Маневр. Отключение продольной устойчивости, взятие ручки на себя, угол атаки 90. "Мне нужно выйти из зоны поражения, мне нужно выйти..."
А внутри, в самой середине его что то бьется.., что то стучит там внутри..., хочет вырваться наружу..., взорваться огненным шаром..., оно растет это что то..., растет..., растет..., набирает силу. Еще немного... и... ломая ребра, вынося внутренности, вырвется. Что это там внутри? Страх? Нет я не боюсь! Я никогда не боюсь! Я пилот-истребитель! А снаружи все в красном - и штурвал, и приборная доска и монитор для ввода системных команд. Все в красном. Это от аварийного освещения. В красном, в алом, в пурпурном, мигает часто в такт с тем, что бьется и растет внутри.
"Командир, попадание!" - слышит он сзади и почему-то боится обернуться.
Двигатель Љ1 - отказ.
Двигатель Љ4 - отказ.
"Сейчас, мы выйдем, сейчас, выйдем.." шепчет он и опять боится обернуться. Ручку на себя, форсаж, полупетля, правый поворот на 180. Марс оставался выше и позади.
"Сейчас выйдем, сейчас..."
"Командир..., командир..."
Он не хочет оглянуться, он не может смотреть туда, он не будет оборачиваться, там что то страшное... Он это знает...
"Командир..., командир..."
И он обернулся.
... Виктор лежал держась за живот, руки его были в красном, шлем с разбитыми визорами расколот пополам.
"Командир..., командир...попадание"
Все в красном вокруг и его руки и живот тоже все в красном.
"Это не кровь, слышишь, не кровь... это аварийное освещение... это не твоя кровь, слышишь не твоя..."
Виктор улыбался и еле шевеля губами шептал:
"Холодно..., мне холодно, командир..., мне не страшно, командир, мне не страшно, мне холодно.. там в ногах холодно..."
Ему не надо было тогда оглядываться на Виктора. Не надо было...
Но он оглянулся, увидел тогда, а сейчас все вдруг поплыло и рассыпалось. И уже не было ни звуков ни цвета, ни консоли, ни улыбающегося Виктора - все ушло, а он сам оказался посреди белой пустоты, а сверху лил огненный дождь. И казалось, что это всевидящий бог, изливая с небес свой гнев, по какой то причине, не хотел разбирать кто грешник, кто праведник. А он стоял на коленях, посреди обжигающих молний и хотел читать молитву, но не знал ни одной и только шептал "сейчас мы выйдем из зоны поражения, сейчас мы выйдем, сейчас выйдем.." Он снова чувствовал за спиной что то тяжелое, что то не хорошее, опасное. И снова так не хотелось оборачиваться, что б узнать что же там такое, но обернулся, опять обернулся и увидел там Марс. Марс, как всегда был весь кроваво-красным, был выше и позади... так и должно было быть - выше и позади, после выполненного маневра. Ручку на себя, форсаж, полупетля, правый поворот на 180... Не надо было оборачиваться. А то что было внутри - так же билось, рвалось наружу. Что это? Что это там внутри? "Это мое сердце", - вдруг понял он - "это мое сердце.."
И ему тоже стало холодно и не страшно... Все ушло.., ушло..., ушло..., все..., все..., осталось вокруг только все белое-белое, и где то вдалеке, во всем этом белом, он слышал, как будто где то, пронзительно-пронзительно, до самых костей, плачет котенок. Он не видел его вовсе, но знал, что где-то там. И ему захотелось поднять его на руки, погладить по голове и прижать к своему вырывающемуся наружу сердцу. И он пошел на этот звук, все глубже, все дальше и дальше, во все это белое... Его сердце внутри уже не рвалось, уже стучало все реже, все слабее, а когда раздался самый последний, самый слабый его стук он вдруг понял, что это не там где то, это внутри, это его сердце плачет, как маленький брошенный котенок... и тут он проснулся и открыл глаза.
На часах полпятого - до подъема оставалось еще полтора часа. Он приподнялся, откинул одеяло, свесил ноги и сидел так с минуту. Окинул взглядом свой темный кубрик, ища глазами что-то, за что можно было бы зацепиться, как за нить между ночным кошмаром и реальностью, что б ухватиться и вытащить себя в эту самую реальность. И он сразу нашел то, что искал - на стене, над письменным столом, среди множества фотографий, была одна. Несмотря на то, что сейчас, в темноте ее не было видно, он прекрасно ее видел бы и с закрытыми глазами, потому, что знал наизусть. Там на фото, Виктор стоял в пол-оборота, отперевшись одной рукой на консоль наземного тренажера, для отработки навыков стыковки и как всегда улыбался своей широкой открытой улыбкой. Выпускной курс летной школы в Липецке 2242 года. Все как будто было еще вчера.
Он встал, подошел к стене, дотронулся рукой до фото, посмотрел на него долгим взглядом. Ухватил за край и резко сорвал со стены. Открыл ящик письменного стола, закинул ее подальше в глубину его, и так же резко задвинул ящик, с хлопком, так , что железная ручка еще долго позвякивала, раскачиваясь - "цинь-цинь-цинь". Он прошел от стены до стены дважды, остановился, не зная, что бы такого сделать, что б сбросить тяжесть ночного кошмара, решил выпить воды. Налив полный до краев стакан, медленно осторожно, что б не расплескать, подошел к иллюминатору. Мелкими глотками отпивал безвкусную воду, разглядывал мигание бортовых огней кораблей боевого охранения, выстроенных вокруг авиа-базы, в три эшелона.
Отсюда Марс казался маленьким красным огоньком - не больше тех, что мигали вокруг на бронированных фюзеляжах, окружавших базу, в кромешной черноте космоса, неподвижным кольцом. Смотрел он на этот единственный не мигающий красный огонек в небе, без всяких мыслей и эмоций, или скорее не понимая их, не слыша своих мыслей и эмоций. Так много было уже связанно у него с этой маленькой красной точкой в небе, за шесть непрерывных лет войны, что он уже не мог сам себе объяснить, что для него значит она. Если бы кто-то спросил его об этом, то он не смог бы честно ответить - была ли эта красная точка его великой, все поглощающей целью, или уже стала для него великой бессмыслицей.
