Майорова Наталья Олеговна : другие произведения.

Горе Альгаме

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта вещь написана довольно давно. Однако попала в плен к издательству... и, вот - уцелела, освободилась и желает, чтобы я таки занялась ее судьбой. В общем, нормальное желание, тексты ведь пишутся для того, чтобы их читали. И вот еще: огромная благодарность Армену Григоряну, Элвису Пресли и другим замечательным авторам, не упомянутым в ссылках.

   ГОРЕ АЛЬГАМЕ
  
  
   1
  
   Наш городок - мечта альпиниста: висит над морем, уцепившись за горные склоны, и счастлив от такой жизни. Улицы в основном вертикальные. Дома - слеплены, как птичьи гнезда, из подручного материала. Дом Марьи Павловны примерно такой же, правда, с улицы его не видно. Забор мешает.
   Я остановился перед этим забором, примериваясь, как лучше перелезть. Другим путем в дом не попадешь, поскольку ни калитки, ни ворот не имеется. Со всех сторон - бурьян и каменная стена с белыми от солнца досками поверху.
   Ну, не любит Марья Павловна незваных гостей.
   Преодолеть бугристую крепостную кладку, впрочем, не так и сложно. А за ней - маленький двор, замкнутый со всех сторон. Пронзительный контраст света и тени. Пустота и тишина. Только воробей лениво чистит перышки на карнизе под заколоченным окном, да у полуподвальной двери, на верхней из трех покатых ступенек - кошка, растянувшись на солнце, ловит кайф.
   Когда я подошел, она подняла голову, презрительно глянула медовыми глазами - и, бесшумно вскочив, скользнула вниз, в тень за полуоткрытой дверью. Я вошел следом, и дверь за спиной сразу закрылась - сама собой, разумеется. Упала тьма; спустя минуту в ней забрезжили сумерки. Налево - лестница, направо - коридор, заваленный хламом, уводящий в бесконечность. Этот дом, он на самом деле гораздо больше, чем кажется снаружи.
   Я шагнул в коридор - под широкую арку, еще по трем ступенькам вниз, навстречу смутным шепотам и шорохам. Сбоку скрипнула, качнувшись, свежевыкрашенная зеленая дверь, из-за нее вынесло хриплый табачный кашель и запах горелого масла. А впереди разливался, поглощая вонь, густой сладкий аромат: раскаленный латунный таз, до краев полный варенья, еще недоваренного, с пеной, стоял на ободранном столе, а стол - строго на пути, в качестве ловушки для неопытных гостей. Я обогнул его, и сахарный аромат иссяк, побеждаемый нафталином и еще чем-то пронзительным, должно быть, так пахнет моль. Шубы всех мастей и размеров громоздились под оленьими рогами, угрожающе топорща лохматые клочья. Чернобурая лиса, свернувшись клубком, сверкала в полутьме стеклянными глазами.
   Внезапно что-то треснуло, зашуршало и рухнуло сверху - шапки, шляпы, треухи, тючки с тряпьем. Расписное пасхальное яйцо покатилось по полу с деревянным стуком, и я отчетливо услышал, как лиса захихикала. Или - не лиса вовсе: просто донесся звук из окошка за вешалкой. Там, в зеленом дворике, гудела веселая компания, праздновала свадьбу. Судя по цветному платью невесты - не первый день. Все были хороши в дым.
   Я прошел мимо. Полумрак проглотил окошко. Впереди снова что-то обозначилось: башня из плетеных корзин и шляпных коробок. Шляпы в них, понятно, хранились те, что носили в серебряный век - с колесо, к ним еще полагаются шпильки величиной со шпагу. На боку одной коробки синели аккуратные рюмочки и зонтики и круглые буквы: Panasonic.
   За башней хлопнула дверь - кто-то забегал в невидимой комнате, раскатился звон посуды и тут же - хрипы и спазмы то ли смеха, то ли слез.
   "... успел приучить Думу к своей безответственности..." - глухо пробубнил вдалеке эфир, яростное сопрано взвилось к небесам: "Паразит!.." - "Я об него жизнь положила...". Теперь уж точно - слезы и жалобный валерьяновый дух, и сладкий голосок, от которого завибрировали пыльные сумерки: "Я-а тебе весь ми-ир подарю!.."
   Я шел дальше. Здоровенная плюшевая обезьяна потянулась было со стены - то ли схватить, то ли погладить... Но тут впереди вспыхнул световой столб, я сощурил глаза: дитя на маленьком велосипедике возникло в свете и покатило ко мне, аккуратно огибая препятствия. Меня оно не заметило и, миновав, растаяло во мраке. Свет померк: на окно, раскинув перья, уселась рябая курица. А, может, и не курица, а давно вымершая птица дронт.
   Здесь и была та самая дверь. И корыто на стене возле нее - роскошное резное деревянное корыто, да, именно то, от золотой рыбки. Оно переместилось сюда, видимо, после того, как старуха не оправдала доверия. Дверь тоже была не простая. Рыжий дерматин, ржавые шляпки гвоздей, застенчивые пучки пакли в прорехах... смиренная такая дверь. Я постоял немного, не то чтобы собираясь с мыслями, а просто так. Вокруг вновь - первозданная тишина. Даже под потолком никто не шуршал. Я отодрал от рукава застрявшую колючку, поправил очки и постучал.
   От первого прикосновения дверь мягко отворилась. Аромат ванили и других пряностей с завораживающими названиями: кардамон, шалфей, имбирь - поплыл навстречу и окутал меня, мягко и наглухо отрезав дорогу назад. Лезвие солнца падало в просвет меж темных штор, искрилось, прорезая полутьму. Древний уют. Резное дерево, филигранно источенное жучком, тяжелые скатерти и желтое ручное кружево. В темных глубинах тройного зеркала -- бесконечные отражения фарфоровых карет и тонкого зеленого хрусталя, хранящего столетние букеты. Крохотный высокий столик накрыт к чаю. Чайник -- массивный, серебряный, а чашки такие, что на них дунуть страшно, не то что в руки брать.
   Чашек - две.
   Стало быть, меня таки ждали.
   Вернее - заметили и приготовились. Я остановился, и Марья Павловна тут же дала о себе знать, крикнув из-за расписной ширмы:
   - Ты входи или как!.. - вслед за чем ширма заскрипела, отодвинулась, и хозяйка вышла из-за нее во всей красе.
   Она была из тех, кто ни в какой толпе не затеряется (хотя, честно сказать, в толпе и вообще - пешком на улице ее не представишь). Черно-зеленый бархат драпировал монументальную фигуру, поверх - еще одна драпировка, шарф или шаль, цветом под леопарда. Бархатный тюрбанчик на голове, блестящий завиток, спускающийся из-под него на бровь - ярко-пшеничный.
   В прошлый раз Марья Павловна была брюнеткой.
   - Что скажешь? -- протянула она, тронув завиток, - Велла-колор! Поддалась на рекламу - или плохо?
   - Все-таки интересно - сказал я, - кто для вас бегает по магазинам. Сильфы?
   Марья Павловна усмехнулась, не разжимая губ. Повела рукой:
   - Садись, бьенами, и пей чай. Потом поиграешь для старухи. Музыки я хочу... У тебя, конечно, есть свои интересы? - она поморщилась, усаживаясь в кресло.
   - Есть интересы, - подтвердил я.
   Этикет требовал изобразить чайную церемонию, хотя бы символически - что я и сделал; вслед за чем встал и, осторожно обогнув чайный столик, подошел к окну. Вернее - к могучему книжному шкафу, справа от окна. Солнечный луч отражался в его стеклах радужными бликами.
   Да, именно где-то здесь я это видел. Где-то здесь.
   Я пригляделся, щурясь - и почти сразу наткнулся на то, что искал. Свет падал на золотую монограмму, и она сияла за тусклым стеклом, как новая. Впрочем, возможно, это была и не монограмма вовсе: некая аббревиатура, угловатый иероглиф на кожаной крышке альбома, что стоял вдоль полки, заслоняя книги.
   Тот самый иероглиф.
  
   В первый раз я увидел его два месяца назад. На автобусной остановке у Ключ-горы. Я шел домой, вернее - в санаторий, после утренней репетиции. В голове еще стонал Жориков саксофон, и я не сразу обратил внимание на грузного усатого старика в пальто, слишком теплом для черноморского апреля. Он приглядывался ко мне с досадой и подозрением. Потом шагнул из-под расписного козырька:
   - Ты, что ли, Сорокин?
   И, не дав ответить:
   - Мне так и сказали: длинный парень, в очках, рожей похож на японца. Возьми вот.
   Сунул что-то в руку и, отвернувшись, двинулся прочь. "Что-то" оказалось значком: зеленый кругляшок из прозрачного пластика, а на нем выведен черным узор из трех букв, похожий на паука, гибнущего в судорогах.
   Черная метка!
   И она - воняла.
   Нет, не в буквальном смысле, конечно. То есть, в самом буквальном - для меня. Ну, чувствую я такие вещи... Потом объясню, ладно? Короче - жирная вонь, черная и вязкая, как гудрон. Что-то подобное присутствовало в нашем городке всегда, сколько я себя помню. Но до сих пор не напрягало: так, бледная тень на грани сознания. Я привык думать, что это обычный фон от обычных человеческих гнусностей - вроде смога. Правда, в последние года два этот смог начал понемногу густеть, наливаясь жирной тьмой. И проявилось в нем что-то эдакое... какой-то особо мерзкий диссонанс.
   И вот теперь завоняло отчаянно.
   Если без деталей, это называлось просто - опасность.
   Я крикнул:
   - Постойте! - и старик остановился на краю пустынного шоссе, раздраженно повернул голову...
   Все остальное произошло за секунду. Огромный, как бронтозавр, навороченный джип вылетел из-за поворота, вильнул к обочине, опрокидывая массивную фигуру в теплом пальто, взвизгнул тормозами - и умчался. Я успел заметить круглое бессмысленное лицо за ветровым стеклом.
   В милиции зеленый значок конфисковали и долго допытывались, кем мне приходится Матвиенко Василий Семенович и что именно он перед смертью просил порвать. Старик действительно твердил, пока не умер: "Рви, рви", - и это была далеко не самая большая странность.
   Самая большая заключалась в следующем. Когда чертов джип проносился мимо, меня обдало горячей волной: бензин, пыль, перегар, гнусавая рэповская скороговорка из магнитолы. А эмоций - не было! Совершенно невероятная вещь. Человек ведь не живет без эмоций, и для меня каждый, с кем общаюсь - всегда в облаке эдаких звуко-цвето-запахов... ну, не знаю, как точнее выразиться. А этот - ни страха, ни злости, ни радости, ботинки не жмут, и пива не хочется. Просто феномен какой-то. Будто не человек сидит за рулем, а манекен, тупо хлопающий глазами.
   У этой задачи могло быть два ответа. Первый: да, манекен, которым, следовательно, кто-то управляет. Второй: защитный экран, поставленный специально от таких, как я, не в меру проницательных. В любом случае, мне известны только двое в городе, кто способен на эти штучки. Иван Иванович Назаров и Марья Павловна. И оба - по крайней мере, хотелось бы верить! - никак не способны на убийство.
   Значит - есть третий. Или...
   Нет уж, черт возьми, не надо никаких "или"!
   ...Примерно через месяц иероглиф явился снова. На сей раз - по телевизору. Я работал в тот вечер в подвальчике у Кристины, она обычно крутит записи, но иногда устраивает эдакие ретро-сейшены под рояль. Телевизор светился в углу мигающим пятнышком за взлетающими в пляске хвостами и лапами, никто его, понятное дело, не смотрел. Не знаю, почему я обратил внимание. Этот значок был намалеван сажей на боку троллейбуса, который террористы взорвали в Краснодаре.
   И наконец - погром на кладбище. В воскресенье, то есть позавчера. Какая-то сволочь изуродовала десятка полтора могил, будто громадной кувалдой прошлась по памятникам и оградам. Я почуял вонь и пришел туда на другой день. Иероглиф оказался аккуратно нарисован на ребре одного памятника - мелко так, никто его, кажется, не заметил, а, может, он появился уже потом.
  
   - Можно? - спросил я, глядя на размытое золотое пятно за узорчатым стеклом, от которого, дрожа и чавкая в пыльном солнечном луче, осторожно текла жирная черная вонь.
   И услышал:
   - Закрой.
   Сказано было так, что рука сама собой толкнула дверцу шкафа.
   - Иногда мне чудилось, - поморщилась Марья Павловна, - будто ты получил хорошее воспитание. Увы, это тебя не определяет.
   Я отступил от шкафа. Обошел вокруг стола и остановился, взявшись за спинку кресла:
   - Ну и что, будем танцевать друг перед другом, как авгуры?
   - Салии, Виктор, - она вздохнула, - авгуры не танцевали, они смотрели... Вот почти так, как ты на меня смотришь. С сарказмом - только без злости.
   Аккуратно поставила чашку на блюдце и нацелилась на вазочку с печеньем, выбирая, какое взять. Я подумал: наверняка же все знает! Ладно, пусть не все - мне бы хватило. Почему не хочет говорить? Дамский каприз? В общем, вполне возможно. Или все-таки...
   Опять "или", черт бы его побрал!
   - Мы с вами за что-то отвечаем, разве нет?
   - Фу, - она возмущенно дернула гладкой щекой.
   - Ну, хорошо! Не мы. Я.
   - Ты-ы?.. - Марья Павловна элегантно вздернула бровь. - Что, нынешние девочки опять любят благородных альтруистов? И ты теперь хочешь иметь лапшу, чтобы вешать им на уши? Не старайся, мон шер, ты им и так понравишься. Музыкант! Да еще с твоей романтической восточной физиономией.
   Замечательно - переходим на личности! Я обернулся к шкафу. Иероглиф подмигнул из-за стекла мутным золотым глазом.
   Ну, и что этот графический шедевр обозначает? Три буквы. Нет, не те, что обычно пишут на заборах - совсем другие три буквы.
   КТЗ.
   КТЗ... Ключегорский турбинный завод? Ха, вот был бы прикол. Только - вряд ли. Последнюю турбину там выпустили, кажется, еще при советской власти, а в наше время производят исключительно мирную продукцию: гвозди, замки и рыболовные крючки. А если не завод - что еще? Ключегорский террористический заповедник? Комитет тайных злопыхателей? Клуб тоскующих зомби?..
   - Альтруист, - проворчала Марья Павловна, - главное, от кого только набрался? Назаров тебя этому учил? Сколько у него стоил сеанс, ты в курсе?.. - в ее взоре появилось сдержанное негодование - как у персидской кошки, которой предлагают ловить мышей.
   - Маму он лечил бесплатно, - буркнул я машинально.
   Иван Иванович Назаров в моей защите не нуждался никоим образом. Да и во мне - тоже. Иначе бы не уехал неизвестно куда без всяких объяснений...
   - И Господь с ним. Тебе оно надо, вот и действуй. Прикинься шлангом и полезай в террариум. А лучше...
   - Да? - я быстро обернулся к ней. - Где он, этот террариум? Что в нем?
   - Зеленое знамя ислама, - уронила Марья Павловна.
   - Что?..
   - Ничего! Ступай, радость моя, играть, или уходи. Я не желаю из-за тебя весь день лежать с мигренью!
   И снова принялась за чай, всем своим видом показывая, что больше - никаких комментариев.
   Ну, куда денешься. Что-то лучше, чем ничего, а что-то я получил.
   Теперь следовало расплатиться, то есть - сыграть концерт по заявкам. Сама Марья Павловна к инструменту не подходит. Хотя именно она показала мне когда-то, как нажимать на клавиши.
   Зеленое знамя ислама! Ну, что - логично, если не сказать банально. Знаете ведь, в какое время живем. В прошлом году наш городок всю весну с ужасом готовил себя в очередную жертву террористам. И, надо признать, не без оснований - так что, хотя в результате все и обошлось, сезон оказался пропащий в смысле отдыхающих. Теперь, правда, у нас мир, и все замечательно... И погром на кладбище имел место без всякого разбора - кресты там, звезды, полумесяцы, - но уж если Марья Павловна лично изволили обмолвиться... Ислам так ислам.
  
   ...Гулял раз король мавританский.
   Через город он ехал - Гранаду.
   От ворот он ехал Альвирских,
   И достиг он ворот Виварамбы.
   Ой, горе, ой, горе Альгаме!..
   Замечательная песня. Одиннадцать куплетов - чем дальше, тем печальнее. А рефрен следует петь так, чтобы все коты на чердаке услышали и немедленно присоединились. Когда иссяк последний куплет, я начал развивать андалузскую тему уже без вокала, в слабой надежде услышать еще что-нибудь. Увы. Марья Павловна демонстрировала высокое наслаждение, напрочь забыв про альбом с иероглифом. Впрочем, вполне возможно, она и впрямь о нем забыла. С нее станется.
   Я бросил на нее косой взгляд и - взорвал томные мавританские переливы лихим пассажем. Дама вздрогнула, резко выпрямившись, воззрилась на меня возмущенно - ну, на это мы найдем что ответить, есть у нас гвоздь программы:
   По тундре,
   По железной дороге,
   Где мчится поезд
   "Воркута -- Ленинград"!
   Это, думаю, было услышано не только котами, но и моей сестрой на другом конце города, у которой я сегодня должен был появиться еще утром.
   - Концерт окончен, - сказал я, закрывая крышку.
   Марья Павловна вздохнула, сентиментально прижимая к глазу мизинец (с зековской тематикой у нее связаны особые воспоминания), потом тщательно стряхнула невидимые крошки с леопардовой драпировки и обронила с безразличным видом:
   - Глянь-ка за окно. Осторожненько.
   Я тут же вскочил. За окном - насколько было видно в щель между шторами - тянулась пустая улица. Никакого забора! Ну, к этому-то мы привыкли, и Марья Павловна, конечно, совсем не это имела в виду. А что?..
   Пыльный асфальт, залитый солнцем. Алая клякса рекламы кока-колы над ларьком, еще какая-то вывеска, заслоненная светлой листвой платана...
   А под платаном скучал, покуривая, какой-то человек.
   Ну, и что?..
   - Кто это? - спросил я.
   - Откуда ж я знаю. Да и не важно это. Важно, что он там стоит - тебя поджидает. Засветился ты, мон шер.
   Я пригляделся. Человек, сгорбившись, прилежно подпирал спиной дерево, как будто в этом и состояло его жизненное предназначение. На вид - совершенно безобидный. Если бы не вонь, что ползла от него, дрожа и чавкая.
  
  

* * *

   Выйти от Марьи Павловны - совсем не то, что войти. Нормальная калитка, нормальная улица. И под платаном - никого! Может, лажа все это, подумал я с надеждой. Террористы, экстрасенсы, упыри-гуманоиды. Агента Малдера сюда, вот бы мужик оттянулся.
   А по мне, так единственная стоящая вещь на свете - музыка, а все эти дурацкие игры послать бы к черту. Да ведь воняет же! Попробуй поживи с такой вонью. Дышать тяжело, и уши болят.
   Ну, и потом... все-таки - страшновато за город.
  
   Наш городок, он хотя и со странностями, но, в общем - обычный курорт средних размеров. Наверняка в других местах - свои чудеса, может, и покруче. И точно так же в них едва ли кто вдумывается. Привыкли! Нет, Марья Павловна, конечно - штучный экземпляр, но она себя и не афиширует. А мелкие задвиги, вроде моих... Да у каждого третьего. Например, завуч в музучилище всегда все про всех знает. Кто что пил, с кем, когда и сколько. Или, скажем, бабуля моего друга Левки Саенко: как начнет ругать правительство, так для нее что Иосиф Виссарионович, что Николай Павлович... а, может, и Петр Алексеевич, за это, правда, уже не поручусь. Или есть у нас один музейный сотрудник по фамилии Галустян: у него в руках древние черепки склеиваются сами собой, так что выходят амфоры - без единой трещинки. Или - Зоя Петровна, массовик-затейник из санатория "Жемчужина". Готова бежать марафонскую дистанцию в любое время дня и ночи, а пробежав, тут же отплясывать на вечере "Кому за тридцать". И опять же никто не удивляется, ставить рекорды не зовет.
   Или - Назаров...
   Впрочем, Назаров - это уже другое. Он у нас официальный чудотворец. Целитель! Массовых сеансов излечения, правда, не устраивает, да и принимает с большим разбором, далеко не всех, кто к нему рвется. Вернее - принимал. О нем, увы, надо теперь в прошедшем времени. Нет, ничего плохого не случилось, он, надеюсь, жив и здоров, по крайней мере, Марья Павловна так говорит. Просто - уехал. Куда, не знаю, он со мной не прощался и писем пока не шлет. В общем, ничего особенного, - но когда за много лет привык считать человека кем-то вроде отца... Ладно, хватит об этом.
   Я прошел вдоль забора и, свернув за угол, остановился. Достал сигареты. Впереди был обрыв: под полутораметровой каменной стеной, задрапированной колючей проволокой - чтобы дети не лазали - отвесная кладка метров на пять, и внизу, как с птичьего полета - пустая улица... Солнце пекло, в сухой траве, пахнущей сладкой свежестью, отчаянно трещали кузнечики, светлая зелень акации сияла над головой.
   Никаких тебе гуманоидов, никаких ваххабитов с бомбами. Застывший солнечный мир. В котором все хорошо.
   Бросив сигарету, я взобрался на стенку.
   Город был теперь виден весь. Он раскинулся внизу, на фоне сияющего моря, блаженствуя на солнце, в счастливом неведении собственных болячек. Вокзальная площадь со стадом пыльных автобусов. Летний театр, заклеенный портретами столичных гастролеров. Вон и Белый дом, великолепный до невозможности, а рядом - свежевозведенная стеклянная глыба Центробанка. Классические фасады вдоль набережной, развалины Геспериды, пляжи, дворцы и коробки санаториев, мачты и краны в порту и - зелень, и крыши, крыши, крыши. Лабиринты крыш - во всех измерениях, как в детском конструкторе, не разберешь, где кончается один домик и начинается другой.
   И - вонь... Над бухтой, домами и розами - густеющая с каждым днем жирная тьма. Черная гудронная яма. Я помню, когда-то рядом с санаторием была такая. В ней тонули кошки и собаки, и наши с Левкой матери ходили по начальству, требовали, чтобы ее засыпали.
   Ее и засыпали в конце концов. А с этой что делать? Где он, всемогущий начальник? Да и возможно ли ее ликвидировать так, чтобы - не вместе с городом?..
  
   Дом, где я прожил большую часть жизни и где до сих пор живет моя сестра Валентина с семейством, стоит на узкой крутой улочке. И спрятан от любопытных глаз за высоким каменным забором - таким же, как у Марьи Павловны, только без всякого волшебства. Он двухэтажный, вдоль второго этажа опоясан шаткой деревянной галереей и рассчитан явно не на хозяев: кухни в нем отсутствуют, вода - на лестничных площадках, а прочие удобства - и вовсе во дворе, в двух могучих бункерах, вполне способных выдержать ядерный удар средней силы. Летом хозяева живут обычно в сарайчиках вроде курятников, тесно облепивших двор. В комнаты перебираются только зимой, и то не все, есть ведь среди дикарей любители зимы на взморье.
   Когда-то и мы так жили, а теперь Валентина комнаты не сдает: супруг не желает. И наш курятник стоит пустой. Когда я вошел во двор, в его распахнутых дверях толклись пацаны, а племянник мой Данька, тыча каждого в грудь, бубнил скороговоркой:
   - На море-окияне,
   На острове Буяне
   Стоит камень бел-горюч,
   На нем зверь сидит могуч...
   Инесса - старшее Валентинино чадо - украшала собою лестницу, ведущую к галерее. Ей недавно стукнуло четырнадцать, и, решительно распрощавшись с детством, она расцвела как роза. Раньше, когда я приходил, Инка с визгом кидалась мне на шею, а теперь едва кивнула и подплыла, плавно отделившись от перил. Я спросил:
   - Ну, как?
   - Ой, надоело, - она скорчила гримаску, - отец второй день бухой, сил нет. Витечка, а ты нас к Арчилу сегодня проведешь? В "Сакартвело"? Я с Лелькой поспорила, она говорит, что ты ни за что, а я...
   -- Ага, щаззз! - сказал я. - Гляди, Инка, я у тебя еще уроки проверю.
   И двинулся наверх.
   Наша, вернее, теперь Валентинина семья владеет двумя смежными комнатами на втором этаже: одна - большая и темная, другая - поменьше, зато с окном. Темная комната со времен моего детства мало изменилась. Мебель - все та же, бесподобный плюшевый ковер с тремя тиграми - на месте, добавился разве что корейский моноблок, который мой пьющий и буйный зять Сенечка как-то умудрился до сих пор не разбить. Ну, и Валентина - в привычном положении: на диване с очередным любовным шедевром в мягкой обложке.
   - Привет, - она с большой неохотой закрыла книжку, встала, вздыхая и щурясь, вяло поправила вздыбленные кудри, - ты, конечно, голодный. Чем ты вообще питаешься? В своих кабаках всякой дрянью...
   Открывая холодильник, пробормотала:
   - Ну, как ты понимаешь, мы опять и прочно на мели, но кое-что все-таки есть...
   У Валентины идефикс: немедленно меня кормить, как только появляюсь. Понятное дело: тринадцать лет разницы. Я для нее дите малое, живущее без надзора, причем ей почему-то кажется, что именно она в этом виновата.
   На самом деле это, конечно, не так. Когда пять лет назад не стало мамы, она переехала сюда именно для того, чтобы приглядывать за мной. И все было бы замечательно - если бы от нее зависело.
   Я положил в ящик серванта деньги, вчерашний заработок в "Трех пингвинах" - потихоньку, чтобы она не видела и не комплексовала, - и сел на диван, листая книжку. Картинок в таких изданиях не бывает, зато тексты - сплошной блеск.
   - "Даже с этого расстояния, - прочитал я вслух, - Эстрелла, трепеща, ощутила сокрушительную силу его желания"... Валь, а почему сокрушительную? Желание, оно кого сокрушает? Ты специалист.
   Валентина со вздохом поставила на стол кастрюлю и протянула, задумчиво глядя перед собой:
   - Что-то ведь я собиралась тебе сказать... Совсем памяти не стало. Слушай, может, мне его выгнать? Семена этого?
   И тут раздался железный лязг - это помянутый Семен возник на пороге, поддав ненароком мусорный совок.
   Он глядел на нас весело, держась обеими руками за косяк. Красная рожа - семь на восемь, белобрысый ежик, усики.... Едва взглянув на него, я почувствовал привычное отвращение.
   Справедливости ради надо сказать, что это у нас взаимно.
   - А, вон чего. Музыкант.
   Сенечка оторвался от косяка, прошел, широко шагая, в комнату и уселся верхом на стул.
   - Явился. Очень тебя тут ждали, - он навалился грудью на спинку стула, глядя на меня благодушно, у него всегда - хорошее настроение, особенно под балдой. - Ты чего пришел, а? Мою бабу агитировать? Что, думаешь, я дурак? Я - умный и слышу хорошо.
   Он засмеялся. Валентина коснулась моего плеча:
   - Витя, пойдем отсюда. Пусть ложится спать.
   - Спать! - радостно подтвердил Сенечка, - Буду спать с моей бабой. Понял, ты, азиатская морда? - он сощурился и начал раскачиваться на стуле.
   - Пошли отсюда, - тревожно повторила Валентина.
   Я, помедлив, снял очки. Он продолжал раскачиваться на стуле и ухмыляться и вдруг, решив, должно быть, что именно теперь настал подходящий миг, вскочил и бросился на меня.
   Я едва успел передать очки Валентине и врезал родственничку по шее. Тот, слабый на ноги, повалился, цепляясь за вешалку, которая тут же с большой радостью обрушилась на него.
   Валентина, отчаянно всхлипывая, дернула меня за руку и потащила за дверь. А в коридоре выдала заявление:
   - Чтоб ты знал, я его люблю.
   - Черноморская трагедия, - сказал я, забирая у нее очки.
   Увы - все это слышано, видано, пройдено миллион раз. Валентинина семейная жизнь прочна, как Кавказские горы.
  
   Мы спустились во двор. Инесса, кротко сидевшая на лавочке, тут же порхнула ко мне, умоляюще - снизу вверх - заглядывая в глаза:
   - Ну, насчет Арчила - как, а?
   - Да отстань ты, - Валентина вспомнила наконец, что хотела сказать. - Вот, тебе передать велели! - и, вынув из кармана, торжественно вручила мне узенький картонный прямоугольник.
   Очередная черная метка! Вернее - белая, а буквы на ней - серебряные:
   Аркадий Андреевич Каюмов. Татарский мыс. "Красная волна". Тел. 571687.
   И ниже - от руки, чернилами: пятница, 14-00.
   - И что? - я вопросительно взглянул на сестру.
   Та слегка возмутилась:
   - Как что? Каюмов же! Вдруг играть позовет? - она быстро мечтательно вздохнула. - Смотри, меньше чем на сто баксов не соглашайся!
   - Ой, Каюмов!.. - протянула Инесса.
   Я перевел взгляд с одной восторженной физиономии на другую. Как же - Каюмов! Великий крестный отец, гордость Ключегорска. "Красная волна", кстати - бывшая правительственная резиденция, советские вожди там любили отдыхать, начиная со Сталина.
   Что, может и впрямь позовет играть? Неплохо бы.
   Инесса осторожно подергала меня за рукав и просигналила глазами: все-таки - как насчет...
   Я хотел сказать: никак. И это было бы абсолютно правильно, учитывая, что собой представляет Арчилово заведение и кто к нему ходит. Но выговорилось, увы - совсем другое:
   - Ладно, подходи в половине восьмого.
   - Витечка, - вспыхнув от радости, проворковала племянница, - я тебя обожаю!
  

* * *

  
   Когда Инессе оставалось месяцев семь до появления на свет, ее мать испытывала ко мне совсем не такие нежные чувства.
   - Ненавижу Витьку! - она стукнула кулаком по столу. - Ненавижу! Ненавижу! - и зарыдала громко и зло.
   Я зажмурился и перестал шевелиться - чтобы мама не услышала и не заглянула в пыльную щель между шкафом и печкой. Сердце колотилось в висках, я отчаянно хотел оказаться где-нибудь на краю света... или просто - нигде.
   Невозможно ведь существовать, если Валентина не простит! А она - не простит, я в этом не сомневался.
   Поди теперь объясни, что я хотел как лучше. Вернее, не то что хотел, а просто впал в оторопь, когда появился этот страшный Семен, и сказал про него все, что вертелось на языке. И он, конечно, обозлился и ушел. Хорошо, если навсегда!
   - ...Я же его люблю, ты не понимаешь? А Витька, гад, мне сломал жизнь! Ты вот над ним трясешься, а он - просто псих! Несет вечно какую-то околесицу! Правильно баба Варя говорит: есть специальные интернаты для дураков, вот бы и...
   - Замолчи, - тихий, потерянный голос.
   Мама.
   Я выскочил из-за шкафа и начал вопить, понимая только одно: маму надо немедленно утешить, а сестре доказать, что она не права, что этот тип - страшный, очень страшный... как людоед! Ясное дело, от моих воплей маме стало совсем худо.
   Главным чувством в моих отношениях с матерью всегда был страх. Мы боялись друг за друга. Я за нее - как мне теперь кажется, потому, что чувствовал ее болезнь, хотя и не подозревал об этом. А она - она просто боялась. Вот, какой-нибудь нелепый случай, и... Дело в том, что я и на свет-то появился случайно.
   Случайный отдыхающий в санатории "Жемчужина", где она работала. Конечно, были красивые слова - множество красивых слов! Та самая лапша на уши, да еще с экзотическим колоритом. Бронзовое зеркало богини Солнца, древний клан Хэгури, герой-отец, якобы пропавший в советском плену... Обалдеть. Кем этот самурай был на самом деле, мама так и не узнала.
   Тетку Розу, ее старшую сестру, вопрос о моем происхождении слегка беспокоил:
   - Гляди, Эмма, проснется в ребенке папаша - кровожадный азиат. Голос крови - великое дело. Наплачешься!
   По голосу крови тетка Роза была большой специалист: едва перестройка приоткрыла железный занавес, она сразу начала собираться на историческую родину. Правда, никак не могла точно решить - куда именно.
   Впрочем, один ценный совет она матери дала:
   - Отведи его к тому, кто разбирается. Только ни в коем случае не в поликлинику! Направят к психиатру - и все, клеймо на парне пожизненное. Иди к Назарову.
   И мы пошли к Назарову.
   Я хорошо помню, как мама, крепко взяв за руку, тащила меня по крутой улице, а я не хотел идти, не хотел даже смотреть вверх. Потом все-таки посмотрел и увидел дом на верхушке горы. Слепые от заката окна, какие-то темные цветы, ревущие басом, и у ворот, на скамейке - люди, в тоскливой туче надежды и страха.
   И вот вышел хозяин. Высокий, худой, нос как у дятла, а глаза - мрачные, будто ему все на свете до смерти надоело. Людей у ворот моментально охватили бурные чувства - кого радость, кого горе, - а его только слегка зло брало. В общем, я решил, что этот тип еще хуже, чем Валентинин Семен, и открыл рот, чтобы поделиться своим выводом с мамой, - но тут он подошел и уставился сверху вниз неподвижным совиным взглядом:
   - Ну, какой я?
   Я прислушался и понял две вещи. Во-первых - вслух отвечать не обязательно, он и так услышит. А во-вторых - он не хуже, чем Семен. Он просто...
   Просто мне не хватит жизни, чтобы в нем разобраться.
  
   Ему, чтобы разобраться во мне, хватило минуты:
   - Эмпат и синестетик. А страшного - ничего, если давить не будете.
   Так он сказал маме; и пояснил:
   - Слышит эмоции - напрямую, как речь. Вернее, не так просто... Видит звуки, слышит запахи; ну, это и называется синестезия. Вы ведь - медик, сами знаете.
   Мне, спустя несколько лет, он сформулировал по-другому:
   - Ты, как бы это выразиться... пограничный пес. Судьба твоя такая: чуять все подряд, а если что не так, сразу - шерсть дыбом. Понял?
   Понять-то я понял, только вот насчет судьбы у меня было совсем другое мнение. Моя судьба - играть на рояле, а вовсе не бегать, принюхиваясь, вдоль границы!
   И потом. За псом, чтобы от него вышел толк, должна быть застава: ребята с автоматами, разные там "Грады", "Скады", "Черные акулы". А за мной кто? Иван Иванович? Да, он, конечно, один стоил заставы... до тех пор, пока не слинял в неизвестном направлении. Марья Павловна тоже не спешит хвататься за автомат. Короче, гавкай себе, пока не охрипнешь. Или воюй один за всех.
   Ну, очень вдохновляющая миссия - спасибо большое!
  
   Исчез Иван Иванович Назаров этой зимой, конкретно - двадцать шестого февраля. Накануне я заходил к нему по дороге в "Арго" (это такой ресторанчик на Ключ-горе, где я работаю четыре вечера в неделю), и мы часа полтора трепались за чаем. Совершенно как обычно. Ну, разве что - в Иване Ивановиче вдруг проснулся воспитатель, что бывало нечасто, и он взялся пилить меня за то, что в прошлом году я не поехал никуда поступать, да и в этом, он уверен, не поеду тоже. Инертность, бурчал он, угрюмо катая по столу сушку, - сорокинская порода! Не растешь - значит, падаешь, и тут уж вряд ли кому-то понадобишься, кроме военкомата. Я хотел спросить, при чем здесь Валентинин отец, с которым у меня общая только фамилия - но не стал; по большому счету он был, конечно, прав.
   Он был совершенно прав - но в этом году опять ничего не вышло. Нет, я честно собирался исполнить завет исчезнувшего сенсэя: учиться, учиться и учиться! Но пришел сезон, к нашим пляжам потянулись косяки гусей и стаи стервятников, летние злачные заведения открылись на каждом углу. Как уедешь в самое хлебное время? Сенечке на бутылку кто будет зарабатывать?..
   Да не хочется мне никуда уезжать, вот и все. Столица, шоу-бизнес, консерватория... А здесь - море и небо, и пыль, и стены из белого известняка. И водоросли под скалами, и трава, которая высыхает еще в начале мая, а потом звенит себе до ноября. Дверь в лето, всегда распахнутая настежь.
   Недаром в нашем городке котов больше, чем отдыхающих, уж они понимают.
  

* * *

  
   Как вытряхнуть из головы ненужные мысли? Очень просто: смотаться на дикий пляж. Есть у меня заветное местечко за Ключ-горой - скалы и камни, отрезанные от цивилизованного мира оградой санатория "Жемчужина". Кто не знает, не найдет. В этот день, как всегда, там загорали одни камни. Два баклана, прилетевших со стороны порта, прыгали в полосе прибоя, орали пронзительно - дрались из-за какого-то куска. Я долго смотрел на них, с удовольствием ощущая, как сознание делается пустым и легким и тело в потоке отвесных лучей понемногу развеществляется... Потом наконец встал и пошел в море.
   Горькая свежесть обняла, плеснулась в лицо. Я нырнул и долго, пока хватало дыхания, плыл среди темных камней, высматривая в зеленой воде крабов и медуз. В детстве я никак не мог понять, чего ради этого Ихтиандра понесло на сушу. Я плыл себе, не торопясь... берег, когда я наконец посмотрел на него, оказался уже далеко на горизонте. А со мной были только солнечный свет, льющийся в глаза, небо и море - всего этого так много, что хотеть еще чего-то не приходило в голову. Я повернулся на спину и перестал шевелиться. Вот так и достигается нирвана - без всякого изнурения духа и плоти. Только, увы, ненадолго - потому что в божественной пустоте возник внезапно гнусный иероглиф и за ним - имя.
   Али Ахмед.
   Весь кайф разом слетел. Я дернулся, хлебнул воды - и поглядел по сторонам, пытаясь сообразить - откуда? Но нет, не было вокруг, разумеется, никого, кто мог бы вложить это откровение в мою голову. Впрочем, с чего я взял, что - откровение? Мало ли их, тигров джихада? Почему - именно Али Ахмед?
   А потому. Интуиция, господа. Мы, псы пограничные, зря не лаем. Вот интересно - ответит мне Марья Павловна на прямой вопрос или опять начнет пудрить мозги про террариум? Я повернул к берегу, почти машинально вспоминая все, что слышал об Али Ахмеде.
   Слышал я, конечно, много - как и все слышали, от этих новостей куда денешься. Прошлой зимой, отдохнув после рейда по Ставрополью, он громко пообещал по теракту за каждого погибшего соотечественника и, не откладывая, взялся за дело. А с месяц назад - ну да, как раз перед тем краснодарским взрывом - его на глазах сотни свидетелей наконец прикончили. Конкуренты, или случайная мина, или ФСБ, а, может, и не его, а кого-то другого, а сам он до сих пор где-то отсиживается. Или, наоборот, прикончили-таки его, а отсиживается двойник или призрак. В общем, понять невозможно. Господин Дадашев сделал официальное заявление, и видно было, что сильно радуется, только непонятно, чему. И теперь у нас - мир, а то, что все время где-то что-то взрывается, так это, граждане, дело житейское. Стихия!..
   Ладно. Пусть Али Ахмед. Примем как рабочую версию. Не самая, конечно, приятная версия... потому что, если тут замешаны такие орлы и тигры - мой персональный кирпич наверняка уже лежит на самом краю крыши. Нет, я, конечно, попробую отскочить, может, даже получится! А вот что, интересно, ожидает наш городок?..
  
   На берегу имел место гость. Точнее - гостья. Это я определил еще издали, а подробности разглядел, когда вышел из воды и надел очки. Подробности оказались - вполне! Фигура - такая по-дельфиньи обтекаемая, длинная светлая коса, томные очи с поволокой. Она загорала, устроившись на большом камне, как в кресле. На меня поглядела оценивающе, нисколько не скрываясь, и решила, что можно, пожалуй, и заговорить:
   - Привет. Классное местечко. Я тебе тут не помешаю?
   Разумеется, я ответил: ни в коем случае, - и дальше треп пошел сам собой. Спустя пару минут мне стало известно, что девушку зовут Татьяна, она только сегодня приехала, и наш городок ей нравится гораздо больше, чем Сочи:
   - Там одни горы. И везде толпы, расслабиться негде. А здесь, ты обратил внимание - славная такая глушь. Ты сам откуда приехал?
   Я сказал:
   - С улицы Шмидта, - она удивленно рассмеялась:
   - Местный? Врешь! Ни за что бы не поверила.
   И - без паузы:
   - Где же вы, местные, вечера проводите?
   Спросила небрежно, как бы невзначай, а сама так и рвалась к авантюрам. Ясное дело, достало родное Подмосковье, где полгода - зима, полгода - осень. Как они вообще там живут?.. Я бы, конечно, показал ей, где мы, местные, проводим вечера - даже с удовольствием, только вот этот конкретный вечер у меня занят. И - не до того, если честно.
   Я еще раздумывал на эту тему, когда издали звонко донеслось:
   - Татья-ана!..
   Высокий ксилофонный голос, чистый, с едва слышной бессильной трещинкой. Я вздрогнул и обернулся.
   Увидел тонкий силуэт вдалеке, готовый раствориться в солнечном свете. Она нетерпеливо взмахнула рукой - этот резкий жест сверху вниз, так хорошо знакомый! Память моментально дорисовала остальное: тающая улыбка, веснушки, легкое облако волос, глаза, зеленые, как солнце в траве...
   Это она, это в самом деле - она!
   Пять лет назад, глядя, как она садится в поезд, чтобы уехать из нашего городка, я представлял себе, что когда-нибудь случится чудо, и я снова увижу ее здесь. И вот - пожалуйста! Внезапно я испугался, что сейчас она подойдет сюда, посмотрит на меня и тоже вспомнит...
   Или - не вспомнит. А с чего бы ей меня вспоминать. Мы и знакомы толком не были.
   Так что - сейчас и познакомимся?.. Я заставил себя перевести взгляд на ее подружку, начал было составлять подходящую фразу. Но не успел.
   - Татьяна! Танюша, я ухожу на ужин!
   И она исчезла. Снова исчезла - а, может, это была не она... вообще никого не было?
   Просто у меня - глюки от этой чертовой вони.
  
  
   2
  
   Да уж, не самое умное решение - брать к Арчилу Инессу. "Сакартвело" - заведение не для мальчиков и девочек. В дверях стоит большой дядя и гоняет случайных гостей, их в первую очередь. Потому, ясное дело, они сюда и рвутся, хотя дискотекой здесь и близко не пахнет.
   Здесь вообще, мягко говоря - скучновато. Сидит в темном подвале с жестяными доспехами по стенам угрюмый народец, ест, общается тихонько. Кухня у Арчила неплохая, но не из выдающихся. В "Арго", например, лучше. В общем, так просто и не скажешь, каким это образом Арчилу удается привлечь к себе тех, кто именно у него предпочитает питаться и обсуждать свои дела.
   Особенно если учесть - что это за люди. Чистые милицейские души вроде нашего участкового Астахова сюда и не заглядывают - чтобы лишний раз не терзаться: все дела этой публики им известны, а доказать нечем. И жаль, что не заглядывают, увидели бы много интересного, например, кое-кого из официальных лиц в неофициальной обстановке. Впрочем, что мне до них. Мое дело - создавать музыкальный фон. А сейчас еще - пасти Инку и ее приятеля.
   Они, конечно, слегка бросались в глаза. Моя племянница - в алом узеньком платьице, локоны льются по спине, ноги хоть рулеткой измеряй, - в любом другом месте ее бы, конечно, тут же взяли в кольцо. А здесь - ничего. Она и ее стриженый Мишка сидели над коктейлями, тихо шептались и, мне кажется, давно бы уже с удовольствием слиняли. Да как слиняешь, приходится марку держать. Ладно, так им и надо - пусть пострадают. Будет совсем невтерпеж, закажем такси.
   Как-то все-таки на их счет тревожно. Наверняка - зря. А, может, и нет.
   Может, самое разумное, что стоило бы сделать - это взять моих родных и близких и спрятать их в бункер малость понадежнее нашего дворового сортира. До лучших времен.
   Вот здорово. Ничего еще не случилось, а уже трясучка от страха. Тоже - одинокий герой! Конан-варвар. Назаров наверняка бы высказался и покруче.
   ...Захрипели смазанные басы в контроктаве. Инструмент тихо охнул, укоряя меня за халтуру. Да уж. Он совсем не заслужил такого, старый честный рояль "Москва" - произведение советских столяров с американской начинкой. Обычно мы друг друга понимаем. И атмосфера здесь, в подвале, несмотря на криминальную публику - или благодаря оной, - какая-то такая... Короче - вполне настраивает на эти, как выражается Левушка, медитации, ради которых меня в основном и зовут играть в разные места. В "Сакартвело" - ради них исключительно. Только сегодня дело не шло. Дурацкий день, странные происшествия... Черт его знает, почему.
   Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то,
   Правда, это было так давно...
   ...Пять лет назад, глядя, как она садится в поезд, я представлял себе, что когда-нибудь случится чудо, и она снова окажется здесь...
   Впрочем, рассчитывать на когда-нибудь - последнее дело! Имелась другая программа, вполне радикальная: отправиться в подмосковный город, где она жила, и завоевать королеву на ее территории. А что? Сядем в этот самый поезд и поедем! Если найдутся обстоятельства, способные помешать - тем хуже для обстоятельств.
   Любовь, как известно, напрочь лишает разума. Особенно - первая.
   Точнее, не совсем так. Первая любовь имела место у меня, как у всякого нормального человека, где-то в дошкольном возрасте - а потом вторая, третья и еще несколько... в общем, я не особенно заморачивался этой проблемой до того прекрасного момента, когда внезапно оказалось, что самое главное в жизни - это Она.
   Дело было летом. Она снимала у нас комнату, вместе с пятью или шестью другими отдыхающими. Причин встречаться и беседовать с ней у меня не было, а поводов я не искал. Ее поглощал курортный роман с каким-то типом, разумеется, не достойным ее мизинца. Меня - тщательные заботы о том, чтобы ни одна живая душа не догадалась о моей страсти нежной. Живые души, боюсь, догадывались. Мама, друзья... ну, и все остальные - кроме самого объекта, конечно. Все это было, мягко говоря, невесело, а если точнее - так хоть иди и стреляйся. А что вы хотите: в пятнадцать лет, когда вся жизнь - вечный бой.
   Какой она была? Ну... Во-первых, старше меня и гораздо взрослее и умнее. Очень важный момент! Лишись я окончательно рассудка и вылези таки перед ней со своими чувствами - как бы она повеселилась... Впрочем, нет! Рита - девушка тонкая и деликатная, никогда бы не смогла человека обидеть. Ха, вот я и назвал ее по имени. Рита! Маргарита. Гретхен.
   Мой совет: до обрученья
   Не целуй его...
   Она и не поцелует. Тонкая штучка, я же говорю. Лицо, запястья, голос... Соломинка. Мне всегда было за нее страшно - хотя с чего? Ничего ей не угрожало, кроме кавалера, которого даже мне хватало ума не принимать всерьез.
   Она уехала через три недели, кажется, так и не заметив моего существования. Зато с мамой подружилась. Спустя месяц от нее даже пришло письмо. А потом...
   Потом - был серый день конца октября. Море штормило, последние отдыхающие торопливо покидали город. И настроение - еще гнуснее, чем погода. В училище вышел очередной скандал. Директор, услышав мою, как он выражался, отсебятину, разразился моралью: музыка - точная наука, пиано так пиано, децимоль так децимоль, а гениев, считающих, будто черная работа - ниже их достоинства, неизменно ждет самое жалкое будущее. Старая песня! И - справедливая, понятное дело... если б кто другой ее пел. Плюнуть бы на него, покаяться и уйти. Но - понесло! Моя ответная речь оригинальностью тоже не блистала: мол, бездари не помогут ни точные науки, ни мозоли на заднице... и дальше в том же духе. Ну, и получил в ответ на хамство: вон из училища. Теперь об этом предстояло сообщить матери, а ей - унижаться перед директором, чего этот гад изначально и добивался.
   Да директор-то ладно, садюга и есть садюга, натура у него такая - а я чем лучше? От невыносимого отвращения к себе - мутило, и дорога из училища домой растянулась часа на три. Когда наконец я дошел до дома, было уже темно, и мать ждала меня, не зажигая света.
   Еще поднимаясь на галерею, я почувствовал, что что-то не так. А открыв дверь в квартиру, понял - что именно.
   Она знает.
   Не про директора, конечно, шел бы он лесом!
   О себе.
   - Он сказал - месяц, - легко вздохнула мама, поднимаясь и включая лампу.
   Я, вцепившись в ручку двери, тупо кивнул. Все мысли и слова разбежались по углам, вместе с темнотой, вспугнутой электричеством.
   - Ты ведь давно в курсе, да? - она подошла ко мне, вскинув руку, быстро погладила по волосам. - Да?..
   Да. О том, чем она больна, знали двое - Назаров и я. Ладно! Знал - Назаров. А мне было очень легко утешаться: раз Иван Иванович не отказался от лечения - все непременно будет хорошо.
   И вот он ей сказал. Значит - конец. Очень скоро.
   Через месяц.
   Через месяц?!
   Я так и не понял тогда, что это означает. Просто - не влезло в голову.
   ...Впрочем, у меня был месяц, чтобы понять. Я запомнил его отчетливо - каждый день, минуту за минутой, - а время, которое началось потом, осталось в памяти полосой мутного тумана. Изредка в тумане мелькали вспышки, короткие и бестолковые.
   Вот квартирная хозяйка, бдительная с похмелья, буравит меня стеклянным глазом:
   - Паспорт хоть есть? Почему не сказал, что несовершеннолетний? Из меня участковый всю душу вытряс! Ладно, мерзавчик-то принес? Ведь все вечера по кабакам, а не вспомнит про больную женщину... Принес? Ах ты, солнце золотое! Ну, давай скорей, помянем матушку твою...
   Директор - ласково улыбаясь:
   - Только из уважения к Андрею Петровичу... Ты вникни, кто за тебя просит! Мэр! Убей - не пойму, с какой стати...
   Что тут понимать. Ну, вытащил Иван Иванович жену мэра с того света.
   А маму - не смог.
   Аллочка, солистка из "Арго", весело порхает в джунглях пронзительной цветомузыки, машет пружинными кудрями:
   - Клево тут, да? А вот что у меня есть... попробуй, Ринатик говорит - улет полный, экстази отдыхает! Он как сглотнет, сразу на людей бросается. А ты что будешь делать? Да ладно, что значит не в кайф - скажи, что слабо, и все... Ой, да не все же сразу! Одну только надо! Ты же теперь умрешь, псих ненормальный!
   - Щенок! - это уже не Аллочка, это - Назаров. - Жить надоело, так скажи мне, я обеспечу тебе пропуск в рай - без всякой химической дряни! Я на тебя - рассчитываю, понятно? Изволь соответствовать! Чтобы столько труда - черту под хвост?!
   Это был единственный раз, когда он высказался в таком определенном духе. Все остальное время - благостные кухонные посиделки, травяной чаек, замечательный треп ни о чем. Ну, и разные намеки и загадки, тень на ясный день, до которой он был большой охотник:
   - На море-окияне,
   На острове Буяне
   Стоит камень бел-горюч,
   На нем зверь сидит могуч...
   Слыхал ведь считалочку? А в ней, между прочим - все правда. Есть такой камень и такой зверь, и это - огромная тайна. Тут самое главное - в конце:
   Как зверь повернется,
   Сон явью обернется.
   Впрочем, пока ты до этого еще не дорос.
  
   И - музыка, музыка, музыка...
  
   - Слушай, посоветоваться нужно, да?
   Я поднял голову. Арчил, оказывается, стоял рядом, сунув руки в карманы, и смотрел, как всегда, с мрачным сожалением. При его могучих габаритах это впечатляет. Я сказал:
   - Перерыв? - бросил играть и зажег новую сигарету.
   Арчил с тяжелым вздохом придвинул стул.
   - Классно выдаешь, только как-то... муторно очень - извини, да? У меня был, понимаешь, случай в жизни... Я подумал, может - ты узнал?.. - он уселся, тоже закурил.
   - Просто совпадение. Это ты извини.
   Он пустил дым и слегка повел сигаретой, показывая на кого-то в зале:
   - Вон, погляди. Сидит под рыцарем, слева... крутой такой, да? Неплохое дело предлагает. Ну... что скажешь?
   Я обернулся к залу. Там было все как всегда: тихо, сумрачно. Мигающие свечки на темных дубовых столах. За эти свечки, в грубо кованных железных лапах, Арчил регулярно платит процент каким-то пожарным инспекторам. Инка с Мишкой в своем углу совсем сникли, даже алое платье потускнело. Вот и хорошо. Одним дурацким соблазном меньше. Из другого угла мне приветственно сделали ручкой: некто по кличке Щука и с ним Толик Гнилой и Поляк. Меломаны отчаянные. Судя по тому, что сидят за одним столом, у них теперь мир. Недели на две, не больше: у наших мафиози без разборок, как без водки, сразу - кислородное голодание.
   А вон и тот, Арчилов возможный партнер. Крутой. То есть тут все крутые, но этот - ну очень крутой: холеный, безмятежный, сидит себе, лениво разглядывая ногти. Рядом - незаметный телохранитель, видимо, из классных профессионалов.
   - Ну? - мрачно спросил Арчил. - Кинет?
   Я отрицательно качнул головой. Кидать этот тип явно никого не собирался. Он вообще, похоже, всерьез решил утвердиться на ниве честного бизнеса - эдакая редкая птица, - но вот чего в нем и следа не было, так это покоя душевного. Страх его окружал, как тающая изморось... С чего - я, разумеется, не мог знать, но при таком настрое на любом его предприятии можно было, пожалуй, заранее ставить крест.
   Так я и сказал Арчилу. Тот горестно вздохнул:
   - Точно, да?
   - Ну - рискни, если хочешь.
   - Обижаешь, дорогой, - он глянул на меня с упреком, - ты сказал.
   И поднялся, задумчиво жуя сигарету. А я ведь не оракул, могу и ошибаться. Но напоминать об этом бесполезно. Репутация, куда денешься.
   Я посмотрел на часы - половина двенадцатого, еще целых полтора часа до закрытия, - потом на удаляющуюся спину Арчила. Мне было слегка совестно. Всегда бывает совестно, когда говоришь не то, что от тебя надеются услышать. Да еще музыка эта. Музыка, музыка...
   Я вновь повернулся лицом к роялю. Огоньки свечей ослепительными точками отражались в черной глубине крышки. Вообще-то, если антураж под средние века - лучше подошли бы факелы или, на худой конец, масляные лампы. Чтобы потолок закоптился естественным образом, без помощи черной краски. Дяде Степе из "Арго" наверняка бы понравилось. Он до сих пор не потерял надежды облачить нас всех в хитоны и сандалии. И никаких роялей, понятное дело. Арфы и что там еще...
   Вот интересно, вдруг Али Ахмед как-нибудь сюда придет, сядет в уголок, закажет, согласно шариату, что-нибудь безалкогольное? Если он не миф, конечно. Миф, зачем-то кому-то нужный. Как этот дурацкий иероглиф. И сегодняшняя встреча на диком пляже...
   Тонкие руки в родинках, шпильки, падающие из волос, бессильно-нежный изгиб рта. Сияющий зеленый взгляд.
   ...Береговая полоса,
   и острый запах водорослей с оста,
   незримой пальмы шорохи - и вот
   все вдруг качнулось. И тогда во тьме
   на миг блеснуло что-то на причале.
   И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
   Вдогонку удалявшейся корме.
   И я услышал...
   ...Невнятный обрывок фразы - слегка нервным голосом, чуть громче, чем здесь обычно разговаривают.
   Инка.
   Спокойно, спокойно. Ничего еще не случилось. Доиграем, не дергаясь: черный берег, огни, запах водорослей... Все рассыпалось, превратилось в бессмысленные звуки, шуршащие, как ореховая скорлупа. И я наконец смог обернуться.
   Ничего страшного и впрямь еще не произошло. Просто с моими ребятишками - точнее, с Инессой, - наконец решили пообщаться. Какой-то мелкий носатый тип... Да что значит - какой-то?! Я сощурился, напрягая зрение в тусклом плеске свечных огоньков, убеждаясь, что там действительно - Мирза Джабраилов! Младший брат Арслана Джабраилова, единственного из местных авторитетов, с кем даже господин Каюмов, наш царь и бог, иногда разговаривает на равных.
   И несло от этого Мирзы исчерна-ржавой гудронной вонью! Да так несло, что я, врубившись в эту вонь, вскочил, совсем забыв, что в заведении Арчила эксцессы в принципе невозможны.
   Впрочем, не я один об этом забыл.
   От ближнего стола кинулся к Мирзе дядька в пестрой рубашке и без всяких предисловий въехал ему кулаком в нос. От такой прыти опешил не только пострадавший, но и его охрана, и Мишка с Инкой, вообще - все.
   - Эй, потише, - Щука, из троих меломанов самый авторитетный, неторопливо поднялся, - кто хочет шуметь, ступайте на улицу.
   - Пусть извинится! - задиристо фыркнул дядька.
   Щука, садясь, кивнул:
   - Это правильно. Мирза - ты как?
   Тот, скривившись, оглядел пестрого, презрительно тряхнул масленой шевелюрой. Какие там извинения. Сейчас свистнет своему бодигарду, и...
   - Привет, Мирза, - сказал я, подходя, - есть вопросы к моим родственникам?
   - Что такое? - Мирза обернулся, глянул небрежно. - Пачему нэ работаешь, дорогой, а? Кто твой родственник - этот? - он ткнул пальцем в пестрого.
   - Нет, - я кивнул на Инессу, - эта.
   - Эта?!
   Братец Арслана Джабраилова тотчас преобразился. Небритая физиономия расцвела, он даже приподнялся на цыпочки, чтобы стать выше ростом.
   - Вай, извини! - прижал руки к сердцу, поклонился - сперва Инессе, потом мне, а заодно и своему храброму обидчику. - Такая дэвочка! Ради нее всех прощаю! Тебя, дэдушка, прощаю, - это пестрому, - а ты, музыкант, правыльно дэлаешь, что ее бэрэжешь! Глаз нэ спускай! Впрочем, я еще с тобой поговорю.
   Он повернулся к черной портьере, заслонявшей выход. Величественный жест охране - и через секунду та организованно удалилась вслед за хозяином. И шлейф жирной вони тоже уполз за портьеру.
   Чушь собачья, слегка ошарашенно подумал я. Спектакль. Сообразить бы, на кого это кретинское действо рассчитано.
   Впрочем - спектакль или нет, а воняло от Мирзы по-настоящему...
   - Не выношу сквернословия, - смущенно заявил дядька в пестрой рубашке, - особенно по отношению к дамам.
   Я посмотрел на него. Неплохой, кажется, дядька. Ну, павлинистый слегка: радужный прикид, золото-брильянты. Нет, никакой голубизны - просто нравится, наверно, человеку, когда его издали замечают. Главное - совсем не знакомый и на местного не похож.
   А отдыхающие, как известно, к Арчилу не ходят.
   Что же он здесь делает, в этом притоне для избранных?
   Я сказал:
   - Спасибо, - он засмеялся и сообщил, будто прочитав мои мысли:
   - Я ведь, собственно, здесь из-за вас... на ты можно? Кстати, - прижал руку к груди, - Штейнмец Роман Борисович. Мне о тебе, Витя, один мой друг рассказывал необыкновенные вещи, вот я и пришел послушать. Профессиональный интерес! Впрочем - пока молчу... Ты ведь сегодня еще играть будешь?
   Я пообещал ему, что обязательно буду, и пошел к телефону - вызывать такси для Инки с Мишкой. Они, бедняги, имели самый жалкий вид, особенно Мишка, которого изгрызли злость и стыд. Как же, свою даму не защитил. Упустил такой шанс! Мирзе Джабраилову, оказывается, можно дать по носу без всяких последствий.
   Впрочем, последствия были еще впереди.
  

* * *

  
   Прошел час, свечи начали гаснуть, и мне пришлось подниматься из-за рояля. Господин Штейнмец, уходя, широко улыбнулся и вскинул руку победным жестом - как фанат на стадионе. "Спартак" - чемпион! Я подумал: интересно все-таки, что у него за профессиональный интерес? Он не пианист, это ясно: свой своего всегда узнает, тут и чутья не надо. Тогда кто? Может - продюсер? Ага, ездит по провинции, ищет, кого бы раскрутить на миллион долларов!
   От этой мысли мне стало весело. И мрачные предчувствия слегка растворились. В самом деле - стоит ли гнать волну? С чего я взял, что городу что-то грозит? Ну - воняет. И всегда воняло. Так уж мы, люди, устроены, жасмином редко пахнем, чаще дерьмом. Короче - стряхнем с хвоста соль, которой там нет? Будем жить, как жилось, в свое удовольствие?..
   Подвал затих, и Арчил, проводив последних гостей, подошел ко мне. Попросил со вздохом:
   - Слушай, Паню заберешь, да?
   - Что, Паня здесь?
   Вместо ответа он опять вздохнул. И мы отправились на кухню, где пребывал помянутый Паня, расположившийся, как всегда, в комфорте и благости.
   Маленький, круглый и лысый, в желтой майке с портретом Тины Тернер во все пузо, он сидел в самом уютном углу перед стаканом в подстаканнике и тарелкой со всякой всячиной, и душа его, парившая в этиловых облаках, общалась с миром посредством безмятежных философских тирад:
   - ...И ничего просто так. Вот ты думаешь: тьфу, а это на самом деле надо. И послезавтра, допустим, дождь пойдет.
   Девочки в прозрачных фартучках сновали туда-сюда. Гигантские посудные башни порхали с рук на руки. Пена разлеталась над мойкой, Панины разглагольствования тонули в грохоте ножей и вилок - короче, для полного счастья не хватало только собеседника: чтобы еще выше воспарить на крыльях вольной мысли.
   Как в белом домике над морем... Снизу - санаторный пляж, сверху - виноградники и абрикосовые сады на склонах. По вечерам закатное золото заливает двор, уставленный ломаной мебелью и аппаратурой, линялыми планшетами, с которых потихоньку осыпаются чьи-то портреты и тексты каких-то обязательств. Некоторые тексты - очень древние: радиорубка и мастерские столяра и художника располагались в этом домике, кажется, еще до войны, когда весь санаторий "Жемчужина" состоял из одного корпуса и роскошной лечебницы.
   Может, уже тогда там располагался и Паня, санаторный столяр. В нашем городке, как известно, и не такое бывает. Во всяком случае, я знаю его всю жизнь, и он не меняется. Каждое утро приходит на работу аккуратный, пахнущий одеколоном и зовется Павлом Ивановичем. Весь день трудится, как муравей - у казенной мебели век короткий, да и со стороны заказов всегда в избытке, - и к вечеру неизменно пьян в дым, расхристан, благостен и превращается в Паню.
   Паня - золотые руки и щедрая душа. Литры спирта, не иссякающие благодаря заказчикам, он всегда делит со всеми, кто пожелает. А ежели таковых не находится - идет путешествовать. Беда в том, что в одиночку он не пьет. То есть, начинает всегда один, но потом ему, как он мне как-то сказал, становится страшно, нужны глаза, голоса, тепло душевное. Здесь, у Арчила, ему всего этого выдается в полной мере, и есть за что: роскошный средневековый интерьер придуман, сработан и отполирован его руками. Таких мест в городе еще не одно и не два, но он почему-то больше всего любит бывать именно здесь, возможно, атмосфера действует, как и на меня. Вот только добираться домой после этих визитов ему сложновато.
  
