Сотня, что участвовала в погоне, вместо того чтобы возвращаться в станы, медленно двигалась в их сторону, придаваясь прелестям вольной жизни. Рядовые войны были рады этому: им хоть и приходилось ходить в караулы, но особых забот, кроме как по содержанию лагеря не было, да и начальство не досаждала своими прихотями и работами. Да и Мунке-батор был не из тех, кто понапрасну пользовался воинам для своих прихотей, поскольку был из их среды, хотя в вопросах, которые касались жизни и смерти, был не то что строг, а жесток. Это было время, когда монгольское могущество прошло свой апогей и держава распадалась, медленно превращаясь в обособленные друг от друга, беспрестанно враждующие друг с другом улусы и государства. Та дисциплина, что была свойственна войску Чингисхана и его сыновей, постепенно уходила, хотя традиции ещё сохранялись и в военном искусстве монгольские войска ещё превосходили своих соседей. Система, что создал Чингисхан, ещё функционировала, но элита, к этому времени разложилась полностью. Отдельные нации уже не была той монолитной силой, что смела всё на своем пути от Тихого океана, до вод Адриатики. Мунке-батор проводил почти всё время с княжной, казалось, совершенно забыв про дела службы и долг. Всю службу, как бы сказали ныне, тащил Болдок. Из всех окружающих Мунке-батора только он один знал, что в голове у того княжна не занимала и не займет первое место. Доржи-нойон делал вид, что этот роман его не касается, но, как и всякий мужчина, был уязвлен невниманием знатной женщины к нему. Он затаился, оставив свою месть до тех пор, пока не оказались бы он под крылом своего отца, который был не только хитрым и изворотливым, но и одним из умнейших людей тех мест. Власть и деньги испортили его, но не сделала его менее умным. Он, как большинство умных людей, понимал, что они лишь химеры, но не мог остановиться, продолжая идти проторенным с юности путем, путем которым шли миллионы людей. Что власть не бывает беспредельной и твоя власть простирается ровно настолько, настолько её признают другие, что деньги способны превратится в груду металла, если все признают их просто металлом, а не средством платежа не имеющим ценность. Он понимал, что дыша воздухом, никто не запрашивает за него цену, хотя тот более необходим, чем пища, которую можно обменять на деньги, да и то в том случае, если цена этой пищи не поднимется выше цены тонн золота. Но власть уже успела стать тем наркотиком, что пропитала все его существо, и он не мог уже отказаться от этого обладания. Он мог помыкать другими людьми, мог убивать и миловать, мог покупать и просто брать удовольствия и женщин. Он мог и не мог. Он хотел быть богом, но и боги не обладают беспредельной властью. Он это понимал, но желания обладания властью пересиливало всё. Он болел этим тяжело и долго. Его единственный сын Доржа, был откровенным глупцом. Отец это видел и понимал, что всё, что он создавал, что захватывал с неимоверным усилием, скоро рухнет, что силы его иссякают и у него уже нет возможности удержать то, что он успел взять. Он понимал, что это естественное стремление расширить свои захваты и территории, свойственное всему живущему на земле, но он и видел, как теряли эту власть и территорию не только звери, но и люди. На смену одним приходили другие. Это было естественно. Один народ покорял другой народ, порой даже для того, чтобы слиться с тем народом, растворится в массе завоеванных ими земель. Но как отец, он хотел того же, что имел и для сына, потому так яростно защищал и захватывал с той беззастенчивостью и изворотливостью, что дают опыт и положение. Он понимал, что это агония, что он находится на пределе сил, что молодые соперники уже наступают ему на пятки. Одним из них был его племянник, вечно обижаемый и непутевый в детстве, но упрямый, Толумбек. Он видел, что и за ним идет другая волна напористых и властных правителей, которые порой прорывались из самых низов. Среди них был и этот кыркызкий князек и его брат, более умный и дальновидный, чем первый, и Мунке-батор, и ряд других, менее значительных людей. Эта война и разгром потенциального соперника даже не его, а его сына, была той борьбой за власть, что он привык вести и вел всю жизнь. Он расчищал путь своему сыну, хотя все просто решили, что он позарился на улус этого вонючего кыркызишки. Здесь-то и вышла промашка: вмешался его племянник, заслав Мунке-батора в погоню за этим князьком. Конечно, не Доржа-нойон должен был убить его, Маметкул позаботился об исполнителях, но хитрый и дальновидный батор имел инструкции наместника. Блестяще задуманная операция провалилась. Он не боялся, что племянник попытается его свалить, он мог подмазать уже скрипучую телегу монгольской власти в тех местах, где это требовалось и выйти сухим из этой передряги. Самым плохим было то, что братья остались живы и имеют мощного покровителя в лице его же родного племянника. Этот выскочка, которому он выторговал пост наместника, слишком уж быстро почувствовал свою силу и вступил в соперничество с ним. Гены брали свое. Пересечение интересов, их хитросплетение, властолюбие и дальние цели одних владык, сталкивали их с другими. Лилась кровь. Одни служили другим, другие - третьим. Этот захолустный улус был на отшибе даже в провинции Лин Бэй, и никому из высших чиновников не было дела до него. Он вел полунезависимое существование, все варилось в своем котле. Маметкул решил свалить своего племянника и поставить на его место сына.
Все эти столкновения интересов привели к такому, что княжна стала в одночасье из жены владыки, быть может, не самого большего улуса, пленницей и столь же молниеносно и любовницей одного из влиятельных молодых людей этого захолустного Сибирского края. Она не понимала, как это могло произойти. Она потянулась к нему и столь же естественно отдалась ему во власть, как это не происходило никогда ранее с ней