Здесь было всё. Здесь текла жизнь во всех ее проявлениях, и в то же время не текла совершенно. Здесь, как и в любом высшем обществе существовали свои негласные и гласные законы. Здесь надо было уметь создать свой неповторимый образ.
Здесь была тюрьма.
Из соседней камеры доносился высокоинтеллектуальный спор: два голоса, как будто специально подобранные друг под друга, низкий орочий бас и высокий, порою даже срывающийся на фальцет человеческий тенор, вели свою размеренную беседу.
- Ставь всё на па, худощавый выродок!
- Погоди же, погоди, - голос пытался выразить храбрость, - ты же опять проиграешь, зеленомордый тупица, скоро проиграешь мне свое шмотье, да вот зачем оно мне, может только вдоволь похохотать, когда охранник придет. Тебе ставить-то уже нечего.
- Ты как со мной говоришь, ублюдок? Не советую тебе сегодня ложиться на живот, сон будет очень тревожным, - его громкий хохот разнесся, будто крик какого-нибудь огромного горного тролля, какие еще водятся где-то в Западной Адере, по всему коридору, подскакивая огромным упругим камнем, он разливался по закоулкам тюрьмы, раздражая стражников.
- Эй вы, тихо там, - послышался гневный окрик. Я заберу у вас ваше содло, если еще раз услышу что-то подобное.
Аэнлион снова с тихим стоном сквозь зубы перевернулся на другой бок. Страшные останки ног гудели тупой неотступной болью.
Третий день. Он считал время по пайкам, которые скидывали на пол через маленькое окошечко в двери стражники.
Есть приходилось. Гордо отказавшись от первого пайка эльф немедленно получил окованным в латные перчатки кулаком в только начавшее натужно заживать лицо и на весь оставшийся день остался без еды.
Третий день. Он лежал на гнилой соломе, изредка переворачиваясь и стискивая от боли зубы уже третий день. Самую большую муку, конечно, доставляло ползание к еде, которую стражники нарочно кидали поближе к двери, подальше от него. Наложенное этим странным магом Гелдором заклятие давно улетучилось, лекарь приходил каждый день, но от его посещений легче почти не становилось. Ноги почему-то все еще не ампутировали, и они болтались источающими ядовитую боль культями неестественного тошнотворно-устрашающего цвета.
И ни разу за все это время он не помолился. Нет, он пробовал обратится к Эллану, пробовал вызвать в голове слова молитвы, но они не ложились, не плелись, это были просто слова.
Просто слова.
На второй день в него начало закрадываться самое страшное, что может вползти в душу слуги Эллана, самое дерзкое, что может буравить ненасытную на боль точку в центре груди, самый подлый и опасный червь, который вгрызается в разум - воспоминания.
"Никогда не давайте волю прошлому. Это удел низших. Никогда не кладите на весы будущее. Это удел Высших. Вы- настоящее, заключенное в оболочку нескольких сотен лет. Вы - холодное оружие, которое должно захлестывать огненной плетью врагов Наилата, вы, живущие настоящим, самое сильное звено в мироздании смертных, вы - узелок, который скрепит веревку чужих жизней, вы- слуги Эллана." - одна из главный заповедей ассасинов, хладнокровных и верных исполнителей воли Ведущего и семи жрецов. О, сколь много значило это гордое призвание! И сколь много оно отбирало...
И вопреки этой заповеди, вопреки всему существованию эльфов Востока Аэнлион стал вспоминать, вспоминать те моменты, которые Наставники десятилетиями выбивали из него каленым железом слов, которые он должен быть забыть, исключить из существования, даже не как прошлое, но как чужую жизнь, к нему никак не относящуюся, - его юность.
