Ой ты гой еси, добры молодцы, добры молодцы, да красны девицы! Почему добры - я не ведаю, почему красны - непонятно мне. Почему красны, я не спрашивал, почему добры - не выпытывал. И спою я вам о былых делах, о злодеях злых, да о витязях. Кто на ус мотай, кто - на что горазд. Кому некуда - на извилину. Не былина то, и не сказочка, только шуточка, только присказка.

  

  Жил в Балдейском царстве богатырь один, богатырь один - раззудись плечо. Звался он - Будун свет Похмелович. Богатырь такой, каких свет не знал! И все ладно бы, да приспичило, зачесалося, засвербилося ему с утреца белый свет глядеть, хоть одним глазком да поглядывать, на людей смотреть, да себя казать, да себя казать, добра молодца. Замечталося в стольный град попасть, на Балдейский да на монарший двор.

  Дело знатное, молодецкое! Не перечила жена верная, жена верная - Василисушка. Не неволить ей добра молодца, не сажать на печь мужа вольного.

  Собрался Будун во далекий путь. Надевал рубаху домотканую, домотканую, да полотняную, Василисушкой всю расшитую. На рубаху ту подкльчужник лег, ватой стёганый-перестёганный. А на нем уже и кольчужечка полилась звеном, заструилася. Опоясался крепким поясом. Подтянул его, чтоб пупок держал. И на пояс тот он повесил меч: не простой тесак - дедом кованый. Дедом кованый, заколдованный. Взялся вой коня под себя седлать. Положил сперва потник шёлковый, а на потник тот - да подпотничек, за подпотничком седельцо легло. Подтянул подпруг десять шёлковых, десять шёлковых, да ещё пяток, и накинул он стремена-булат - оседлал коня богатырского.

  Вывел вой коня за высокий тын, за высокий тын, на родной простор. Глядь, за тыном тем стольный град лежит, стольный град лежит как на блюдечке - купола горят, да в церквях звонят перезвоном-то все малиновым. Воротил Будун в родовой пенат, коня верного, богатырского.

  Говорит жене:

  - Я пешком пройдусь. Недалече тут оказалося.

  

  Он идет в кабак, на дворе весна, на дворе весна - зелен лист кругом. А дорогой всё ой неладно так, воронье кружит, гнусно каркает, вдалеке ещё слышен волчий вой, в небесах видны тучи грозные.

  Подбежала тут к добру молодцу шавка старая, вся облезлая, говорит ему тихим голосом, тихим голосом человеческим:

  - Не ходил бы ты, свет Похмелович, в эту сторону невесёлую, да не пил бы ты, брат Будунушка, ни хмельна вина ни покрепче что.

  Мимо шел злодей Джоном Фулом звать, да как даст под хвост горемыке той. Отлетела враз под тележный ход, под копыта аж злого мерина. Только хруст пошел вдоль по улице, только стон стоит в переулочке. Пожалел Будун окаянную, отпихнул ногой на обочину.

  Держит дальше путь добрый молодец, но злодея он хорошо узрел: ликом чёрен весь, волос вьющийся, глаза злобные, зубы белые.

  Как зашел в кабак, так и обмер весь. Не вздохнуть тебе, да не выдохнуть. Полон терем тот смрада тяжкого, полна горница чада едкого. Силачи кругом всё приезжие, зелья-вина пьют всё заморские, тютюном дымят, анашой чадят. Огляделся вой, приосанился, да подсел за стол к добрым молодцам, добрам молодцам, краснам девицам: хороша жена Василисушка, да чужа жена хороша вдвойне.

  И пошла у них чудо-братина да с напитками уж дюже крепкими, дюже крепкими, иноземными. А в углу от них, там разбойный люд. Среди них один похваляется: не боится он никого кругом, да положит здесь всю дружину враз. Джону Фулу, мол, равных нету здесь.

  Осерчал Будун, взял он лавочку. Не простую взял - а дубовую. Засветил он в лоб, да насмешнику - так и лег злодей, не шевелится. И пошла потеха знатная, потеха знатная, богатырская. Кто за братину, кто за ножичек, а иной силач дланью потчует. Только равных нет вою нашему, как махнет разок - сразу улица, отмахнется он - переулочек.

