Как-то в один хмурый сентябрьский день мне пришлось ехать к тёще на другой конец города (то ли привезти ей картошки, то ли забрать у неё... Откровенно говоря, не помню.) Но город наш знаменит не только Бевисом и Баттхедом, "Антеем" и границей между Европой и Азией, но и зверскими пробками. Видимо, по какому-то провидению я на полчаса застрял на дороге как раз напротив одного невысокого здания за обшарпанным забором. Оттуда высыпали дети. "Наверное, муниципальный детский садик", - отрешённо подумал я и отвернулся. Когда надоело смотреть на ржавую вмятину на девятке, стоящей по диагонали, снова повернул голову в сторону здания. Ошалело захлопал глазами. Не может быть в детском саду подростков. Напряг зрение, пригляделся повнимательнее. Точно. Детский дом. Государственный дом. Государственное детство. И всё облезлое и покрашенное сверху синей краской. Или зелёной. Это уж как повезёт.
Меня будто что-то дёрнуло током: "Зайди! Зайди!!" Но в этот раз слова тёщи, звенящие в телефонной трубке оказались сильнее голоса чувств.
Где-то на месяц я вообще забыл об этом... А потом снова пришлось проезжать мимо того места. На этот раз мне повезло: пробки не было.
Калитка была закрыта, и двор мне показался сначала совершенно пустым... А потом я увидел девочку в какой-то нелепой курточке. Ей было лет пять, не больше. Она сидела на очень маленькой скамеечке и что-то крутила в руках. Она не смотрела на меня, но было видно - заметила. Я молча наблюдал за ней, прислонившись головой к прутьям решётки. Даже не знаю, сколько прошло времени, минута, две или час.
Из здания выбежала сухощавая седая женщина с неприятным лицом и, схватив девочку за рукав, втащила её внутрь. Та не сопротивлялась, она только осмелилась быстро посмотреть на меня глазами очень несчастного животного. Едва только тётка с девочкой скрылись внутри, я затряс сваренную из ржавых прутьев калитку. Разумеется, верные решения всегда приходят позже, чем должны приходить... Где-то во дворе залаяла собака. Из-за скрипучей, покрашенной зелёной краской, мерзкой двери вновь выглянуло лицо, обрамлённое седыми волосами.
- Чего шумишь?? Тут тихий час у детей!! - она закричала, явно давая понять, что тихий час - лишь повод избавиться от меня.
- Я... я... - Слова внезапно пропали. Остался только глупый вид и желание взять ту девочку за руку, сводить её в зоопарк или в кино, купить ей самую замечательную игрушечную железную дорогу, читать книжки перед сном... - Как можно оформить опекунство?
Лицо женщины на удивление быстро смягчилось.
- Вы на Настеньку смотрели? В розовенькой курточке?
- Которая маленькая... Лет пять... - Я снова растерялся от такой перемены.
- Да-да... - Она грустно улыбнулась. - Боюсь, у вас не получится стать опекуном... У неё уже есть опекун: её мама.
- А почему тогда?...
- Видимо, на то есть свои причины. - Сейчас мне уже казалось, что эта тётка усмехается.
- Но я то смог бы забрать её потом домой!... У меня есть жена, я хорошо зарабатываю, у меня есть хорошее жильё... Почему нельзя?
- Молодой человек, у Насти уже есть опекун. На этом разговор окончен.
- Но...
- До свидания.
- Ириша! Ты должна её увидеть!! Она просто ангел! Её Настей зовут... - Я только пришёл домой и тут же стал рассказывать жене про случившееся. Ботинки никак не хотели сниматься с ног...
- О ком это ты? - донёсся голос из кухни.
- Я о девочке из детдома!! - Выпалил я.
Ира отложила лопаточку, измазанную соусом в сторону, и с сомнением и... обидой посмотрела на меня.
- Зачем? У нас ведь будут дети! - Она скрестила руки на груди.
- Ты это говоришь уже три года.
Губы у любимой задрожали. Опять я перегнул палку...
- Извини меня, - я порывисто обнял её. - Извини дурака.
Я усадил её на табуретку, сам сел на корточки.
- Ты не хочешь даже съездить?
Она глубоко дышала. Я чувствовал, как пропитывается влагой рукав рубашки.
- Нет, мы с тобой съездим... Только, давай... давай через пару недель? Ты не против? - Она молящими глазами смотрела на меня. И как ни странно, сквозь слёзы будто проступало облегчение. Только вот от чего? - Мне оставалось лишь только гадать.
