"Кто такой этот Арончик?" - спрашивала я себя, пока читала очередную толстую тетрадь деда Изи, переданную мне из Израиля. Много вопросов возникло у меня к автору этого повествования, ибо всё время натыкалась какие-то несостыковки: имена, фамилии, даже время. Но спросить у него я уже не могу, поэтому постараюсь изложить историю еврейского мальчика Арончика так, как я её увидела и поняла. Возможно, это будет не совсем документальная правда. В моём изложении рассказов Идла Айзмана правда немного переплетается с вымыслом, иначе всё написание просто свелось бы к повествованию страшных фактов: родился, рос, жил, женился, появились дети, конец. Конец в самом настоящем понимании этого слова, ибо в 1941 году слово "КОНЕЦ" недвусмысленно ассоциировалось с обычной развязкой многих еврейских историй.
Вот и сейчас решила: особенно не отходя от текста, описать жизнь Арончика так, как это увидела я, спустя почти восемьдесят лет после описанных событий, происходящих в Черняхове в довоенное время. Черняхов - еврейское местечко, которого уже давно нет на карте Земли. Не пугайтесь те, кто и поныне живёт в Черняхове - посёлок, слава Богу, стоит на месте. Еврейского местечка Черняхов больше не существует.
Сразу хочу предупредить, что ничего особенного в жизнеописании семьи Арончика нет: так жили многие люди того времени и, читая дневник, я всё время возвращаюсь к одному единственному вопросу: за что? Чем больше углубляюсь в историю моего многострадального народа, тем глубже происходит осмысление его трагедии и Холокоста, существование которого сейчас ставится под сомнение. Совсем непонятно мне, жителю XXI века, что же мы такого страшного сделали миру, за что нас обязательно нужно было стереть с лица Земли? Людей, о которых написана эта повесть, уже давным-давно нет, как нет и Идла Айзмана. И всё же они есть. Они не могут вот так взять и бесследно исчезнуть из истории. И ничего, что мы их не видим: они сохранились в нашей памяти, как файлы сохраняются на жёстком диске компьютера, даже если он летит. И если мне удастся издать когда-нибудь эту книгу, они будут жить вечно. Вечная им память!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
БРАТЬЯ
Дом, в котором жила семья Арончика, был вторым по красоте в Черняхове. О самом красивом доме в дневниках деда Изи не сказано ни слова. Но этот дом точно был вторым - так утверждали все жители местечка.
Во-первых, у этого дома было крыльцо, а крыльцо, как известно, было не у всех домов. Во-вторых, у окон были голубые, резные ставни. И, наконец, в третьих, дом был большим по размерам Черняхова: в нём было аж целых четыре комнаты, кладовая и огромная, светлая кухня.
Жил в этом доме заготовщик Мендл, не знаю его фамилии - нигде в дневниках она не упоминается. Даже не спрашивайте меня, чего он был заготовщик - история об этом тоже умалчивает. Просто заготовщик чего-то. У этого самого Мендела, как гласит старая еврейская пословица, было много специальностей и мало счастья. Жена его, Бейла, родила первого мальчика Беби, и он умер ещё до начала войны, не увидев всех её ужасов. Повезло... Потом родился ещё один мальчик по имени Бука, а через год родился и герой нашего повествования, Арончик.
В доме, как я уже сказала, было четыре комнаты, две из которых сдавались постояльцам с целью, как вы понимаете, заработка. Именно поэтому я делаю вывод: что бы там Мендл такое не заготавливал, дела его шли не очень хорошо: он был весь в заботах и беготне, вечно загнанная, как лошадь, мама Арончика, и такая же уставшая от домашних хлопот с жильцами дома бабушка, мама мамы Арончика, с именем почти таким же, как и у самого заготовщика. Бабушку звали Миндл.
Еврейские женщины местечка часто собирались на уличной лавочке, стоящей недалеко от дома Мендла, чтобы посудачить о том, о сём, а также решить глобальные проблемы Черняхова и всего человечества в целом. Но ни мама Арончика, ни его бабушка Миндл не могли себе позволить просто так посидеть на лавке и болтать ногами. Они совсем не имели времени посудачить с женщинами о том, что у соседки Рейзл опять случилась какофония: подгорели халы, сварилось бельё, и в очередной раз загулял муж.
Бейла всегда бежала. Бежала по делам, на работу, на рынок и к детям. Бука был очень красив, но ещё в раннем детстве он сильно заболел и почти никогда не вставал с кровати. Не смотря на немощность, Бука был очень умным мальчиком! Таким умным, что жители местечка называли его "наш Ленин", когда он был ещё здоров. Я представляю себе ухмылки на ваших лицах: кто такой был этот Ленин? Молодые вряд ли знают об этом человеке, а старые предпочитают не вспоминать о нём, ибо как выяснилось сейчас, Ленин был злом и место ему и его памятникам на свалке.
Я очень хорошо помню, как мне на день рождения подарили книжку про Ленина. С какой гордостью я приняла и с какой радостью её читала! Да, я ещё успела поносить сначала октябрятскую звёздочку, потом пионерский значок, потом комсомольский и на каждом значке было изображение Ленина: от маленького кудрявого мальчика до правителя великой страны. И пусть меня сейчас осудят многие и многие, но это было МОЁ детство и оно было прекрасным, ибо у нас была ИДЕЯ! Это потом я поняла, что не всё было так безоблачно, и что идеология, построенная на крови миллионов безвинных людей, не может быть правильной. Такая идеология губительна. Но в детстве мы все верили в то, что маленький мальчик Володя Ульянов был героем и самым праведным человеком на свете. В это же верили и жители Черняхова, назвав маленького, красивого, еврейского мальчика Буку "Лениным".