Эта война сильно его изменила, она стала очень странной частью - вырванным куском из всей предыдущей логики жизни. В той жизни не гибли близкие ему люди. На войне они гибли, пока он не перестал иметь таких близких. А когда он остался один, вот тогда пошло у него по императиву Канта - над ним осталось бездонное "звездное небо", а внутри него потихоньку начал формироваться "нравственный закон" - закон его одиночества. Можно сказать, что на войне он нашел то состояния духа, которое волей не волей посещает любого, зажатого между пустотами и бесконечностями - слева малый космос, справа звезды, сверху война, внутри какой никакой нравственный закон, который самая трудная из бесконечностей. Координаты можно менять произвольно - звезды сверху, война снизу, или внутри. С человеком, помещенным между такими бесконечностями, происходят странные вещи - человек начинает заполнять окружающие его пустоты собой, ибо взять что-то извне просто негде. Вокруг просто звезды, просто война, просто космос. И тут уж кому, как повезет, кто чем наполнит мир вокруг и мир внутри - бесконечности примут почти все и каждому будет свое.
С войной все было более мене у него ясно. Он был пилот истребитель - такая вот простая работа. Такие вот простые отношения были у него с войной. С этим все было боле мене ясно, а вот с космосом, с этим бездонным звездным небом было сложнее. Его пустоту ему никак не удавалось заполнить. Он не сразу узнал, что в небе есть смыслы и небо нельзя заполнить своими, а только вмонтироваться своим нравственным законом в его великий закон. Небо жестоко мстит тем, кто его не хочет слышать, а тянет на себя его звездное одеяло. О нет, он не сразу узнал, что небо надо уметь услышать, что у него есть свой голос. Это теперь только он старался его услышать и давно уже перестал шутить шутки с ним. Звездное небо этого не любит, а если долго усердствовать в шутках с ним, то оно тоже может посмеяться в ответ, да так хорошо посмеяться, как умет смеяться тот, кто смеется последним. Но он перестал шутить шутки, когда открыл свой счет сбитым. И теперь везде, и всегда, и где бы он ни был, да в каких частях космоса не бился бы он за Метрополию, пытаясь в этой войне укрыться от внешней и внутренней пустоты. Повсюду его, непрестанно, преследовало, это звездное небо, под нависающей тяжестью которого, открылась, в конце концов, ему истина способная заполнить и небо. А была она для него такова - "нет в жизни смысла, но не так нету, что б найти его, а так что нет, да и черт с ним" И все его существование, в этом звездном небе превратился в счет сбитых, без жалости, без ненависти, без ни-че-го... И он ждал, когда разорвет внутренней пустотой на куски, это самое его сердце.
Он одним глотком допил воду, сполоснул стакан под струей воды в рукомойнике и аккуратно поставил его на полку с немногочисленной посудой.
Он вернулся к своей койке, лег, закрыл глаза, зная, что сегодня уже не уснет. "Хорошо...это очень хорошо, что старшему офицеру положен отдельный кубрик. Это очень хорошо, я наверняка стонал во сне. Хорошо, что никто не слышит этого" - подумал он и поймал себе на мысли вдогонку - "ах, в плену каких же глупых условностей я живу. Какое это имеет значение? В сравнении.. в сравнении с чем? С тем, что Виктора уже нет, а я еще жив и в чем меньше смысла из этих двух фактов еще вопрос. А я..., о чем же я думаю, о каких мелочах... Ну, ладно - пусть так. Надо держаться хоть за что-то. Хоть за мелкие глупости. Окружая себя ими, создаем иллюзию смыслов, а это придает чувства безопасности. Вот так же, как нашей базе в окружении боевого охранения. Мигают огоньки в темноте космоса, мигают... Так и мелкие глупости, которыми мы себя окружаем - это наше боевое охранение в бездонном космосе отсутствия истинных смыслов. Впрочем, довольно хандрить, надо держаться. Раскисать никак нельзя. "
Он лежал с закрытыми глазами и размышлял какие у него шансы на то, что бы не получить отстранение от полетов, если обратиться к Доку с этими ночными кошмарами. Поразмышляв не долго, решил, что отстранить его не посмеют, у него 1500 боевых вылетов и 65 сбитых и вчера вышел приказ о награждении и его вызывают на Землю, для вручения высшей награды - Ордена Почета Метрополии, уже второго в его жизни ."Нет, не отстранят, сейчас ни за что. Сейчас, как никогда нужны воюющие герои. Герой должен воевать, или быть мертвым - другие не нужны. Я герой, я живая легенда, я Роберт Ли - пилот истребитель - гордость ВВС Метрополии, я неприкасаемый" - так подумал он и ему от чего то стало тошно на душе от всего этого и он закутался в одеяло с головой, решив, что сразу после завтрака он пойдет к Доку, и пусть тот выписывает, каких-нибудь там своих чертовых пилюль, или еще чего. Если так пойдет дальше со сном, то он точно не сможет летать и Метрополия, с каждой последующей такой ночью, имеет все больше шансов наградить его третьим орденом, но уже посмертно.
"Ох, да что же это... черт меня возьми, взлет-посадка, как бы уснуть хоть на пол часа..."
2
В шесть часов на базе прозвучал сигнал общего подъема. К этому времени Роберт уже был на ногах, одет, чисто выбрит и улыбаясь небрежно раздавал приветствия, направляясь в офицерскую столовую. На базу прибыло большое пополнение, а большинство старых пилотов с боевым опытом, в качестве ротации перевели на другие авиа базы и тяжелые авиа несущие крейсера. Больше половины из этих лиц попадавшихся ему на встречу Роберт не знал, или вроде бы узнавал, но никогда не был в том уверен. Он улыбался им всем, всех приветствовал небрежным отданием чести, не зная ни их имен, ни того, что они любят, что ненавидят, во что верят, хорошие ли они люди, или плохие - это все было не важно. Важно было, что они объединены одной общей целью. Да и цель собственно не так была важна, важно было то, что вместе они были тем, что называется - воинское братство и цель для таких молодцов всегда найдется. Целью всегда будут другие молодцы, другие славные парни, другое братство.
Хорошо известен научный факт - если определенное число оленей-самцов закрыть в загоне, они обязательно разделятся на два стада и будут постоянно враждовать друг с другом. Такого же рода инстинкт есть и у людей. И тут какое уж может быть дело до того, хорошего ли человека, или плохого приходится приветствовать с улыбкой. До этого ему вовсе не было никакого дела. Тут нет плохих и нет хороших. Есть только побежденные и победители и между этими двумя приходится выбирать на войне. Впрочем, быть может, не только на войне. Но уж на войне точно нет никакого добра и зла. Роберт перестал даже пытаться разбираться в том, как выглядит хороший парень, а как плохой. Ему было достаточно того, что он прекрасно разбирался в том, как выглядит живой парень, а как мертвый.