***
Этот молодой эльф был самым что ни на есть обычным. В его стране таких называли "зелеными" - сей странный образ, или, если угодно, тип, представляющий собой, наверное, основную, бесформенную массу жителей, был назван по преобладающему цвету ландшафта эльфийских государств. Он был не высок, но и не особо низок, волосы его были цвета, какой встречается у большинства представителей этой гордой утонченной расы - светлыми, глаза ничего особенного не выражали, да и цвет их был, как будто по иронии природы - зеленым; не особо тонок и грациозен, но не менее грациозен чем большинство, не сильно богат, но и не сильно беден, хотя богатство в Алминском Наилате - понятие очень ограниченное. Если обобщать этот образ, получится самый что ни на есть обобщенный эльф здешних мест. Аэнлион был не сильно умен, но и глупым назвать его нельзя было ни в коем случае, лень или безразличие никогда не были его пороками, но и стремления к делу, точнее его физическому аспекту, у молодого служителя Эллана никогда не наблюдалось. Странностей в его характере не было, не считая, может, (хотя, пожалуй, это могло бы быть людской странностью - народа совершенно эгоистичного, если не сказать эгоцентричного, где каждый представлял, или думал, что представлял собой индивидуальность) того, что Аэнлион был предан до крайности своей вере и своей стране, может быть даже больше чем большинство его собратьев. Эта безапелляционная вера в наилатизм и сам Наи-Лэй, любовь к наитам, к Государству, стремление служить ему, служить даже ценой собственной жизни, этой мимолетной мирской жизни, было привито родителями, воспитано пропагандой и закреплено ежедневными Чтениями местного жреца на городском капище. Его семья могла им гордится - мечта о сыне-патриоте, который несомненно получит почет, славу и уважение как верный служитель Эллана и Ведущего, и, разумеется, долг перед Государством были исполнены сполна.
Это был день, о котором он мечтал уже очень давно. С тех пор, наверное, как научился мечтать. Это был день его семидесятипятилетия. Совершеннолетия. А значит - причастия к Наи-Лэй. Выбор достигших совершеннолетия мужчин был невелик: с этой переломной точки в их жизнях начиналось служение Наилату и, разумеется, Эллану, "вклад каждого в неминуемое достижение главной цели", как говорили наиты и агитаторы в ассасины. Пять лет воинской службы, обязательной для всех, после которой эльф мог выбрать гражданскую, военную или религиозную "карьеру". Гражданская подразумевала под собой "благоустройство Империи", профессии вроде торговца, ремесленника и им подобные. Это был выбор самых нечистокровных: тех кто был рожден от эльфов, не принадлежащих к древним родам, и браков с другими расами или жителями Западной Империи (что случалось довольно редко из-за специфического отношения к жителям Наилата и из-за того же отношения самих его жителей к обитателям других стран). Воинская служба была уделом большинства: милитаристическое государство полюбовно воспитывало одного за другим ассасинов, отправляя их во все концы Адеры по самым разным поручениям, каждое из которых было связано с убийством, устранением, уничтожением и прочими милыми глупостями, совершаемыми тихо, мастерски и без лишнего шума. Религиозная деятельность была уделом избранных: это была самая малочисленная каста, сосредоточившая в своих руках всю власть и всё богатство. Конечно, всегда была обратная сторона медали: нигде в мире не было такой пропаганды, такого жестокого обращения и таких кровавых ритуалов, какие вершились в храмах Эллана. Высокий, испещренный шрамами эльф с прожигающим насквозь взглядом, в каждом движении которого чувствовалась огромная власть, но не людская - вальяжная, свободная, ленная, самоуверенная и эгоистичная, но сжатая в пружину, спокойная, знающая себе цену, и цена этой власти, ее мощь была намного больше нежели власть любого императора - вот образ наита, высшего жреца Эллана.
Аэнлион, задумавшись, стоял на развилке лесной тропинки и, глядя в одну точку, и напряженно соображал. Дорога направо вела к дому, к отцу, матери и сестрам, уже пол дня с не находившим себе место в ожидании его возвращения с причастия. Дорога налево упиралась в дом Эндаринэль.