Бука болел всегда, впрочем, как и Арончик: не помогали никакие врачи и никакие лекарства. Болей мальчишки сейчас, их обязательно бы вылечивали и очень быстро, но тогда это было скорее чудом, чем реальностью. Так они и лежали в разных комнатах с общей дверью: в одной комнате Бука со своими болячками, в другой - Арончик со своими. Мама держала на руках Буку, а папа, сидя на кровати, Арончика, и через открытую между комнатами дверь мальчишки могли смотреть друг на друга. Да что там смотреть - они могла даже разговаривать!
Вскоре Бука умер и его оплакивало всё местечко. Особенно страдал маленький Арончик: он безудержно рыдал, вспоминая брата, и от слёз и отчаяния его спасала только бабушка Миндл, рассказывая истории о Буке, которому "сейчас уже хорошо, ибо у него уже ничего не болит". А ещё она рассказывала Арончику о прошлой жизни, о людях и о любви. И неважно, что эти истории не были сплошь весёлыми и оптимистичными, маленького Арончика они успокаивали и обнадёживали: ему, всё-таки, не так плохо, как было плохо героям бабушкиных рассказов. И мудрая бабушка Миндл видя, что чем хуже было тем героям, тем лучше становилось внуку, специально сгущала краски. Иногда она перебарщивала, и Арончик заливался слезами пуще прежнего. Тогда бабушка ласково гладила его по голове, прижимала к себе и тихонечко напевала колыбельную:
"Ойфн вег, штэйт а бойм, штейт ер ангебогн..."
Что это такое, Арончик не знал - в семье переходили на идиш, когда хотели, чтобы ребёнок не понял, о чём говорили взрослые. Но чудесная музыка и мягкий бабушкин голос делали своё дело: Арончик, переставая плакать, засыпал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДВЕ ИСТОРИИ БАБУШКИ МИНДЛ
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. ПРО КРАСНУЮ КОРОВУ
- Есть в Житомирской области село Турчинка. Когда-то, давно, в этом селе жил очень богатый человек со своей женой. Страшно богатый, Арончик. И был он арендатором леса.
- Бабушка, а что такое "арендатор леса"? - спрашивал маленький мальчик бабушку. И правда: откуда ребёнку знать, что такое "арендатор"?
- Он брал лес взаймы, - отвечала бабушка внуку.
- А у кого?
- А я почём знаю? Ты будешь слушать или я ухожу, бо у твоей бабушки очень много дел.
- Буду, рассказывай, - соглашался на немое молчание мальчишка.
- Имел этот арендатор много-много скота. Жена у него была женщина забитая, некрасивая и к тому же жадная.
- Бабушка, а она была еврейкой? - не выдерживал Арончик.
- Да, майн кинд, но не все еврейки такие красивые, как твоя мама. Не перебивай. И вот снится ей сон: перед самым праздником Швуес вывела она на пастбище стадо коров. И одна тёлка, красная, не пришла с пастбища. И снится женщине, что встала она из-за праздничного стола, вся разодетая, вся в золоте, и пошла искать пропавшую тёлку. И увидела она, что корова лежит мёртвая, рядом с ней стоит их работник Василь, а в руке у него нож. И поняла женщина, что Василь убил эту тёлку.
- Во сне убил, бабушка?
- Слушай. Проснулась она, подивилась своему сну, а потом всё произошло так, как ей приснилось, только ещё гораздо страшнее. Красная тёлка на самом деле не вернулась с пастбища.
- Василь убил?
- Ну а кто же ещё-то? Ясное дело, Василь, работник их. Взял нож и вжих - нет тёлки. И когда бедная женщина это увидела, Василь страшно испугался. И убил и её тоже.
- До смерти, бабушка, убил?
- Готеню, а как можно ещё убить? Ясное дело, до смерти.
- А ты откуда узнала про сон, если Василь её до смерти убил?
- Так она мужу свой сон рассказала.
- До того, как Василь убил её?
-Вейз мир, Арончик, не дури мне голову: как можно что-то рассказать после смерти? Так вот: вернулся муж из синагоги, увидел, что жены дома нет, и пошёл на то самое место, про которое она ему рассказала. Там он и нашёл и корову, и жену.
- А что с Василём стало?
- А ничего. Как работал, так и работал. Никто, мой мальчик, кроме убитой и его мужа не знал про Василя, а правосудие, как ты знаешь, в сны не верит... Еврейская кровь, Арончик, дешевле воды...
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. ПРО БАРАНА
- Ты знаешь, Арончик, что твой дед торговал лошадьми?
- Знаю, бабушка. Ты рассказывала уже.
- Ехал он как-то ночью.
- Где ехал, бабушка? Откуда?
- С базара ехал, кажется. Ехал он, ехал, а вокруг темень такая, что хоть глаз выколи.
- А как это "хоть глаз выколи"?
- Так говорят, когда темно. Если выколоть глаз, сразу темень наступает. Закрой глаза. Темно?
- Темно.
- Вот и слушай дальше.
- Подожди, бабушка. Скажи, а Буке темно? У него же глаза закрылись.
- Нет, мой мальчик, Буке светло. Когда человек умирает, вокруг него сначала темно, а потом свет ото всюду идёт. Яркий-яркий. Аж смотреть больно. Но человек привыкает быстро, и ему потом всегда светло. Но это происходит только тогда, когда умирает хороший человек. А Бука у нас хороший был, правда?
- Правда. Рассказывай дальше про деда.
- Едет он, значит, ночью. Вдруг лошадь останавливается и начинает фыркать. Дед слез с повозки и видит: на дороге лежит баран.
- Мёртвый?
- Дед тоже подумал, что мёртвый. Лежит и не шевелится. Взвалил он этого барана на телегу и поехал дальше. Но темень же, так дед с дороги сбился и заплутал. Всю ночь плутал и только под утро он подъехал к воротам дома. Как только остановился, чтобы ворота открыть, баран вдруг ожил, с криком соскочил с воза и был таков.