Бодро, все с утра, бодро так выглядело, все такие подтянутые, сказал бы он и тоже старался выглядеть под-тя-ну-тым и бод-рым. Только еле заметная паутинка в покрасневших глазах могла бы выдать в нем чудовищную усталость. Но в глаза Роберту никто из офицеров летного состава не смотрел. Они всегда смотрели только на Орден Почета Метрополии на его груди. Это выходило у офицеров идущих на встречу по коридору как-то само собой. И вот вроде бы приветствует его кто то и не у кого не получалось так это сделать, что б не посмотреть на орден - хоть немного, но обязательно скользнет взглядом по нему. Роберт к этому уже давно привык и не придавал никакого значения. Да и вообще он на этой войне научился не придавать никакого значения людям вообще. Если придавать людям значение на войне, то никак не привыкнуть к тому, что они умирают на этой самой войне. Нет, нет, он уже давно летал исключительно один, не в экипаже и преимущественно в свободной охоте, а не в общих операциях, имея на это от высокого командования карт-бланш, и не придавал ничему и никому значения, тем более тому, куда смотрят проходящие мимо, в глаза, или еще куда. Они все давно уже шли мимо и это было важнее того, куда они смотрели. Идущий мимо и смотрит мимо и это на самом деле славно.
В одно время он перестал носить свой орден, не из какого то особого смысла, а как-то так просто перестал - посмотреть, что выйдет из этого, но сразу получил замечание от полковника Хайнца. Для кого то награды Роберта могли быть конечно и предметом зависти, но для полковника Хайнца они были исключительно предметом его личной гордости - Роберт Ли служит под его командованием, в его авиа ударной бригаде и это кое что да значит, не так ли? Орден пришлось вернуть на свое место.
Меньше всего на свете, этим утром Роберт хотел бы встретиться с полковником Хайнцом. Он даже хотел развернуться назад, заметив его в офицерской столовой за чашкой кофе и со своей неизменной овсяной кашей по утрам. Где-то Роберт вычитал, что у древних, овсянка считалась пищей дающей силы и овес служил основным кормом для лошадей - вот эта не прямая аналогия, во многом точно и окончательно для него охарактеризовала полковника Хайнца. Увы, маневр с поворотом оверштаг не прошел - полковник, заметив Роберта в дверях столовой, отложив овсянку, взмахом руки пригласил его к своему столу.
- Господа офицеры, имею честь вам представить майора Роберта Ли, кавалера двух Орденов Почета - сказал полковник поднимаясь, вытирая руку салфеткой и подавая ее Роберту.
Два молодых лейтенанта подскочили со своих мест.
- Здравия желаю, господин майор! - выпалили оба почти вместе.
- Доброе утро, доброе утро - ответил Роберт с улыбкой.
Полковник хитро прищурился, подмигнув Роберту.
- О! Гляди, какие орлы к нам прибыли в пополнение!
Роберт заметив, что лейтенанты несколько замялись, в непонимании стоит ли и им так же тянуть руки для рукопожатия, поздоровался с каждым.
- Добро пожаловать, господа офицеры, под командование полконика Хайнца - лучшего комбрига в наших ВВС.
Полковник, на сказанное Робертом, с улыбкой отмахнулся салфеткой, указывая всем рукой, что уже можно и присесть и продолжить трапезу.
- Официант! -щелкнул пальцами полковник верх, не глядя, к кому собствен обращается, - Роберт что ты будешь? Я рекомендую вот эту овсянку по-шотландски. Сегодня очень удалась. Просто чудо.
Роберт, кинув беглый взгляд на стол, отметил, что на столе у всех именно овсяная каша и черный кофе по-американски.
- Да, да, конечно овсянку - сказал он решительно и внутренне обреченно - и пожалуй я буду кофе, да, да, кофе американо.
Ему хотелось фруктовый салат и апельсиновый сок.
Полковник был крупный такой мужчина - что называется качественный - бритая наголо голова, на длинной мускулистой шее, кулаки размером с гирю, лицо с постоянно играющими желваками. Человек утерявший из своего лексикона слово "невозможно", а заодно с ним и чувство юмора. Символом душевного устройства полковника были бы часы показывающие всегда одно и тоже время, или компас с одним направлением стрелки, что и подтверждала его биография и военная карьера. Роберт тяготился общением с ним, но начальство, как известно не выбирают. Сейчас полковник размахивал, перед своим носом ложкой с овсянкой, и Роберт ждал, когда он уже в конце концов засунет ее себе в рот. Но полковник не торопился, дирижировал ложкой, смеясь своим не смешным шуткам и продолжал тему, начало которой Роберт не застал.
- Так вот, мои молодые друзья. Мне стало веселее жить, когда я перестал рассматривать ее, как ожидание подарков от Деда Мороза, а стал смотреть на нее, как на цепь испытаний. На нее, т.е. на жизнь. Да, на нее. Ха-ха! В мешке Деда Мороза вата - в детстве нас обманули. Дед Мороз мертв! Есть только воля и дисциплина - больше ничего нет. И это путь к цели, да и сама цель, если хотите. Так точно! Ха-ха. И сама цель. Когда она бьет меня, что я делаю? А я говорю.-"слабовато" Это все, что у тебя есть? Давай еще! Я готов! Воля и дисциплина, мои молодые друзья. Она т.е. жизнь. Жизнь -это борьба. Вот так то! Так куется победа. Вы слышали что то о древних японский самураях? Нет?
Лейтенанты опять вместе отрицательно мотнули головой, и Роберт подумал, что уж не близнецы ли они. Но нет - совсем не похожи.
- Как?! Вы не слышали о древних самураях?!
И в предвкушении замечательного витка беседы, полковник, наконец-то опрокинул в рот ложку и следом быстро подряд еще шесть - так насчитал Роберт.
День с утра не заладился совершенно. Роберт тоскливо озирался в поисках Дока, стараясь не прислушиваться к мозаике выдвинутых полковником логических ребусов.
"Кроме пилюль от ночных кошмаров, а не попросить ли у Дока приличную горсть таблеток от жлобства и всыпать полковнику Хайнцу по секретному в его кофе в следующий раз".
- Да вот что! - не унимался полковник, - про самураев в другой раз.
"Сила небесная, неужели свершилась твоя воля?" - успел подумать Роберт радостно, но поспешил. То что сказал полковник после, совершенно выбило его из колеи.
