Он, не спеша, шёл по улице и остановился у стеклянной витрины магазина игрушек, стоял и долго разглядывал маленькие модели-копии настоящих автомобилей. Он не знал, сколько на самом деле таких машинок было в коллекции его сына, но в "лицо" помнил каждую из них. Его сын интересовался такими игрушками, несмотря на то, что уже несколько месяцев назад ему стукнуло двенадцать. Нельзя сказать, что тот играл с ними как маленький, но часто разглядывал их и иногда что-то мог зарисовать у себя в альбоме, отведённом только для этого. Кроме того, он до мелких подробностей знал, чем отличалась та или другая модель от её полноразмерного оригинала, будь то форма лобового стекла, бампера или задних фонарей.
И он, отец, тоже любил такие маленькие модели автомобилей и, как инженер-электронщик, помог сыну некоторые из них сделать радиоуправляемыми. Они иногда могли выйти с ними на улицу и устроить соревнование на скорость, маневренность или проходимость той или иной модели.
Минут за двадцать до того он также стоял около витрины парфюмерного магазина и рассматривал выставленные в ряд патроны с женской помадой, шкатулки с пудрой, флакончики с духами, размышляя над тем, что бы подошло его жене на ближайший День её Рождения. В её прикроватной тумбочке был весьма богатый выбор разного рода косметических принадлежностей. Она любила красиво одеться для того, чтобы сходить с ним на концерт старинной музыки в зал филармонии, на встречу сослуживцев в ресторан и просто пройтись по магазинам. Он принимал её такой, какая она была, стараясь по возможности не вторгаться в её внутренний мир, хотя и не поленился его досконально изучить почти за тринадцать лет их совместной жизни.
Они собирались переехать в Америку или в Канаду. Его жена не переносила жару. Ей больше подходил холодный снежный климат. Да и перспективы у их сына там были гораздо шире, чем в Израиле. Хотя ему казалось, что самому уже не стоит что-то ещё менять в своей жизни. Он достаточно хорошо устроился в этой стране, заняв свою нишу на крупной фирме ведущей разработки для электронной промышленности. Летом они должны были съездить в гости "на разведку". В Канаде у них были родственники, а здесь никого, что возможно делало их семью ещё крепче. Они хорошо знали слабости друг друга и умели с этим считаться. Переехав в другую страну, они собирались родить ещё кого-нибудь, чтобы у их сына появился младший брат или сестра...
Он оторвал глаза от маленьких автомобилей, составленных в ряд на стеклянной витрине, и пошёл дальше через бульвар, пока не вышел на главную улицу города и не оказался на том месте, где неделю назад видел их в последний раз, когда сошёл с автобуса, а его жена и сын поехали дальше. Им нужно было попасть на рынок, чтобы запастись овощами, фруктами и свежей рыбой. А он, забрав из ремонтного гаража машину, должен был заехать за ними и за их покупками.
Выйдя из автобуса, он о чём-то задумался, вспомнил, как тем утром за что-то сильно отругал сына, но не успел вспомнить, за что, потому что сильный толчок воздуха повалил его на асфальт. Он увидел, как перед его глазами один за другим падают маленькие осколки автомобильного стекла, и заметил, что не слышит их ударов об асфальт. Привстав с тротуара, он обернулся в сторону отошедшего от остановки автобуса и не поверил своим глазам. На перекрёстке у светофора дымился разбухший искореженный каркас, похожий на автобус. Возле него были разбросаны листы обшивки, резиновые уплотнители и изувеченные человеческие тела. Крыша автобуса по частям была развешана на рядом стоящих деревьях.
"Только не это..." - промелькнуло у него в голове.
Он собрался духом, встал на ноги и пошёл в сторону автобуса. Ему показалось, что под ним качается земля. К нему кто-то подошёл, но он не слышал, что тот пытался ему сказать. Он отодвинул его в сторону и пошёл дальше. Оказавшись около автобуса, увидел жену и сына, сидящих там же и в тех же позах, как и несколько минут тому назад, когда он оставил их выйдя наружу, но они не шевелились. Он попытался подойти ещё ближе, но двое неизвестно откуда взявшихся полицейских схватили его за руки и отвели в сторону. Он уже начал слышать слова полицейских, которые пытались узнать у него, в порядке ли он. "Жена и сын..." - начал говорить он. Они посадили его на бордюр в тень ветвистого дерева. Он попытался встать снова, но один из полицейских сказал: "Ты всё равно никому не сможешь помочь". Подул лёгкий ветерок, и с дерева, под которым он сидел, начали падать на землю детали кондиционера, который ещё недавно был установлен на крыше автобуса.