   - Высаживай здесь, - сказал я, когда Арчилова "ауди" притормозила у поворота, за которым начиналась улица Шмидта - круто вниз, зигзагами и ступеньками, навстречу морю.
   И, подхватив дремлющего Паню, сообщил ему:
   - Идем к Раисе! Она тебя, Павел Иванович, живо разбудит.
   Тот, не открывая глаз, внятно ответствовал:
   - И вот ты себе думаешь: хочу одно сделаю, хочу другое. А потом глядишь, хоть ты на куски разорвись, а что назначено, то и будет...
   - ...И все суета сует и... - тут из тьмы вывернулся незапланированный столб, и я, чуть не налетев на него, остановился. - Давай-ка, Павел Иванович, отдохнем.
   Паня, отвалившись от меня, ухватился за столб и помотал головой.
   - У меня, Витя, прозрачное сознание, ясный взор и острая мысль, - сообщил, озираясь, - вот только ноги... и вообще. А где это мы... куда это мы, а?
   - Ко мне, - сказал я.
   - Мм... - Паня, свесив голову, уставился на дальние огни во мраке. - А что, другой дороги - совсем нет?
   - Увы.
   - Точно?
   - А тебе-то что? По той дороге пойти или по этой, а что назначено, то и будет.
   Паня хмыкнул и призадумался. Со своей отрешенной физиономией и круглым пузом, желтеющим в темноте как апельсин, он сильно смахивал на Будду.
   - Д-да, - бормотнул он наконец, оттолкнулся от столба и почти упал мне на руки, - раз назначено... Судьба! Только ты уж смотри, Витюша - не споткнись.
   Он снова погрузился в блаженную дрему - и я поволок его дальше.
   Ночь была роскошна, как все наши ночи. Акации млели в звездном свете, млечный путь висел так низко, что за него можно было держаться как за перила. И гигантская бездна мрака впереди... дрожащая россыпь звезд. Я смотрел в эту бездну и чувствовал, как возвращается тревога. Будто кто-то невидимый провел, едва прикасаясь, по хребту против шерсти - и пес моментально оскалил зубы, втянул ноздрями ночной ветер, вынюхивая врага. Ладно, какой там враг, подумал я, просто кому-то поблизости страшный сон снится, вот хоть Пане.
   Да нет! На сон, пожалуй, не похоже...
   ОнОнЯЯЯ услышал осторожный шорох.
   Кто-то притаился и ждал в темноте.
   Наверху, в начале улицы, вдруг завыла бодрая милицейская сирена.
   Стремительный топот, прыжок! Паня, обретя внезапно силы и прыть, толкнул меня, и этот из темноты пролетел мимо, а я врезался во что-то затылком и на миг перестал соображать.
   ...Когда звезды перед глазами успокоились, я обнаружил, что Пани рядом нет. И вообще - никого.
   А через миг белый свет фонаря хлестнул по глазам, родные менты выломились из черных зарослей, как лоси... Схватили, завернули руки за спину, и монументальный капитан Астахов громыхнул в лицо:
   - Ну, Сор-рокин! Статью захотел? Будет тебе статья!
   Сержанты, взявшие меня в захват, деловито матерились на предмет вытрезвителя. Капитан мрачно поглядел по сторонам. Я хотел сказать ему про типа, который прыгнул из темноты - но не успел начать.
   - Остальные где? - Астахов устремил на меня грозный взор. - Давай выкладывай живо! С кем тут тусовались? Куда шли?
   - Вообще-то домой, - сказал я.
   Наступила пауза. Астахов молчал, соображая, менты перестали материться. Я тоже помалкивал. Наш участковый, может, и бронепоезд, но не кретин. Раз он тут, то уж не с того, что ему ночью по горкам попрыгать захотелось. Ясно, что кто-то навел. И рассказывать ему сказки про невидимых ниндзя - все равно, что красной тряпкой размахивать.
   Мы ведь с капитаном совсем не друзья. Отношения не сложились с самого начала - когда пять лет назад я поселился на квартире у одноглазой пьяницы Раисы, и ни старшей сестре, ни даже милиции так и не удалось водворить меня на прежнее место жительства. С тех пор участковый усердно пытается сделать из меня человека, а я - доказать, что и так не мартышка.
   Обидно! Ведь капитан Астахов, он не просто мент. Он - из этих замечательных мамонтов, которым как прочитали в детском саду про мою милицию, которая всех бережет, так они на всю жизнь и поверили. Таких теперь почти не осталось, может, на весь наш городок он один. С ним бы дружить, а не лаяться! Ага, если б не эти его священные понятия: "Дисциплина" и "Долг", вернее - "Порядок"...
   Астахов широко повел рукой - свет фонаря запрыгал по кустам и стенам, приказал своим:
   - Давайте, облазьте тут все, только потише, народ не будите. Да отпустите вы его! Что, у Арчила был? Все играешь для уголовничков? Эх, Сорокин, армия по тебе плачет... Ладно, говори все как есть, мать твою!
   А что говорить? Сейчас они Паню - в вытрезвитель, а меня в отделение, сиди до утра в обезьяннике...
   - Дружки твои где? Этот, как его - Рувим?
   В кармане у Астахова запищала рация. Он стремительно вытащил ее, прижал к уху, рявкнул:
   - Ну?
   И я вздрогнул, услышав, как внезапно изменились его эмоции.
   Только что было: гнать, держать и не пущать, и вдруг - страх... А потом - злоба, да такая, что в ушах зазвенело!
   Я почувствовал, как свои, этот страх и эту злобу - и спросил:
   - Что?.. - кажется, вовсе беззвучно, но он таки услышал - параллельно с тем, что бубнили ему по рации, а он молча деревянно кивал, - услышал и объяснил, глухо, уже без всякого рыка:
   - СИЗО взорвали. Весь этаж к черту.
   Я молча смотрел на него. Троллейбус, кладбище, СИЗО - перечислял в сознании механический голос. А дальше?
   Что будет завтра?
  

* * *

  
   Сперва мне снилось, что я стою в бухте, и ночной шторм несет навстречу обломки галеры, среди которых где-то - она. Я бросаюсь в воду, чтобы ее спасти, и эта вода внезапно - ледяная! Миллиард ледяных брызг, они летят сквозь меня... Да и не вода это вовсе, а - снег, колючий острый снег и злой ветер.
   Там была зима, в этом сне.
   Зима и снег. Стертый северный пейзаж: лес, какие-то рельсы, сараи и пакгаузы - полустанок или что-то вроде. Сугробы под ветхим забором - в мой рост, и я, толкнув шаткую дверь, понимаю, что пробраться здесь смогу разве что взлетев. Ну, летать-то я как раз умею, дело обычное. От холода сводит дыхание, босые ноги горят в снегу - я поднимаюсь и лечу к лесу, там нет ветра, и снег больше не идет. Белый снег и белое небо, исчерченное узором тонких черных веток. И легкая мозаика птичьих и звериных следов на снегу. Лететь - просто, я почти не чувствую своего тела, охваченного холодом, и это замечательно... А потом лес уходит вниз, проскальзывает тающим лоскутком, и вдруг - внезапное оглушительное пространство распахивается во все стороны!
   Огромная холодная ночь, ветер поет в соль-миноре. Далеко внизу - река, широкая, полузамерзшая, и ребристые скалы за ней, кажется, я лечу вровень с их вершинами. Я делаю широкий вираж - вниз. Там, на плоском берегу - домик, окошко светится желтым, и на синем снегу под ним желтый квадрат. Я падаю в снег, под руками - обледенелые ступени крыльца, перед глазами - дверь из некрашеного дерева, шероховатая, сучковатая, ужасно вещественная. И трудно перевести дыхание - но надо, надо встать и войти.
   Я встаю и вхожу.
   Мгновенное облако тепла - топот, клекочущий хохот, меня хватают за руку и швыряют вперед, на какую-то острую деревянную мебель, о которую я обязательно должен разбить лицо. Но - нет, обошлось, это же, как-никак, сон, соображаю я, тщетно пытаясь встать. Этот клекочущий заливается надо мной, а сбоку, возле окна - вижу краем глаза - Иван Иванович Назаров!
   Точно, это он. Мой старый друг, вернее - alter pater, как сказала бы Марья Павловна. Сидит себе за столом с самоваром и пьет чай из блюдца. Кажется, в такой же позе я видел его последний раз наяву. Седой клок волос над худым лицом, тонкие губы поджаты слегка брезгливо. Он коротко роняет:
   - Умолкни, - но этот не унимается, и его я никак не могу разглядеть, изображение двоится и плывет, вот уж где никакой вещественности - он прыгает и хлопает руками и наконец выдает сквозь хохот:
   - Где дружки, говоришь? Этот, как его, Рувим? Шеф, кто подослал мента - колись!.. А вот я тебе скажу - дня не пройдет, как его уничтожат!
   Его - это меня. Я поднимаюсь на колени - ужасно медленно, ближе к нему, мне почему-то совершенно необходимо его разглядеть... А Назаров? Ну - что Назаров? Бывший друг и учитель пьет чай, брезгливо кривя губы, и, кажется, ему на меня плевать.
   - Брось кривляться, Рувимка, - говорит он, - разрезвился. Гляди, выкину.
   Этот стремительно разворачивается и смеется уже не надо мной - в лицо Назарову. Я слышу ломкий буратинистый голосок, очень саркастический:
   - Руки коротки! - и наконец встаю.
   Мне что-то совсем в облом с этими двумя - в уютном доме, освещенном желтой лампой, со связками лука и травок по стенам, с рваными сладкими запахами на три такта. Все чрезмерно, утомительно реальное... и этот...
   Этот прыгает, дергает меня за руку - рывком к себе, и я хватаюсь за что-то, чтобы снова не упасть. Странно: даже мысли не возникает, что можно как-то сопротивляться, скажем, дать ему в морду, в мельканье пятен... Я жду, что он снова будет грозить - но внезапно слышу:
   - Как океан меняет цвет,
   Когда в нагроможденной туче
   Вдруг полыхнет мигнувший свет...
   Ломкий голосок читает замечательное стихотворение Блока целиком, добросовестно и с выражением, как на утреннике. Заканчивает, ликуя:
   - ...И слезы счастья душат грудь
   Перед явленьем Карменситы!
   И - тем же тоном, уже в прозе:
   - Все так и будет, мальчик, все как ты хочешь. Она явится! А уж потом - извини. Судьба! Судьба, имейте в виду, а вовсе не я. Я слов не нарушаю!
   Он хохочет, и я наконец-то вижу - не лицо, нет: два черно-вишневых глаза, круглых и веселых.
  
  
   3
  
   - Витюша, ты в санаторий-то собираешься?
   Я, не очень понимая, что к чему, поглядел на Павла Ивановича. Тот кротко моргал, помешивая ложечкой в стакане с кофе. Кофе, кстати - не какой-то там растворимый суррогат, а настоящий, какого у меня в доме сроду не водилось. Павел Иванович, не тревожа моих утренних снов, успел сбегать в магазин и приготовить завтрак по высшему классу.
   Я спросил - с какой радости в санаторий, и он пожал плечами, вздыхая:
   - Так ты ж говорил... или я перепутал что-то?
   Перепутал? Интересно!
   Вот ночью, когда этот ниндзя выскочил из темноты и Паня толкнул меня, спасая от ножа - он тоже перепутал?..
   А, ерунда какая-то. Я глотнул кофе, рассеянно глядя, как танцует на стене прозрачное отражение моря. Кругом - сплошная путаница: хрустальный голосок из прошлого, сон, который как бы и не сон, Мирза Джабраилов под ручку с Али Ахмедом, взрывы...
   Так что - эти двое и взрывают? А Рувим?
   Что он вообще такое, этот дурацкий Рувим? Рувим, Рувим...
   Черт! Я услышал, как наяву, задыхающийся, гаснущий шепот: Рувим, Рувим. Вот именно! "Рувим", а не "рви". Тот старик, он вовсе не просил меня что-то порвать, он хотел...
   - Павел Иванович, ты знал такого - Матвиенко Василия Семеновича?
   - Что?.. - ложка звякнула о стакан.
   И я сразу понял: знал! Он его точно знал. Но мне - не скажет.
   - Кого-кого, Матвиенко? Да Господь с тобой, Витюша - откуда я что помню? Живу давно, народа вокруг уйма... Ты гренки-то ешь. Это меня Зоечка научила, массовичка: мешаешь сыр с майонезом, чесночку туда...
   И он принялся жевать, демонстрируя, как ему вкусно. А у меня пропала всякая охота настаивать. Потому что я почувствовал, как пробивается сквозь знойное кофейное благоухание - страх.
   Павлу Ивановичу было страшно.
   Ага - как Марье Павловне. Только он, не обладая ее талантами, не сумел этого от меня скрыть.
   - Ладно, - сказал я, - в санаторий так в санаторий.
  
   И мы отправились. По пути сделали небольшой крюк - до следственного изолятора, пострадавшего ночью. Близко к нему, конечно, никого не подпускали, да мне и не понадобилось. Иероглиф был виден издалека: ядовито-зеленой краской из распылителя по закопченной стене - полтора на полтора, чтобы уж никто мимо не прошел. Удалось разжиться и утешительной информацией: убитых нет! Раненых полно, однако все живы. Черт знает, как это понимать. Плохо рассчитали? Ой, вряд ли. Похоже, что это - увертюра... вернее, не увертюра даже, просто оркестр инструменты настраивает. Пока глупые лохи, полагающие, будто они - зрители, ищут свои места, рассаживаются, шуршат программками и фантиками... а кто-то наверху аккуратно соединяет провода.
   В общем, я так прочно увяз в депрессии, что, расставшись с Павлом Ивановичем у ворот санатория, даже не вспомнил, ради чего здесь оказался. Пошел по аллее, мимо платанов и акаций, думая все о том же.
   И вдруг...
   - ...Мамочка, ну, успокойся. Ничего со мной не будет! По телевизору всегда все преувеличивают. Никаких взрывов, просто - авария в древнем здании. Нет, в санатории этого не может быть. Корпус новый, и... Не веришь? А Татьяне поверишь? Вот она, даю трубку...
   Я осторожно обернулся. Она, Гретхен, стояла в десяти шагах - за текучим стеклом таксофона. Рядом - подружка, ну, та, вчерашняя Танечка, которой нечего делать вечером. Подружка перехватила трубку и давай что-то внушать очень убедительно. А Рита отошла от телефона, посмотрела... Нет, не на меня, просто - по сторонам. Вздохнула огорченно, поморщилась, пытаясь пригладить волосы. Я стоял столбом, не сводя с нее глаз.
   Вот, оказывается, зачем я сюда пришел. Увидеть ее. Ну - увидел. И что?..
   - Все в порядке! - подружка выпорхнула из-за стекла, схватила ее за руку. - Нас благословили на дальнейший отдых, можешь не брать в голову... О-ой! Что за встреча!
   Это уже не Рите. Ослепительно улыбаясь, Танечка двинулась ко мне.
   - Не нас ли вы, сударь, тут ищете?
   Я пробормотал, не без труда переведя на нее взгляд:
   - Здравствуйте, - она расхохоталась:
   - Здра-авствуйте!.. Ой, извини, ладно? Вы, местные, так смешно слова тянете... Вот, познакомься с моей суровой подругой. Ритуля, это - Виктор... Фамилия мне, увы, неизвестна.
   - Сорокин, - сказала Рита.
   Узнала! Да, она меня узнала... только из этого ничего не следует. Просто - память хорошая.
   Улыбнулась, глядя слегка удивленно:
   - Как странно, я хотела к вам сегодня зайти. Ты... вы - совсем взрослый! А как Эмма Юрьевна?
   - Вы, оказывается, знакомы? С ума сойти! - всплеснула руками ее подружка, не давая мне ответить - и очень хорошо, может, удастся вообще обойтись без этой темы, без сочувственных фраз и неловкого молчания.
   - А что там с этим терактом? Ты же местный - наверняка в курсе!
   Я сказал: в курсе, и объяснил, что там с терактом. Танечка, услышав, что убитых нет, громко провозгласила:
   - Слава Богу!
   - Вы думаете, это в самом деле террористы? - спросила Рита; я сказал:
   - По-моему, да. Вы боитесь? Хотите уехать?
   - Уехать?.. - она пожала плечами.
   Танечка возмущенно фыркнула:
   - Да ни за что. Ладно, я - как уеду, так и приеду, финансы позволяют... а ты знаешь, сколько платят несчастным российским учителям? Ритуля, скажи ему!
   Рита улыбнулась - слегка виновато, а подружка продолжала трещать:
   - И вот бедной училке достается подарок судьбы! Рит, можно я расскажу, как ты выиграла путевку? Представляешь, ни с того, ни с сего звонят из фирмы. Рекламная акция, на ваш номер телефона выпал главный выигрыш... И самое потрясающее - это оказался не лохотрон! Приехали с букетом, вручили...
   И дальше в том же духе. Я слушал не так чтобы внимательно. Наверно - зря; что-то в этой истории было такое... цепляло что-то. Да черт бы побрал эту девицу вместе с ее историями! Рита была рядом. Я смотрел на нее - и, точно как пять лет назад, не знал, что сказать и куда девать руки.
   Вот и молчал бы... Так нет: повело на кретинский треп, вполне в духе этой самой девицы. Мы пошли по аллее, зигзагами пересекавшей знаменитый санаторный дендропарк, и я, как заведенный, гнал пургу про криптомерии, араукарии, а заодно и про собственного моего прадеда, данный дендропарк основавшего. Танечка картинно ахала и задавала вопросы. Рита - вежливо улыбалась. А когда мы пришли на пляж и расположились на золотом песке, она получила наконец возможность отдохнуть от нас обоих.
   Просто - отправилась в море. И мне моментально полегчало! Недержание речи прошло, и голова слегка заработала. Ага, познакомился, называется, с хрустальной мечтой юности... Я проводил ее тоскливым взглядом; и посмотрел вокруг.
   Вокруг радостно вопил переполненный, несмотря на процедурное время, пляж. Народ азартно поглощал йод с ультрафиолетом, на террористов ему было глубоко начхать.
   - Ну, что, - Танечка дернула меня за руку, - мы купаться идем или нет?
   - Погоди, - я увидел фотографа с попугаем, одиноко бредущего по песку (давно прошли те времена, когда к пляжным фотографам очередь выстраивалась, теперь у всех свои мыльницы), крикнул:
   - Никита!
   Он услышал, встрепенулся и поспешил к нам.
   - Мм, еще один местный житель, - задумчиво пропела белокурая красотка - а он, едва ее узрев, азартно засверкал глазами, щелчком взбил изящный ус. Здоровенная зеленая птица у него на плече распахнула крылья с желтой подкладкой и заорала жестяным голосом:
   - Потрррясающе! Неверрроятно! Крррасота!
   В общем, блеск. Давно известно, что против Никитиных чар устоит разве что кариатида. Ну, нравится ему это дело. Еще лет, по-моему, в двенадцать, когда мы с Левкой безмятежно ловили бычков на диком пляже, а от поцелуев по телевизору отворачивались с демонстративным презрением, он взялся его осваивать - сперва в теории, а потом и на практике. Короче, они с Ритиной подружкой - плюс попугай - моментально погрузились в самозабвенное общение. Замечательно! Я с чистой совестью от них смылся.
   Куда? Ну, в море - к Рите, конечно. Тем более, что от нее донесся сигнал... нет, не опасности - дискомфорта, слабый, как огонек маяка в пасмурную ночь. Мне, разумеется, этого хватило, чтобы кинуться ее спасать сломя голову.
  
   Никаких катастроф! Рита еще не начала ни тонуть, ни даже бояться. Просто - устала. Не рассчитала силы, слегка спутала море с бассейном. Даме с Севера простительно. Когда я доплыл до нее, она покачивалась на воде рядом с буйком, крепко взявшись за веревку.
   - Цела?.. - я осекся, вспомнив, что на брудершафт мы пока не пили.
   Она тихо засмеялась:
   - Нет, утонула. А это мой призрак.
   - О`кей, - я сощурился, пытаясь разглядеть ее на фоне сверкающей воды; увы, без очков - напрасный труд, - тогда, призрак, держитесь за меня и - к берегу.
   - Вы местный спасатель, да? Служба МЧС?
   - Ага. Вам бы уехать все-таки, пока не поздно.
   Вообще-то я не собирался говорить ни о чем таком. Само сказалось. Ну, может, и к лучшему. Я добавил:
   - Понимаете, это опасное место - наш городок. Не очень подходящее для отдыха.
   - Правда? - она слегка вздохнула. - А что, где-то есть безопасное?.. Ох, Витя, лучше расскажите еще про вашего прадеда. Он в самом деле построил этот санаторий?
   Ну, не приняла она меня всерьез! И никогда не примет - ежу понятно. Я пытался осмыслить сей печальный факт, пока мы плыли к берегу - молча, не глядя на нее... да к чему смотреть, вот она - ее снисходительная симпатия: надо же, какой забавный мальчик, кажется, я его чем-то обидела!.. Да к черту, это все лажа, а смысл имеет только то, что она - действительно в опасности.
  

* * *

  
   Рита в опасности. Хрустальная мечта юности, которую совсем не вовремя принесло в наш городок. Кто, интересно, ей подсунул путевку? Рувим? Зачем ему? Ладно, с этим разберемся, сейчас отправить бы ее домой! А лучше - на край света... в Австралию, к антиподам. Только ведь поезда тоже взрываются, и самолеты падают. И в бункере едва ли отсидишься...
   Короче, все. Крейзи, как сказала бы наша милая Аллочка. Так она, кстати, и сказала, когда вечером я пришел в "Арго" - а метрдотель дядя Степа добавил пару крутых русских выражений. Правда, они имели в виду отнюдь не паранойю, а банальное разгильдяйство. Дело в том, что как раз этим вечером в нашем питейном заведении должен был выступать Леонид Липецкий, ну, тот самый - звезда шансона. И нам, как всегда в таких случаях, было велено явиться строго в шестнадцать ноль-ноль. О чем я начисто забыл.
   А как не забыть? Время до обеда прошло на пляже. Никита обхаживал Танечку, изредка отвлекаясь, чтобы увековечить очередного отдыхающего. А мы с Гретхен разговаривали. Кажется, ей и в голову не приходило, что у меня могут быть какие-то эдакие намерения... Потом наши дамы отправились в столовую, Никита остался на пляже - деньги зарабатывать, а я поехал к Левке. Необходимо было наконец обсудить мои зазеркальные проблемы по-человечески.
   Левушка Саенко, он ведь - замечательно нормальный человек. Ни тебе скелетов в шкафу, ни кроликов в шляпе. Когда я пришел, он, как всегда, сидел в своей мансарде, окруженный светящимися мониторами: сочинял для кого-то очередную программу. Большой, неторопливый, невозмутимый - прибавьте ему сорок лет и столько же килограммов, выйдет чистый Ниро Вульф. Кофе, сигарета, полосатый котище, растянувшийся в анабиозе среди компьютерных запчастей. Благодать, в общем. Я спросил:
   - Ну, и как тебе это все?
   - Да вот, - он водил глазами от экрана к экрану, - или рябит, или дергается. Я ж им сразу говорил: при нашей технике шиш что выйдет - так нет! Лавры "Нивала" спать не дают...
   - Кому, террористам?
   - Что?.. - Левушка обернулся, смерил меня отстраненным взором, медленно нисходя к материальной реальности.
   Вздохнул:
   - Ладно. Давай - излагай свои новости.
   И мы начали обсуждать мои новости. Левка - человек структурно мыслящий, он сразу разложил все по местам:
   - Итак, мы имеем три аспекта. Во-первых, теракты. Обычное, прости меня дело, в русле добрых традиций. Одна из них, кстати, сугубо российская: никакая "Аль Каида" никуда не звонит, ответственности на себя не берет...
   - Привет тебе, а значок?
   - Ну да, ну да, имеется некий автограф. Расшифровывай, у кого мозги чешутся. Тоже в традициях. "Черная кошка" и всякое такое. Заметь - на предмет ислама нам известно исключительно со слов твоей глубокоуважаемой Марьи Павловны.
   - Ты думаешь, она...
   - Погоди. Берем другой аспект - эзотерический. Здесь у нас - вонь, чреватая, как тебе кажется, катастрофой, и аномально бесчувственный мужик на джипе. Наконец, аспект третий, так сказать, пограничный... Здесь, по-моему, самое странное.
   Он рассеянно погладил кота, глядя уже не на экран, а в окно, за которым, растворяясь в знойном небе, плыл безмятежный распев:
   - Выйди, коханая, працею зморена,
   Хоть на хвилыночку в гай...
   Это Николай Ильич, Левкин отец, помогал себе таким образом чинить "запорожец".
   - Погляди, что получается. Тебя метят значком как объект, однако убивают деда. Потом устраивают демонстративную слежку - будто нарочно для того, чтобы Марья Павловна заметила и ткнула тебя носом. Потом у Арчила с этим Мирзой - тоже демонстрация! И, наконец - на тебя вроде как нападают, но тут очень вовремя появляется милиция, которую кто-то зачем-то навел. Ну, и что? К чему эти танцы с волками, как ты думаешь?
   Я молча пожал плечами. Думать - это, если честно, по Левкиной части. А у меня упорно трещал в ушах гнусный деревянный голосок:
   "Дня не пройдет, как его уничтожат!"...
   Что, рассказать ему про этот дурацкий сон? А смысл? То, что у меня крыша едет, и так ясно.
   - Обрабатывают тебя эти пиротехники, - слегка скривившись, сообщил Левушка, - зачем-то ты им нужен. Меня одно утешает - видимо, дело не смертельное, раз Марья Павловна знает, молчит и не принимает мер. Я с ней мало знаком, но она ведь, кажется, не сволочь?
   Я опять промолчал. Откуда я знаю хоть что-нибудь о Марье Павловне? Сволочь она или мать Тереза; у небожителей свои критерии. Да и вообще. Чушь собачья, что я кому-то там нужен. Зачем, спрашивается? В качестве детектора лжи? Это - да, это я могу, но стоит ли это того, чтобы устраивать такую шизофрению?
   Левка заявил, что наверняка существует нечто, о чем я и не подозреваю. А вот Паня вполне может подозревать, и за Паню нужно взяться, что он сам, Левушка, лично и сделает.
   - И вот что, брат мой. Ислам, конечно, исламом, но мне почему-то кажется, что тут другое... Ладно - пойдем-ка обедать. Вон, мать уже зовет.
   То, что в семействе Саенко называется обедом, на самом деле пир горой. Лида, Левкина мать (ее все зовут просто по имени, когда с отчеством, она обижается), уверена, что если у нее за столом народ не трескается от переедания, значит, она как хозяйка оказалась не на высоте. Плюс к еде - домашнее вино рекой, песни, разговоры. Левка для чего-то начал раскручивать родителей, а главное - бабулю на воспоминания. И при этом косился на меня многозначительно: мол, слушай и сохраняй на жестком диске, пригодится! Не знаю, что там могло пригодиться - но было интересно... О работе я вспомнил где-то около семи, а о господине Липецком - только подъезжая на такси к утесу, на вершине которого расположился, как гордый буревестник, наш ресторан.
   Вот черт! Я расплатился, выскочил из машины и помчался - по лестнице под античную арку, через холл, с терракотовых стен которого ухмылялись остробородые Гераклы и Гермесы, мимо террасы, занавешенной лианами - в зал, где за чередой огромных окон, чьи рамы были подняты как паруса, тихо дышало вечернее море.
   Наши были уже на рабочих местах и при инструментах - хорошо еще, что без Липецкого. Жорик, увидев меня, молча возвел горе свои цыганские очи. Аллочка зашипела, пихнув мне в руки скомканную униформу:
   - Ты знаешь, на сколько бабок себя нагрел? Дядя Степа не простит! Ой, слышал бы ты, как он Лене вмазывал, что ты - гений, можешь и без репетиций...
   Я укрылся от публики за крылом рояля, в тропических зарослях, коими декорировано наше рабочее место - и спросил, натягивая дурацкую белую с золотом рубаху:
   - А у него, что, своей команды нет? Зачем мы ему нужны?
   - Ой, ты Леню не видел. Такой суперский мужик, просто чума! Говорит, у меня принцип - всегда давать местным заработать. Слушай, а ты, правда, сможешь без репетиции? Он ведь поверил.
   - Халтура, крыска, святое дело, - мурлыкнул Ринат.
   Жорик возмущенно застонал, а Саня Бест, с любовью раскладывавший на стуле бутылочно-бутербродный натюрморт, заявил, что халтура - черт с ней, а вот скоро террористы окончательно разгонят всех отдыхающих, тогда и начнем сосать лапу. Тут дядя Степа, возвышавшийся в дверях как джинн-привратник, зыркнул в нашу сторону огненным взором - треп моментально смолк, и началась работа.
   Обычная работа - все как всегда. Публика, жаждущая пляски, аромат греческих специй, официанты, порхающие по залу как ловкие бело-золотые стрижи. Аллочкин карамельный голосок:
   - Три розы белых-белых это любовь,
   Три розы черных-черных это разлука!...
   Солнце незаметно опускалось, безоблачный горизонт наливался закатными цветами. Саня Бест опрокинул первый стакан и потянулся за вторым - но был остановлен Жориком, который заявил, что не желает позориться перед бардом. Оного барда, кстати, до сих пор не было. Я подумал, что лучше бы ему и вовсе не появляться ни здесь, ни вообще в городе - ведь кто знает, где сегодня рванет. А рванет обязательно. Или еще какая-нибудь дрянь случится, паучьим знаком отмеченная. Опасность густела в воздухе, дрожала ознобом невидимых зарниц...
   И вдруг обозначилась ясно: знакомый исчерна-ржавый скрип, вкрадчивый такой, неторопливый. Я обернулся - новые гости входили в зал, джинн-привратник склонялся перед ними, почтительно гудя.
   - Гляньте-ка, кто нарисовался, - сбившись с ритма, громко прошептал Ринат.
   Нарисовался господин лет под сорок - элегантно-простоватый: рубашка с галстуком, как у брокера, ранняя седина, глаза чистой фарфоровой голубизны. Понятно, что издали цвета его глаз я не мог разглядеть - мне это и так было известно. И далеко не только мне. Аркадий Андреевич Каюмов, конечно, не президент, и его портретов наши чиновники в кабинетах не вешают, но - президент далеко, а господин Каюмов... это господин Каюмов. Нет, ничего особенного - обычный бизнесмен. Не скандалит, в политику не лезет, публичных оргий не устраивает. Умный человек, в общем.
   И, как оказалось - вонючий. Гудронная вонь обнимала его жирным ручным удавом. Что, пожалуй, и не удивительно... и, если мне и понадобилась веревочка - подвязать упавшую челюсть, - то совсем по другой причине.
   Он был не один, этот замечательный господин Каюмов. С ним был, представьте, тот вчерашний пестрый дядька, съездивший по роже Мирзе Джабраилову. Как его... ага: Штейнмец Роман Борисович. Уже интересно, но и это не главное! Главное - две дамы. Белокурая дельфиниха Танечка выступала под ручку со Штейнмецем, а при Каюмове состояла, как вы понимаете, Гретхен. Вернее - он при ней. Или... А, какая разница!
   Какая разница, тупо повторял я, глядя, как славная компания шествует к столу для VIP-персон. Ну, встретились. Случайно. Маргарита Сергеевна - дама взрослая, разрешения, с кем пойти гулять вечером, давно не спрашивает. Тем более у меня. В том, что он на нее внимание обратил, тоже - ничего удивительного. Попробовал бы не обратить! Короче, случайность. Случайность...
   Ржаво-черный шлейф стелился за господином Каюмовым, аккуратно огибая его спутников. Черт, неужели они ничего не чувствуют? Рита!
   - Ты что играешь, гад?! - страшным шепотом рявкнул Жорик.
   И я опомнился. Отдернул руки от клавиш, слушая, как в розовом закатном воздухе гаснут мерные отзвуки шопеновского марша:
   ТУ - сто - четы-ре са-мый бы-стрый са-молет...
   Я, что, действительно это играл? И публика слышала?..
   Я медленно обвел глазами притихший зал - по параболе, от раздвижных стеклянных дверей до обвитого зеленью балкона, где разместились избранные. Там же - и дядя Степа в столбняке. Гретхен - слегка растерянный зеленый взгляд... Ну, не нравятся ей такие шуточки. Пошло. Совершенно верно, леди - мне тоже. И вашему августейшему поклоннику... впрочем, что там у него на душе - не разберешься. Сплошной гудрон. А вот Танечка оценила юмор. Смеясь, сообщила что-то Роману Борисовичу, и они оба весело замахали мне руками. И дядя Степа сразу оттаял: пригнув сверкающую лысину, двинулся ко мне с намерением просто убить, а не сжечь на медленном огне с предварительным четвертованием.
   Но тут прибыл наконец московский бард, и казнь пришлось отложить.
   И потянулся бесконечный вечер! Время завязло в закате, как муха в меду, и все мы вместе с ним. Пляшущие, пьющие, жующие. Двухметровый бард с добродушной улыбкой и осторожными движениями слишком большого зверя. Он пел негромким гипнотическим голосом, похожим на львиное урчанье - про то, что душа болит, и свечка гаснет, и рубят кедры на лесоповале. Публика, сцепившись в пары, млела, плавно раскачивалась, и цветные огоньки мигали, и прибой, как положено, вздыхал в том же прозрачном ритме... Мне в этом благорастворении было совсем нечего делать. Потому что бард, хотя, может, и поверил дяде Степе насчет моей гениальности, но, будучи профессионалом, а не халтурщиком, решил не рисковать. И прекрасно без меня обошелся. Аллочка, добрая душа, негодующе бормотала:
   - Прямо зла не хватает, как ты себе вечно все портишь. Прямо сердце кровью обливается! Тебе же надо расти над собой! - она энергично взмахнула рукой, будто затягивая петлю у меня на шее. - Да если б он только услышал!..
   Я ответил невнятной тирадой про высокое искусство - с претензией на иронию, но без оной, - и поискал глазами стул с натюрмортом Сани Беста. Необходимо было залить наконец эти самые глаза, чтобы они перестали пялиться на балкон, где ворковала сладкая парочка.
   Именно - парочка, потому что Танюша с господином Штейнмецем почти все время танцевали. А эти - сидели и тихо общались, в уютной раме из цветущей зелени на фоне заката. И было им хорошо друг с другом и плевать на то, что на них пялюсь не только я, но и весь ресторан. То есть - господину Каюмову плевать. Рита этого просто не замечала. Он держал ее руку в своей и что-то говорил, поглаживая ладонь... гадал по линиям, что ли? Потом она отняла руку и поднесла к лицу, старательно пытаясь разглядеть на своей ладони то, что он увидел. И оба рассмеялись. Элегантный седовласый джентльмен с узким галстуком, заколотым фирменным зеленым паучком, смех у него - такой обаятельный, свойский... а вокруг дрожит и булькает жирная тьма, и волосы у Риты искрят от избытка электричества.
   Так, и где же у нас, господа, водка? Нет у нас водки - суровый Жорик искоренил. Будем трезветь и набираться совести. Ну, нет. Я наклонился и бутылку все-таки нашел - скромно притаившуюся в кустах, среди мхов и декоративного булыжника. Молодец Бест, себя никогда не обидит и ближнего тоже... А может, нет никакой вони? Просто - мерещится? Есть элементарная пошлая ревность. Что, и паучок мерещится? Да запросто. С такого расстояния - ни цвета глаз, ни паучка... Обыкновенный зажим с изумрудом, как у Нерона. Чем Аркадий Андреевич хуже императора, скажите на милость? У того был лорнет, у этого - зажим для галстука...
   Я готов был продолжать исторические изыскания - тем более, что напрашивалась параллель: тот спалил Рим, а этот... - но вмешался опять таки Жорик:
   - Ну, я тебя умоляю. Работай!
   Вид у него был как у гладиатора, которому помянутый Нерон только что показал большим пальцем вниз. Я посмотрел вокруг и увидел, что Липецкого нет, за распахнутыми окнами - темно-лиловое небо, и разноцветные лампочки под потолком сверкают ярко, как фиксы.
   - А где бард? - спросил я.
   Жорик возмутился:
   - Он что тебе, будет три часа без перерыва, да? Ладно, все! Ринат, слышишь? July morning!
   - Yes, - кивнул я, поворачиваясь к роялю.
   Замечательно. Есть возможность больше не смотреть на балкон. Пусть они там делают что хотят... Черт, почему я-то до сих пор ничего не делаю? А что я могу сделать? Подойти к ним и объявить: леди, вы совершаете роковую ошибку, связавшись с бандитом! Что, слабо? Ничего подобного, просто смысла в этом нет, а есть верный способ все угробить! Если мне таки не чудится эта вонь, значит, вот он - отец всех напастей. Значит, надо осторожно... Да к черту осторожность, скажи просто: слабо, вот и все!
   - Витя, ты только посмотри...
   Аллочкин зов утонул в грохоте ударных, завершившем очередной медленный танец. Я обернулся и увидел довольного Жорика, а в руке у него, представьте, бутылка. Нет, не Санина недопитая "Гжелка" - "Хеннесси"! Плюс еще пачка купюр. Ага, император поднял таки палец вверх.
   - Ребята, вы молодцы, - доверенный посланец императора - господин Штейнмец - радостно глядел на нас снизу вверх, стоя в трех шагах от эстрады, - а с тобой, Виктор, я намерен поговорить отдельно... Визитка цела?
   - Визитка?.. - еще не вспомнив, я машинально полез в карман.
   В самом деле - вот он, твердый белый прямоугольник. Аркадий Андреевич Каюмов, пятница, четырнадцать ноль-ноль. Это надо же было забыть! Я тут сижу, принюхиваюсь к вони, а он, оказывается, еще вчера вышел со мной на контакт.
   - Мне важно принципиальное согласие, а подробности обсудим по ходу дела, - сказал Штейнмец.
   Согласие на что, хотел я спросить, но не стал. Какая разница! Нас зовут, мы бежим - да побыстрее, пока звать не перестали.
   - Черный "крайслер", - со значительным видом объявил Роман Борисович, - о месте встречи не беспокойся. Мы тебя найдем. А сейчас...
   Он бросил взгляд через плечо - в сторону балкона - и чуть понизил голос:
   - Сыграй что-нибудь такое... ну, не совсем как у Арчила, обстановка не та... Короче, представь, что делаешь подарок любимой девушке. Поддержите, коллеги?
   И, подмигнув всей компании, отбыл к шефу.
   Коллеги дружно издали восхищенный вздох. Впрочем, Жорик, никогда не упускавший случая добавить сажи в картину мира, тут же мрачно поинтересовался:
   - Потому ты сегодня и опоздал?
   - Ежу ясно! - подхватил Ринат. - При такой волосатой лапе дисциплина...
   - Заткнитесь вы, - это Аллочка, - а ты, Витька, только попробуй с Каюмовым поругаться! Он - не дядя Степа, терпеть не будет.
   Тут выступил Саня с деликатным вопросом на предмет коньяка: не пора ли начать дегустацию? - и Жорик, вконец обозлившись, велел немедленно выполнять распоряжение насчет подарка любимой девушке.
   - Нет проблем! - ухмыльнулся Ринат, нависая над барабанами в боевой готовности. - Вить, давай тему, сейчас мы их уделаем.
   Я, не сдержавшись, обернулся таки к балкону. Эти двое по-прежнему пребывали там в уединении. Даритель и его любимая девушка. А вторая пара где? Вон они - приготовились танцевать. Роман Борисович, поймав мой взгляд, победно вскинул кулак, точно как вчера в "Сакартвело". Черт, и злиться-то на этого жизнерадостного дядю бессмысленно. Неужели его жизнь никогда по ушам не била?..
   Танечке, повисшей на его плече, было совсем не так весело. Нет, снаружи-то - более чем: глаза блестят, улыбка, локоны, шарм невероятный, - но тем обиднее! Обидно и досадно. Я, конечно, не знал - почему, но не стоило большого труда догадаться. С какой это радости главный приз - Маргарите, а ей, такой замечательной - всего-навсего Штейнмец, староватый и лысоватый? Ха, вот и поменялись бы, к общему удовлетворению. С Романом Борисовичем мы бы уж как-нибудь договорились.
   Увы - путевку в лохотрон выиграла вовсе не Танечка, а Гретхен. Хрустальная мечта моей юности... Я сказал:
   - Тема у нас будет - просто вальс. В мажоре. Что еще девушке надо? Возьмем стишок какой-нибудь, вот, например:
   Как океан меняет цвет,
   Когда в нагроможденной туче...
   Что это я, зачем? Да еще в микрофон. Хохочущий Буратино из сна моментально выскочил, как черт на пружине, и запрыгал перед глазами. Народ в зале слегка удивился. Жорик издал очередной горестный вздох, а Ринат нежно предложил:
   - Может, лучше Шопена?
   Впрочем, он не договорил. Некогда стало. Он врубился в музыку с первой ноты и вступил именно тогда, когда надо было, и так, как надо; а за ним - остальные. Да уж, с нашей командой не пропадешь! Жаль, редко удается вот так поизгаляться на публике - ну, не любит дядя Степа отсебятины, точно как директор училища... Но уж сегодня он нас не остановит, сегодня у нас карт-бланш. И ты, Рувимчик, кончай ржать. Блок так Блок! Вальс - так вальс.
   Просто - вальс, без всяких подтекстов. Все, что надо сказать, я ей скажу потом, словами. А сейчас пусть просто потанцует. Или - послушает... если уж нашему дону Корлеоне престиж не велит отрывать задницу от кресла. Боюсь, что так оно и есть - а кроме него, никто ее пригласить не осмелится. Трудно быть любимой девушкой великого человека.
   ...И слезы счастья душат грудь
   Перед явленьем...
   Карменсита - значит, Севилья. Севилья, Андалузия, король мавританский, Али Ахмед... К черту! К черту все. Пляшите, граждане, пляшите. Пройдет неделя-другая - и эта жирная тьма созреет, сковырнет наш городок, как бородавку, и сбросит в море. Зачем? Хрен знает. Может, просто когда-то у кого-то было трудное детство. Говорят, все войны, революции и прочие катаклизмы с этого начинаются. Нам-то что. Мы - порадуемся жизни, пока она есть... Я оглянулся на ребят и бросил играть. И мы пошли курить на террасу.
   Это дядя Степа ввел в ресторане драконовское правило: курить только на террасе. Избранных, вроде господина Каюмова, оно, конечно, не касается, впрочем, господин Каюмов и не курит. А вот господин Липецкий себя к избранным относить не пожелал: когда мы пришли на террасу, он и двое парней из его команды дымили сигаретами, сидя на каменной скамейке возле чугунной пепельницы, изображающей античный треножник. От остального курящего народа их, впрочем, отделял выступ стены и решетчатая загородка, обвитая шпалерной розой.
   - Начинаем второй раунд, - бард погасил окурок, - с Элвиса, не забыли?
   Он поднялся. Поглядел на меня с интересом:
   - То, что сейчас прозвучало, как я понял - твой импровиз? Тема вот эта... - щелкнув пальцами, насвистел пару тактов. - Записываешь или как?
   Я молча пожал плечами. Он сказал:
   - Надо, - и, жестом позвав за собой музыкантов, направился в зал.
   Глядя, как Саня Бест торопливо затягивается и убегает, смяв едва начатую сигарету, я подумал, что опоздал сегодня очень удачно. Теперь имею полное право не торчать у инструмента как памятник самому себе. Куда блаже - здесь, в относительном одиночестве... без этого чертова балкона за спиной. Розы, водоросли, сигаретный дым. Слышно, как прибой тихо дышит внизу. Если выйти из-за розовой загородки, откроется зыбкое черное пространство, цепочка огней вдоль невидимого горизонта, звезды...
   А вот и музыка.
   Музыка! Бард, как и обещал, начал с Элвиса. Жорик выдал пронзительное си-бемоль - длинный, медленный золотистый звук. И - бесподобный хриплый бас вполголоса:
   - Love me tender,
   Love me sweet,
   Never let me go...
   Ну до чего здорово. Прибой - в такт, и осторожный ветер, и зарница, и дальний гудок парохода.
   Love me tender, Гретхен.
  
   - Приглашаю вас, сударь, на белый танец.
   Что?!
   Я обернулся. Маргарита Сергеевна Хмелева стояла передо мной во плоти. Хотя какая там плоть. Мне казалось - она вот-вот растворится в отраженном свете зеленых и золотых огней. Воздушные завитки надо лбом сияли как нимб. И - ясный взгляд в упор.
   Я машинально снял очки, потом снова надел. Она никуда не исчезла. Ей было весело и досадно, а главное... Главное - очень хотелось танцевать.
   - Решайте поскорее, хорошо? - с легким вздохом сказала она. - Музыка кончится.
   Я молча кивнул и взял ее за руку. Да, вот так просто - взял за руку, первый раз в жизни. Оказалось, ничего в этом нет невероятного. И собственный идиотизм, когда невозможно выдавить ни одного членораздельного звука - тоже явление вполне нормальное. И страх, вернее - паника: вот сейчас она пожмет плечами, улыбнется, извиняясь, отнимет руку и...
   Она тихо засмеялась:
   - Вы держите меня получше. Я ужасно много выпила сегодня, просто с цепи сорвалась.
   Мы вошли в зал - музыка и свет плеснулись навстречу, затянули в толпу, которая блаженно колыхалась, как море под солнцем. Рита положила мне ладони на плечи, подняла голову. Наши взгляды встретились, и она удивленно спросила:
   - Боитесь?..
   Я опять кивнул, не сумев ответить словами. Она протянула с легким разочарованием:
   - Правда?.. И кого? Аркадия Андреевича?
   Ха, вот интересно. Я поймал себя на том, что забыл об этом персонаже напрочь. Даже вони не чувствовал. Ну, теперь-то вонь моментально воскресла. И взгляд с балкона... не знаю - злой или довольный, но уж, во всяком случае, не отчаянный, как у Жорика, рассмотревшего нас с эстрады.
   - А вы его не боитесь? - у меня таки прорезался голос.
   Рита тряхнула головой:
   - С какой стати? Он, представьте, милый. И порядочный. Не то, что этот Штейнмец!
   - Правда? Чем же вам Штейнмец не угодил?
   - Болтун, вот и все.
   Помолчав секунду, она объяснила:
   - За весь вечер меня никто ни разу не пригласил. Ужас, да? Пришлось самой о себе заботиться... А он говорит, что все просто боятся бедного Каюмова. Неужели так и есть?
   - Вы давно с ним знакомы? Ну, с бедным Каюмовым?
   Она бросила на меня быстрый насмешливый взгляд:
   - Могу сказать совершенно точно. С семнадцати часов сорока минут. Мы с Татьяной пили "фанту" в "Платане", они к нам и подсели. И мы, увы, почти сразу согласились пойти с ними в более, как они выразились, презентабельное заведение...
   Ну, правильно! Все, как я и думал. Случайно подарили путевку, случайно подсели. Совершенно случайно. Чего они добиваются, поди пойми. Я - не мог, да и не пытался. О чем вообще можно думать, когда танцуешь с такой девушкой! Лишь бы музыка подольше не кончалась. Играй, Жорик, играй, будь человеком! И нечего смотреть на меня квадратными глазами, как на деревенского дурачка с атомной бомбой...
   Бард в последний раз попросил любить его нежно и долго, последний стон саксофона растаял в воздухе. Народ, бросив раскачиваться, закричал и захлопал.
   - Вы хотите еще танцевать?
   Вопрос выскочил сам собой - и хорошо, сознательно его задать я бы вряд ли решился. Она молча вопросительно улыбнулась.
   - Ну, мне вас проводить к вашему Каюмову или...
   - Или.
   Наверно, от радости у меня сделался вовсе дурацкий вид - потому что она засмеялась. И тут же вздохнула:
   - Только вас, по-моему, работать зовут.
   - Правда? - я обернулся и увидел, что Жорик с угрожающей гримасой машет мне рукой.
   - А, это ничего. Это мы уладим.
   Я шагнул к нему, забыв отпустить ее руку. Вернее, не забыв, а... ну, просто нельзя было отпускать. Она бы сразу исчезла. Маразм, понятно - но я в этом не сомневался.
   Жорик постеснялся при даме выливать на меня все, что накипело. Только сверкнул глазами и спросил коротко:
   - Ты вообще соображаешь, что делаешь?
   А Липецкий, не посвященный в местные разборки, одобрительно мне подмигнул.
   И спустя секунду мы вновь оказались в толпе. Грянули Ринатовы барабаны, саксофон взвизгнул как резаный, и Леня запел, вернее, завопил, призывая публику плюнуть на все и плясать рок-н-ролл до тех пор, пока с ног не слетят подметки, а с плеч - голова. Как раз то, что надо! Я глянул на Риту - ее зеленые глаза светились от удовольствия.
   И мы понеслись.
   Да, это было именно то, что надо! Я последовал совету барда и с чистой совестью плюнул на все, начиная с Каюмова с его пауками и удавами. На все, кроме Гретхен, хрустальной мечты моей юности. Впрочем, положа руку на сердце, даже и это последнее обстоятельство было сейчас неважно. Просто - кайф. Если я когда-нибудь скажу, что бывает кайф и покруче - не верьте.
   В общем, отрывались мы с ней от всей души. И когда захлебнулся саксофон, ударные загрохотали роскошным обвалом и вокруг снова начали орать и хлопать - оказалось, что хлопают нам. Рита, крепко ухватившись за мою руку, выпрямилась, отбросила назад перепутанные кудри. Улыбнулась - будто через силу. Лицо у нее было растерянное, в глазах отражались бегущие огни.
   Ей страшно, вдруг понял я. Наконец и ей - страшно.
   - Мне нужно с вами поговорить, - быстро сказал я, и она кивнула, переводя дыхание.
   Мы выбрались из толпы, прошли между эстрадой и столами - как сквозь строй. Взгляд с балкона сверлил спину, от гудронной вони - душная горечь на губах. Вышли на террасу. Почему-то все курившие сразу обернулись. Да что значит - почему-то? Всем все понятно, все всё знают.
   Рита по-прежнему держалась за меня крепко, будто боялась упасть, если разожмет пальцы. Может, так и было - и ничего больше. Попробуй-ка, покрутись в таком темпе после шампанского.
   - Витя, ты просто фантастически танцуешь, - выдохнула она, - и тот вальс... Я тебе не забыла сказать спасибо за вальс? Ох, а куда это мы идем?
   В дальнем конце террасы - узкая лестница под стеной, завешенной, как ковром, все той же шпалерной розой. Вниз, к морю. Поворот, потом еще один. Справа, из-под обрыва, остро дохнуло йодом. Вообще-то эта лестница ведет не к морю, а к запертой служебной двери. На пятачке, огражденном фигурными перилами - метрах в пяти над прибоем, - поднабравшиеся граждане иногда занимаются сексом. Но сейчас, к большой радости, никого не было. Можно пообщаться без свидетелей.
   Сейчас я скажу ей... сейчас я скажу...
   - Ну? - она вскинула голову и посмотрела мне в глаза.
   Черт, что я собирался говорить? Да ничего не надо! Ей от меня сейчас нужны совсем не слова. И мне - тоже.
   Бесконечно длинная секунда прошла, пока я стоял как идиот, слушая обрывки звуков, долетавших сверху и снизу: музыка, голоса, шелест листьев на легком ветру, медленные вздохи моря. А потом я взял ее за плечи, и она, закрыв глаза, потянулась ко мне, и...
   И я почувствовал, что на нас смотрят.
   Кто-то был здесь, совсем рядом. Как тот вчерашний ниндзя. И - вонь, понятное дело.
   А, да пошли они все! Нравится - пусть глазеют. Если они думают, что нам это может помешать...
   - На пару слов, музыкант.
   Рита вздрогнула. И я тоже - но не от этого голоса, а оттого, что ее губы легко прикоснулись к моим. Только после этого она отстранилась. И я обернулся и увидел три черных силуэта на темном фоне, в размытых отсветах огней с террасы.
   Я сказал:
   - О`кей. Провожу даму и вернусь.
   - Нет, - с легким сожалением протянул тот же голос, - этого не выйдет. Да ты не бойся. Девушку никто не тронет - наоборот. Сам понимаешь.
   Еще бы. Девушка босса - это святое, за это стоит морду набить. Я не успел ответить - вмешалась Рита:
   - Мы все понимаем, а вы, по-моему - нет. Конкретных инструкций ведь не имеете? А о том, что инициатива наказуема, в курсе?
   В ответ раздался уважительный смешок:
   - Круто.
   - Иди наверх, ладно? - я снял очки и вложил ей в ладонь.
   Подумал вскользь: вот мы уже и на ты, а смысл? Никакого смысла - потому что она совершенно права, инициатива наказуема, в данном случае наша. И конкретные инструкции у этих граждан имеются - точно такие, как у того, вчерашнего. Так что - опять, как считает Левка, меня обрабатывают, и в последний миг какой-нибудь бог из машины вмешается?
   Хорошо бы, да что-то верится с трудом.
   - Ты хочешь... - Рита, не договорив, пристально глянула на меня.
   Очередная зарница осветила на полсекунды ее лицо, нереально тонкое, большеглазое, голубовато-бледное. Эльфийская леди! Сейчас взмахнет крылышками и полетит к пауку, гневаться и требовать, чтобы не допустил безобразия. Ну да, он же такой милый и порядочный.
   - Я сейчас вернусь, - громко объявила Рита и побежала вверх по лестнице.
   Трое вежливо посторонились. И, едва она скрылась в темноте за поворотом, двинулись ко мне. Деловито и неторопливо - а что спешить, с этого пятачка мне бежать некуда.
   Впрочем, я и не собирался бежать. Честно сказать, до меня не доходило, насколько это всерьез. Они приблизились вплотную, и тот, что был впереди, вскинул руку. И вот тут до меня наконец дошло, я машинально отшатнулся... не было никаких шансов избежать этой ладони, летящей на меня ребром, как топор! Ладно, нет шансов - и не надо, а врежем-ка мы напоследок этой сволочи, благо заботиться о защите он не считает нужным. Подумать обо всем этом я, конечно, не успел, зато врезать - успел, за миг до его удара, который выбил из меня дыхание, а, может, и...
   Черное небо в звенящей световой пыли прыгнуло перед глазами, перевернулось и завязло в глубоком тяжелом инфразвуке, натянутом, как стальной канат. За этот канат можно держаться, осторожно скользя вниз. Медленно, как в полете... ну, летать-то я умею, дело обычное. Неровная стена в трещинах, в коротких резких тенях от зарниц... Сверху падает что-то... Что? Ха, да эта самая сволочь и падает! С пяти метров - на скалы, разобьется ведь к черту! Я ухватил его на лету - канат рассыпался в искры, и мы таки рухнули, не на скалы, к счастью, а в воду, на мелкие камни и песок. Этот тип оказался рядом - неуклюжей глыбой, я подумал: все-таки разбился, но тут он подпрыгнул как на пружине и оказался на коленях, лицом ко мне, и... да, он все еще горел желанием меня убить! Я вскочил - он тут же сбил меня с ног, и моментально стало ясно, что у меня и впрямь нет никаких шансов. Я услышал, как наверху Рита кричит:
   - Мы опоздали!
   И - громовой бас Лени Липецкого:
   - Кому здесь жить надоело?!
   А в следующий миг ударили зарницы - одна, вторая, и вдруг полыхнуло прямо в зените - так, будто раскололось небо, обнажив изначальный огонь! Грянул грохот, и все огни наверху вспыхнули, взорвались и осыпались зеленой и золотой пылью.
   Вот он и бог из машины, подумал я, проваливаясь в темноту.
  
  
   4
  
   - Ой, видал я идиотов, но ты, Витька - супер. Мало ему баб. Ему подавай каюмовскую бабу! Может, тебе уж сразу королеву английскую? Не стесняйся!
   Голос во мраке стонал, как чайка над морем. Я сказал:
   - Заткнись, - не очень громко, потому что громко было больно.
   Ощупью нашел край умывальника, наклонился и пустил воду. Ледяная струя ударила в затылок, боль вспыхнула невыносимо - и притихла, уйдя в тупую тяжесть. Тут во тьме затопали, стукнула дверь, пятно света ударило в глаза. Я выпрямился, моргая, напрасно пытаясь разглядеть, кто вошел. Впрочем, тут же стало ясно - кто, едва раздался этот хрип, так замечательно звучащий со сцены:
   - А вот и свет. Хватит пока? Другого скоро не ждите, полетело все...
   Леня Липецкий утвердил фонарь на месте и, кажется, уселся. Бывший мрак обернулся лабиринтом пятен, продолженным в зеркалах. Как-то ориентироваться в нем - определить, например, где дверь, - было совершенно невозможно. Я, стоя спиной к умывальнику, взялся за него руками. Холодная вода, стекая с волос, слегка освежала сознание.
   - Весело живете, ребята, - с удовольствием констатировал бард, - всегда у вас так?
   - Нет, - сказал я, - только по средам.
   Жорик, прервав стоны, поспешил уточнить:
   - Всегда! Всегда у нас так - когда Витя захочет.
   - Серьезно? - бард уважительно свистнул. - И что, гром с небес - это тоже ты?
   - А то! - загорячился Жорик. - Он как понял, что нарвался на профессионалов, быстренько организовал стихию и - на атомы их. А что с другими будет, ему плевать. Видал, как веселимся? Тебе что, ты - звезда, прикатил - укатил, а нам тут жить.
   Вот так, граждане, легенды и рождаются.
   Легенды, повторил я шепотом. Гром-то с небес - черт с ним, пусть будет, в конце концов, за небожителей я не отвечаю. Но вот этот медленный звук, на котором я спустился со стены... Не надо! Ничего не было. Просто - упали мы со сволочью и не разбились, мало ли что случается!
   Я вытряхнул из больной головы опасные мысли и сказал:
   - Не плачь, целы твои профессионалы.
   Тут снова раздались шаги - грузные и твердые, будто слон шел на прямых ногах. А следом - стремительный газелий перестук. Дядя Степа и Аллочка. Дядя Степа приблизился, белой монументальной глыбой обозначаясь среди пятен, и потребовал:
   - Покажи руки.
   Я предъявил ему руки, и он хмыкнул успокоенно:
   - Слава Богу. А что пострадало-то? Голова? Ну, это не страшно - даже наоборот, может, мозги заработают...
   И давай жаловаться барду:
   - Какая-то паршивая молния - и прямым попаданием... Ни одной лампы целой, мобильники и те вырубились! Вы у себя в Москве такое видали?..
   Я приблизительно определил, где может быть Жорик, и, обернувшись к нему, спросил:
   - Где она?
   Ему не понадобилось объяснять, о ком речь.
   - Укатила с боссом. Стекла свои забери, кстати - она передала.
   Я машинально кивнул, беря у Жорика очки. И вдруг...
   Черная жирная вонь осторожно выползла из засады на грани сознания - и давай растекаться, подбираясь все ближе, ближе...
   Гретхен?!
   Нет, нет! Это - где-то здесь. Совсем рядом.
   Я спросил, обращаясь к пространству:
   - Вы уверены, что везде все посмотрели и все нормально?
   - Что?.. - белый монумент качнулся ко мне. - Ты давай кончай пугать, мне уже и того, что было, хватило вот так, я еще проверю, с чего эта молния...
   Он вдруг замолчал на полуслове. Аллочка спросила дрожащим голоском:
   - Витя... ну, правда, что там такое?
   - Не знаю, - сказал я, - надо глянуть.
   И шагнул от умывальника. Световой калейдоскоп тут же задвигался резко и бестолково... Я надел очки, и перепутанный мир облегченно принял нормальное положение. Стены, лица, глаза. Все глаза, понятно, смотрели на меня - очень серьезно. Аллочка жалобно предложила:
   - Тебе помочь? - и Жорик вновь принялся за свои стоны, а бард молча поднялся, подхватив фонарь, и они с дядей Степой пошли за мной, не задавая вопросов.
   В холле к нам присоединился еще народ - получилась толпа, в том числе наша секьюрити и дежурный наряд милиции, эти, оказывается, уже вызвали подкрепление: по рации, которую, в отличие от остальных средств связи, молния почему-то пощадила. И это был тот редкий случай, когда милиция пришлась кстати. Потому что я уже знал определенно - где и примерно - что надо искать, и специалисты должны были понадобиться.
   Мы вышли из-под арки. Черное мирное небо, спящее море, легкий ветерок - тишина и благолепие, никакого тебе намека на разгул стихий.
   - Ну, где? - спросил дядя Степа, оборачиваясь ко мне.
   - Там, - я посмотрел на автостоянку, - стойте здесь. Я один.
   Они остановились. Я подошел к железному заборчику, и тут выяснилось, что кто-то все-таки присоединился. Бард, понятное дело.
   - Возьми фонарь, экстрасенс, - сказал он вполголоса, - или ты и так видишь?
   Я взял фонарь и направил свет на крайнюю слева машину. Хотя в самом деле было видно и так - и мне, и ему. Размашистые черные линии на белом крыле. Паук, издохший в судорогах... Бард коротко ругнулся, подавшись вперед. Я взглянул на него:
   - Твоя?
   - Вот козлы, они свастику, что ли, намалевали?.. - я продолжал светить на его машину, и он спросил шепотом:
   - Что-то еще?
   Я кивнул, глядя на иероглиф.
   - Внутри какая-то дрянь. Не живая. Возможно, взрывное устройство или что-то такое. Или...
   - Труп?
   - Чемодан с компроматом. Ты не шантажируешь ли кого, часом?
   Секунда недоуменного молчания - и он со смехом хлопнул меня по плечу:
   - Точно! На Филю хочу наехать, он у вас за каждый концерт ломит по двадцать пять штук зеленых...
   Я опустил фонарь и оглянулся. Толпа, не выдержав ожидания, двигалась к нам.
   - Вон специалисты идут, - сказал я, - не возражаешь, если они разберутся?
   - Ну-у... - бард подал кому-то знак; пояснил:
   - Мои ребята тоже кое-что соображают. На крайняк, хоть не дадут машину раскурочить... Слушай, - до него вдруг что-то дошло, протяжный хриплый голос дрогнул от удовольствия, - выходит, если там бомба... это - чисто против меня теракт? Это какая клевая реклама, а? Ну, экстрасенс - благодарю!
   И мы расхохотались уже на пару. Я сказал, морщась от моментально возвратившейся боли:
   - Не за что! Ты мне - молнию, я тебе - бомбу...
   - Да уж, - бард, перестав смеяться, внимательно глянул на меня, - кто-то у вас тут очень не слабо развлекается.
  
