У нас в общаге жил студент по фамилии Стахов. Он сочинял философские трактаты и как всякий писатель нуждался в слушателе и выбрал меня. Я заходил в его комнату, садился на стул, сжимал ладонями коленные чашечки и благоговейно выслушивал долгими зимними вечерами его бесконечные философские диалоги о свободе воли и детерминизме, об идеализме и материализме, вспоминаю, что один из его персонажей носил имя Понтикус Пилатикус.
На мне был зеленый джемпер с бело-зелеными ромбами на груди, коричневые отутюженные брючки со стрелочками и весь мой вид олицетворял скромность и почтительность.
Стахов был старше основной массы студентов поступающих в вуз сразу после окончания школы.
Стахов был похож на Исуса Христа и возраст его был 33 года.
Он полулежал на грязных смятых простынях узкой койки, его долговязая мосластая фигура не вмещалась в ее длину и сквозь прутья высовывалась ступня в черном носке, продранном на большом пальце с торчащим грязным ногтем.
Как я уже отметил, в чертах лица его было что-то восточное: кареглазый, с длинными черными засаленными волосами, усами и бородкой, весь облик его излучал духовность пророка при неряшливости семинариста.
Меня распирало сознание интеллектуальной мощи. Огрехи в сочинениях Стахова не укрывались от моего внимания: стилистические ошибки, дилетантизм, а порой клинический бред. Однажды я не удержался и, схватившись за пресс, пытаясь подавить колики нарождающегося смеха, прыснул хрюкнул, но быстро нашелся и, деликатно вынув девственно-белый сморкальник, вытер сухой нос.
Долго так продолжаться не могло, шила в мешке не утаишь, и в один из вечеров меня прорвало и я разразился сокрушительной критикой опусов Стахова, чем поверг его в глубокое уныние. Очевидно, он не ожидал превращения скромного мальчика Валеры в беса и холеру, в порождение ехиднино. Стахова поразило превращение верного сурка в гадюку пригретую на груди, жалящую пребольно.
Случившееся усугубило и без того мрачный и сумрачный нрав Стахова, он загрустил и перестал приглашать меня на чтение новинок.
На Стахова напала хандра. Стахов надломился, впал в апатию и депрессию. Он и раньше учился лениво, творческие натуры брезгуют зубрежкой, а тут перестал вставать утром на лекции, завалил сессию и был отчислен. Падение спуск по наклонной продолжилось, делать он ничего не умел, а работать не хотел и попал в дурдом.
Я закончил вуз. Страдальчески вспоминаю мытарства с обходным листом по семи холмам, лыжную базу, где мне поставили отметку что я сдал лыжи.
Я вернулся в Краснокамск, чтобы преподавать историю и литературу. По студенческому обычаю мы обменивались адресами, и в мой почтовый ящик пришло первое письмо от Стахова. Мышление - это триада, так и хочется сказать сначала я отвечал на письма, затем только читал, впоследствии рвал и выбрасывал в мусорное ведро не читая. Но я не отвечал ему. Каков был характер и содержание писем? Стахов писал письма прямиком из сумасшедшего дома, где пребывал перманентно или периодически. В письмах исполненных укоризны я описывался как Мефистофель, сыгравший роковую роль в его судьбе. Сломавший его судьбу как каратист ребром ладони красный кирпич. Он возвращался к тому трагическому вечеру, когда я разгромил его писательские потуги, я и сам сейчас считаю, что пощада лучше правды, но молодость заносчива и не думает о последствиях. В своих эпистолах он описывал меня как Демиурга этой реальности, кем-то наподобие Бога или Баха, клавишами органа побуждающим звучать трубы людских душ, вершителем чужих судеб. Параноидальный бред и мания отношения, когда в чихе соседа больной усматривает обмен сигналами между своими врагами.
Родители были в курсе всех моих дел, и я просил их, опорожняя почтовый ящик сразу выкидывать письма Стахова. Их регулярность и клинический бред содержания доводили до белого каления. У меня было много времени бессонными ночами для размышлений о письмах и их авторе. Жизнь - это борьба, кого-то она ломает и неудачник начинает искать виноватого в его бедах. У меня нет жалости к Стахову, я презираю малодушие в других и давлю в себе. Я повторяю слова Иоанна Богослова: грешники как бесплодные сучья будут брошены в огонь.