- Роберт, - полковник всегда был с ним по имени, - ты знаешь, Роберт, что в период подготовки к Большому Десанту командование ВВС проводит ротацию офицеров с боевым опытом, что б необстрелянному пополнению было у кого перенимать опыт. Боевой опыт. Да, боевой опыт...Так вот - из этого молодого пилота нужно сделать асса истребителя. Когда вернешься с Земли, он будет летать с тобой вторым пилотом. Вот из этого.
Полковник показал ложкой на одного из лейтенантов сидящих напротив, что б не было сомнений -кто из двух должен стать ассом. Роберт, не веря своим ушам, поставил на стол свой кофе и только успел набрать воздуха, что б возразить, но полковник жестом прервал его сразу
- Знаю, знаю, но Роберт, это не приказ - это моя личная просьба, Роберт.
Это прозвучало, как приговор - личные просьбы полковника Хайнца обсуждались еще в меньшей степени, чем его приказы. Т.е. это был ноль с тенденцией к минус единице.
- Так, ну тут, пожалуй и все - сказал полковник разглядывая свою пустую тарелку, как поле битвы и взглянул на свои наручные часы (норматив был выполнен)- разрешите вас покинуть, господа офицеры. Прошу вас не вставайте, и встретимся на собрании летного состава, через час.
Полковник отодвинул стул, встал, бросил на стол салфетку и широким шагом покинул это помещение унося с собой в другие помещения базы свою волю и дисциплину. А над столом нависло молчание, которое лишь через пару минут, решился разрядить тот самый лейтенант.
- Господин майор..., - только и успел сказать он.
- Так. Стоп! Вот сейчас ничего не говори, лейтенант - прервал его Роберт.
"Сегодня утро прерванных фраз. Мне, взлет-посадка, нужна вся аптечка Дока"
Роберт сидел и барабанил по столу костяшками пальцев в раздумье. Но думай не думай - делать было нечего. И он не глядя на лейтенанта, сказал в пустоту перед собой:
- Вот что. Сразу буду предельно откровенен с тобой , лейтенант. Я не в восторге от этого, лейтенант. Я летаю один с 44-го года. Я, черт возьми, летаю с 44-го один. Я не летаю в экипаже с 44-го года, лейтенант.
- Я знаю, господин майор - мы изучали ваши бои в летной школе. Для меня это большая честь, господин майор...
Роберт посмотрел на него внимательно, а тот не нашел ничего лучшего, чем улыбнутся, и так еще вот по-глупому как то улыбнутся и сказать:
- Правда - это большая честь для меня.
"Сила небесная! Взлет-посадка! Это вообще полный детский сад. Где они набирают таких?"
Роберт перестал барабанить костяшками, поднялся из-за стола и выдохнул наконец какие то почти связные слова:
- Ну, приказ есть приказ... черт меня возьми, взлет-посадка, просьба есть просьба. Встретимся на собрании летного состава. Да.., как тебя зовут?
- Лейтенат Пуатье.
- А по имени?
- Жак. Лейтенант Жак Пуатье.
- Будем знакомы, лейтенант Жак Пуатье.
Роберт пожал ему руку, развернулся, потом повернулся обратно и пожал руку второму лейтенанту. Роберт был очевидно растерян - вся система его фатального одиночества, так тщательно выстроенная за годы, стала шататься, под напором непредвиденных обстоятельств не преодолимой силы. Летать в экипаже. Это вот так просто сказать - ну летай себе в экипаже - те же звезды, тот же малый космос, та же война. Но это ответственность за того, кто рядом - вот что такое летать в экипаже. Ответственность за тех кто рядом - он уже не способен на это.
"Даже на войне нет покоя, черт меня возьми"
3
Дока в кабинете Роберт не застал и решил его ждать, пока останется время, разглядывая журнал, оказавшийся на столе в приемной. В журнале с названием "Выбор", Земля для него предстала, существующей в параллельном мире и в плоском измерении. Перелистывая страницы с множественной рекламой, он тщетно пытался найти в журнале хотя бы слабое отражение действительности в которой он жил, но ничего не вышло.
"Вот именно это должно стать памятником нашей грядущей победы. Вот именно эти идеалы мы вернем в мятежную колонию на Марсе - плоский, без третьего измерения, мир, плоский и глянцевый. Когда все закончится, Министерство Информации (МИ), должно будет отгрохать, где-нибудь в долине Маринера, гигантский журнал мод. Да такой, что б могли его читать с Земли. Это будет прекрасный символ нашей победы"
- О-о-о! Роберт, утречко доброе! - в приемную быстрыми мелким шажочками влетел вечно суетящийся Док - мужчина сорока лет, невысокого роста, с животиком и толстыми волосатыми пальцами сардельками.
- Привет, привет! Какую дрянь ты держишь у себя в приемной, однако.
Роберт показал на журнал.
- А? Ах это. Да боже упаси, это кто-то оставил наверно. Вчера была диспансеризация вновь прибывшего пополнения. А что тут? Ну ка, ну ка, дай глянуть. Смотри, смотри - у девочек моделей в моде опять эта прелестная худоба. О, смотри, какая!
Док стал листать журнал и тыкать своими волосатыми сардельками в девиц на картинках, не отрываясь от этого, спросил:
- Ты так, заскочил, дружище - просто поболтать, или по делу? Если честно, мне надо, кое-чего успеть в лаборатории, а после на собрание состава. Хочу послушать, что нам привезли, так сказать в наши окопы эти политиканы из Конгресса. В общем, все закрутилось, завертелось - я ничего не успеваю. Отчеты, лаборатория, диспансер, анализы, опят отчеты. Словом застрял я, дружище, между склянками и отчетами - голова кругом. И это все не просто так. Я тебе вот что скажу, по секрету - вот-вот уже совсем намечается что-то очень большое, что-то грандиозное. Не только у меня такое ощущение. Все разговоры только об этом. Да и в прессе - все уже открытым текстом. Все ждут определенности. И похоже что уже очень скоро. Ну очень большое что-то. Все только и говорят про Большой Десант. Везде - "Большой Десант, Большой Десант". Ты что-то слышал конкретное?