   Надежды Липецкого оправдались: в машине была бомба. То есть - некий механизм, соединенный со стартером. Вполне способный разнести половину ресторана вдобавок к бардовскому "мерседесу". Пока специалисты его извлекали, пока вели допросы, копаясь в клубке странных событий прошедшего вечера - наступил рассвет.
   Я вел тяжелую борьбу со сном, тоскливо глядя то на светлеющее небо за окном, то на гражданина в штатском - который расхаживал, слегка переваливаясь, по кабинету дяди Степы и все что-то объяснял, втолковывал... Уютный плюшевый голос - укрывайся им, как одеялом. Да не выходит - какой-то дискомфорт в этом плюшевом голосе, какие-то иголки и булавки... О чем он говорит?
   - ...Давай-ка проследим, Виктор Юрьевич, твою траекторию за последние хотя бы дня три. Что увидим? Места, окружение, обстоятельства - все какое-то, мягко говоря, подозрительное. Вот, например, вечер вторника. Постовая машина патрулирует район. Вдруг - сигнал... по рации, заметь, хотя, как потом выяснилось, никто из сотрудников на связь не выходил! - так вот, сигнал, что на улице Шмидта готовится разборка. Разборки там, понятно, не было, а что было, ты знаешь. Машина сворачивает с маршрута... а находилась она в тот момент в пяти метрах от той самой стены следственного изолятора, на которой через несколько минут появится известное тебе изображение... Ты ведь ходил сегодня на него смотреть? С самого утра пошел, не поленился?
   И так далее. Плавный поток слов подхватывает и несет... как широкая река под черным небом и яркими звездами...
   - Откуда же, мой дорогой, ты узнал про взрывное устройство в "мерседесе"? Только, очень тебя прошу - сказками про свою сверхчувствительность меня больше не корми. Оставь их для легковерных приятелей.
   Я снял очки и потер слипающиеся веки. Нет, это просто блеск что такое! Та самая застава, о которой мечтал: автоматы, "Грады", "Скады". Пес рычит и лает, а начальник ему: брось эти сказочки про сверхчувствительность.
   Да ладно, стоит ли жалеть. Бесполезно... Что они со своими "Градами" - против грома небесного? Ну, разметут Кавказские горы. А этот Рувим слиняет в астрал, и...
   Я почувствовал, что сплю наяву - и уставился на гражданина в штатском, изо всех сил пытаясь придать взгляду осмысленность. Гражданин усмехнулся:
   - Ладно. Отправляйся домой. И запомни, что впредь до особых распоряжений твоя траектория - исключительно по месту прописки.
  
   Ресторан был сумрачен и тих. Кое-где на коврах еще поблескивала стеклянная пыль от разлетевшихся лампочек. Музыканты в темной репетиционной, собравшись вокруг московской знаменитости, травили байки. Когда я вошел, все радостно встрепенулись - оказывается, только меня и ждали.
   - Гляди-ка, - простонал Жорик, - живой! Я думал, ты давно в СИЗО.
   Ринат, понятно, не упустил случая съехидничать:
   - Так СИЗО ж он еще вчера взорвал.
   Аллочка сокрушенно защебетала на предмет бессовестных ментов. Липецкий, которому от этих ментов тоже хорошо досталось, поднялся и провозгласил:
   - Едем на пляж! Ну-ка, где у вас тут местечки покруче...
   На пляж так на пляж, тупо подумал я. Не все ли равно, где спать. Мы прошли по античным лабиринтам и выбрались под сумеречные небеса, в прозрачный утренний туман. Дверца автобуса, в который мы загрузились, была вся в росе. Бард засмеялся и сказал:
   - Будет что вспомнить.
   Наши принялись радостно галдеть, тут же - а что, в самом деле, время терять - деловито зазвенело стекло, автобус тронулся...
   Глоток спиртного и сигарета прогнали сон. Я курил, рассеянно прислушиваясь, звуки дребезжали в пустой голове, как в треснутом колоколе. Это все, что осталось от боли, да еще вкус железа во рту и обманчивая легкость, когда кажется, что можешь горы свернуть, если справишься с тремором конечностей. Самое подходящее состояние для идиотских мероприятий.
   Ага, остается только решить - для каких именно...
   Я посмотрел в окно. Серый асфальт, серая бетонная стена. В стене - рыжие ржавые ворота, а над ними, в сквозной арке - черный паук, издохший в судорогах...
   Что?!
   Сигарета сломалась, обожгла пальцы.
   - Остановите! - я вскочил, схватился за поручень. - Черт! Телефон есть у кого-нибудь?
   - Приплыли, - охнул Жорик, а Ринат прокомментировал:
   - В ментовку будет звонить, колоться. Совесть загрызла!
   Липецкий молча протянул мне мобильник.
   Левушка отозвался на третьем звонке и не позволил в мой адрес ни одного зоологического выражения, что в общем-то удивительно для человека, разбуженного в пятом часу утра. Молча выслушав, буркнул:
   - Стоп.
   Пауза.
   - Как ты сказал - Хмелева Маргарита Сергеевна? - и, еще через секунду, почти утвердительно:
   - Гретхен?
   Черт бы побрал этого Левку с его абсолютной памятью.
   - Ладно, не волнуйся. Все будет в наилучшем виде. Глаз не спустим. Сию минуту звоню Никите. Да, да, и ей - ни слова, все, как ты сказал... Это первое. Дальше?
   - Первое, оно же последнее. Разве... - я запнулся. Не очень хотелось продолжать при народе, а впрочем - что уж мне терять. - Ты, может быть, в курсе... Господин Каюмов и турбинный завод имеют друг к другу какое-нибудь отношение?
   Левушка издал тихий задумчивый свист.
   - Здорово, - снова короткая пауза, - три буквы, значит. А что, от босса тоже воняет?
   - Как от козла.
   - М-да... Плохо мы вчера батю слушали. Короче, если без подробностей - имеют самое прямое. Он там начинал свой трудовой путь - еще в те времена. Профессия была такая, инженер - знаешь? А сейчас, говорят, все это хозяйство - его собственность.
   Теперь засвистел я - от осознания своей тупости. Ну почему, скажите на милость, мне и в голову не въехало прийти к заводу - сразу, когда погиб этот Матвиенко Василий Семенович, - прийти и убедиться, что воняет - здесь?!
   Слишком просто!
   - Это только по слухам, - уточнил Левушка, - оборонка ведь у нас вроде не приватизируется. Хотя, с другой стороны - зачем ему официальная приватизация?.. Ты, вот что, - добавил мрачно, - уж не знаю, что планируешь... но - уверен, что перед пробой грунта сосчитал до десяти?
   Я сказал:
   - Yes! Don't worry, be happy, - и, отключившись, вернул телефон барду.
   Тот смотрел на меня вопросительно. И все остальные - тоже. Да, надо было что-то им объяснить, лажу какую-нибудь придумать, что ли... Да как придумаешь, когда в голове вместо мыслей - один звон!
   И - вонь. Она заливала поселок Атаманское черной гудронной тяжестью. Здесь, на Ключегорском турбинном заводе, принадлежащем господину Каюмову, был ее родной дом.
   Я сказал:
   - Выхожу здесь.
  
   Грязные бетонные стены, столбы, мусор, бесформенные глыбы строений. Чахлая зелень, тихо гибнущая в цементно-бензиновом угаре. Короче - жуть. Здесь почти не пахло морем, и горы бессильно таяли за громадами серых дощатых башен, выстроенных не иначе как для промышленной перегонки черной желчи и крови горгоны.
   И вонь. Ну, ей-то здесь и положено быть, она - дома... А мы - гости незваные, будем терпеть.
   Бетонная стена обрывалась там, где торчал, нахохлясь, стеклянный параллелепипед заводоуправления. Туда мне и нужно было идти, если бы я хотел попасть на завод, как все приличные люди, через проходную. Но я пошел в обратном направлении: по узкому тротуару вдоль стены. Шагов через пять его перегородила упавшая урна с высыпавшимся скудным содержимым, а еще через несколько метров в стене обнаружились ворота - те самые, рыжие от краски и ржавчины. Иероглиф торчал над ними, вблизи похожий уже не на паука, а на противотанковый еж.
   Ворота были заперты, но половина створки висела, покосившись, на двух болтах. Ее ничего не стоило отодрать. Что я и сделал - и пролез внутрь, пожертвовав ржавому железу клок рубахи. За воротами оказался бурьян - могучий и густой, как джунгли. В джунглях - тропинка. Я прошел по ней шагов пять, и спутанный моток колючей проволоки вцепился мне в ногу, как бультерьер. Отцепившись от мотка, я забросил его в бурьян. Там что-то буйно зашумело, подпрыгнуло, помчалось прочь: кошка или заяц, или местная нечистая сила. Я пошел дальше. Тропинка свернула влево, огибая какие-то развалины: обломки бетонных плит, пучки арматуры... А потом слева вдруг открылась полянка, относительно не заросшая.
   На полянке - древний саманный домик под позеленевшей крышей, когда-то явно жилой. Возможно, в нем жили и теперь, потому что рядом, под такой же древней корявой алычой, имелась собачья будка и возле нее, на цепи - большой рыжий пес. Он молча приветствовал меня, размахивая хвостом. Я подошел, наклонился к нему и погладил - рука прошлась по ребрам, как по решетке.
   - Ну, друг, у тебя и хозяева, - сказал я и расстегнул ошейник.
   Если уж вы, братцы-живодеры, не кормите пса, так хоть дайте ему возможность самому что-нибудь промыслить. Он прекрасно все понял: благодарно ткнулся носом мне в ладонь, потом прянул в сторону и скрылся в бурьяне. А я взглянул на ошейник с цепью, который все еще держал в руке.
   Это был хороший кожаный ошейник, хотя и очень старый, с металлической бляшкой, и на ней - черная гравировка: Гаруда.
   Кажется, это какая-то птица из индийской мифологии? Интересно... Я бросил ошейник. И немного постоял перед хаткой, почему-то не решаясь в нее заглянуть.
   В общем-то, я приблизительно знал, чье это жилище. Ходили, понимаете, такие легенды, что на территории КТЗ сохранился дом Павла Савранского - ну, того самого вольного атамана, в честь которого назван поселок. В музее у нас очень любят рассказывать, как он стелил лисьи шубы под ноги великой княгине Елене Павловне, когда она сюда приезжала... Так вот, про дом говорили многие, только никто его не видел. А мне, выходит, повезло.
   Заходить в дом я все-таки не стал. Не знаю, почему. Просто - не стал, и все. Вернулся на тропу. Она вскоре растворилась в бурьяне, я остановился, соображая: куда теперь? Машинально раздвинул мощные стебли, переплетенные хмелем...
   И увидел.
   Неглубокий овраг, полный ржавого лома, за ним - деревенский такой заборчик из ветхих досок, и в заборе - калитка. А над забором, по ту сторону, не было видно вообще ничего. Только небо.
   Я обернулся. Позади - тоже только небо над бурьяном. Но это понятно, там - никаких гор и заводских корпусов и вообще ничего такого до самого моря. А впереди, за этим забором, горы и корпуса должны быть как минимум. Но - не было. Казалось, что там, за серыми остроконечными досками, просто кончается мир.
   И вонь черной гудронной волной плыла именно оттуда.
   Отступив от оврага, я сел на расколотую бетонную плиту и достал сигареты. Нет, не для того, чтобы собраться с мыслями. Собираться - не с чем, да и опасно. В сознании горело, как стоп-сигнал: Рита! Рита и господин Каюмов. Господин Каюмов и КТЗ... Все! Кажется, это Наполеон говорил: дуй вперед, а там посмотрим. Золотое правило.
   Но передохнуть-то секунду можно. И потом...
   Калитка была заколочена крест-накрест двумя досками, густо разрисованными мелом. Рисуночки почти все одинаковые и знакомые до боли: КТЗ, КТЗ... Кроме одного - в самом центре. Там аккуратно и умело была изображена повозка с большими колесами, от которых во все стороны расходились лучи или хвосты. А точнее - лезвия.
   Видел я уже такую картинку. Конкретно - вчера, в одной Левкиной книжке. Кстати, как раз по индийской мифологии.
   Понимаете, когда мы вчера пировали, и Саенки-старшие, по хитроумной наводке младшего, обсуждали дела давно минувших дней, Николай Ильич выдал одно забавное словцо.
   Джаггернаут.
   Так вроде бы называлась какая-то разработка на КТЗ. Какая точно - он не помнил, потому что трудился там недолго и давно уволился, да и вообще, болтун - находка для шпиона. Но чем-то это словечко его зацепило.
   И меня - тоже. Нет, вовсе не пограничная интуиция - она на сей раз, увы, не сработала. Просто понравилось, как звучит. Джаг-гер-наут! Трубы и литавры Страшного суда. Тут взял слово Левушка и сказал, что насчет КТЗ он не в курсе, а геймерам это слово очень даже известно: в каждой второй игре так называют какое-нибудь крутое оружие. А на самом деле это - индийский бог. Джаггернаут, он же Джаганнатха, аватара Вишну или что-то вроде того. Левка не поленился сходить к себе в мансарду и принести книгу с картинкой, на которой этот самый бог - пучеглазый истукан, лишенный конечностей, - восседал точно в такой колеснице с лезвиями.
   Так безжалостное время давит кости человечьи,
   не деля на злых и добрых...
   Там еще много чего было написано в том же духе. В общем, персонаж малопривлекательный.
   Я поднялся и, бросив погасший окурок, поглядел по сторонам. Где тут, граждане, мой самурайский меч?.. Ага, вот: гнутая кочерга, торчащая в груде лома, вполне удобная для того, чтобы подцепить разрисованные доски. Доски, будто того и ждали, тут же рухнули в траву, щерясь ржавыми гвоздями. Калитка тихонько заскрипела и открылась. За ней клубилось прозрачное ничто, в которое я и шагнул.
  
   Ничто пропало. Вернее, переместилось назад - оглянувшись, я нашел его за спиной, в узком проеме калитки, вместо бурьяна и оврага с металлоломом.
   А впереди были горы, корпуса... ну, что и быть должно. Территория, если угодно - зона. Серый асфальт, серые стены. Ни намека на зелень. Прямо впереди - монументальное, как Стоунхендж, сооружение с чередой облезлых фотографий. Лучшие люди завода! Все они наверняка уже на пенсии, а то и в мире ином, а здесь, среди серых стен, скитаются их потерянные души.
   Я пересек асфальтовое пространство, ориентируясь на стеклянный параллелепипед, торчащий над крышами. Заводоуправление. Если где и можно найти какую-нибудь информацию об этом джаггернауте, так только там. Ага, в секретном сейфе. Стукнешься о дверцу лбом, он и откроется... Ладно, это все потом, пока главное - дойти.
   Дойти удалось только до ближайшего здания. Я мельком глянул на гигантские закопченные окна: цех какой-то, - и тут из-за угла послышались шаги и голоса. И - так мощно дохнуло опасностью, что я бросился к первой попавшейся двери, дернул... Дверь, представьте, оказалась не заперта. Ну, тот самый бесплатный сыр в мышеловке. И я его тут же съел, то есть - вошел.
   За дверью была темнота, едва разбавленная издали жидким электричеством. Я шагнул вперед и почти сразу наткнулся на перила и ступени. Лестница - наверх, я не стал подниматься по ней, свернул налево - к свету. Его источник скоро обнаружился: голая лампочка за низким проемом, озарявшая коридор, совсем пустой, если не считать железной тележки, приткнувшейся у стены.
   На тележке лежало, свесив голову и раскинув руки, неподвижное нагое тело.
   Я остановился. Сердце заколотилось гулко - на весь цех, - а взгляд приклеился к этому телу... Собственно, что особенного? Ну - труп. Здесь наверняка имеются сюрпризы и покруче. Так я уговаривал себя минуту, наверно, или дольше. Потом все-таки подошел и наклонился над трупом.
   Снова - шок, на сей раз полегче. Это был не труп. Вообще - не человек: здоровенный, кое-как сделанный манекен, набитый ватой. Принять его за человека можно было только сослепу или сдуру. Весь он был чем-то изрезан или изодран. Вата клочьями торчала из дыр, и одна рука висела на лоскутке. В общем - что-то вроде мишени для учебных стрельб. Что, здесь еще проводят занятия по гражданской обороне, как в советские времена? Или, может быть, пенсионеры с вахты тренируются?
   Если так - плохо придется нарушителю: грудь у бедолаги манекена разворочена десятком, пожалуй, пуль. Я, конечно, сразу представил себя на его месте. Может, они все-таки без предупреждения не стреляют?.. Отвернувшись от жалкого зрелища на тележке, я двинулся наугад - направо, к высокой арке, за которой открылось громадное, как зал ожидания на московском вокзале, сумрачное пространство.
   То есть, не сумрачное - темное. Свет сюда сквозь закопченные окна не проникал практически совсем. Какие-то великанские механизмы смутно поблескивали во мраке. А у дальней стены, под самым потолком - переливался желтоватым перламутром стеклянный куб. Эдакий аквариум; к нему вела хрупкая лесенка. Я почему-то понял, что мне надо именно туда.
   И пошел вперед, не очень уверенно лавируя среди механизмов, угрюмо ревущих в инфразвуке ре-бемоль. Легко было представить, что вот сейчас это железное чрево вдруг содрогнется, очухается и начнет перемалывать все, что внутри - меня главным образом. Я бесшумно поднялся по лесенке - она извивалась вокруг стального столба и заканчивалась перед дверцей, ведущей в аквариум и, опять-таки, не запертой.
   За дверцей был кабинет. Что-то вроде смотровой площадки для начальника - чтобы он мог сидеть за столом и сквозь стеклянные стенки обозревать подвластные владения. Судя по тому, что аквариум был освещен, кто-то занимался этим и сейчас. Просто отлучился на минутку.
   Может, оттого, что меня увидел.
   Побежал с докладом или за подмогой. И мне уже в любом случае отсюда не скрыться - впрочем, о таких вещах следовало подумать еще в бардовском автобусе, а раз не подумал, оставалось притворяться, что совершенно ничего мне не грозит.
   Почему-то это оказалось легко. Дурацкий завод, и цех, и аквариум - все это было какое-то ненастоящее. Эзотерическое, то есть - виртуальное. Нажал где-нибудь кнопочку, и - готово, ты в санаторном клубе у родного рояля или, скажем, с ребятами на пляже.
   Или с Грет...
   Я отсек опасную мысль и перешагнул порог аквариума.
   Свет мягко мигнул и снова загорелся ровно, чуть слышно гудя. Я быстро огляделся - сейфа не было. И на столе - ни одной бумажки. Разве в ящиках? Я быстро выдвинул их, один за другим, и не нашел ничего интересного. Президент государства Российского укоризненно глянул на меня с портрета над столом, осененного, вопреки Указу о госсимволике, багровым советским знаменем. Это знамя было из роскошного бархата, расшито золотом и очень хорошо смотрелось бы в качестве покрывала в какой-нибудь новой русской спальне.
   И мне оно, кстати, вполне пригодилось - в следующую минуту, когда я услышал за стеклянной стенкой шаги.
   Я прыгнул к знамени - бархатных складок оказалось достаточно, чтобы исчезнуть в них. Манипуляция, понятно, совершенно безнадежная: все происходящее в аквариуме было прекрасно видно из любого конца цеха. Но я в тот момент как-то не подумал об этом - и вообще ни о чем. И мне повезло.
   Открылась дверь - не та, в которую я вошел, а другая, сбоку от стола, и появился тип. Классический такой спецназовец в камуфляже, презирающий бритье. К уху он прижимал мобильник и бубнил на ходу:
   - Да не свисти! Все закрыто, я сам проверял. Что внизу?.. Нет там никого, и тут никого - и быть не может. А будет - заловим, не боись. Живьем, живьем... Потом хоть вякни, с чего такой базар.
   Он остановился посреди стеклянной клетки, водя по ней пустым взором. Вот сейчас, подумал я спокойно, обратит внимание, что с флагом что-то не так. И заловит живьем.
   Эзотерическое пространство понемногу становилось чересчур реальным. Я смотрел на этого типа, и в голову лезли какие-то кретинские варианты действий: выскакиваем, бьем ногой в морду! Он, пробив стекло - вниз, а мы, неуязвимый Джеки Чан - вверх по трубам и на свободу с чистой совестью... Я так хорошо все это представил, что и впрямь чуть не выскочил - пожалуй, ума бы хватило, - но тут внизу кто-то вдруг затопал и заголосил на весь цех:
   - Любовь! Шампанское! Закаты! Переулки!
   Как упоительны...
   Спецназовец подпрыгнул - и ринулся вон из клетки, по лесенке, вопя:
   - Заглохни, пидор!
   Веселье оборвалось, и пошла ругань. Я, не теряя времени, выпутался из багрового бархата и тоже покинул аквариум - через ту дверь, в которую вошел камуфляжник. За ней был железный мостик над бездной - до стены цеха, в которой тоже имелась дверь, узенькая такая, почти незаметная.
   И - коридор. Низкий потолок, темно-синие стены, тусклые световые трубки, гудящие уже не мягко, а как следует. С обоих концов коридор заворачивал, и возле поворота я наткнулся на очередную незапертую дверь.
   И, само собой, вошел. Входить не стоило. В комнате за дверью были люди.
   Ну, то есть - всего один человек, и он спал. Это было что-то вроде казармы: койки по стенам в три яруса, затянутые грубыми одеялами того же темно-синего цвета, что и стены. Впрочем, стены здесь сверху донизу пестрели картинками: голые девочки и всякое такое, а посреди этого цветника, в массивной зеленой раме... я даже подошел поближе, забыв о спящем - и убедился, что это действительно Али Ахмед.
   Чалма, намотанная почти на глаза, жидкая бороденка, шизофреническая улыбочка. Великий вождь всех абреков смотрел со стенки как святой угодник - только лампадки не хватало. Ну, что - молодцы мы с Марьей Павловной. Воины ислама здесь окопались - под крылышком господина Каюмова! Клепают себе потихоньку меч пророка. Или индийскую колесницу. Или...
   Койка заскрипела под тяжелой тушей - я, как кот от сметаны, отскочил от портрета к двери, услышал ошалелое:
   - Стой, гад!.. - впереди обнаружилась лестница, короткий пролет - вверх, за ним - еще один мрачный зал с механизмами, и еще... Тут затопали с другой стороны, и мне пришлось срочно прятаться среди станков, или что они там были такое - не разберешь в темноте.
   Я застыл под каким-то гигантским рычагом, а они чесали мимо - целая толпа, и орали наперебой, один - громче всех:
   - Тут он, мать твою! Я ж чую! Чутье у меня!
   Тоже эмпат - брат по крови, скажите, пожалуйста. К счастью для меня, он у абреков был явно не в авторитете. Кто-то шикнул:
   - Заткнись, - и толпа свалила к лестнице, оставив меня с моим шансом выбраться.
   Выбраться... Но я ведь сюда явился не просто погулять. А что узнал? Насчет Али Ахмеда на стенке? Ну, это-то и раньше было почти ясно... Отделившись от плиты, я шагнул вперед. Во мраке перед самым носом внезапно выросла стена, что-то загрохотало и рухнуло, я, хватаясь за какой-то выступ, подумал: все, сейчас примчатся абреки! - и вдруг увидел тусклый свет под ногами.
   Там, в стене над самым полом, был прямоугольный лаз - вроде как для кошки, решетку, которой он был загорожен, я благополучно опрокинул. Если очень захотеть, в этот лаз можно было просунуться - что я и сделал... И оказался в соседнем помещении.
   Это был снова коридор, только - широкий и цивильный, со светлыми стенами. Лампы здесь тоже гудели, но потише. На торцевой стене имелась мозаика: рабочий в обнимку с Конституцией. А прямо напротив отверстия, из которого я выполз - дверь, и на ней табличка: библиотека.
   Я бы, конечно, вряд ли полез в эту дверь, но тут неподалеку опять затопали. Абреки услышали таки грохот или просто в массовом порядке прочесывали все помещения. Короче, выхода не было. Библиотека, естественно, тоже оказалась не заперта - я скользнул внутрь, закрыл дверь и прижался к ней спиной.
   Тьма египетская. И механизмы не блестят - хотя какие в библиотеке механизмы. Только что-то тихонько шуршит во мраке: мышки, должно быть, кушают книжки.
   И - вонь. Вонь. Эта вопящая гудронная бездна - совсем рядом, так, что пространство жалобно прогибается! Черт, как это меня угораздило попасть именно туда, куда надо! Как будто кто-то тащил за ниточку.
   А может - и впрямь тащил? Да ладно! Сейчас подождем немножко... если повезет, и абреки не сунутся...
   Абреки заполнили весь коридор и теперь орали, обвиняя друг друга в смертных грехах. Я слушал, как они матерятся, а рука сама собой полезла в карман за сигаретами. Курить захотелось внезапно и так, что хоть вой - верно, из-за дыма их курева, ползущего сквозь щели.
   А, черт с ними. Поймают, не поймают... Я зажег сигарету. В голове сразу прояснилось, а по сторонам выступили из тьмы громадные стеллажи, набитые томами. Интересно, что у них здесь за литература? Про бога Вишну есть что-нибудь? Или - одни пособия для начинающих террористов: как отличить тротил от гексогена... Кретинизм полный. Сюда ведь днем нормальные люди приходят. Работают, зарплату даже, кажется, получают. А сейчас наверняка уже день, и эти нормальные люди вот-вот должны прийти. И что, абреки тогда в какие щели забьются? Или они тут - официально, на правах вневедомственной охраны? Ага, вместо тех пенсионеров. Я вспомнил манекен с дырками в груди... и тут по изменившимся голосам из-за двери понял, что абрекам наконец надоело торчать в коридоре и они идут искать меня по другим местам.
   Очень вовремя.
   Я подождал еще немного. Пепел с сигареты сыпался в темноту. Не хватало еще ненароком поджечь это заведение. Вонь плескалась вокруг неторопливыми волнами - как пульс... вернее - эдакий дисгармонический этюд на тему конца света. Для какого-нибудь продвинутого музыканта - пир души, именины сердца. Да ведь не услышит, жалко. А для меня - пилой по ушам.
   Love me tender,
   Love me true.
   All my dreams fulfill...
   Меня повело в сторону - плечом об стену, сигарета, выскользнув из пальцев, канула вниз. Приехали, здравствуйте. Ошалеешь от этой вони... Я наступил на красный огонек, вдавил его в пол и шагнул вперед.
   Прошел тесным тоннелем меж стеллажей - на ощупь - и уперся в стену. Слева был, кажется, стол, справа - гора какой-то макулатуры. Окна в этом помещении отсутствовали, а включать свет не хотелось: абреки и так наверняка прибегут, к чему их торопить. И я начал разбирать макулатуру, освобождая угол, из которого текла вонь.
   Бумажная пыль, поднявшись плотным столбом, моментально забила горло. Я снова чиркнул зажигалкой. Лохматые стопки журналов громоздились на полу - вокруг дыры, загороженной решеткой. Точно как в том зале с механизмами.
   И что: полезем туда? За решеткой было темно, и проклятая вонь давила на уши так, что не вздохнешь. Я вспомнил лицо капитана Астахова - как он слушал, что ему кричали по рации про СИЗО. Страх и злость. Здесь тоже был страх, вернее - ужас. Атональный сюр, выпендрежный, как хохот того типа в доме Ивана Ивановича. Ну, попадись ты, гад Рувимка, мне в руки...
   В общем, я полез в эту дыру. Сбить решетку оказалось довольно просто, и вскоре я уже стоял на верхней ступеньке узкой лестницы, в душном неживом холоде. Эта лестничная шахта была как кишка - тесная и темная, и черная вонь пузырилась в ней, наползая снизу. Огонек зажигалки жалобно моргал, я не решался погасить его - в полной темноте у вони моментально отрастут щупальца, и...
   Ничего, не отросли. Когда зажигалка иссякла, я выбросил ее, не останавливаясь. Вонь пятилась передо мной, хрипя и чавкая. Один пролет, три, шесть... Сверху донесся шум - отголосок матерщины, задавленный вонью. Абреки идут по следу, подумал я вскользь. Мне было уже как-то не до них.
   И вот - лестница кончилась. Стена, и в ней, само собой - дверь. Само собой - не запертая, нарочно для меня. Как и все двери сегодня, после того, как я открыл ту калиточку. Вот интересно: кто заманивает, кому я тут нужен? Рувиму?
   Деревянный смех, пятна желтого света на синем снегу... Сон - почти реальный, да и не сон это был вовсе. Марья Павловна могла бы растолковать - при желании.
   Шум сверху сделался отчетливей и ближе: абреки обнаружили таки дыру и теперь топали вниз по лестнице. Поглядев вверх, я увидел мечущийся во мраке луч фонаря. Так, значит - выхода нет: или к ним в зубы, или вперед, в эту черную топь... Я открыл дверь и вошел.
   Пилой по ушам! Мерзкой, рассыпающейся от ржавчины пилой с тупыми зубьями... Невозможно. Ни секунды больше... Я навалился на дверь, дрожащими руками нащупывая какой-нибудь засов. Ведь не выдержу сейчас, брошусь к этим спецназовцам как к родным - что хотите, только не вонь! Засов нашелся - массивный, плоский, через всю дверь, я кое-как задвинул его, а в следующий миг абреки оказались уже совсем рядом.
   Их топот и ругань доносились до меня сквозь вонь - как сквозь вату. Я оторвал себя от двери и шагнул вперед. Вонь деловито рвала в клочья мои бедные мозги. Как-то сориентироваться - невозможно. Рука наткнулась на что-то: ледяное, гладкое, волосатое... стиснув зубы, я заставил себя еще раз дотронуться до этой дряни и убедился, что это - всего лишь трубы вдоль стенки и между ними стекловата или что-то вроде. Ну, да: я же в подвале. Обычный заводской подвал с коммуникациями.
   И еще - с тем, что воняет.
   Наверняка здесь можно было зажечь свет. Я даже попытался найти выключатель. Но под руку попадались только лохмотья и трубы - клубки волосатых змей. За дверью наступила тишина: абреки притворились, будто ушли, рассудив, что когда-нибудь мне надоест торчать в этом подвале, и я свалюсь на них как яблоко с ветки.
   Что, отсюда больше нет никакого выхода? Не может быть. И, раз уж я здесь... совсем рядом с этой индийской колесницей - надо же ее, черт возьми, найти, или как?
   Я двинулся по стенке - дальше и дальше от двери. Вонь... ну, в конце концов, кому-то и такая музыка нравится. Если попробовать не выталкивать ее, а прислушаться к каждой ноте отдельно... Не так все ужасно, как кажется. Кое-что даже интересно - можно будет использовать потом...
   Я остановился, прислонившись к стене и крепко взявшись за трубу, изогнутую петлей. Нет, это все-таки - совсем не моя музыка. Голова болит так, что от сознания уже мало что осталось. Вот-вот вырублюсь окончательно и буду валяться, пока абреки не подберут. Стена за спиной гладкая - без всяких труб - и такая холодная, что жжет плечи. Я отметил этот факт машинально: слишком холодный металл. Что же это за стенка такая?..
   Да не стенка это вовсе, а дверь!
   Дверь, за которой - то, что воняет.
   Колесница Джаггернаута.
   Я отшатнулся. Посмотрел на эту дверь. Вернее - в темноту, за которой она была. Потом осторожно вытянул руку и медленно провел по гладкому металлу.
   Вонь притихла - съежилась в ожидании. Ага, вот сюда надо нажать. Не заперто, разумеется. Сейчас я войду, и...
   И никогда не выйдешь, идиот! Пограничный пес во мне, совсем было отбросивший лапы, очнулся и рявкнул яростно. Я вздрогнул, невольно отдернув руку от двери.
   И в этот миг тьма взорвалась.
   Дикая вспышка слепящего света! Я зажмурился, цепляясь за трубу, как за соломинку... и слушая ровное гуденье ламп. Точно так же они гудели наверху. На этом заводе явно что-то не в порядке с освещением.
   Просто освещение. Никаких божественных молний, конечно. Силы небесные, так эффектно выступившие в ресторане, уж понятно, не собирались таскаться за мной по подвалам. Просто кто-то включил свет.
   Интересно - кто?
   Я открыл глаза, щурясь от света - с непривычки, вообще-то он был тусклый, лампы горели вполнакала. Взгляд уперся в серую стальную поверхность той самой двери. Ее обжигающий холод очень хорошо чувствовался на расстоянии. И трубы вокруг... всех сортов, толстые и тонкие - в обе стороны коридора.
   С обеих сторон, тяжело стуча башмаками по цементному полу, ко мне приближались абреки. Они, кажется, не очень торопились; у того, что был впереди - борода и зеленый тюрбан точно как у Али Ахмеда. Я даже в какой-то момент подумал, что это он и есть.
   Нет, это был, пожалуй, не он. Али Ахмед - согласно мифологии, - хотя и бывший офицер Советской Армии, при личных контактах вел себя всегда вежливо и рукам воли не давал. А этот двинул меня в челюсть изо всей дурацкой мочи. Я не успел ни отскочить, ни ответить. Единственное - машинально сорвал очки, чем их и спас... хотя, спрашивается, зачем мне очки на том свете?
   Эта мысль мелькнула, когда я врезался спиной в путаницу труб - и они, будто не выдержав, вдруг разъехались в стороны! Я пролетел дальше, рухнул на что-то относительно мягкое и, наверно, отключился, потому что не помню, каким образом стена снова сомкнулась, наглухо отгородив меня от абреков.
  
   Когда я пришел в себя, вокруг было тихо, только гудели лампы, и радужные пятна цвели перед глазами, разрывая зыбкий полумрак. Во рту - острый металлический вкус крови. Нет, вообще-то - все замечательно. Зубы целы, кости, кажется, тоже. А главное - очки. Я надел их и, посмотрев вокруг, увидел, что лежу на груде пустых картонных коробок и прямо передо мной - та самая стена.
   Ну, да: та самая, сквозь которую я пролетел. Ни намека на дверь. То есть, дверь в этом помещении была, но совсем с другой стороны. Что же выходит - я ошибся насчет небесных сил? Они таки следили за мной и в подвале, чтобы в нужный момент телепортировать?
   Чушь. Я кое-как поднялся и - не знаю, зачем, - начал осматривать эту дурацкую стену. Стена как стена. У себя дома Марья Павловна, пожалуй, могла бы... А здесь?
   Здесь - настоящая стена и настоящие абреки! Или мне только кажется, что настоящие?.. Я коснулся ссадины на скуле, почувствовал под пальцами кровь. Пожалуй, не кажется. И об этой стене пока просто лучше не думать.
   Я обернулся к двери. Она была завалена коробками - уже не пустыми, - на их серых боках виднелись расплывчатые английские надписи: mi... То ли milk, то ли mines. Судя по тому, какими тяжеленными оказались эти коробки -скорее, mines. Я дернул дверь, уверенный, что она, как и все ей подобные здесь, не заперта... увы! Заперта, и еще как. А ведь абрекам, подумал я, наверняка известно, как она открывается, и, следовательно, их недолго ждать. Интересно - насчет раздвигающихся стен они, может быть, тоже в курсе?..
   В общем, надо было искать еще какой-нибудь выход, и я его нашел. Ничего особенного: лесенка из железных прутиков. Она свисала с потолка, точнее - из квадратного люка в потолке, вырезанного, без всяких сомнений, специально для меня - в компенсацию запертой двери.
   Ну, и к чему нам эта ваша лесенка, громко сказал я, берясь за нижнюю перекладину, - одного люка вполне достаточно. Оттолкнуться от коробок - и вверх!
   Летать-то я умею, дело обычное.
   Попробовать, может, и стоило... Но я почему-то не рискнул и полез по трапу, который тут же начал звенеть и вибрировать. Ну, под потолком было еще ничего, а вот когда я миновал люк и снова оказался в темноте - бедная больная голова закружилась, тонкие прутья впились в ладони... они и кошку не выдержат, не то, что человека, да еще когда вонь, как гиря, тянет вниз!
   Но они пока выдерживали - и я полз, как улитка по склону Фудзи. Вонь скрипела и лязгала, и невидимая лесенка дребезжала, ударяясь о невидимую стену. И с каждым разом - все труднее поднимать руку, хвататься за скользкое железо, тянуть себя вверх, вверх... Сколько же это может продолжаться, и когда...
   Слабый свет мазнул по глазам - я вздрогнул, и чертова перекладина тут же вывернулась из-под ног, я едва успел обхватить лесенку обеими руками и повис, напрасно ища опору. Кажется, она таки сломалась, эта перекладина. Прямо надо мной - отверстие в стене, за которым брезжит бледный свет - так близко, руку протянуть... Да как ее протянешь, эту руку, судорожно вцепившуюся в проволочки, которые тоже вот-вот обломятся! А внизу - черная пропасть и крохотное размытое пятнышко на самом дне: люк. В этот люк я сейчас и рухну с ускорением - и, само собой, никаких полетов, сказано же, что рожденный ползать...
   Ага, а те, что снаружи - они без меня не пропадут. Даже наоборот. Гретхен в теплой компании господина Каюмова...
   Я рывком высвободил руку, ухватился за край отверстия, и... честное слово, не знаю - как, но у меня получилось. Я втащил себя в эту дыру - за ней оказалась горизонтальная поверхность, и я растянулся на ней в полной прострации.
  
   Я лежал, зажмурившись, лицом вниз, и приходил в себя. Думаю, что - довольно долго. До тех пор, пока не представил вдруг, как спецназовцы в зеленых повязках стоят надо мной и ухмыляются. После чего было уже почти легко пошевелиться, а потом и встать, открыть глаза и поглядеть по сторонам.
   Никаких абреков рядом не было. Вообще - никого. Темная комната, опять таки - без окон, зато с приоткрытой дверью, за которой был свет и звуки: шарканье, звон, отрывистые голоса. И запахи. Пахло почему-то едой. Не так изысканно, как в моих кабаках, но вполне... Я снял очки: стекла все в пыли и еще черт знает в чем, - протер их и, вернув на законное место, снова осмотрелся.
   Точно, это была столовская подсобка. Мойка на полстены, плиты, столы, шкафы, продукты вперемешку с грязной посудой. Дыра, в которую я пролез - вроде вентиляционной, только почему-то не под потолком, а над полом. Вонь сочилась в нее, растекаясь по кафелю. Я смотрел на эту дыру, тупо сравнивая ее габариты и мои. Да что сравнивать: щель - безнадежно узкая. А другой не было.
   И что? Опять - эти... ну, небожители, что кидаются молниями, раздвигают стенки и все такое. Зачем? Назло исламскому фундаментализму? Из любви к человечеству и ко мне лично? Или просто - для кайфа?..
   Я поймал себя на том, что мне уже почти не странно, не страшно, не... Короче - почти по фигу. Нервы закалились. Или наоборот: крыша отъехала так далеко, что отсюда не видать. Ну, и ладно. Я шагнул к мойке - как по шаткой корабельной палубе, отвернул кран и, сняв очки, опустил голову под холодную струю. Верное средство не подвело: палуба перестала качаться. Я смыл с лица кровь и грязь, потом, решив прикрыть рваную рубаху, взял с вешалки замызганный белый халат. Ну вот, пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что я здесь не работаю.
   Я открыл дверь и увидел, что за ней - солнце. Сияющий свет ломился в окна: день наступил уже давным-давно. Бегал народ, громадные кастрюли исходили паром, ложки с вилками гремели как холодное оружие. Абреков не было. И на меня никто не обратил внимания. Разве что тетка в кружевном колпаке, разливавшая по тарелкам борщ, деловито махнула в мою сторону черпаком, с целью что-то поручить - да передумала.
   В коридоре за столовой - голоса, телефонные звонки, занятые люди с бумагами, снующие из двери в дверь. Кажется, я попал таки в заводоуправление, правда - поздновато. По кабинетам не пошаришь, народ кругом. Да, представьте: жизнь здесь вовсе не теплится, а кипит, как в лучшие времена.
   И что - всю эту кучу народа собрали здесь ради той штуки в подвале? Или они вообще не в курсе? Ведь нормальные же люди! И не воняет в этом коридоре.
   Не воняет. Почти...
   Вонь, как змея, обвилась вокруг меня, сипя в уши. Абреки были где-то совсем близко. За одной из дверей... или впереди, за поворотом.
   За поворотом открылся зал, громадный, высокий и гулкий, как те, с механизмами. Только вместо механизмов здесь были будки и турникеты - сплошной полосой, и за ними - ослепительное солнечное сияние сквозь стеклянную стену. Народ тянулся через турникеты, растворяясь в сиянии, гулкое вокзальное эхо плыло и гасло где-то наверху.
   Проходная. Точно, это - проходная, и отсюда можно выйти на свободу!
   В дальней стене с изящным звоном раздвинулись двери лифта, выгрузив человек десять - в цивильной одежде, без всяких тюрбанов и бандитских зарослей на физиономиях. Я остановился, глядя, как они рассредоточиваются по залу, отрезая меня от турникетов.
   Безнадежно. Обычным путем отсюда не выйти, да и никаким другим. Они это прекрасно знают - вон, лопаются от самодовольства: догнали таки, выполнили приказ. Приказ - дело святое... Нет, конечно, можно еще попробовать, рвануть вперед, до ближайшего турникета - шагов сто...
   Я быстро огляделся. В стене, возле которой я только что шел, тоже имелись лифты и двери. Одна - открыта, и опасностью из-за нее вроде пока не пахло. Я свернул к ней - абреки, этого никак не ожидавшие, встрепенулись и ринулись вслед, молча, как доберманы.
   Куцый коридорчик оборвался парой ступенек. Крутой поворот, и, неожиданно - пышный интерьер совсем из другой оперы: фойе в зеркалах и мраморе, темный бархат, ряды вешалок за полированным барьером. Ага, это уже знакомо! Где-то рядом - зрительный зал и сцена. Когда-то я играл на ней, в качестве юного дарования: миллион лет назад. Рояль там был белый, огромный как мастодонт, с западающей фа в третьей октаве... Да, и здесь ведь должен быть отдельный выход наружу!
   Выход был. Стеклянные двери, как на проходной, только запертые на висячий замок. Небожители - или кто там еще - опять обо мне не позаботились. Да ладно - что терять-то? Абреки выломились из-за поворота. Я схватил первое, что подвернулось под руку: стул с растопыренными стальными ногами, - и швырнул в стекло.
   Раздался грохот и звон! Стекло брызнуло ослепительной пылью, свежий воздух и солнце хлынули в лицо. Я прыгнул в пролом, из которого торчали осколки, как мечи, остриями в центр, - и помчался по широким ступеням вниз, мимо фонарей, акаций и кипарисов.
   Абреки, разумеется - следом. Я глянул через плечо: у того, что бежал первым, кажется, блеснуло что-то в руке. Живьем, значит, брать уже не обязательно?.. А, к черту! Я стремительно миновал последний пролет и выскочил на дорогу - прямо под колеса какой-то машины.
   Нет, я все же сумел в последний миг затормозить - и машина, представьте, тоже, а водитель, вместо того, чтобы обложить меня трехэтажным, молча распахнул правую дверцу. Я выдохнул:
   - Спасибо, - и рухнул на сиденье.
   Автомобиль мощно рванул с места, белые от ярости рожи абреков мелькнули и пропали позади.
   - Ну, ты даешь, - невозмутимо заметил мой благодетель. - Что, теракт не удался?
   - Ага, - я обернулся к нему.
   Симпатичный такой дядька предпенсионного возраста. И транспорт у него - отнюдь не "ягуар": старый "москвич" с тарахтящим мотором, зато вон какой резвый. А что нам еще?.. Я закрыл глаза, слушая, как пульс колотится в висках. Вонь уползала, возвращалась понемногу на свое привычное место - на грань сознания.
   Все. Выбрался. Неужто и впрямь - выбрался? И надолго ли? Вот завтра сяду в черный "крайслер" и отправлюсь к Каюмову. А почему нет? Раз уж сказал "а" - изволь вперед, по всему алфавиту.
  
   Благодетель довез меня до перекрестка, за которым просматривалась крутая улочка, заросшая виноградом, и Валентинин дом. Не самое лучшее пристанище, но - сестра все-таки. А без посторонней помощи мне было, пожалуй, не обойтись. Я чувствовал, что отключаюсь. Реакция на эту идиотскую чертовщину, а скорее всего - просто на вонь: обвальный шум в ушах и полная неспособность собрать мысли. И ничего от жизни уже не надо, только - лечь и заснуть.
   - Дальше-то доберешься? - услышал я сочувственный вопрос и молча пожал плечами, доставая деньги.
   Разобраться в них не было никакой возможности, и я протянул благодетелю все. Он свистнул:
   - Ну, ты крутой мафиози, - аккуратно отделил от пачки одну бумажку. Старый русский, понятно. Возвращая остальные, хмыкнул:
   - Не лез бы ты, брат, в это дерьмо. Смысла не будет, а угробишься запросто.
   Надо же. Я шагнул на обочину, тупо глядя, как убегающий "москвич" превращается понемногу в маленькую голубую кляксу. Что он сказал, сообразить бы...
   И почему у него такой знакомый голос?
  
   Солнечный двор моего бывшего дома был пустынен и тих . Я поднялся на галерею. Дверь в нашу квартиру - полуоткрыта, и темная комната за ней пуста. Вот и хорошо. Лечь на тахту под тиграми и спать... До тахты я не дошел: первым подвернулся стул возле стола, я сел на него и положил голову на скатерть. Прямо перед носом оказалось блюдце с Сенечкиными окурками, от него несло почти как от КТЗ. Закурить, что ли, вяло подумал я, доставая сигареты. Увы: они превратились в мусор, но одна целая все-таки нашлась. Лимонно-малиновое пятно сияло на стене: это был тигр, он снисходительно скалился и качал головой. Да ладно тебе, сказал я, в случае чего - зарычишь и разбудишь. Тут тигр и впрямь зарычал. Вернее - не тигр, а племянник Данька, и он не рычал, а орал:
   - Вить, привет! А ты чего такой? Чего не радуешься, а?
   - Радуюсь, - пробормотал я машинально.
   Сигарета оказалась на редкость безвкусной. Должно быть, потому, что я ее не зажег. Племянник мельтешил перед глазами, прыгая, как веселая мартышка, из одного угла в другой.
   - Ха, ничего себе радость. Вить, а, может, тебе по фигу? Мне Инка так и сказала, что тебе будет по фигу, а я не поверил.
   Я честно попытался сфокусировать взгляд на Даньке. Его ведь явно не просто так подбрасывало. Некая чрезвычайная информация... Я закрыл глаза. Данька взвыл:
   - Вить, ну ты что? Сейчас мама увидит, она же в обморок упадет! Тебе же визу не дадут! - и, без паузы: - А как ты думаешь, она мне ролики купит? А я на немца похож? Слушай, а ты, что, вообще не хочешь ехать?
   Скатерть под щекой была мягкая, как подушка. На какое-то время я перестал слышать Даньку, а потом вдруг громко стукнула дверь. И - испуганный возглас Валентины:
   - Что случилось?..
   Я с большим сожалением открыл глаза и выпрямился.
   - Что с тобой? - она подбежала ко мне. - Я так и знала, тебя когда-нибудь убьют в этих кабаках!
   - Непременно, - сказал я.
   - А руки? Руки целы?
   - Вить, ну это все-таки кто тебя, а? - поинтересовался Данька.
   Я начал что-то сочинять в ответ - без божества и вдохновенья, потом споткнулся на слове, махнул рукой и спросил, а что, собственно, случилось у них.
   Валентина всплеснула руками, едва не выронив бутылочку с зеленкой, которой мазала мои ссадины:
   - Как - что? Ты не знаешь?.. Ну, конечно, - она растерянно огляделась, - конечно: у нас сегодня что, четверг? Вчера же среда была? Так вчера и... - Валентина метнулась к серванту, выхватила откуда-то конверт и сунула мне:
   - Вот, читай.
   "Здравствуйте, племянники дорогие, Валюша и Виктор..."
   И сразу все стало ясно.
   Письмо было от тетки Розы - из Кельна. Причем не просто письмо! Официальное приглашение в гости. А между строк: приезжайте, мои драгоценные, насовсем, соскучилась я, сил больше нет. Короче, удалось таки тетушке уломать сурового супруга, до сих пор и слышать не желавшего о нищей русской родне.
   Новость, конечно - супер! Вполне стоит того, чтобы прыгать до потолка.
   Я смотрел, моргая, на строчки - они бежали по листку, теряя смысл, в быстром солнечном ритме. Клоунские фанфары, голуби над площадью, девочки в мини, марширующие по мостовой... Ну да, тетка ведь говорила, в Кельне каждый день что-нибудь празднуют.
   Кельн. Германия. Запад. Другая вселенная. Нет, насовсем не надо, просто - посмотреть! Что, прямо сейчас едем? О`кей, вот только высплюсь, и...
   - Да ты читаешь или нет?!
   Я поднял на Валентину взгляд и сделал заинтересованное лицо - должно быть, не очень удачно, потому что она разозлилась:
   - Тебе, как всегда, на все наплевать! - отняла у меня письмо и снова взялась за зеленку. - И уезжать-то тебе смысла нет. Что тут, что в Германии - ничего не будешь делать и ничего не добьешься.
   - Мудро, - сказал я.
   В самом деле, Валентина в образе деловой женщины - это что-то. Ну, и - пусть уезжают? Очень вовремя, и бункер не понадобится. А я вернусь в эту квартиру, к родным тиграм... или тигров они с собой заберут? Нет, это вряд ли, в Кельне найдутся свои шедевры. Вот алкашей там наверняка недобор, так что Сенечка придется кстати. Я спросил:
   - А что Сенечка?
   У Валентины дрогнули руки, склянка выпала и покатилась по полу. В комнате остро запахло водорослями.
   - Го-осподи, - простонала моя сестра, опускаясь на стул, - Данька, дуй за тряпкой... И вот почему ты мне вечно говоришь под руку? Теперь все вылилось, прижечь нечем, у тебя будет заражение, ты этого хочешь?
   И так далее на ту же тему. А про Сенечку - ни слова. В облом ей говорить про Сенечку, сообразил я со слабым удивлением. В общем-то, понятно: он хоть и похож на немецкого ефрейтора, но на фоне Кельнского собора, да еще рядом с богатой теткой ну никак не смотрится. Так что: неужто свершилось? Или это эйфория, которая завтра пройдет, и Валентина снова приземлится на диван с очередным любовным романом?..
   Ладно. Все-таки сначала - выспаться, а решать будем потом. Кельн подождет. Тигр с ковра, большой, невыносимо яркий и очень отчетливый, ухмыльнулся и поманил лапой. А наши-то наверняка еще празднуют с московской звездой, вспомнил я наконец, поднимаясь и идя к нему. Вот вам - карьера, и никакой Германии не надо. Публика, бабки, вилла с джакузи...
   Тигр брезгливо зарычал, освобождая для меня пространство. А что ты строишь из себя сноба, сказал я ему, - у тебя, понятно, проблема материальных благ решена раз и навсегда. Резвись себе на ядовито-желтом песке у ядовито-синего озера, в душевном обществе супруги и отпрыска, у которого лапы растут непосредственно из головы. А, зарычал он, лапы-то из головы - что! У тебя и вовсе только одни лапы - и замечательно. Головой пользоваться надо со смыслом, а у тебя что выходит? Что, интересно, у меня выходит? Да вот то и выходит, что нынче вышло. Потыкал палкой в змеиное гнездо - без толку, ничего нового не узнал, только всех там на уши поставил... У змей разве бывают уши? Зубы с ядом у них бывают, вот скоро ты это на себе и почувствуешь! И ты, и эта твоя красотка, которой, кстати, на тебя глубоко начхать. Рита...
  
   Нет, ей вовсе не было на меня начхать. Она ехала в переполненном автобусе и думала обо мне. Вернее, не конкретно обо мне, а в целом - о своем вчерашнем, так сказать, загуле. И было ей очень не по себе. Совестно, и зло брало. Со всех сторон на нее напирали потные граждане. Двое бритоголовых крутышей, повиснув на поручнях, громко общались:
   - ..."Арго", блин, по горке размазало.
   - Козел! Это Леню Липецкого размазало, а кабак цел.
   - Сам козел, прочисть мозги - на что им Леня? Не допер, что ли, на кого покушались? Сам же там был!
   - Да ладно, не свисти. Кто против него...
   - Значит, нашлись.
   И здесь о том же! Рита не хотела слушать, а куда денешься? И злилась еще больше. Если бы меня не понесло на КТЗ, я бы наверняка нашел ее утром на пляже, и, может, у нее было бы теперь другое настроение. И не отправилась бы она в город, оставив подружку попечению милейшего Романа Борисовича. Зачем отправилась? Да просто так, наверно. Побродить, отвлечься. Впрочем, не знаю, меня ведь с ней там не было. В отличие от Никиты, мобилизованного Левушкой охранять даму. Он-то мне потом все и рассказал.
   В автобусной давке он едва не потерял Риту из виду, но успел таки выскочить на одной с ней остановке - у летнего театра. Веселая толпа текла по солнечной улице, мимо отчаянного великолепия цветочных рядов, сворачивала в распахнутые ворота, над которыми еще с советских времен красовалась кружевная надпись: колхозный рынок, - и там разбивалась на бурлящие потоки с рифами и бурунами. Рита бездумно плыла в потоке, Никита следовал за ней, недоумевая, с какой радости он должен разыгрывать из себя Сола Пензера. Да, на красивую девушку, хоть и со спины, глядеть приятно - но что такое может этой девушке угрожать? А если обернется?.. Девушка и впрямь обернулась, равнодушно скользнула взглядом - не узнала или не заметила. Никита даже слегка оскорбился.
   А Рита купила черешен, полюбовалась на сушеных морских ежей и остановилась возле книжного лотка. Никита полюбопытствовал, что читают нынешние прекрасные дамы:
   - Думаешь, Акунина с Марининой? Фига с два. Джейн Остен они читают. Слыхал про такую?
   Еще бы. Мама эту Джейн тоже любила. Недаром они с Гретхен сразу нашли общий язык... В общем, у лотка она застряла надолго, а предстояло еще путешествие по тряпочным рядам - Никита утешался, представляя, что и как выскажет нам, устроившим ему эти вырванные годы.
   И вдруг...
  
   ...Рита сложила книги в стопку и протянула деньги продавцу, меланхолично жующему резинку:
   - Беру вот это, это и это.
   И подняла голову. Рынок мелькал и орал, а наверху было ослепительное небо, и в нем летела чайка, сверкая крыльями и крича: а!.. а!.. а!..
   - А!.. А!.. А!..
   Вообще-то это кричала не чайка.
   Рита, отчего-то медля, повела взглядом вниз и назад.
   Позади, там, где только что крутилась толпа перед крытыми фруктовыми рядами, теперь было отчего-то пусто. Лишь один человек бежал - не очень быстро, как-то рывками, и однообразно вскрикивал: а!..- закрывая руками лицо. Рите - у нее еще плыли, после яркого неба, перед глазами пятна - показалось, что его руки совсем черные.
   Когда он, пробежав еще несколько шагов, вдруг споткнулся, застыл на миг и рухнул - она не удивилась и даже не испугалась в первую секунду, а невольно подалась к нему: помочь. И тут все вокруг как-то потемнело и стихло, и ей наконец стало страшно.
   Нет, солнце светило по-прежнему - просто исчезли улыбки на сизых от загара лицах. Все, и продавцы, и покупатели, задвигались странно, будто в едином ритме, перегруппировываясь вокруг неподвижно лежащего тела.
   - Эй, сдачу-то.
   Рита резко обернулась. Продавец, нервно дергая щекой, сунул ей деньги, бросил отрывисто:
   - Начинается... Уходи лучше.
   Толпа, отжимаясь в стороны, заслонила лежащего - уже не беспечная, но еще и не очень испуганная, скорее сбитая с толку. Она неуверенно шевелилась, то сгущаясь, то распадаясь на кучки. Всяк в ней был озабочен одним главным вопросом: рвать когти или поглазеть, что будет.
   Это шевеление не задевало пространства, ограниченного длинными прилавками, на которых громоздились разноцветные горы фруктов, - совсем пустого пространства. Там было тихо, и две молчаливые компании, человек по десять, двигались навстречу друг другу, понемногу сближаясь.
   Впрочем, компании были не такие уж молчаливые. Вот кто-то засмеялся, а еще один заговорил, неторопливо, с тягучей нерусской интонацией.
   Рита растерянно смотрела: фуражки, гимнастерки, штаны с лампасами... казаки? Это в одной компании, а в другой - сплошь кавказские джигиты с небритыми физиономиями. И выглядело все это нелепо до жути. Как в дурацком кино... даже не в кино, а в каком-нибудь клипе для недоразвитых, скажем, к песенке про упоительные вечера или водку и селедку.
   - Ряженые, - энергично подтвердил кто-то.
   Рита, вздрогнув, глянула - большая тетка стремительно собирала с раскладного столика свой товар: заколки, расчески, батарейки. Лицо у нее было остервенелое. За крытыми лотками что-то зазвенело и рухнуло.
   - Житья нет от ряженых, - тетка с треском сложила столик, - и что им всем надо? Торгуем и торгуем...- ее голос утонул в грохоте, это медленно завалился длинный прилавок.
   Яблочно-апельсиновая роскошь хлынула с него, кто-то завизжал, толпа перемешалась... В двух шагах от Риты что-то свистнуло, брызнули стекла киоска. Невесть откуда взявшийся тип в штанах с лампасами прыжком взлетел на прилавок, гаркнул:
   - Тихо! - и дальше длинно и непечатно.
  
   ...Никита, бросив наконец удивляться нашей с Левкой предусмотрительности, шагнул к Рите, чтобы взять ее за руку и увести подальше от этого шухера. Увы - поздно! Она решила спасаться самостоятельно - и свернула в первый попавшийся проход между палаток, в радужную чащу дамских нарядов. Там стояли крики и бестолковая толкотня. Продавцы сворачивали торговлю, пытаясь еще уложить нежный товар как можно деликатнее. Никита пробирался напролом, чертыхаясь - догнать эльфийскую леди не было никакой возможности. Равно как и выбраться из пестрых облаков турецкого ширпотреба, осенявших всеобщий разброд. Вокруг что-то ломалось и падало, в облаках возникали дыры, а под ними - конфликты местного значения. Кто-то пользовался моментом, чтобы наконец разобраться с соседом, который давно достал. А совсем близко, за облаками, рос и вибрировал единый вопль большой драки.
   В конце концов он ее все-таки догнал - потому что она остановилась. Здоровенная сумка на колесах перегородила проход. Хозяин, в зеленых, как знамя ислама, спортивных штанах, возился над ней, лихорадочно дергая заевшую "молнию". Рита наклонилась к нему - помочь...
   И не увидела, как непонятно откуда возникли вдруг два молодца и остановились, глядя на нее с красноречивыми ухмылками. Когда их заметил Никита, они были уже слишком близко.
   - Гретхен! - рявкнул он, ринулся вперед ...
   Сооружения из алюминиевых трубок и парусины, громоздкие и хрупкие, не выдержали наконец бестолкового напора толпы и начали рушиться по всему ряду, а с ними рухнуло и все то, что на них еще висело. Рухнуло и затопило проход, дядьку с сумкой, ухмыляющихся молодцов, Риту...
  
   ...В этот самый миг я стоял посреди снежной равнины и разглядывал глубокие тигриные следы на белом снегу. Тигра поблизости не было - зато нелепая черная птица прыгала, подволакивая крыло, напрасно пытаясь взлететь. Что за птица, зачем? Да и не птица она вовсе! Я уставился на нее, пытаясь сообразить - кто это, а она, повернувшись ко мне, разинула клюв и каркнула:
   - Гретхен! - и еще раз:
   - Гретхен! Грретхен!
   И, наклонив голову, поскакала прочь. Гретхен, пробормотал я, глядя, как это "рр" судорогой раскатывается по снегу. Страх очнулся - привычный... впрочем, к страху разве привыкнешь? Я подумал: это сон. Надо просыпаться и бежать - спасать Риту. Если не проснусь немедленно, будет поздно. Кто-то подошел, склонился, заслоняя слепящий снег, шепнул тихо и вкрадчиво:
   - Горе Альгаме.
  