- А если бы не соскочил?
- Из него получилось бы отличное жаркое.
- Счастье, что соскочил, правда, бабушка? Какой умный баран!
- Правда, Арончик, правда... Какой умный баран...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЭКЗАМЕН
Арончику исполнилось семь лет. Что такое эти семь лет? Сейчас семилетние дети очень отличаются от семилетних детей того, довоенного времени. Современные дети другие. Они - дети. В свои семь лет Арончик тоже был ребёнком, но он был маленьким старичком. Вот скажите: отпустит ли сейчас мама маленького семилетнего мальчика купаться на речку? В деревне отпустит. В городе - ни за что. И не спорьте: я, мама трёх парней, конкретно говорю вам - нет, не отпустит! А тогда отпускали.
В один прекрасный день Арончик с ребятами пошёл купаться на речку. И совсем ничего, что погода стояла не по-летнему холодная, и накрапливал дождик: пацаны, раздевшись догола, бросились в воду. Все, кроме Арончика, который в силу того что много болел, на речку не бегал и совсем не умел плавать. Он, раздетый догола, так и простоял весь день на берегу, а когда пришёл домой, слёг. Но, что самое интересное, к тому времени жильцов прибавилось, и больной Арончик вынужден был лечь в одну кровать с мамой и братиком, который только недавно родился. Болел долго, мучительно, аж до самой школы. Отболев и по счастливой случайности никого не заразив, Арончик пошёл в школу. Его туда отвела бабушка Миндл. Но в школу записаться было совсем непросто - нужно было выдержать экзамен у директора школы Шейлока Абрамовича Гитермана. А это было не так просто...
Гитермана боялись все ученики школы. Да что там ученики: его боялись родители учеников школы и было таки за что: он был строг, но справедлив, и шалунам влетало от него по первое число. Нет, друзья мои, он не бил детей, не подумайте ничего плохого. Он просто говорил с шалунами, но говорил так, что желание шалить отпадало само собой на несколько дней или недель. Шейлок Абрамович редко улыбался, и от его мрачного пристального взгляда становилось не по себе даже самому успешному ученику школы.
Вот и сейчас, сидя за своим огромным столом, он пристально посмотрел сначала на бабушку Миндл, потом на Арончика, который весь сжался от страха. Долго смотрел, а потом спросил:
- Ну-ка, Арончик, расскажи-ка мне о своей семье.
- Рассказывай! - скомандовала бабушка Миндл.
- У меня есть семья, - сказал Арончик и замолчал.
- Простите, уважаемый Арончик, я таки имею вас спросить: ви женаты? - спросил Гитерман и, прищурив глаз, над которым был шрам, ещё строже посмотрел на Арончика.
- Да, - еле промямлил мальчик, который то ли не слышал вопроса, то ли не понял юмора.
- Балбес, разве ты женат? - встряла в разговор бабушка.
- Нет, бабушка.
- А что же ты говоришь директору, что ты женат?
- Не знаю.
Гитерман опять внимательно посмотрел на мальчика.
- Скажите мне, Арон, у вас есть брат или сестра?
- Есть. У меня два брата. Один мамку сосёт, второй на небе.
- А вы хотите учиться в школе?
- Не хочу.
- Арончик! - вмешивается бабушка. - Как же ты не хочешь? Ты же все эти дни только и говорил о том, что хочешь в школу?
- А теперь не хочу. Я боюсь его.
- Кого?
- Этого Гитермана. Это он детей по ночам ворует. Ты сама рассказывала?
Бабушка залилась краской, потому что когда хотела, чтобы Арончик заснул, рассказывала, что Гитерман ворует детей, абсолютно не соотнося фамилию Гитерман и уважаемого директора школы.
- Разве ж я про него рассказывала? Я же про Гишермана рассказывала! Арончик, Шейлок Абрамович уважаемый человек! Он никогда не воровал никаких детей!
- Воровал. Ты ещё говорила, что он прячет их в подвале школы.
Крыть бабушке Миндл было нечем. Сдал её внук со всеми потрохами. Шейлок Абрамович внимательно посмотрел на бабушку Миндл и улыбнулся. Из-за шрама над правой бровью улыбка получилась несколько зловещей. Потом он улыбнулся ещё раз и Арончик, заплакав, всем своим маленьким, болезненным тельцем прижался к бабушке, которая стояла красная, как рак. Потом он потерял сознание, поскольку не совсем ещё отошёл от болезни. Когда Арончик открыл глаза, он увидел испуганное лицо бабушки Миндл. Директора в кабинете не было.
Через неделю Арончик пришёл ещё раз и сдал этот проклятый экзамен, ибо вся деревня ходила по очереди в дом к Арончику и рассказывала замечательные истории о героическом прошлом Шейлока Абрамовича Гитермана. Потом его повели в подвал школы, и показали, что никаких запертых учеников там нет. И вообще ничего в подвале школы нет, кроме старого хлама, состоящего из поломанных парт и таких же поломанных стульев и пауков, которых Арончик совсем не боялся.
Сказать, что Арончик любил учиться - скорее нет, чем да. Но он был хорошим, послушным мальчиком и очень старался. В младших классах он был вообще одним из лучших в силу своей усидчивости. Больше всего Арончик любил быть дома, тем более, что кроме братика у него появилась ещё и сестра.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ЧЛЕН СЕМЬИ
После Нового года, когда ярмарка уже закончилась, отец взял Арончика за руку, и они пошли на базар покупать корову. В семье было уже трое детей, и отец понял, что без молока им теперь не обойтись. Денег у Мендла было совсем немного, но на корову, пусть и не молодую, вполне хватало.