"По-секрету" - это Док конечно шутил. Пропагандистская машина Министерства Информации (МИ) набирала обороты с каждым днем, уже срываясь на истерику. Почти открытая демонстрация новых образцов боевой техники, темпов обучения и мобилизации личного состава были беспрецедентны. Конечно, скрытно военные приготовления такого масштаба провести практически не возможно, однако, Роберт и другие, кто задумывался над происходящим, не могли объяснить это чем либо иным, кроме идеи оказания психологического давления на Колонию и последующего склонения ее к капитуляции, или подписанию так называемого договора о Разграничении Сфер Интересов (РСИ), почти равнозначного капитуляции. Роберт никогда не любил говорить на такие темы из соображений дисциплины, но что касалось так называемого Большого Десанта, то никакого режима секретности вовсе не было. Сейчас, в любой солдатской курилке говорили об этом
- Конкретно ничего, кроме всего, что и ты слышал. Это уже такой секрет полишинеля всего Конгресса Свободных Наций придумали в МИ. Ты же читаешь их сводки. С прошлого года там совершенно поменялась тональность. Блокада оказалась не эффективной - они это почти впрямую признают.
- Да, да. Ну, в этот раз должно быть все окончательно. Все иначе. Второй 43-ий мы не допустим. Задали они нам тогда хорошую трепку. Ну, как говорится за одного битого, двух не битых дают. Верно?
- Так говорят, да. Так говорят наверно те кого ни разу крепко не били.
-Ты все шутишь, дружище. Да что говорить... мы все помним это все. - Док казал "это все", с ударением. - Но такого уже не будет. Не должно быть такого. Я вот вспоминаю это все иногда...
- Да? И напрасно должен тебе сказать. Я уже забыл.
-Ну, уж так уж..., - не поверил ему Док
- Прошло, Док, просто нет. Впрочем, как и будущего тоже.
- Ха! Ты все говоришь этими загадками, которые я никогда не понимал. А что же есть?
- Ничего нет, Док. Вот эта плоскость глянцевая есть, больше ничего у нас нет.
Роберт соврал про что не помнил. Впрочем, он и не всерьез это сказал так просто - для красного словца, разумеется. Он не любил вспоминать - это верно, но прекрасно помнил "это все".
"Это все" пошло не так, еще с 42-ог. В том году, в результате целой серии спец операций контрразведки колонистов К-2, практически вся резидентура военной разведки Конгресса на Марсе была разгромлена. С остатками ее в течении первых двух месяцев 43-го была постепенно утеряна связь. План операции по высадке, создавался почти в слепую, а его применение привело к трагическому результату. При попытке высадки на Марс, в 43-ем, огонь новейшей авиа-мобильной зенитной артиллерии Колонии, оказался по своей интенсивности и эффективности просто чудовищным, уничтожив за первые 24 часа 45% группировки ВВС Конгресса, а само существование этих новейших систем оказалось для атакующих полным сюрпризом. В отсутствии достаточной поддержки с воздуха, захваченный первым эшелоном десанта плацдарм на Марсе, в районе области вулканов Тарсис, бронетанковые силы колонистов смяли за две суток. Немногочисленная, на тот момент, истребительная авиация колонистов, провела ряд операций атакующего характера на удаленных орбитах, действовала чрезвычайно агрессивно и даже дерзко, продемонстрировав неожиданно высокую выучку, тактическое и индивидуальное мастерство пилотов. В воздушных боях между истребительными соединениями сторон, колонисты свели отношение потерь 1:1. Не смотря на огромные потери от огня зенитной артиллерии, для все еще имевшего численное преимущество в воздухе Конгресса, для его истребительной авиации - гордости всех Вооруженных Сил такое соотношение оказало шоковое воздействие на морально-боевое состояние личного состава. В 43-ем погиб Виктор. Роберт катапультировался в спасательном модуле и 5 суток провел в открытом космосе, пока его не подобрали. По боевому уставу, на проведение операции по спасению пилота, отводится не более 18 часов, но можно считать, что Роберту тогда сильно повезло. Полное уничтожение пяти из двенадцати авиа-баз, на которых размещены штабы ВВС и нанесения значительного ущерба всем без исключения оствшимся, привело к полной потери управления войсками. Не все пилоты осуществившие катапультирование дождались своих спасателей. Многие из них, выйдя в свободном дрейфе, за пределе зоны допустимого действия легких спасательных катеров и израсходовав запас жизнеобеспечения, просто задохнулись в своих модулях на 10-12 сутки. До сих пор подобрали еще не всех, до сих пор шел поиск и многие из них были еще там. Эти тела, разбросанные по ближнему космосу, похороненные в своих модулях, были негласным позором ВВС Конгресса, о котором пилоты старались никогда не говорить между собой. Молниеносность контр наступательной операции, проведенной Колонией против сил Конгресса и невозвратные потери в технике и живой силе, можно было охарактеризовать только одни словом - катастрофа. Роберт хорошо запомнил 43-ий год и не любил говорить про "это все".
- В воздухе пахнет грозой, как говорится в таких случаях. Ты считаешь, что уже совсем скоро, Док? - Роберт забрал из рук Дока журнал обратно и уже сам стал рассматривать в нем девиц, с равнодушным видом - В самом деле, очень худые какие-то они.
- Похоже, что просто буквально на днях.
- Значит на днях? А эта вот ничего такая.
- Жалоб на здоровье нет никаких у тебя? Ты устало выглядишь, дружище.
- Жалоб нет. Вчера поздно лег.
Роберт перевернул страницу.
- Значит на днях, да.. Похоже на то. Ну, слушай, извини, мне бежать надо в лабораторию. Ну, что увидимся на собрании, ок?
Док извиняющимся жестом развел руками в стороны
- Ок!
- Слушай, я так и не понял, ты с чем приходил то?
- Да просто так - поболтать. Забудь, Док! После. Беги к своим склянкам, после поговорим об этом, как-нибудь, может быть.
- Как-нибудь, может быть? - беззлобно передразнил, Док, - ты действительно устало выглядишь, Роберт. Тебе нужно отдохнуть.
- До-о-ок,- протянул Роберт, отложив журнал - не серди меня, прошу. Сажи что тебе привезти с Земли?
- Да боже упаси! Ничего мне не надо. Где эта чертовка Карен? Сказал ей быть здесь с утра. Ну, ладно я побежал тогда, ок?
- Ок!
Уже в дверях Роберт обернулся и спросил Дока:
- Док, скажи - почему снятся сны?
- Сны? Сны... Ну это давно установленный медициной факт. Сны это вот что - в момент бодрствования, наше сознание активно, а во время сна оно отдыхает и активизируется наше бессознательное. Через сны, бессознательное пытается донести до сознания ту информацию, которую сознание вытесняет, не хочет знать, старается забыть, не замечает что то важное. Если в двух словах то вот так примерно.