Он любил ее. Любил так, как мог, как он представлял себе любовь. Для него она была ее олицетворением, совершенным и единственным, так же, как, собственно и он для нее. Это было его первое и единственное нарушение закона. Эльфам разрешалось иметь любовные отношения лишь с совершеннолетия, что уж говорить о плотских. Эту часть правил они соблюдали: за три года они едва коснулись друг друга, выказывая этим хоть частичное повиновение данной части закона.
Отец Эндаринэль был торговцем. Занятие не то чтобы уважаемое, но совершенно наоборот - почти черное, если бы не деньги, которые он зарабатывал... из которых конечно же, ровно две трети шло государству, на обеспечение воинской службы, строительство храмов, обустройство империи и подобное. Мать - эльфийка из ассасинов, достигла немалых высот в своей карьере, немногим больше ей бы позволила ее кровь. Она участвовала в известном "Дуонгмундском плане" - операции, которая продолжалась уже около двадцати лет и никак не близилась к своему завершению.
Он провел ладонью по волосам, по лицу, помешкал еще секунду и решительным шагом, с легкостью в ногах направился налево. Идти было недалеко, в этом небольшом городе вообще все было недалеко. Он два раза почтительно стукнул в дверь, простоял несколько мучительных секунд до того, как она открылась и на пороге появилась тонкая фигурка Эндаринэль.
- Все кончилось?
- Да...
- Так ты теперь?..
- Да.
Она обняла его, тепло, нежно и страстно, поцеловала и, не опуская рук с его шеи заглянула ему в глаза.
- Что теперь?
- Теперь мы эльфы.
***
В эту дверь Аэнлион стучался, испытывая уже совсем другие чувства. Он пришел сюда в приподнятом настроении, думая совсем не о причащении, о нем он вспомнил только сейчас, силой отогнав мягко и уютно угнездившиеся в голове мысли.
Мать выскочила ему навстречу, и, не дав ему сказать слова заключила в крепкие объятия. Он засмеялся счастливым, радостным смехом. Так они и вошли в дом, где его уже встречали с улыбками на лицах отец и сестры. Он поочередно обнялся со всеми, смеясь, что-то приговаривая и радуясь. Он рассказал от начала до конца наизусть известную всем процедуру причащения, поколебавшись признался, что заходил к Эндаринэль, на что все рассмеялись еще громче, его хлопали по плечу и целовали в лоб и щеки.
День сгорал заходящим за кроны деревьев солнцем, они уже разошлись по комнатам своего не большого, но и не маленького дома. Он почти до рассвета пролежал в постели, размышляя, мечтая, восхищаясь готовившемся ему будущим, представлял себя на уроках воинского мастерства в местной военной части, потом себя и Эндаринель вместе, на обручении, когда знакомый жрец Меллин произносит последние слова обряда, и они, взявшись за руки и одев деревянные обручальные браслеты с символами любви, Эллана и Государства принесут клятву верности. Все должно было быть хорошо.
***
Аэнлион до боли сжал зубы и мучительно завыл. Ноги воcпылали поистине невыносимой болью. Эльфа бил жар, пот маленькими капельками покрывал тело, щеки и лоб горели, он начинал задыхаться, попробовал глубоко вдохнуть и мучительно закашлялся.
Из соседней камеры по-прежнему доносились голоса:
- Эй, Шорк, слышишь? Еще один походу скоро сдохнет. Эй, стража, тут человек концы отдает.
- Сука, ты проиграл мне. Знаешь, урод маленький, что стражник спасет тебя. Ничего, завтра будешь во время работ, раскапывая тоннели, всем рассказывать как тебе ночью было хорошо. Мне-то что? - орк гыгыкнул. - Мне ночью даже удобней тебя пользовать. Хотя куда тебе... И так уже использованный.
На крик прибежали два стражника, один из них, провернул ключ в ржавом замке и, сделав какой-то жест другому, зашел к Аэнлиону.
- Херово ему. Черт, если он умрет... Срочно зови знахаря, целителя, кого там? Да кого угодно.
- А оно нам надо? - лениво произнес другой. Рилака нет, Рилака давно нет, Рилака на этом свете уже нет. Раз и сгинул! Бывает же так. А поручение кто давал? Он. Вот и всё.