  
   5
  
   Горе Альгаме.
   Краткий пронзительный звук чиркнул по нервам - раз, и другой, и третий.
   Горе Альгаме. Горе Альгаме.
   И я, споткнувшись на бегу, едва не врезался лбом в стенку рыночного павильона.
   Узор из трех букв, нарисованный рыжим кирпичом, пламенел на этой стенке. Вонь разливалась над полем боя - вполне материальная, кстати, тоже, от раздавленного продовольствия, которое на солнце моментально начало гнить. Мухи, менты, бывшие продавцы и покупатели мельтешили среди ломаных прилавков. Жужжали, свистели, матерились, шарахаясь от кровавых луж, лихорадочно подбирали имущество, кто чужое, кто свое. Пора сваливать, подумал я, отклеиваясь от стенки. Ясно уже, что Риты здесь нет. Обошлось.
   Обошлось. Ну, не считая того, что - уже три трупа, кажется, а, может, будет и больше. Но с Ритой - все в порядке. Обошлось, обошлось...
   Кто ж там помог-то, а? Случай? Или - те, с молниями?..
   Горе Альгаме.
   Я вздрогнул и машинально достал из кармана телефонную карту - она, как живая, вырвалась из дрожащих пальцев, порхнула в кучу влажного мусора. Ладно, и черт с ней. Подробности узнаю потом, главное - она жива и в безопасности.
   А сейчас - сейчас к Марье Павловне.
   Эта дурацкая фразочка - горе Альгаме - могла прилететь только от нее. И означать могла что угодно. Например, даме захотелось музыки. Или - конец света, спасайся кто может. Я и начал спасаться - пока что от этой обалдевшей толпы, которой было уже все равно, на кого наскакивать. Рванул напролом и, само собой, тут же угодил в пылкие объятья знакомого мента из пятого отделения. А тот, само собой, тут же решил, что поймал самого главного террориста. К счастью, за меня он ухватился только одной рукой, а второй почему-то за свисток. И мне удалось вывернуться без особых потерь.
   Спустя минуту я уже висел на подножке троллейбуса, который закладывал неуклюжий вираж вокруг рыночной площади. Глядя, как плывет в широких окнах слепящее отражение солнца, я снова и снова напрягал больную голову, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь - с той стороны. Бесполезно. Штиль, стерильная тишина. Марья Павловна, как Гитлер в бункере, экранировалась от моих сенсоров.
   В общем, когда я добрался до ее дома, перед глазами у меня уже плясали разноцветные черти, и только спрыгнув с забора во двор, я понял, что сделал это зря.
   Двор был не тот. Вернее, почти тот же самый, только вместо глухой ограды - розочки в палисаднике и асфальтовая дорожка к улице, чтобы всякий нормальный человек мог пройти. И коридор... Я все-таки спустился по трем ступенькам - и увидел самый обычный захламленный коммунальный коридор, без лишних окон, ископаемых птиц и хихикающих воротников. Корыта от золотой рыбки тоже не было, равно как и двери в комнату Марьи Павловны.
   Медленно осознавая этот факт, я прошел по коридору до конца, потом вернулся и прошел снова. Потом зачем-то заглянул на кухню. Здоровенная старуха, чистившая там картошку, подскочила и принялась гнать меня испуганным шепотом, размахивая ножом:
   - Пошел вон, бандюга! Вон! Сына позову! - и, сорвавшись на крик:
   - Сергуня!..
   Раньше я здесь ее не встречал. Да кого я вообще встречал здесь, кроме Марьи Павловны? Заколдованный дом вернулся к нормальной жизни, а она со своим корытом...
   Впрочем, нет. Корыто, представьте, нашлось. Я уперся в него взглядом, выйдя из кухни: то самое корыто с неповторимым резным узором, а над ним рыбий хвост и синее море. Листок с картинкой из детской книжки, наклеенный на стенку под обои, вместо газеты. Обои продрались, и его стало видно.
   Тут появился Сергуня - пьяненький, в бурой майке, до умопомрачения похожий на Фредди Крюгера, - и взялся интересоваться, какого хрена мне тут надо. Я сказал, что никакого, и он двинулся на меня, выставив кулак. В кулаке было перо. Нет, не нож, как у мамаши - натуральное черное перо, петушиное, наверно. Только длиной почти в метр, обтрепанное и сломанное посредине.
   Полная чума, короче. Я хотел спросить, каким образом он собирается этим оружием воевать. Но он почему-то вдруг испугался, бросил перо и попятился, открывая дорогу к выходу.
   Однако идти туда не стоило.
   Не знаю, с чего я так решил. Никакой опасности там не наблюдалось - по крайней мере, я ее не чувствовал. Это было даже и не мое решение, а словно кто-то подсказал мне на ухо. Еле слышно, но убедительно. И я моментально согласился с этим кем-то.
   Хорошо, пойдем другим путем. Допустим - через комнату, из которой только что вышел Сергуня со своим дурацким перышком. Там наверняка есть окно, которое ничем не хуже двери.
   Окно там было. Плюс еще кое-что, а именно - тихая пьянка. Пятеро мужиков бомжистого вида, рожа у кого красная, у кого бурая, у кого лиловая. На столе - расстеленная газета, пережившая, должно быть, не один десяток таких посиделок. Бутылки, объедки вперемешку с бычками и пеплом. Короче, нормальная трансляция из жизни, правда, почему-то почти без звука. Мужики пили молча, не поднимая глаз - в глубоком пессимизме. Точно как большевики на поминках по Ленину, Сталину, Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу вместе взятым. Я смотрел на них, слегка оторопев, и тут рядом зашуршало.
   Сергуня. Он стоял, привалившись к косяку, пера при нем не было, и он больше не хотел выяснять со мной отношения. Молча делал судорожные взмахи рукой - как засыпающая рыбка хвостом. Что, без сомнения, означало: вали-ка ты отсюда, пока не поздно.
   Я не сомневался, что он прав, только - куда валить? Единственный путь - к окну. Но возле него как раз и сидели за столом грустные алкаши... Один из них обернулся, увидел меня и стал не торопясь подниматься.
   Вот сейчас будет поздно, понял я... Тут ожившее чутье толкнуло меня вон из комнаты - мимо Сергуни, к двери, куда вроде как было нельзя. На самом деле именно туда-то и нужно! Во двор и по асфальтовой дорожке - на улицу.
  
   Вот и все. Я перевел дыхание, медленно обводя взглядом солнечное небо, дома, деревья. Нормальный мир, по-настоящему нормальный. Так... вон и вывеска с красной рекламой кока-колы, и платан, под которым позавчера маялся неведомый субъект... Интересно, теперь-то он где? Мы с Марьей Павловной смотрели на него из окна, отогнув зеленую плюшевую шторку.
   Я не стал оборачиваться к дому. Ясно, что зеленых штор в окне все равно не увижу. А вот красно-лиловые рожи... как знать.
   Да черт с ними.
   Я пошел прочь, ускоряя шаги. Тишина звенела в ушах, стерильная тишина. Где-то визжит и булькает вонь, кто-то готовит взрывчатку, стреляет, режет, пачкает стены рыжим кирпичом - а здесь...
   Горе Альгаме.
   Голова болела, злость забивала сознание, не давая никакой возможности внятно мыслить. И хорошо. Мыслить - вредно. Вот курить - полезно, только нечего. И все деньги, что были с собой, оставлены Валентине. Понятное дело: телефон, паспорта, визы, билеты... или билеты тетка Роза на себя возьмет? Да ладно; заработаем. "Арго" закрыт - поедем к господину Каюмову, в зубы к его кавказскому бодигарду, какая теперь мне разница.
   Впрочем, к Каюмову - это, кажется, завтра... а сейчас? Я задал себе этот вопрос, осознав, что стремительно, будто за мной гонятся, поднимаюсь по разбитым ступеням Виноградного переулка, прямо к Левкиному дому. Ну, правильно: должен ведь я узнать конкретно, что с Ритой! Я открыл калитку - и остановился, услышав веселые голоса с веранды.
   Там накрывали на стол, и народа была куча. Во-первых, все Саенки во главе с бабулей Верой Феоктистовной, которая, по своему обыкновению, сварливо вещала на весь двор:
   - Развопылысь як кобыляки! Гости, гости - а в хати исты нема чого! Зовсим сдурилы, оборони Боже...
   Лида, бегая с тарелками из кухни на веранду, в ответ на это только смеялась. Кстати, бегала она не одна... Точно - Рита! Я, не успев ни о чем подумать, быстро шагнул в густой жасминовый куст.
   Зачем? Ну... понимаете - если ты побывал в зоне, надо сперва пройти дезинфекцию, а потом уже встречаться с нормальными людьми. Странно, что, когда я шел к Валентине, подобные соображения меня не тревожили. Наверно, это в бывшем доме Марьи Павловны я подцепил что-то...
   Ну да, подцепил. Вернее - меня подцепили. Все очень просто, и, разумеется, я об этом не догадывался. Я стоял в кустах, среди осыпающихся белых цветов, которые пахли почему-то формалином, - и слушал голоса:
   - ...Здоровье, это есть что: иллюзия. Состояние нашего временного пристанища, от которого мы все равно избавимся и перейдем на высший уровень...
   Паня! Он, значит, тоже здесь. Ага, и Никита:
   - А что ж ты, Павел Иванович, такой шум поднял под прилавком? Лежал бы себе и ждал перехода на высший уровень.
   - Да Господь с тобой. Как больно-то! Если б не Риточка да не ты, я б вовсе ноги лишился!..
   - Называется, сходил на рынок, - это Николай Ильич.
   - Оно конечно, да зато - приключение! Люблю я приключения, Колюша - теперь-то не так, старый уже, а вот раньше...
   Благостное Панино журчанье прервала бабуля:
   - Вже напывся! Як налакается, так и за балачки свои. Шо несе, не зрозумиешь.
   - Ты, мать, Паню не обижай. Маргарита вот не знает, что - золотой человек, так и подумает...
   - По-моему, вы все - золотые люди.
   Ритин ясный голос моментально прогнал кладбищенскую муть, и жасмин стал пахнуть так, как ему и положено - жасмином. Я перевел дыхание, слушая, как на веранде смеются и звенят посудой.
   - ...Вот и оставались бы, и жили бы у нас. Зачем вам тот север?
   - Э, Лидуся, к нам теперь не зазовешь. Видала, что творится?
   - Коллективное помешательство на почве терроризма.
   - Уси пид бомбою будемо, ось побачите!
   - Мама, да ну вас. Левушка! Почему за соседкой не ухаживаешь? Давайте-ка, за встречу да за здоровье, и чтобы все было хорошо...
   Может, и будет все хорошо - если я отсюда уйду, желательно безвозвратно. Эта мысль показалась отменно здравой. Я осторожно выбрался из зарослей; калитка тихо стукнула, когда я закрывал ее за собой - но на веранде ничего не услышали. Замечательно.
   И куда теперь?.. До вечера далеко, но солнце уже - на западной стороне, и свет его осязаемо тягуч. В переулке тишина, как в степи, и - ни души. Только легкий цокот собачьих когтей: большой рыжий пес бежит куда-то по делам. Здорово похож на сегодняшнего беднягу с именем индийского бога-орла... Может, это он и есть? Я сощурился - против солнца разглядеть было трудно. Да и кого разглядывать? Пятна света и тени на стертых камнях, сухая трава, голубые цветы цикория... Никакой собаки. Опять мне что-то кажется... Нужно уходить, уходить отсюда все равно куда. Главное - не останавливаться.
  
   Я кружил по городу как укушенный - без всякой цели, с каждым шагом все глубже погружаясь в невидимую трясину. Кто-то, недоступный ни взгляду, ни чутью, волок меня вперед, ухватив за шкирку, старательно ввинчивая в голову страх.
   ...Вонь, абреки, проволочная лесенка, вибрирующая в гудронной тьме. Жирные мухи над подсыхающей лужей крови. Дикий страх за Риту... И этот бестолковый фильм ужасов вместо жилища Марьи Павловны.
   Так я прошлялся до вечера, и легче мне не стало. Уже на закате я, пройдя через парк, оказался на набережной. Небо и море сияли розовым светом, под обрывом, на пляже, кто-то еще радовался жизни, кувыркался в пене прибоя. Из-под тента ближайшей забегаловки доносилось что-то про полковника, которому никто не пишет. Гуляющий народ, как обычно, под градусом, искал приключений.
   Сегодня, впрочем, слегка злее и активнее, чем обычно. И воняло - сильнее. А чему удивляться? Завтра что-нибудь еще произойдет - очередной взрыв или резня. И в конце концов каждый будет рад вцепиться в первое попавшееся горло.
   ...Мхом зарастут
   Плиты гробницы.
   О, маленькая девочка
   Со взглядом волчицы.
   Мрачное пение доносилось из-под тента пляжного кафе, смешиваясь с дивным запахом шашлыка. У Шурика Саакяна шашлык почти как в "Арго". А, кроме того, он не выносит попсы. Только добрый отечественный рок, чем старше, тем лучше.
   Я сел за пластмассовый столик и закрыл глаза. Вонь отползла, сделавшись почти неощутимой. Не нравится ей здесь, у Шурика. Невидимое пространство покачивалось под музыку мягко и плавно. Все хорошо, сказал я себе, все просто замечательно. Только вот курить хочется зверски.
   - Здравствуй, Витенька, радость моя. Что такой бледный? Головка болит?
   Я открыл глаза. Жанна Саакян участливо смотрела на меня из-под пышной, как у пуделя, челки:
   - Под шашлык что будешь?
   Я сказал:
   - Что дашь, - и добавил про сигареты и кредит:
   - Ничего нет, даже зажигалки.
   Жанна засмеялась и, махнув рукой, поплыла к стойке. Шурик, не отрываясь от мангала, крикнул:
   - Привет! - и через минуту я получил наконец вожделенный "Кэмел", а к нему еще поесть и выпить. Жанна, как выяснилось, решила, что под шашлык при больной голове лучше всего пойдет натуральная водка, и оказалась права. Водка пошла, и еще как. Именно то, что надо: надраться в одиночку под прибой и "Крематорий", чтобы дурацкое имя "Али Ахмед" уже не выговаривалось даже мысленно.
   Впрочем, в одиночку я пил недолго. Конкретно - первые полстакана, а потом ко мне за столик кто-то подсел. Я не смотрел - кто. Но этот новый сосед почему-то вообразил, что раз уж мы рядом, необходимо общаться - и провозгласил с отчаянным акцентом:
   - Я угощаю, слюшай, да!
   - Взаимно, - буркнул я, не поднимая головы.
   Жанна подлетела, какие-то емкости и тарелки поменялись на нашем столике, сосед, ударяя стаканом о стакан, объявил:
   - За дружбу народов! - и я, глотнув, чуть не задохнулся.
   В этом пойле, которое он выставил в качестве угощения, было градусов восемьдесят. Он радостно заржал, и я наконец поднял глаза.
   И снова - легкий шок, почище, чем от спиртного.
   Маленький черненький человечек с большим носом и сизым подбородком, одетый чуть-чуть лучше, чем бомж. Здравствуйте, господин Мирза Джабраилов - давно не видались!
   Ну и, спрашивается, зачем?.. Глядя, как он радуется эффекту, я попытался расшевелить чутье. Увы, от него к настоящему моменту мало что осталось. Но кое-что я все-таки расслышал. Страх.
   Ясное дело, страх! Самая популярная эмоция в нашем городке. Мы все трепещем от страха, в ледяном поту стучим зубами. Честные бизнесмены, веселые отдыхающие, музыканты с авторитетами, несокрушимый капитан Астахов, Марья Павловна...
   Стоп. Я взял стакан и залпом допил огненную воду.
   - Дружить будэм, да? - протянул Мирза, снова берясь за бутылку. - А вот оны... - короткий неопределенный жест, - не хотят оны, и точка! Сэгодня на рынке, скажешь, кто начал?
   Не дожидаясь ответа, щелчком подвинул ко мне стакан:
   - Ты пей, дарагой, пей. Я тэбя уважаю. Что ты можешь - ныкто нэ может, да? Вот Арчилу ты позавчера плохо посоветовал... Человек, понимаешь, дружить хотел. Вместе дэло дэлать! А ему - нэт, говорят! Так он взял и умер. Обиделся! Люди, оны всэ разные. Кто все тэрпит, а кто от обиды умирает сразу. Ты - из каких?.. Э, нэ слюшай, это я шучу.
   Он выпил, и я тоже. Голова больше не болела. Сознание, как пустой стакан - прозрачное и чистое. Небритая мечтательная физиономия раскачивалась перед глазами как маятник. Губы шевелились: Мирза продолжал говорить. О чем?.. Сосредоточиться и понять никак не удавалось.
   - ...Ссориться мы с ним нэ хотым. Только нэмножко разобраться хотым: что у нэго на уме, по правде он с нами или за лохов дэржит, да? А ты на нэго поглядышь и сразу все поймешь. И скажешь мне. В воскресэнье, да? Меня нэ ищи, я сам тэбя найду.
   - О'кей, - согласился я, совершенно не врубаясь.
   - Повторы, - потребовал Мирза, наклоняясь через стол.
   Я отставил подальше тарелку с шашлыком, его запах почему-то уже не казался дивным.
   - С первого раза - вряд ли. Давай по новой.
   Небритая щека дернулась: Мирза что-то процедил сквозь зубы, в глазах, как маячок в тумане, коротко блеснула злость. С какой, интересно, стати?
   - Извини, - сказал я, - если у тебя дело, то пьянка с ним плохо совмещается.
   - Ничего, совместышь, - он придвинулся еще ближе, заговорил едва слышно и - почти без акцента:
   - А иначе, дорогой, племянничков употребим. Сам знаешь, как... Тихо!
   Он молниеносным движением перехватил мою руку и - почти без усилия - прижал к столу. Секунды две мы смотрели друг другу в глаза. Я больше не пытался его ударить.
   ...Черт, что же на уме у этого Мирзы? Ну да - как он сам сказал. Правда, он-то не себя имел в виду. А кого?
   Ка-ю-мо-ва.
   Точно! Он в курсе, что я завтра буду у Каюмова. А других возможностей связаться с ним, кроме как через меня, у него почему-то нет.
   То есть, пардон: зачем связываться? Я же экстрасенс, мысли читаю. Чего проще: взять да прочитать, какие там у господина Каюмова мысли на предмет дружбы и общего дела.
   Мирза тихонько засмеялся. Медленно разжал пальцы, освобождая мое запястье. Он снова был почти спокоен. Почти не боялся.
   - Выпьем, - огненное пойло мерзко забулькало.
   Я подумал: ни за что. Но через миг стакан оказался в руке... и тут же опустел. Да какого черта? Я ничего не могу изменить. Голова не работает. Завтра будет день... ну, то есть - утро, которое чего-то там мудренее. А пока будем пить, чтобы не видеть по крайней мере эту харю.
   Хотя! Проблему с харей можно решить куда проще. Удивительно, как это я раньше не додумался. Я снял очки - и мордочка небритого хорька, маячившая перед носом, мгновенно размазалась, потерялась в тусклых цветных пятнах. Зато слышнее стал голос с ненатуральным акцентом:
   - Мнэ скрывать нэчего, да! Я - такой человек, что говору, то думаю. А вот он... Ва-а!
   Цветные пятна дернулись - голос оборвался восхищенным воплем.
   Кто-то третий подошел совсем близко. Легкий шелест, приторный запах ванили. Далекая вонь плеснулась, оживая... с чего бы это?
   - Ребятки, я с вами сяду, можно?
   Низкий протяжный голос вздрагивает, будто та, что говорит, сдерживает смех.
   - Садысь, киска, только зачем - с нами? Со мной!
   - А тебя вон зовут - из машины, видишь? Нет, я с тобой не пойду, я здесь останусь, а с тобой мы потом...
   Смех и звуки борьбы, гнусный скрежет пластмассовых ножек кресла по кафелю. В помощи явно никто не нуждается. Я, не торопясь надевать очки, на ощупь зажигаю очередную сигарету.
   Завтра утром, - весело утешает из динамиков Григорян, -
   Завтра утром мы выпьем пива,
   И к нам вернется Кондратий!..
  
   - ...Нет, это как называется? Закажи даме выпить. Хотя лучше я сама. Так, ликер у вас есть? Банановый? Ладно, за его счет!
   Волна ванили - душная, как слезоточивый газ. Я не успел сообразить, что к чему - быстрая уверенная рука выхватила у меня очки и водворила их на законное место, заодно погладив по щеке. Пальцы - горячие, будто девочка перегрелась на солнце. А лицо...
   Ага - вот и лицо. Вернее, личико. Личико сердечком, губки бантиком, тоненькие бровки домиком. Короткие прямые волосы обесцвечены до снежной белизны. В общем, куколка. Правда, глаза слегка нарушают сладкий имидж: глазки-буравчики, пронзительные, как у чекистки.
   И чего ты, милая, от меня хочешь? Передать привет господину Каюмову, большой и горячий? Да ради Бога: занимай очередь за Мирзой. Кстати, Мирза-то где? Я посмотрел вокруг, с удивлением убеждаясь, что небритый хорек исчез.
   Девочка засмеялась:
   - Ты, что, этого чурку ищешь? А зачем он? Я не на него запала, а на тебя. Ты рад?
   - Счастлив, - пробормотал я, машинально разливая по стаканам какую-то липкую жидкость.
   Вообще-то не очень красиво: ладно, сам пью в долг, а еще и шлюшек поить... Или она не шлюшка?
   Я попытался глянуть повнимательнее. В глазах зарябило от разных фенечек: перышки, кошелечки, бисерные плетенки, она была обвешана ими с ног до головы. И - черный сарафанчик из сплошной бахромы, разлетающейся в самых соблазнительных местах. Она, поставив свое кресло вплотную к моему, наклонилась вперед. Я очень хорошо разглядел высунувшийся из бахромы острый розовый сосок.
   Черт! Меня повело - к ней, она, моментально все заметив и оценив, уставилась на меня своими буравчиками, медленно облизывая губы.
   - Дурачок, чего боишься, - шепнула едва слышно.
   Взяла мою руку, потянула к себе. Бахрома распахнулась шире, грудь у нее оказалась почему-то холодной, твердой и гладкой... из пластика, что ли? И в этом - фантастический кайф.
   Безобразная Эльза, - вкрадчиво инструктировал "Крематорий", -
   Королева флирта,
   С банкой чистого спирта я спешу к тебе.
   Все, что было, прошло - значит, надо добавить...
   Девочка, не глядя, взяла стакан и, глотнув из него, поднесла к моим губам. Сладкий банановый клей - гаже не бывает. И в этом тоже кайф. Я подумал - или сказал вслух:
   - Пойдем отсюда.
  
   Сумерки, прибой, ветер. Клочья музыки тают где-то за спиной:
   Бе-зо-браз-на-я Эль-за...
   Ванильная девочка поглядывает на меня искоса - душевно обнявшись, мы плывем куда-то. Все замечательно, только вот Мирза, хорек небритый, в эту блаженную картину не вписывается. Да, представьте: никуда он, оказывается, не исчез: вьется сбоку, жужжит и хватает мою девочку за локоть. Ну, хочется ему! Девочка тянет:
   - Отвянь! - а мне приходится брать его за шкирку и, повернув спиной, отправлять в полет с ускорением.
   Девочка прыгает и хохочет в полном восторге. А я жду, когда налетят джабраиловские джигиты. Однако налетать никто не торопится. И самого Мирзы тоже больше нет. Кажется, он что-то кричит издалека, какие-то угрозы... или это не он, а Григорян из Шурикова заведения?
   - Пойдем, пойдем, - шепчет девочка, обвиваясь вокруг меня.
   Спутанная бахрома царапает ладони... с чего бы такая жесткая? Она поднимает бутылку с банановой гадостью и, запрокинув голову, ловит губами липкую струю.
   - Будешь? Конечно, будешь - пей! Пойдем, пойдем!
   Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть,
   Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть...
   ...Полная невесомость. Куда это мы направляемся, интересно? В Константинополь? А что, запросто. Вот так: с волны на волну, главное, попасть в ритм... Нет, все-таки главное - то, что никаких проблем! Никаких, кроме одной, а эту проблему мы прямо сейчас и начнем решать.
   - Ой, ты что! Какой быстрый. Тут люди...
   Она заливается смехом, но треугольное личико, светящееся в сумерках - совсем не веселое. Рот полуоткрыт, острые зубки блестят, она дышит тяжело, слегка захлебываясь. И смотрит на меня - жадно, во все глаза.
   Люди? Какие еще люди? Не вижу я никого... Да хоть бы и люди - какая разница. Я кладу руки ей на плечи, бахромчатые бретельки сарафана ползут вниз. Фенечки шуршат, мои пальцы путаются в этих дурацких шнурках и цепочках, вязнут... Девочка опять смеется, беззвучно, будто через силу. Поднимает руку с бутылкой, густая банановая струя льется по ее горлу, по кошелечкам и перышкам. Перышки - черные на белой светящейся груди. Когда, интересно, она успела снять сарафан? Или его просто не было - мне показалось, а она так и шла со мной - голая, в этих перьях, воняющих бананом и ванилью.
   В бананово-ванильном Сингапуре -
   Пуре...
   Так, у тебя осталась еще эта мерзопакостная жидкость? Замечательно - лей на меня, склеимся, как мухи на липучке. Подожди только, майку сниму. Что, ее тоже нет? Тоже показалось? Ха, мне все время что-то кажется. Понимаешь, я как бы эмпат, как бы чувствую - опасность и всякое такое... Вот именно: как бы. На самом деле - только то, что им хочется. Это они так играют. В тебя когда-нибудь играли? Да ладно, не может быть в этом никакого кайфа.
   - Может. Только в этом, в этом, в этом. Муха, когда ее жрет паук, изнывает в оргазме. И паук тоже. А если он не будет жрать мух, сдохнет от голода. Видишь, как все просто.
   Ну и что, он сдохнет когда-нибудь? Этот Али Ахмед?
   Опрокинутое небо внизу, соленая пена хлещет в лицо. Бывшая ванильная девочка жмется, облепляет со всех сторон, как медуза, вернее - паучиха. Паучиха в черных перьях, гремящих на ветру. Процесс пищеварения длится бесконечно долго и сопровождается вонью. Понять бы только, кто кого жрет. А впрочем, не все ли равно.
   - Ты мой, да? Точно, мой. Али Ахмед? Ой, да его же совсем по-другому зовут. Рувимчик, чтоб ты знал. И ты этого закомплексованного недомерка забудь. Ну, разнесет к черту поганый городок - нам-то что? Мы - ты и я... ох, ты даже не представляешь! Сожрем всех, если будет охота! Нет, Назарова, так и быть, не тронем. Все-таки в ресторане он тебя спас. И потом, он, по-моему, совсем сдулся. Как на молнию-то сил хватило. Но вышло - ничего, внушительно, да? Рувим бы тебя точно угробил... А теперь - не может! Теперь он уже ничего не сможет, никогда! Потому что ты - мой!
   Она стонет, задыхаясь. Из ее рта, сквозь мелкие зубки, тянется сладкая паутина, липнет намертво. Бананово-ванильная, разумеется. Я запрокидываю голову, пытаясь увидеть небо. Черное небо - в клыкастом проеме пещеры... оттуда, извне, врывается злой ветер, швыряет в глаза снежную пыль. Ему-то что от меня нужно? Я уже никуда не денусь отсюда. Паучиха права: кайф... Да какой, к черту, кайф?! Что со мной?..
   - Погоди! Еще чуть-чуть, и... О-ой!
   Она испуганно кричит и жмется ко мне - крылья хлопают, разбрасывая перья, а когти втыкаются мне в плечи, как гвозди. Где я, что я делаю? Паутина рвется, отдираясь вместе с кожей, снежный ветер взрывается горькими брызгами прибоя. И голоса... да, топот, голоса и радостное ржанье, все ближе - почти над головой:
   - Спокойно, ребята, это не порнуха, это любовь!
   - На песке-то не жестко?
   - Телочка вполне...
   - Так! Музыканта не трогать, он еще понадобится. А девку можете...
   Ванильная девочка визжит. Я прижимаю ее к себе, молча смотрю вверх, где неуклюже переваливаются в темноте черные громоздкие фигуры. Больше ничего я разглядеть не могу, потому что очки - сгинули.
   - Как нэ трогать? Слюшай, нэхорошо, мы так нэ дагаваривались! Я его нэ до смерти - нэмножко, чтобы знал свое мэсто, да?
   А это еще кто? Ну да, что-то же такое было - совсем недавно...
   - Назад, Мирза! - фигуры в темноте наваливаются друг на друга, размахивают руками, сопя и матерясь.
   Я смотрю на них и понимаю, что надо встать, наконец. Но, черт возьми, сообразить бы сперва, как это делается!
   Девочка, причитая, тянет за руку:
   - Бежим отсюда! - тут ее хватают и тащат.
   Я, оказывается, уже на ногах и даже при оружии - ну, при пустой бутылке из-под банановой гадости. Она тут же лопается о чью-то голову, и осколки впиваются в ладонь, а в уши - вой и хохот. Кому же это так весело? И зачем я взял чертову бутылку? Или вовсе не брал?.. Эти - черные в темноте - возятся бестолковой кучей. А в руке у меня, вместо отбитого горлышка розочкой - перо. Здоровенное перо, сломанное посредине.
   А розочка - у... Да вон у того здоровенного типа в спортивных штанах - зеленых, как знамя ислама. Он совсем близко. Даже без очков видно, как метит этой розочкой врагу в горло. Все очень просто: всаживает, проворачивает, вынимает. И Мирза, хорек небритый, хрипит и падает, плюясь кровью во все стороны.
   - Вованя, т-ты, что, спятил? Ты...
   - Я должен.
   Спокойный такой, замороженный голос. Он, понимаете, должен.
   Кто-то ржет, как в цирке, жутко довольный.
   Впрочем, что значит - кто-то? Тот самый - Рувим.
  
   Рувим, Али Ахмед. Колесница Джаггернаута. Как - безжалостное - время - давит - кости - человечьи... Черная гудронная яма, в которой тонут кошки и собаки, и я вместе с ними.
  
   - ...Мужики, да у него голова пробита.
   А, черт! Меня дергают и вертят и наконец - швыряют на груду острых камней, воняющую... нет, не ванилью - бензином, кажется. А что такое бензин? Я цепляюсь за этот вопрос, как за дребезжащую проволочку, которая вытянет меня из черной ямы... если только держаться крепче, не выпускать.
   - Михалыч, разуй глаза! Он же просто - в зюзю, и никто на него не нападал. С девкой он тут был - трахались, понятно?
   - Да вон она! Догоним?
   - Отставить! Жми на газ и в больницу.
   - Не, Михалыч, ты охренел.
   - Капитан, ты этого подонка всю дорогу выгораживаешь, а знаешь, с кем его сегодня видели?..
   Сиплый шепот:
   - С Мирзой Джабраиловым. Это после рынка-то. Чачу лакали на пару, а потом из-за девки цапнулись. Просекаешь, нет?
   Гудронная тьма трясется и грохочет. Капитан Астахов расстроенно рычит что-то нечленораздельное. Астахов? Надо сказать ему... давно уже следовало сказать что-то важное. Вспомнить бы только - что...
   Эльза.
   Безобразная Эльза, королева флирта. Паучиха, которую они могли догнать, но не стали. А теперь - поздно. Банановая розочка уже у Мирзы в горле.
  
   Зелень лета, ах, зелень лета!
   Хорошо ходить без жилета.
   Что мне шепчет куст бересклета?
   Зелень лета вернется.
   Спустя вечность или что-то около того я услышал, как в кустах бересклета щелкают птицы. Сияющий восходящий звукоряд, как в "Щелкунчике". И - вниз, и опять по новой. Это было замечательно. Я слушал их, растянувшись на траве... Пока вдруг не оказалось, что это не птицы вовсе, а - лягушки. Бурлящие рулады, никакого сияния. Но - тоже ничего. Можно лежать и слушать.
   Только лежать почему-то неудобно и жестко. Что это за трава такая? И пахнет она не травой, - хлоркой, блевотиной и какой-то еще дрянью.
   Короче, надо было встать и осмотреться, и я попробовал... Но обнаружилось, что глаза не открываются, потому что ресницы чем-то склеены, и зверски тошнит. А голова раскалывается от боли, да не только голова - все тело сведено чертовой болью, как судорогой. И еще - холодно. Смертельно холодно, как в пещере, где за клыкастым проемом - вечная ночь, ветер и снег.
   Так, о чем это я, какая пещера? В накатившей панике я попытался вспомнить... Но - поздно. Гнусная картинка мелькнула и исчезла, оставив россыпь бессмысленных звуков. Что-то про Сингапур. Ну, и черт с ней. Я стиснул зубы и взялся таки за адский труд: собирание себя из кусков.
   В конце концов я встал, посмотрел по сторонам и увидел... Ну, что я могу увидеть без очков? Размытые пятна, в основном зеленые. Кажется, стены. Справа - большое пятно света, кажется, окно. И были еще звуки и запахи, кажется, знакомые... Точно!
   Паника вернулась - я, не соображая, шагнул вперед и тут же налетел на какую-то мебель, которая с треском поехала по полу. Что-то упало с нее, звякнуло... Это были мои очки - и они не разбились. Я отыскал их на полу, надел и посмотрел вокруг. Так и есть, я действительно в "люксе" пятого отделения милиции. Ну, в помещении для тех задержанных, которых зачем-то надо изолировать от остальных.
   "Люкс" - каморка три на полтора метра, с половиной окна, закрашенного белой краской, и облезлым топчаном. И с умывальником, над которым имелся даже осколок зеркала, вмурованный в стену. Как-то мне пришлось провести здесь сутки, не самые лучшие в моей жизни. Но - с какой стати сейчас? Да еще - в чем мать родила. Ну да, поэтому и холодно. Я осторожно подошел к умывальнику и заглянул в зеркало, совсем не уверенный в том, что увижу в нем именно себя.
   Да уж, хотелось бы надеяться, что эта опухшая разбитая рожа - не моя. Должно быть, имела место пьянка, а потом драка. Ну, и менты еще добавили, они, родимые, без этого не могут. А ничего не помню потому, что - по голове стукнули. В который раз и по тому же месту.
   Плюс ко всему еще правая ладонь изрезана вдрызг. Работать-то теперь как? К Каюмову сегодня... Ха, к Каюмову! Выйти бы отсюда. Я отвернул до упора кран - трубы, до сих пор мирно квакавшие, завыли по-волчьи, - и начал отмываться. Нет, не только для того, чтобы привести сознание в порядок. Просто я был заляпан кровью и еще какой-то дрянью вроде сиропа. Джинсы и майка, валявшиеся на стуле, - примерно в таком же состоянии. Мерзкий запах банана и ванили, от которого стошнит и не с бодуна.
   Я вылил на себя, наверно, тонну ржавой воды, но так и не смог избавиться от этого запаха. А, главное, не смог ничего вспомнить. Последняя картинка - разгромленный рынок в солнечном блеске, рыжий иероглиф, жужжащие мухи... и облегчение оттого, что Рита жива.
   Когда это было - сегодня, вчера или неделю назад?.. Морщась, я натянул на себя вонючие тряпки. Обшарил карманы джинсов - ни намека на сигареты. Тут загремел замок на двери "люкса", и капитан Астахов, входя, буркнул:
   - Живой, уже хорошо.
   Я вздрогнул и обернулся. Участковый с отчетливым отвращением посмотрел на меня, потом - на залитый водой пол. Уселся верхом на стул и потребовал:
   - Давай, выкладывай в темпе.
   Опять ему нужны были от меня какие-то сведения. И опять я ничем не мог ему помочь. Я отвернулся к стене. Разводы на ее зеленой поверхности здорово смахивали на растрепанных ведьм, плывущих друг за другом по кругу. Шабаш на Лысой горе.
   - Слушай, я ведь за шкирку тебя вытаскивать не собираюсь, - проговорил Астахов неторопливо, скрипучим от напряжения голосом, - загремишь по полной программе. Ты этого хочешь?
   Голос сорвался в хрип - участковый едва сдерживал желание врезать мне по шее. И был бы прав. Я спросил, не глядя:
   - Где вы меня подобрали?
   - Вот именно, - Астахов стукнул кулаком по спинке стула, - подобрали! На пляже, в непотребном виде и в полной отключке. Нравится, нет?.. Да хрен бы с тобой! Хочешь устраивать с девками стриптиз при народе - давай! Богема, понимаешь, мать твою! Но если... если ты и впрямь вляпался в это дерьмо...
   Он осекся. Я снова посмотрел на него:
   - В какое?
   - Не знаешь? - он глянул на меня в упор. - Да и я не верю. Но кто-то тебя очень круто подставляет. А ты, как паршивый щенок, суешься во все дырки!
   Он сверлил меня злыми глазами. Я понимал, что должен хоть что-нибудь сказать - но что?.. Ну, разве - про абреков на КТЗ? Ага, и про стенки раздвижные, а заодно - про вонь, которая меня чуть не прикончила.
   Наш участковый, насколько я его знаю, фэнтези не увлекается.
   - Короче, так, - заговорил Астахов, - напряги мозги и вникни. Место тебе - в СИЗО, да он, на твое счастье, рухнул. Поэтому давай расписывайся вот тут. И - домой. И оттуда ни шагу! Тебе ведь уже говорили, нет? А лучше... лучше - не домой, а куда-нибудь, где есть телефон. И чтоб я этот телефон знал! Понятно?
  
   Спустя минуту мы с Астаховым, покинув "люкс", дошли пустыми коридорами до служебного хода. Он распахнул дверь - за ней была улица - и сделал мне знак: ступай, мол. Я не нашел других слов, кроме "спасибо".
   Шагнул через порог и, щурясь от света, глубоко вдохнул воздух, нереально чистый. На воле было, оказывается, утро - совсем раннее. Небо уже сияло над горами, и город потихоньку оживал. Редкие прохожие шли по своим делам. Проплыл полупустой троллейбус. На ступенях памятника десантникам расположилась тетка с двумя здоровенными охапками роз.
   Я остановился, глядя на розы. Тетка, смерив меня сердитым взором, взмахнула рукой. Мне почему-то вдруг померещилось, что в руке у нее - нож... с какой стати?
   А розы были что надо. Черно-багровые, алые, розовые, желтые как мед, белые - эдакий могучий оркестр. Вот, закупить бы разом оба снопа - и к Рите. Да почему нет? Заехать домой, переодеться, взять деньги, и... Все это можно сделать очень быстро, если, конечно, злой рок не вмешается.
   И сразу стало легче дышать.
  
  
   6
  
   Раскаленный камень и мягкий асфальт. Розы, пахнущие тягуче и приторно, как перестоявшееся варенье. Розовая аллея - вдоль высокого парапета, и за ним, внизу - белый песок, разнокалиберные ноги-руки-спины, яркие пятна зонтов и купальников, сверканье воды, брызги, волны, вопли, - народ радовался жизни отчаянно, как перед концом света. Хотя - что значит "как"! Эта самая вонь - вполне эсхатологическая... я правильно выражаюсь? Народ, понятно, вони не чувствовал - но ему зато прочитали Нострадамуса, объяснили, что к чему и, дабы прорицатель не опозорился, взялись устраивать репетиции то тут, то там. Вот интересно, успеет что-нибудь перемениться в моих отношениях с Ритой до того, как репетиция начнется у нас?
   Да, да: мне хотелось думать только об этом. О Рите. А всю эту чертову мафию с мистикой, все эти приключения смотать бы в клубок и - в космос! Нет, я разве что. Приключения - вещь замечательная... кто-то об этом говорил совсем недавно. Паня, кажется? Вот ведь оптимист. Может, когда-нибудь и я пойму, как мне повезло. В общем-то, так обычно и бывает: когда чего-то очень сильно хочется, тебе суют нечто совершенно другое и удивляются, почему ты не прыгаешь от радости...
   Я сел на парапет и закурил, медленно обводя глазами пляж. Разглядеть кого-то конкретного в этом мельканье - абсолютно без шансов. Подумав так, я тут же увидел Риту.
   Она выходила из воды. Неторопливо и невесомо, с этой фантастической грацией - скользя и взмахивая руками, когда очередная волна набрасывалась на нее, погружая в пену и брызги... То есть, конечно - слегка неуклюже, как любая особа дамского пола, вылезающая из пены, подобно Киприде - при волнении в три балла; боюсь, что и сама Киприда тоже. Но в том-то и дело, что Рита, в отличие от прочих дам и вообще - в отличие от всех, Рита - это всегда гармония. Все в ней, все, что - она, безошибочно ложится в тональность и звучит совершенно неотразимо. Сирена. Дудочка крысолова. Банально, да? Может быть - только я, знаете, до нее никогда не встречал никого подобного. Диссонансы по жизни - обычное дело, норма; а она...
   В общем, я смотрел, как она идет по горячему песку, мимо валяющихся, прыгающих, жующих, - садится на полотенце, откидывает назад голову, обрушивая за спину поток мокрых волос... и ждал, когда она почувствует мой взгляд и обернется. Хотя с чего ей оборачиваться? Зачем я ей нужен? Там, в ресторане... ну, там было просто - шампанское.
   Врешь, гад, сказал я себе. И там было не просто, и сейчас тоже. Если ты к ней сейчас подойдешь, нечего прибедняться - она обрадуется! Я смял окурок, встал и спрыгнул с парапета - вниз, на песок.
   Стенка эта - метра два высотой, и под ней, естественно, валялись разные граждане, коих я очень удачно не покалечил. За что и получил от какой-то возмущенной дамы полную правду-мать. Рита услышала крик - и обернулась.
   Ее глаза, зеленые с золотом, как у рыси, слегка расширились и потеплели... Обрадовалась! Я подошел, ругая себя за то, что побоялся таки притащить розы. Надо было... Она, высоко подняв голову, неторопливо закалывала волосы, которые, как всегда, тут же начали борьбу за свободу.
   - Виктор? Ищешь кого-то?
   Разумеется, она прекрасно знала - кого. Такие вещи даже до первоклассниц сразу доходят, притом, что Рита - отнюдь не первоклассница... хотя и не из этих, уверенных в себе до поросячьего визга. Я спросил:
   - Как насчет погулять по окрестностям?
   - Сейчас? - она улыбнулась, с сомнением посмотрела по сторонам - я подумал, что не иначе ее подружка где-то поблизости, - и тряхнула головой:
   - А, пошли.
   Встала, попробовала еще раз убрать волосы - без всякого успеха, потом достала из пляжной сумки темно-зеленый прозрачный платок, обернула вокруг талии на манер саронга.
   - Ну, я готова. Куда поведешь? Ты... - и вдруг, запнувшись, рассмеялась:
   - Ох, Витя, ты меня прости. Ты - такой вежливый мальчик, а ведь мы на брудершафт еще не пили.
   - Так пойдем и выпьем, - сказал я.
   - Поздно! Тем более - наверняка опять влипнем во что-нибудь... - она вздохнула. Перебросила сумку через плечо, и мы неторопливо двинулись вдоль прибоя.
   - Совестно мне, Витя, смотреть на твои боевые раны. Но все еще не так плохо кончилось. Ты знаешь, был момент, когда я не сомневалась, что тебя убили.
   В ответ на это следовало выдать какую-нибудь дурацкую хохму - но я зачем-то спросил:
   - Почему ты уехала с Каюмовым?
   - Что?.. Ну, знаешь! Я и так вела себя по-свински. Кстати, эти трое, они все-таки не имеют к нему отношения. Он сказал... Ох, давай не будем об этом, ладно? А какая была молния!..
   Она вдруг стала серьезной. Взглянула на меня искоса:
   - Ты, пожалуй, прав. Опасное место этот ваш городок. Вчера был такой ужас... Да ведь Никита с Левушкой тебе наверняка все рассказали?
   - И что - уедешь теперь?
   - И не подумаю. Лида, кстати, зовет меня насовсем здесь остаться. Что скажешь?
   - Лида?..
   Я засвистел, растерянно пытаясь поймать мелькнувший было обрывок вчерашнего дня. Пляж вопил, море сверкало грудой битого стекла. Кажется, похмельный синдром, притихший было, когда я увидел ее, опять вернулся. И ничего странного... попробуй-ка, порадуйся жизни с этой дырой в памяти, из которой несет ржавчиной и гудроном!
   - А тебе очень хочется, чтобы я уехала?
   Очень, едва не брякнул я, но вовремя осекся. Она спросила, улыбаясь и насмешливо щуря глаза, а на самом деле - всерьез. И я сказал:
   - Ну, я ведь помню твой адрес.
   - Правда? Что, еще с тех пор?.. Удивительно.
   Легкие пальцы быстро погладили меня по руке. И - снова неожиданный вопрос:
   - Здесь есть поблизости сталинская резиденция?
   Я ответил не сразу. Вопрос, вообще-то, был не такой уж неожиданный. Это я просто слегка расслабился и забыл, что Аркадий Андреевич - человек милый и порядочный и эти трое отношения к нему не имеют.
   И замечательно. Я кивнул в сторону горизонта:
   - Вон там. Отсюда, правда, не видно. Заповедное местечко, называется Татарский мыс.
   - Да? А мне говорили...
   - Ага, Татарский мыс, а на нем "Красная волна". А в ней - господин Каюмов, - я перевел взгляд на Риту:
   - Сегодня я его там увижу и передам, если хочешь, от тебя привет.
   Она собралась было рассердиться, но передумала.
   - Увидишь его там?..
   - Ну да, это моя работа. Развлекать публику, в том числе и крестных отцов.
   - Что?..
   Вот - слово и сказано. Лучше поздно, чем никогда.
   - Крестный отец значит бандит, я не ошиблась?
   - Не ошиблась.
   - Чушь, - она тряхнула головой, - бандиты такими не бывают.
   И, морщась от возмущения, выдала горячую речь:
   - Он интеллигентный человек! Если бы ты слышал, как он нам рассказывал вчера про город! Про вашу Геспериду античную... Какие у него были глаза, знаешь? Ух, как это по-обывательски! Чуть что - сразу бандит! И ты...
   Слегка сбавив тон, она спросила:
   - Ты, может быть, тоже бандит?
   Я не ответил. Она сердито фыркнула:
   - Ну какое там! Ты... - глянула на меня в упор своими рысьими глазами, - ты... Ты - райская птица.
   Последние слова - шепотом. Это она вдруг испугалась, что я обижусь. Да ладно! Пусть обзывает как хочет. Я смотрел на нее, чувствуя, как начинаю улыбаться. Абстиненция отползла. Да в самом деле - плевать мне на Каюмова! И на провалы в памяти, и на что там еще. Главное, что Рита - здесь, и ей на меня не плевать, значит, будем радоваться жизни.
  
   - ...И не следует забывать, что общее переохлаждение организма наступает после пребывания в морской воде при температуре...
   Это мы дошли до спасательной вышки. За ней уже не было пляжа, а была крутая скалистая горка и на ней - стена, тоскующая о побелке с советских времен, с памятными надписями типа "fuck you, crazy" и "козлы московские". Рита глянула на стену с интересом.
   - Туда и полезем?
   - Ага, - я подал ей руку, - это у нас памятник старины. Не Гесперида, конечно, но тоже кое-что.
   И мы поднялись к белому домику над обрывом, который был хоть и помоложе Геспериды, но окаменелостей в нем хватало - более чем. Точнее, одеревенелостей. Бывшие шкафы и тумбочки, целые и по частям, а также доски и прочий столярный товар, вкупе со штабелями планшетов и батареями банок из-под нитроэмали с намертво вмурованными в них кистями и палками. Все это великолепие, сияя в солнечных лучах, загромождало двор и маленькую терраску, из-за которой доносились усердный стук и пение, фальшивое до зубной боли:
   - Либе, либе, аморе, аморе,
   Либе, либе - любовь.
   Рита посмотрела на меня вопросительно, я сказал:
   - Павел Иванович, - вслед за чем пение прервалось, и Павел Иванович явился во плоти - с молотком и гвоздодером, чинный и трезвый как хрусталь.
   - Ри-ита! - он радостно всплеснул руками, едва не выронив инструмент.
   Я малость оторопел. Это что же выходит - их и знакомить не надо?
   - Вот так хорошо, вот так подарок!.. Ты, Витюша, что себе думаешь, - совсем другим тоном - ко мне, - ведешь гостя, понимаешь - даму... А чем угощать? Угощать чем? Самогоном?
   Рита засмеялась:
   - Дама нисколько против самогона не возражает... А как ваша нога?
   - Нога? - Павел Иванович тут же согнулся и ухватился за коленку. - Вот, видишь... Да заживет! - и, раздумав прикидываться больным, устремился вперед - за угол.
   Там было почище, и вид на море открывался не хуже, чем в "Арго". Рита даже остановилась.
   - Ох, как здорово...
   И я невольно поглядел на Панину терраску ее глазами.
   В самом деле - здорово. Море и солнце. На первый взгляд - только море и солнце, острая свежесть, от которой перехватывает дыхание. Потом в зыбком воздухе, дрожащем как мираж, проявились перила и резные столбики, пестрая клеенка на столе, скамейки из тоненьких реечек. Морской ветер гонит по полу свежие стружки, треплет газету, прикрывающую от солнца трехлитровую банку с прозрачной жидкостью...
   - Усаживайтесь, ребятки, я сейчас, - Павел Иванович положил инструмент, смахнул со стола стружки и торопливо нырнул в низкую дверь.
   - Вот это она самая и есть? - Рита слегка сморщила нос, приподнимая газету.
   - Ага. Желаешь приложиться?
   Она посмотрела на меня:
   - Витя, а ты случайно не алкаш?
   Я не стал возражать:
   - Еще какой. Все лабухи этим грешат, ты разве не в курсе?
   - В курсе, - она вздохнула, - моя мама именно так и считает... Только ты, Витя, больше при мне этого гнусного слова "лабух" не произноси. Я его терпеть не могу.
   - Я тоже.
   Она улыбнулась и взяла меня за руку.
   Я, точно как в "Арго", едва успел представить себе, как сейчас ее поцелую... И тут появился Павел Иванович.
   Вот, черт возьми, борец за нравственность!
   - Как знал! - он радостно водрузил на стол миску, полную желтой черешни. - От Лиды волок... Это вам закуска к самогонке.
   Рита шагнула назад и села на скамейку. Мне очень захотелось сказать Пане какую-нибудь гадость, но я сдержался. Подумал, глядя, как он любовно ухватывает банку: раз уж ты так, драгоценный Павел Иванович, то - никаких душевных посиделок. Допрос третьей степени! Понятно, я не такой мастер, как Левушка, да ладно, попробую.
   И я забрал у него банку:
   - Погоди, давай поговорим на трезвую голову.
   Паня демонстративно потянул носом:
   - Это у тебя - трезвая голова?
   - У тебя. Рассказывай.
   Он тут же кинулся вербовать союзника:
   - Видали, Риточка? Вот как с ним связываться! Собрались люди тихо посидеть, пообщаться... Ну, что тебе рассказать, что?
   - Для начала про вчерашний день.
   - А, про вчерашний день? Давай! Пошел я на рынок за инструментом...
   - Стоп.
   - Что еще?
   - Не темни, ладно?
   Он хлопнул по столу ладонью - рассердился, кажется.
   - Так-таки и не темнить? Так-таки и чистую правду?.. Вот, Рита! Знаете, как называется человек, которому не соврешь? Бич Божий!
   И ткнул в меня пальцем. Рита промолчала. Ей было не очень-то понятно, с чего это он так нервничает.
   - Ладно, правду так правду. А то ты сам не знаешь, что в городе у нас неладно! Вчера шепнули мне... неважно, кто - скажем, заказчик один, мало ли у меня заказчиков... Будто на рынке что-то затевается. Я и пошел на всякий случай. А там! Народ бегает, кровища... Я гляжу - Никита. Потом и Риточку увидел. А рядом, Витюша - Мишки Кузнецова сын... Стоит, понимаешь, улыбается. А я-то знаю этого пацана: когда он так улыбается... ну, ты ведь его тоже знаешь. Ну, я и...
   - Прилавок на себя опрокинули?! - ахнула, не выдержав, Рита.
   - Да что вы! - Павел Иванович взмахнул руками. - На себя - это я не хотел, это случайно вышло. Ну, да нет худа без добра. Зато в гости сходили, с хорошими людьми познакомились... Мне ведь ногу-то отдавило, - он снова обратился ко мне, - до дома бы нипочем не дошел. Ну, мы и подались все вместе к Лиде с Колей... Во-от, Левка меня вчера тоже таким иезуитским взглядом буравил! Что тебе не так?
   - Витя, ты меня нарочно запугиваешь? - тихо спросила Рита.
   Я потер висок. В нем пульсировала тяжелая боль, все отчетливее. Да еще самогонка эта. Она пахла почему-то формалином. Как белые цветы...
   - Что у тебя с рукой?
   Я, вздрогнув, машинально убрал ладони под стол.
   - Это ведь не в ресторане? Нет?
   - Нет. Это...
   Формалин, банан с ванилью. Чушь какая-то. Я посмотрел на свою порезанную ладонь. Это не в ресторане, это - на пляже.
   Рита молчала и смотрела на меня. И Павел Иванович. Спрятаться бы от них... хотя бы на минуту. Я встал. Дверь - где-то рядом, но из-за солнца ничего не видно. Так, спокойно - вот она. Не забыть наклониться, притолока низкая. Спокойно, спокойно...
  
   В маленькой комнате, заваленной хламом, висел вечный пыльный полумрак. Самое то, что надо. Я снял очки, зажмурился и уткнулся лицом в стену, тупо слушая, как грохочет летящий на меня поезд. Здоровенный, ржаво-черный, в туче гудронного дыма, с вытаращенным желтым глазом во лбу.
   Вчерашний день.
  
   Скрипнула дверь. Она вошла. Слышишь, идиот, это она вошла! Давай, отлипай от стены - и желательно не с перекошенной рожей, хватит уже ее пугать...
   - Витя?
   Я обернулся. Дурацкий локомотив ревел, изрыгая дым, и я по-прежнему стоял на рельсах, и... черт возьми, это - моя проблема! Рита здесь при чем? Какой-то сволочи в кайф, чтобы мы пропадали вместе?
   Она остановилась посреди комнаты, посмотрела по сторонам.
   - Ты что здесь делаешь, куришь?
   Ксилофонный голос - такой беспечный. Я сказал:
   - Нет. Искал тебе подарок.
   - Правда? Нашел?
   - Сейчас, - я подошел к столу, выдвинул подряд все ящики.
   Искомая вещь обнаружилась в нижнем. Деревянный уродец с ухмыляющейся косоглазой харей и кольцом в загривке - брелок. Когда-то я таскал его с собой в качестве талисмана. Когда-то... Были ведь на свете эти сказочные времена - мама жива, и Назаров на месте, и никакой вони.
   - Спасибо, - она взяла брелок и, вот молодец, не стала больше ничего говорить.
   Мы вернулись на террасу. Павел Иванович грустно вертел в руках пустой стакан. Я сел рядом с ним.
   - Еще два вопроса, и все. Знаешь кого-нибудь по имени Рувим?
   Он покосился на меня и аккуратно поставил стакан на стол. Отвечать ему очень не хотелось. Но все-таки ответил:
   - Я весь город знаю. Дело ведь не в имени. Бывает, кого-то вот так зовут, а поскребешь - эдак...
   - Насчет Рувима - что?
   Паня раздраженно фыркнул:
   - Ладно, был такой! Был. Паршивец и пакостник. И ничего я больше не знаю, а ты, Витя, не занимался бы ерундой, а ехал бы лучше в Москву. Ему ведь учиться надо, - расстроенно объяснил Рите, - вы понимаете?
   И потянулся к стакану.
   Ну, нет! Я вскочил, схватил его драгоценную банку - и шагнул к перилам:
   - Гляди, Павел Иванович, сейчас твоя аквавита будет в море вместе с тарой!
   Солнце вспыхнуло в жидкости, плеснувшейся через край. Павел Иванович испуганно подался вперед, Рита вскрикнула:
   - Не смей!
   Я поставил банку на перила, слегка придерживая.
   - Ну, чего ты от меня хочешь? - заговорил Паня быстро и жалобно. - Я - старый, живу сам по себе, что я могу?
   - Кое-что можешь, - я перевел дыхание, чтобы голос не дрожал, - например, взять и смыться. Двое уже так и сделали, а ты что сидишь?
   - Ви-тя, - укоризненно ахнул Павел Иванович; бросил короткий взгляд на Риту, - при девочке...
   - Ничего, ей полезно. Ей-то как раз надо бы смыться - да не хочет. Слушай, ты сказал, что с городом неладно... а ты знаешь - до какой степени?
   Павел Иванович снова глянул на Риту, потом на банку с самогонкой, потом - на меня. Круглое лицо его погасло. Он ответил тихо и виновато:
   - Знаю.
   Он так это сказал, что у меня моментально пересохло горло. Понимаете, я ведь еще надеялся, что все это лажа. Да! После вчерашнего - еще надеялся, что это какая-то глобальная лажа!
   Или... или, по крайней мере - моя проблема. Только моя, не города.
   Попытки, наверно, с третьей мне удалось выдавить:
   - И... что?
   - Да не сработает оно, Витюша. Бахвальство, пустая игра.
   - Что не сработает? Чья игра? Ты можешь сказать?
   - Не могу.
   Павел Иванович встал, подошел к перилам, тяжело оперся о них, глядя на море.
   - Не спрашивай ты меня. Я обещал... Ивану обещал, да не здесь, а там. Эх, Иван!.. - он плюнул с досадой.
   Обернулся ко мне, цепко ухватил за плечо. Заговорил настойчиво, будто гипнотизируя:
   - Ты отсюда уезжай. Бери девочку - и в Москву! Тебе бы раньше уехать. Я все надеялся: проживешь как-нибудь, отсидишься... Да бесполезно. Он тебя погубит, даже если ни во что больше не будешь соваться. А ведь ты - будешь, верно? Дурак я старый, зачем пообещал!
   И отвернулся. Я спросил:
   - "Он" - это ведь не Назаров?
   - Да Господь с тобой.
   - Ага, ясно. Тогда послушай... Теперь меня послушай. Эта штука, которая на КТЗ - она, может, и не сработает как задумано, но город разнесет запросто. Понимаешь? Я вчера там был.
   Я хотел добавить еще про Али Ахмеда, но слова опять перестали выговариваться. Павел Иванович удрученно кивнул:
   - Хоть и так, Витюша - все без толку! Ты - себя только угробишь. А я... Был когда-то Павел Савранский! А нынче вон даже рыжего, и то...
   Честно, я не очень понял, что он сказал. И рука у меня дрогнула вовсе не от его слов, а просто потому, что - колотило, да и забыл я про эту несчастную банку... В общем - рука дрогнула, банка сорвалась с перил и...
   И разбилась, конечно. Правда, не сразу. Понимаете, когда Паня, горестно ахнув, бросился ее ловить, она вдруг подскочила вверх! Неуверенно покачалась в воздухе - будто выбирая, к кому из нас прыгнуть в руки, - и только после этого грянулась об пол.
   Взметнулся фонтан самогона пополам со стеклом, нас обдало сивушными брызгами. Паня, склонив голову, скорбно уставился на осколки. А меня вдруг разобрал смех - да такой, что пришлось ухватиться за перила.
   Стыдно сказать, это была самая что ни на есть пошлая истерика. Паня, быстро сориентировавшись, сунул мне в зубы стакан:
   - Пей давай! Вода, не водка... ну, ты что?
   Стекла моих очков были почему-то в потеках, как от дождя, и Панина сокрушенная физиономия расплывалась перед глазами. Я выговорил, давясь смехом:
   - Савранский, да? И хатка под алычой твоя? Ну, атаман - привет! Что ж ты над собакой-то издеваешься?
   Мне казалось - вот она, истина высшего порядка. Теперь мне все известно! Паня замахал руками, прерывая мою пургу:
   - Витька, не гневи Бога! Это Рувимка рыжего пристегнул, чтоб ему!..
   - Да? И вот это - тоже он? - я глянул на самогонную лужу. - Или все-таки ты?
   Павел Иванович отступил на шаг и протянул, наконец-то по-настоящему удивившись:
   - Бе-естолочь!.. - голос упал до шепота. - Это ты, выходит... совсем своих сил не знаешь? Ну, Иван! Ну, Иван!
   Отвернулся и погрозил кулаком горизонту.
  

* * *

  
   Минут примерно через двадцать Рита и я спустились с горки, миновали пляж и вошли в клуб. Там был телефон. Ну, и еще - рояль, с которым я уже сто лет не встречался, и теперь, может быть... Ладно, это - дурь, а вот телефон требовался срочно.
   Рита молчала. Можно представить, чего ей это стоило. Она вертела на пальце мой брелок, а я смотрел то на него, то на ее профиль в солнечном золоте веснушек - и ни о чем не думал.
   Ни о чем.
   А какой смысл думать? Задача, конечно, задана, и условия примерно известны... такие, что лучше уж сразу закрыть крышку и не мучить клавиши.
   Итак. Некий шизофреник по имени Рувим (он же Али Ахмед, если не врет Безобразная Эльза, а, может, и Каюмов - тоже он) задумал какую-то крупную пакость для человечества. В масштабах нашего городка вполне осуществимую. Это первое и самое важное.
   Второе. У этого типа со мной какие-то счеты. Возможно, из-за того, что я, оказывается - почти такой же крутой, как Назаров. Тот швыряется молниями, я двигаю стенки. Да, и банки еще. И сволочей, подосланных Каюмовым.
   Ну, и третье. Вчера исчезла Марья Павловна, и в ее доме окопался этот тип. И после того, как я там побывал, я на весь остаток дня превратился в зомби.
   Вот так. Здорово, да? И это еще не все, еще - Мирза, которого убили (может, показалось все-таки? Да нет, куда там!), и ванильная девочка, и черные перья, и вольный атаман Савранский, и...
   И Рита.
  
   Я открыл перед ней тяжелые двери, и через вестибюль, освещенный лихорадочными огнями торговых точек, через темный зрительный зал и лабиринт подсобок, забитых тюками и коробками, мы попали в царство прошлого, обойденное арендой. Здесь доживал свой век старый клубный инвентарь. Облезлые трибуны и стулья, гипсовая статуя кудрявого мальчика Вовочки, мой рояль, сгорбившийся в углу как больной мамонт. И телефон - такой же древний, как все остальное, но в рабочем состоянии.
   Рита, оглядевшись, сказала жалобно:
   - Как-то тут холодно.
   Да уж, ей в этом музейном запаснике было совсем не место. Я достал из стенного шкафа продранный черный ватник.
   - Вот. Ты не смотри на дырки, он чистый.
   - Спасибо, - она, закутавшись в зековское одеяние, села возле рояля, погладила крышку в пятнах и трещинах.
   - Витя, на нем играть можно?
   - А то. Вот сейчас, если захочешь, и поиграем.
   - Захочу.
   Она смотрела на меня прямо и очень внимательно. Почти без страха. Ей было меня главным образом жалко... Ну, понятно: забавный мальчик оказался монстром и, кажется, сам этому не рад. Едва ли теперь ее потянет со мной целоваться.
   Да к черту, пусть думает что хочет, лишь бы вытащить ее из этого дурдома!
  