- То что мы стараемся забыть? - задумчиво произнес Роберт.
- Да, в том числе. А что?
- Нет ничего - так просто интересно.
То зачем пришел, о мучающих его ночных кошмарах и бессоннице, Роберт не сказал, решив не брать ни одного шанса из миллиона, что б случайно не получить отстранение от полетов в ближайшие дни. Решение, вернее отмена предыдущего, было принято интуитивно, быстро, как воздушном бою. Истребитель без интуиции - не истребитель.
4
В своей вступительной речи, полковник Хайнц был по военному краток:
- Господа офицеры, разрешите мне предоставить слово конгрессмену Яну Малявскому.
Из зала раздались ровные аплодисменты. Быстрой уверенной походкой, человек ничем не примечательной внешности, в хорошо сидящем на фигуре твидовом костюме, отделился от группы штатских, находившейся в первом ряду и поднялся на трибуну. Он пожал полковнику руку, и что-то сказал ему вероятно приветственное.
"Я вчера читал статейку аналитическую в "Таймс" - этот конгрессмен Малявский сейчас восходящая звезда на нашем политическом небосклоне - за ним стоят большие силы. - прошептал Док на ухо Роберту, - хваткий такой малый - из ястребов и либерал. Похоже, что тему о договоре РСИ будут хоронить окончательно".
Роберт, как бы понимающе кивнул в ответ, подумав про себя - "Сейчас начнет, громить всех врагов, так что нам никого не останется"
Конгрессмен, прокашлялся, налил в стакан воды, отпил.
"Доброе утро!"
Звук его голоса оказался сильней, чем он хотел и он, с обаятельной улыбкой, чуть отодвинул микрофон.
"Доброе утро! Для меня высокая честь выступать перед вами непосредственно на передовом рубеже сражения за нашу свободу...".
" ...плечом к плечу как свободные нации, как свободные народы..."
"... свободы и демократии..."
"...на протяжении двух бурных десятилетий экономического прогресса, правота этой истины подтвердилась. Были практически устранены последние очаги бедности".
"...благодаря снятия излишнего накал идеологической борьбы и отсутствия значимых конфликтов на племенной, национальной и религиозной почве...".
"В целом были оправданы оптимистические ожидания - ожидания мира и процветания, в результате равноправных отношений между субъектами КСН.."
"... новых перспектив для каждого его гражданина..."
"Ни сегодняшние беды своих народов, ни их завтрашний день не беспокоят политических авантюристов.."
"Сегодня это прямая угроза, по существу ведущая дело к свержению нашего конституционного строя..."
"... уже привели к трагедии..."
"...должны ответить перед матерями и отцами за их гибель. На их совести искалеченные судьбы более полумиллиона беженцев".
"... кризис власти неизбежно катастрофически скажется на экономике".
".. в критический час..."
".. лишь некоторые цифры - они вам известны и я только позволю себе повторить далеко не полный их перечень. В результате отторжения из единого экономического пространства Колонии Марс, мы теряем в год около 20 млн. тонн никеля; 40 млн. тонн свинца и столько же меди; из элементов редкоземельной группы - таких как скандий, лантан, иттрий - совокупно до 250 млн. тонн в год".
"...бездействовать в этот критический час - значит взять на себя тяжелую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия.."
"...этих временных неудач на фронте..."
".. не пали духом.."
"... удалось в кратчайшие сроки, соединенными усилиями фронта и тыла незамедлительно и в корне перестроить всю нашу работу...".
"... критический час..."
"... в этот тяжелый и критический час..."
"В этот трудный, по своему критический для единства наших свободных народов час, каждый солдат, каждый командир должен осознать, что дальнейшее промедление в сложившейся ситуации с экономической и военно-стратегической точки зрения , является для нас губительным, оно ослабляет нас и усиливает врага. Экономическое, политическое единство Конгресса Свободных Наций и если хотите его гордость и честь должны быть восстановлены в полном объеме".
"Грядущий день войдет в историю как яркая демонстрация силы и могущества нашего единого государства и его Вооруженных Сил!"
Бурные аплодисменты. Полковник Хайнц, поднялся в первом ряду, следом за ним начштаба бригады и потом уже все поднялись и аплодировали стоя. Речь конгрессмена оправдала всеобщее ожидание крупного наступления.
- Что я говорил! Все начнется на днях, Роберт, буквально на днях. Решение уже принято. Когда ты летишь на Землю?
Док склонился к Роберту, что бы было слышно за гулом аплодисментов.
- Вызывают сегодня, первым же бортом - почти прокричал Роберт в ответ
- Когда вернешься, отметим твою награду. Ты только не замыль это дело. Ок? - подмигнул док и сказал повернувшись к стоящему рядом капитану с нашивками транспортного пилота, - Какая отличная речь! Отличная, правда?
- Что? - не расслышал сразу капитан, - а, да. Отличная речь, да.
Роберт оставил Дока и стал пробираться через ряды офицеров, все еще аплодирующих стоя. Он торопился в канцелярию штаба за пропуском на Землю. С одной мыслью - "Похоже действительно началось. Нужно успеть вернуться"
- Постой! - дернул его за рукав Док, который тоже оказывается протискивался между рядами, вслед за ним - Слушай, заскочим ко мне на секунду. У меня просьба - передай моим кой чего от меня. Пять минут больше не займет.
- Нет проблем.
- У меня младший коллекционирует космические минералы - я там собрал ему кой чего.
- Нет проблем, Док.
И они вместе стали пробираться к выходу
Только войдя в свой кабинет, прямо с порога, Док заорал во весь голос:
- Ка-а--а-рен! Ка-а-а-рен!
И в бессилии упал в свое кресло.
- Ка-а-арен! - закричал он еще громче в потолок, запрокинув вверх голову.
В кабинет, не торопливо, вошла молоденькая толстуха в белом халате, с румяными, как яблочки щечками - сестра Карен.
- Карен, голубушка, вот тут - Док обеими руками показал на свой письменный стол, - вот тут, прямо тут, Карен, была м-а-а-аленькая коробочка с синей лентой.
- Здравствуйте, господин майор - сказала Карен, пока не обращая ни йоты внимания на Дока и ее яблочки еще сильней покраснели
- Ка-а-а-рен, сколько..., сколько раз я просил..., - и Док начал чеканить слова по слогам - ког-да ты у-би-ра-ешь в мо-ем ка-би-не-те, ставь все об-рат-но на мес-то.
- Не брала я никакой вашей коробки. На что она мне?