  Раскатали враз по бревну кабак, и домов пяток - аж до щепочек. Набежала тут стража царская, стража царская, да стрелецкая. Повязала всех по рукам-ногам. И Похмелыча, славна воина, увела с собой да на царский суд .

  

  Вот сидит Будун с Джоном Фулом злым в царским подполе, да в сырой тюрьме. Ждут суда они неминучего, суда царского, суть - монаршего. Утро ясное занялось зарёй, да нейдет в тюрьму стража грозная. Солнце красное уж в зенит вошло, а они сидят, ждут да маются, думой горькою буйны головы да кручиною забиваются.

  Чу, в часу шестом идет страженька, стража грозная, долгожданная. Сапогом стучит, да ключом гремит - велит грозный царь их на суд позвать, буйны головы топором снимать. И пошли они да на царский суд, на монарший гнев, на заклание. Терема кругом золочёные, все бояре-то - родовитые, писцы наглые да бесстыжие, как подьячие все похмельные, слуги робкие да шелкОвые. И поставили в тронном зале их, супротив стоят трону царского, золоченого, да парчового, изукрашен трон ценным яхонтом. А на троне том сам монарх сидит, сам Балдей сидит, да на них глядит. Очи грозные, усы пышные, бороденка-то подкачала лишь. Да росточку он больно малого. Думу думает, все чело хмурИт, суд да ряд творит, правосудие.

  - О чём думаешь, ты, великий царь?- Говорит Будун свет Похмелович. - Ты поведай нам думу тяжкую, знать поможем мы во лихой беде, искупим вину за погром большой.

  - Ой вы молодцы, разудалые, не пойти ли вам на врага гуртом? Злобный враг идёт на Отечество, и несет он нам ношу тяжкую. Не хмельны меды, не резвых коней, он несёт злодей травы смрадные, он ведёт злодей орды ярые... Победишь врага - будет милость вам, а поляжете - будут почести.

  Отвечал Будун, свет Похмелович царю грозному, вседержавному:

  - Постоим горой да за землю мы за Балдейскую да за славную, покрошим мечом злого ворога, воротим назад всю орду его.

  А Джон Фул злодей злобный глаз косит, злобный глаз косит, в черной зависти. Но кивает он, мол, пойдем на вы, постреляем всех супостатов мы.

  

  Долго ль, коротко ль собиралися, а собралися, враз умчалися. Едут долом день: тишь да гладь кругом, даль широкая, степь раздольная. Чу, навстречу им волхв бредет босой, в драном рубище, с премёт-сумой. Бородой седой пыль тропы метёт, и клюку несет с добру палицу:

  - Ой вы гой еси, добры молодцы, куда путь лежит, куда едете?

  Говорят ему добры молодцы, говорят ему грозны витязи:

  - А послал нас царь супротив врага, врага лютого во широку степь.

  Посмотрел на них волхв задумчиво, пригорюнился, опечалился.

  - Дам совет я вам, добры молодцы, вы подумайте, покумекайте: вон баклан летит над Налей-рекой, птица вольная, неразумная. А гнездо у ней в стольном городе, в стольном городе, да в Запейлинске. Хорошо ей жить на буян-морях, но гнездо её все ж родимее. Царь Балдейский наш - не знакомый с ней, и она о нем знать не ведает. А прознает царь как про птицу ту, быть ей жареной и на блюдо лечь.

  Так сказавши волхв постучал клюкой по челу Будун свет Похмелыча.

  - Как побьешь врага, ты задумайся, ты задумайся, пораскинь умом.

  Так промолвил волхв, да и сгинул враз.