На базаре Мендл с Арончиком подошли к старому немцу из соседнего местечка. Рядом с немцем стояла корова. Больше коров на этом базаре не было, поэтому выбрать из одной коровы одну корову было проще простого. Нужно отдать должное животному: корова была ещё в том возрасте, который принято у нас, людей, называть средним. Корова была рябая, к тому же у неё был всего один рог. На вопрос Мендла, куда у коровы делся второй рог, хозяин промямлил что-то мало вразумительное. И вообще, сказать, что эта корова была мечтой любого хозяина не смог бы никто. Мендл ещё раз пересчитал деньги, два раза попросил хозяина сбросить цену, советовался с Арончиком, хотя с кем там было советоваться? Арончик мало сто понимал в коровах, но этот один рог ему понравился, поэтому Сын сказал отцу: "Покупай, папа!" В общем и целом, остаётся загадкой, каким образом Мендла уговорили купить эту корову. Арончик слышал несколько обрывочных фраз продавца и постарался запомнить их. Придя домой, он раз пять пересказывал всей семье выученные фразы, чтобы подтвердить достойный выбор отца: лучшая швейцарская порода, десять литров молока, покладистая, умная...
Когда корову привели домой, оказалось, что у неё повреждён язык и она вообще не может кушать. Мама плакала, бабушка причитала, отец оправдывался, а Арончик гладил корову по голове, как будто пытался успокоить: дескать, не бойся, милая, никуда мы тебя не отправим, будешь жить с нами, ты теперь член нашей семьи...
Потом вереницей стали приходить соседи. Скорее всего, они приходили не для того, чтобы поддержать семью в её покупке: они приходили посмотреть на то, как опростоволосился Мендл. Соседи жалобно вздыхали, глядя на корову, давали советы, как её лечить и тихонько посмеивались. И на самом деле эти советы помогали плохо, зато разговоров было хоть отбавляй.
Мать вёдрами варила картошку, делала жиденькое пюре и практически с рук кормила животное. Оказываются, коровы умеют быть благодарными: за вложенный в неё труд и частичку сердца, корова постепенно стала выздоравливать, а уже через некоторое время она стала одной из лучших коров Черняхова: как по количеству молока, так и по его жирности. Соседи удивлялись этому чуду, многие не верили и опять приходили, чтобы убедиться в волшебстве, но только семья Арончика знала, в чём был секрет такого коровьего преображения: вложи любовь, пусть даже в животное, и в ответ тоже получишь любовь.
Был и ещё один секрет, почему корова стала членом семьи и отрабатывала вложенные в неё средства и заботу: возле дома не было сарая, чтобы держать эту корову, поэтому, можете не верить, но корова ночевала на кухне. Поздно ночью, когда семья и постояльцы укладывались спать, корову заводили на кухню. Утром, когда все ещё спали, корову выводили из дома на поле. Мама быстро производила уборку, тщательно мыла полы на кухне и резала лук, запах которого мог забить любой другой запах, даже коровий.
Корову назвали Швейцаркой, по породе. Была ли она на самом деле из Щвеции, никто не знал и это уже было никому не интересно.
Зато, благодаря Швейцарке, каждую пятницу Бейла, мама Арончика, делала масло и это был особый праздник для всей большой семьи. Дети ждали масла, как манну небесную, ибо каждый знает, что нет ничего вкуснее на свете, чем горячий, купленный в лавке только что испечённый хлеб, щедро намазанный домашним маслом и посыпанный солью и укропом.
К тому же за маслом приезжал какой-то человек, который забирал у Бейлы всё, что оставалось после домашней трапезы. Но масло было очень много и он на самом деле было чудесным, поэтому скупщик возил продавать его в Киев, где оно разбиралось в течение часа. Поговаривали, что лучшего масла в то время в Киеве на базаре не было.
Через некоторое время Швейцарка спуталась на поле с одним симпатичным бычком и принесла приплод: маленькую милую тёлочку. Тёлочка была похожа на свою маму, радовала семью несказанно, но две коровы на одной кухне - это было уже слишком. Отцу пришлось построить небольшой сарай, и Швейцарка с дочкой с шиком отпраздновали новоселье. Через какое-то время нашёлся покупатель для молодой тёлочки, которая, хоть и была хороша, но не унаследовала ни красоты, ни достоинств своей матери. К тому же, в хозяйстве появились двое поросят для продажи и около ста уток и кур. Арончику теперь было чем заняться: он помогал родителям по хозяйству, получал оплеухи от отца за некачественно выполненную работу, смотрел за братом и родившейся сестрой и, как мог, учился.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВАЛЕНКИ
Как же повезло! Ах, как же повезло отцу Арончика! Он таки стал уважаемым человеком! То есть, он и был весьма уважаемым человеком в Черняхове, но после того, как его назначили заведующим артели сапожников, он стал совсем уважаемым. И неважно, что эта канцелярия размещалась в одной маленькой комнате, и что зарплата заведующего была мизерной, ему таки было чем гордиться. Мама Арончика, Бейла, тоже заняла почётную должность в этой артели: она работала уборщицей и тоже получала мизерную плату. Конечно, две мизерных зарплаты - всё же лучше, чем одна мизерная зарплата, но поскольку в семье было трое детей и бабушка Миндл, денег не хватало катастрофически. Вот тогда честные и порядочные родители Арончика решили делать бизнес не совсем праведным путём: они стали шить валенки... Делали они это тайно, когда засыпал весь мир и весь дом. Убедившись, что все обитатели дома спят, Бейла и Мендл тихонько, чтобы никого не разбудить, шли на кухню, зажигали керосиновую лампу и брались за подпольную работу.
