспоминаю вечера,
в чью честь старалась быть послушной
и чистой чуть ли не с утра...
Конец пятидесятых лет.
Телевещанье    рассветало.
И надлежащим ритуалом
был оснащен его рассвет.
В газетах велся разговор
(а люди верили газете!),
какую выбрать форму штор
на окна, если поддень светел;
какое лучше завести
на вечер в дом; освещенье;
как близко сесть и подойти,
чтоб не было ущерба зренью;
что нужно взрослому усвоить,
что важно детям объяснить,
когда уборкой беспокоить,
как линзу правильно хранить...
Не поощрялись почему-то
ни яркий верхний свет, ни тьма.
И синий сумрак был весьма
распространенным "атрибутом".

(Сосед у нас был. Дядя Гриша.
 Жилплощадь метров десяти. 
В углу - буфет, за ним - как в нише -
фотографический штатив,
 а на штативе - абажур
 из тонких планочек фанеры,
 узорно выпилен, наверно,
 "не за день... от штатива - шнур.
Ах, дядя Гриша! дядя Гриша!
Сосед ближайший и былой,
мы с вами жили... Ой-ё-ёй...
лет двадцать под одною крышей!..
Едва ль меня в те годы мучил
такой вопрос, но, по всему,
вы были - "самый крайний случай"
Сосед ближайший, почему?
Что было в вас, мужчина плотный,
на вид - не сатана, не тать,
что даже соли занимать
соседи шли к вам неохотно?
И максимум десяток раз,
в кручине, видно, самой сизой,
я поджидала в кухне вас,
просилась к вам на телевизор...
И я бы через столько лет
не обратила бы к вам слово,
когда б не синей лампу свет
из абажурчика резного!..
Бог с вами... Я вам не судья.
И то добавлю лишь к рассказу,
что вы, когда просилась я,
не отказали мне ни разу...
Ну, ладно. Что-то много слов
на ностальгическую свиту!)


Мы с Илькой в валенках разбитых
 летели в Красный уголок.
Был Красный уголок в подвале
с весьма цветастою судьбой:
там то картошку продавали,
то принимали стеклобой,
то заседали там домкомы
(и тетя Катя-Комитет),
то милицейский был пикет,
то кабинетик управдома.
И даже в кинофильм "Андрейка"
в каком-то кадре он попал.
А в промежутках - белой рейкой
был перечеркнут наш подвал.
Но вот - свершилось. Смотрим как-то
в дверь врезан новенький   амок.
Так был у нас на средства ЖАКТа
оформлен Красный иголок,
где стулья - тесными рядами,
где свет -  обычной лампы свет,
где тетя Катя-Комитет -
хоть что покажут - все рыдала.
Пусть даже диктор дядя Коля
звал на экран Телевичка -
рыдала. Не стесняясь. Вволю.
Сморкаясь сразу в два платка!..
И это было б очень странно
в ином кругу, иных забот:
что тетя Катя все ревет -
когда б не магия экрана,
когда б не эта теснота,
не это как бы породненье
и не ребячья мелкота
у незнакомых на коленях...

Смотрю в те голы так же снизу,
 как там, с соседкиных колен,
 впивалась в тайну "КВН"
через таинственную линзу!

Давно ли было? А поди ж...
Да. Быстро, быстро время скачет...
Теперь едва ли мир сплотишь
наивной телепередачей;
теперь вещание - поток,
программ - не счесть, названий - ворох...
Теперь и Красный уголок
почти не встретишь в разговорах...
А не сходил ведь с языка...
был центром жизни, думать смею...
Как, впрочем, и Земля, пока
жила система Птолемея...

Минут за двадцать до начала
 пришли мы о Илькой. Как назло,
нас моментально разнесло,
он - в шашки сел, я - почитала,
а может быть, наоборот,
он сел читать, а я за шашки...
И двери были нараспашку.
И все входил, входил народ
И где-то затевался спор.
И кто-то песню пел некстати...
И надо мною разговор
вела с соседкой тетя Катя.
Ей кто-то вторил "ах" да "ах" -
я не вникала: нужно больно! -
но вдруг услышала невольно
чудное слово Јна хлебах".
Его раз двадцать повторила
она на разные лады.
В нем было что-то от беды
и тайн. Я уши навострила,
но так и не смогла взять в толк,
причем тут хлеб, зачем он горький,
и почему воды глоток
какой-то "ей" не лезет в горло.
А после началось кино.
Конечно, я про все забыла.
Но слово было. И оно
зашло, как говорится, с тыла.