- Хорош рассуждать! Зови, говорю. Себя на его месте представь, и плевать, что он тощий, уродила бы тебя мама орком, знал бы.
Последовало два ответа: один от заключенного, другой от гвардейца:
- Не трогайте орков твари!
- Маму-то мою не трогай!
- Да кому эта шлюха нужна...
Орк снова загоготал, оскорбленный стражник злобно сопел.
- Пошел за знахарем, кому говорю! - гаркнул на него стражник, что был явно повыше рангом. - Живо!
Окованные сапоги затопали по сырому камню казематного коридора, отдаляясь. Спустя дюжину мучительных минут, снова послышались шаги. Дверь сипло заскрипела, отворяясь, в одиночку вошел уже знакомый Аэнлиону старик-лекарь. Он не был к нему особо добр, но даже то малое облегчение, которое так или иначе приносили его визиты заставляло эльфа боготворить его. Лекарь порылся в своей серой сумке, достал медный флакончик с какой-то надписью на дуонгмундском и, держа пленника за макушку, влил немного его содержимого тому в рот.
- Через пол часа заснет. - сообщил лекарь стражнику, тот неуверенно кивнул. Слуг науки здесь уважали и побаивались, разумеется не забывая говорить за их спинами гадости.
Эльф мутно пронаблюдал, как с грохотом захлопнулась дверь и прикрыл глаза. Это была какая-то новая дрянь, до этого его поили в основном бесполезным и не дававшим эффекта обезболивающим. Дуонгмундского Аэнлион не знал, перекрикиваний стражников, слов лекаря и ругани из соседней камеры он не понимал.
По истечении нескольких минут боль начала утихать, отдаваясь лишь медленным пульсом в искалеченных ногах. Сладкая теплота разливалась по всему телу, инстинкт, будто родная мать или эльфийский мудрец нашептывал ему что-то определенно важное, но сейчас не нужное, этот тихий шепот подсознания усыплял его, глаза начали смыкаться, мир вокруг расплываться, а шепот - превращаться в тихую красивую песню, которую однажды ему пела Эндаринель, песню про эльфийский народ, про любовь, песню юности:
...Травы молчат, травы дышат любовью,
В мире большом останутся двое...
***
Останутся двое.
Темная пустыня. Лицо обдувает смрадный ветер, пепел забивает глаза, влажное дыхание смерти заползает в ноздри. Перед ним стоит Фирион, - его наставник, один из главных ассасинов касты Усмирителей - эльфов, наставляющих юных ассасинов и принимающих клятву убийцы - превосходных воинов, гениальных тактиков. Если Алминскому Наилату выпадала доля вести открытое сражение, что бывало исключительно редко, во главе таких битв всегда стояли Усмирители.
Фирион был очень высок, лицо его постоянно искажалось, мышцы дергались, а полуулыбка, которая выказывала ощущение неоспоримого превосходства перед другими сменялась странной гримасой, обозначающей то ли боль, то ли злобу, то ли процесс мышления.
- Аэнлион, готов ли ты принять дар Ведущего, не усомниться в величие Наилата, не дрогнуть перед лицом врага эльфов, уметь сплести любую петлю на любую шею, закрепить ее на неприятеле своем, хладнокровно выполнять приказ, но и хладнокровно думать, выполняя его, готов ли ты отдать свою жизнь, свою судьбу, свои мысли великому делу - делу ассасинов, делу Эллана, делу Наилата?
О, как это тяжело - сдержать напирающие слезы. Как режет горло шершавый комок...
Какое это счастье. Какое величие, какая честь...
Как режет горло... Сердце.
- Да, наставник, я готов. Моя сила - мое оружие, моя душа - моя вера, мой разум - мой долг.
Глаза Фириона улыбались. Он кивал.
- Тогда вперед, Аэнлион. Давай.
Ассасин поднялся. Медленно повернулся, вгляделся во тьму.