Я позволю себе прервать написание этого рассказа и вернуться в своё счастливое детство, в маленький Украинский городок Изяслав, что в Хмельницкой области, откуда я родом. Валенки... Я прекрасно помню валенки, сшитые руками моей двоюродной бабушки, тёти Ривы. Иногда я даже вижу эти валенки во сне. А ещё тётя Рива шила балетки. Вернее, она делала верх для балеток. Вы не знаете, что такое балетки? Это не балетные тапочки, ни в коем случае! Это сандалии из кожи. Дело в том, что родная сестра моей бабушки Фани, тётя Рива, как я её называла, была самым настоящим сапожником и работала в сапожной артели.
Лето. Утро. Мне семь лет. А может десять или двенадцать... Я просыпаюсь рано от запаха жаренной картошки и свежевымытого пола. Комната залита светом, поют птицы, и в окна заглядывают ветки вишен с красными, спелыми ягодами. Тётя Рива только что вымыла полы и вытряхнула самодельные дорожки, связанные бабушкой из лоскутов ткани. Бабушка жарит молодую картошечку с яичком и ставит на стол тарелку со свежими, базарными огурцами и помидорами. Я встаю, умываюсь над ведром, поскольку воды в доме не было, после чего мы втроём садимся завтракать. Картошка с корочкой, базарные яйца, вбитые в картошку, зелень, овощи, вымытые и аккуратно нарезанный, серый, ещё тёплый хлеб, густо намазанный маслом, посыпанный солью и чай в стаканах из тонкого стекла в подстаканниках. Как же я любила этот чай! Стаканы и подстаканники были точно такие же, как в поезде. Кто из нас не любил пить чай в поезде? Он пах содой, которую деловые проводницы подсыпали для крепости, но всё равно это был самый вкусный чай на свете. Такой чай, только без соды, был и у моих бабушек. После завтрака всё тщательно убиралось со стола, потому что на этом столе бабушки кроили: Баба Фаня платья для клиенток, а тётя Рива валенки и балетки, после чего каждая садилась к своей старой, как мир, швейной машинке "Зингер". Я устраивалась в старом-престаром кресле и рассматривала журналы мод 1956-го года. Эти журналы достались мне в наследство. Бабушек нет, машинок, валенок, стаканов в подстаканниках нет, ничего нет, а вот журналы и старые бабушкины нитки есть! Иногда, когда мне бывает особенно грустно, я беру в руки эти журналы, закрываю глаза и переношусь в детство: я, маленькая, сижу в старом-престаром кресле и засыпаю под мерное жужжание двух швейных машинок из моего прошлого.
Тётя Рива валенки шила вручную: машинки, которые брали бы два слоя толстенного войлока, были только в артели. Балетки - другое дело, и машинка тёти Ривы была настроена на довольно тонкую свиную кожу. Сначала из двух частей она шила верх для этих незатейливых сандалий, потом пробивала дырочки специальным старым обувным дыроколом, куда нужно было вставлять тоненькие полоски искусственной кожи разных цветов. Полски предназначались исключительно для красоты и когда я находилась там, эти полоски она доверяла вставлять мне. Потом она относила верх балеток в артель, и там уже сапожники их пришивали к подошве на специальном оборудовании.
С валенками всё было сложнее. Тётя Рива брала в руки довольно толстую иголку с большим ушком и продевала в неё такую же толстую и прочную нить и стежок за стежком она сшивала две половинки. Мне кажется, ёлочкой, но я боюсь ошибиться. Потом она просовывала палку в валенок, и своими хрупкими на вид руками, выворачивала валенки на лицо. Так что, какая это была тяжёлая работа, я знаю не понаслышке.
Вот и сейчас, читая дневники деда Изи, я прямо почувствовала запах войлока и кожи. И до того мне стало хорошо - не поверите! Возвращаться в детство - это так здорово...
Но давайте вернёмся в детство нашего Арончика, на кухню, где по ночам в поте лица трудились Бейла и Мендл, чтобы заработать пару лишних копеек для себя и своей семьи.
Почему они шили ночью? Потому что страшно боялись фининспектора. Этого фининспектора Арончик никогда в жизни не видел, но тоже страшно его боялся, и поверьте, было отчего бояться.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
"СВАДЕБНЫЙ КАЛАЧ" И СТРАШНЫЙ ФИНИНСПЕКТОР
Две комнаты, как я уже писала, родители Арончика сдавали жильцам. Со временем одни жильцы съезжали и заезжали другие: кто строился, а кто вообще уезжал из местечка - о том история и дневники деда Изи умалчивают. Но свято место, как говорится, пусто не бывает: у Мендла и Бейлы всегда кто-нибудь, да жил. Правда, одну комнату на семейном совете было решено отдать бабушке Миндл и Арончику.
В славном городе Черняхов жил был богач, имя которого я не знаю, но знаю лишь, что у него был сын Мойше. Не повезло этому богачу, ибо денег у него было много, а вот ума единственному сыну богача Бог не дал. Так они и жили втроём: богач, его деньги и его немного сумасшедший сын. Уж не знаю, как удалось богачу найти для сына невесту, но он её всё-таки нашёл. Хотя, сказать, что Хана была нормальной невестой - это было бы сущей неправдой: невеста была под стать сыну. Как говорится: два сапога - пара. В нашей истории пара - это два валенка: Мойше и Хана.
Нарисуйте себе эту картину: идёт по улице Мойше, а он был очень маленького для мужчины роста, но с большой бородой, из-за которого почти не видно было его лица. Рядом вышагивает его жена Хана, которая была на целую голову выше мужа. Кстати, нужно быть честной: несмотря на отсутствие мозгов, Хана была почти красавицей! К тому же нога у неё была сорок первого размера, в то время как Мойше носил обувь тридцать шестого размера. И пускай его отец был известным в штэтле богачом, его сын всегда был одет в один и тот же пиджак с большими дырами. Вы таки хотите знать почему? Потому что Хана никогда в жизни не держала в руках иголку - при скудном умишке она ещё была абсолютно безрукая. Не в прямом, конечно, смысле слова.