Он не знал, сколько времени просидел на бордюре. Когда встал, то у него затекли ноги. Он пошатнулся, и к нему кто-то подбежал, взяв его за ворот. Он оглянулся, рядом с ним были двое в яркой желто-зеленой одежде. Они подвели его к стоящей рядом "Скорой" и усадили внутрь.
Машина тронулась, и где-то снаружи завыла сирена. Её звук не приближался и не удалялся, он двигался вместе с ними, сидящими внутри. Кроме двух работников "Скорой" и его в ней ехали ещё трое в порванной одежде, с кровоподтёками на лице, у кого-то из них была перевязана рука. Ещё ни разу в жизни он не слышал, как сирена звучит внутри "Скорой". Сначала ему это напомнило мелодию колыбельной, хотя потом подумал, что это больше походит на отпевание за упокой. Спустя какую-то вечность фургончик "Скорой" нырнул в тёмный подвал. Задние двери распахнулись. Снаружи стояли люди в белом с носилками.
Его принудили лечь на носилки, хотя он мог идти сам, как и потом, когда ему не давали встать, переодевая в больничное бельё. Затем его осмотрели и сделали несколько уколов, он не знал, от чего.
К нему вернулись ощущения, он почувствовал боль в ушах, его начало обжигать расцарапанное об асфальт лицо, и ныть разбитое колено.
"Что о них известно?" - стал он расспрашивать медсестру, крутившуюся около соседней койки. Та молча развернулась и ушла. Он не мог спокойно лежать и попытался встать. Боль в спине не сразу позволила ему это сделать. Катя за собой тележку с капельницей он медленно добрался до комнаты, в которой был телевизор.
Показывали тот самый перекрёсток с растерзанным взрывом автобусом. Голос диктора говорил о количестве погибших и раненых, но пока ещё не называл их имена. Уже было известно, кто взял на себя этот теракт. Бегущей строкой по экрану пробежал номер бесплатного телефона, по которому можно было бы узнать о поступивших в больницы раненых. А дальше показали его, сидящего на бордюре под деревом, а затем то, как ему помогали залезть в "Скорую".
"Я тут выгляжу неважно..." - подумал он.
Он вышел в коридор, где ранее видел телефон, и тут же набрал этот номер. Низкий женский голос спросил имя его жены, затем её фамилию и год рождения. После продолжительной паузы этот голос сказал, что о таком пострадавшем информация не поступала. Затем он также ничего не узнал и о сыне.
Повесив на рычаг трубку, он поймал себя на том, что не запомнил, в какую палату его положили. Когда, наконец, у дежурной сестры он узнал, куда ему нужно вернуться, то в этот момент появилась девушка в полицейской форме. Она пришла, чтобы собрать информацию у пострадавших в этом теракте. Он смог рассказать ей немногое: лишь то, как вышел на остановке, и как взрывная волна повалила его на землю, как полицейские не подпустили его к месту взрыва и, как на его голову посыпались детали автобуса.
Уже вечером он был дома, и уже знал, что его жена и сын погибли на месте от осколочных ранений. Он смотрел телевизор. В вечерней сводке новостей помногу раз показывали автобус, кадры с погибшими и пострадавшими, его исцарапанное лицо, снятое крупным планом, медиков, которые помогали ему и другим сесть в "Скорую". Звучали интервью, взятые у тех, кто видел, как толстая беременная женщина в арабской одежде зашла в автобус, и как она достала из карманов два проводка и соединила их между собой...