Пара недель... много или мало? Мало или много? Смотря для чего. Для горнолыжного курорта много, для санаторного - маловато. Для ожидания экзаменов - слишком мало. Для ожидания отпуска - слишком много...
Для меня эти две недели казались вечностью, нестерпимо длинной и монотонной. И это ещё до того, как по сути начался обратный отсчёт. В первый же день я снова сорвался после работы в детдом.
Моросил мерзкий ноябрьский дождь, так стремящийся перейти в липкий снег, от которого, казалось, невозможно укрыться даже в помещении или хотя бы в машине. Вся одежда была влажной, было холодно. На дворе государственного дома никого не было. Только виднелся продрогший собачий хвост из старой калитки. Видимо, детей на улицу не отпустили... Я взялся за ржавые холодные прутья: как же все обитатели этого места мечтают его покинуть! И вот только меня тянет сюда. Ну, разумеется не разделять кров и пищу... Но всё же.
Внезапно я ощутил на себе чей-то взгляд: поднял глаза наверх, на второй этаж: там, прислонившись лобиком прямо к стеклу, на меня смотрела Настенька. Свет отсвечивал, и было сложно понять, что выражает её лицо. Какие-то пара секунд - и её личико исчезло в окне. Высокая женщина, на вид далеко не самая бедная, прошла мимо меня и, совсем по-хозяйски, открыла калитку (а мне то всегда казалось, что их всегда запирают!!), и исчезла в недрах детдома.
Я постоял около ржавого забора ещё минут двадцать. Дождь стал гораздо сильнее. Только после того, как за шиворотом явственно захлюпало, я решил, что пора бы сесть в припаркованную машину. Когда подошёл к своему железному коню, увидел, что вдоль всего тёмно-синего кузова появилась мерзкая царапина, явно сделанная ржавым гвоздём. Я зло плюнул под ноги. Благодетель херов... Эти же детдомовские поганцы это и сделали!... Я выругался, сел за руль, выехал на дорогу, стартовал со второй передачи. Уже на полдороги к дому злоба прошла, зато появилась обида. Чем лично я виноват, что эти маленькие граждане этой очень богатой снаружи, но нищей внутри страны так несчастны в ней, что с самого рождения их никто не любил ПРОСТО ТАК, что никто не верил в них пока что НИ ЗА ЧТО, что ВСЁ в своей жизни они должны будут пробить собственной головой??? Почему именно в их жизни не будет никакого иного наследства, кроме государственного в виде великой истории, которую они едва ли когда-то узнают, и не очень-то внятной материальной помощи?... А за что им любить лично меня? - Не за что. Наоборот, они ненавидят меня... наверное...
С этими мыслями я приехал домой. Ириши на удивление не было. Я зашёл на кухню - даже посуда не была вымыта. Я снял пуловер, закатал рукава, взял в руки губку... Раздался звонок в дверь. За ней стояла Ириша в незнакомой мне одежде. Я открыл дверь.
- Ой, - глаза её округлились, - я пыталась ключом сначала открыть... - пролепетала она. - Ты сегодня так рано...
Я ничего не говорил. Ириша, по ней это прекрасно было видно, почему-то ужасно нервничала. И это толстое пальто, будто бы дорогое... Как во сне его видел.
- Привет, - я поцеловал её в щеку, - куда-то ходила? - Я сделал самое безразличное выражение лица. Было видно, какое облегчение испытала моя супруга.
- Прогулялась немного, - она начала снимать с себя верхнюю одежду, - шоколада захотелось... по пути его съела, - она неуверенно улыбнулась мне.
- Ира, а зачем так одеваться в дождь? И откуда это пальто?
Жена на мгновение стушевалась.
- У мамы своё старое забрала... Захотелось поносить... Серёж, ты голодный? - она заискивающе улыбнулась.
- Голодный! - рявкнул я и снова вернулся к посуде.
Я слышал, как жена торопливо снимает с себя сапоги, бежит мыть руки.
Я продолжал оттирать уже давно чистую тарелку. Такая обида почему-то накатила!
Ириша прибежала на кухню, открыла холодильник.
- Представляешь, у той девочки есть опекун, её мама... - Тарелка выскользнула из мыльных рук, с краю на ней появилась выщерблина. - Да ещё и машину поцарапали. Поганцы... Сволочи. - Я с раздражением ополоснул руки и выключил воду.