Сначала была лишь пустота. Потом проступил маленький, как выхваченный откуда-то пучком света кружок зеленой лужайки.
Знакомые черты...
На лужайке, не глядя на него, стояла Эндаринэль. Она была неподвижна, как будто не видела его, его стоящего прямо перед ней с мечами наголо.
Слезы все еще не прорвались. Комок стал даже немного меньше.
Внешне спокойно, тихо и грациозно он приблизился к ней. Она его не видела. Он хотел обернуться, взглянуть на наставника, но вовремя удержался. Он крепче сжал два своих тонких недлинных меча, замахнулся ими... и, развернувшись, на всей скорости подбежал к Фириону и вонзил их ему в грудь. Слезы хлынули градом, Аэнлион упал на землю.
***
Он захрипел и резко открыл глаза. Еще несколько секунд он видел его лицо, пока оно не растворилось, уйдя в гнилую солому постели и его воспоминаний.
Разумеется, боль вернулась. Прямо на полу валялась съестная дрянь, прикрытая сверху тарелкой. Мелькнула мысль помолиться, но тут же уперлась в глухую стену, так и не понятно, откуда взявшуюся.
"И где же этот Гелдор?" - подумал вдруг Аэнлион - "Идет уже четвертый день. Не просто так же меня оставили в живых! У него на меня планы, и планы не простые. Странно. Но лекарь ко мне ходит - значит, обо мне еще помнят. Значит, еще пока держат, готовят, ломают... Идиоты. Я ассасин, а не простой наемник. Тем более, вряд ли они думают, что я что-то знаю, если только их разведка хоть что-то может. Я ведь не должен был знать, зачем Ведущему нужна смерть этого члена Сената, почему именно его, а не пятидесяти трех остальных.
Значит, все-таки может. Может даже больше, чем мы могли представить. О том, что я чудом узнал смысл своего задания знал только я.
Но нет! Это невозможно! Просто не может быть.
Довольно. Буду ждать."
Он зашевелился, пытаясь подвинуться поближе к двери и еде. Желудок сводило, быть может он спал не одни сутки. Стиснув зубы и зарычав, он кое-как подтянулся на руках, уцепившись за скользкие камни и мигом проглотил подачку, даже не поняв, что это было.
Около двух часов Аэнлион провел в мрачных раздумьях. Он думал об Эндаринэль, о своей вере, об Эллане, о родителях, о Наилате. Ему вдруг стало казаться что он так мало в этой жизни прожил и видел, что жизнь его - лишь какой-то момент, судьба - одна из тысячи расставленных на доске мироздания фигурок, которые могут ходить только по определенной траектории, да и задается эта траектория не самим им, но теми кто выше, сильнее. Но и они тоже являются фигурками на чьей-то доске. А правит всем Великий Эллан. Но ведь...
В двери снова заскрипел ключ, двое стражников молча подошли к Аэнлиону, один из них взвалил его на плечи, другой открыл настежь дверь, вставил пустой сгоревший факел в скобу, достав оттуда горящий.
- Ну, ты бы хотя бы его пошел да выкинул, чего мусор-то оставляешь?
Гвардеец пошатнулся, обдал другого перегаром, икнул и переспросил, указав на Аэнлиона:
- Кого? Его вот?
- Нет, идиот. Факел. У тебя шутки глупые. Пошли к главе охраны. Он велел притащить этого эльфа.
"Этот эльф" не сопротивлялся. Да и мог ли?
Снова коридоры. Стук сапог, чад факелов, обреченность. Куда на этот раз? К начальнику охраны? Да хоть к Реординалу. Хуже уже никто не сделает.
- Ну здравствуй. - глава охраны оказался именно таким, каким и должен был быть. Дюжим мужиком со шрамом на щеке, обязательно со шрамом. Свой шрам он, кстати, похоже, нежно любил, гордился им и ежеминутно почесывал. - Переводчик где? - обратился он к гвардейцам.