   Трубку на сей раз взяла Лида - и, узнав, что вчерашняя гостья просится пожить у нее на квартире, бурно обрадовалась:
   - Ой, Витя, да я и сама вчера думала, зачем ей та "Жемчужина", когда у меня в хате столько места! А знаешь, она Леве нашему та-ак понравилась!
   Я не успел отреагировать - Левушка, перехвативший у матери трубку, невозмутимо поинтересовался:
   - Что, уже кинжал точишь? - и, сменив тон:
   - Насчет милиции мог бы и предупредить.
   - Заходили?
   - Астахов звонил. Ты, брат, кажется, влип по самые ушки. Короче, хватай такси и гони со своей Гретхен сюда - будем думать, как выбираться.
   - Не выйдет. Такси возьмешь ты. "Жемчужина", четвертый корпус. Как можно скорее.
   Левушка хмыкнул и замолчал секунд на тридцать - переваривал информацию. Наконец, проговорил тихо и вкрадчиво, не спрашивая, а констатируя факт:
   - Ты, значит, у нас теперь камикадзе. Японская кровь заговорила.
   - Ага, - сказал я, - все, Левка, жду, - и повесил трубку.
   Рита встала и, придерживая на плечах ватник, подошла к окну. Пока я звонил на вокзал (билетов на сегодня, разумеется, нет, и на завтра тоже, впрочем, за час до поезда, может, и будут), она молча разглядывала сирень и азалии за пыльным стеклом. Никакого негодования, возмущенных вопросов типа: "Кто дал тебе право лезть в мою жизнь". Страх - да, страха стало побольше. Кого она боялась - меня? Или просто дошло наконец, что все всерьез? Или... А, ладно, будем считать, что сейчас это неважно.
   - Если выйдет сегодня - уезжай сегодня, хорошо?
   Она, не оборачиваясь:
   - А Татьяна? Ты про нее совсем забыл?
   - На Татьяну им наплевать.
   - Да-а? - опять таки она не стала спрашивать, кому это им. - Ты, кажется, сказал, что весь город погибнет?
   - Не погибнет.
   Я услышал свой голос как чужой - уверенный до тошноты. Не погибнет - как же! Кто помешает, интересно? Я, что ли? Героически ворвусь в стан врага, и... и там меня тут же, как вчера, подцепят на крючок!
   А в поезде теракт или просто несчастный случай - это же милое дело...
   Хватит! Не думать. Не думать, и все. Я подошел к роялю, поднял крышку.
   - Что тебе сыграть?
   Она обернулась от окна.
   - Свое. Ты ведь импровизатор? Левушка сказал...
   Ага, представляю, что он мог ей сказать по доброте душевной. Впрочем, у Левки о моей музыке действительно слишком высокое мнение. Если б я ему поверил, давно б уже скончался на лаврах.
   ...Интересно, какую музыку может родить монстр? Терминатор, скажем. Понятно, ту самую инфернальную вонь! Берем ржавую болванку, в гудрон окунаем... Ну, нет. С чего я взял, что она считает меня монстром? Да вообще - что я все это могу, двигать стенки и прочее! Паня сказал? Ха, да вот сейчас возьму и проверю! Нет, не сейчас - потом. Когда она уедет...
   Ладно, пусть даже могу. Или - научусь. Это же не плохо, это хорошо. И что касается крючка... На заводе-то меня не подцепили! Ведь он знал, этот Рувим, что я там. Но и я знал, где нахожусь - в стане врага, а Марья Павловна вроде как друг, вот и... Вывод: не расслабляться, тогда, может, и проскочим.
   Может, еще будет у нас нормальная музыка, без всякой вони.
  
   Пора. Левка сейчас приедет. Я бросил играть и посмотрел на Риту.
   Понравилось, нет? Непонятно. Удивление... А страх исчез совсем! Почему, спрашивается? Все-таки не верит или что-то задумала?
   Я достал сигареты - машинально; уже чиркнув зажигалкой, спросил:
   - Можно?
   - И мне тоже.
   Она отважно вдохнула дым, и я подумал, давя тревогу: ладно, будем надеяться, что от Левки ей не сбежать.
  
  
   7
  
   Черный "крайслер" явился ровно в четырнадцать ноль-ноль. Как и было обещано. Я едва успел проводить Риту и Левушку.
   Впрочем, еще - успел проверить. Сел на лавочку, положил рядом сигаретную пачку и минут несколько сверлил ее взглядом, представляя, как она сейчас взлетит или подпрыгнет, или хоть шевельнется. А когда ничего этого не случилось - облегченно перевел дыхание. К черту, не нужен мне ваш телекинез! Я - простой эмпат и еще этот... лексика Ивана Ивановича... ага: синестетик! Слушаем цвета, нюхаем звуки. А чтоб предметы бровями двигать...
   Это уж пусть они - небожители. Назаров с Марьей Павловной и какой-то Рувим, паршивец и пакостник. А теперь вот выяснилось, что еще и Паня.
   Впрочем, Паня вряд ли небожитель. Всего-то - вольный атаман Павел Савранский. Принимал в наших диких краях государя императора Александра Павловича, целовал ручки великой княгине. А когда надоело, переквалифицировался в домашнего философа и столяра - золотые руки. Простенько так.
   А Вера, скажем, Феоктистовна - она кто? А другие тихие жители нашего тихого городка? Почему я никогда об этом не задумывался?
   Да о чем я вообще-то задумывался! Лишь бы не дергали, дали спокойно на рояле играть...
   Ну, так и что? Павел Савранский хочет мастерить мебель, я хочу играть на рояле! Где криминал?!
   Я вскочил, сунул в карман свой мятый "Кэмел" - и обернулся, услышав бархатный автомобильный гудок.
  
   "Крайслер" среди машин - как дельфин среди рыб. Он не подъехал, а бесшумно подлетел, и черный окрас его переливался благородными оттенками. А внутри - вот замечательно - Штейнмец Роман Борисович! Приятель господина Каюмова, которого бедняга Мирза, получивший от него по роже, обозвал дедушкой. А какой он дедушка, лет сорок пять максимум. И Рита, пожалуй, зря его не полюбила. Нет, у него вполне может быть масса недостатков, но все это - ерунда, а главное то, что он не воняет.
   Не воняет! Когда он, выпрыгнув из машины, радостно замахал руками, я снова в этом убедился. Нет, в буквальном-то смысле мы с ним воняли оба: он - одеколоном от Кензо, я - Паниной самогонкой. Почуяв аромат, господин Штейнмец задрал брови и воззрился на меня с веселым удивлением. Но от вопросов благородно воздержался.
   У него и так нашлось о чем потрепаться: новости шоу-бизнеса, в сфере коего он, оказывается, трудился, полились рекой и текли всю дорогу, не раздражая, а странным образом успокаивая. Даже голова стала меньше болеть.
   "Крайслер" промчался по городу, потом - мимо КТЗ, мимо дачных поселков, по шоссе вдоль бухты и наконец въехал в темный лес.
   Бегущий ряд морщинистых стволов внезапно расступился, и впереди выросли ворота. Гранитная арка, заслонившая небо, на ней - могучий древний герб с молотом, серпом и колосьями. Машина, притормозив, проползла под аркой и почтительно, на самом малом ходу поплыла по угрюмой аллее - к черным кипарисам, за которыми вздымались стены готического замка.
   Вот и приехали.
   - Вот и приехали! - объявил Роман Борисович. - Сейчас увидишь, каков рояль. "Беккер" или "Стейнвей" - точно не помню, но Миша Плетнев играл, понравилось. А ты как - признаешь только фоно или любые клавишные? Синтезатор, к примеру? На мой непросвещенный вкус, для импровизаций идеально... - и, размашисто жестикулируя, завел:
   - Чертог сиял! Гремели хором
   Певцы при звуке флейт и лир!
   Царица голосом и взором
   Свой пышный оживляла пир!
   Расхохотался и, хлопнув меня по спине, добавил:
   - Царицы тоже будут. Целых три!
  
   Одну из обещанных цариц я увидел в скором времени - когда Роман Борисович, мельком продемонстрировав дворцовое великолепие, привел меня в помещение размером чуть поменьше аэродрома. Там и стоял рояль. "Бехштейн", роскошное сооружение цвета слоновой кости с гербом СССР на крышке. В этом замке дверные ручки и те с гербами. Звук, само собой - что надо, приятно просто на клавиши нажимать, а уж музыка...
   Музыка. Черт, ну какая может быть музыка, когда кругом эта черная гудронная вонь. И оскаленная розочка в небритом горле. Мертвый голос: я - должен... Почему я не сказал Астахову хотя бы про абреков на КТЗ? Я, что, и впрямь собираюсь разгребать это дерьмо один? Каким, интересно, образом?
   Они все, оказывается, против меня. Главное, Назаров - против. Как Паня сказал: я ему пообещал - там. Там - это где горы, снег и речка под звездами? Или... Что-то такое крутится в памяти, поди поймай. Сумерки, туман, камни в воде. Кривое деревце на ветру, белые лепестки... А вот еще - остров под солнцем. Синее море, белые стены. Это - к чему?
   На море-окияне,
   На острове Буяне
   Стоит камень бел-горюч...
  
   - Впечатляюще, молодой человек, впечатляюще, - пророкотал густой вальяжный бас.
   Я обернулся.
   И увидел вчерашнюю ванильную девочку - Безобразную Эльзу.
   То есть, она была не одна. На первом плане - большой такой дядя с серебряной шевелюрой, эдакий перекормленный котяра преклонных лет. Личность более чем известная: Антон Антоныч Тихановский, легенда нашего кинематографа, живой классик. Недавно выпустил мемуары; как выразился Никита, их прочитавший - пособие для начинающих эротоманов.
   Ванильная девочка сидела на диване рядом, нежно прильнув к его плечу. Ее волосы из белых стали черными, вместо лохматого сарафанчика - нечто стильное из клеенки, с переводной картинкой на голом животе. И возраст - за тридцать, пожалуй. Какая уж там девочка. И все-таки - она. Те же пронзительные глазки. Они коротко просигналили мне: я все помню, наберись терпения.
   И что, я вчера действительно хотел ее до судорог? Вот эту?.. Чушь собачья.
   Впрочем, вчера имели место нелепости и покруче.
   Безобразная Эльза сидела от классика справа, а слева - его молодая копия с бритой головой и в здоровенных, как утюги, ботинках "Доктор Мартин" (самое то по нашему климату). Тихановский-младший. Что-то мне о нем Роман Борисович по дороге, кажется, рассказывал? Слушать надо было.
   Вот, значит, какие у господина Каюмова гости.
   - Что за опус? - меланхолично поинтересовался младший Тихановский, раскуривая сигаретку. - Губайдуллина? Тайргесс?
   - Кеша, нам обещали импровизации, - усмехаясь, протянул живой классик; и - мне: - На заданную тему изобразите что-нибудь? Вот, скажем, коллизия в стиле "Ночного портье": маньяк и жертва!
   - Никакого там не было маньяка, - тихо мурлыкнула Эльза, обвивая мэтра нежной лапкой, - и вообще, пусть мальчик отдохнет: ты видишь, что у него с рукой? А я есть хочу.
   - О-о, это весомо. Хозяин! - Тихановский-старший поднялся и возвысил свой бархатный бас:
   - Аркадий Андреевич! Радочка хочет кушать!
   Вместо Аркадия Андреевича в дверях тут же объявился его добровольный секретарь и домоправитель - господин Штейнмец. Милейший Роман Борисович, кажется, был совершенно уверен, что если б он не вертелся юлой, этот замок сразу бы рухнул.
   - Извольте, господа, на ланч! - радостно воскликнул он, и звездное семейство удалилось.
   А я встал из-за рояля и тоже вышел - в другую дверь, стеклянную, распахнутую на море. За дверью была узкая галерея, протянувшаяся вдоль всего здания, и под ней - обрыв, крутая лестница к пляжу и нежно шуршащий прибой. Я закурил, усевшись на парапет, машинально разглядывая могучие контрфорсы, позолоченные солнцем, кудрявую травку в трещинах гранитных плит. У архитектора этого сооружения был серьезный сдвиг на почве готики. Интересно, как это понравилось товарищу Сталину. Нынешний-то хозяин - тот доволен, вон, даже фамильное привидение себе завел. По кличке Рувим.
   Да нет, пожалуй - не привидение.
   Я определенно чувствовал, что он существует во плоти, этот фантом оперы, паршивец и пакостник. И что он - здесь. Кто-то из обслуги? Или из Тихановских... Или все-таки - сам Аркадий Андреевич. А почему нет?
   Тут на террасу выбежал Роман Борисович:
   - Ну, как инструмент? Понравился? Пойдем-ка перекусим, - и спустя минуту мы уже сидели в маленькой изящной комнате за антикварным столиком, накрытым для интимной трапезы какого-нибудь Людовика. Только вместо лилий - серпы и колосья.
   Роман Борисович взялся за бутылку с шерри:
   - Не возражаешь?.. Изумительная вещь, хотя и дамская... И давай-ка поговорим с тобой о гонораре. Кстати, сам почему не интересуешься? Гордость не велит, она же глупость?
   Да уж, подумал я - надо было поинтересоваться. Ненатурально вышло.
   - Тысяча - устроит? Не рублей, конечно, не рублей! - он торжествующе засмеялся - и задал новый вопрос:
   - Ты мне, Витя, скажи, что ты здесь делаешь?
   Я уточнил:
   - Здесь - это где?
   - В этом вашем городке, конечно. Вернее - в нашем... Это ведь моя родина, ты не знал? Так вот, если тебя держит здесь кошачья привязанность к месту, то ты последний, извини, дебил. А если не она, то что?
   Вишневая струя потекла в рюмку. Роман Борисович хрюкнул, сдерживая смех, и продолжил:
   - Ведь ты, Витя, в своем деле - бог. И что? Для чего ты работаешь? Для улучшения пищеварения клиентов! Так с этим, знаешь, фестал не хуже справляется.
   Интересно! С чего это он взялся за такие разговоры? Взял бы просто да и предложил контракт. Продюсер же, кажется. Впрочем, ладно. Не это в нем главное, а то, что - не воняет. И, значит, единственный здесь точно не имеет отношения к КТЗ и фамильным призракам.
   - А вы что здесь делаете? - спросил я.
   Вышло не очень вежливо - он, не обидевшись, объявил со смехом:
   - В молоко, в молоко! У меня отпуск, я отдыхаю в родных местах, у старого друга...
   - У старого? Вы его давно знаете?
   - Очень давно. И скажу тебе со всей ответственностью: Аркадий - чудесный человек, что б там про него ни плели. Плетут завистники, поверь мне! А он делает городу столько... Вот, например - выкупил несчастный завод, надеясь возродить на новой основе. Пока - не очень выходит, но выйдет, я тебя уверяю, выйдет!
   - А вы сами там были? На этом заводе?
   - Ну, как же. Хочешь знать, что там теперь будут делать, вместо военной продукции? Это - к нему, он тебе с удовольствием расскажет. А я разве разбираюсь? Что-то сугубо экологически чистое... Короче, - внезапно он сделался очень серьезным.
   Наставил на меня палец:
   - Ты готов отсюда уехать?
   - Прямо сейчас?
   - Да! Аркадий, - наклонился ко мне, слегка понизив голос, - берется тебя спонсировать. Кстати, это большая удача, что Тихановские здесь. Иннокентий - клипмейкер номер один в России, как тебе известно. Радочка организует тебе рекламу в своем шоу. Ну, и я, конечно... И - все! К осени самое позднее ты - звезда. Это серьезно! Не веришь?
   Ну, почему. Он был абсолютно искренен. И сам - в восторге от воссиявших передо мной ослепительных перспектив.
   Это каких же размеров должна быть мышеловка, чтобы вместить такой гигантский кусок сыра?!
   С минуту, наверно, мы молчали. Он - чтобы дать мне возможность осознать внезапное счастье, а я... Нет, я совсем не собираюсь лицемерить - будто всего, что он разрисовал, мне не хочется. Хочется - не то слово! И, может быть, я все это даже получу. В обмен на...
   - В обмен на что?
   - Ну, - он весело развел руками, - не волнуйся, мы внакладе не останемся. Так что - готов? Ответить надо сейчас.
   Ага! Вот я сейчас отвечу: нет, - и все, конец бобику. Да и в любом случае, в замке не оставят. А ведь я совсем ничего не успел здесь разнюхать.
   - Вечером ответить можно?
   - Что? - он изумился. - Ты сомневаешься?
   - Сомневаюсь, что я настолько ценная мышь. Эта ловушка - на саблезубого тигра.
   Роман Борисович непонимающе заморгал - и расхохотался.
   - Ну и шуточки у тебя. Ладно - вечером можно. Даже утром. Тихановские уезжают завтра, так что... Но смотри, Витя. Аркадий - бизнесмен, да и я тоже. Ты, конечно, не мышь, ты - алмаз неграненый, однако time is money! Теперь - или никогда.
  
   Теперь - или никогда! Я отправился бродить по замку - в поисках неизвестно чего. В самом деле, не мог же я рассчитывать, что Рувим Али-Ахмедович сидит где-нибудь в шкафу или под лестницей и дожидается, хихикая, пока я его обнаружу!
   Часа три я шлялся от одной залы к другой, разглядывая, как в музее, ковры и вазы. Никакого Рувима, разумеется, не нашел. И вообще - ничего, кроме фантастического количества серпов и колосьев. А потом в глубине замка вдруг возник низкий торжественный звон - и поплыл, растекаясь, пыльным эхом оседая в складках бархатных портьер.
   И в тот же миг меня отыскал господин Штейнмец:
   - Работать, работать! - потащил за собой, инструктируя на бегу:
   - Значит, так. Сначала - нейтральное что-нибудь. Ну, ты понимаешь, наши лорды и леди будут жевать и общаться, так что ты уж... хотя кого я учу! Ну, а потом или я к тебе подойду, или сам... Да, а как рука? Выдержишь?
   И так далее. За очередным поворотом возникла дверь, а за ней - столовая в золоте заката. Имелся здесь и рояль, в нише за шторками. Не "Бехштейн", но тоже ничего. Я едва успел в этом убедиться, как распахнулись высокие двери - лорды и леди вплыли в столовую.
   В том числе - все три царицы. Безобразная Эльза, она же Радочка.
   И... и - ну конечно! Рита с Татьяной.
   Я уставился на нее, оцепенев. Черт знает, почему, но я этого не ожидал.
   Вкус бессилия - мерзкий, как пыльная вата.
  
   Рита неторопливо обвела глазами комнату, нашла меня и посмотрела, точно как сегодня в клубе - прямо и внимательно. Она была встревожена разве что самую малость и - вовсе не собиралась оправдываться. Поступила, как считала нужным. Почему? Поди пойми. Может, решила мне помочь. Или - наоборот. Кто-то забивает себе голову дурацкими страшилками, а ей нравится Аркадий Андреевич! Ну - нравится, и все.
   Так, это что же получается? Меня хотели прикончить. Не вышло. Хотели подставить. Не вышло тоже - Мирзу убил не я, хоть и был под гипнозом. Теперь соблазняют карьерой, а заодно грозят: гляди, вот она, хрустальная мечта твоей юности - попробуй только, подступись к индийской колеснице!
   Значит, я в самом деле такая ценная мышь? В самом деле - могу?
   А, черт, недолго и одуреть от мании величия.
  

* * *

  
   Все так или почти так, как уже было в "Арго". Закатное небо за окнами, прочерченное длинными розовыми облаками - дивный пейзаж, очень способствующий пищеварению. Я честно вносил свой вклад, вполпальца наигрывая что-то такое нейтральное - согласно указанию Романа Борисовича - и изо всех сил зажав зубами дурацкую ревность.
   Я мог смотреть на Риту, почти не скрываясь, - ниша, где стоял рояль, была как будто нарочно устроена для полководца, который желает быть в курсе сражения, но только не впереди на лихом коне. Сражение, под звон хрусталя и серебра и бесшумное мельканье официанта, текло не то чтоб вяло, но без особого энтузиазма. Дамы и господа, будто сговорившись, чинно изображали аристократов. Паутина их эмоций, рвущаяся под тяжестью гудронной вони, дотягивалась до меня еле-еле.
   Проще всех - с Антоном Антонычем Тихановским. Живой классик ел, пил и хотел есть и пить, а еще - женщин, точнее, баб, причем побольше и сразу.
   Сыном его Иннокентием владели примерно те же чувства, плюс еще - скука. Обрыдло все! И здесь, и в Москве, и где там еще - да хоть на Марсе. Развлечься бы, да где найдешь такое развлекалово?..
   Вот кто не скучал, так это красотка Радочка. Она просто хотела чего-то очень сильно. До дрожи. Когда она нежно поглаживала благородные мужнины седины, ее пальчики сами собой растопыривались как когти, готовые сжаться и выдрать хороший клок. Ух, какое бы она испытала наслаждение! А если еще грохнуть об пол тарелку или лучше вазу потяжелее...
   То же самое "хочу" владело и Ритиной подружкой. Она смеялась и кокетничала с Романом Борисовичем. Тот, бедняга, принимал все за чистую монету, оборачивался и гордо мне подмигивал: моя царица! А она жадно следила за господином Каюмовым: каждое ее слово и движение было рассчитано на то, чтобы именно он заметил и оценил.
   Увы - это изначально был дохлый номер. Драгоценного хозяина занимала исключительно Рита. Насколько занимала - я не мог почувствовать, вонь окружала его плотным коконом. Но говорил он почти с ней одной, смущаясь при этом как дитя, а к роли гостеприимного хозяина возвращался только время от времени и через силу.
   А она... Ну, нет! Этого - знать не желаю. Ага, если б меня еще кто спрашивал... Вокруг Риты не было никаких коконов, и я очень четко слышал: нравится. Да, он ей нравится, он очень милый, и бандиты такими не бывают.
   Черт, смыться бы отсюда куда-нибудь.
   - ...Ну, Витя, опять ты что-то страшное играешь! - обиженный голосок госпожи Тихановской взорвался над ухом, как петарда.
   Я вздрогнул. Безобразная Эльза, грудью навалившись на рояль, укоризненно кривила перламутровый ротик. А цепкие глазки ее смотрели на меня так... так, что, если б это было вчера, я бы бросил к черту клавиши и схватил ее прямо здесь, на глазах всего высшего общества.
   К счастью, это было сегодня. Я отвернулся от нее и посмотрел на прочих лордов и леди. Кажется, они тоже были малость шокированы. Рита уж точно - я успел поймать ее тревожный взгляд, прежде чем она опустила ресницы.
   Что же я, в самом деле, такое играл? Роман Борисович подлетел, укоризненно взмахивая руками:
   - Виктор! Что за настроение?
   Рада метнула на него недовольный взор, но с места не сошла. А он, мимолетом поцеловав ей ручку, начал объяснять:
   - Очень хорошо. Допустим, ты в зоопарке. Но попробуй представить, что перед тобой не монстры, а какие-нибудь симпатичные зверьки. Ну, тебе какие звери нравятся? Коалы? Хорошо, я - коала! Или барсук, енот-полоскун, ежик в тумане...
   Его торопливый голос прыгал с баса на дискант. Я смотрел на него, не находя слов от удивления. Надо же, как он моментально все просек и обозначил. Монстры в зоопарке!
   И Рита тоже - монстр?..
   - И я монстр? - возмущенно ахнула Безобразная Эльза.
   - Вы, Радочка - принцесса, - сообщил Роман Борисович, вновь прикладываясь губами к ее руке.
   От электрического света в его глазах танцевали блики, ярко-вишневые, как шерри.
   - На глади бесконечных вод,
   Закатом в пурпур облеченных,
   Она вещает и поет,
   Не в силах крыл поднять смятенных!
   Вещает иго злых татар...
   Антон Антоныч Тихановский хлопнул вдруг ладонью по столу и завел (хрусталь и серебро задребезжали от его громового рыка, а Роман Борисович на полуслове прервал декламацию):
   - Па-га-ва-ри хоть ты са-а мной, па-адруга семиструнная-а! Вы-ся душа па-ална тобой! А ночь... а ночь...
   Стало ясно, что он уже как следует набрался и вполне созрел для высокого искусства. Роман Борисович, виновато разведя руками, улетел к своему месту. Радочка поморщилась.
   - Сволочь, - прошипела сквозь зубы.
   Закатный свет стоял в воздухе зыбкой золотой пылью, а по углам росли тени, черные, как гудрон.
  
   Стемнело. Роман Борисович призвал общество переместиться на балкон. Это был замечательный балкон - огромный, как танцплощадка, и с одной стороны врезан в крутой склон, поросший деревьями. Сосны и пальмы тянули свои ветки над головами роскошных химер - думаю, не хуже тех, парижских! - рассаженных вдоль всего парапета. В лапах у каждой химеры был фонарь. Когда общество вступило на балкон, фонари вспыхнули, превратив ночное пространство, наполненное гулом и запахом моря, в лабиринт света и теней.
   - Кофе, господа, кто хочет кофе? - весело закричал Роман Борисович.
   Я прошел вдоль парапета - к лестнице, которая вела вниз, на галерею. А оттуда на пляж - зигзагами по отвесной стене. Под стеной кромешная тьма, прорезанная справа и слева двумя лучами прожекторов. Лучи медленно перемещались: ползли по песку, постепенно высвечивая камни, пену прибоя, причал, покачивающийся на воде катер... Охрана бдила, как ей и положено.
   Охраны этой было наверняка - выше крыши: на склоне, где росли сосны и пальмы, и здесь, на пляже, и вполне возможно, что и в воде с аквалангами. И пусть себе бдят. Будем надеяться, не кинутся без предупреждения, как тогда в "Арго". Повода-то нет.
   Повода нет и не будет! Я стиснул зубы. Что толку трястись от бессильной злости? Луч прожектора отполз от причала - значит, вернется не очень скоро. Я сел на какой-то выступ, достал сигареты. Огонек зажигалки отразился на секунду в танцующей черной воде. Сверху, как искры фейерверка, сыпались веселые голоса.
   Наши лорды и леди, кажется, во что-то играли. В фанты. Ну, да: точно как в заводской компании Аркадия Андреевича в семьдесят каком-нибудь году. Все чинно, никаких тебе оргий. И - никакой связи со всем этим бредом последних дней. Никакой опасности.
   Опасность была уже рядом, она катилась неторопливо и неотвратимо, как гигантская волна из тьмы. Я чувствовал ее отчетливо, до озноба, и все-таки удерживал себя от того, чтобы вскочить, взлететь наверх, схватить Риту...
   Потому что тогда было бы еще хуже. Или - нет?
   Черт, я ведь так ничего и не знаю. Совсем ничего.
   Может, я и сейчас - на поводке у Рувима.
   ...Окурок обжег пальцы, я уронил его в воду. И обернулся, услышав хруст шагов по песку.
   - Виктор, ты здесь?
   От этого голоса меня слегка подбросило. Нет, не Рита. Господин Каюмов.
   - Мне велено пойти на пляж и принести ракушек, - сообщил он, хмыкнув, - честно говоря, этот фант я сам себе назначил. Смухлевал. Потому что хочу сказать тебе пару слов. Только не здесь - здесь сейчас будет светло. Эй, ты меня слышишь?
   - Слышу, - сказал я, вставая.
   Подползающий луч прожектора уже обозначил в темноте его фигуру. Он сделал приглашающий жест:
   - Пойдем.
   Вонь давила на уши так, будто мы с ним нырнули в море метров на сорок. Но опасность... она все еще была там, в темноте. Все еще приближалась.
   Мы прошли вдоль берега - к скалам, в которых прятался прожектор. Камни посыпались из-под ног. Каюмов громко сказал кому-то:
   - Отставить, это свои, - и, почти беззвучно - мне:
   - Давай сюда.
   Холодные пальцы обхватили мое запястье... И я вздрогнул - оттого, что кокон вони внезапно распался. Стало очевидно, что он дергается не меньше меня. И боится, и чего-то от меня ждет.
   Помощи?
   Ну, нет. Слишком уж ненатурально. Хорошо, допустим даже, что господин Каюмов и не главный злодей в здешнем околотке - но...
   Но. Подождем с выводами.
   Извилистая щель среди скал - я едва не врезался лбом в камень, но рука Каюмова помогла выбрать направление. Вскоре стены расступились, острее запахло водорослями, и под ногами заплескалась вода, глухо, как в гроте.
   Да это и был грот. Крошечный, вроде собачьей конуры, выпрямиться - невозможно. Приходилось стоять, согнувшись вопросительным знаком.
   - Зато не прослушивается, - с нервным смешком прошептал Каюмов, - хотя... Ладно. Так вот, Виктор. Я выяснил, что все, что о тебе говорят - видимо, правда.
   Он замолчал. Я тоже молча смотрел туда, где едва угадывалось его лицо в темноте. Хорошо, что и моего лица он не видел - выраженьице было явно не самое умное. А чего вы хотите? Крестный отец, прячущийся под камушком от собственной охраны! Или... или от кого он прячется?
   От Рувима?
   - Ты понимаешь, о чем я, - заявил он полувопросительно.
   Я пожал плечами:
   - Вряд ли о музыке. А остальное...
   - Остальное - что? - он перевел дыхание. - Ты ведь чувствуешь опасность? Она здесь есть? Ну?
   Я сказал:
   - Сколько угодно.
   Он крепче сжал мою руку.
   - И ты знаешь, кто в этом виноват. Ведь знаешь! И ты должен... должен помочь мне с ним справиться.
   Он снова быстро вздохнул и договорил упавшим голосом:
   - Если это вообще возможно.
   Вот вам - издержки репутации, подумал я, слушая, как вода гулко плещется о камни. Он ведь не играет, в самом деле - напуган дико. И, в общем, понятно, чего он боится, вернее - кого. Ну, и что? Взять и попросить: уточните, Аркадий Андреевич, Рувим - это кто?
   Он думает, что я и сам все знаю. Он вообще обо мне слишком хорошо думает. Ну, например, что я способен ему помочь и помогу. Потому что он - завидная партия, и Рита с ним будет счастлива.
   Или все это - туфта? Кудрявая лапша на уши, вроде вчерашней. Рувим - вот он, с удовольствием морочит мне голову. А то и вовсе нет никакого Рувима! И я, как Петрушка, пляшу неизвестно какой танец на руке у неведомого кукольника.
   Ну уж, нет - заявил, вовремя очнувшись, кто-то мудрый. Допустим даже, что ты шизофреник - но не до такой же степени! Еще помнишь, как тебя зовут и которая рука левая. А им только того и надо, что сбить тебя с толку окончательно! Ты уж сделай милость, не поддавайся. Просто возьми и поверь крестному отцу, только в данном конкретном случае и только из чувства самосохранения!
   Поверю, сказал я кому-то мудрому. А из темноты, будто поддерживая этого кого-то, снова донесся придушенный шепот:
   - В твоих собственных интересах, кстати. Я-то проживу, мне просто - надоело, а ты... - Каюмов тихо засмеялся. - Мне почему-то кажется, что ты заблуждаешься насчет того, чего он от тебя хочет. Или вообще не в курсе. Я прав?
   - Совершенно, - сказал я - с облегчением оттого, что можно не врать.
   - Так вот, слушай. Он хочет тебя уничтожить. Но не просто так. Просто так - не может, потому что кому-то обещал, но главное не в том даже. Главное, ты ему нужен...
   Увы, больше я ничего узнать не успел. Потому что шепот Каюмова отдалился вдруг... А вместо него - звезды, желтое окно, синие тени на снегу. Хохот взахлеб и ломкий деревянный голос:
   - Дня не пройдет, как его уничтожат!
   Я зажмурился. Видение пропало, но эхо дурацкого голоса и смеха осталось, дрожа в темноте. И - страх. Вернее, какой там страх - слепая паника!
   - Рита, - проговорил я, не слыша себя.
   Пальцы, державшие мою руку, дернулись.
   - Что?!...
   - Рита!
   Я рванулся - бежать, Каюмов, пробравшись вперед, потянул меня за собой. И, уже под открытым небом, повторил:
   - Что?
   Но я не ответил. Я бежал вверх по лестнице - на галерею, потом - в первую попавшуюся дверь, и снова лестницы, повороты, коридоры. Я точно знал, куда мне надо.
   Ага, вот эта несуразная готическая дверь с советским гербом, выложенным красными и синими стеклами. Я дернул ее - она была заперта, но от рывка замок сорвался и дверь распахнулась.
   Я почти не задержался на пороге: в комнате горел ночник или что-то вроде, достаточно светло для того, чтобы увидеть...
  
   Ну, увидел я прежде всего багровую задницу, под которой болтался ремень от спущенных штанов, и раскоряченные ноги в этих штанах. Обладатель перечисленного, пыхтя, карабкался на высокую кровать. На кровати, прижавшись к стене и онемев от негодования, стояла Рита.
   Я прыгнул вперед, схватил гада за шкирку и, оторвав от кровати, швырнул в угол.
   Раздался грохот и треск. Рита, помедлив секунду, осторожно спустилась с кровати. Ее маечка из серебристой паутинки была разорвана, и плечи и грудь в темных пятнышках родинок светились в рыжем сумраке. Мне очень хорошо были видны эти родинки, все до одной.
   - Отвернись, - коротко приказала она.
   Я, машинально кивнув, отвернулся - туда, куда швырнул краснозадую тушу.
   Туша сидела, впечатанная в угол. Рожа примерно такого же цвета, как задняя часть, и над ней - вздыбленные благородные седины.
   Здравствуйте! Престарелый эротоман Антон Антоныч Тихановский. Гадит там, где ест. И крестного отца не боится, надо же.
   А ведь крестный отец сейчас сюда явится. Только ждать его я не буду - как-нибудь и сам справлюсь.
   Я шагнул к нему.
   Не знаю, что уж бы я с ним сделал. Да, конечно: старый, и лежачего не бьют, и... Впрочем, я ничего не успел. Хлопнула дверь за спиной, Рита вскрикнула:
   - Витя!.. - и я еще подумал: вот наконец и Каюмов со своими профессионалами.
   Да, это были профессионалы, вернее - один профессионал. И без Каюмова.
   - Бать, ну ты даешь, - заржал Тихановский-младший.
   И стремительно двинулся на меня. Антон Антоныч моментально воспрял духом и телом. Резво привстал на четвереньки, распорядился скороговоркой:
   - Аккуратненько держи, аккуратненько!
   Драка вышла бестолковая, отчаянная и - короткая. Этот Иннокентий, он разбирался в таких вещах куда лучше меня, да и просто был сильнее. Рита, схватив со стола что-то тяжелое, храбро кинулась мне на помощь - но ее остановил бархатный бас классика:
   - Спокойно!
   Она вздрогнула и обернулась. Антон Антоныч нежно заворковал, подманивая ее пальцем:
   - Давай, давай, деточка, иди ко мне. А то ведь Кеша возьмет и все пальчики переломает твоему защитничку. Банально? Дурной тон? Да я ж не разбираюсь! Я ж, в сущности, простой деревенский мужик...
   Он был доволен как кот на крыше и совершенно уверен в себе и в своем отпрыске. Да и в Каюмове, кажется. Кеша хрюкал и сопел, выворачивая мне руки. А она...
   Черт, да она всерьез решилась на жертву! Ну, нет! Не...
   - ...Дамы и господа, прошу снова всех на балкон! Последний бокал перед сном, последний танец под звездами!
   Тихановский подскочил. Кеша моментально разжал свои клещи. Веселый голос Романа Борисовича, донесшийся из коридора, почему-то произвел на них точно такое впечатление, как петушиный крик - на нечистую силу.
   - Уходим, уходим, - торопливо натягивая штаны, Антон Антоныч отбежал от кровати.
   На пороге обернулся.
   - А тебе, мальчик, - шагнув ко мне, коротко глянул в лицо бесцветным, плывущим от страха взглядом, - тебе-то бежать уже поздно.
  
   Вонь бурлила и пенилась в опустевшей комнате, густая, как болотная жижа. Из-за двери больше не слышалось никаких голосов. Никто не торопился войти, чтобы пригласить Маргариту Сергеевну на последний танец под звездами. Мне, по-хорошему, тоже стоило бы уйти - понятно ведь, как ее должна раздражать сейчас моя физиономия.
   Или, раз уж не ухожу - выяснить, кой черт ее принес на эту блатную галеру! Что, в самом деле собирается стать мадам Каюмовой? А с чего тогда жалеть мои пальцы? Ах, да, у вас душа тонкая, вы по-другому не можете! Здесь все такие. Этот псевдоготический замок скоро треснет от благородства.
   Я услышал ее легкий вздох и быстро поднял голову.
   Она стояла совсем близко, кутаясь в бархатное покрывало, расшитое гербами великой державы. Глаза - виноватые. Я наклонился к ней, плохо соображая, что делаю. Она, отступив, осторожно погладила меня по лицу. Попросила грустно:
   - Не злись, ладно? Ты был прав, а я - последняя дура. Левушку обманула... Ох, Витька, как мне стыдно!
   И - после паузы:
   - Что же нам теперь делать?
   Я сказал:
   - Бежать.
  
  
   8
  
   Бежать!
   Да уж, это было бы замечательно. Риту в охапку и - на край света. А все, что здесь, пусть горит синим огнем и заливается гудроном. Этот нелепый замок, "Арго", Виноградный переулок, санаторий...
   ...А потом завоняет и на краю света.
   Я начал поднимать упавшие стулья. Рита молча стояла возле темного окна. Наконец спросила:
   - Слушай, почему сюда никто не приходит? Штейнмец даже не заглянул! Они, что, все заодно? И Татьяна? Идиотизм какой-то.
   - Именно, - я посмотрел на нее, - натуральный идиотизм.
   Она поморщилась с легким раздражением. И задала совсем неожиданный вопрос:
   - Ты так любишь Верди?
   - Что?..
   - Ну, ты все время свистишь марш из "Аиды". Вот сейчас, например. И утром... Прекрасная музыка, но мне, как это ни грустно, больше нравится Ллойд-Уэббер. Наверно, недостаток вкуса.
   - Мне он тоже нравится.
   - Правда? А еще кто?
   Расшитый бархат на ее груди распахнулся - она его больше не придерживала. Я смотрел на нее, не отрывая глаз.
   - Гершвин. Бернстайн.
   - ...И Сорокин, - она засмеялась.
   Шагнула ко мне и вскинула руки. Бархат упал.
   Я подумал: плевать на все. Рувим еще какой-то. А здесь даже дверь не запирается. Ну и ладно - пусть глядит и завидует.
  
   - ...Я просто не могу больше... ты понимаешь?
   - Понимаю. Я тоже.
   - Я думала, а вдруг тебя здесь убьют. А этот Аркадий - такой искренний. Неужели правда... Витя, он ведь сюда сейчас не войдет?
   Нет, никто не вошел. Рувим Али-Ахмедович проявил благородство: если и подглядывал, то незримо и молча. И все, что случилось дальше, случилось только с нами и только для нас.
  
   - Love me tender, - сказал я, выключая ночник.
   Она вздохнула:
   - Я буду спать, ладно? Только ты не уходи.
   - Ни за что. Останусь на страже. Хотя пользы-то от меня...
   - От тебя очень много пользы, - она, тихо смеясь, смотрела на меня из темноты, - точно не уйдешь?
   -Хочешь, песенку спою?
   - Колыбельную? Давай.
   Она взяла мою ладонь и подложила себе под щеку. Я чувствовал осторожное движение ее ресниц.
   - Гулял раз король мавританский.
   Через город он ехал - Гранаду...
   Ну, как - нравится? Спишь?
   - Продолжай, пожалуйста, - ресницы снова шевельнулись - она закрыла глаза.
   - ...По заслугам, король наш, получишь
   Двойную тяжелую кару:
   Ты царство свое потеряешь,
   А также утратишь Гранаду.
   Ой горе, ой горе Альгаме!..
   - Горе Альгаме, - едва слышным шепотом повторила Рита, - бедный король мавританский... За что его так?
   - Вел себя не по-королевски.
   - Да? А ты думаешь, это легко? Попробуй-ка с утра до вечера по-королевски... с ума сойдешь. Ну, хорошо, хорошо, - снова тихий, ускользающий смех, - я попробую. Все будет хорошо.
  

* * *

  
   Увы! Наступило завтра, и оказалось, что все совсем не хорошо, а, мягко говоря, хреново. Нет, когда мы расстались на рассвете, все было замечательно - даже более чем! А потом... Чинный завтрак в столовой: дорогие гости питаются и беседуют, я при помощи Дебюсси обеспечиваю им хорошее пищеварение. И любуюсь, как господин Каюмов смущенным шмелем вьется вокруг Риты:
   - Простите, вчера не сумел даже толком пожелать вам спокойной ночи. Рада сказала - заглядывала к вам, и вы уже спали.
   - Без задних ног, - уточнила супруга классика, глядя на Риту с нежной улыбкой.
   - И я не рискнул, - Каюмов поцеловал ей руку.
   Фарфоровые глаза - чистые, как море на рассвете. Рита улыбнулась. Он ей все еще нравится. Да, после всего и несмотря ни на что, даже на то, что сейчас он врал, и она об этом знала - нравится, хоть ты тресни! Мое дурацкое счастье тает с тихим свистом, как проколотый воздушный шарик.
   Он усадил ее рядом с собой. Утренний ветер с моря играл белыми салфетками, белые пионы в прозрачной вазе - все в росе... Чего дама желает? Суфле с грибами, кофе, белое вино...
   - Белое вино изумительно идет с утра, надо только знать, какое, - Роман Борисович потряс бутылкой, - Танюша, я вам наливаю!
   А напротив - Антон Антоныч Тихановский, народный артист. Вольготно устроился за столом, расправив по груди салфетку. Кушал не торопясь, с большим удовольствием - точно как в кино, он там все время играет эдаких мудрецов и сибаритов. Кеша, развалившись на стуле, вяло гонял по тарелке маслины.
   Я заставил себя отвернуться. Нечего копить злобу, надо думать, что делать. Хотя что тут придумаешь? Рувим, паршивец и пакостник - так и не обнаружился. Подземный ход, ведущий к заводским подвалам, если и существует - что далеко не факт, - тоже не спешит открываться. Остаются разговоры. С Каюмовым... допустим, вчера он был искренен - как Рита сказала! - а сегодня врет исключительно из страха. Может быть, еще захочет продолжить вчерашнюю беседу. И, может, из беседы выйдет толк. Даже если он - Рувим.
   Я вспомнил портретик, что висел в казарме на КТЗ, и попытался мысленно загнать под темные очки, чалму и бороду породистый лик босса. Как-то не очень... Хотя - зачем ему собственную-то физиономию тиражировать? Нашел какого-нибудь беднягу, зомбировал - тот за него и фотографируется, и с автоматом бегает, и на митингах выступает, и все, что ты хочешь. Убили одного беднягу - нашел другого... Возможно это? А черт его знает.
   Ладно, это пока в сторону. Еще - Эльза. Самый перспективный источник информации. Если, конечно, не поет по Рувимовым нотам. Но даже и в этом случае... Короче, с ней в первую очередь надо поговорить.
   Ну, и самое главное - Рита. Ее необходимо...
   - Решил что-нибудь, Витя, или как? Утро пришло.
   Я вздрогнул и обернулся. Роман Борисович, опершись о рояль, улыбался мне слегка сочувственно. С какой, интересно, стати? Жалеет невротика, который дергается от внезапных звуков? Или... Да нет, вряд ли он что-то знает. Птичка Божия.
   - Понимаете, Роман Борисович, - я тянул слова, еще не зная, в общем, что буду отвечать, - понимаете, я...
   - Не понимаю, пока не скажешь. Что-то мешает?
   - Ага. Совесть.
   - Мм?! - он изумленно вздернул бровь.
   И правда - звучит глупо. Но неохота мне в эти их игры играть, пусть это даже и выгодно было бы по всем параметрам.
   - Понимаете, пианист без консерватории - это лажа. Не хочу позориться.
   Господин Штейнмец смотрел на меня молча. Не находил слов. Да уж... Я представил себе эту ситуацию в нормальных условиях - никакой вони, никакого Рувима, зато: спонсор, продюсер, к осени ты звезда... - и я вот так отвечаю. Что бы я тогда сам о себе подумал?
   Смог бы я в нормальных условиях так ответить?..
   - Что-то ты темнишь, Витя, - после долгой паузы выговорил наконец Роман Борисович, - цену набиваешь? Да какое там, тебя и так уже оценили - выше некуда... Ну, ладно. Работай.
   И вернулся к столу.
   Я посмотрел ему вслед. Вот - единственный человек в этой милой компании, который мог бы мне помочь, если бы захотел. Да не захочет! Скажем, отвезти Риту в город, оторвав от влюбленного друга... Ладно, что и мечтать-то. Будем работать.
  
   Работа продолжалась почти до полудня - дорогие гости оказались меломанами почище ключегорских уголовников. После завтрака переместились в аэродромную залу с "Бехштейном", и там был устроен музыкальный утренник.
   - Я тоже хочу выступить! - объявила госпожа Тихановская. - Парочка романсов с моего последнего диска.
   Подошла ко мне и схватила за руку, впившись белыми лакированными коготками.
   - У тебя еще нет этого диска? Я подарю... Ну, давай, начнем вот с чего: "Не у-хо-ди".
   В каждом ее слове и взгляде был отчетливо слышен третий и десятый смысл. Я сказал:
   - Не уйду. Надо бы поговорить.
   - Конечно! - именно этого она и хотела.
   Поговорить, переспать и что-то еще. Ну да: сожрать всех. Со мной на пару, поскольку одна вряд ли справится. Я-то справлюсь, я же крутой. Правда, эта крутизна пока странно как-то проявляется. Отнюдь не по моему хотению. А, может, ее с Рувимом на мой счет просто ввели в заблуждение? Назаров, например. Мало ли какие у него резоны.
   Почему нет?..
   От всех этих рассуждений не было никакой пользы, одна головная боль. И музыка, когда настала ее очередь - вышла соответствующая. Татьяна, покачав головой, глубокомысленно протянула:
   - Психоделический кошмар.
   Зато Кеша был доволен: щелкал кнопками диктофона, моего разрешения, понятно, при этом не спрашивая. Да черт с ним - на мой век музыки хватит. Я посмотрел на Риту. И наткнулся на ее негодующий взгляд.
   "Мы должны уехать, - крикнул этот взгляд. - Немедленно!" - "Ну, как же, - спросил я, - а милый Аркадий? Ведь он тебе нравится?" - "Не твое дело! В этой грязи я ни секунды не желаю оставаться". - "Вот и замечательно. Уезжай. А я..." - "А ты - будешь разгадывать свои тайны! Пока тебя не угробят. Что ты - против них, ты, райская птица!.."
   - ...Приятно, понимаете, глядеть на молодежь, которая не помешана на всяких там техно и диско. Но - традиции, мальчики, не забывайте о традициях! - Антон Антоныч Тихановский, благодушно жмурясь, погрозил пальцем.
   Я подумал: с ним ведь тоже пообщаться надо. С души воротит, а куда денешься.
   Увы, пообщаться так и не удалось. Ни с кем. После сиесты все изменилось.
  
   Во-первых - изменилась погода. Ветер, набиравший силу со вчерашнего дня, раскачал наконец море - баллов, наверно, до пяти. Впрочем, ветер был теплый, небо - ясное, и солнце еще жарило, хотя уже и не до волдырей. Самое время позагорать возле бассейна. Бирюзовая вода, перламутровый мрамор, магнолии, азалии. Там господа и расположились. Я смотрел на них с галереи, прикидывая, как бы организовать с кем-нибудь тет-а-тет... А если честно - смотрел на одну Риту.
   Она, сидя в шезлонге на краю бассейна, разговаривала с подружкой. Вернее, не то чтоб разговаривала. Татьяна в чем-то убеждала ее, искрясь от раздражения, Рита молча слушала, а потом ответила коротко и тихо. Судя по тому, как обрадовалась Татьяна, ответ ее вполне устроил. Однако она изобразила возмущение: фыркнула, вскочила и направилась, не оглядываясь, вдоль бассейна - к господину Штейнмецу, который успел без нее заскучать.
   Рита встала. Ветер тут же взялся трепать ей волосы - она с досадой отбросила их за спину и неторопливо направилась по дорожке, вдоль азалий и магнолий - к морю. Это ты, милая, зря, подумал я, сидела бы лучше на виду и в относительной безопасности.
   В безопасности?! Да чего я жду, черт возьми? Второй ночи, а потом и третьей, по законам жанра? Ну, явится наконец Вий, то бишь Рувим, поднимут ему веки - и...
   Все! Смываемся. Пока она здесь, в агента 007 играть бесполезно. То есть, и без нее меня вряд ли ждет блистательный успех... впрочем, еще поглядим. Сейчас главное - Рита.
   Я спустился на пляж. Волны старательно атаковали причал, на сыром песке шипела, растворяясь, пена. А посреди пляжа Безобразная Эльза, стоя лицом к прибою, принимала воздушные ванны. Услышав мои шаги, лениво изогнулась, глянула через плечо. Кукольное личико вспыхнуло от удовольствия:
   - Вот и ты! Ну, давай поговорим.
   Я машинально кивнул, прислушиваясь. Где же Рита? Ага, вон... в море, разумеется. Какого же черта ее туда понесло?
   Госпожа Тихановская нежно ухватила меня за локоть. Протянула, смеясь:
   - Не Риточку ли ищешь? Ну, ты чудак. Не понял, что Аркаша в нее втрюхался на полном серьезе?
   - И что?
   - И то! Не такая уж он шестерка, как тебе кажется! Очень даже может устроить веселую жизнь! Погоди, вот мы с тобой...
   И вдруг, осекшись, она шарахнулась назад, личико перекосилось от внезапной злобы:
   - Брысь! Брысь отсюда! Убери его! Брысь!
   Я обернулся. Пляж - пустой, как и минуту назад. Правда, на песке, возле самого прибоя - что-то похожее на следы... Впрочем, на них тут же рухнула волна, и я не успел разглядеть.
   - Ты видел? Видел? - она трясла меня за руку. - Даже этот сволочной пес... Даже он может - а я... Слушай, его же привязали! Кто его отпустил? Ты?
   Пес?.. Я снова посмотрел назад и снова убедился, что на пляже, кроме нас - никого. Кажется, этот замечательный рыжий зверь не только мне мерещится. Ладно, это все мы обсудим. Только - потом, не сейчас...
   Я сказал:
   - Потом, ладно? - и, отцепив ее руку, быстро пошел к причалу.
  
   Рита плыла к Двум Девицам. Это островок так называется - куча камней и две скалы, торчащие из воды примерно в километре от берега. Волны плясали вокруг них, высоко взбивая пену, в горячем воздухе, насыщенном брызгами, пели радуги. Зачем ей эти скалы понадобились? Да просто - надоело все! Наверняка она думала, что они совсем близко... А теперь ей казалось: вокруг - открытое море, берег так же далек, как проклятые скалы. Волны - каждая следующая злее предыдущей. Никак не выходило удерживаться на них, не глотая воду. И руки уже начали бестолково путаться...
   Нет, ей не было страшно. Она не испугалась даже тогда, когда я, догнав, подхватил ее - возле самых камней, угрожающе выпятивших острые ребра. Доплыли, ура. Мы выбрались из воды и растянулись на горячем камне, на который соленой пылью сыпались брызги.
   - Балда, - Рита приподнялась на локте и посмотрела на меня сверху вниз.
   Тень от мокрых волос, упавших на щеку, светящийся зеленый взгляд. Эдакое туманное отражение в старом зеркале. Ну да, очки-то на берегу остались.
   - Наконец-то - сдвинулся с места. А если бы я утонула?
   Я молча улыбнулся. Рита, возмущенно фыркнув, села и поглядела по сторонам, придерживая волосы, которые ветер бросал ей на лицо.
   - Сейчас отдохнем, - сказал я, - и к берегу. Только не на пляж, а слегка левее. Там уже нейтральная территория. Согласна?
   - Что? Ты и я - на ночь глядя, без одежды, без документов, а ты еще и без очков. Героический переход через Альпы! - она засмеялась.
   И обернулась ко мне:
   - Ты думаешь, они нас не догонят?
   Я не ответил. Конечно, догонят. Она прошептала со вздохом:
   - Все-таки не верю. Да! - тряхнула головой. - Он мне нравится, можешь злиться сколько угодно! Нравится, и я не верю, что он - бандит и устраивает все эти теракты. Но, Витенька... между "нравится" и "люблю" очень большая разница - дошло?
   Я сказал:
   - Не очень, - имея в виду величину разницы.
   - Потому что ты балда! Это я еще мягко выражаюсь. Татьяна, например, считает, что ты законченный псих по двум причинам - поскольку гений и азиат. И что если я упущу Каюмова, буду потом всю жизнь биться головой о стенку.
   - Ты тоже так считаешь?
   - Гос-споди! Ну, почему тебе не спросить, что я стану делать, если упущу - тебя? А?
   Она слегка наклонилась, и я, быстро обняв ее за плечи, притянул к себе.
   - Спрашиваю.
   - Умру от счастья! - выговорила она сквозь смех, очень натурально вырываясь.
   И нам стало не до разговоров.
  
   - ...Эй, на скале! Держитесь, помощь идет!
   Бедный Роман Борисович, рискующий здоровьем ради спасения ближних своих - знал бы он, с каким невыразимым чувством эти самые ближние посылают его к черту! К черту, к дьяволу, во тьму кромешную! Его, а, главное, этого милого джентльмена с фарфоровыми глазами. На катере, который бодро несся к нам, подпрыгивая на волнах, этого самого джентльмена не было.
   Он ждал на берегу.
   Катер подлетел к нашему камню. Роман Борисович, перегнувшись через борт, протянул руку:
   - Вы что это вздумали тонуть, ребята, а?
   - Это вам показалось, - мягко улыбнулась Рита.
   - Показалось или нет - давайте на борт, подальше от греха. Ты, Витя, как хочешь, а девушкой рисковать не дам! Волны-то какие, - сдвинув брови, он обозрел орлиным взором пространство - и завел:
   - Ветер воет! Гром грохочет!
   Синим пламенем пылают
   Стаи туч над бездной моря!
   Море ловит стрелы молний
   И в своей пучине гасит!..
   Оборвав декламацию, шепнул очень тихо - чтобы не услышал парень в спасательном жилете, сидевший у руля:
   - Ох, дорогой мой, что ж ты наделал!..
  
   Что я наделал? Очевидно. Увел девушку у босса. А мне ведь еще в ресторане дали понять, чем такие дела кончаются. Все просто. Рувим, индийская колесница и остальное - суть плоды моего воображения. Избавь меня, Виктор Юрьевич, от этих сказочек про сверхчувствительность... Кто так говорил? А, без разницы. Главное, Риту вытащить. Вытащить Риту...
   - Может быть, я сумею помочь.
   Роман Борисович?.. Я быстро обернулся, взявшись за край перепончатого крыла дремлющей химеры. Ветер трепал над головой ветку акации, светлое небо понемногу затягивалось дымкой.
   Господин Штейнмец подошел ближе и, вздохнув, щелкнул химеру по носу:
   - Как говорил Энди Таккер, самое важное - вовремя смыться... Попробую заказать такси. Пойдем-ка.
   И я, не задавая вопросов, пошел за ним. Анфиладами парадных комнат, мимо запечатанных витрин, за темноватыми стеклами которых - подарки вождям от благодарного человечества. Ковры, вазы, расписные тарелки, сабли с кинжалами. Самурайские мечи тоже там, наверно, имелись... Холл на первом этаже был набит всем этим добром снизу доверху; плюс - малахитовые колонны и густые заросли ползучей зелени. В зарослях прятались низкие диваны, Роман Борисович кивнул на тот, что был поближе:
   - Жди здесь, - и, повернув назад, скрылся за поворотом коридора.
   Я сел на диван и, сняв очки, потер глаза. Они почему-то слипались. Хотя что удивляться: бессонная ночь, причем не первая. До сих пор мне было не до усталости - а теперь, когда ушло напряжение, она и выползла.
   Да, представьте: напряжение ушло. Я как-то сразу поверил, что у господина Штейнмеца все получится. Славный дядька, надо было ему еще вчера объяснить насчет Риты. Она бы уехала - и все, и никакого народного артиста...
   И того, что с нами было потом, тоже бы не случилось. И я бы, может, так и не узнал, что Рита меня...
   Я не рискнул договорить "любит" даже мысленно - из чистого суеверия, понятное дело. Откинул голову на спинку дивана, облегченно вздохнул и закрыл глаза.
  
  
   9
  
   А Рита в это время разговаривала с Романом Борисовичем.
   Их разговор - как и то, что за ним последовало, - остался мне в точности неизвестен, я могу представить все только приблизительно. Что-то в этом роде:
   - Признаю, Рита, что был глубоко не прав.
   Рита, должно быть, посмотрела на него удивленно. Он охотно пустился в объяснения:
   - Я почему-то решил, что все очень хорошо складывается. Вы Аркадию понравились безумно - с первого взгляда... бывает же такое, верно? Ну, и вы вроде проявили интерес - а потом... Только, ради Бога, не обижайтесь. Да, лезу не в свое дело - но Аркадий мне далеко не чужой, и не знаю, поймете ли... Будь он просто - инженер или кто-то там еще, короче, частное лицо, он бы, безусловно, или отошел в сторону, или боролся за вас - ну... обычными средствами. А он, Рита, увы - рад бы... но себе не хозяин. Noblesse obligee. Понимаете? Вот почему я не прав, вот во что я вас втравил.
   Рита выслушала. И задала вопрос:
   - Он его не убьет?
   - Боже мой! - Роман Борисович внезапно разгневался. - Да что ж вы о себе-то не поинтересуетесь? Ведь это вам, вам в первую очередь грозит опасность!
   Она не поверила. Но Роман Борисович говорил очень убедительно:
   - Извольте, Рита, слушать меня. Его он не убьет - он собирается вкладывать в него деньги, мы уже обо всем договорились. Бизнес прежде всего! Понимаете? А вот вас... Но не пугайтесь, все не так страшно - вам надо просто исчезнуть из его поля зрения... по возможности незаметно. В конце концов, он же не хочет вам зла, наоборот.
   - Что, вот так взять и исчезнуть? Раствориться в дымке!
   - Именно! Пойдемте, сейчас самое время - пока все чем-то заняты и на нас никто не обращает внимания. Ваши вещи я вам потом аккуратно перешлю.
   Рита растерялась. Все это звучало так неправдоподобно, точнее - невероятно. Но Роман Борисович, кажется, совершенно точно знал, что надо делать. А у нее болела голова, и глаза слипались. И думать было трудно. Стрессы, они даром не проходят. Хорошо, что есть этот Роман Борисович. Зря она обзывала его болтуном. Он знает. Он поможет. Он...
   Он взял ее за руку и повел за собой. Когда они свернули на какую-то лестницу, Рита спохватилась:
   - А Татьяна? Она, что, здесь останется? Я же должна...
   - Ну, деточка, - он засмеялся, - не надо так уж сразу меня обездоливать. Обещаю вести себя по-джентльменски. С вашей подругой все будет в полном порядке. А вы сейчас уедете на машине, она очень удачно отправляется в город по хозяйственным делам.
   - Ну, да, счастливая случайность!
   - О нет, - он поднял палец, - случайностей - не бывает.
   И назидательно продекламировал:
   - Три из ключа
   под древом высоким:
   Урд имя первой,
   вторая Верданди, -
   резали руны, -
   Скульд имя третьей;
   судьбы судили,
   жизнь выбирали
   детям людей...
   Под эти заклинания он и вывел ее за ворота.
   - Вон, видите - машина. Садитесь и поезжайте.
   Тут Рита спросила обо мне. А возможно, спросила еще раньше, в коридоре или на лестнице. Главное - он ее успокоил. Облегчение накатило волной теплого тумана. Она быстро поцеловала господина Штейнмеца... нет, черт возьми - не поцеловала. Просто сказала:
   - Спасибо, - и, не оглядываясь, побежала к машине.
  
   Она едва успела прыгнуть в салон - дверца захлопнулась, стекла бесшумно взлетели, огромная капля цвета моря на рассвете стремительно рванула вперед.
   И Рита услышала смешок - мягкий, бархатный, такой знакомый. Фирменный смешок народного артиста Антона Антоныча Тихановского.
   Еще ничего не поняв, даже не успев испугаться, она инстинктивно дернула дверную ручку - выскочить! Тихановский засмеялся громче, а с переднего сиденья донеслось ленивое:
   - Не маши лапками, замки автоматические.
   Рита застыла, вцепившись пальцами в нежный велюр сиденья. Медленно повернула голову. Народный артист вальяжно раскинулся рядом, глядел на нее из-под тяжелых век сыто, по-хозяйски.
   А за рулем - наследник... Как же его? Иннокентий! Сизый шишковатый череп, вялые губы обвисли от вечной скуки. Слова ему лень выговаривать, и они выцеживаются медленно и невнятно:
   - Вон, батя, клевая полянка. Встаем?
   - Кеша, - Антон Антонович благостно хрюкнул, - ты молодой, вот и валяйся на травке. А мне это уже не в кайф. Я - тут... верно, красотуля? - и вдруг, выбросив вперед свою пухлую лапу, цепко ухватил Риту за талию.
   И - взвыл, получив хлесткий удар по холеной роже!
   Иннокентий радостно заржал:
   - Обломилось, батяня?
   Впрочем, он вовсе не собирался оставлять папу без помощи. Нажал на тормоз, все четыре двери послушно распахнулись, и он, выскочив из машины, прыгнул на заднее сиденье. Медлительность его испарилась: Тихановскому-младшему на короткое время стало интересно жить.
   - Держи! - скомандовал он, толкая Риту так, что она упала спиной на народного артиста.
   И быстро вытащил откуда-то - из рукава, как фокусник! - маленькую видеокамеру. Изогнулся в дверном проеме, выбирая ракурс:
   - Приступай!
   Антон Антонович обхватил Риту, сдавив горло. Она, так и не успев удивиться, отчаянно рванулась - и сумела сделать одновременно две вещи: укусить руку народного артиста и двинуть каблуком точно в объектив Кешиной камеры. Брызги, вопль! Чей - Антона Антоновича или Иннокентия - неважно, главное, захват разжался, и согнутая фигура исчезла с глаз. Рита, извернувшись, выскочила из машины - и тут же споткнулась о подставленную ногу в тяжелом ботинке. Падая, она увидела, как эта нога надвигается на нее - огромная, готовая раздавить! Стремительно откатилась в сторону, вскочила, сбросила босоножки - и помчалась вперед, не разбирая дороги.
   Она бежала до тех пор, пока не услышала за спиной шум мотора. Идиотка, они же на машине! Догонят в два счета! Она, не раздумывая, свернула в сторону - к счастью, направо, потому что слева был отвесный обрыв над морем. Справа, впрочем - почти такая же отвесная гора, но все-таки карабкаться вверх и падать кубарем - слегка разные вещи. Прыгая с камня на камень, она услышала, как остановилась машина. Дверца хлопнула.
   - Кешка, ну ее! Рувим достанет...
   - Да ладно, бать, это ж сафари, - Иннокентий заржал.
   Рита оглянулась, схватившись за толстую ветку. За деревьями не видно было ни машины, ни Тихановских . Но сейчас Кеша окажется здесь, это точно!
   Или - Рувим. Рувим?.. Ох, да какой там еще, к черту, Рувим - бежать надо!
   И она снова начала взбираться вверх, не чувствуя боли в сбитых ногах. Найти бы хоть какое-нибудь укрытие! Стволы, кусты, камни... Куда ни повернешь, все равно догонит. Ага, вот - колючие заросли! Если пробраться сквозь них, не оставив на шипах ни одного клочка от сарафана... За колючками - непролазные камни, а потом, надо же: что-то вроде приличной тропинки!
   Тропинка, впрочем, оказалась не очень приличная: ныряла и прыгала, то вниз, то вверх. Совершенно непонятно, кому она, такая, могла понадобиться. Горным баранам? А что, здесь и горные бараны водятся?..
   Не знаю, как бараны, а одна горная овца точно есть, подумала Рита, останавливаясь. Куда я бегу? Она села на камень, пытаясь успокоиться. Сердце бухало где-то в ушах и в горле - ну, только не там, где положено. Ноги... ох, да на них кровь! Еще бы: босиком по камням. И эта вязкая дрожь... Эй, Кеша, давай сюда! Я больше не могу бежать. Приходи и забирай меня, сволочь.
   Кеша не торопился. Его вообще не было слышно, Рита вдруг сообразила, что - довольно давно! Что, неужто отстал? Она прислушалась, пытаясь усмирить собственное шумное дыхание. Ветер... Ветер, шум листьев и прибой - и никаких других звуков, даже птиц не слышно. Птицам, наверно, эта погода не нравится. Она запустила пальцы в волосы, машинально пытаясь вытащить насыпавшийся в них лесной мусор. Ну - что теперь? Это хорошо, если Иннокентий и впрямь отстал - а если просто притаился, ждет ее вон за тем камнем?..
   Нет, за камнем его не было. И вообще - не было нигде. Ни его, ни Тихановского-старшего, ни загадочного Рувима. Только скалы и деревья. Деревья и скалы, до самой ночи. Когда Рита поняла, что заблудилась, она успела уже так устать, что на страх просто не было сил. И на размышления тоже.
   Все это произошло слишком внезапно, слишком дико... Сразу - не осознала, было не до того. А теперь и подавно.
   Золотые сумерки вдруг превратились в ночь. Ветер выл как нанятый, и волны гудели где-то внизу. Можно было, конечно, пойти на это гуденье... ага, и выйти к дороге, куда ни в коем случае нельзя, а то и просто - свалиться в темноте с обрыва! Нет уж. Надо переждать ночь... А потом? Потом - куда глаза глядят, но только не на дорогу, только не в резиденцию!
   ...Тут она вспомнила обо мне - и подумала, что покинуть эту самую резиденцию одна могла исключительно в помрачении рассудка.
   И не только у нее оно было - у Романа Борисовича тоже! Они оба действовали как под гипнозом. И кто же этот гипнотизер?
   Каю...
   Нет, о Каюмове думать было невозможно! Лучше не думать вообще. Можно ведь, если постараться. Как Скарлетт О`Хара. Когда-то они с моей матерью взахлеб обсуждали судьбу этой замечательной дамы - за чашкой чая в нашем курятнике. Рита остановилась, обхватила плечи руками, закрыла глаза. В самом деле - ни одной мысли. Только - холодно...
  
