Стемнело, и была уже сварена баранья голова. Жених получил от неё уши, а невеста, согласно обычаю, язык, и праздник уже продолжался длительное время. Джайчин, в юрте, которой происходил пир, была счастлива, от того, что сам нойон сватал Ану, и что она является хозяйкой и, как бы родней невесты. Болоча, который не только уважал Ану, но и тайно любил её, был грустным, даже печальным. Только маленький Мунке, который устал от беготни и толкотни, к тому же наевшись до отвала мяса, спал в дальнем тёмном углу, не мало не обращая внимания на суету, смех и разговор.
Старая Улдзытуй, посмотрев, как Джайчин повязала хадак Доржи-нойону, сказала.
- И этот тоже туда. Помню, а его отец невесте сам хадак одевал, так как родичей не было. А этот уже нойоном стал, а невесту взял из хагаси, чтобы, наверное, калым не платить?
Сидящая рядом с ней старая бабушка, имени которой никто и не помнил, да и она из-за этого запамятовала его сама, так как у неё случались не только провалы памяти, но и она вообще стала многое забывать, но хорошо помнила прошлое. Она была так стара, что поговаривали, что годов ей уже за шестьдесят и на много. Её и пригласили на свадьбу из-за уважения к её почтенному возрасту, да и то, что она приходилась какой-то родственницей матери Доржи-нойона, но никто не знал, кем она приходилась жениху.
- Ох, а Маметкулка был ушлый. Какую девку взял? Он только и потому стал нойоном, что дочку нойона взял. - Бабушка вздохнула, какая-та неземная улыбка воспоминаний растревожила её душу. - Жаль, что он был тогда молод, а я уже и тогда была старая и уже овдовела. Нравился он мне шибко.
Бабушка замолчала, глаза у неё увлажнились и, скоро по её щекам потекли слезы, но она, видимо сменив ход мыслей или воспоминаний, спросила:
- Кто это там на пестрой лошади приехал? Он что обычаев не знает или обычаи забыл? Не гоже это молодым зла желать.
- Эта Самура, она за нойоном хвостиком бегала, а он эту взял.
- Не могу понять нашего нойона. Самура та и крепка и при теле и лицо круглое, как луна, - бабушка пожала плечами и вздохнула, - А у его невесты и лицо шилом, да и сама совсем мелкая? Совсем не красивая. Что он в ней нашел?
- Поговаривают, - наклонившись поближе к бабушке, зашептала Улдзытуй, - Она ещё в Кыркызе чуть не зарезала нойона, а он к ней сватается?
Эта новость не была в действительности новостью, про неё давно шептал весь улус, с того времени, когда род перекочевал с севера. Особенно горячо стали это обсуждать во время сватовства Доржи-нойона к Ану. Все знали, чей сын у Ану. Имя Мунке-батора было широко известно в степях. Все сожалели, что такой искустный тысячник был вынужден уехать в Ак-орду и там жить, а в то же время монголы ведут постоянные войны с китайцами, где он мог прекрасно показать и уже бы стал темником.
Все гадали, не из-за мести ли к Мунке-батору он хочет взять женщину, что родила ему сына. Про жену Мунке-батора тоже говорили, но что он её совсем не любит и никогда к ней не приходил в юрту, потому и осталась она бездетная. Её жалели, а Ану в тайне завидовали и.. ненавидели.
Бабушка закачала головой, даже не закачала головой, а вся закачалась сидя перед низеньким столом.
- Это бывает такое. Вот она его не любит, а соглашается выйти за него замуж. - Бабушка продолжала раскачиваться, немного помолчав, добавила. - Вон ей ребенка нужно растить, а одна она его не поднимет. Мальчонка у неё шустренький и крепенький. Он задиристый и со старше себя дерется пацанами. Говорят он у неё от Мунке-батора?
- Да, - сказала Улдзытуй, намериваясь пересказать всё, что она знает, но и прибавить кое-что от себя, но в это время в юрту проник китаец Ли. Его все знали и не любили, поскольку он торговал и надувал простодушных монголов постоянно, и все это знали, но не гнали его прочь, поскольку только он привозил в эти отдаленные края китайские товары, а особенно бумажную материю, которой простые пастухи подшивали свои халаты.
Встав на колени Ли преподнес господину лук. Это был дорогой наборный лук, украшенный резьбой и позолоченный.
Доржи-нойон взял его в руки и осмотрел. Лук ему понравился, но он не хотел показать этого, потому и грубо ответил:
- Иди отсюда ханьская рожа, пока я тебе голову не отрубил или не пристрелил тебя из этого лука.
- Ухожу, ухожу, - с почтением поклонился Ли, - но позвольте преподнести свадебный подарок вашей жене?
- Только быстрее, - ответил Доржа-нойон. Он хотел посмотреть лук, но не желал выдавать своих чувств при китайце.
Ли упал на колени перед Ану. Совсем неожиданно за его спиной оказался его слуга и подал большой кусок шелковой ткани, при этом потянув за край. Кусок развернулся и все увидели, что на нём были нарисованы два танцующих журавля. В умелых руках материя двигалась, и оттого казалось, что журавли действительно танцуют. То поднимают, то опускают ноги и склоняют и поднимают головы. Это произвело такое сильное впечатление на наивных степняков, что они застыли, наблюдая, как в зыбком свете очага двигаются величественные птицы. Одна Ану оставалась спокойной.
- Что ты хочешь, китаец, от меня? - спросила она у торговца.
- Ничего, но я могу к Вам обращаться при случае? - ответил тот и, свернув дорогой подарок, потянул материю невесте.
Рисунок на шелке повесили недалеко от очага. Восходящие потоки воздуха заставляли трепетать тонкую материю, и, казалось, что журавли продолжают танцевать свой странный, обворожительный танец.
Никто не заметил, как исчез китаец и его слуга, а журавли все танцевали и танцевали, приводя в восторг наивных зрителей. Даже Доржа-нойон отложил свой лук, обсуждая с Нока выдумку хитрого жителя Срединной равнины. Старухам тоже стало не до сплетен, они, как завороженные смотрели на странный танец птиц, уже не вспоминая о прошлом и тенях ушедших в небытие.
С этого дня журавли висели в юрте Ану, неизменно приводя в восхищение пришедших к ней людей.