- Он эээ... ну это, эх... - пьяный стражник пытался отыскать скошенными друг на друга глазами где-нибудь в кабинете переводчика, или хотя бы подсказку к его местонахождению. - он, ох, гм, ну...
- Мы не знали, где искать, сэр. - отпихнул его трезвый. - Теперь вообще ничего непонятно - где, кто - не разберешь.
- Это верно. Но мы - гвардия, не наше дело думать, наше дело - охранять. А кого - нам скажут. Ладно, Тар, ты поищи его по старым местам, не найдешь - подумаем, что делать. Да, и придурка этого захвати да мордой в снег его, нехер лакать на посту. - указал он на испуганно икнувшего пьяного стражника. Я ведь могу на тебя положиться?
- Разумеется сэр, так точно. - Тар сделал поклон головой - Это все? - Спросил он, уже взявшись за дверь.
Глава охраны оглядел полулежащего на скамье Аэнлиона, которого даже не стали приковывать.
- Что ж делать-то с тобой, дрянь ушастая? - поинтересовался он у воздуха. Эльф глядел в пол. Тар стоял, склонив голову в полупоклоне. - По мне - прирезать бы тебя - и вся недолга. Но хозяин - барин. Сказали допросить, а как я тебя допрошу? Переводчика-то нет. Черт бы его побрал. Наверняка слинял, как горелым запахло, да ведь и за что ему бороться, по сути-то?
Глава охраны сел за скрипнувший стол и задумался, водя пальцем по обожаемому шраму. Аэнлион по-прежнему глядел в пол. Что бы с ним сейчас не делали, ему было все равно. Главное правило ассасина, если вдруг ему приходится заняться допросом, - жертве всегда должно быть, что терять. Ему терять было уже нечего.
- Найти мне переводчика, срочно, - обратился глава охраны к ожидавшему Тару, - дам даже пару дуонов на выпивку если, - он скривил мясистые губы, - если он будет здесь через десять минут.
- Опять эта же сволочь нажрется, я-то не пью, - ухмыльнулся Тар.
- Ну потратишь на что-нибудь другое. Бегом, ищите переводчика. Есть тут у меня одна идейка.
- Есть! - Тар толкнул пьяного напарника по направлению к выходу и вышел сам, плотно закрыв за собой окованную дверь.
Через несколько минут и гвардейцы вернулись с высоким коротковолосым эльфом, с сочувствием, легким пренебрежением и примесью страха посмотревшим на Аэнлиона. Он поклонился главе охраны. Пьяный стражник был мокрым и вообще имел весьма потрепанный вид, но не было похоже, чтобы это как-то на него подействовало, он даже стал немножко сильнее шататься.
- Инноэлин? Так? Переводить будешь. - сидящий явно испытывал расовую неприязнь к эльфам, что было довольно частым явлением среди жителей Дуогнмунда.
- Переведешь мне слово "тощий"? - человек захохотал. Если да - дам несколько дуонов - я сегодня щедрый, вишь настроение у меня хорошее. Итак. Переводи. Тощий, как зовут тебя? - он опять громко гоготнул, - человек незнающий увидел бы в этом может только глупость, веселый нрав, который бывает у людей в должности, но должности не особенно тяжелой, если система правильно работает, которые позволяют себе по вечерам эльфийский крепкий, живут с крепко сложенной женой и горя не знают, человек же намного глубже, или просто знающий главу охраны, мигом понял бы что он затевает, и Тар это мгновенно смекнул. Краст, так звали главу, знал, как всегда, чуть больше многих, но как большинство умных, но не сильно мудрых людей, пытался как можно сильнее извернуться и придумать, приставить к себе нужный образ в якобы нужный момент. В этот раз у него получалось, хотя бы потому, что Тар был его союзником в данной ситуации, Инноэлину в сути было всё равно, а Аэнлион был слишком слаб для таких мыслей и рассуждений и просто ждал своей участи. А пьяный стражник... Ну может быть только он мог оценить актерские способности Краста, но, как назло, едва ли понимал, что вообще происходит.