   Вот примерно так это было. А потом... Потом потянулась ночь - поганая ночь с субботы на воскресенье. И Рите приснился сон.
   Она потом пересказывала этот сон Пане - почему я про него и знаю.
   Снилось ей, будто она бежит по коридору, оплетенному трубами, из-за которых свисают клочья стекловаты. Потом - по обледенелому снегу, врезающемуся в босые ноги больно, как ракушки на пляже. Она задыхалась и останавливалась, прижав руки к груди, чтобы успокоить колотящееся сердце. И снова - бегом вперед, теперь по высокой траве... как можно скорее! Хотя было уже ясно, что эту проклятую машину она не догонит. Навороченный вездеход, нелепо раскрашенный маскировочными пятнами, почему-то серыми. Он давно уже скрылся за поворотом горной дороги, оставив за собой пронизанную солнцем пылевую завесу, которая оседала медленно-медленно... как во сне.
   Впрочем, это ведь и было во сне.
   Рита села, рывком откинула назад перепутанные волосы. Вокруг был сумрак, и она подумала: почему там, на дороге - солнце? Зажмурилась, сжимая ладонями виски. В сознании мгновенно и ярко мелькнуло: глинобитная стена в трещинах, пыльная лоза, темнолицая старуха в выцветших шароварах. И - слово... гортанный птичий клекот, совсем непонятный.
   Чеглар.
   И все исчезло. Дикий сон растворился как соль в стакане воды.
   Явь оказалась, впрочем, тоже слегка диковатой. Рита вспомнила, где она, когда сделала машинальное движение: откинуть одеяло, спустить ноги с кровати - и как следует ударилась о торчащий корень.
   Ох, Господи! Она вскочила, озираясь в недоумении.
   Вокруг - камни, сучья и сухая трава, почему-то в росе. И - туман, за которым сквозит белесое небо. И гул прибоя совсем рядом.
   Что это, куда ее занесло?
   Она шагнула в сторону - наугад, тихо вскрикнула, наступив на острый камень. И застыла, услышав далекий ответный звук. Это было вовсе не эхо! Кто-то шел к ней. Кто-то приближался - хрустела сухая земля, и шуршали осыпающиеся камни.
   Кто же это? Каюмов? Кеша Тихановский? Или?..
   Нет, обо мне она не подумала. Она потом говорила Пане, что мои шаги узнала бы сразу. И, оглядевшись, подобрала с земли сухую корягу. Так себе оружие, а все-таки лучше, чем с пустыми руками.
   Вот затрещали, раздвигаясь, кусты - тот, кто шел к ней, наконец появился.
   Ну, держись, гад. Рита удобнее перехватила корягу...
   - А ну, стой!
   Рука сама собой опустилась. Рита разглядела, что перед ней - вовсе не Иннокентий.
   Совершенно незнакомый гражданин. Высокий, худой, лет шестидесяти. Всклокоченные седые волосы, острый нос клювом и глаза - сумрачные, под тяжелыми веками. Недобрые глаза.
   Она так растерялась, что не стала сопротивляться, когда этот тип шагнул к ней и вырвал корягу, раздраженно объявив:
   - Я за ней скачу по горам как мальчик, и меня же палкой!
   Это - Рувим, почти спокойно подумала Рита. Тот самый Рувим.
   - Вы - Рувим?.. - тихо спросила она.
   Гражданин уставился на нее изумленно - и вдруг расхохотался.
  
   Недолгое время спустя Рита сидела в потертом салоне старого голубого "москвича" - рядом с водителем, этим самым клювоносым гражданином. У нее дико болела голова - так, что она едва соображала. И не было сил удивляться и гадать, кто же он такой, этот тип, и откуда взялся по ее душу.
   Впрочем, он-то явно считал, что все обстоит как раз наоборот! Это она ему навязалась. А он из-за нее упустил какое-то важное дело, и теперь все может пойти под откос. Рита узнала об этом из его раздраженного бурчанья, адресованного, впрочем, вовсе не ей. С ней он почти не разговаривал. Даже не представился. Просто - открыл дверцу машины, жестом пригласил садиться. И вот "москвич" катил по дороге среди леса, пересекая длинные утренние тени, слегка тарахтя и подскакивая на выбоинах. Потом лес кончился, и слева нежно засияла бухта, наполовину освещенная зарей.
   - Вообще-то я вас не просила меня выручать, - холодно заметила Рита, устав от незаслуженных упреков.
   Тип молча усмехнулся, будто она ляпнула невесть какую глупость.
   Потом - сменил таки гнев на милость. Глянул на нее и объяснил:
   - На то и было рассчитано, что я все брошу и за вами полезу. А как не полезть? Я перед Витькой и без того кругом виноват.
   Рита смотрела на него, щурясь от солнечных зайчиков, бегавших по салону. А он, сумрачно сдвинув брови, глядел на дорогу. И продолжал нехотя:
   - Струсил я, понимаете! Всю жизнь ведь на это положил: ищешь самородок, трудишься над ним, шлифуешь... а из него - либо пустая порода, либо того хуже. Если, милая, вспомнить всех наполеончиков, что я настрогал... А, да что теперь. Струсил и есть струсил. Больше нечего сказать.
   Он замолчал. Впереди справа показалась череда пыльных деревьев, какие-то унылые строения. Потом - бетонная стена, каскады широкой лестницы у подножия гигантской стеклянной коробки, фонари, кипарисы...
   И вдруг - натужный взвизг тормозов. Машина резко встала. Рита глянула вперед: пустынная дорога, светофора и того нет. Почему он остановился? Она перевела взгляд на человека, сидевшего рядом - и вздрогнула, наткнувшись на его холодный невидящий взгляд.
   - Что случилось? - спросила шепотом.
   Он, не отвечая, коротко махнул рукой. И молчал, наверно, еще минуту. Потом выругался вполголоса и перевел дыхание. Радости, впрочем, в глазах не прибавилось.
   - Случилось, - бросил резко, - ладно, с вами бы разобраться... В общем, так.
   Она машинально кивнула, не сводя с него глаз.
   - Выбирайте одно из трех. Первое: на дачу к вашему Каюмову. Второе - домой.
   - Домой?.. - эхом повторила она.
   - Это бы лучше всего! - он резко развернулся к ней, поставив локти на руль. - Отправлю вас туда за десять минут. Все нелепицы наши забудете как страшный сон.
   - Вы все знаете, да? - одними губами спросила Рита.
   Он возразил:
   - Все знает Господь Бог. А я - не Он и не стремлюсь, как некоторые... Ну, что? Решились?
   - А Виктор? Мы ведь к нему едем? Или он еще там? На даче?
   - Нет. Не к нему и не на даче.
   - Тогда... Погодите, вы же сказали про одно из трех. А третье? Третье что?
   - Третье? Остаетесь с нами.
   - Остаюсь с вами, - тут же спокойно и четко ответила Рита.
   Впрочем, какое там спокойно. Ей пришлось отвернуться, чтобы этот тип не видел, как у нее по щекам текут слезы. Тип, разумеется, видел - но ничего не сказал.
  

* * *

  
   - Бред. Сивой. Кобылы.
   Три слова, как три гвоздя в стену - резким металлическим голосом. Это было первое, что услышала Рита, войдя во двор, заросший жасмином. Она остановилась. Люди, собравшиеся на веранде, где совсем недавно она участвовала в веселом застолье - ее не замечали.
   Народ, кстати, был тот же. Николай Ильич, Лида, Паня, Никита и Левушка. Все, кроме бабули. Плюс двое незнакомых, из которых один - в милицейской форме.
   А говорил - Левушка:
   - Вы его сколько лет знаете? Пять? - он обращался к тому, в форме. - Ну, и что, можете представить, что он кого-то убил? Крысу? Таракана?
   - Так ведь случайно!.. - выдохнул за его спиной Павел Иванович.
   Левушка, не оборачиваясь, бросил:
   - Да хоть под наркозом!
   - Он и комаров-то не бьет, а отгоняет, - буркнул Никита.
   Лида, всплеснув руками, умоляюще воскликнула:
   - Вот и все, вот и ладно! Так я несу пироги? Чайник два раза ж уже закипал, ему ж это вредно!
   Тот, в форме, нагнул голову - и зарокотал угрожающе, как генерал Лебедь:
   - Отста...
   - Спокойно, капитан, - второй, в штатском, мягко положил ему руку на плечо.
   Голос у него был уютный, как плюшевое одеяло:
   - Пироги - это превосходно. И вы их, пожалуйста, несите... А вам, Лев Николаевич, лучше бы сесть, а не торчать надо мной монументом обвинения...
   Левушка не пошевелился. Господин в штатском терпеливо вздохнул:
   - Хорошо. Вот вы меня сейчас выслушайте по возможности молча. Оставим пока факты. Ну, такой, например, факт: невозможное, как вы уверяете, деяние имело место на глазах восьми свидетелей, семь из которых уже опрошены, а восьмая...
   Левка хотел прервать оратора, но взял себя в руки и продолжал слушать:
   - ...Восьмая будет опрошена в ближайшее время. И то, что этому действию предшествовала ссора, также на глазах многочисленных очевидцев. И что существует такая классическая улика, как отпечатки пальцев, в данном случае весьма красноречивая... Вы же понимаете, что все это я вам не обязан говорить, точнее - обязан не говорить. Но мы, Лев Николаевич, не враги ни вам, ни вашему Сорокину! Вот, капитан даже отпустил его против всех правил...
   Капитан опять издал грозное рычанье, и штатский опять погладил его по плечу. Рита обернулась к человеку, с которым сюда пришла. Тот вовсе не торопился объявлять о своем присутствии. Сидел себе на бочке возле гаража, в руке - дамская сигаретка с ментолом, дымок от нее белым изящным перышком дрожал на ветру. Ждал, должно быть, что этот господин в штатском еще скажет.
   Господин сказал:
   - Так вот, оставим пока это. Прежде, чем строить версии и выдвигать обвинения, я хотел бы с вашим другом просто поговорить. Для того сюда и пришел. Вот Алексей Михайлович Астахов был уверен, что Виктор Сорокин - человек абсолютно честный и раз обещал никуда не скрываться, то и не скроется. Ну, и?..
   Повисла тишина.
   - Левка, да скажи ты им, - буркнул Никита.
   - И что? - Левушка посмотрел на него. - Думаешь, будут искать? Думаешь, найдут? Да толку... - его голос больше не звенел металлом, он был усталый и какой-то бесцветный.
   - Вот здесь ты не прав.
   Это вмешался наконец Ритин незнакомец. То есть, он для Риты был незнакомец, а всем остальным - очень даже знаком, кроме разве господина в штатском. Тот мягко поинтересовался:
   - Вы кто, простите, будете?.. - и вежливо привстал.
   Ритин незнакомец слегка наклонил голову, и они, как два президента на саммите, обменялись чинным рукопожатием:
   - Назаров Иван Иванович.
   - Старший следователь прокуратуры...
   Ну, и дальше фамилия, имя, отчество - не очень разборчиво, точно как он представлялся в "Арго". Да, впрочем, его фамилия и не имела значения. Потому что всем было ясно, что президент здесь таки один. Вот этот самый Иван Иванович. И старший следователь это понимал, и даже Левушка, который этого Ивана Ивановича, мягко говоря, недолюбливал. Ну, да президент - не Дед Мороз, всем нравиться не обязан.
   - Ты совсем не прав, Левка, - сказал Назаров, - нечего шарахаться от государства, оно тоже что-то может.
   - Да ну? - Левушка усмехнулся со злостью. - Что-то? Чуть-чуть поменьше, чем вы?
   - Я в данном случае - ничего не могу. И ничего не знаю.
   Иван Иванович вытянул из-под стола табурет и сел, тяжело опершись на локоть. Бросил, глядя куда-то вниз:
   - Давай, рассказывай.
  
  
   10
  
   Это было уже в воскресенье. А в субботу я блаженствовал, развалившись на диванных подушках. Никаких мрачных предчувствий - чистый кайф. Теплый свет, проникая под веки, медленно растекался золотыми пятнами. Море, устав плеваться пеной, шелестело вполголоса, легкие звуки долетали издалека: шаги, голоса, смех. Музыка. Любимый мой стеклянный хор из Ллойд-Уэббера:
   Could we start again, please?..
   Нам удалось. Мы начали сначала. Рита меня любит!
   Я поднял голову, машинально ища глазами рояль. Ну, или пианино - это если я дома. Инструмент у меня не сказать что супер, но мы друг к другу привыкли... Ага, я ведь - в сталинской резиденции. Колонны, вазы, пальмы. И рояль здесь есть, причем не один.
   В этом помещении его, однако, не нашлось - зато нашелся господин Штейнмец. Он сидел, утопая в пышных диванных подушках, выжидательно повернув голову в мою сторону.
   - И как? - спросил, когда я шевельнулся. - Легче?
   Я молча кивнул, не очень соображая, о чем он. В ушах еще плыл стеклянный звон, заставляя пальцы бежать по невидимым клавишам... А, черт. Клавиши-то невидимые, а боль - самая настоящая. За два дня работы царапины на ладони приняли вовсе отвратный вид; Роман Борисович осторожно заметил, увидев, что я их разглядываю:
   - Я почему-то думал, что ты умеешь быстро справляться с такими травмами. Или ночью этот Кеша...
   - Ага, я и летать умею, - пробормотал я, ловя уплывающую музыку.
   И вдруг до меня дошло. Это что же он говорит, милейший Роман Борисович?.. Остатки сна моментально вылетели из головы. Я посмотрел на него. А он - на меня, виновато приподняв плечи:
   - Извини. Маргариту мне удалось отправить. А вот с тобой...
   - Что? Где она?
   - Спокойно, не дергайся. С ней все в порядке. В совершенном порядке! Ну, не веришь мне - возьми и сам прислушайся!
   Подавив приступ паники, я последовал его совету. Дотянуться до Риты сквозь вонь было почти невозможно... Но я дотянулся. Неверная, тающая связь - но два момента я почувствовал точно: во-первых, Рита далеко, а во-вторых, с ней действительно все в порядке.
   Я перевел дыхание.
   - Где она?
   Он взглянул на часы:
   - Да наверняка еще в дороге. Отправил ее на такси, двадцать минут назад.
   Я медленно обвел взглядом нелепое помещение с зелеными колоннами и круглым потолком. В центре потолка парила пышная дева в хитоне с украинской вышивкой. В одной руке у нее была связка колосьев, а в другой - гигантский серп, изображенный так натурально, что казалось: вот-вот рухнет и пригвоздит к полу нас обоих.
   И не только нас. Каждого, здесь обитающего.
   И Риту, если б она не уехала.
   - Она точно уехала?
   Дурацкий вопрос. Роман Борисович фыркнул, слегка оскорбленный:
   - Поинтересуйся у шофера! "Такси-Экспресс", заказ на семнадцать двадцать пять. Или - у твоего друга Льва Саенко. Она ведь, как я понимаю, к нему отправилась!
   Ох и господин Штейнмец, ох и жук. О Кеше он знает, о Левушке. А еще? Ну просто - агент Моссада.
   - Роман Борисович, вы случайно не Рувим?
   Вопрос выскочил сам собой - и, глядя, как он оторопело подбирает слова для ответа, я понял, что счет у нас с ним теперь один-один.
   - А ты, значит... насчет Рувима все-таки в курсе?
   - Да так - не сказать чтоб очень. А вы?
   - Примерно так же.
   Он помолчал, сомневаясь - продолжать или нет, потом все-таки продолжил:
   - Я одно точно знаю. Что он - наш с тобой земляк. У нас тут замечательных людей многовато на душу населения, верно? Вот Назаров, например. Или Доленко Марья Павловна, слыхал про такую? Или ты.
   - Спасибо, я вас тоже люблю. Так как насчет Рувима?
   Роман Борисович поморщился:
   - Я бы на твоем месте это имя вслух не произносил.
   И, отчаянно махнув рукой:
   - Да не знаю я! Так, вертится что-то... Не веришь? Еще бы! Как-никак, я тут родился, у Аркадия месяцами гощу. И, кстати, готов повторить и подписаться: он - человек, каких мало! Но вот - связался с какой-то гадостью. Нет, понятно: бизнес есть бизнес, тут без криминала не обойтись. Но не в криминале дело! То есть - не только... Ладно, что я могу объяснить, когда сам запутался.
   Он наклонился ко мне и договорил тихим отчетливым шепотом:
   - Этот Рувим имеет против тебя здоровенный зуб. Понятно? Не надо было тебе сюда приезжать.
  
   Не надо? Ясное дело! Умный человек договорился бы с Астаховым и - на завод. А я добровольно полез в мышеловку, причем без всякого сыра. Ну, и как теперь выбираться будем?..
   А никак. Гости разъехались (кроме Ритиной подружки - не знаю, какой она придумала предлог, чтобы задержаться). Про меня вроде как забыли. Роман Борисович, правда, предупредил, глядя встревоженно и виновато:
   - Очень тебя прошу, Витя - не пытайся самостоятельно покинуть территорию. Хотя бы до завтра.
   А господин Каюмов, проходя мимо по коридору, обронил не глядя:
   - Мне очень жаль. Очень, очень жаль.
   Голос - почти беззвучный, абсолютно без эмоций. А что там, под многослойным покровом вони - понять невозможно.
   ...И невозможно поверить, что это - тот самый человек, который вчера, трясясь от страха в щели между камней, просил меня о помощи.
  
   Ветер в темном парке раскачивал кипарисы, трепал ветки платанов и акаций. Грозный гул прибоя доносился снизу - а вдоль бетонной ограды, освещенной по всему периметру, неторопливо прогуливались парни с автоматами. Стражи границы. Интересно, они каждую ночь гуляют, или это из-за меня такой шухер?
   Где-то сбоку зашуршал можжевельник, рассыпался короткий смех, и - протяжный, с придыханием шепот Татьяны:
   - Мой муж - это старая, серьезная, больная проблема. А я не хочу сейчас проблем. Понимаешь, Аркадий? Я хочу...
   Быстрота и натиск, подумал я с легким удивлением. Хотя чему удивляться - с этой девицей все было ясно с самого начала.
   На балконе с химерами - светло и пусто. Бедные каменные твари, сжимая в лапах фонари, ежились от ветра, который завывал здесь, на просторе, в свое удовольствие. Одна из них, когда я проходил мимо, внезапно сорвалась с места и прыгнула ко мне.
   Вот радость-то! Это оказалась вовсе не химера - хотя тоже экзотическая фауна. Безобразная Эльза! Что же выходит - господа Тихановские никуда не уехали?.. Я не успел осознать сей странный факт - она кинулась мне на шею, стремительно впилась губами в губы. И отпрянула, весело глядя своими цепкими глазками:
   - А если я сейчас закричу? Охрана явится, и я скажу, что ты меня насилуешь.
   Я не ответил. Она моментально разозлилась:
   - Все страдаешь по своей Риточке? Послушай... ты же меня хотел! Ночью на пляже - и не ври, что...
   Черт знает почему - мне стало ее жалко.
   - Ночью на пляже был не я, а Рувим.
   - Что? - она затряслась от хохота. - Рувимчик? Да он сто лет как импотент! Ему баба не нужна и с приплатой! - внезапно оборвав смех, зашипела, аккуратно поблескивая глазками и зубками: - Ты ведь таким стать не хочешь? Нет? Тогда держись за меня. Ух, мы им устроим!.. Ты пойми, - шипенье, споткнувшись, сделалось умоляющим, - я тебе нужна так же, как ты - мне. Рувим же тебя уничтожит!
   - Кто такой Рувим?
   Наверно, не стоило именно ей задавать этот вопрос. Но, черт возьми, должен же я наконец выяснить!
   Она изумилась.
   - Ты... не знаешь? Да ты... - до нее постепенно что-то доходило, - ты, кажется, еще вообще ничего не знаешь? И про меня? И про себя тоже? Но ты ведь уже был - там! И ничего не понял? О-ой! Что ж они тогда из-за тебя так бесятся? Да схватили бы и...
   Она снова расхохоталась - и, тут же умолкнув, сообщила задумчиво:
   - Ну, я и дура. Ладно!.. Ты отсюда никуда не денешься - я успею.
   И, развернувшись, кинулась вон с балкона.
  
   Ты отсюда никуда не денешься. Права госпожа Тихановская, думал я тоскливо, стоя под скалой и глядя, как вспыхивают и пропадают в гудящей тьме белые полоски пены. В хорошую погоду переплыть бухту отсюда до Ключ-горы - не сказать, что легко, но попробовать можно. Или - еще проще. Как я предлагал Рите: пару километров вдоль берега, и - гуляй, Вася. Это в хорошую погоду. А сейчас...
   Летать, что ли, научиться, в самом деле?
   Я побрел вдоль берега, вдыхая брызги и острый ветер, все еще пробуя размышлять над всей этой кучей дурацких тайн. Так, по инерции - потому что моя система, как сказал бы Левушка, безнадежно зависла. И оптимизм улетучился. Да и был ли он?..
   ...И вдруг я снова почувствовал опасность.
   Нет, не ту, что угрожала мне. Та - никуда не делась, да и черт с ней. Но ветер вдруг завыл в другой тональности. С тревогой, пронзительной, как зубная боль. И от брызг на губах - хинная горечь.
   Рита?.. Я, уставившись в темноту, принюхался, как ошалелый пойнтер. Нет... нет, не она. Роман Борисович, дай ему Господь всего наилучшего, не подвел. Рита, в абсолютной безопасности, кажется, спала, и рядом с ней был кто-то... Кто-то надежный как швейцарский банк. Левушка? Ха, будем надеяться, что - не слишком рядом.
   Но если не Рита - тогда кто? Неужели?..
   Точно, это были они. Валентинино семейство. Что-то у них там происходило, не слишком приятное. Очередной скандал? Сенечка насосался и права качает? Ну, что - будь я в городе, может, и побежал бы на помощь, а так остается только пожелать сестре удачи. Я отвернулся от прибоя и полез в карман за сигаретами...
   Нет. Что-то не так. Это не обычный пьяный скандал, это хуже. Я прислушался изо всех сил, до боли в висках. Куда хуже. И, главное - непонятно, что.
   Да, к черту, не это главное! Главное сейчас - добраться до них!
   Вот именно. Теперь я не сомневался, что должен быть там, с ними - иначе случится что-то непоправимое.
   Ну, и что прикажете делать? Броситься к Каюмову: отпусти под честное слово, вернусь - делай со мной что хочешь! А что - он бы отпустил. И вообще, Аркадий Андреевич - чудесный человек и вовсе не собирался меня задерживать! Это мы с Романом Борисовичем что-то напутали. И сейчас надо просто пойти к воротам. Да, еще - машина. Заказывать такси - долго, придется просить у Каюмова...
   Эти рассуждения, вроде бы вполне здравые, были на самом деле пустой тратой золотого времени. Потому что ничего мы не напутали. А раз так - хватит паниковать, будем думать. Не беспокойтесь, милейший Роман Борисович, я непременно что-нибудь придумаю. Обязан.
   Я медленно обвел взглядом черный берег, по которому скользили белые лучи прожекторов. В этих лучах каждый предмет казался нереально отчетливым, как под лупой. Шезлонги, ветки азалий, бьющиеся на ветру. Причал, катер... Что, катер угнать? Ага, так они мне и дали. Пока разберусь с мотором, вся охрана будет тут.
   Ребристая стена какого-то строения из пластика, черный проем двери. Это, кажется, эллинг для водных игрушек: катамаранов, скутеров и...
   Стоп! А почему дверь открыта? Неважно, главное - завести мотоцикл куда проще, чем катер, да и в этом пластмассовом домике они меня не увидят. Лишь бы там, внутри, никого не было!
   А там ведь точно должен кто-то быть. Засада. Эта открытая дверь - ловушка для меня. И черт с ними, ловушка так ловушка. А, может, и нет. Я, по крайней мере, ничего такого не чувствовал.
   Я дождался момента, когда белый луч отполз от эллинга, и бросился вперед. Наугад, к невидимой теперь двери.
   За этой дверью было куда темнее, чем снаружи. Я, конечно, тут же наткнулся на какую-то конструкцию, состоящую сплошь из жестких ребер. Но засады - не было. Не появилась она и через пять минут, когда я отыскал на ощупь скутер и подтащил его к пологому желобу, ведущему в воду. Над этим желобом изгибались воротца, запертые на засов. Прежде чем открыть их, я разделся, смотал джинсы и майку в тугой узел, внутрь которого сунул очки и часы, и ремнем от джинсов пристегнул этот узел к поясу. Кроссовки бросил: лишняя тяжесть. Главное, чтобы очки уцелели.
   Вот и все. Теперь - вперед. Я оседлал скутер, надел на руку петлю - и нажал на рычаг.
   Ворота распахнулись. Волна, ворвавшись под низкую арку эллинга, окатила меня с головой, но перевернуть мою маленькую машинку у нее не получилось. Ничего, море свое наверстает. Наверняка вытащит отсюда все игрушки до одной.
   Я не успел оглянуться, как эллинг, и лучи прожекторов, и скалы у прибоя - все осталось позади. Ветер бил в лицо, как тяжелое мокрое полотно, и волны - с разных сторон! Короче, обернуться и послать сталинскому недоразумению с химерами последний привет не было никакой возможности. Кажется, донеслись оттуда какие-то звуки, то ли вой, то ли треск... Выстрелы? Ага: заметили побег и пытались пресечь! Да поздно.
   Я летел вперед. Во тьму, то есть - в никуда, а еще точнее - к Валентининым проблемам, магнитное притяжение которых ни за что не дало бы моей лодочке сбиться с курса. И очень хорошо! Мы все эти проблемы скоро решим. И с вонью разберемся - дайте срок, очистим КТЗ от абреков, и будут на этом заводике делать такую вот замечательную, как эта машинка, технику для кайфа. Ну, мне-то она не понадобится. Я ведь летать умею...
   Я мчался зигзагами среди волн, вцепившись в рычаг порезанной ладонью, которая, онемев от напряжения, перестала болеть. Я совершенно обалдел от скорости, воды и ветра. Этот ветер вымел из головы все мысли и страхи - а вместе с ними простой вопрос, который вообще-то мог бы там задержаться: почему это все оказалось так легко? Незапертый эллинг, куча средств передвижения к моим услугам.
   Ведь случайностей - не бывает.
   Этот вопрос, может, и стоило бы задать... Да скоро в нем отпала надобность. Ровный треск мотора внезапно превратился в прерывистый хрип, скутер врезался носом в волну и... Нет, не перевернулся, вернее - перевернулся, конечно, но только после того, как мотор заглох совсем.
   От неожиданности я как следует хлебнул воды - а когда вынырнул и отдышался, скутер подпрыгивал на волнах, бесполезный, как надувной мячик. Я попытался, конечно, его завести - да без пользы дела. Причина? Ну, она оказалась очень простая: кончилось горючее. У этой модели емкость крошечная, хватает на десяток кругов перед пляжем. Не знаю, почему я об этом не подумал там, в эллинге. Там ведь были и другие мотоциклы, только этот - легкий и стоял удобно, у самого желоба.
   Наверно, это снова была случайность, которых не существует. Хотя, по-моему, просто отсутствие мозгов.
   Короче, я бросил скутер пропадать в море и поплыл своим ходом. Вообще-то не ахти какой подвиг: в темноте, если поднять голову, уже можно было разглядеть размытую полоску золотистого света. Город. В хорошую погоду я бы доплыл до него за пятнадцать минут.
   Но погода-то была понятно какая... Волны падали одна за другой - топили, не давая ни секунды передышки. Я подумал с запоздалой досадой, что напрасно не задержался у скутера подольше: отдохнуть, рассчитать силы.
   И все-таки - ничего страшного. Это - мое море, мы как-нибудь разберемся. Главное, попасть в ритм. И - вперед!
   Будем вместе играть эту музыку.
  
   ...Когда последняя волна, аккуратно поддерживая, вынесла меня на берег и оставила лежать на мокром песке - я думал о музыке. Именно - что рояля здесь, пожалуй, не хватит, нужен орган или на худой конец синтезатор. Хотя - чушь собачья. Рояль, как известно, инструмент универсальный, а на органе тему моря любой шимпанзе изобразит.
   Решив так, я закрыл глаза и отключился - совсем ненадолго. Потом встал, размотал мокрую одежду и нашел очки.
   И обнаружил, что стою на пляже, метрах в двухстах от кафе Шурика Саакяна, и там еще горят огни.
   Шурик, увидев меня на пороге своего заведения, почему-то испугался: должно быть, я здорово смахивал на утопленника. Жанна подбежала ко мне, схватила за руку и отвела подальше - пока клиенты не обратили внимания.
   - Ты что! - уставившись на меня круглыми глазами, зашипела, как простуженная кошка. - Ты зачем... с ума сошел? А почему мокрый?
   Я молча пожал плечами. В самом деле, почему люди на пляже мокрые?
   - Вот, - я вытащил из кармана деньги, - вчерашний долг. Извини, они тоже...
   - Господи! - она оттолкнула мою руку. - Ты, что, не понимаешь? Тебя же в первую очередь здесь будут искать!
   А, так Рувимчик с господином Каюмовым меня уже ищут? И Жанна в курсе?..
   - Искать? - повторил я, морщась. - Кто?
   - Ну, Арслан, конечно! И милиция... Витя, скажи, пожалуйста - ты ведь его не убивал?
   Это был не вопрос, а требование. И я сказал именно то, чего она хотела:
   - Разумеется, нет, - а потом спросил:
   - Кого?
   - Боже мой - Мирзу, кого же еще! Витя, что с тобой? Зачем ты связался с этой бешеной сучкой?
   Голос у нее окончательно сел - столько в нем было отвращения.
   Я спросил:
   - А ты ее знаешь? Эту бешеную сучку?
   - А то ты не знаешь, - она скривилась, - Радмилка Деметриади из Атаманского! Хотя верно: ты был еще мальчишкой, когда она тут промышляла блядством. А потом укатила в Москву. Какого-то режиссера, что ли, там обработала. Теперь - певица, по телевизору выступает. И, здравствуйте - явилась! Думает, с крашеными волосами я ее не узнаю. Дама! Да ей, чтоб ты знал, почти сорок, хотя выглядит, конечно... Ну, это потому, что - ведьма.
   - Ведьма, да? - пробормотал я.
   Жанна взялась было торопливо рассказывать о зловредном семействе Деметриади - но тут какой-то тип, входя в кафе, с любопытством оглянулся на нас. И она, спохватившись, зашипела умоляюще:
   - Витенька, ты уходи. Если Арслан узнает, что ты здесь был, он нас... Ну, иди, иди. И разберись ты с ним поскорее, ради Бога!
   Вот так.
   Оказывается - это я убил Мирзу Джабраилова! И теперь, если бешеная сучка Рада Деметриади не подтвердит мое алиби - с братцем Арсланом я, пожалуй, вряд ли разберусь.
   И с милицией - тоже.
   Интересно, знал ли об этом Астахов, когда выпускал меня из милицейского люкса?
  
   Главное - не впадать в отчаянье. Отчаянье - смертный грех!
   Так говорил Иван Иванович Назаров - очень давно, когда я учился в первом классе и главврач санатория не пускал меня в клуб играть на рояле... А теперь-то уж и вовсе не до этого. Какое там отчаянье. Теперь главное - Валентина.
   И как можно скорее.
  
   В нашем доме светились все окна до одного. Хотя по квартирам никто не сидел: все, и хозяева, и отдыхающие, толпились во дворе и на галерее. Бегали, размахивали руками, ругались, кому-то громко сочувствовали.
   Кому? Валентине, конечно. Именно она была центром этого коловращения. Сидела на лестнице и рыдала, прижимая к лицу какую-то пятнистую тряпку. Почему-то эти бурые пятна сразу бросились мне в глаза - и я задохнулся от страха.
   Взлетел по лестнице, схватил ее за руки:
   - Что? Цела?
   Она отняла ладони от лица. Лицо, в общем - цело. Ну, если не считать порядочной ссадины на подбородке и черноты под обоими глазами. Глаза эти посмотрели на меня с ужасом:
   - Витя? Ты?! Уходи!
   - Она не в себе, - трагическим шепотом сообщила какая-то соседка, то ли Софа, то ли Клава, - ты, Витенька, немножко поздно появился.
   Я поднял голову, пытаясь определить чутьем, где племянники. И не смог. И Софу так и не разглядел. Мерещилась вместо нее - химера с каюмовского балкона: свиной пятачок, уши как у нетопыря, клыки...
   - Кто? Инесса? Данька?
   - Да Боже сохрани, - химера протестующе взмахнула лапой, - все еще покамест живы.
   Соседки сокрушенно закудахтали наперебой, объясняя что-то про Сенечкино буйство, про разбитую мебель, про милицию... Славно-то как! Обычный скандал. Бесконечная наша мыльная опера, серия пятьсот двадцать третья: донья Мария рыдает, дон Педро режет всех подряд, а дон Хосе то и дело теряет память. Страсти в клочья.
   Ладно, пора выключать телевизор. Я встал и, отстранив соседок, поднял Валентину на ноги:
   - Пойдем-ка домой.
   Она, уткнувшись мне в плечо, заревела в голос. Куда там донье Марии! Майка, слегка высохшая по пути с пляжа, моментально снова намокла.
   - Да где ж вы там теперь, - застонала Клава, а из толпы зрителей вывинтилось пронзительное:
   - Убивец!
   Я обернулся. Ага: баба Варя, есть у нас такая энтузиастка с первого этажа. Уставила на меня, как боярыня Морозова, обличающий перст:
   - Заберите Вальку у него! Ведь и ее пришьет, всего делов!
   И прочая публика смотрела на меня странновато. Да уж, хорошие новости быстро летят... Ладно, это - потом. Я довел сестру до нашей квартиры, толкнул ногой дверь, а там...
   Сенечка всегда буйствует с размахом. Но такого он еще не устраивал. Могу сказать, что уцелело. Стены (кроме обоев), пол и потолок, одна из трех лампочек в люстре, примерно половина печного кафеля и почему-то ковер, с которого жалобно и виновато на меня воззрилась тигриная семья. Все остальное - в безнадежных руинах. Обломки моноблока, которому так долго везло, разбросаны по всему полу. Да ладно моноблок - он ведь и шкаф умудрился разнести по диагонали! Вот это да! Вот это супер! Да здравствует Сенечка - дитя Кинг Конга и Годзиллы.
   - Письмо теткино искал, - всхлипнула Валентина, - порву, говорит, на фиг вместе с паспортом. А оно в ОВИ-и-и...
   Она снова наладилась было рыдать, и тут в комнату решительно вошла соседка Клава:
   - Витя, ну что ты ее держишь? Ее ж надо положить. Давайте ко мне.
   Она была права - лежачих мест у нас не осталось, равно, впрочем, как и сидячих. Вдвоем мы переместили Валентину к ней и уложили на диван.
   И начали принимать визиты. Сперва прилетела Софа с валерьянкой, потом какой-то отважный отдыхающий с чудодейственным отваром из сибирских трав. А потом ворвался Гриша Картузов и закричал, что никаким поклепам на меня не верит, но я все равно идиот, потому что тут явное сотрясение мозга и надо вызывать скорую помощь.
   Валентина моментально пришла в ужас:
   - Не надо скорую, не надо скорую!
   И Гриша был изгнан, а дверь заперта. Клавдия прислонилась к ней спиной и, уставившись на меня туманным взором, протянула:
   - Ну, ты, Витя, оказывается... Ну, ты даешь...
   - Клава, уйди, - донесся жалобный стон с дивана.
   Клавдия оскорбленно фыркнула:
   - Ты думаешь, я верю? Да ни за что! - и, подняв подбородок, гордо удалилась в соседнюю комнату.
   А Валентина принялась за меня:
   - Господи, ты еще здесь! Ведь милицию ж вызовут! Бабка Варя, та точно постарается!
   Я придвинул к дивану стул и уселся на него верхом, положив локти на спинку. Валентина глядела на меня красными глазами в черных полукружьях. Валерьянка с супер-отваром, кажется, не очень подействовали.
   - Дети где? А сам главный дебошир?
   - Витька, ты ненормальный! Они ж тебя ищут! Они все почему-то думают, что это ты того бандита...
   Она села и начала бестолково поправлять волосы. Я спросил:
   - Кто ищет, милиция?
   - Если б только. Да эти сейчас Семена забирали, тоже спрашивали... Слушай, а ты что такой спокойный? Может, ты... ой, Витя, ты лучше скажи сразу! - и она, вполне готовая к новому залпу рыданий, схватила меня за руку.
   - Я ужасно боюсь, - заговорила быстро, свистящим шепотом, - что с тобой что-нибудь сделают. Знаешь, я твой паспорт сдала в ОВИР вместе с моим. А Сенька сегодня, как этот киллер у нас побывал...
   - Подожди - какой киллер?
   - Ну, азербайджанец! Он - точно киллер, Витя, я его глаза видела. Спросил, как тебя найти. Платить, говорит, придется. И привет тебе передал от какого-то Арслана. И Сенька так обрадовался! Все, говорит, теперь музыканту конец. А потом ушел. Целый день его не было - и вот вечером появляется такой... Ох, я не могу! - и она принялась таки реветь.
   Я налил ей полный стакан сибирского зелья и снова спросил про Инессу и Даньку. Ну, не был я полностью уверен в их безопасности. Не то что страх - так, легкая тень сомнения.
   - Да целы они, целы, - отмахнулась Валентина, захлебываясь питьем, - у Мишкиных родителей. Я их сразу к ним отправила, когда Семен... Ох, ты б его видел! Я... ты знаешь, я поняла, что пятнадцать лет прожила с оборотнем.
   Этого признания, сделанного едва слышным, срывающимся шепотом, можно было и не принимать всерьез: Валентина у нас натура артистическая. Но я почему-то принял. И подумал: ну, теперь - все. Не видать Сенечке города Кельна.
   - Он, понимаешь, пошел пьянствовать, и какой-то гад ему рассказал... Ох, узнать бы, кто! Хотя не все ли равно теперь.
   - Что рассказал?
   - Все! И про тебя, и что мы собрались уезжать. Что без него! Он и осатанел... Давай все крушить и орать. Что я, мол, Родину продаю! И с кулаками... Потом уже приезжает милиция, а он им: вот ее забирайте, а не меня. У нее братец - убийца, и она такая же. И все слышали!..
   Она сидела, крепко обхватив стакан, из него выплескивался недопитый отвар. А в глазах, обведенных черным, стыло то самое отчаянье, которое - смертный грех.
   Я улыбнулся, забирая у нее стакан:
   - У тебя с этими синяками, Валь, физиономия - точно как у панды.
   Она попыталась тоже изобразить улыбку, но слезы хлынули с новой силой. Я понял, что успокаивать ее сейчас бесполезно. Надо было просто - действовать.
   Я позвал Клавдию. Она, добрая душа, не стала ни обижаться на Валентину, ни любопытствовать на предмет моего злодейства, а сбегала и принесла, одолжив у кого-то из отдыхающих, сотовый телефон. Я начал было набирать Левкин номер, но вовремя опомнился. Если еще и туда явится азербайджанец с глазами киллера...
   Нет уж, здесь подойдет только что-то нейтральное. Просто - гостиница. Переночуем, а завтра с утра займемся ОВИРом. Интересно, можно ли там за день все уладить? Ха, все можно, если, конечно, меня еще не объявили в официальный розыск. И если будут деньги.
   Денег понадобится... Прикинув - сколько, я печально засвистел. Пожалуй, вряд ли кто рискнет одолжить такую сумму человеку, на которого заимел зуб Арслан Джабраилов. Но в пару мест все-таки можно сунуться, например, к Арчилу. Сейчас начало третьего, заведение закрылось полчаса назад. Наверняка он еще там.
   Арчил взял трубку после первого гудка. Его голос был медлителен и мрачен - совершенно как всегда. Непонятно, с чего это вдруг мне захотелось отвернуться, чтобы ни Клавдия, ни тем более Валентина не увидели моего лица.
   Та самая тень сомнения.
   Да уж какая там тень: черная туча, шторм в десять баллов!
   Арчил сказал:
   - Это хорошо, что ты позвонил. Я уже хотел посылать кого-то - к твоей сестре, да. Они говорили, ты у нее будешь.
   Они! Они. Можно, конечно, поинтересоваться, кто такие они в данном случае... Да какой смысл?
   - Ты подъезжай, да?
   И - после паузы:
   - Твои племянники здесь.
   Нельзя сказать, что я не ждал этого. Поэтому сумел справиться и с лицом, и с голосом, пообещав небрежно: о`кей, сейчас буду.
   И краем глаза увидел, как Валентина смотрит на меня напряженно, а слезы у нее высохли, ей уже не до слез.
   - Ты не волнуйся, - сказал Арчил, - ты сюда, они отсюда. И с твоей сестренкой все будет как надо. Уедет в Германию, я тебе обещаю.
   Снова пауза.
   - Извини, да?
  
   Ветер свистел, пролетая вдоль улиц. Гул прибоя перекрывал все ночные звуки. Над входом в заведение Арчила бежал неоновый свет, вычерчивая грузинские и русские буквы: Сакартвело.
   Двери были не заперты, в средневековом зале с черным потолком и жестяными доспехами горели свечи. Освещали они молчаливую компанию довольно странного состава.
   Во-первых, был там сам Арчил. Во-вторых - троица авторитетных меломанов: Поляк, Щука и Толик Гнилой. В-третьих - оба моих племянника плюс Инкин Мишка. В-четвертых - несколько молодцов мрачного вида, расположившихся кто у входа, кто у дверей на кухню, кто в нише возле рояля.
   Ну, и наконец - еще один авторитет, хотя и не меломан. С нынешних пор, оказывается, мой кровный враг. Арслан Джабраилов. Приземистый, квадратный, бритая башка без шеи, весь в цепях и перстнях - эдакий шкаф из пригородной банды, только бижутерия не турецкая, а от Картье или Готье. Ну, и нос: фирменный нос братцев Джабраиловых - Сирано де Бержерак отдыхает.
   Сейчас этот нос был угрюмо опущен. Понятное дело, человек в горести. Братки уважительно помалкивали.
   На самом-то деле он вовсе не горевал. Этот траур по безвременно ушедшему брату был небрежно слеплен для лохов, а за ним - ликование пацана, отпущенного на каникулы. Надоел ему Мирза хуже горькой редьки! Почему - не наше дело, тем более, что благодарить меня он вовсе не собирался. Закон гор - это святое.
   Масонский трибунал созван, и приговор вынесен.
   Я тебя уничтожу, пообещал красноглазый Рувимчик. Сказано - сделано. И, черт возьми, какая теперь мне разница, кто там есть кто, и что у них воняет. Только бы Рита...
   Рита. Она в безопасности. В полной и абсолютной безопасности.
   Арслан приподнял тяжелую башку, повел носом. Арчил глянул на меня, жалобно, как больной пес - и отвернулся. Бедняга, он-то в чем виноват. Такая же, как я, игрушка на ниточках, только не в свое дело не лез. Вот и поживет подольше.
   Он подошел к ребятам и сделал им знак: вперед. Инка, обернувшись, бросила на меня из-под густо намазанных ресниц точно такой, как у матери, отчаянный взгляд затравленной панды. Так, сейчас явится домой, будет капать Валентине на нервы. Хоть бы Арчил их отправил, как обещал, поскорее в Германию.
   Дверь закрылась. Двое джабраиловских молодцов неторопливо подошли ко мне.
   ...А что это мне совсем не страшно, подумал я с легким недоумением. Оттого ли, что все здесь - слишком свое, привычное? Столы Паниной работы, свечки, доспехи, рояль. Или - так всегда, когда уже нечего терять и хуже быть не может?
   Почему не может, хохотнул над ухом деревянный шепоток. Очень даже может! И - будет.
   - Играй, - буркнул, не глядя на меня, Арслан.
   Троица меломанов радостно встрепенулась.
   Что?! Я решил было, что ослышался. Но тут один из молодцов подтолкнул меня в спину - к роялю. Я пригляделся к Щуке сотоварищи... и сообразил. Они же для того сюда и явились! В последний раз поймать кайф от моей музыки. А вовсе не в качестве членов масонского трибунала.
   Это, значит, Арслан - щедрая душа - организовал им такое удовольствие. Ну, ладно. Сейчас я им сыграю. "Чижик-пыжик" одним пальцем. Устроит?
   Я обрадовался, наконец-то почувствовав злость. Посмотрел на этих троих. На Арслана, которому вся музыка на свете была по хрену и не терпелось заняться священной вендеттой. Потом - на рояль.
   Он притаился в нише, за спинами джабраиловских быков. Мы не виделись четыре дня, и теперь он ждал, нетерпеливо предвкушая, как сейчас будет здорово, и не очень беря в толк, отчего я-то не тороплюсь.
   А, черт. Я шагнул к нему - и через миг ряд желтоватых клавиш мягко блеснул передо мной, и...
   Ну, что? Все-таки - сыграем? В последний там раз или в предпоследний! Для Щуки с Толиком, для неведомой публики, которая когда-нибудь придет сюда и будет пялиться, задумчиво жуя, на отражения свечек в жестяной броне! Для этого носатого ублюдка. Для черта с хвостом. Для нас с тобой, старик! Давай, соберись, плюнь на все и - вперед!
   Освоим эту морскую тему - потянешь? Ха, замечательно! Этот скрип на басах, он, знаешь, вполне к месту. Допустим, что у нас крушение парусной шхуны! Шхуна, ясное дело, куда интереснее, чем мотоцикл. И никаких воплей и вздохов, крушение - это совсем не то, что тебе кажется. Все живы! Хватаемся за обломки мачты и летим.
   Летать-то я умею, дело обычное.
   Я вообще, оказывается, умею целую кучу разных вещей. Правда, не знаю, каких. Иван Иванович не захотел просветить, и эти скрывают. И черт с ними, обойдемся!
   Ну - вперед, вперед, с ветром, под звездами, над черной замерзшей рекой, к скалам, к далекому спящему городу, где буйный плющ затянут паутиной... к раскаленному острову на синей ладони моря...
   На море-окияне,
   На острове Буяне...
   А кто это у нас за спиной завозился? Друзья-уголовнички, любители культурного досуга? Им, что, не нравится? Ах, нет: они, оказывается, ждали чего-нибудь меланхолического. Им, оказывается, слезу хотелось пустить над моей безвременной кончиной. Чтобы я им на том свете все простил.
   А нечего! На похоронах не лабаем, опыта нет. И вообще - слыхали ведь: не стреляйте в пианиста, он играет как умеет. Ага. И бандитов мы не режем, потому как ни к чему. Понял, Арслан? Кто же тебе насвистел-то в уши? Рувим ибн Али Ахмед, наследник Сталина? Ха, небось и голову заморочил, и денег не дал - а если дал, то ерунду какую-нибудь... Слушай, Арслан, что тебе не жилось в Карабахе? Плохо там было? Армяне мешали? То семейство соседское, оно, что, ущемляло твою национальную гордость? Зачем ты с ним так, а, Арслан? Помнишь, как Мирза тебя просил: уймись! Он-то там жил замечательно, это здесь он стал хорьком небритым. А ты - мостовой сваей. Духом дик и мордой мерзок. И строишь особняки один за другим - уже пять штук построил, а такого дома, как был у тебя там, не получается. Слушай, если б Мирза погиб там - ты б о нем по-настоящему жалел, ты бы не радовался! Ты...
   - Все!!!
   Крышка рухнула на клавиши - черт, да какая сволочь себе позволяет так обращаться с инструментом! Я, едва успев отдернуть руки, вскочил, обернулся в ярости... Сволочь возвышалась безмозглой глыбой, уставив на меня дуло какого-то огнестрельного оружия.
   А за спиной глыбы уже маячил Арслан. Поднялся в нишу, почему-то хрипя, будто от натуги. На его перекошенную рожу было жутковато смотреть.
   - Т-ты... - выдавил он, - ты откуда... - не в силах изъясняться, он дернул носом.
   - С-собачья тварь, откуда знаешь тетку Каро? Откуда...
   И этот, с оружием, стремительно шагнул ко мне, схватил за руку и рванул - кажется, не сильно...
   Я задохнулся от дикой боли, потерял равновесие - свечные огоньки понеслись навстречу, сливаясь в размытую дугу.
  
  
   11
  
   - ...И толстая Кармен достала свой острый нож,
   И над столами в морге свет включили.
   И толстая Кармен...
   И толстая...
   Ре, шепчу я. Ре, ре, ре. Но струны снова бренчат вразнобой, и голос - выше, выше, будто ржавым ветром его сдувает:
   - И толстая Кармен достала...
   И толстая Кармен...
   Он где-то там - далеко в тумане, его не заткнешь. И уши не заткнуть тоже. Потому что левая рука... ее как будто нет. Только боль - жгучая, почти невыносимая. Может, это - фантомная боль? Руки уже нет, а боли - сколько угодно. Бывает такое, я слышал...
   Что?! Нет, этого не может быть! Она здесь - вот, это она болит. Я еще буду играть. Я еще...
   - Тихо, молодой человек, тихо! Не дергайтесь. Да разве ж можно - в таком состоянии...
   Кто это? Черт, ничего не вижу. Медуза в полумраке. Или рыба. Рыба-пузырь.
   Она подплывает ближе - почти вплотную. Толстые губы шевелятся:
   - Дам сейчас вам водички, и полегчает. Водичка, правда, с тухлецой, да все же ж лучше, чем ничего.
   Вода - это замечательно, это то, что надо. Только почему-то она в рот совсем не попадает. Вся впитывается в губы. Рыба-пузырь озабоченно бормочет:
   - У вас, молодой человек, таки жар. Это, по моему разумению, последствия болевого шока, и к тому же... ну-ка, вдохните поглубже - да, боюсь, ваши легкие тоже пострадали. Вы мне верьте. У меня - медицинское образование, правда, как я теперь об этом жалею! Уж выучился бы лучше на шофера и водил автобусы от Тоннельной до Новороссийска.
   - Заткнись, жопа.
   Негромкий голос из темноты. Мертвый. Рыба-пузырь испуганно колышется, шепчет:
   - Это наш... э-э... товарищ по несчастью. По-моему, он сумасшедший!
   - Ты, дерьмо пархатое, закупорь свою пасть!
   Мертвый голос приближается, растет. Бедная рыба отчаянно работает плавниками, пытаясь отплыть в безопасный угол... Куда там! Смачный хруст удара - и еще! Рыба, захлебываясь, вскрикивает:
   - Шестьдесят лет!.. Инсульт в легкой форме!..
   Тот, что бьет, бормочет что-то матерное. От него несет злобой, как из канализации.
   Так, рыба, держись, я сейчас встану и... Зыбкий дрожащий свет перед глазами - это боль, это из-за нее ничего не видно. Впрочем, и нет нужды видеть. Сгусток злобы - вот он, вот его голова, кажется...
   - А-а, паскуда! Отпусти! По стенке размажу!
   Рыба-пузырь опрометью кидается куда-то, вопя:
   - Убивают! Помогите, убивают! Эй, вы, сюда, сюда, помогите!
   Это он правильно. Тот, который товарищ по несчастью, запросто убил бы нас обоих, если б дали время. Но в темноте внезапно вспыхнул ослепительный прямоугольник. Две черных фигуры, топот, довольный гогот:
   - Гля, Жеваный озверел, че творит!
   - Иды сюда, Жеваный, кайфа дам. Толко сиды тыхо, понял?
   - А узкоглазый-то, гля, мы ему там яму роем, а он-то! Рустам, а это он, что ли, Мирзу-то замочил?
   - Он. Пошлы.
   - Погодь. А, может, его - того, ну, добить? Хозяин спасибо скажет.
   - Нэ скажет. Это - нэ наше дело. Пошлы.
   Тишина.
  
   -...И вот уже пришел конец и нашей свадьбы,
   Уже пора бы серебро пересчитать бы...
   Черт, он и здесь бренчит! Ну, да, это же ад. Отделение... или как тут оно называется - круг? Короче, специально для музыкантов. Кто будет хорошо себя вести, вернут на горячие сковородки. Эй, вы! Уймите его! Я буду хорошо себя вести!
   - А-а, вы уже улыбаетесь! Дело пойдет на лад. Давайте-ка приподнимемся и зафиксируем вашу руку.
   Рыба-пузырь. Надо же: все-таки умер. Жалко человека. Но здесь-то он что делает?
   - Вы - тоже музыкант?
   - Я, к сожалению, стоматолог. Вернее, теперь я - никто, но был таки стоматолог. До тех самых пор, как черт меня дернул связаться с этой сранью... Так, так - осторожнее, сейчас я буду обматывать вас этим, с позволения сказать, бинтом. А вы попробуйте не издавать громких звуков. Беда в том, что наш вздорный сосед хотя сейчас и спит, но в любой момент может проснуться.
   Я сжимаю зубы, твердя себе: боль - совсем не всегда плохо! Сейчас, например, это даже хорошо. По двум причинам: во-первых, можно надеяться, что мы с рыбой-пузырем все-таки живы, а во-вторых - уже не так достает гнусное бренчанье за стенкой.
   - Молодец, - бормочет рыба-пузырь, - теперь осторожно ложимся... Легче?
   Да. Определенно легче. Конечно, этой тряпкой, которой он меня скрутил, раньше наверняка мыли пол в козьем хлеву, но это ерунда.
   Хуже то, что бренчанье снова прорезалось:
   - Пузя Львовна на баяне:
   Тирли-ли, тирли-ли,
   А Колумбичик на фортепьяне...
   - Слушайте, - я нахожу глазами в сумраке расплывающуюся физиономию рыбы-пузыря, - его нельзя как-нибудь... Ну - чтобы его не было?
   - А, - физиономия понимающе кивает, - как Мирзу?
   Да, черт возьми, как Мирзу!
   Розочкой от ликерной бутылки - в горло... И - замечательно, проблема решена! Что ж они со мной-то так долго возятся? Развлечься захотелось? А Рита? Ри...
   - Тихо! Молодой человек, умоляю вас, все, что угодно, только тихо! Ну - что, что еще таки случилось?
   Я ее не чувствую. Я. Ее. Не. Чувствую. Просто - ее нет. Ее нет, понимаете?!
   Так. Спокойно. Проснется сосед по несчастью, и тогда... Попробуем еще раз. Не ее. Кого-нибудь другого, вот - Левушку.
   Глухо. Его тоже нет.
   Никита? Глухо.
   Валентина? Инка? Павел Иванович?..
   Но весь же наш городок не может взять и исчезнуть?!
   Может. Только не сейчас. Это будет слегка позже. А пока...
   Ха, это мое чутье сдохло! Я больше не эмпат. Замечательно, поживем как все нормальные люди!
   Какое счастье. Они живы. Они все живы! Ри-та...
   Черт - но этот храпящий в углу сгусток злобы я прекрасно чувствую! И рыба-пузырь: жуткий страх, и жалость, и потрепаться охота, и в левую лопатку впилась какая-то зараза.
   Но что же тогда...
   Идиот. Вспомни, как в проклятый четверг, после того, как ты убрался с КТЗ, этот толкиеновский злодей Рувим или кто там еще творил что хотел с твоим чутьем! И ты бегал как песик за его апортом... разве что пресловутую розочку не использовал по назначению. Ну, и теперь он тебя изолировал. Убить - не убил... Может, ты ему нужен зачем-то, а, может, еще добьет.
   Ну? Ясно теперь, какого цвета зеленое знамя ислама? А не лезь не в свое дело, идиот, раз не умеешь.
   Или - если уж влез, иди до конца.
   Ага, сейчас. Вот размотаю половую тряпку, и ура. Посмеяться бы от души над своей дурью, да - больно. И еще этот проснется, как его: Жеваный...
  
   - Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне,
   Гоп-стоп, ты так любила звон монет,
   Ты шубы беличьи носила
   С кожи крокодила...
   Третий день. Или четвертый, не знаю. Воняет. Нет, это не та вонь, та теперь - где-то за гранью. Должно быть, Рувим Али-Ахмедович меня и от нее изолировал. Спасибо! А воняет - элементарно: от нас с рыбой-пузырем и от нашего вздорного соседа по несчастью по кличке Жеваный. И от ведра с дерьмом. От пола, который лет сто назад застелили соломой, от мазаных стен. От старухи, которая раз в день приносит воду и что-то вроде еды - тоже воняет, но меньше. Ее зовут Арзи-апа. В мою сторону она, когда входит, всегда плюет (как же, хозяйского брата убил), а с Ароном разговаривает.
   Арон - это рыба-пузырь. Арон Яковлевич Цейтлин, бывший анапский дантист. Сидит здесь, в Чегларе (да, это местечко называется Чеглар, а вовсе не ад или как там еще), в ожидании, пока его родные заплатят за золото для протезов, которое он взял у Арслана в кредит. А его, золото в смысле, украли. Я думаю, Арслан и украл. Бизнес надежный, тысячу раз обкатанный и в натуре, и в литературе. Правда, с Ароном вышел легкий прокол: родных у него в наших местах не нашлось. Все в Израиле, а туда пока докричишься. Короче, сидеть бедной рыбе-пузырю еще долго.
   Впрочем, сидит-то он как раз не так чтоб много. По утрам их с Жеваным уводят - на целый день. Арон говорит, работы всегда хватает: виноградник, бахча, сад, овцы с козами, и вечно еще что-нибудь ломается или обваливается. И - одна Арзи-апа среди гор. Арслану какая-то троюродная бабка. Приютила его с Мирзой, когда они сбежали из Карабаха. Ага, вот он ей теперь и помогает бесплатной рабсилой.
   Меня пока не трогают. Это понятно: без помощи Арона мне не дойти и до помянутого ведра с дерьмом. А, может, не трогают по другой причине: меня ведь как бы не существует. Так, случайно выжил. Приедет хозяин - добьет.
   Хотя, если так - стоило ли меня тащить сюда? Закопали бы по дороге. Или - в море с обрыва. Пусть потом находят. Очередной придурок утонул, мало ли.
   Значит, я ему все-таки нужен? Этому Рувиму?
   Догадаться бы, зачем. Ну, был бы я в самом деле крутой телекинетик, как мне вкручивали...
   А, да пошло оно все! Можно хотя бы чуть-чуть о них не думать? Хотя бы здесь? Отчаянье - смертный грех, сказал Иван Иванович Назаров - так разве я отчаиваюсь? Лежу себе спокойно на вонючей соломе - вместо того, чтобы выть и биться головой о стену! А вонь скоро сожрет наш городок, и я ничего не смогу сделать. И ничего не знаю о Рите. И мне больше никогда не играть. И...
   Нет! Я буду, буду, буду играть!!! Я буду! Я...
   - Тише! Ну я вас умоляю, он ведь сегодня без анаши, проснется как раз плюнуть... Что такое с вами? Опять горите! Вот скоро придет наша дама, я попрошу у нее травок. Скажу - для меня, она даст. А пока вот...
   Он кладет мне на лоб мокрую тряпку и льет воду в рот. Я думаю: его ведь могло здесь не быть. И замечательно, если бы не было. Хотя меня бы тогда наверняка уже не было тоже - и не только здесь.
   Нигде.
   Вот так и живем на чужих несчастьях.
   Меня опять разбирает идиотский смех. Арон испуганно дергается, вода из плошки выплескивается мне на щеку. Это - так здорово. Если б ее было побольше. И лучше - соленой... сладко-соленой морской воды. Чтобы волны захлестывали с головой, и можно было дышать пеной, и скрипела, ломаясь, мачта с рваными парусами! Мотоцикл - это не то... Это совсем не так интересно, хотя ему, конечно, тоже спасибо большое.
   - Арон, я смогу играть?
   - Конечно, Витенька, сможете. Только я же вас просил - тише... И в карты, и в рулетку, и на компьютере... Вы играете на компьютере?
   - Я играю на рояле. Арон, вы - врач...
   - Я - стоматолог.
   - Да какого черта! Вы видели мою руку - там ведь нет ничего... ну - непоправимого? Ведь нет?
   - Разумеется, Витя, там ничего такого нет. Все заживет...
   Если бы хоть одному человеку на свете, кроме чертова Рувима, который, может, и вовсе не человек... Если бы хоть кому-нибудь удалось меня обмануть - пусть бы это был Арон! Пусть бы я ему поверил - и вцепился бы в эту жизнь зубами и когтями! И все в итоге было бы замечательно.
   А так...
  