- Так где же она тогда, Карен? Ну, где же она то-гда, Ка-рен? Вот тут видишь. Тут ничего нет.
- Ах, коробочка! - обрадовалась Карен, догадавшись, о чем это все и выскочила из кабинета.
- Патологическая дура. Феноменальный экземпляр - с какой-то радостью в голосе сказал Док и потряс в молчании поднятыми руками.
- Вот ваша коробочка, я пыль только протерла, - сказала вернувшаяся Карен, глядя на Роберта, а вовсе не на Дока, - Я вообще всегда все ставлю на свое место, господин майор - добавила она с гордостью.
- Уйди! - уже не имея никаких эмоций, сказал Док, закрыв ладонью глаза.
- До свиданья, господин майор, - сказала она и кокетливо развернулась всеми своими женскими прелестями
- Вот такие дела, - выдохнул Док, протягивая Роберту подарок для своего младшего.
5
В канцелярии штаба, к большому счастью, все прошло быстро - все уже было готово. Оставалось только получить электронный пропуск до Земли, записью на вживленный микрочип и расписаться сканированием своей ладони - все в одно касание. Парень сержант сверхсрочной службы, оказался на редкость расторопным малым, и процедура не заняла и пяти минут
- Скажи-ка мне вот что, сержант - сказал Роберт, прикладывая ладонь к сканеру-шифратору, - когда ближайший пассажирский борт уходит на Землю?
- Одну минутку, господин майор, - сержант подкатился на кресле к компьютеру и застучал по клавишам, - ближайший в 09-15, и это всего через 7 минут, а уже вот уже следующий в 12-00, но он... он..., так точно, господин майор, это не прямой рейс. Этот будет с заходом на Луну для разгрузки-погрузки.
- А следующий но прямой?
- Уже смотрю, господин майор, секунду.... Такой будет сегодня в 14-45.
- Отлично.
-Удачного вам полета, господин майор!
- К черту, сержант, к черту!
И Роберт уже собрался уходить, но на его ремне зажужжал вызов. Он посмотрел на дисплей - это был Полковник Хайнц.
- Здесь майор Ли, господин полковник.
- Ты в штабе сейчас? - голос полковника не предвещал ничего плохого - нормальный голос, не дожидаясь ответа полковник добавил - зайди ко мне!
В кабинете полковника собралось около двух десятков человек, половина из которых были те самые штатские из команды конгрессмена. Военные все штабные - все заместители в полном составе. Группа расположилась полукругом в центре которого был сам конгрессмен, и он о чем то тихо рассказывал собравшимся. Как только Роберт вошел, полковник сразу поймал его газами и сделал жест, означавший, по-видимому - "подходи, подходи поближе, а я сейчас говорить никак не могу" Полковник действительно не мог - он был занят - он кивал головой, внимательно слушая.
Роберт присоединился к группе, получив возможность рассмотреть поближе конгрессмена Яна Малявского - "восходящую звезду на политическом небе". Вблизи конгрессмен оказался таким же миловидным, постоянно улыбающимся, с мягкими чертами и движениям, мужчина, лет около пятидесяти, с красивой сединой на висках, наверняка осознающий свою значимость, но в результате хорошего воспитания, этого вовсе не демонстрировавший. Напротив, заметив, что стакан у стоявшей напротив него дамы опустел, не прерывая темы разговора, мягким движением, он взял, или скорее даже вынул стакан из ее руки, медленно полуобернулся к столику на которым стояли прохладительные напитки и наполнил стакан апельсиновым соком, который пила дама до этого. После, он также мягко вложил стакан обратно даме в руку. Вся эта не лишенная изящества мизансцена, показала в нем очень внимательного к деталям человека, замечавшего такие, казалось бы мелочи.
- Я не могу спорить, со своими оппонентами, - говорил конгрессмен, - когда они утверждают, что политическая партия, находящаяся у власти, не обязана разделять все аспекты идеологии либерализма. Если бы мы утверждали обратное, то скатились бы к либерально-маргинальной точке зрения на демократический процесс. Но все-таки, воля большинства через власть избранных представителей, ограничена нашей конституцией, во имя защиты прав меньшинства и свобод отдельных граждан. Господство большинства, или господство права? Для меня лично ответ очевиден и смею заверить, мы не пойдем ни на какой размен этих ценностей, будь то в мирное, будь то в военное время, пусть за окном хоть конец света. Фактически каждый человек по каким-то признакам относится к некоторому меньшинству, не так ли?
И он очаровательно улыбнулся всем на этом месте, сделав паузу.
- Так точно - подтвердил полковник Хайнц, что б не осталось и тени сомнения на сей счет.
- Теперь, что касается военного времени. О, как велик соблазн, для достижения праведных целей пойти на ограничение свобод...
На этой фразе, Роберт поймал на себе взгляд этой дамы с апельсиновым соком и она, приветственно кивнула ему. Вот те на. Роберт кивнул в ответ, но руку бы дал на отсечение, что видит ее впервые. "Или нет? Лицо знакомое. Где я мог ее видеть? Вообще ничего себе такая дамочка из штатских, вполне себе ничего такая" Она вернула свое внимание конгрессмену, а Роберт напротив стал внимательно рассматривать уже ее - конгрессмен показался ему скучнее даже, чем в своей речи на собрании летного состава.
- А вы как считает, господин майор? - вдруг услышал Роберт вопрос конгрессмена обращенный к нему.
"Черт! О чем это он?"
- Я считаю, что нам военным вредно иметь политические взгляды и суждения, - нашелся Роберт, - наша задача выполнять поставленные руководством задачи.
- Прекрасный ответ солдата, - сказал конгрессмен, чуть склонив голову вбок, давая понять интонацией, что понимает, что майор уходит от ответа.
Полковник Хайнц, не улавливая полутонов, незаметно от всех, показал Роберту большой палец вверх, на уровне четвертой пуговицы своего кителя, и это значило - "здорово сказал, молодец!"
- Вы Роберт Ли, верно?
- Так точно.
Конгрессмен протянул свою руку и теплой, мягкой, сухой ладонью поздоровался, таким длинным рукопожатием, каким здороваются только политики.
- Я слышал, что поздравления, до вручения награды, считаются у военных плохой приметой - я с личными поздравления пока повременю.
- Да есть такие приметы у нас - вставил слово полковник и добавил - суеверия, глупость. Будем искоренять.
- Господин майор, не откажите разделить дорогу на Землю вместе со мной.