Остаётся большой тайной, каким образом их поженили: об этом знает разве что сам Бог. Также остаётся загадкой вот что: им кто-то очень хорошо постарался объяснить, что молодожёны должны делать ночью или природа сама взяла своё? Итак, богатый папа не хотел держать рядом с собой этих двух чудаков и снял им комнату угадайте у кого? Вы правы: у родителей Арончика. И как только наступала ночь, из комнаты, где поселились молодые раздавались такие охи и стоны, что в доме просыпались почти все. Крепко спали только малыши в дальней комнате: набегавшись за день, они бы не проснулись, даже если бы рядом взорвалась бомба. Но Бейлу и Мендела это даже радовало: за криками новобрачных не было слышно то, что творилось на кухне. А вот Арончик с бабушкой Миндл, спавшие за стенкой, просыпались от этих криков на раз-два и засыпали только тогда, когда молодые затихали. Бабушка прожила большую жизнь и всё прекрасно понимала, а вот Арончику нужно было как-то объяснить, что там происходит. И находчивая бабушка Миндл стала придумывать истории про страшного фининспектора, который пытает молодых людей, чтобы они рассказали, кто в этом доме шьёт валенки. Таким образом, бабушка всё просчитала: Арончик чётко знал, что если какой-нибудь фининспектор пожалует в их дом, то нужно было молчать намертво о том, что родители шьют валенки. Молчать так, как молчат замученные фининспектором "герои" из соседней комнаты. К тому же бабушка строго-настрого запретила Арончику спрашивать квартирантов о пытках, ссылаясь на то, что это огромная тайна, и что если фининспектор узнает, что Арончик всё-таки спрашивал, то он наведается и к Арончику тоже.
Я надеюсь, у вас не возникло вопроса: почему все в доме терпели эту пару? Ответ абсолютно ясен: богатый папа новоиспечённого мужа платил очень хорошие деньги за комнату, и эта плата было гораздо больше того, что вдвоём зарабатывали Бейла и Мендл.
По субботам, в Шабес, Мойше иногда ходил в синагогу, и его даже вызывали к Торе. Правда, редко. Но когда он выходил из синагоги, возле ворот его всегда ждала Хана в белом платье. Это было свадебное платье Ханы и она его надевала только для того, чтобы встретить мужа из синагоги. Так они и шли по улице, смеясь и подначивая друг-друга, а за ними всегда бежала толпа мальчишек и орала вслед: "Свадебный калач! Свадебный калач!" Всё это было не так уж безобидно, ибо дети бывают жестокими и даже очень: они бросали в молодую странную пару камни. Ни увещевание мам, ни угрозы отцов не помогали: на улице то и дело раздавалось "Свадебный калач" и вслед за детскими выкриками сыпались проклятия Ханы на детей и их родителей.
Бабушка Миндл была доброй женщиной, и решила взять шефство над Ханой. Как-то утром бабушка принесла гуся. Этого гуся только что зарезали и он был ещё тёплым. Бабушка положила гуся перед Ханой и спросила:
- Скажите но мне, Хана, ви можете сделать гуся?
Да-да, именно так: "ви можете сделать гуся". Это означало, что гуся нужно ощипать, распотрошить и разрезать на части.
- Конечно, бабушка Миндл! - радостно восклицала Хана. - Кто не может сделать гуся, я вас спрашиваю?
Бабушка оставила Хану и гуся на кухне и вышла во двор. Через некоторое время, когда бабушка вернулась в дом, она почувствовала, что с кухни идёт странный запах. Там, уже стояли все домочадцы своим полным составом: Бейла, Мендл, дети и муж Ханы. В огромной кастрюле варился неощипанный гусь, да к тому же с потрохами и жиром: таким, каким он был, когда бабушка Миндл принесла его с базара. Жир с гуся растопился и вонь от перьев шла такая, что дышать в доме стало невозможно.
- Хана! - закричала бабушка Миндл. - Вы же сказали, что только дурак не умеет "сделать гуся"!
- А что ви имеете против? - спросил молодой муж.
- А вы что, будете есть этого гуся? - спросила мама Бейла.
- Конечно! - гордо ответил сын богача. - Я обожаю есть то, что готовит моя жена, будь то картошка, селёдка или вот этот прекрасный гусь!
Потом он подошёл к Хане, ущипнул её за приличную попу и они весело засмеялись...
Бабушка Миндл с Бейлой сняли кастрюлю с печи и сделали что могли: половину гуся очистили, половину выкинули.
То, что Хана не могла готовить - с эти ещё можно было как-то смириться. Богач доплачивал за пансион, и Бейла терпеливо готовила на всю семью да ещё на два рта. Но Хана категорически отказывалась мыть посуду, а это уже была целая проблема. Бабушка Миндл собирала грязную посуду в тазик и тихонько мыла, ругаясь и проклиная богача, его маму и весь его род.
Самое страшное случилось тогда, когда всем стало понятно, что молодая пара ждёт ребёнка. У мамы началась паника, папа пошёл к богачу, чтобы отказаться от денег, а бабушка причитала, что Всевышний за что-то наказал их семью и скорее всего, наказал Бог их всех за подпольный бизнес с валенками. Связать живот Ханы и валенки Арончик никак не мог, но он понял это по-своему: от пыток у Ханы образовалась на животе опухоль, которая всё время росла. Поэтому у мальчика к жалости к молодожёнам прибавилось ещё и уважение. Наконец, Арончик не выдержал и подошёл к маме, которая ни сном ни духом не знала о бабушкиных россказнях про страшного фининспектора и его пытках.
- Мамочка, я тебя очень попрошу: не нужно их выгонять, пожалуйста!
- Шо такое, Арончик? - спросила мама сына.