   - Белая береза,
   Я тебя люблю,
   Ну, протяни мне ветку свою тонкую!
   Без любви и ласки пропадаю я...
   - Эй, желтая морда, вставай. Хватит сачковать, давай работать.
   - Что вы, Сережа! Он же совершенно не в состоянии! Вы посмотрите, он же погибнет!
   - А мне насрать. Его хозяин, как приедет, сам кончит. А так хоть польза... Ты встаешь, падаль, или что?
   Тяжелый каблук въезжает под ребра. Ох, нет! Я встану, конечно же, я... В слепящем световом прямоугольнике - Жеваный:
   - Дай мне, Серега, ща я его подниму! - подскакивает, радостно матерясь, бьет по руке, на которую я пытаюсь опереться.
   Серега хохочет, счастливый как младенец.
   Вот так, значит, и будем работать.
   Во дворе - солнце, мухи и пыль. Знойный звон в изжелта-белом свете. Серега пихает мне что-то тяжелое, гремящее:
   - Вот из этой бадьи будешь наливать вон в ту бочку, понял?
   Арон - жалобным эхом:
   - Он не видит...
   - А ну, дядя, сдуйся! По рогам захотел? - Серега хватает меня за шиворот и тащит куда-то, за спиной у него бестолково звякает струнами та самая гитара.
   - Гляди, вон там, внизу - родник... Что, правда не видишь? А, ни хрена! Не разглядишь, так нащупаешь. Большой родник, с запрудой. А я буду вот тут, на ограде. Если отойдешь от родника вправо-влево на десять метров - застрелю без предупреждения, понял?
   Я молча двигаюсь туда, куда он показал - к началу крутого спуска. Вправо-влево на десять метров... Замечательно. Серегин смутный взгляд сверлит мне спину - с минуту, а потом я слышу:
   - Стой! - и он, подбежав, резко разворачивает меня к себе лицом.
   Надо же - ему, оказывается, не хочется меня убивать. И сам не поймет, почему.
   - Ладно. Я иду вперед, ты за мной. Хрен его знает, что у вас, у чурок, на уме.
   Я спускаюсь, наверно, год. Серега угрюмо сопит рядом. Не помогает, но и не орет больше.
   Внизу - осторожная свежесть и журчанье на три голоса. И наконец-то - зелень вместо звенящей белизны, от которой ломит глаза. Я долго ищу место, куда пристроить бадью - так, чтобы не наклоняться. Ага, вот. Холодная вода, гладкий камень - я прижимаюсь к нему щекой... Черт, мне, кажется, еще хочется жить. Ну, вот живет же этот парень: мучает бедную гитару и вовсе не видит в этом причины для харакири.
   Что-то легкое, влажное вдруг касается моей ладони.
   Вода?.. Нет.
   Собачий нос.
   Собака, откуда здесь собака? Я оторопело озираюсь - никакой собаки рядом нет и быть не может. То есть, имеются у старухи Арзи сторожевые псы, но они - там, наверху. И потом, это - другое. Это похоже на...
   Мне так и не удается вспомнить, на что это похоже.
  
   - ...А я забуду теперь едва ли,
   Как рубят кедры на лесоповале...
   Все, больше не могу.
   - Серега, давай я тебя научу этим аккордам.
   - Ты-ы? - Серега свистит и гогочет так, что эхо отдается в горах. - Ты ж не видишь ни хрена, да еще без руки. Че, солнцем голову напекло? Давай лучше раствор мешай, ща стену мазать будешь.
   Жара в самом деле немыслимая. Небо - как волдырь от ожога. Одуревший Жеваный таскается по двору за вторым охранником (который на самом деле - главный), скулит:
   - Рустам, ну дай планчика. Ну дай планчика. Ну, я кончаюсь! Слушай, я их обоих ночью порешу, и жида, и косоглазого...
   - Откуда он здесь? - спрашиваю я Серегу.
   Тот - с недоумением:
   - Че?.. А, ты про Жеваного. Да купил его хозяин, а у кого - хрен знает.
   - Купил?
   - Ну. В Дагестане где-то.
   Он неторопливо достает сигареты, зажигалку, со вкусом закуривает. Вонючий дым скручивается тугой спиралью - у меня в горле. Отворачиваюсь, стиснув зубы. Черт, я ведь, кажется, раньше тоже курил. Кажется, с удовольствием...
   Серега смеется:
   - Ты, че, дикий, не знаешь, как бывает? Едет такой Ваня-лох, скажем, в поезде. К нему подкатывают, туда-сюда, треп, выпивка. Потом кой-чего в стакан капнут, и - все, был Ваня, да нету. А не фиг ушами хлопать! Этот Жеваный тут уж лет сто, давно забыл, как его папа с мамой звали. А видал, какой сильный. И как че выдаст, опупеешь со смеху. Только вот какая-то падла его на дурь подсадила. Теперь загнется... Да ладно! Чем болтать, учи давай, раз вякнул. Говори, че делать.
   Я говорю. И минут пять он прилежно крутит колки, а я слушаю. Эту гитару, увы, настроить невозможно в принципе, потому как она не музыкальный инструмент, а - мебель. Но кое-что получается. Серега, пройдясь по струнам, тянет восхищенно:
   - Ух ты. Круто, прям как у Розенбаума.
   Надо же: слышит! Не все потеряно.
   Хотя какая мне разница.
  
   В темноте, вязкой от вони, ползают мухи, тяжело дышит Арон. А за невидимой стеной - сладкий звон цикад. И хрустят шаги - мерно, неторопливо. В одну сторону, потом в другую. Рустам. Серега, тот не ходит, а прыгает, и потом, он бы бренчал.
   - ...Слышь, Толян... Толян, куда это она пошла-то? Что это она нас пробросила?..
   Жеваный! Бормочет, жалобно всхлипывая. Арон тут же обмирает от страха.
   - ...А что это она как курва, а, Толян? А слабо догнать? Да ништяк! Ща завалим. Ты сзади... я спереди...
   Он стонет и давится слезами. Вспомнил во сне, бедняга, свободную жизнь. Арон, придя в себя, шепчет почти беззвучно:
   - Вы ведь его не жалеете, Витя? Не надо... Я вот говорил себе все время: не греши, не впадай в гордыню. Захочет Арслан - и ты превратишься в такого скота. Любого можно... Но ведь это не так? А? Понимаете, я все-таки боюсь...
   Понимаю. Я тоже боюсь. И скота Жеваного, несмотря ни на что, мне жалко. Арон вздыхает:
   - Что ужасно, так это мое воспитание в духе оголтелого атеизма. Что я не смог себе вовремя сказать: Арон, не делай глупостей, не твори зла: все отольется! Вот вам, объясните вы мне, зачем таки понадобилось убивать этого Мирзу? Да, знаю: дрянь человек, но все-таки - зачем?
   Да ладно вам, Арон, успокойтесь. Никого я не убивал.
   Надо наконец сказать ему об этом.
   А впрочем - какая разница.
  
   - Витя, мне не нравится ваш пессимизм.
   О чем это он? Пессимизм! Замечательное слово, из другой реальности. Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме. Их вчера в какой-то призме...
   - Я вам говорю, что именно этим вы себя и погубите.
   Шепот Арона в темноте прыгает, как лодочка на волнах. Вот, мы не должны терять надежду, потому что потерять ее значит потерять себя, а в наших условиях, Витя, сохранить себя - это главное...и так далее, и так далее. У него в груди - скрипучий комок боли, который растет медленно, но верно. И в конце концов его задушит. Нет, может, конечно, объявиться израильская родня, и все еще будет хорошо...
   Слышишь, Рувимчик? Ты ведь у нас всемогущий - так возьми да сделай для разнообразия доброе дело. Помоги вот этому одному конкретному человеку! И тогда - вперед, излагай, что там тебе от меня нужно. Готов рассмотреть варианты... Или ты просто ничего не умеешь, кроме гадостей?
   - Так же нельзя. Ну, что вам эта рука? Вы - великий пианист? Антон Рубинштейн? Но и в таком случае остается кое-что интересное кроме этих черно-белых клавиш!
   Ха. Конечно, остается. Как же мне ему объяснить... Я - не великий пианист, где там. Да я, кажется, вообще не человек, я - приложение к роялю. И если и может быть от меня толк, то исключительно в этом качестве!
   Слышишь, Рувим?
   - Рувим?..
   Здравствуйте. Кажется, уже на пару начинаем бредить.
   - Витя, вы сказали - Рувим? Ведь верно? А кого вы, простите, имели в виду?
   Что значит - кого? Мало ли Рувимов на свете.
   - Понимаете, Витя, одного я таки знал... Ну, я вам сейчас расскажу, если интересно.
   - Интересно.
   Он придвигается ближе. Шепот едва слышен сквозь сиплое дыхание:
   - То есть, лично я знал не его самого, а его приятеля. Представьте себе, Витя - в девяносто восемь лет этот Василий Семенович...
   - Кто?
   - Тише! Матвиенко Василий Семенович - неужто знакомы?
   - Д-да... то есть... Говорите, Арон, говорите дальше!
   Я жадно слушаю - а он шепчет не торопясь, увязая в подробностях:
   - ...Сам водил машину, а зубы имел такие, что грецкий орех мог разгрызть как раз плюнуть! И вот этот человек погибает на дороге под колесами пьяного лихача... Вы мне скажите, это случайность? Впрочем, я не о том.
   Я вам хотел рассказать, что был у него в детстве дружок, как раз этот самый Рувимчик. Оба, кстати, родом из ваших мест. Рувимчик был большой фантазер. Любил придумывать про себя разные истории - и все, представьте, ему верили! Был у него такой необыкновенный дар убеждения. У каждого человека ведь есть свой талант... Так вот, однажды они с этим Рувимчиком и еще с одним пареньком лазали по горам возле поселка, который называется Атаманское. В вашем городе есть такое название, верно? Я даже что-то слышал про какого-то знаменитого казака... Места им были знакомые до последнего камешка. И видят - стоит дом. Какой дом, откуда? Вот только что на этом месте ничего не было! И вдруг - старая саманная хатка, да еще и дерево рядом, тоже старое. Алыча.
   - А собака?
   - Собака?.. Нет, про собаку мне Василий Семенович ничего не рассказывал. Но слушайте дальше. Мальчишки, недолго думая, полезли на алычу и давай ее объедать. И тут появился человек. Не из дома - со стороны. Он их позвал, и они, хотя и струхнули, что он будет их ругать за алычу, таки слезли и подошли к нему. Вернее, двое слезли - а третий, он был поменьше, забоялся и остался на дереве.
   И вот этот человек посмотрел сперва на одного и говорит: ты, Вася, иди домой. Того, говорит, что ты получил, тебе хватит надолго. А больше тебе и не нужно, это дорога не твоя. А ты, - это Рувиму, - останься. Я тебе много чего расскажу и покажу. Васе, как вы понимаете, стало досадно, он отвернулся и пошел. А шагов через пять оглядывается: ни хатки, ни алычи! И того человека с Рувимом тоже нет.
   Он умолкает - вовсе не для эффекта, а просто Жеваный завозился в углу. Нет: все-таки спит, кажется. Добрый человек Рустам, не жалеет для него анаши.
   ...Они, оказывается, умеют возникать и исчезать, этот Панин домик и дерево. И что - там, среди бурьяна и металлолома, они нарочно для меня возникли? Для того, чтобы я вошел?
   А я не вошел почему-то. Наверно, тоже - не моя дорога, как у этого Васи с замечательными зубами.
   Потому и Назаров меня бросил...
   Да ладно, что значит бросил. Чушь собачья. Иван Иванович, конечно...
   - ...Иван Иванович да Иван Иванович - только и на языке, а больше ни о чем говорить не хотел.
   Вот черт! Я немедленно возвращаюсь к Арону. Он с удовольствием разматывает свою сагу:
   - А этот Иван Иванович жил себе, оказывается, неподалеку, лечил травами. Ну, и Рувимчик все дни - у него, а с Васей их интересы окончательно разошлись. Он на него начал смотреть, вы понимаете, сверху вниз. А однажды и говорит: я теперь, чтоб ты знал - все могу. Хоть конец света устрою, а могу и начало. А ты про это молчи, иначе проживешь не дольше года! И на то место запретил ему ходить.
   - И он не ходил?
   - А как вы думаете? Ходил, конечно. И вперед, и назад, и вправо, и влево. Он даже к тому Ивану Ивановичу сунул нос. Мол, заболел, полечи. Все без толку!.. А там - революция, всякое-разное, мальчишки выросли и разлетелись, а Иван Иванович и вовсе пропал с горизонта... И вот, уже перед войной, приезжает Василий Семенович в родные места. А на том самом месте строят завод. И что вы думаете? Встречает Рувима! Тот старого приятеля признал - и давай хвастать: завод, мол, видишь? Это я захотел, чтобы он тут стоял, и его для меня строят. А вы же понимаете, что были за времена! За такие слова пятьдесят восьмая статья светила однозначно. И вот, когда Рувимчик на другой день после того разговора исчез, Василий Семенович так и решил, что кто-то их подслушал да стукнул. И он, конечно, очень мучился из-за того, что Рувимчик, может, именно его посчитал доносчиком...
   Я слушаю задыхающийся шепот Арона - а в голове, как у того Рувимчика: Иван Иванович.
   Иван Иванович. Вот, значит, как оно было: явился из ниоткуда, позвал в никуда. В лучших фольклорных традициях.
   А у меня? Да совсем не так. Обыкновенная встреча врача с пациентом. Таких, как я, слегка ненормальных через его руки прошел не один десяток. Ну - подружились... Никакого гуру или там сенсэя он передо мной не разыгрывал. Проповедей не читал, в астрал не водил.
   Нет, была, конечно, Марья Павловна со всякими чудесами - и я, вместо того, чтобы все выяснить, принял эту ее игру в само собой разумеется. Да мне, в общем, казалось, что так оно и есть: само собой разумеется! И я уже все знаю, и эти знания всплывут естественным образом в свое время...
   Увы.
   Сиплый шепот в темноте - как ручей в камнях: вверх-вниз, то затихает, то булькает и пенится. И Жеваный сопит в своем углу, а мы с Ароном, увлекшись, о нем совсем забыли.
   - ...И вот, представьте, идет мой Василий Семенович по анапской набережной, а у гостиницы - толпа зевак, встречают этих самых звездочек, которые как раз вылезают из машины. И с ними - антрепренер, или как там это называется в шоу-бизнесе, короче - Рувимчик.
   Вася так и ахнул: Рувим! - на всю набережную! А сам-то соображает, что никак этого не может быть. Потому что антрепренеру - не девяносто с большим гаком, а едва-едва сорок! И что вы думаете? Это оказался таки Рувим!
   Снова пауза - на сей раз именно для эффекта. Впрочем, он, кажется, не ждет, что я начну изображать удивление.
   - ...Ну, спрашивает, как у тебя с началом света? А тот давай хохотать. К сожалению, говорит, прежде чем начать, надо все-таки кончить. Этим, мол, сейчас и занимаюсь. Телевизор смотришь? Смотри, смотри - то ли еще будет! Ну - хвастает, совсем как в прежние времена.
   Василий Семенович ему не то чтобы поверил... А только имеются тут, Витя, еще два обстоятельства. Он тогда мне кое-что уже рассказал, так вот Рувимчик ему: проболтался? А ведь я, говорит, предупреждал. Теперь пеняй на себя! Проживешь не дольше года, а мог бы... И что же? Проходит месяцев пять после этой встречи, и какой-то урод на "джипе" - в зубах банка пива, права куплены... Скажете - случайность?
   Я молчу. Он тяжело переводит дыхание.
   - И вот еще. Когда эта мерзопакость, этот Арслан пришел ко мне в первый раз договариваться насчет своего проклятого золота - он ведь был не один. И я тогда еще подумал, что где-то видел этого бойкого типа. А потом, представьте, вспомнил, что вовсе я его не видел - просто Василий Семенович очень хорошо описал внешность своего Рувима! Нет, на сто процентов я не поручусь, но вот кажется мне, Витя, что с Арсланом приходил именно он. И что? Опять - случайность?
   Где уж там случайность. Таковых, как известно, не бывает - Иван Иванович когда еще говорил. И то, что мы с вами, Арон, оказались вместе в этом вонючем сарае, и Ритин лохотрон, и Безобразная Эльза из Атаманского. Или - вот...
   - А что стало с третьим?
   - С кем?
   - Ну, с тем, что сидел на алыче. Он, что, так и исчез вместе с ней?
   - А-а, вот вы о ком. Нет - к счастью, он никуда не исчез, а преблагополучнейшим образом обнаружился в городе.
   - А как его звали, вы не в курсе?
   - Представьте себе, Витенька, его звали так же, как и вас - Виктор. Виктор Юрьевич Линге. Он потом стал большим курортным начальником.
   Что и требовалось доказать.
   Я закрыл глаза. В памяти моментально вспыхнуло: широкая подъездная аллея, сверкающая от солнца. Вновь прибывшие отдыхающие, двигаясь с чемоданами к администрации, непременно останавливались у роскошного стенда, с которого на них высокомерно взирал эдакий холодноглазый Штирлиц. Легендарный персонаж, без которого - если верить тексту на стенде - не только не было бы санатория, но и солнце бы не всходило, и море не пенилось! Особых родственных чувств я к этому портрету не испытывал - откуда? Но - гордость! Безумная гордость, от которой меня раздувало, как ту лягушку. Смотрите, это мой прадед! Да, у меня другая фамилия и совсем другое лицо - но, черт возьми, я имею прямое отношение к этому необыкновенному человеку!..
   Арон горестно вздыхает:
   - Погиб перед самой войной. Утонул. Такое, говорили, было несчастье, хоронил весь город...
   Ага, утонул. В декабре, в пору самых лютых штормов - взял да и решил человек поплавать, ничего особенного.
   ...Я тоже мог так утонуть той ночью с субботы на воскресенье. И еще десять раз мог сдохнуть. В "Арго", на КТЗ, на пляже, в "Сакартвело", на улице... Или - здесь.
   Каюмов тогда сказал: он хочет тебя уничтожить, но не может. Обещал кому-то. Как Паня.
   Интересно, кому? Тоже - Ивану Ивановичу?
   Так что, этот Рувимчик вовсе не всемогущ, и у меня, в отличие от Виктора Юрьевича Линге, есть еще надежда?..
   Ха, надежда! В углу громко хрюкнул Жеваный, и я сразу слетел с небес на землю. На гнилую солому, к дерьму, лихорадке и паскудной слабости. И переломанная рука тут же дала о себе знать привычной дергающей болью, а осколки ребер впились в легкие, утешая: ничего-ничего, еще немножко, и...
   Не переживай, не придется тебе искать в жизни других радостей, кроме этих черно-белых клавиш.
  

* * *

  
   - ...Гоп-стоп, мы подошли из-за угла,
   Гоп-стоп, ты много на себя взяла!
   Теперь оправдываться поздно,
   Посмотри на звезды...
   - А-а-а! Падлы! Пошли все на хрен! Ур-рою, суки, гады, а-а...
   У Жеваного - ломка. Рустам, из каких-то своих соображений, закрыл для него лавочку - и он, вопя, катается по земле, пыль висит над ним едким облаком бешеной злобы и боли. В зрителях у него только коза, да, кажется, пара куриц. Людям - начхать.
   Серега бренчит. Рустам с чем-то возится на крыльце (боекомплект, наверно, проверяет - для него это занятие священно, как намаз). Старуха в доме - взбивает, должно быть, перины к приезду хозяина, его ждут со дня на день, а то и сегодня. Арон отправлен за водой к источнику - без конвоя. Этим двоим прекрасно известно, что никуда он со своим больным сердцем через горы не побежит.
   А я как бы замазываю щели в стене сарая. Именно - как бы: я их не сказать что вижу, да и наклоняться к ведру с раствором стараюсь как можно реже. Мухи жужжат надо мной, ползают по лицу, в голове гудит от жары. Серега бренчит хоть и почти верно - но, черт возьми, это "почти"... Короче, мне не до Жеваного. Так, легкий шелест на грани сознания.
   И вдруг... вдруг в этом шелесте что-то меняется. Радость! Стремительная, жгучая радость - я, уронив палку с кистью, оборачиваюсь и вижу, вернее, угадываю застывшего в проеме ограды Арона. А Жеваный поднимается... медленно-медленно взмывает над землей и несется к нему, страшно счастливый, что наконец-то нашел виноватого!
   Грохот. Плеск. Бессвязная матерщина, визг, тупые толчки... жалобное дребезжанье Серегиной гитары. Он, бросив ее, бежит к ограде - но, не добежав, останавливается и, согнувшись, начинает ржать. А Рустам... где он? Ага. Вон. Уже подошел.
   Стоит, смотрит. Ему интересно. Что ж ты стоишь, сволочь - это же хозяйская собственность пропадает, которую ты приставлен охранять! А и хрен с ней, с собственностью. Вот размяться - можно. Лишний раз отработать точность удара.
   Не торопясь, обходит визжащий клубок. Прикидывает. Наконец - бьет. Но не Жеваного. Точно, не Жеваного.
   И я ничего не могу сделать. Черт, я - ничего - не могу - сделать!
   Рустам снова бьет. Теперь Жеваного. И снова Арона. Без замаха, небрежно и мощно. Профессионал. Жеваный вопит. Арон даже не пытается подать голос. Скрипучий ком, забивший его грудь, рвется, брызгает густой кровью.
   И что? Будем стоять и слушать, ты, падаль, тень человека, экстрасенс недоделанный? Антон Рубинштейн?!
   Я смотрю по сторонам. В сверкающей изжелта-белой пустоте - грязное пятно: ведро с раствором. Легко представить, как оно летит, сбивает Рустама с ног, врезается в ограду... Ага, вот я его сейчас как ту банку с самогоном... Что, не выходит? И не выйдет! Все, что могу - опрокинуть, изо всех сил придать ускорение... и слушать, как оно катится, гремя, плюясь и чавкая, ему под ноги.
   Рустам, он, конечно, профессионал - но очень уж увлекся тренировкой, да и от меня не ждет подвоха. И мое смертельное оружие подсекает таки его сзади! Он, взмахнув руками, падает - прямо в разлившийся раствор... или мне только кажется, что падает? Потому что вот он - уже на ногах, уже прямо передо мной... неторопливая волна ледяной ярости...
   Бешеная боль!
   Не спрятаться, не сжаться в комок - она везде. Замечательно отработал технику удара, ничего не скажешь... И - снова, снова... К черту - пусть убивает... лишь бы не в скота... не как Жеваный...
   ...Что это... топот? Дробный топот стремительных лап по пересохшей земле! Серега уже не хохочет - кричит истошно, как будто это его убивают:
   - Рустам, гля-а-а!..
   Поздно! Молния летит на Рустама - снова молния, как в "Арго", только - живая, свирепо рычащая! И каблук, нацеленный мне в горло, неуклюже вздергивается вверх - я пытаюсь отползти, вздохнуть, почувствовать...
   - Арон! Арон, вы здесь? Вы живы?
   Бесполезно. Все забито пылью. Пыль и кровь, и мухи, и торжествующее рычанье, и растерянный Серегин крик издалека, и сухой треск выстрелов: раз, другой, третий...
   Холодный собачий нос тычется мне в лицо. Привет, Гаруда! Рад, что ты жив - или это нас обоих застрелили? Ладно, извини - чушь нести больше не буду... и встать у меня вряд ли получится, вот разве что ухватиться за твою шерсть... Спасибо, Гаруда.
   Тьма глотает нас ласково и беззвучно... Нет, не черная гудронная яма - широкая река, текущая среди скал под ветром и звездами.
  
  
   12
  
   На том свете стоял плотный белый туман, и звенели колокольчики.
   Туман - такой густой и так близко, что я не видел своего тела. А колокольчики - еще ближе. Несколько больших белых цветков на высоком стебле - прямо над моим лицом. Они покачивались, издавая тихий сипловатый звон, и по стеблю неторопливо ползла желтая божья коровка.
   Божья коровка, полети на небо,
   Дам тебе хлеба...
   Я попытался было вспомнить, как там дальше - но не преуспел. И к чему ломать голову? Валяйся да слушай этот звон. А еще - осторожное поскребыванье тонких лапок по стеблю, и шелест травы, и нежное жужжанье каких-то других насекомых, и плеск невидимой воды за колышущимся туманом... И сам туман - он тихо шуршал, и его белесые струи незаметно расходились, становясь прозрачными.
   Сквозь них просвечивала зелень - все отчетливее. Я разглядел ветки с перистыми листьями, маленькие бледные цветы, лохматые лианы. Влажно шепчущая вода была там - за этими ветками... Я привстал, потянулся к ним и, осторожно отогнув - с листьев мне на руку дождем посыпалась роса, - увидел смутный блеск водопада.
   Поющая стена воды и темные скалы в зеленых пятнах. Туман быстро таял над озером, в которое падала вода, и дрожащая туча брызг уже светилась на солнце.
   Что это - рай?..
   Наверно. Впрочем - не все ли равно, как это называется. Термины здесь уже не имеют значения.
   Как, впрочем, и все остальное.
   Страх, грязь, не отданные долги, изжелта-белый звенящий зной.
   Боль.
   ...Боль - исчезла. Все кости целы, зубы тоже, и зрение - процентов, наверно, двести. А главное, обе руки - в идеальном состоянии! Я убедился в этом, поднеся ладони к лицу, сжимая и разжимая пальцы...
   Какое счастье.
   Да ладно. На чем я здесь играть-то буду? На арфе для ангелов?.. Я встал, осторожно шагнул вперед, придерживаясь за ветки. Впереди открылся глинистый берег, темная вода, стайка синих стрекоз над лезвиями осоки. От воды тянуло холодом, жесткая трава с кожаными листьями пахла резко и терпко.
   Ну, и кому нужно все это? Никому - как и моя музыка. И меня бы это совсем не должно волновать, но почему-то волнует. Должно быть, у мертвых не сразу все эмоции атрофируются.
   Впрочем, что я знаю о мертвых?
   Я спустился по скользкому откосу, вошел в воду и поплыл к водопаду.
   Водопад оказался не просто холодный, а - ледяной. Эдакий зверский душ, взбивающий до самого дна озерную воду. Его удар отправил меня в глубину, и там, под водой, я открыл глаза и увидел зеленую муть и пятнистых рыб, неторопливо шевелящих жабрами. Потом вынырнул, взобрался на плоский камень и выпрямился во весь рост. Ледяная вода лупила сверху, сбивая с меня чегларскую грязь. Наверно, это было здорово...
   А что еще надо? Что? Победил ты или наоборот, закончил жизнь или тебя из нее вышибли... Есть разница?
   ...Камни, звон воды и размытый солнечный свет. Холодно. Был бы живой - давно бы окоченел. Впрочем, что значит "давно"? Тоже - словечко из жизни. Здесь нет никакого давно или недавно, никакого времени. Только - вода, камни и солнце. Грустное очарование вещей. Моно но аварэ, как говорят мои родственники-японцы.
   Музыка, которой мне уже не сыграть, зато слушать - целую вечность.
   Одна лишь мысль
   О муках расставаний,
   Которых никому не избежать,
   Отвращает меня
   От этого зыбкого мира.
   Не знаю, кто сказал, но - красиво. Только не про меня.
   Нет у меня отвращения к этому зыбкому миру. Я хочу вернуться и доиграть! Да, я начал неуклюже и бездарно, я сделал все, чтобы меня вышибли... Но город-то чем виноват? Пропадать ему теперь?
   Да он наверняка - уже пропал. Вечность назад. Вечность...
  
   И вдруг - легкое прикосновение к плечу. Беззвучный голос. Кто-то зовет меня!
   - Рита?!
   Я дернулся - и, сорвавшись с камня, рухнул в воду.
   Рита, Рита! Я рванулся вверх, вода послушно расступилась, в ушах засвистел ветер...
   Где она?.. Я остановился. Завис в воздухе. Ветер сразу утих. Вокруг был солнечный свет, а внизу - незнакомая земля. Я смотрел на нее, как птица - с неба.
   Вон озеро - крошечное, с носовой платок, и тонкая лента текущей от него речки. Сизые горы, на склонах - хрупкие домики, поля... А вон и люди. Я здесь не один, оказывается.
   И в этот миг до меня наконец-то - дошло.
   Я на самом деле - здесь, в этом незнакомом мире. Целый и невредимый, как до Чеглара. Сверх того - перемещаюсь в воздухе не хуже того баклана!
   Но даже не это главное.
   Главное в том, что я вовсе не умер.
   Я - живой, это ежу понятно, и хватит морочить себе голову!
   Вот именно, крикнул кто-то снизу. Вернее, не крикнул - гавкнул. Гаруда! Я ринулся вниз. Эй, осторожнее, залаял пес - я, опомнившись, затормозил и опустился на землю неторопливо и плавно. Каким образом? Да так как-то - само получилось.
   Спустя секунду мы уже обнимались с Гарудой. Он, радостно прыгая, объяснял, какой я молодец, что все понял. Я и его прекрасно понимал, и это меня совсем не удивляло.
   Да какое там удивляться.
   Мы - живы, сказал я псу. Выходит, ничего еще не потеряно? Он фыркнул: это как посмотреть! Мы-то живы, да ведь не только мы. Кое-кто - тоже. Кто именно? А то ты не знаешь.
   Знаю?.. Я тут же сообразил, что и впрямь - знаю. И раньше бы знал, да этот гад замечательно умеет водить за нос. Только здесь у него ничего не выйдет. И сейчас мы с тобой, Гаруда, пойдем и поговорим с этим паршивцем и пакостником. Выясним наконец, за каким чертом он соорудил на КТЗ индийскую колесницу и что ему надо от меня.
   И мы пошли. Вернее, пес - помчался: с камня на камень, мимо скал и кривоватых деревьев с мелкой листвой.
   А я...я поднялся в воздух - невысоко, метра на три - и, морщась от головокружения, сказал себе: ну, давай за ним. И камни под ногами медленно поплыли назад.
   Сон. Точно как во сне: плавный невесомый полет, шелест ветра, и все вокруг видно необычайно отчетливо, будто воздух промыли до блеска.
   Черт, а вдруг и в самом деле - сон? Просто - сон, и все, что я теперь якобы знаю, мне всего-навсего кажется?
   Или даже - еще страшнее. Даже не сон.
   Предсмертный бред.
  

* * *

  
   В это время Рита стояла посреди раскаленного чегларского двора. Вокруг нее бродили ленивые куры. Арзи-апа доила козу, не поворачивая головы в сторону незваных гостей. Мухи, гулко жужжа, толклись в горячем воздухе, тяжело пахло скотным двором. И - кровью. Бурые пятна и брызги - на каменной ограде, и рядом с ней, и немного в стороне. Кровь уже потемнела, впиталась в пересохшую землю, но запах все равно стоял - свежий. Рите, по крайней мере, так казалось.
   - Вы уверены, что слышали? - сурово переспросил ее Назаров.
   - Да, - она кивнула, щурясь.
   Глаза болели от белизны. Все вокруг было слишком белое и слишком сухое. Камень ограды крошился под пальцами.
   - Да, уверена. Он жив. Он где-то здесь. Вы везде посмотрели?
   Ее голос был таким же сухим, как эти камни. Она просто совсем выбилась из сил. Полторы недели беспрерывной нервотрепки. Она сидела на веранде и смотрела, как Вера Феоктистовна раскладывает гигантские пасьянсы. Пасьянсы неизменно сходились - "о тож и життя сойдется, ты, дивчинко, бабу Веру слухай!"... И вот сегодня утром появился Назаров:
   - Открылось, - буркнул, не утруждая себя объяснениями.
   Бросил на нее хмурый взгляд:
   - Поедете? Вы мне нужны.
   И вот через десять минут... Именно - через десять или что-то около того. Вообще-то от нашего городка до Чеглара - сорок километров, это если по прямой на карте, а с учетом горного серпантина - больше раз в несколько. Но Рита об этом так и не узнала. Назаровский "москвич" повернул на первом перекрестке, и - город исчез. Дома, улицы, сияющее море - слева, зеленые горы - справа... То есть, горы-то остались - но не зеленые, а белые, выжженные солнцем, кое-где покрытые чахлой растительностью, седой от пыли. Эти горы с обеих сторон стискивали слабо наезженную дорогу. А впереди - неровная долина, заваленная скалами и пересеченная ручьем. У ручья дорога обрывалась.
   - Выходим, - скомандовал Назаров, останавливая машину.
   Рита шагнула вперед, боясь отпустить дверцу "москвича" - очень голова кружилась. Впрочем, не думаю, что она была так уж потрясена. Рядом с Назаровым как-то само собой становится понятно, что невозможных вещей на свете не существует.
   Плоские камни в бурлящей ледяной воде, крутая тропинка - вверх...
   - Стой, суки, застрелю! - сорванный крик внезапно раздался сверху, и Рита увидела, на фоне белесого от зноя неба - темную фигуру, в руках которой прыгал короткий тупой ствол.
   Иван Иванович, не останавливаясь, махнул рукой:
   - Не тряси пушкой, Серега. Свои.
   Человек наверху попятился, неловко опуская ствол - как будто боялся, что оружие само выстрелит. Назаров поднялся к нему, спросил, хмуро оглядываясь:
   - Что, одного тебя бросили?
   - Рустам, с-сука! Трупак - в сарае, псих этот, Жеваный - в погребе, не знаю, живой или дохлый, а он мне: я к хозяину! Я, грит, весь покусанный, мне врача надо! И - в машину... А я сиди! А этот волчара вот-вот опять прискачет!
   Он говорил торопливо, плачущим голосом. И продолжал говорить без остановки, таскаясь за Иваном Ивановичем, который осматривал двор. Тот слушал его, задавал вопросы. Рита молча ждала.
   А потом... Назаров подошел к одному из этих сараев под плоскими крышами, которые издали, да и вблизи, были похожи на грубо обработанные глыбы песчаника.
   - Труп - здесь?
   Серега, продолжая жалобную скороговорку, с готовностью загремел ключами. Назаров поморщился. Отстранил его, взглянул на замок, и тот с лязгом рухнул на землю. Рита отвернулась... А через минуту - двое уже скрылись в сарае - внезапно крикнула:
   - Он здесь! Я его слышу!
  
   - Вот на что-то такое я и рассчитывал, - сказал Назаров.
   Они вдвоем стояли над тропинкой, уходящей круто вниз, к роднику - а из-за забора на них отчаянными глазами смотрел Серега, которому снова предстояло остаться в одиночестве.
   - Ща хозяин приедет и кончит меня сгоряча-то, - частил он дрожащим голосом, в отчаянной надежде, что его не бросят, - или собака эта! Или просто - свихнусь, как Жеваный, стану на всех кидаться! Че мне делать-то, а? Че делать?
   - Делай, что я сказал, - резко ответил Назаров, - похорони этого человека. Как следует. Тогда - останешься цел. Я обещаю.
   И, отвернувшись от него, начал спускаться по склону, придерживая Риту за руку. Она молчала. Когда уже подходили к машине, Назаров одобрительно буркнул:
   - Язык за зубами - это хорошо. И здесь, а особенно в тех местах, куда сейчас направимся. Вы как - со мной?
   Она молча кивнула.
   Выжженные солнцем горы поплыли за окнами машины... Назаров, сосредоточенно хмурясь, не отрывал глаз от дороги - как будто первый раз взялся за руль. Рита потерла глаза, уставшие от яркого солнца. Потом посмотрела в окно.
   Солнца за окном уже не было.
   Там были сумерки. И зима.
   Низкое серое небо. Белая равнина, почти плоская. Снег кое-где подтаял, и видна бурая смерзшаяся грязь. Прозрачная рощица чернела впереди - чуть в стороне от дороги, по которой, объезжая бугры и ямы, полз "москвич". Когда добрались до рощицы, за ней открылась река. А за рекой - горы.
   Снова горы. И снова - совсем другие. Острые обледенелые ребра, кое-где покрытые снегом, смутно отражались в темной стылой воде, схваченной льдом только у берегов. В дымчатом небе над ними поблескивали ранние звезды. Рита обняла руками плечи: в салоне машины начало стремительно холодать. Назаров, глянув на нее, включил печку.
   - Забыл предупредить, что у нас тут не жарко.
   Он повернул руль - "москвич" съехал с дороги прямо в снег, на котором еле виднелись две колеи, и двинулся вдоль опушки рощи к небольшому дому, темневшему на плоском речном берегу.
   Как долго они ехали по этой снежной равнине? Час? Сутки? Пять минут? Достаточно, чтобы забыть, как выглядит солнце. Теплый ветер, пыль, цветы, море...
   Вечные зимние сумерки. Сосредоточенно застывшее пространство, в котором нет ни людей, ни зверей.
   Впрочем...
   Внезапно Назаров резко рванул руль. Машина крутанулась на месте - и встала, глубоко воткнувшись носом в снежный бугор. Он распахнул дверь, выскочил из машины. Рита - за ним.
   Холод мгновенно прохватил ее до костей, ноги в плетеных шлепанцах провалились в снег. Она снова посмотрела по сторонам.
   Что?.. Где?.. Сначала - ничего не увидела, кроме снега, голых черных деревьев и гор за темной рекой. А потом...
   Потом она увидела птицу.
   Черная птица, угловатая, как облетевшее дерево, и очень большая. Она двигалась вдоль берега реки - не летела, как все нормальные птицы, а прыгала. Иногда, подскочив, пролетала несколько метров и снова утыкалась в снег. С ее крыльев, когда она взмахивала ими, сыпалось что-то - то ли грязь, то ли смятые обломки черных перьев.
   Рита, забыв про холод, смотрела на эту птицу как завороженная. Она не могла понять, почему ей так страшно. И почему, с какой стати неуклюжие взмахи черных крыльев кажутся такими знакомыми...
  

* * *

  
   Предсмертный бред!
   Я вздрогнул, едва не грохнувшись вниз, и пес тут же почувствовал: обернулся на полном скаку и озабоченно потрусил ко мне. Да уж, достал я тебя, братец. А что делать?
   Что делать? Да вот что! Я впился ногтями себе в запястье изо всей дурацкой мочи, рванул - от резкой боли в глазах потемнело. Проморгавшись, я уставился на саднящие багровые борозды, прочерченные по коже - числом пять.
   Ого, вот мы как, оказывается, умеем. Гаруда, задрав голову, с досадой гавкнул. Эдак любой дурак сумеет, если сперва две недели не стричь ногти, а потом с катушек съехать.
   Да уж. Я, приземлившись, протянул руку псу, и он принялся зализывать царапины. И - стер их за полминуты, оставив пять белесых полосок. Посмотрел на меня, насмешливо скаля зубы. Вот вам - чудо. А я так смогу? Ну, конечно - если не будешь без толку дергаться. Принимай жизнь такой, какая есть! Помнишь, еще Иван Иванович говорил?
   О, конечно. Иван Иванович!
   ...Это ведь он, а не Гаруда, должен бы идти сейчас рядом со мной. Мой гуру, сенсэй, alter pater. Он выбрал меня, как когда-то Рувима, вывел на эту дорогу, которая понятно уже, что - моя. Ну, и?..
   Да к черту! Пес в качестве компаньона меня куда больше устраивает - ясно, шеф? Он - собака, всяким там высшим соображениям не подвержен, и, следовательно - на него, в отличие от вас, можно рассчитывать.
   Гаруда остановился и тихо зарычал, привлекая к чему-то мое внимание. Я посмотрел - и увидел впереди невысокую сквозную ограду из прутьев. За ней что-то зеленело. Человек в широких штанах и короткой куртке трудолюбиво взмахивал тяпкой. На голове у него была темная косынка хвостами назад, на ногах - деревянные сандалии. Странная одежда, да и сам дядя - странноватый. И постройки за его спиной... Что-то такое из реечек и планочек, под высокой камышовой крышей. На стропилах - гирлянда оранжевых тыкв.
   Когда-то я все это видел.
   Или - не я?..
   Дядя разогнулся, вытер пот со лба, глядя на меня с доброжелательной улыбкой. Гаруда вежливо гавкнул. Я молчал, пытаясь сообразить, кого мне этот сельхозработник так сильно напоминает.
   А, черт. Меня - вот кого! Мою собственную физиономию. Ну, может, и не отец родной, но брат по расе - точно.
   Где же это мы с тобой, Гаруда, как же это нас угораздило?..
   Брат по расе быстро поклонился, выдал короткую тираду на непонятном языке и, бросив тяпку, скрылся в доме. А через секунду - возник снова, с чашкой, которую держал обеими руками. Эта чашка с поклоном была предложена мне. В ней плескалось что-то вроде пива - скорее еда, чем питье, судя по взрыву голода, который я почувствовал, вдохнув запах.
   Я пробормотал:
   - Спасибо.
   Голод растворился после первого глотка. Дядя улыбнулся и опять что-то сказал, водя перед собой руками. Я вернул чашку, поймав себя на том, что повторяю его жесты. Это вышло само собой, и я снова подумал, что уже был здесь когда-то.
   Вернее - не я.
   Должно быть... да не должно быть, а - точно: мой отец, о котором я совсем ничего не знаю, как раз отсюда родом.
   И этому дяде в косынке я, вполне возможно, троюродный племянник.
   Что он тебе говорил, спросил пес, когда мы пошли дальше и хрупкое жилище моего предполагаемого родича скрылось за скалами. Ты понял? Язык - не очень, а смысл... Он сказал, что я сделаю все как надо. Что он во мне не сомневается.
   Кажется, долг - в этих местах культовое понятие... Я-то всегда считал, будто долг - это то, что из-под палки, а правильные вещи делаются сами собой. И куда это меня завело? Хоть что-нибудь я сделал правильно?
   Ладно тебе, хмыкнул пес - еще не вечер! Погляди лучше по сторонам, полюбуйся на родину предков. Красиво?
   Еще бы. Красные и синие скалы, полоска моря на горизонте. Цветущая лоза ползет по камню, холодный ветер пахнет медом, пчелы жужжат... Родина предков! Замечательно.
   Звучит так, что хочется встать в почетный караул. Но у меня, знаешь ли, и моя собственная родина имеется. Она же, если не ошибаюсь, и твоя. Ну, и как нам туда? Общественным транспортом: босиком, без денег, визы и документов, зато с собакой, у которой паспорта тоже нет - ведь нет? - как и справки от ветеринара... Или - по воздуху, пугая птиц и самолеты?
   Гаруда загавкал, размахивая хвостом. Вернемся как-нибудь, не переживай! Но ты ведь сперва хотел с кем-то там поговорить? Правда, по мне - с ним бы не говорить, а порвать в клочки, и все. Но если ты уж так хочешь - давай, говори!
   Он прыгнул на высокий камень и зарычал, вздыбив шерсть.
   И я увидел...
  
   Маленький человечек, закутанный во что-то просторное и темное, сидел на краю обрыва, повернувшись к далекому морю. Эдакий мудрец, размышляющий о тайнах Древнего пути. Ничего павлиньего и близко не видно.
   И все-таки это был - он. Создатель индийской колесницы - Рувим, паршивец и пакостник. Устроивший мне веселую жизнь в Чегларе. Тот, по чьей милости погиб Арон. Да только ли Арон. Скольких он вот так раздавил походя...
   Зачем же вам все это, милейший Роман Борисович?
   Человек, сидевший у обрыва, глянул через плечо, и на миг меня ослепил, как игривый солнечный зайчик, вишневый блеск его прищуренных глаз.
   - Мне, Витенька, многое нужно тебе объяснить, - заявил он, печально вздохнув, - только это будет непросто. Ты ведь заранее записал меня в какие-то динозавры. Я бы мог, конечно, обидеться, да зачем? Понятно ведь, чье это влияние.
   Он поднял руку, показывая на камень в трех шагах от себя:
   - Может, сядешь? Не очень удобно, знаешь, беседовать с человеком, который стоит у тебя над душой. Хотя тебе-то, конечно, теперь все равно - сидеть, стоять, летать...
   Вот оно - словоблудие, буркнул, раздраженно скалясь, Гаруда. Началось!
   Я молча погладил его и сел на указанный камень. Роман Борисович неторопливо огляделся.
   - Славное местечко, верно? Как тебе удалось такое сотворить с первого раза, а? Впрочем, о чем я - ты ведь музыкант.
   - Сотворить?.. - пробормотал я.
   Он сделал вид, что не расслышал.
   Гаруда снова зарычал. Порвать этого типа, а не трепаться!
   Он был, конечно, прав. Особенно если вспомнить, что это Рувим посадил его когда-то на цепь. Просто так посадил - захотелось! Пусть, мол, охраняет...
   - Было такое, - согласился Роман Борисович, - но ты, собака, учти, что сейчас я проявляю великодушие. Щелчка ведь довольно, чтобы отправить тебя туда, где костей не соберешь.
   Пес презрительно оскалил зубы. Господин Штейнмец вздохнул:
   - Не верит. Думает, ты мне этого не позволишь. Да, Витя, ты сильнее меня. Отрицать глупо. Но он, этот рыжий, он таки всего лишь пес. И очень многого не знает.
   Он засмеялся - вроде бы с торжеством, а на самом деле не очень уверенно. Кажется, он и впрямь меня побаивается, милейший Роман Борисович? Конечно, если это - не очередная лапша на уши! Вроде той, что я получил от него на каюмовской даче - сто порций с добавкой.
   Трудно сказать почему, но я был почти уверен, что - нет, не лапша. Что он не сможет больше меня обмануть. А тем более - здесь, на родине предков, которую я, оказывается, сотворил.
   - Что значит - сотворил?
   Роман Борисович, весьма довольный тем, что я не миновал его брошенной наугад наживки, со вкусом начал объяснять:
   - Ты, Витя, не Спиноза, но едва ли дебил. И, соответственно, понимаешь, что этот превосходный пейзаж вовсе не принадлежит реальной Восточной Азии... о которой ты, судя по данной копии, имеешь довольно смутное представление. Но вышло, я тебе скажу, весьма и весьма! Я уверен, что это местечко и после тебя сохранит жизнеспособность, и я смогу наведываться сюда для удовольствия.
   - Ради Бога. А теперь, пожалуйста, еще раз и внятно. Этого места - не существует? Я его - выдумал?
   У меня снова начала кружиться голова от дурацкой чертовщины. Но страха не было. Да какой может быть страх - в компании разумного пса и субъекта, наряженного как синтоистский проповедник?
   Субъект откинулся назад, прикрыл глаза и начал декламировать, помахивая просторными рукавами:
   - На море-окияне
   На острове Буяне,
   Стоит камень бел-горюч,
   На нем зверь сидит могуч.
   Как зверь повернется,
   Сон явью обернется.
   Понимаешь, нет? - приоткрыл один глаз, стрельнув глумливой вишневой искрой.
   Я промолчал. Роман Борисович назидательно поднял палец:
   - Увы, коллега! Есть вещи, рассудку недоступные в принципе. Даже - нашему. А мы таки не обычные люди - надеюсь, хоть это ты теперь понимаешь. Хотя родись мы, скажем, в каком-нибудь Такахаси или Житомире, наша избранность так и осталась бы в зародыше, никогда не востребованной. А все почему? Все потому, что там нет портала.
   - Портала? - я уточнил, вспомнив рассказ Арона:
   - Хатки с алычой?
   - Отнюдь! - он протестующе взмахнул рукавом. - Портал... слово, согласен, в высшей степени приблизительное, да и вычурное. Но мы уже к нему как-то привыкли. Так вот, портал на свете, конечно, не один. Это - место... грубо говоря, точка, блуждающая, как правило, в радиусе метров десяти. Эдакий булавочный прокол между двумя наклонениями.
   Он глянул на меня пристально, ожидая вопросов - но таковых не последовало. А о чем, скажите, спрашивать, когда не понимаешь абсолютно ничего?
   - Я имею в виду грамматику, - пояснил он со вздохом, - ты, Витя, конечно, музыке в основном учился... Но, может, все-таки помнишь, что в большинстве языков существует три наклонения, - он стал загибать пальцы, - изъявительное, условное и... - снова уставился ожидающе, и пришлось закончить из вежливости:
   - Повелительное.
   - Вот! Оно, возможно, самое важное. Но пока нас интересуют первые два. Вот эта твоя родина предков, - плеснул рукавами, обнимая пространство, - это - условное наклонение. Ну? Доходит что-нибудь?
   Я молча пожал плечами. Что-нибудь, конечно, доходит! Чистая литература. Сэр Макс Фрай, например, творил миры пачками.
   - Ты подумай, подумай! - господин Штейнмец слегка подался ко мне. - Всякое событие возможно в бесконечном числе вариантов, но случается только один. А остальные - сметает сюда, в условное наклонение!
   - Зыбкий мир, - пробормотал я.
   - Именно, именно! - обрадовался Роман Борисович. - Тоже очень подходящее название. Хотя придумано-то как раз для нашей с тобой обыденной железобетонной реальности. Нет, там, конечно, тоже все зыбко - в смысле преходяще... Но только здесь немыслимое множество вариантов существует одновременно. Поэтому здесь, - понизил голос, - возможно все.
   Наступила многозначительная пауза. Гаруда, которому надоело соседство ненавистного персонажа, бесшумно встал и, пригнув морду к земле, отправился на охоту. В самом деле: сторожить меня нет надобности, наш общий враг лучится дружелюбием. А главное - пока еще все расскажет.
   - Мы - посредники, - сообщил он и выпрямился, расправляя свой балахон, - сюда, например, мы приносим стабильность. Вникни! Вот это все, - опять обнимающий жест, - существует до тех пор, пока ты держишь... А, да разве это я должен тебе объяснять? Разве ты - мой ученик? - он резко сморщился, как от укуса.
   - Он бы привел тебя сюда за ручку, как положено... Как меня привел когда-то! А мне что пришлось делать? Думаешь, я из любви к искусству сунул тебя мордой в дерьмо?
   Тут он слегка переиграл - забыл на минутку, что его маскировка на меня больше не действует. И, тут же вспомнив, засмеялся:
   - Во всяком случае, извиняться не собираюсь. Тем более, что собирался прийти туда за тобой - как раз сегодня. Увы, не успел! Зато, к счастью - успел рыжий, за что ему моя искренняя глубокая благодарность. Ладно уж - как вышло, так и вышло. Ты меня послушай. Он, понимаешь ли, струсил...
   - Иван Иванович?
   Лишний вопрос. И так ясно - кто.
   - Струсил, струсил! Мой печальный пример его напугал. Он ведь из меня мессию лепил, спасителя мира - по своей мерке, а я... Да зачем мне его мерка? Что - он, и что - я? Да ему даже в голову не пришло, что Зверя можно... Я ведь тебе еще толком не говорил про Зверя? - прервал он себя, вздернув бровь.
   Слово "зверь" явно произносилось им с большой буквы.
   - Ладно, и до него доберемся. Ты слушай. Короче, в один прекрасный день он заявил мне, что кардинальным образом разочаровался в посредниках. Мол, все, что мы делаем, только умножает земные бедствия. И тут, надо признать, он был прав! Взять хоть меня. Не стану хвастаться, Витя, но к несчастному двадцатому веку я таки руку приложил, - он вздохнул, картинно сокрушаясь, - только разве ж у меня из-за избытка силы ничего не вышло? Как раз наоборот! А он вбил себе в голову: сила, мол, портит, - и хоть ты что!.. И решил дать тебе возможность прожить, как он выразился, - брезгливо скривил губы, - человеческую жизнь. Поклялся, что ни в коем случае в нее не вмешается. И всех вынудил поклясться! Представляешь? А клятва, данная здесь, да еще и посредником - это, поверь ты мне, гигантская проблема! Он сам ее, кстати, сейчас и расхлебывает. От всей силы остался вот такой кусочек, одну паршивую единицу удержать не может. А нечего было вырубать энергию в казенном заведении!..
   Он радостно подмигнул, засмеялся и продолжил:
   - Вот мне и пришлось идти, - пошевелил пальцами, - извилистым путем. Опосредованно, так сказать, создавать условия, чтобы ты в конце концов оказался здесь - и понял, к чему предназначен!
   Завершил монолог и торжествующе уставился на меня, ожидая аплодисментов.
   Я сказал:
   - Значит, все ради меня? Взрывы с погромами, убийства, колесница эта вонючая? Может, и вся кавказская война тоже? Здорово.
   - Э, постой! Ты суп с мухами не путай. Кавказ, во-первых, Кавказом, я тут не причем, просто грех было не воспользоваться. А колесница... Не она для тебя, Витя. Наоборот. Ты - для нее.
   Взгляд его сделался ласковым, голос - певучим:
   - Все эти печальные мероприятия - погромы, взрывы, катастрофы - они, увы, необходимы. Что-то вроде выхлопной трубы, иначе разорвет оба наклонения, и то, и это! Опять-таки - силы не хватает. Настоящей единой силы, чтобы держать - все. Вернее... сила-то есть. Да она - ничья.
   Он помолчал секунду, упершись в меня взглядом.
   - Зверь. Не тот, который в Апокалипсисе, а тот, что сидит на белом горючем камне. Где этот камень, никому не известно, и едва ли кто из нас способен его найти. Ну - ты, может, и нашел бы...
   Он, сощурившись, глянул оценивающе:
   - Сей Зверь, Витя, выражаясь языком античных мудрецов - первопричина и перводвигатель. Так сказать, портал порталов! И теоретически можно его... - он сделал стремительное движение - будто муху схватил. - Понимаешь?
   Ага, вот он и перешел к теме, вполне доступной для среднего ума. Что тут непонятного? Мочим Зверя, берем власть в свои руки. Без Экскалибура или там Клинка Армагеддона, правда - сложновато. Да ничего, добудем и клинок!
   Он, что - эту авантюру мне и собирается предложить?
   Я посмотрел на него внимательно. Да, налет шизофрении, безусловно, присутствует, но не настолько, чтобы...
   - Думаешь, я сумасшедший? - фыркнул, оскорбившись, Роман Борисович. - Хорошо! В таком случае ты - тоже. Все мы - со сдвигом, нормальному обывателю, чтоб ты знал, стать посредником не грозит. И вот что я тебе скажу...
   Он рывком поднялся. Из кустов тут же выскочил Гаруда и молча застыл рядом со мной, упершись в него мрачным взором. Роман Борисович слегка отступил, нервно посмеиваясь:
   - Ну, что ты, собака! Никто тут ни на кого не покушается. Наоборот, нам пылинки нужно друг с друга сдувать, это кое-кто просто еще не понимает... Витя, скажи своему псу, чтобы отвернулся.
   Гаруда, не дожидаясь распоряжений - да и кто я такой, чтобы им распоряжаться? - издал короткое презрительное рычанье, повернулся, махнув хвостом, и снова исчез в кустах. Роман Борисович шумно выдохнул воздух:
   - Ф-фу! Надо было мне этого пса... Ну - ладно, ладно: продолжаем без разборок, - вскинул вверх обе ладони, - так вот, насчет высшей цели. Цель, как ты понимаешь, в том, чтобы самому стать Зверем, взять в свои руки все начала и концы, слить оба наклонения в одно... какое?
   На сей раз я промолчал, и ему пришлось отвечать самому:
   - Повелительное! Вот тогда и можно было бы заняться спасением мира, тогда бы это имело смысл. Никакие катастрофы уже не понадобятся. И я хочу, чтобы ты... нет-нет, не нашел и победил Зверя - зачем бы мне чужие лавры, как ты думаешь? Я вовсе не альтруист! И вообще - все куда проще.
   Он снова перевел дыхание и сел.
   - Зверь - это, понимаешь ли, объект скорее теоретический. Легенда. А иметь дело с легендой, Витя - поверь мне, дохлый номер. Я это понял еще в юности. И решил, что куда надежнее обойтись ее моделью, которую можно изготовить собственными руками. И тогда я... что? - уставил на меня палец и, уже не дожидаясь ответа, сообщил:
   - Построил КТЗ! Господин Назаров, представь себе, принял идейку на ура, он тогда еще питал на мой счет кое-какие иллюзии. И остальные наши - тоже, кроме твоего прадедушки. Да, он тоже был из наших. Сила - так себе, а твердолобость кошмарная. Короче... Извини. Дальше будешь слушать?
   Я опять ничего не сказал, и он продолжал после паузы:
   - Так вот, я построил эту звезду индустриализации. И там... в подвалах, как раз на том месте, где проходит портал, начал строить еще кое-что. Не сам, конечно. У меня всегда хватало помощников, ты ведь знаешь, я умею очень убедительно уговаривать... В первую очередь - Аркаша Каюмов! Вот у кого мозги... Короче, не так давно мы закончили эту машину. Преобразователь энергии или Джаггернаут. Нелепое название, согласен - впрочем, его придумал не я, а кто-то из первых разработчиков. В тонкостях не разбираюсь, Каюмов объяснит. А впрочем, зачем тебе тонкости? Главное, она работает! Вернее - будет работать. С твоей помощью.
   И снова - молчание. Я сказал:
   - Хорошо. С моей помощью она заработает, и наш городок снесет в море. Так?
   Он улыбнулся и покачал головой:
   - Совсем наоборот. Городок снесет в море, если она не заработает. Точнее, если ее включит кто-то другой.
   - А если - вообще никто?
   - Ну, что ты. Это тебя я не могу просто уговорить, а обыкновенных кандидатур - хоть отбавляй. Но вся проблема в том, что мне нужен именно ты.
   Он объяснил очень тихо, не сводя с меня глаз:
   - Видишь ли, сам по себе Джаггернаут никогда не станет действующей моделью Зверя. Просто - огромная взрывчатая дура. Ты, Витя, придашь этому, так сказать, взрыву необходимое качество и направленность... понимаешь?
   Сокрушенно вздохнул и добавил:
   - Наверно, не надо объяснять, что это придется делать изнутри.
   Солнечная тишина переливалась пчелиным звоном, большая оса, танцуя, исполняла соло. Я смотрел, как она осторожно кружится над камнем, и думал, что Гаруда был, разумеется, прав. Никаких переговоров с этим типом! Порвать его и - домой, разбираться со взрывчатой дурой... Ведь можно же с ней как-то разобраться!
   В принципе, это и сейчас еще не поздно... Я посмотрел на господина Штейнмеца - и встретил его взгляд, в котором на сей раз совсем не было веселого вишневого блеска:
   - Прими к сведению, Витя, одну деталь. Вся эта система в подвале, как легко догадаться, замкнута на меня и в случае моей смерти сдетонирует через три секунды. Ты, надеюсь, не думаешь, что я блефую?
   Я молча пожал плечами. Он заявил, поднимаясь:
   - Предлагаю не терять времени. Пора возвращаться на дачу. Обсудишь с Каюмовым нюансы... Впрочем, на завод он пойдет с тобой, покажет все на месте. Кстати, - он хохотнул, распахивая свой маскарадный костюм, под которым обнаружилась рубашечка радужной расцветки, - из-за тебя мне пришлось таки с ним повозиться. Уперся: ах, талант, ах, музыка! Сентиментальный дурак. До сих пор, представь себе, ностальгирует по тем временам, когда он служил на КТЗ инженером за сто двадцать рублей, а твоего покорного слугу и знать не знал. И тут очень кстати пришлась эта твоя Маргарита...
   Я отвернулся, чтобы не видеть его рожу. Нет, я, конечно - не Гаруда, я его не порву...
  
   Косые солнечные лучи, длинные тени. Скоро вечер. А утро было - только что. Или миллион лет назад. Я вспомнил, как божья коровка ползла по стеблю тихо звенящего колокольчика. Как таяли над озером прозрачные полосы тумана. И этот невозможный ужас и восторг, когда земля ушла из-под ног, и солнечное небо - со всех сторон... И брат по расе со своей чашкой, уверенный, что я все сделаю как надо! Что, все это - я придумал? Чушь. Как я мог придумать, например, вон то дерево с резными листьями, если даже не знаю, как оно называется?
   Да ладно, пусть даже так. Пусть я. Этот кандидат в Единые боги, бывший мальчик Рувимчик, он может наболтать еще сто верст до небес одной чистой правды - мне-то что с того? Вот и в этот замечательный мир, который вроде как я сотворил - он, а не я, будет наведываться для удовольствия.
   Потому что меня он, оказывается, для другого предназначил. В какую-то кретинскую торпеду - на роль камикадзе. И, главное, не сомневается в том, что я соглашусь!
   - Вы так во мне уверены, - сказал я, хотя вполне мог бы и промолчать.
   - Еще бы. Это наш дорогой учитель все время сомневается. А я - знаю.
   Роман Борисович лучезарно улыбнулся и поправил пестрый шейный платок:
   - Идем?
   И мы пошли.
   Гаруда тут же присоединился ко мне. И, судя по упрямому выражению морды, намеревался быть рядом и на даче, и на КТЗ - и далее по курсу. Я осторожно погладил его по голове между острыми ушами и спросил: ты ведь моих знаешь? Риту, сестрицу, Левку и всех прочих? Сбегал бы, глянул, как там у них. Сенсоры - сенсорами, а хочется знать точно. Он покосился на меня, хмыкнул: нет проблем! Только я ведь скоро вернусь. И можешь не надеяться, не прогонишь. Да, я уже понял, что ты - собака глубоко самостоятельная. Дурак, ответили мне его снисходительно прищуренные глаза. Я - твоя собака.
   После чего он прыгнул в сторону и - растворился, исчез среди скал, в не слишком густой траве. Роман Борисович хотел что-то сказать по этому поводу - но не стал, только вздохнул с явным облегчением. Не знаю уж, боится ли он меня, но Гаруду - точно.
  