- Серёжа... Серёженька, я хочу тебе кое-что сказать...
Я почти злобно посмотрел на Иру.
- Только могу я попросить тебя об одном: пообещай мне сразу, что не бросишь меня из-за того, что я тебе скажу, - она взяла меня за руки, молящими, полными слёз глазами, смотрела на меня.
Дрожь прошла по телу.
- Лапонька, я узнала... недавно совсем... у меня не может быть детей... Я проверялась.
Если бы под моей пятой точкой не было опоры в виде столешницы, я бы, честное слово, упал.
- Что? - тупо переспросил я. Никогда мне не ждать чуда, не быть его частью...
Ириша скатилась к моим ногам. Все те слёзы, которые она, видимо, очень долго не могла показать, теперь текли ручьями.
- То-только не оставляй...
Ещё несколько секунд прошло, прежде чем я опомнился и поднял жену с пола. Схватил её в охапку. Она продолжала рыдать. Меня била дрожь. Я ошалело гладил её по гладким тёмным волосам.
Она вдруг резко подняла глаза на меня.
- Давай завтра пойдём туда.
- Куда?
- К той девочке.
* * *
Я сказала эти слова и сама испугалась. Но нет уже сил мучить себя и его. Знала, давно уже знала, что детей у меня не будет. Слишком строгое детство и слишком распущенное юношество сыграли со мной в злую игру, плата за которую - беременность, аборт, осложнения.
Я росла в семье, в которой меня всегда пытались полюбить. Поэтому, наверное, наказывали строже, требовали больше, раздражались чаще. У меня приёмные родители. Я узнала об этом в двенадцать лет. Не самый лучший возраст для такой новости. Раньше много не понимала - а тут разом поняла. И понеслась весёлая жизнь... Раньше я пыталась быть как можно лучше, чтобы хоть раз меня оценили, похвалили так, как я этого хотела - искренне. А тут... Захотелось делать всё-всё-всё назло. Сначала приходить из школы не к обеду, а к ужину. Через год - к ночи. Ещё через год - не объявляться и не звонить неделями домой. Всё больше и больше хотелось показать - вот она какая я! И показала. В шестнадцать лет забеременела первый раз. И тут же прибежала домой. Это был страшный скандал, до сих пор дурно делается, когда вспоминаю об этом. Я ни за что не хотела делать аборт, очень хотела родить. Спасибо, хоть какие-то мозги да были... Мои же приёмные родители были готовы меня связать и связанную отвезти в больницу на "выскабливание". Зачем им был нужен выблядок выблядка. Они даже первого, то есть первую-то полюбить не смогли... Спасибо судьбе, я настояла на своём. В семнадцать лет родила. И тут же пришлось от ребёнка отказаться. Только и смогла сделать, что дать свою фамилию и выбрать имя.
А спустя год познакомилась с Серёжей, со своим будущим мужем. Долгое время наши отношения не казались мне чем-то прочным: я, не самая утончённая девица без какого-то внятного образования, с тёмным прошлым и своими скелетами в шкафу. И он, уже почти успешный выпускник университета, из хорошей обеспеченной семьи, с массой интересов. Высокого полёта птица... Я долго не верила в это счастье, не хотела верить, чтобы потом не было слишком больно... И как раз в тот период снова оказалась беременна, на этот раз от любимого человека. И вот здесь разум взял верх над материнским инстинктом, так и не растраченным, слишком я всё же боялась спугнуть Сергея. Дура я дура... Если бы знала... Плохо разбираюсь в медицинских терминах, но суть их такова: шанс забеременеть у меня - один-два процента от шансов другой здоровой женщины двадцати двух лет.
Через год после случившегося мы поженились. Я поднатужилась и поступила на заочку. Стала домохозяйкой. В карманах появились какие-то деньги. И тут появилась хоть какая-то возможность стать ближе к собственному ребёнку. Не без труда нашла нужный детский дом, не без труда оформила документы... Даже пришлось подделать подпись мужа один раз...
А ещё через год начались навязчивые вопросы от Серёжи по поводу детей. Меня это всегда мучило, но я не показывала этого... Отшучивалась, сердилась, плакала... Всё что угодно, но только не слышать слова собственной совести голосом любимого.
И вот наступило "завтра". Я нервничала, долго копалась в шкафу, долго думала, что одеть...
- Ириш, ты готова? - Серёжа появился в проёме двери. - Я уже одет.