- Хана ведь ничего не рассказала ему, понимаешь!
- Кому, сыночек, она ничего не рассказала?
- Фининспектору.
Бейла посмотрела на Арончика так, как она смотрела на Мойше и Хану. Потом она потрогала его лоб, а потом переспросила:
- Кому?
- Фининспектору. Когда он её пытал.
И тут весь дом огласил вопль Бейлы:
- Гвалт! Мендл! Беги сюда, послушай что говорит этот ребёнок? Когда здесь был фининспектор, Арон?
- Ночью.
-Ты ничего не путаешь, сынок? Ты его видел? Он стоял под окнами? - строго спросил встревоженный папа.
- Нет, папа, я его не видел. Но бабушка сказала, что он приходит ночью и пытает бедную Хану, отчего она кричит. А теперь у неё опухоль выросла от пыток. Но она фининспектору ничего не сказала!
Папа и мама переглянулись, а потом выбежали во двор и долго-долго смеялись. Это была такая редкость, чтобы мама и папа смеялись, да ещё так долго! Во двор выскочила бабушка, за ней дети и, не зная почему смеются родители, все поддались этому безудержному веселью. Сквозь смех и слёзы папа спросил маму:
- Бейла, золотце, тебе не кажется, что слабоумие заразно?
Зато судьба не совсем нормальной пары чудаков на какое-то время была решена... Хана родила мальчика и через год богачу пришлось забрать к себе молодую семью, ибо никаких его денег не хватило бы заплатить семье Арончика за третий, постоянно орущий рот, которому не давали кушать и не меняли подгузники.
"А зачем их менять? Всё равно накакает!" - сказала Хана бабушке Миндл и посмотрела на орущего малыша своими безумными глазами...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МАЦА
Тридцатые годы ХХ века добрались и до Черняхова: Арончика приняли в пионеры. Бабушка Миндл сокрушалась:
- Азохн вей мне эти пионЭры. Мне кто-нибудь скажет, шо такое эти пионЭры и вся эта пионЭрская организация?
Бейла отвечала матери:
- Мама, шо вам дались эти пионЭры? Шо плохого они вам сотворили? Шо, мальчику нужно отличаться от всех? Всех приняли в пионЭры, а наш Арончик чем хуже всех?
Несмотря на идейную подоплёку, всем ужасно нравилось это слово. Оно постоянно звучало в доме когда нужно, и когда это было совсем неуместно. К тому же, к слову пионЭр приклеилось отчество Арончика и с этим уже ничего нельзя было сделать...
- Эй, пионЭр Арон Менделевич! Смотри за братом! Внимательно, по пионЭрски смотри, - кричала на весь двор мама.
- ПионЭр Арон Менделевич! Получишь по лбу, если не сбегаешь сию минуту в артель и не притащишь заготовки! - громко угрожал отец.
- ПионЭр Арон Менделевич! Иди но, я тебя поцелую! - звала Арончика бабушка.
Красный галстук, который носили практически не снимая все пионеры, был не просто красным лоскутом, висящим на шее. За ним стояла целая идеология, и во главе угла стояла самая значимая фигура той эпохи - товарищ Сталин. Это потом, после его смерти, все узнали, что он никакой не отец народов, а настоящий засранец, убивший миллионы ни в чём не повинных людей, но в тридцатые годы прошлого столетия он был белым, пушистым и в мармеладе.
"Он наш пастух, а мы его овцы!" - говорил директор школы Шейлок Абрамович Гитерман.
"Религия - опиум для народа!" - кричала местная радиоточка, глашатай советской пропаганды.
"Равины, попы и другие священнослужители - враги народа! Они - люди-паразиты, живущие за счёт рабочих и крестьян" - выступал секретарь партийной ячейки сапожной артели, где работал Мендл, отец Арончика.
Ходить в синагогу стало страшно, но евреи, несмотря на запрет, потихонечку туда сползались на закате пятницы.
В Черняхов стали приезжать различные лекторы с умными докладами, а не подчинившихся советской атеистической идеологии людей стали ссылать в места очень отдалённые. Церковь стояла без креста, синагоги постепенно стали закрываться.
Чтобы ударить побольнее, в стенах синагог власти стали размещать различные госучреждения: Большая центральная синагога, таким образом, превратилась в клуб, где советская молодёжь устраивала танцы. Именно туда-то и и приезжали лекторы со своими лекциями о том, какой вред приносит религия.
Многие старые евреи местечка не хотели верить в Сталина и продолжали верить в своего Бога. Но делали они это тайно: собирались в домах, квартирах, потихоньку, почти бесшумно молились, и тихонечко, чтобы никто не узнал, праздновали свои праздники, где совсем тихо пели еврейские песни. И все, как один, старались уберечь детей от религиозного позора: а что, как в школе узнают?
Как могла повлиять вся эта история с клубом и лекторами на семью Арончика, вы сейчас поймёте. Весна, дело шло к Песаху. Песах - это самый большой еврейский праздник и все знали, что в эту неделю евреям нельзя есть хлеб, а нужно есть исключительно мацу. Тем, кто отошёл от религии и поддался пропаганде безверия, было просто: они то и становились гонителями тех евреев, для которых праздники стали той тоненькой ниточкой, связывающих их с еврейскими заповедями. И всё же, эти традиции свято хранили старые евреи местечка: ну никак они не могли нарушить запрет есть квасное. Не могли, и всё тут! Мацу им подавай! А где её взять, эту мацу? Если кто-то узнает, что в доме пекут мацу - беды не миновать: употребление мацы приравнивалось к самому настоящему преступлению против советской власти и несло разрушительную силу.