  
   13
  
   Идти пришлось недолго. Под ногами обозначилась тропинка, побежала, извиваясь, под уклон, потом нырнула в кусты...
   Выбравшись из них, я увидел впереди темные кипарисы и, на фоне ослепительного неба - изысканные шпили и бойницы сталинского замка.
   Разглядел я их не сказать чтоб отчетливо! Фантастическая острота зрения внезапно исчезла - я, охваченный ужасом, вскинул левую руку... Она была цела.
   Цела!
   А зачем, спрашивается, мне руки на КТЗ? Обнимать взрывчатую дуру?
   - Прости, забыл предупредить, - Роман Борисович сунул мне что-то - мои очки! - я надел их и посмотрел на него.
   Физиономия - блаженно лучится, как у кота над сметаной.
   - Здесь ведь безусловное наклонение. Среда - сопротивляется, понимаешь? Когда захочешь видеть как там, или выкинуть еще какой-нибудь трюк - ну, вроде полета, - он нежно улыбнулся, - придется приложить усилие.
   Я молча кивнул. Можно было, конечно, поинтересоваться: а как же все-таки рука? И прочие травмы, мало совместимые с жизнью, они почему не вернулись? Но как-то не хотелось беседовать с ним на мирные темы. Вот с Иваном Ивановичем - другое дело. Ох, мы с ним еще поговорим!
   Если все обойдется.
   Мы прошли вдоль стены замка по нижней галерее и поднялись на балкон с химерами. Бедные каменные твари печально горбились на парапете. Аркадий Андреевич Каюмов и Ритина подружка, стоя посреди балкона, выясняли отношения.
   - Как хочешь, но я написала Олегу, - говорила она, разводя руками беспомощно, как дошкольница, разбившая мамину чашку, - позвонить - нет, так и не смогла. Боюсь!.. Но, выходит, и писать не надо было? Ты меня гонишь?
   - Таня, я как-то неправильно понял, - отчаянно морщась, он озирался по сторонам, будто ждал, что какая-нибудь милосердная химера подскажет ему, как себя вести, - но... Рита уехала, Рада тоже... Тебе должно быть скучно!
   - Мне? Скучно без Тихановской? Которая двух слов толком не свяжет? Хорошо же ты обо мне думаешь. А Маргарита, ты сам видел - зациклилась на этом мальчике из ресторана. Я пыталась до нее достучаться - пропащее дело! Повисла у него на шее... Точно как я - у тебя! - объявила она и рассмеялась, тряхнув пшеничной косой:
   - Ну, надо же: критикую Ритку, а сама так же влипла, да еще и похуже - тот парень на нее хоть внимание обращает... Все! Уезжаю! Заводи машину!
   Она изящно развернулась, вовсе не собираясь трогаться с места.
   - Таня, погоди...
   Она посмотрела на него с видом мученицы. Отражение солнца вспыхнуло в ее глазах, повлажневших от слез непрошеных, двумя красными вампирскими огоньками:
   - Послушай, ну нельзя же так издеваться над человеком!..
   Тут Роман Борисович счел, что ему самое время вмешаться - и, сделав шаг вперед, оторопело воскликнул:
   - Татьяна! Я, кажется, не вовремя появился?..
   Она отпрыгнула от Каюмова как укушенная - и тут же спохватилась. Обернулась медленно, посмотрела на отставленного поклонника умоляюще, а на меня... Ну, на меня - никак не посмотрела, только метнула короткий заряд презрительной злости. И объявила с растерянной улыбкой:
   - Извини, Роман. Я, конечно, свинья, но, понимаешь, сил не хватало даже себе признаться. Но уж теперь... слушай! Я люблю Аркадия. И, боюсь, - развела руками, - безответно.
   - Я догадывался, - пробормотал несчастный Роман, очень выразительно копируя ее тон и жест, - действительно, я догадывался!..
   Надо же, как человек умеет получать удовольствие от жизни. Даже вот такая мелкая самодеятельность, и та его радует. Я подошел к Аркадию Андреевичу:
   - Поговорим?
   - Что?.. - тот, вздрогнув, поднял голову:
   - Виктор? - обрадованно схватил меня за руку. - Пошли отсюда куда-нибудь.
   И торопливо двинулся к лестнице. Татьяна, которую такой расклад, понятно, никак не устраивал, рванулась было за ним - Рувимчик вцепился в нее, драматически восклицая:
   - Ты чудесный человек, я всегда это говорил! Обещаю: если это серьезно, я устранюсь! Честное слово!..
   Каюмов, не оборачиваясь, бросил сквозь зубы:
   - Киллера такого нет, чтобы тебя устранить.
   Довольный смех Романа Борисовича рассыпался дробным эхом.
   Не сбавляя темпа, мы прошли через галерею и вниз - на пляж. Каюмов сел на бортик бассейна, низко наклонился вперед, положив на колени руки с крепко сцепленными пальцами. Рувим его сейчас не держал, и он выглядел совсем больным. Точно как Жеваный, когда того ломало - только что не матерился и слюной не брызгал.
   - Прости, Виктор, - пробормотал, не глядя на меня, - я ведь велел охране стрелять на поражение. Ну, той ночью - понимаешь?
   Я молча кивнул. Каюмов поморщился:
   - Надеюсь, что теперь все кончится. Тошнит от этих игр. С террористами, с урками... Какого черта мне все это надо?
   - Вы думаете, он теперь оставит вас в покое?
   Он усмехнулся:
   - Покой? Да, пожалуй... Я, видишь ли, - поднял голову и глянул на меня в упор, - решил остаться на заводе. После того, как запустим установку. Может, пойму наконец, что она такое.
   - Да?.. - я поднялся по трем ступенькам, возле которых он сидел, и, опершись о поручень, посмотрел на подкрашенную воду в бассейне. Солнце отражалось в ней, как лохматая медуза.
   - Это так сложно?
   - А ты полагаешь, просто? - он со злостью дернул лицом.
   Злость росла в нем, лохматая, вроде этой медузы. Я все острее чувствовал, как он жалеет, что в ту ночь охране не повезло с выстрелами на поражение.
   - К музыке, во всяком случае, не относится ни в малейшей степени.
   Короткое молчание. Ему страшно хотелось заговорить со мной о Рите. Но - не мог себя заставить.
   И не надо.
   - Аркадий Андреевич, что вы знаете о Штейнмеце?
   - Да уж побольше тебя! Знакомы двадцать лет... - он запнулся; продолжил не очень уверенно:
   - Знаю, как минимум, что ни один шарлатан из экстрасенсов ему в подметки не годится. Конечно, до меня это не сразу дошло...
   Он поежился, как от внезапного холода. Резко повернувшись, тоже уставился на воду. Заговорил тихо, вздрагивающим голосом:
   - В начале восьмидесятых это было. Он привез сюда на гастроли одну поп-группу. Тогда они назывались по-другому... слышал такое слово: ВИА? И черт меня понес за кулисы... Мне ведь было сколько тебе сейчас, мы тогда молились на эту группу. Так вот, пообщались мы с товарищем Штейнмецем. А спустя недолгое время меня привлекают к работе над установкой. Я, разумеется, не подозревал, кто за этим стоит. Никто не подозревал. Считали: сверхсекретный военный заказ, лопались от гордости! И вот однажды он опять приезжает. И как-то так вышло, что я ему все рассказал. И он, представляешь, начал давать мне советы. Нет, не профессионального свойства, но дельные весьма. Например: ты, говорит, давно перерос завлаба, а почему он до сих пор твой начальник? А вот у него с тем-то и тем-то не все в порядке, а ты возьми и сделай то-то... Короче, все - по известному сценарию, но выходило превосходно, и моя жизнь начала меняться как по волшебству! А тут - перестройка, я и оглянуться не успел, как выплыл на самый верх. И завод стал мой. Купил, кстати, с его же подначки: слабо, мол, стратегическое предприятие, государство не отдаст. Отдало государство! Только прибыли с него - ноль, а деньги жрет. А он опять: давай, говорит, создадим здесь учебную базу для антитеррористических групп. И - создали, только без "анти"... Да что там - ты думаешь, мне все это не нравилось? Очень даже нравилось! Только в один прекрасный день я вдруг понял, что давно уже - не человек, а... грубо говоря, зомби.
   Он глянул на меня косо - и вдруг рявкнул:
   - Что ухмыляешься? Ты хоть представь, каково это! Не можешь?
   Я промолчал. А что ему сказать? Что вполне, к сожалению, могу представить? Пусть я подлых советов не слушал, однако за душой - много всякого. И господин Штейнмец меня очень успешно дергал за веревочки. Да ладно меня. Даже - Ивана Ивановича, чьи одежды и вовсе светятся снежной белизной!
   Хотя все-таки - есть разница...
   Та же вечная проблема, которой был озабочен перед смертью бедняга Арон. Всякого ли можно - в скота?.. Проблема, может, и серьезная, только сейчас она мне, боюсь - уже без надобности.
   Как и все прочие проблемы.
   - Ладно, я слабак. Но я - Каюмов! - пробормотал он, снова отворачиваясь. - Я же помню, как она на меня смотрела... Я же чувствовал...
  

* * *

  
   В это время Рита смотрела вовсе не на него, а на черную птицу.
   Мокрый снег хлюпнул под ногой Ивана Ивановича - тот осторожно шагнул вперед. Рита, коротко оглянувшись на него, увидела, что он делает вытянутой рукой странные движения. Как будто наматывает на нее невидимую веревку.
   И птица, кажется, что-то почувствовала! Дернулась, повернула в их сторону голову с тяжелым и острым, как у огромного дятла, клювом. Потом прыгнула - уже не вдоль берега, а к Назарову. И еще раз - ближе, ближе... Она двигалась теперь явно против воли, угрожающе топорща крылья и разевая клюв, но он тянул ее ровно и неумолимо. Рите казалось, что она видит, как вибрирует между ними натянутая веревка.
   Птица приближалась. Рита уже хорошо различала ее слипшиеся черные перья, круглые глаза, когти, оставлявшие в снегу грязные борозды. И в какой-то момент ей вдруг начало казаться, что она - узнает эту тварь! Размашистые движения, цепкий бесцеремонный взгляд...
   Да не может быть!
   Может, может. Наглядишься и не на такое.
   Назаров сделал последний короткий рывок. Птица, в очередной раз подскочив, рухнула в снег шагах в десяти от машины. Он слегка отступил назад, брезгливо отряхивая руки. Произнес негромко, без выражения:
   - Вставай и говори.
   Птица начала подниматься, очень медленно...
   Вернее - уже не птица.
   Рита не успела уловить, когда это случилось - в какой момент вместо неопрятного кома черных перьев в снегу оказалась скрюченная человеческая фигура.
   Мокрые сосульки волос, занавесившие треугольное личико, груда деревянных бус на шее, прилипший к телу короткий сарафанчик... Рада Тихановская - мокрая, трясущаяся от холода и злости.
   Рита смотрела на нее, окаменев. А она выпрямилась, раздраженно отбросила с лица волосы и светящимися, как у кошки, глазами впилась ей в лицо.
   - Назаров привел? - выговорила пронзительным голосом, разнесшимся в сумеречной тишине отчетливо и резко. - Зачем? Что толку? Сдохнешь!.. Назаров, а может, ты - нарочно? Прикалываешься, как Рувим?
   Закинула голову назад и начала хохотать.
   Иван Иванович смотрел на нее спокойно. Ждал, когда она скажет то, что было ему нужно. А она не спешила. Нахохоталась от души - и заявила Рите, ткнув в его сторону пальцем с белым обломанным коготком:
   - Видишь этого? Видишь, как из себя строит? Хозя-аин! А я... - она осеклась на миг, задохнувшись, - я у них - ничто, грязь под ногами! Хоть бы кто шевельнулся, чтобы помочь! Не лезь, говорят, раз не дано... понимаешь?
   Она сжала кулаки и взмахнула руками резко и неуклюже - как крыльями. Рита отпрянула. Ей было не страшно, только очень холодно.
   - Ничего! - наклонив голову и торжествующе скалясь, выговорила Рада. - Теперь мне будет дано. Теперь я все смогу. Твой Витя мне поможет!
   Иван Иванович слегка повернул голову. Кажется, ее последние слова были именно тем, чего он ждал. Рада снова засмеялась:
   - Погоди, погоди, я все скажу, - и - снова Рите:
   - Видала? Сам его бросил, а теперь бесится. А почему бросил - знаешь? Да раззавидовался! Он же здесь главный! А Витька, если не сдохнет, будет в сто раз сильнее! Поняла? Кому ж охота делиться. И Рувимчик от того же самого скачет как ошпаренный. Так вот...
   Развернулась к Назарову и сообщила, понизив голос до громкого шипенья:
   - Я его нашла. Я! Не ты и не Рувим. Он будет мой... еще чуть-чуть, и он будет мой. И мы вместе...
   Она запнулась, шумно переводя дыхание, Рита увидела, что ее бьет крупная дрожь.
   - А ты, Назаров, меня не остановишь. Хочешь знать, почему? Сейчас!
   Она уставилась на Риту красными глазами, их плывущий взгляд потерял цепкость. Ей было трудно смотреть и говорить.
   - Предупреждала же тебя... вали домой, пока не поздно... А здесь ты мне не нужна. Гляди!
   Она подалась назад и медленным взмахом руки показала куда-то себе за спину. За спиной у нее была река.
   Рита посмотрела туда. Темная река, широкая и спокойная. В ней уже не отражались ни скалы, ни звезды - потому что сумерки сгустились и поднялся ветер, встопорщив на воде мелкую рябь. И вот, кажется... какое-то пятно появилось на этой ряби - темнее воды. Очень далеко, невозможно разобрать - что это...
   Лодка?
   Точно, лодка. Она подплывала медленно, ее очертания размывались в поздних сумерках. Рита невольно подалась вперед, вгляделась до боли в глазах... Услышала голос Назарова - почему-то далекий, невнятный, будто ей заткнули ватой уши:
   - Стой! Не смей трогать девчонку! Ты думаешь - для себя стараешься? Да это опять он, паршивец, как хочет, так тобой и вертит!
   - Нет!..
   Визг и клекот... кто-то схватил Риту за плечи цепкими когтями...
   Впрочем, она уже ничего не слышала и не чувствовала.
  
   ...Эй, хозяин, услышал я в этот самый миг далекий лай Гаруды - без тебя не справиться! Давай, помогай!
   Я дернулся, едва не рухнув в бассейн, изо всех сил ухватился за поручень - и...
   Нет, я никуда не переместился. Ни в какое условное наклонение - или там параллельный мир, или как его еще можно обозвать. Я по-прежнему стоял над сине-зеленой водой... и отчетливо видел другую воду. Темную, покрытую ледяной рябью. Сумерки, ветер, мокрый снег. Пес, как сумасшедший, носится по берегу, заходясь от лая. Немного подальше - машина... дверцы растопырены, как крылышки у дохлого жука, и возле нее на снегу какой-то растрепанный ком. И - человек, темная высокая фигура, очень знакомая. Кажется, он смотрит прямо на меня, но ледяная вода разделяет нас.
   А на воде - что-то... неуловимое, дробящееся, постоянно теряющее форму. Невозможно понять - что это. Ясно только, что еще миг, и оно исчезнет, растворится в речной ряби!
   Бесконечное число вариантов... сметает сюда, в условное... существует, пока ты держишь...
   Значит, надо держать! Да, яростно лает Гаруда, держи! Держи, пока не поздно!
   И я держу. Я хватаю это расплывающееся нечто, и пес помогает мне изо всех сил. И - оно постепенно проявляется! Уже слышен плеск воды о борта деревянной лодочки... В ней кто-то... Кто - не разглядеть, и так трудно держать эту картинку на воде, меня сводит судорогой... черт возьми, я же не умею! Гаруда сопит - совсем рядом. Пытается утешить: сейчас, сейчас! Он ее уже позвал, она уже здесь, сейчас перехватит!
   И в самом деле, возле машины - двое. Тот высокий и... Второго совсем не разглядеть, да и неважно! Разжимают мой онемевший захват, и я вижу - уже не в лодке, а там, на берегу, на руках у Назарова...
   Рита!
   Рита, Рита! Трое садятся в голубой "москвич". Марья Павловна, ворча, отцепляет от дверцы бахрому своей шали.
   Все хорошо, все обошлось.
   Волна облегчения выбросила меня из зимних сумерек.
  
   - Хватит тянуть! Отправляемся.
   Голос - резкий, злобный, как у павлина. Что это он, милейший Роман Борисович? До сих пор подражал павлину только в расцветках, а речи всегда текли молоком и медом. Ага, его просто огорчило то, что произошло там, на реке. Сокрушительно огорчило, а главное - испугало до смерти. И теперь он почти бежал к нам с Каюмовым. Ритину подружку тащил за собой, без всяких церемоний ухватив за руку выше локтя. Бедная Танечка оторопело хлопала глазами, не в силах понять, что за гюрза укусила в задницу ее почтительного поклонника.
   Подошел. Уставился на меня - снизу вверх, пытаясь радостно улыбаться, согласно имиджу. Но - не вышло, зубы сами собой оскалились.
   - Вот, погляди, - каркнул, тыча пальцем в Татьяну, - сейчас я на твоих глазах сверну этой девке шею, и ты - уж это точно! - в тот же миг отправишь меня к твоему прадедушке. И наша дура тут же рванет. Ну, что? Устроим шоу? Бен Ладен отдыхает!
   Отшвырнул свое наглядное пособие и тихим яростным голосом распорядился:
   - Ты будешь делать то, что я скажу. И ни шага в сторону. Ни одного движения! Ни мысли! Ясно?!
   Насчет мыслей ты, пожалуй, загнул, подумал я, глядя, как он вибрирует. Жалко, нет рядом рояля. Классный вышел бы опус под названием "Жаба душит". Или просто - "Зависть".
  
  
   14
  
   - Сверим время, господа, - торжественно произнес Роман Борисович, доставая из кармана роскошную золотую луковицу на цепочке.
   Он успокоился и снова лучился любовью к человечеству. Зареванная Татьяна взирала на него с обожанием. А он иногда пощипывал ее то за грудь, то за щечку: ненавязчиво напоминал, что вот так же он имеет всех нас.
   - Шестнадцать двадцать, - буркнул Каюмов, глянув на свое запястье.
   - Чудненько! Начнете в восемнадцать ноль-ноль, когда народ разойдется. Зачем нам лишние грехи на душу, верно, Витя? Заводиком, боюсь, так или иначе придется пожертвовать. Ты уж, Аркадий, проследи, чтобы все убрались - ну, кроме наших борцов за веру, ими-то ты не дорожишь, надеюсь?..
   Он подошел к парапету и остановился возле химеры, любуясь облаками над бухтой.
   - Вечером будет дождь, - сообщил с удовольствием, - очень кстати! Да, вот что, - обернулся и строго поглядел на Каюмова, - ты, Аркадий, пожалуйста, забудь свои фантазии насчет самоубийства. Сделай все, что от тебя требуется - и вон с завода, понятно? Ты мне еще нужен! И не только мне. Вот, Танюша хочет выйти за тебя замуж - а что, разве плохая жена?..
   Он весело засмеялся. Потом посмотрел на меня, и вишневый взор подернулся меланхолическим флером:
   - Вот с тобой, Витя, нам было бы тесно... Да сам посуди - ты же злокачественный элемент. Рядом с тобой жить неуютно! Ни струсить, ни соврать в свое удовольствие. А уж эта твоя музыка... Так что все к лучшему!.. А теперь, господа, выходим. Пора, пора!
   Машина ждала у парадного подъезда - не "крайслер" и даже не BMW, а немолодая "девятка" грязно-белого цвета. И - никакого сопровождения. Водителя, и того нет. Каюмов неуверенно поискал его глазами, чем вызвал новый взрыв невинного смеха у Романа Борисовича:
   - Ты, что, разучился машину водить? Или боишься заблудиться? Не бойся: если что, Витя подскажет... С Богом, господа, вернее - с Джаггернаутом! Да, как вам это - Джаг-гер-на-ут? Ерунда несусветная, верно? Как и вся мифология - но ведь нравится же народу, куда деваться!..
   Мы с Каюмовым сели в машину, и наш кукловод, наклонившись через окно, прошипел, уже не смеясь:
   - Не забывай, коллега: если что, для меня расстаться с этой пошлой жизнью - пять минут. После назначенного срока примерно столько и жду. И тогда... впрочем, не буду повторяться, езжайте!
   Он захохотал, отскакивая в сторону. От страха и близости всемогущества глаза у него были совсем как у кота, обожравшегося валерьянки.
  
   Лес уплыл назад, открыв неспокойное море, край солнца за облаком и раскинувшийся на все небо световой шатер. Каюмов сбросил скорость и взглянул на меня:
   - Ну? Куда едем?
   - А что, есть варианты?
   - У меня-то вряд ли. А вот у тебя, по-моему...
   - Мои варианты, - сказал я, - начнутся на заводе.
   - Да-а? Надеешься, что установка не сработает? Зря.
   Он засвистел, глядя на дорогу. Я почувствовал, как стремительно поднимается у него настроение. Почему - понять несложно: дошло, что вариантов нет как раз у меня, а вот его при хорошем раскладе будет ждать не только осточертевший господин Штейнмец, но и Рита.
   Рита! Я выбросил из головы Каюмова с его тихими радостями и осторожно попытался дотянуться до нее. Конечно, если она - там, в этом, как Рувим выражается, условном наклонении, то вряд ли что выйдет. Хотя - когда я был там, она до меня сама дотянулась! Откуда? Каким образом? Ведь это совершенно...
   Я вздрогнул - это оказалось совсем просто! Не то, что раньше. Рита была жива и в безопасности. По-настоящему в безопасности - теперь я не понимал, как мог так бездумно покупаться на Рувимову лапшу: совсем другая тональность, другой вкус. Я облегченно перевел дыхание. На душе у нее, конечно, паршиво. Но это пройдет. Назаров позаботится.
   Назаров же здесь!
   ...Ну, и что? Ему бы две недели назад появиться.
   Две недели назад я ходил вокруг Марьи Павловны с ее пыльным альбомом - не подозревая, что она ничего не скажет ни при каких обстоятельствах. Потому что - пообещала. А вчера, в Чегларе... Или - сегодня? Нет, невозможно представить, что - еще сегодня.
   Еще даже не вечер.
   Я обернулся к Каюмову:
   - Остановите на минуту, ладно?
   Он глянул на меня с недоумением. В самом деле - непорядок. Время поджимает, гильотина работает по расписанию, а за вами, граф, еще очередь! Какие остановки?
   Да откуда я знаю - какие. Стукнуло в голову, вот и все.
   Машина встала, и я выбрался из нее, глядя по сторонам. Мы уже почти доехали до Атаманского. Завод еще скрывался за ближним поворотом, зато город виден замечательно. Каскадами по крутым склонам, весь в зелени и золоте. Солнечные костры в окнах и прозрачные тени от облаков... И наш дом там где-то, с бедными тиграми в разгромленной квартире. Кажется, я просил Валентину отдать их Левушке - или забыл?
   Это надо проверить. Ни в коем случае нельзя оставлять их сиротами.
   Нетерпеливый гудок коротко квакнул, Каюмов высунулся из машины:
   - Ну, подышал воздухом? Поехали.
   Я сказал:
   - Вы езжайте, а я - своим ходом. Встретимся там на ступеньках, о`кей?
   - Что?..
   Он не понял. Да я и сам не очень-то понимал. Ведь одно дело - там, и совсем другое...
  
   Я отступил на пару шагов от машины и - осторожно, плавно... главное, не думать, каким образом это делаю... Иначе выйдет как с той сороконожкой: запросто грохнешься на землю, к радости ошалевшего Каюмова!
   Да уж, он, бедняга, ошалел так, что забыл обо всем на свете! Завороженно глядел на меня снизу, быстро уменьшаясь в размерах вместе со своей машиной, с дорогой, с сине-зеленой бухтой и рыжей горой!
   Стоп, слишком быстро не надо. Не так уж это легко. Роман Борисович был прав: среда сопротивляется! Там я просто не чувствовал в воздухе своего тела, а сейчас приходится все время напоминать: все нормально, не думай, не думай... Может, потом я привыкну, и будет проще?
   Ха, привыкнешь! Где у тебя время для этого?
   А найдется.
   Шанс - всегда есть, вот я его и найду.
   Да после всего, что со мной уже случилось!..
   Понимаете, наш Рувим Али-Ахмедович слегка не рассчитал со своими играми. Может, у него и была гарантия, что я не загнусь там, в Чегларе. Но всего не предусмотришь, даже если ты и метишь в повелители мух. Я - знаю, что обязательно бы загнулся, если б не Гаруда.
   Короче - все, лимит смертей исчерпан!
   А тем более теперь я умею летать.
   Небо - не такое большое, оказывается! Я понял это, едва не столкнувшись с чайкой. Она, забыв об осторожности, уставилась на меня вытаращенными глазами, такими же ошалелыми, как у Каюмова, и только в последний момент спохватилась, заплескала крыльями и понеслась прочь, возмущенно вопя. И правда: насовали кругом своих самолетов и прочего хлама, а теперь и сами туда же. Порядочной птице развернуться негде! Я спросил себя: а слабо ее догнать? - и в тот же миг, не думая - как (нельзя думать!), ринулся следом...
   Свист ветра, музыка ветра! Невозможный кайф! Тогда, на скутере, было что-то отдаленно похожее - но сейчас...
   Я опомнился, сообразив, что бедная чайка давно отстала. К счастью, она летела к городу, а не куда-нибудь в Турцию.
   Город рябил и шелестел внизу, горы обнимали его, осторожно прижимая к бухте. Когда рванет каюмовская дура, эти горы сломаются и рухнут в море - вместе со всем, что на них построено... Да не "когда", а "если"!
   И этого "если" тоже не будет!
   Ага, вон и наш дом. Интересно, видит ли меня кто-нибудь снизу? Хотя, если б видели - сразу бы толпа сбежалась, а ее пока не наблюдается. И замечательно. Я начал снижаться, держа курс на галерею. Не самое легкое дело, особенно когда путаной сетью пошли провода, а потом - деревья и крыши. Раза два я зацепился за какие-то острые углы, не так чтоб сильно. И вот, наконец - теплые доски под ногами, тело вновь обрело тяжесть... Я привалился боком к стене, тяжело дыша и еле справляясь с головокружением. Для первого раза - просто супер-полет! И посадка тоже что надо.
   Я с трудом отклеился от стены и дернул дверь нашей квартиры. Она была заперта. Замок, впрочем, тут же открылся, тихо щелкнув - что, по моему хотению? А, да какая разница. Я вошел и огляделся.
   Все обломки крушения Валентининой семейной жизни были убраны. Тигры тоже исчезли. Обои клочьями свисали с пустых стен. Я прошел в светлую комнату, там тихо переливалась пыль в солнечном свете, а на полу, облепленная пылью, валялась старая игрушка - маленький резиновый еж. Я наклонился, подобрал его... зачем? И вообще, что я здесь делаю?
   Если уж что-то делать, то не здесь. Вернее, не делать, а поговорить. Даже не то... Просто - повидаться.
   Я подошел к двери в темную комнату, закрыл ее, а потом открыл снова. И шагнул через порог.
  
   В общем-то, хлопать дверью было не обязательно. Это, должно быть, мне опять вспомнился любимый Левкин сэр Макс, именно так перемещавшийся... И верно: когда хочешь куда-то попасть, дверь - самое рациональное решение.
   Попал я в уютное помещение, которое уже навещал однажды. Янтарный блеск свежих досок, сиплое пенье самовара, по стенам - луковые косы и связки травок. Иван Иванович Назаров, сидя за столом, мрачно смотрит в блюдце с чаем. Короче, все как было, только на сей раз, кажется, не во сне, а наяву. Ну, и вместо скачущего Рувима - великолепная Марья Павловна в кружевной шали поверх лилового платья до пят.
   Они оба посмотрели на меня. Нет - никаких всплескиваний руками, изумленных возгласов или там оваций. Марья Павловна, правда, протянула вполголоса:
   - Виктор? Боже! Да в каком виде...
   А Иван Иванович поднял голову и молча посмотрел на меня в упор. Глаза - как безрадостное ноябрьское небо.
   Вот и повидались.
   Я хотел ему что-то сказать, но забыл - что. Потому что увидел Риту.
   Она лежала в постели под лоскутным одеялом, ярко-голосистым, как хор Пятницкого. Вполне живая, только слегка бледная. И глаза закрыты. Я шагнул к ней. Назаров тут же предупредил:
   - Не смей будить.
   - Что с ней?
   - Все в порядке.
   Я почувствовал, что улыбаюсь. Надо же: вот он, Иван Иванович Назаров, живой и настоящий. Великий небожитель! Вернее - как там господин Штейнмец определил... Ага: посредник. Интересно, сколько ему лет на самом деле? Может, он вообще бессмертный? А почему нет - может, мы все такие! Регенерируем... конечно, если в клочья не разорвет.
   Все, об этом - хватит. Я спросил:
   - А где Гаруда?
   - Та-ак! - Назаров взял чайное блюдце и отставил в сторону - будто боялся, что вот-вот не сдержится и швырнет его в стену. - Ясно. Десять - ноль в пользу Рувима.
   - Что за чушь! - Марья Павловна возмущенно стукнула ладонью по столу. - Витя, сядь же наконец. Этот Рувим... я тебя когда еще предупреждала, Иван, вспомни! В этом велеречивом юнце всегда было что-то такое... изначально ничтожное. А ты: ах, сила, ах, идеалы! Витя, скажи хоть ты ему, что идеалы - далеко не самое главное! Они бывают опасны!
   Я машинально кивнул. И спросил совсем о другом... не знаю, ради чего, просто - вытащить старую занозу:
   - Иван Иванович, вы ведь всегда знаете, о чем я думаю?
   Он усмехнулся:
   - Я когда-нибудь это скрывал? А ты, если считаешь, что мне просто нравится копаться в чужих мозгах, ты...
   - Погодите. Прислушайтесь получше. Я хотел спросить: если вы все знали - почему испугались, что из меня выйдет пакостник хуже Рувима?
   - Это он тебя просветил? - Назаров резко поднялся.
   Ухватился обеими руками за края стола - крепко, изо всех сил сдерживая гнев. Проговорил почти спокойно:
   - Да. Я испугался. Когда разглядел, что ты такое... Интуиция чудовищная, эмоции - через край, а ума, чтобы все это обуздывать - кот наплакал! Вот я и струсил. И своими руками сунул тебя Рувиму в зубы! Ну? Ясно теперь, кто во всем виноват?!
   - Во-первых, не кричи, разбудишь девочку, - Марья Павловна тоже встала, - а во-вторых, ничего непоправимого еще не случилось. И не случится.
   Назаров резко поморщился. Ему хотелось не то что блюдце разбить о стену - весь этот дом разрушить к чертовой матери, все это условное наклонение!
   Марья Павловна, укоризненно качнув головой, принялась загибать пальцы:
   - Послушай. Во-первых, ты... Да не возражай, пожалуйста! У тебя еще вполне хватит силы - а дай срок, вернется вся. Потом Савранский, потом я. Веруня Саенко... Ну, и Галустян. Как полагаешь, он сгодится?
   Обернулась ко мне с улыбкой:
   - Мы тебе поможем.
   - Галустян тоже ваш? - пробормотал я, глядя на Ивана Ивановича. - А кто еще?.. Тихая лига колдунов города Ключегорска!
   - Вряд ли что выйдет, - бросил он.
   Оттолкнувшись от стола, быстро подошел ко мне.
   - Слушай внимательно. Мы-то попытаемся... но если поймешь, что шанса нет - бросай все и уходи, ясно? Надежды, конечно, мало, что Рувимка не выкрутится, но он тебе обещал. Пусть - не здесь, но обещал, это даже для него что-то значит.
   - Надеетесь, что он в самом деле покончит с собой?
   - Да, черт возьми! Да! Или как-то по-другому...
   Он отвернулся. Договорил глухо, уже без всякого желания ломать и крушить:
   - Думаешь, легко все это? Он мой ученик... Такой же, как ты, даже - больше, чем ты. Но... необходимо от него избавиться.
   - А от города?
   - Да что город!..
   - Погоди, Иван! - Марья Павловна без всяких церемоний отстранила Назарова и встала между нами. - Бьенами, ты его не слушай. Он и так уже наломал столько дров, что если их все отправить в Приморье, проблема отопления там будет решена раз и навсегда. Но ты помни, он таки спас тебя, да и меня тоже... Отправляйся и делай как он сказал. Город мы в обиду не дадим. Ну, в крайнем случае...- голос ее слегка дрогнул, - постараемся смягчить последствия.
   Черт, она сама не верила в то, что говорила. И все-таки - "делай как он сказал"! Город, конечно, жаль - но что такое город по сравнению с нашим могуществом, которому угрожает пакостник Рувимка! Нет, не может быть все так гнусно, не может...
   Он ведь не только им угрожает. Граду и миру... Urbi et orbi, по ее же, Марьи Павловны, изысканному выражению! Ну и что? Пустим град в расход, чтобы мир уцелел?..
   А, ерунда. Все это - пустые рассуждения, а времени совсем не осталось.
   Я сказал:
   - Пока, - взглядом попрощался со спящей Ритой и вышел из комнаты.
  
   За дверью обнаружилась вовсе не наша квартира, а тесные сени, и за ними - снежное пространство, погруженное в поздние сумерки. Я остановился на крыльце, ежась от ледяной измороси. Страха не было - уж в безусловное-то наклонение я всегда смогу вернуться. Вот интересно, эту вечную зиму кто придумал и держит? Назаров? Нравится же ему.
   Возле крыльца замерзшая береза гнула голые ветки над истоптанным снегом. А немного подальше стоял назаровский "москвич" - тот самый, что подобрал меня тогда возле завода. И - черные перья на снегу.
   Только перья, самой птицы не было. Где она, бедняга? До чего ей силы-то хочется ... И вот же они, рядом - великие небожители! Творят миры, читают мысли.
   Я обернулся к полуоткрытой двери, сказал тихо: я - ни за что, никогда, никаких мыслей... И осекся. Кажется, это называется - обещание? Здесь - нельзя вот так сгоряча, надо сначала подумать.
   А думать некогда. Господин Каюмов сейчас бегает в истерике перед заводом. Наверняка уже связался со Штейнмецем. Нет, ничего страшного тот, конечно, не сделает, и можно еще потянуть время...
   Нет, нельзя. Пора!
  
  
   15
  
   Аркадий Андреевич вовсе не бегал, а сидел в своей "девятке". Причем не перед лестницей с кипарисами, а слегка в стороне - как раз там, где были ржавые ворота, через которые я попал на завод в прошлый раз. Увидев меня, он не стал произносить никаких речей, только лицо дернулось от мучительного облегчения. Распахнул дверцу машины:
   - Садись.
   Я сел, и он развернул "девятку" прямо носом в ворота - которые в тот же миг распахнулись.
   За ними, представьте себе, не обнаружилось никакого бурьяна с металлоломом. Вполне цивильный асфальт, какие-то строения из бурого кирпича, обшарпанные, конечно - да на этом КТЗ кипарисы и те выглядят обветшалыми. От ближайшего строения навстречу машине двинулась, рассекая почти осязаемую вонь, команда молодцов в камуфляже. Тот, что шел первым, улыбнулся с почтительной укоризной:
   - Опаздываете, Аркадий Андреевич.
   На меня он только глянул мельком - с опаской, как на плохо дрессированного хищника, который еще неизвестно что выкинет. Ну, да: все это - люди Рувима (то есть, в данном случае - Али Ахмеда), и расстановка сил им известна.
   - Проверьте, чтобы на заводе никого не осталось, - сказал Каюмов.
   Камуфляжник слегка пожал плечами - к чему, мол, лишние хлопоты, - но все-таки распорядился, и двое из его команды пошли выполнять приказ. Остальные окружили нас и повели через пустынное асфальтовое пространство. Мимо стен с огромными грязными окнами, мимо Стоунхенджа с портретами лучших людей, мимо чахлых пыльных деревьев - к небольшому зданию в два этажа, вроде котельной. Дверь в торце этого здания была открыта, и возле нее - еще человек шесть таких же пятнистых. Когда мы дошли до нее, тот, что пенял Каюмову за опоздание, остановился и заговорил, обращаясь на сей раз ко мне:
   - Там, внизу, будьте предельно осторожны. И помните - мы рядом.
   Прозвучало очень внушительно. Лучше бы вы убежали куда подальше, хотел я сказать - да зачем? Ясно, что никуда они не убегут, будут до конца верны воле отца родного.
   И пойдут в распыл вместе с его колесницей.
   Двухэтажное здание и впрямь оказалось котельной. Гигантские механизмы, которыми оно было набито, завывали на разные лады. Возле сетчатого барьера сидел мужик в синем халате и, глядя в книжку про Бешеного, жевал чипсы. Толпа, ввалившаяся на его территорию, не вызвала у него никакого интереса.
   Я обернулся к предводителю абреков:
   - Скажите ему, пусть идет домой.
   Пятнистый бросил, не сбавляя шага:
   - Это дежурный.
   - Правда? Ну, тогда я пойду домой, - я остановился, и все камуфляжники моментально схватились за свой арсенал.
   Каюмов, раздраженно морщась, вскинул руку:
   - Стойте, я сам, - и, подойдя к дежурному, что-то сообщил ему вполголоса - тот заулыбался:
   - Клево! - и тут же, пока начальство не передумало, начал стаскивать с себя рабочий халат.
   - Сделай милость, не обостряй, - мрачно попросил Каюмов, когда мы уже спускались по узкой металлической лестнице, скудно освещенной все теми же гудящими трубками.
   Я молча пожал плечами. Интересно, чего он боится: кавказского темперамента или что золотое время уходит? Время ведь и впрямь - золотое. С какой, спрашивается, стати мне понадобилось устраивать эти полеты над гнездом кукушки? С чего я взял, что там, в подвале, меня непременно сразу осенит? Полчаса - этого мало даже для того, чтобы рояль по-человечески настроить.
   Черт, если меня сразу не осенит, то не осенит никогда. Что я вообще понимаю во взрывчатых дурах?..
   Шаги лязгали вразнобой по железным ступеням. Вонь, радостно чавкая, заглатывала нашу компанию. И вот - заглотала. Кишка, оплетенная трубами, в которую мы попали, на сей раз была ярко освещена. Возле той самой двери маялся еще один камуфляжник.
   - Осторожно, - бросил начальник конвоя и, подойдя к двери, нажал на что-то сверху и снизу; обернулся к нам:
   - Теперь можно открывать.
   Каюмов пояснил, улыбнувшись:
   - Охранное устройство. Тот, кто протянет лапу к ручке, получит смертельный разряд... Ты случайно не пробовал?
   Он уже не хмурился и бояться почти перестал. За дверью его ждала любимая игрушка, в которую он всю душу вложил - и вот сегодня она наконец заработает!
   Дверь отъехала в стену - как в лифте. Мы вошли в темный тамбур, который, впрочем, тут же осветился, и Каюмов открыл еще одну дверь, нажав на три кнопки простого, как в обычном подъезде, кодового замка. В это время я услышал переливчатый звон и, оглянувшись через плечо, увидел, как наш абрек, одной рукой закрывая дверь, другой достает из кармана мобильник.
   - Какая дама?.. Дайте трубку, - успел я расслышать, и живущий во мне сторожевой пес - родной брат Гаруды - моментально вздернул уши в неясной тревоге.
   - Вот, Витя, смотри, - сказал Каюмов.
   И я, перестав прислушиваться - в самом деле, какой уж теперь смысл, - шагнул через порог внутренней двери.
   То, что я за ней увидел, больше всего напоминало кадр из какого-нибудь американского боевика про космос. Просторное помещение, вместо стен - разнообразные конструкции, смысла которых не понял бы, возможно, даже Левка. Экраны, кнопки, рычаги. В полу - большой люк, закрытый решетками и огороженный перилами. В общем, рубка суперзвездолета. Штурманское кресло тоже имелось, и при нем - полный набор аксессуаров для погружения в виртуальную реальность. Шлем, зажимы, датчики, все как положено.
   - Сядешь вот сюда, - Каюмов положил руку на спинку кресла, - ровно в шесть система заработает, а что дальше делать, поймешь. Вот, это специально для тебя добавили. Видишь?
   Он поднял панель перед креслом. Ну, что они могли добавить специально для меня?
   Клавиатура, конечно. Семь с половиной октав, и звук... А черт знает, какой там звук, и есть ли он. На этого несчастного биоробота смотреть не хотелось, не то что дотрагиваться.
   - Установка, - продолжал Каюмов, - это, примитивно выражаясь, генератор энергии. Гигантский, поэтому - одноразовый. Уточнять не буду, все равно не поймешь. Короче, ты эту энергию передашь в точку, которая появится у тебя перед глазами. Иначе она вся пойдет наружу. Мощность - около трехсот мегатонн... - помолчав секунду, добавил со значением:
   - В Хиросиме была - одна.
   Я заставил себя протянуть руку и коснуться клавиши. Нормальная клавиша... Вот чушь собачья. Да, я - приложение к роялю, но не к атомной бомбе! Возьми энергию, перекачай ее в точку... Каким это образом, интересно?
   - Ты все поймешь, когда начнешь работать, - настойчиво сказал Каюмов.
   - Замечательно, - я обернулся к нему, - можно один вопрос не в тему?
   Он поморщился:
   - Зачем?
   - Так просто. Помните, вы с Рувимом сулили мне золотые горы? Ну, насчет карьеры? Что, если бы я сразу кинулся к вам со слезами благодарности?
   Он сразу перестал улыбаться, лицо сделалось напряженным.
   - Тогда сейчас ты был бы в Москве.
   - Вот как?
   - Да. Я этого и хотел. А Роман... он сразу сказал: дохлый номер, ты не согласишься. И, видишь, оказался прав, - он поморщился, подумав, должно быть, о том, что Роман никак не мог оказаться не прав - ну, просто по определению.
   - Если бы ты тогда знал, чем все кончится - ты...
   Я не успел ни дослушать, ни ответить - потому что сквозь две неплотно прикрытые двери до меня донеслось короткое, мощное: гав!
   Гаруда?.. Гаруда - здесь!
   И...
   Нет, этого быть не может! Нет!
   Я бросился из рубки звездолета - через тамбур, стальная дверь подалась с трудом, будто ее держали снаружи. Да нет, никто ее не держал. Пятнистая команда была занята своими бластерами, направляя их на кого-то в глубине коридора.
   Впрочем, что значит на кого-то? На рыжего пса. И на худенькую девчонку с копной растрепанных волос, в желтом сарафане, сияющем как нота ля в четвертой октаве.
   Рита!
   Она уставилась на меня во все глаза - с изумленной радостью. Ну, как же: вот он я, восстал таки из мертвых!.. А я - задохнулся от ужаса. Вот сейчас у кого-то из этих придурков дрогнет палец на спуске, и...
   - Роман Борисович просил вам передать, что он решил подстраховаться.
   Кто это, что он говорит? Ну, да: предводитель абреков. Смотрит на меня, сладко улыбаясь. Этот спектакль, а, главное, собственная роль в нем ему очень нравятся. Балда, пьесу-то ему дали без последней страницы.
   - Аркадий Андреевич вернется в свою резиденцию вместе с этой девушкой, - объяснил пятнистый, - и, пока вы действуете по плану, она будет в полной и абсолютной безопасности.
   Вот спасибо, давно не слышал собственной кретинской молитвы.
   - Витька, скажи им, что я никуда без тебя не уеду! - крикнула Рита.
   А Гаруда...
   Гаруда, как всегда, оказался на высоте! На сей раз - в буквальном смысле: в тот самый миг, когда Рита заговорила, он взвился вверх - и вперед! И все абреки разрядили свои стрелялки в этот сгусток рыжего пламени.
   Грохот, дым, вопль предводителя - что-то непонятное, должно быть, на языке пророка! Часть пуль воткнулась в трубы на потолке, часть - в светильник, который, понятно, тут же взорвался - в отличие от Гаруды, благополучно переместившегося ко мне. А вслед за ним рядом со мной оказалась и Рита. Я схватил ее за руку и втолкнул в тамбур - прямо в объятия Каюмову.
   - Какого черта! - рявкнул тот, отталкивая Риту, которую, по-моему, даже не увидел. - Что там? Все вон отсюда!!
   Да уж: стрелять в трех метрах от колесницы Джаггернаута... Гаруда, ты, часом, не спятил?
   Я-то нет, а вот она точно спятила, мрачно проворчал пес. Если бы я не прыгнул, она бы одна к тебе побежала... представляешь?
   Меня передернуло. Нет! Не хочу этого представлять.
   - Ничего непоправимого не случилось, - громко заявил предводитель абреков. Кажется, он уже навел порядок в своих войсках, - Аркадий Андреевич, вам пора уезжать. Заберите девушку, а собаку, - он широко улыбнулся, - можете оставить с хозяином. Это ведь ваша собака, господин Сорокин?
   - Я никуда отсюда не уйду, - тихим непоколебимым голосом сообщила Рита.
   И обернулась к Каюмову:
   - Вы ведь собирались здесь оборудование проверять? Так вот, его нельзя включать, там взрывчатка. Вы ведь его еще не включали, нет?
   Тот наконец разглядел ее. И растерялся так, что на него больно стало смотреть.
   - Господи, Рита... Рита, вы... кто вам сказал?
   - Мне позвонила Татьяна, - она подошла ко мне и осторожно взяла меня за руку.
   И я наконец почувствовал - всем телом, как ожог, - что это и впрямь она, Рита, совсем рядом со мной!
   Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
   - Это ты, какое счастье, - прошептала беззвучно.
   Потом приподнялась на цыпочки и обняла меня за шею, заставляя наклониться к ней, ее губы легко прикоснулись к моим...
   - Господин Каюмов, вы должны уехать через пять минут, - сладким голосом сообщил абрек.
   - Да, да, - это Каюмов, - Рита, пойдемте скорее, здесь нельзя больше оставаться...
   Я отстранил ее и посмотрел внимательно... ну, чтобы запомнить. Она и впрямь выглядела девчонкой - моложе меня - и была совсем не такая бледная, как в той деревянной комнате, под разноцветным одеялом. Когда я ее там видел - двадцать минут назад? Полчаса? Час? И вот, пожалуйста: позвонила Татьяна, что значит - Рувим. Быстро же он все устроил... Да ладно! Нет ни смысла, ни времени об этом думать. Я сказал:
   - Иди.
   - А ты? - она отступила, глядя на меня растерянно. - Почему они говорят, что ты здесь останешься? Что вообще это все значит?
   - Я вам объясню, - Каюмов попытался взять ее за руку - она отпрянула вглубь тамбура, он торопливо шагнул следом, - да идемте же!
   - Вы, что, плохо слышите? Я же сказала, что без него не уйду!
   Спасаясь от него, она быстро вошла в рубку, и мы с Каюмовым - следом, едва не сбив друг друга с ног. Она протянула, глядя вокруг удивленно и неприязненно:
   - Что это? Неуютно как!
   - Джаггернаут, - сказал я.
   Каюмов засмеялся со злостью:
   - Лучше объясни, что она должна уйти, пока не поздно! Или решил девушку при себе оставить? Гуманист!
   Гаруда тихо зарычал. Дернувшись, Каюмов глянул на пса, как на змею.
   - Все, идите, - сказал я, - Гаруда, ты - с ними. Не бросай Риту.
   Пес покосился на меня пренебрежительно и зевнул, демонстрируя, как ему начхать на мои распоряжения. Рита, увы, отнеслась к ним примерно так же. Уселась в кресло:
   - Объясняйте.
   - Рита, - я подошел к ней, поднял на ноги, - я тоже скоро приду... почти следом...
   - Ты врешь! - она крепко схватила меня за плечи, тряхнула. - Они тебя убьют!
   Чушь, фыркнул пес, укладываясь посреди комнаты. Я-то тебя вытащу.
   Что?..
   Я резко обернулся к нему. А ее? Ее - сможешь?
   Увы, вздохнул он. Да ведь ее, кажется, никто здесь и не задерживает?
   Ну, конечно! Да что ж ты раньше-то молчал?! А, мог бы и сам сообразить... Меня затрясло от облегчения.
   - Я приду, обещаю тебе. Вот - с Гарудой. Он может, он уже вытащил меня из Чеглара, он...
   - Правда? - Рита обернулась и посмотрела на пса.
   В этот момент что-то изменилось.
   Ничего особенного - просто засветились экраны по стенам. И Аркадий Андреевич, заметивший это на миг раньше, чем я, опрометью кинулся к двери.
   Дверь, которую мы оставили задвинутой в стену до упора, теперь была закрыта. Он дернул ее, потом ударил ногой, потом - всем телом, потом, опомнившись, начал лихорадочно тыкать в кнопки замка. Ни одно из этих действий не принесло успеха.
   Каюмов медленно отвернулся от двери и посмотрел на меня. Взгляд - пустой, как у Жеваного.
   - Восемнадцать ноль-ноль, - сообщил он и засмеялся.
   Перевел взгляд на Риту:
   - Декабристкой решила стать, детка, да? Теперь будешь мертвой декабристкой.
   И, снова глядя на меня, рявкнул:
   - Что стоишь? В кресло, живо!
   Гаруда вскочил на ноги и гавкнул отчаянно и виновато: прости! Это все я, я должен был сразу, я...
   Ты не виноват, успел я сказать ему, прежде чем, отстранив Риту, прыгнул в кресло и развернулся к панели с клавиатурой.
   Ну - что теперь? Где эта дурацкая точка? Тяжелый шлем опустился мне на голову, на поясе щелкнул зажим, и...
   И - вонь. Вонь. Вот теперь я ее наконец почувствовал по-настоящему.
  
   ...Она вползала в мои глаза и уши тугой волной, окутывала, заполняла весь мир черной жирной слизью - неторопливо, нагло, она прекрасно знала, что против нее нет приема! Какая там еще точка? Ага, вот она - совсем близко, но почему-то не разглядеть. Очки? Да, очки-то я забыл снять. Впрочем, есть ли разница... Я - ничего не могу. Меня просто больше нет. Всюду одна вонь, это дикое сочетание звуков и запахов - его не может быть, не должно быть, но оно существует! А я...
   И вдруг - ветер! Легкий морской ветер, пахнущий йодом.
   Вонь никуда не исчезла, но стало легче. Я отчетливо увидел точку перед глазами - зеленую, как знамя ислама, - и отчетливо подумал: привет, Рувимчик! Зря ты на меня рассчитываешь. Легкий ветер снова дохнул в лицо. Кто это? Иван Иванович? Вольный атаман Савранский, Марья Павловна... Ну да, вы же обещали мне помочь! Кажется, у вас это называется: держать, да? Спасибо! Теперь мы отсюда выберемся.
   Слышишь, Рита? Мы отсюда выберемся, я обещаю.
   Вонь оскорбленно зашевелилась, распирая пространство, я почувствовал, как вибрирует пол под ногами, воздух... Что - надоело быть просто вонью? На подвиги потянуло? Да кому ж ты нужна в таком-то виде? Милейшему Роману Борисовичу? Ладно, уж он как-нибудь перебьется. Извини! А для мирных целей ты не годишься, надо тебя сперва изменить. Ничего особенного: переставим звуки, вот и все! Это - моя профессия.
   Как это твоему отцу родному не пришла в голову такая простая вещь? Ну да, он - страсть какой хитрый и предусмотрительный, только в музыке сечет слабовато. Привык, понимаешь, к фанере в своем шоу-бизнесе.
   Так что - сыграем музыку?
   Слышишь, во что ты превращаешься? Это ветер! Спасибо, колдуны черноморские - замечательная идея.
   Ветер! Божественный ветер. То есть - камикадзе, как всем известно. Ну, и вперед! Никаких колес с мечами и безногих истуканов, как на той картинке. Мы ничьих костей не давим! Летим себе куда вздумается. Древним путем, проложенным богами. Творим миры на досуге...
   А это что? Ну да, зеленая точка. Нет, не надо ее гасить. Бедный Роман Борисович, как это он надеялся с тобой справиться! И, главное, все поверили, что это ему по плечу... Сдуй ты его, пусть тоже летит. Условное наклонение, оно, говорят, бесконечное, где-то да осядет.
   А дальше?.. Дальше - город! Тебе нужен был город - пожалуйста, вот он. Большой пустой город в пыльных скалах у моря. Дуй на него, разрушай сколько хочешь, засыпай пылью! Это - тот самый город, о котором плакал несчастный король мавританский. Плачь и ты о нем, голоси в ущельях, швыряй о камни жгучую пену прибоя! Горе, ой, горе Альгаме - нравится, да?
   Все. Лети. Улетай туда и не возвращайся. Тебе весело, да? Слегка жаль, что не встретимся? Ну, это еще не известно! Плохо вот, что здесь без тебя все рухнет... Ладно! Послушай только: Рита... Она должна уцелеть. Как? Да откуда я знаю! Должна! Хорошо, пусть ее здесь вообще не было! Ведь это возможно? Я ведь не успел дать это обещание... Вот и пусть! Отдыхает себе в санатории - с книжкой на пляже, как и хотела! Никаких ресторанов и резиденций, никаких авантюр!
   Замечательно!
   Да, еще - наш криминальный босс... Может, он и заслужил, чтобы его завалило обломками любимой установки, да лучше не надо. Пусть тоже где-нибудь отдыхает.
   Ну, вот, теперь - точно все. Улетай! У меня больше нет сил. Все - в тебе. И колдунам не дотянуться. Как там декламировал незабвенный Рувим: ветер воет, гром грохочет, синим пламенем пылает что-то там... и потолок обваливается...
   ...А это еще что за явление? Гаруда? Какого черта ты здесь? Да не сможешь ты меня забрать с собой, не сможешь! Все! Меня больше нет - ты разве не понял? Давай, проваливай отсюда, пока не поздно!.. Хорошо, согласен, это не Зверь, а всего лишь модель... ну и что? Я не верю! Видишь, даже не могу почувствовать, врешь ты или нет, просто - не...
  

* * *

  
   Дождь начался около восьми вечера - когда местный народ в основном поужинал, вернувшись с работы, и уселся смотреть "Вести". А отдыхающие на пляжах готовились прервать на ночь свою солнечную вахту. В санатории "Жемчужина" в это время был в разгаре праздник. Зоя Петровна, с шестидесятых годов бессменный массовик-затейник, любила начинать День Нептуна после ужина, когда солнце уже не печет и ладья бога морей на фоне заката смотрится просто бесподобно. Да и потом - вечером отдыхающие сыты, загорать не торопятся и готовы плясать и ходить на голове до самого утра.
   Тем более, что теперь - не прежние времена, когда Зоя Петровна подвергалась, бывало, репрессиям со стороны главврача за покушения на режим. Теперь с этим проще! Разве что погода подведет. Хотя - ну что такое дождик для подданных Нептунова царства? Тьфу! Зоя Петровна, стоявшая на высоком крыльце клуба, перед которым простиралась танцплощадка, а за ней - пляж и вечернее солнце над морем, - поднесла ко рту мегафон и закричала на все побережье:
   - И вдруг! Откуда ни возьмись! Появляются!! Черти!!!
   Толпа размалеванных чертей налетела со всех сторон! И давай вопить, прыгать и щекотать зрителей, вернее, зрительниц - тех, что помоложе. Зрительницы радостно завизжали. Маленькие русалочки в зеленой марле, поскольку именно им по сценарию полагалось стать жертвами чертей - тоже принялись голосить. Зоя Петровна, страшно довольная, дала отмашку мегафоном. И через секунду над пляжем грянуло:
   А кто такая Элис,
   И где она живет?
   А вдруг она не курит,
   А вдруг она не пьет?!
   Задребезжали стекла в корпусах. С платанов посыпались листья. Из дождевой тучи, медленно тянувшейся к морю со стороны гор, упали первые тяжелые капли.
   ...Одна из них разбилась о нос рыжего пса, мирно дремавшего в жасминовых зарослях. Тот чихнул и, вскочив, обиженно гавкнул. Тогда уж и мне пришлось открыть глаза.
   Я увидел тучу высоко в небе - серую, подсвеченную сбоку нежно-розовым... И, после долгого мгновения абсолютной тишины - на меня налетел этот оглушительный ворох беспорядочных звуков! Из которых кое-как сложилось:
   Красиво одевается, красиво говорит!
   И знает в совершенстве английский и иврит!..
   Да уж, это явно - не райские колокольчики.
   Гаруда, заметив, что я зашевелился, радостно прыгнул, толкнул меня лапами и - ясное дело! - взялся лизать в лицо. Постой, пробормотал я, отпихивая его, - очки же! Он уселся и, весело сопя, смотрел, как я вытираю о майку измусоленные очки.
   Так, а почему - стекло треснуло?
   Ну, ты даешь, изумился Гаруда. Нет бы радоваться, что они хоть в таком виде уцелели, а он еще недоволен!
   Что?.. Я надел очки и сквозь треснувшее стекло посмотрел на пса. С какой бы стати им не уцелеть, а?.. Он вздохнул и, наклонившись, легонько боднул меня носом: ладно, давай уже вспоминай!
   И я вспомнил.
   И, обхватив пса за шею, уткнулся лицом в его жесткую шерсть.
  
   Ты все-таки меня вытащил, Гаруда. Опять вытащил! Слушай, тебе не надоело меня спасать? Да ничего подобного, буркнул он - все как раз наоборот: спас-то меня ты! Мне, чтоб ты знал, рухнула на голову какая-то фиговина, так ты меня за шкирку и - вперед! Это ты врешь, старик: такого я никогда не умел, а уж в тот момент и подавно. В тот момент, балда, ты мог все! Сейчас - да, не спорю, этого никто, кроме меня, не потянет, даже Назаров, - Гаруда самодовольно хрюкнул, - но тогда...
   Я поднял голову и посмотрел на него. В самом деле - с чего я взял, что эта музыка ветра уволокла с собой мою силу? Сила, она ведь или есть, или ее нет. А модель... Ну, что модель? Тем более - одноразовая. Взрывчатая дура, как выразился милейший Роман Борисович. Кажется, все, что она могла, это создать экстремальную ситуацию. А в экстремальной ситуации, как известно, и заяц волка сгрызет...
   Нет, нет: к тебе, божественный ветер, поющий в скалах над пыльным городом, это не относится. Не обижайся, сделай милость. Тем более - нет ведь никакой гарантии, что я прав и господину Штейнмецу и впрямь не светило всемогущество!
   Ну и, что бы там ни было - наш городок мы выручили.
   И Риту.
   Я снял очки. И, сощурясь, уставился на маленькое бело-зеленое пятно, покачивающееся над большим рыжим пятном - головой Гаруды. Глаза тут же заболели. Среда сопротивляется... Черт, это ведь Рувим сказал. Так и останется он моим учителем, куда денешься!
   Бело-зеленое пятно расплылось, зарябило - и превратилось в ветку жасмина с цветами, которая качалась под ударами частых капель дождя. И ухмыляющаяся морда Гаруды проявилась, как на цветной фотографии.
   Ты, как всегда, прав, сказал я ему. Слушал бы я тебя с детства - глядишь, вырос бы умным. Я закрыл глаза и помотал головой, стряхивая лишнее зрение как температуру с градусника. Потом вернул очки на место и выбрался из-под жасминовых кустов.
   Дождь тут же начал молотить нас с Гарудой - а шагах в ста впереди возле клуба как ни в чем не бывало выплясывала развеселая толпа. Зоя Петровна, в тельняшке и цветном платке - как пиратский адмирал, - возвышалась над ней, вдохновенно дирижируя мегафоном. Когда я подошел поближе, она заметила меня - и, недолго думая, поднесла ко рту свое орудие производства:
   - Витька, привет! - разнеслось над санаторием. - Присоединяйся!
   И танцующие, оглядываясь в мою сторону, тоже весело закричали и замахали руками. Я сказал:
   - Сейчас! - и посмотрел на Гаруду.
   Как ты думаешь, где может быть Рита? Вот найдем ее - и присоединимся. Поглядишь, как мы с ней танцуем рок-н-ролл!
   Пес буркнул в ответ что-то неразборчивое. И побежал по аллее, оглядываясь через плечо: успеваешь, нет?
   Мы облазили весь парк, залитый теплым дождем, и отыскали таки ее наконец. Нет, не в парке - за столиком в кафе "Платан". Она сидела там в одиночестве, и дождь барабанил над ее головой по красно-белому тенту. От пляжа накатывал волнами праздничный шум, а из-за стойки, из глубины мигающих цветных огоньков, невнятно текло что-то про солнечный остров, который скрылся в туман.
   Я остановился, глядя на нее. Она была в белом платье, которого я у нее раньше не видел. Волосы безжалостно стянуты шпильками - так, что зеленоглазое лицо в легком золоте веснушек казалось чужим.
   Да оно и было чужим.
   Нет, не так!
   Просто все время, что мы искали ее в парке, я старался не чувствовать ее - я хотел продлить эти поиски... предвкушение, понимаете? В конце концов, Гаруда нашел бы ее за пять секунд! Но теперь, когда я ее увидел...
   Я сразу вспомнил, как, одуревший от страха за нее, кричал ветру: с книжкой на пляже, как и хотела! Никаких авантюр! Никаких ресторанов и резиденций!
   И вот - все так и сбылось. Все по сказанному слову.
   Она подняла голову, ища кого-то глазами. Зеленый взгляд безразлично скользнул по моему лицу, не задержавшись на нем.
   Мы были не знакомы.
   Я отступил. Растерянно посмотрел на Гаруду. Он молча ткнулся носом мне в ладонь.
   Но - как же так? Это невозможно! Черт возьми, это невозможно! Хорошо, она все забыла, так я напомню! Она ведь говорила, что любит меня - значит...
   - Эй, Марго!
   Я вздрогнул. Бородатый парень с улыбкой во весь рот подскочил к ней, подхватил, поднял со стула:
   - Пошли, попрыгаем! Там такие клевые пляски - праздник Нептуна... А это у тебя что?
   Рита, смеясь, помахала перед его носом брелком на кольце:
   - Талисман! Появился сам собой... Ну, что - пошли?
   Он обнял ее за плечи, и они двинулись прямо на меня.
   Я стоял как столб. В голове - ни одной мысли. А что тут можно сделать, кто скажет? За шкирку этого гада и - мордой о платан?.. Они прошли мимо. Черт, но ведь я же вытащил ее. А если бы по-другому - получилось бы?
   Получилось?..
   Я сказал... кажется, вслух, или просто подумал - какая разница:
   - Обещаю. Пока - здесь, а попаду туда, пообещаю там. Не читать мысли. Не внушать. Не манипулировать людьми, черт возьми. Никогда. Ни за что.
   Рита, обернувшись, поглядела на меня удивленно и слегка сочувственно.
  
   И тут Гаруда предостерегающе зарычал.
   Наверно, он и раньше рычал. И собственное чутье вопило: опасность! - да мне было не до того. Но они таки докричались. И я, не сказать чтоб с интересом, глянул, в чем дело.
   И - понял, что опоздал.
   Они подошли уже совсем близко: милицейский капитан и два парня в штатском, добровольные помощники. Капитан был местный участковый - недавно назначенный, до сих пор мы с ним встречались только однажды, в "Арго", когда меня допрашивали насчет бомбы. Сейчас он светился, предвкушая премию за поимку опасного преступника. Помощники тоже были полны энтузиазма.
   Капитан увидел, что замечен - и побежал, показывая мне пистолет:
   - Вот только попробуй удрать! Только попробуй!
   Пока, Гаруда, сказал я псу. Встретимся у Ивана Ивановича!
   И поднялся в воздух.
   Летать-то я умею, дело обычное.
  
   2003.
  
  
  
  
   Романсеро.
   И. Бродский. Из "Школьной антологии".
   А. Блок. Кармен.
   И. Бродский. Речь о пролитом молоке.
   А. Пушкин. Египетские ночи.
   А. Блок. Гамаюн.
   М. Горький. Песня о Буревестнике.
   Старшая Эдда. Прорицание вёльвы.
   Дзиэн, 1155 - 1225.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"