Хотя такое предложение и было полной неожиданностью, и нельзя сказать, что б Роберт был от него в восторге, но отказывать не было ни малейшей причины и Роберт решил принять его, что б ненароком не обидеть конгрессмена:
- Во сколько у вас борт уходит, господин конгрессмен?
Конгрессмен улыбнулся и сказал:
- В любое удобное для вас время, господин майор.
"Ах, да. Ну, конечно- персональный борт" - понял Роберт и сказал:
- Я буду готов через 45 минут.
- Тогда мы договорились. Через 45 минут вылетаем.
Группа гражданских зачем то дружно посмотрела на часы, а полковник Хайнц еще раз показал Роберту большой палец. Провожая Роберта до двери, он уже смог процедить сквозь зубы, взяв его заговорщически за плечо:
- Конгрессмен лично хотел с тобой познакомиться.
- Понятно, - таким же заговорщическим тоном ответил Роберт, - а кто это барышня?
- А-а-а-а! - полковник с лукавым прищуром шутливо пригрозил ему пальцем и ту же перешел опять на тон заговорщика, - Она, военный корреспондент-аналитик из МИ. Марта Орлова, да ты читал наверняка ее статьи . Толково излагает баба.
- Марта Орлова! - тихим шепотом воскликнул Роберт и оглянулся на нее, - а я то все думал - отчего лицо мне знакомое.
- Ну, удачного полета тебе! Давай, давай, вместе полетите - там познакомитесь, - сказал полковник, легким движение подталкивая в спину застрявшего в дверях Роберта с вывороченной назад шеей, все еще старавшегося хорошенько рассмотреть знаменитого военного корреспондента.
- К черту!
- Все. Давай!
Полковник дружески хлопнул Роберта по спине и закрыл за ним дверь.
6
Проскочив 8 этажей этажей жилого отсека; 5 этажей силовой установки и машинного отделения; 4 этажа ангаров, минуя которые, уже можно было слышать, как барабаны наматывают на себя подъемные канаты, пассажирский гидравлический лифт, в считанные секунды вынес Роберта на "остров" надстройки командного мостика, постов наблюдения и связи, возвышавшийся над полетной палубой. Стоп. Двери лифта открылись.
Всегда находясь на полетной палубе, Роберт испытывал чувство легкого волнения, или скорее чувство ответственности, которое даже со временем не притуплялось. Здесь было последнее место отделявшее человека от космоса, от бездонного звездного неба, не прощавшего шуток. Именно на полетной палубе он уже чувствовал себя пилотом-истребителем и ни кем больше. Все чем он был еще в этой жизни, все это оставалось в шахте лифта, идущего вниз к жилому отсеку.
Чувствовалось, что гравитационное поле было разряжено. Это была верная примета того, что сегодня взлет и посадка бортов проходила в интенсивном режиме и генераторы поля не успевают довести его до нормы, из-за частого открытия шлюзов. Роберт слегка подпрыгнул на месте, что б убедиться в этом.
Он окинул взглядом вокруг себя, и ему сразу бросился в глаза маленький гражданский персональный борт конгрессмена, выделявшийся среди четырех десятков военных бортов, преимущественно военно-транспортных, маневрировавших на рулежных дорожках возле телескопических трапов погрузки-разгрузки и подъемников то поднимающих на палубу, то опускающих борта в ангары . Такого большого движение на полетной палубе Роберт не мог припомнить. Он решил пару минут полюбоваться картиной, открывшейся ему.
Транспортные толстяки "Посейдон" лениво подруливали к своим трапам, что б опустошить свои переполненные смертоносным грузом внутренности и медленно выруливали на взлет, или уходили к своим персонально большим подъемникам, что б отправиться вниз на заслуженный отдых. На их фоне, истребители "Спидфаеры-118" "И-115" и "МГ-100" выглядели совершенными крохами и ловко ныряли и выныривали из своих подъемников револьверного типа, разбегались по своим назначенным шлюзам на взлет. Прямо под "островом" управления маршировали две колонны, пехоты, к пассажирским лифтам, а вдали, еще одна, только-только выползала, из одного из "Посейдонов", все увеличиваясь и увеличиваясь в своих размерах.
От всего этого грандиозного движения исходило ощущение огромной силы, казалось, что невидимая пружина сжимается у него на глазах, готовая по команде вырваться из чрева их авиабазы, и еще десятков таких же, в открытый космос и смести все на своем пути. Ему нравилось это чувство силы всегда и он не находил нужным с ним бороться, ведь он на самом деле, ни во что не верил, кроме силы и ему было радостно от того, что сейчас он там, где она рождается и он будет там, где она найдет свое применение. Сейчас, в этом месте чувствовалась только громадность и простота надвигающегося события, в сравнении с которым ничтожно малыми выглядели его причины, последствия и его страшный смысл. Абсолютно все отступило пред масштабом происходящего - абсолютно все. Такие сложные, для понимая фантомы, как добро и зло, кто прав, кто виноват, в чем справедливость - были уже раздавлены, между жерновами простых символов - свой и чужой, победитель и побежденный. Миллионы людей готовились убивать друг друга, самыми изощренными способами, и это казалось совершенно естественным. Именно между этими простыми, и что важнее всего - очень понятными всем символами, возникала естественная человеческой природе жестокость, называемая людьми по-разному - логикой войны, или рациональным решением вопроса. Люди навечно обречены быть завороженными гипнотическим воздействием силы - она единственное, что у них есть в противовес их страху, за избавление от мучительной невыносимости которого, они готовы на все. На все... Роберт все это конечно отлично знал, но он знал это только там внизу - в жилом отсеке, где но оставался человеком, а здесь на полетной палубе он был только пилотом-истребителем и больше никем. Тут на уже не оставалось места, что бы быть кем то другим.
Он закинул покрепче за спину свой походный вещмешок, и ловко, держась за леера, проскакивая по три-четыре ступени, спустился вниз на палубу - любил так делать, в разряженном поле. Сейчас настроение у него было отличное и он насвистывая что то, направился к борту конгрессмена.
В двух шагах от спущенного трапа, стояла группа из восьми военных пилотов, построенная в ряд, старший группы проводил инструктаж боевого охранения, рядом стоял гражданский пилот. Когда Роберт подошел, инструктаж уже закончился, гражданский юркнул по трапу в борт, а офицеры разошлись в стороны, говоря о чем то друг-с другом. Среди них Роберт увидел того самого младшего лейтенанта и решил подойти к нему.
- Младший лейтенант Жак Пуатье! - окликнул он его.