- Родной, подожди ещё немного... - Я с уверенностью взяла с вешалки самые обычные свои вещи. - Я щас... - Пока натягивала на себя узкие джинсы, майку и вельветовый пиджак, несколько раз тошнота то подкатывала, то вновь уходила.
На улице стало совсем серо, будто грязным полотном закрыли город. Я поёжилась, села в машину, которая уже была заведена.
Серёжа уже поднёс руку к рычагу переключения передач, как отдёрнул её, резко взглянул на меня.
- Ира, ты уверена?
- Так говоришь, будто уже сегодня она будет спать в нашем доме. Ты же сам говорил, у этой девочки уже есть опекун. Самое большое - мы можем увидеть её.
Где-то глубоко-глубоко внутри я порывисто вздохнула. А как же мой ребёнок? Надо сказать... Надо сказать... Как же мой?... Вот... вот сейчас я скажу... вот-вот сейчас...
Пока я боролась с собой, Серёжа уже вёл машину за ворота нашего двора. Нельзя ему говорить сейчас, а то авария может случиться.
Всю дорогу молчали. Наверное, слишком много надо было сказать, слишком нервничали. Поэтому и молчали.
Наконец показался детский дом. Я вздрогнула. Слишком много чувств, ассоциаций, воспоминаний... Синие, унылые стены.
Вышли из машины. Серёжа почти то привычно осматривался, взял меня за руку, повёл к калитке. Таких совпадений не бывает. Она была открыта, как и всегда.
Прошли по асфальтовой дорожке. Большая скрипучая дверь. Дверь к администрации...
- Здравствуйте, - обратился Серёжа к полной молодящейся женщине лет шестидесяти. Она пристально посмотрела сначала на него, затем - ещё пристальней - на меня. - Дело в том, что... Как бы вам сказать... я знаю, что этом детском доме есть девочка, у которой опекун - её мама...
- Молодой человек, - директор поправила очки на носу, - послушайте меня пожалуйста. Видимо, произошло некое недоразумение... - Она сверлила меня взглядом.
- Нет-нет подождите! Я не хочу ничего плохого! - Замахал руками муж. - Всего лишь поговорить с Настей, посидеть с ней... хоть бы и в вашем присутствии... - Голос его сник.
Директор посмотрела сначала на меня, потом на него. Мне показалось, что она усмехнулась. Встала из-за стола.
- Хорошо, пойдёмте.
Мы поднялись на второй этаж. Из столовой на первом этаже тянуло чем-то не самым вкусным. Директор открыла двойные двери: мы оказались в большой комнате с какими-то игрушками, по большей части старыми, которыми играли, возможно, когда-то дети, любимые своими родителями. Притихшие дети с огромными от удивления и надежды глазами с застиранной одежонке - не самое прекрасное зрелище. И только одна пара глаз в этой комнате не была такой: моя дочь улыбалась мне, как и всегда. Настёна, даже забыв про своего зайца, которого я ей дарила, побежала ко мне:
- Мама!! Мама!!
Я упала на колени, прижала её к себе.
- Настенька... - Слёзы покатились из глаз.
Серёжа сел рядом. Рот у него то закрывался, то открывался. Он явно хотел что-то сказать...
Директриса впервые на моей памяти широко улыбалась.
Это была тяжёлая, а ещё очень счастливая неделя в нашей жизни. Оказывается, я совсем и не знала свою дочь. Ей нравились большие мягкие игрушки и обязательно большие машинки. Когда-то давно она увидела по телевизору железную дорогу и стала мечтать о такой игрушке. Она всего один раз в жизни держала в руках большую, красивую, новую книжку, до того момента, как другие дети не превратили её в мусор. Много было всего...
Серёжа, как мне казалось, пока что боялся... Или ревновал. Но уже очень-очень любил нашу дочку. Только через неделю после того, как Настенька начала жить с нами, он со строгим видом усадил её на колени, открыл самую большую и красивую детскую книжку, какую только я видела в своей жизни, и стал читать, подражая голосам персонажей. Настя сначала будто бы испугалась, а потом стала с интересом слушать, широко улыбалась или испуганно охала, разглядывала картинки. А потом так и уснула на руках у папы.
В эту ночь мы долго разговаривали. Я очень много рассказала Серёже. Он внимательно меня слушал, почти не перебивал. А в конце сказал одну вещь, которую я запомню навсегда:
- А ведь твой ребёнок мог бы и не знать, что такое государственное детство...