Мы возвращались. 
В небе сивом
луна плутала в облаках...
И тут Илюшку я спросила,
что означает Јна хлебах?"
Он объяснял, как мог, толково,
но все-таки и он был мал.
Он сам, конечно, это слово
но очень ясно понимал.
Он долго путался в примерах,
не припасенных про запас.
Я наконец спросила:
"Верно,
как ты теперь живешь у нас?"
Он замолчал оторопело.
"Я - на хлебах?!"
"А разве нет?"
...Ах, тетя Катя-Комитет!
ведь   этого   ты не хотела!..
Илюху вдруг как ветром сдуло,
как ветром - легкий снежный пласт..
И тот же ветер крикнул:
"Дура!
Отец поправится - отдаст!"
Оторопеть тут мой черед
пришел. Но было мне... не стыдно,
а - непонятно и обидно:
я - дура? Сам ты - обормот!

Пока до дома шла - все злилась,
 и все мечтала счеты свесть.
 И мрачно в комнату ввалилась.
 И зло потребовала есть.
Но, мыслей ход моих нарушив,
 спросила мама:
"Где Илья?"
"Не знаю!"
"Ольга, где Илюша?"
"А ну его! Не знаю я!
"Поссорились?"
"Еще чего!"
"Куда ж он делся на ночь глядя?"
"Пастух я что ли для него?!
Не знаю!"
"Кто же знает?"
"Дядя!"

Сердилась мама не на шутку,
 и на руку была крепка... 
Но в этот раз ее рука 
упала немощно и жутко.
 Она скользнула со стола
 и выронила Илькин свитер,
 залатанный, видавший виды...
 и вяло звякнула игла...

Был тих и ровен мамин голос:
 "А я ждала... сварила щи..."
 И вдруг - как что-то раскололось:
 "Немедленно! Иди! Ищи!"

Я все еще не понимала,
В чем виновата, грех мой в чем...
 но мамин вид... но голос мамы...
но Илькин свитер под столом...

...Нашла я быстро. Он у Юрки
 из стульев составлял кровать. 
Увидел. Отвернулся, буркнул:
 "Я здесь, у Юрки, буду спать!.. 
А за портфелем - Юрка, завтра...
Поддакнул Юрка: "Да, зайду."
"Ну, Юрочка! Имей в виду!.."
я Юрку треснула внезапно.
Тот - сдачи. Угодил мне а лоб -
ушанка набок. Сразу бабка
его заахала про гроб,
ему - пинка, меня - в охапку.
Я - в слезы. Юрка - за кровать.
Я рвусь за Юркой - бабка держит.
На шум вбежала с кухни мать.
Илья схватил свою одежду.
Я завопила:
"Убежит!!"
Мать Юркина Илью - за хлястик.
 Но хлястик плохо был пришит, 
не выдержал такой напасти...
 Мать Юрки - в крик: "В конце концов!
Что, черт возьми, тут происходит!!
В ответ прогрохотал засов
и взвыла дверь на черном ходе.
Мы все застыли. Юрка - прыг! 
и вдруг забился, как в припадке:
"Беги, поганка, по парадке!
Я сам!!. Я сам!.. через дворы!!"
Но тут к нему метнулись бабка
и мать. А я - на черный ход.
Там темень. Я поколебалась -
и вниз, как очумелый кот
оря истошно:
"Илька! Илька!
Вернись! Постой! Не убегай!.."

Поехать, что ли в Уругвай?..
Или поесть с яичком килек?..
А что!??
Приятно вспоминать,
Когда на памяти приятно.
А тут? Не память, а... кровать, 
прикрытая неаккуратно!..
Но делать нечего...

Дворами
неслась я. "Илька! Не беги!.."
 И где-то в небе, будто в раме,
 его коробились шаги.
 И где-то перезвон трамвая
 вплетался в мой истошный зов.
 И где-то все гремел засов
 и выли петли, оживая...

Ах нет, проскочим этот хлам.
И остановимся на деле:
Илюшка не вернулся к нам
ни в тот день, ни через неделю.
И все. И хватит. И конец.
И нечего рядить и спорить.
Забыть.
Тем более, что вскоре 
поправился его отец. 
Тем более, что сам Илюшка 
не злился, в общем-то, совсем, 
и говорил со мной, и слушал, 
и с парты нашей не отсел. 
И снова под ноги катилась 
прекрасной жизни колея. 
Забыла я. Забыл Илья...

Да вот, как видно, не забылось.
1981