Инноэлин с присущей ему эльфийской гордостью молчал. Он знал, что Краст сделать ему ничего не может, а если и может, то никогда не сделает при всей его нелюбви к "тощим".
- Почему ты молчишь? Переводи мне, - Краст икнул, - Да... спроси его... - Краст отрыгнул, - спроси его собирается ли он что-нибудь вообще говорить, - вконец Краст даже хрюкнул.
Аэнлион не обращал внимания на происходящее. Перед глазами все еще была кровь. Кровь Фириона.
Но ведь этого не было. А ведь он хотел бы чтобы так было... Именно так.
- Здравствуй, брат. - внезапная знакомая речь вывела ассасина из оцепенения. Он поднял глаза на глядевшего на него сверху вниз сородича. Потом снова молча опустил взгляд. - Брат... Они хотят, чтобы ты говорил.
Эльф облизнул сухие губы.
- Я не брат тебе, продажная дрянь.... - Как давно он не слышал своего голоса! В нем не осталось ничего эльфийского - хриплый, ломанный... Да какая теперь к духам разница...
Инноэлин опустил голову.
- Что он там сказал? - встрепенулся Краст.
- Что не будет говорить.
Глава охраны вперил взгляд в Аэнлиона. Глаза последнего исподлобья, даже не с ненавистью, а с усталостью, ощущением чего-то совершенно обыденного и повседневного посмотрели на Краста. В них будто бы читалось: "Может быть, сам поймешь? Глупые вопросы. Терять мне уже нечего. Да и даже если было бы что...". Глава охраны уловил этот взгляд, но перевел свои глаза на переводчика:
- Он говорить не собирается? Это была формальность. Для проформы, мало ли кто, мало ли что, мало ли как бывает... И раскаиваются иногда.
- Не этот. - встрял Тар. - Уже пытались, с него нечего взять.
- Это мы еще посмотрим. Что же делать, что же делать? Можно ему рассказать про силу Дуонгмундской Республики, можно же пригрозить чем то по-настоящему страшным, можно, да много чего можно. Но вот зачем?, - Краст на секунду отвлекся от душевной беседы с воздухом и обратился к Инноэлину, - Ты... это, не переводи. Хотя как хочешь. Скажи просто, что раскаяние...Оно хорошо... Всегда хорошо. Вот по-доброму так. Есть же в любом живущем эта искренность, вера даже что ли... В правду, в покаяние. Говорят же об этом, вон в Западной Адере даже основой религии это стало. Говорят, мол, высшая сила есть любовь, сострадание, милосердие. А, хорошо это. Пусть даже я знаю, что духи всем правят, но хорошо ведь, орк его возьми. Да ну. Ты вот сам задумайся, - эта фраза уже была больше обращена к невидимому собеседнику, - задумайся. Вот бывает так. Вызвал человека, говоришь ему - кайся, будет тебе лучше, легче. Ну что я могу? Многое, да. Меня учили рассказывать о наших возможностях, угрожать, говорить о всезнающих информаторах Республики, говорили что это слишком добрый и непозволительный путь, а... Что в нем доброго? Пусть... Пусть. Скажи ему. Да и сам задумайся., - Краст шумно втянул носом и будто бы опомнился, - Личный переводчик Сезара... Чего молчишь?
Инноэлин не удостоил его ответом.
- Брат... - обратился он к ассасину. - Да, здесь мы братья.
- Ты не брат мне, неверный... - тихо прохрипел Аэнлион. - Не видать мне больше моих братьев, не лезь на их место.
Инноэлин поджал наконец губы.
- Глава охраны просит... нет, предлагает тебе покаяние. Это щедрое предложение, пойми это. - он дословно перевел все, что сказал Краст. - Подумай над этим... - он поколебался, - ...брат.
Аэнлион не стал отвечать.
- Он... - начал было переводчик.
- Да понял я. - оборвал его Краст. - Что вы за народ... Вам предлагаешь щедрость, вы отвечаете злостью. Так не выжить. Увести! - Это уже стражникам.