На окраине Черняхова жил-поживал кузнец Шмуэль со своей женой, которую звали точно также, как звали бабушку Арончика: Миндл. Шмуэль и его жена Миндл тайно организовали у себя дома пекарню, где пекли запрещённую властями мацу к празднику Песах. Боялись ли они гнева отца народов? Безусловно, но в том и заключался их маленький подвиг: пеклась маца для праздника и тихонечко, чтобы никто не узнал, разносилась по еврейским домам. Не ради денег они это делали: пара раздавала мацу совершенно даром, просто для того, чтобы к песахальной трапезе на каждом еврейском столе было хоть немного мацы.
Сейчас трудно себе представить, что были такие люди, но они на самом деле были: те, кто за идею и веру могли отдать свои жизни. Именно благодаря этим людям мы, евреи, сохранились как народ! Именно благодаря таким людям был побеждён фашизм в той далёкой, страшной войне... И государство Израиль тоже образовалось именно благодаря таким людям...
У кузнеца всё было схвачено: сын Велв крутится возле дома, второй сын, Пиня, крутился в зоне видимости Велва, чуть поодаль. Стоят себе, вроде как ничего и не делают, только гуляют. Но стоило только появиться кому-то подозрительному, один посылал сигнал другому, тот бежал в дом к кузнецу и уже через десять минут всё производство было спрятано. Что вы? Какая маца! Будь она проклята эта маца и те, кто её делают! Мы - никогда! Да здравствует Советская власть и отец всех народов товарищ Сталин, цорес на его голову... И даже если бы в этот благословенный дом пришли сто тысяч контролёров или фининспекторов, они ничего бы не обнаружили.
Когда в 1941 году в Черняхов пришли фашисты, местный полицай дал жене кузнеца молоток и велел ей этим молотком разбить памятник Ленину. И, несмотря на всю ненависть Миндл к советской идеологии, она умудрилась этим молотком ударить полицая по голове и пробить ему голову, за что была расстреляна на месте, на глазах у обезумевшего от горя мужа. Страшная судьба постигла и её сына, Велва: его привязали к конскому хвосту и тянули до Житомирского базара. На базаре его, полуживого, повесили на глазах у собравшейся толпы. Второго сына, Пиню, вместе с отцом расстреляли прямо возле их дома...
Но сейчас давайте вернёмся в ту довоенную пору, когда все, слава Богу, были ещё живы. Перед самой Пасхой, мама сказала Арончику, чтобы тот сходил к кузнецу и принёс два килограмма мацы. Она также сказала, что Арончик может пропустить школу, чтобы не дай Бог кто-нибудь из соседей не увидел, как после уроков, на виду у всех, Арончик тащит эту мацу домой. Хорошо придумала умная Бейла: все работают, дети в школе, улицы пусты: иди, пионЭр Арон Менделевич, за мацой.
Для Арончика это был счастливый момент: не нужно было идти в школу. Прямо таки счастьем этот день был для мальчишки! Кто, скажите мне, хотел учиться? Аж никто! Но, с другой стороны, если в школе узнают, что пионер идёт за мацой, чтобы праздновать Песах, к добру это не приведёт.
Так рассуждал умный пионер Арон, но понимая, что за такую провинность его могут исключить из школы, всё же отправился в опасный путь.
Сказать, что Арон родился под счастливой звездой я не могу, ибо так случилось, что отменили какой-то урок и именно тогда, когда мальчик нёс свои два килограмма только что испечённой мацы, ученики выбежали из школы. Маца была завёрнута в белую простыню, чтобы не дай Господь никто ничего не заподозрил, но этот белый узелок в руках еврейского мальчика, был, согласитесь, тоже довольно подозрителен. Недолго думая, Арончик, чтобы избежать позора и наказания, бросил узелок в глубокую лужу, образовавшуюся рядом с тропинкой, по которой пролегал его путь от дома кузнеца к его дому. Бросил, втоптал в грязь и побежал, что было сил. Он боялся дурных последствий, но если бы он подумал о том, что его ждёт дома, он бы испугался ещё сильнее. А дома его ждала заплаканная мать и разъярённый отец. То есть, они стали такими, когда увидели, что никакой мацы Арончик не принёс. Отлупив пионЭра Арона Меделевича, папа побежал к болотцу, чтобы спасти хотя бы простыню. Схватив изгаженную, но ценную ношу, Мендл пришёл домой и, развернув простыню, обомлел. Маца была аккуратно упакована в целлофан заботливой кузнечихой Миндл и, практически, не пострадала, разве что покрошилась, когда Арон вдавливал её в лужу.
Бабушка не стала есть осквернённую пионЭром Ароном мацу, ела одну лишь картошку с луком. Все остальные ели мацу и смотрели на пионера Арончика с осуждением, почти не разговаривая с ним. С тех пор Арончик на всю жизнь запомнил, что есть что-то такое, что выше страха быть наказанным. И это что-то - Вера, из-за которой евреи погибали, и, благодаря которой, сохранились, как народ.
Но на этом неприятности не закончились: разговоры о случившемся пошли по школе. Кто-то из учеников видел, как Арон бросил узелок в лужу, как втаптывал его, а кто-то видел, как отец Арона вытаскивал это узел из лужи и как бережно нёс его домой.
И, поскольку пионеры должны быть правдивыми и честными, ребята рассказали о случившемся завучу школы. На защиту Арончика встала учительница Рахиль Йосивовна Лейбман. Она не была пионеркой и ей можно было врать. Добрая женщина стала утверждать, что своими глазами видела, как Арончик забирал бельё из стирки и нёс его домой. Ей мало кто поверил, но пришёл Шейлок Абрамович, который всё просчитал, и закрыл всем рты, сказав, что достойная во всех отношениях учительница врать не может, и что если она видела, как пионер Арон забирал бельё, значит так оно и было. Больше об этом грехе достойного пионЭра Арона Менделевича никто не вспоминал: ни в школе, ни дома.