Он выключил телевизор и пошел на кухню, где вскипел чайник. Налив себе в чашку чай, он не смог к нему прикоснуться. Он вспомнил слова медсестры в больнице о том, как ему повезло, а ему показалось, что нет, что он поспешил выйти из автобуса, и что, наверное, лучше было бы погибнуть вместе с ними. Он видел ту арабку, но на самом деле она не была беременной, на ней был пояс с взрывчаткой - восемь килограмм, и он, когда-то служа в развед-взводе, ничего не заметил, ничего не заподозрил, сам выскочил, а его семья осталась там, в автобусе.
Ему хотелось заплакать, но когда-то в детстве он напрочь забыл, как это делают.
Через день были похороны. Его жена и сын были похоронены рядом. Его утешали все, с кем работал он, и с кем работала его жена. На её похороны пришла почти вся школа, в которой она преподавала - учителя и ученики. Он взял недельный отпуск, но у него и у его жены никого в этой стране не было, чтобы с кем-то вместе посидеть в скорби. И в течение недели, просыпаясь утром он уходил, чтобы не оставаться одному в пустой, лишённой жизни квартире. И в этот день он вышел пораньше, чтобы съездить на кладбище, на их могилы. А потом он шёл пешком по городу, и везде где-то что-то напоминало ему то о жене, то о сыне. Он забывался. Ему казалось, что он вернётся домой, и ему придётся снова отгонять сына от компьютера, помогать жене убирать квартиру или всем вместе сесть за стол и ужинать.
Эти мысли были словно фантом ампутированной конечности, когда продолжают шевелиться потерянные пальцы, или начинает болеть место, где уже нет плоти. Он пытался встряхнуться и принять всё таким, каково оно уже есть, но пока из этого ничего не получалось.
Он вошёл во двор, окружённый тремя многоэтажными домами. На пустыре мальчишки играли в футбол. Каждый раз, приехав с работы, он заглядывал на этот пустырь, чтобы позвать сына. Он свернул туда машинально. Заметив его, дети на пустыре притихли и прекратили игру. Он развернулся и пошёл домой. Зайдя в подъезд, проверил содержимое почтового ящика. Он вставил ключ в дверку, на которой была наклеена табличка: "Семья Брехт", и подумал, что Брехт - это уже не семья. Выбросив кучу ненужной бумаги в мусорное ведро, он поднялся в квартиру.
Он открыл дверь ключом, хотя рука автоматически потянулась к кнопке звонка, и зашёл в тихую пустую квартиру. Он ещё не привык к такой тишине, когда никто не сидит за компьютером и не играет в какую-нибудь шумную игру, не гремит кастрюлями на кухне и в то же время смотрит телевизор.
Он включил телевизор, чтобы не было так тихо. После шумной рекламы начинался выпуск новостей. Самая главная из них содержала кадры с двенадцатилетним арабским мальчиком, увешанным взрывчаткой, который должен был взорваться среди людей за какую-то мизерную сумму денег, но испугался солдат, которые начали целиться в него из автоматов, и поднял руки вверх. Робот-сапёр перерезал кожаные ремни, держащие смертоносный пояс...
Он тут же выключил телевизор. Такие новости были ему не по вкусу, особенно на протяжении последней недели. Он зашёл на кухню, открыл высокий кухонный шкафчик и с верхней полки достал пачку "Марльборо". Он не курил уже почти пятнадцать лет, бросил эту вредную привычку ещё на службе в Советской Армии, но у него дома сигареты были всегда - просто в подтверждение того, что он в них не нуждался. Правда, иногда он угощал ими гостей. А тут закурил, и без остановки выкурил одну за другой целых три.
Он кинул взгляд на давно нечищеную газовую плиту, а затем на раковину. В ней была гора немытой посуды. Он целую неделю не мыл посуду - не было за кем, а в последние дни сам почти ничего не ел. В этом доме посуду мыл в основном только он или иногда его сын. Он открыл кран и начал отдирать одну за другой каждую вилку и чашку. За неделю на них всё присохло так, что превратилось в камень. В то утро все так спешили на базар и за отремонтированной машиной, что оставили немытую посуду на потом.
Закончив это занятие, он вышел из кухни и почувствовал такую усталость, какой никогда ещё в своей жизни не чувствовал. Притом, что в этот день он не был на работе, только на кладбище. Он устал лишь оттого, что выкурил три сигареты и помыл посуду.