  Едут далее вои бранные. Широка земля суть Балдейская, степь раздольная, леса буйные. Нет ни краю им, ни полкраюшка. Даль бескрайняя, необъятная. На холме стоит камень бел-горюч, а на камне том надпись выбита. И гласит она: "Вражий стан - сюда". Оглянулися - вражий стан кругом, посреди шатер выше всех окрест. А в шатре сидит грозный хан Хамай, обожравшися отдувается, отдувается - похваляется Землю-Матушку всю полоном взять, данью тяжкою обложить ее. Как увидел он - на холме крутом богатырь стоит, а за ним другой. Испужалося басурманище, побежало враз войско вражие. Посвистел Будун да во след врагу, улюлюкал в спину им да и чёрный Джон.

  Тем и кончилась та плакун-беда, что принес Хамай в земли старые, земли старые, да былинные.

  Улюлюкал Джон, а Будун свистел - утомилися вои знатные, утомилися, да умаялись. Спать под сень дубрав повалилися, почивать легли под терновый куст. Но не спит, не спит черный Джон-злодей, думу злобную замышляет он.

  "Вот Будун лежит, так убью его, слава вся и честь мне достанутся".

  И взмахнул мечом чёрен тот злодей, враз отсечь хотел буйну голову.

  Да проснулся тут богатырь Будун, он прищурил глаз, да мечом взмахнул - стали битися да сражатися, никто силою взять из них не мог. Три дня билися, утомилися, на сыру землю повалилися.

  И сказал злодей:

  "Посмотри окрест: Видно рати те возвращаются".

  Оглядел Будун, да нейдет никто, тут злодей ему в спину нож вонзил.

  Подкосилися ножки стройные, ножки стройные, в три бревна охват. Повалился вой в травы мягкие, повалился он, да и умер враз. А проклятый Джон изловил коня, изловил коня быстроногого. Поскакал тот Фул да по полюшку, поскакал злодей за наградою.

  

  Вот лежит герой на сырой земле, на сырой земле-сиротинушке. Ветер треплет ус, дождь чело кропит, но не чует вой, слишком крепко спит. Подошла к нему шавка старая, шавка старая, вся облезлая, потрясла над ним шерстью редкою, отряхнула блох на плакун-траву.

  - Непорядок то, не безделица, что ж теперича всей слободушке отрабатывать с Василисушкой?

  Раскорячилась, поднатужилась полила водой буйну голову не простой водой, водой мертвою. Затянулася рана страшная, да кровавая, неприглядная. Тут и дождь пошел из живой воды. И вздохнул герой, и затряс главой:

  - Долго спать пришлось, ох и выспался. А пора бы мне да к родной жене.

  

  Долго ль, коротко ль, то не ведомо, но пришёл домой горемыка наш. И вошел в избу дюже справную, Василисушкой подновленную.

  - Вот и я, жена. Принимай меня. Принимай меня, да корми меня. Ох, умаялся, притомился я. Иди баньку парь, да постель стели - отдых витязю обеспечивай.

   - Уж не чаяла повидаться вновь, не гадала я больше свидеться. Проходи герой, справлю все сейчас...

  И взяла она руки белые, руки белые, богатырские. Повела к столу, стала потчевать. Только горенку призатворила, и сапог чужой да и вынесла.

  Пьет и ест Будун, щи нахваливает, щи нахваливает, на перси поглядывает, персты белые да поглаживает, ножки стройные да похлопывает. А зазнобушка, Василисушка, новость главную да рассказывает:

  - Воротился Джон, по прозванью Фул, воротился он победителем. Да не долго он мёды-пиво пил, не велик тот срок, что в чести он был. Скоро снёс ему буйну голову царский кат-палач да на площади по указу царя справедливого. Помирилися царь с лютым ворогом, побраталися хан и государь. А в залог тому победителя смертью лютою он казнить велел.

  Так сказала ему Василисушка, грудью пышною повздыхаючи, косу русую расплетаючи. И добавила очень грозно так, жена верная, Василисушка:

  - Долго шлялся ты свет Похмелович, посему Будун мой те сказ такой: есть здесь чашечка, бери ложечку, и пойдем в кровать, сахарок мешать. Чтоб теперича ни ногой за тын, дорогой Будун свет Похмелович, стольный град стоял и стоит без нас, а у нас дела поважнее есть...