Аннотация: Финал конкурса "Химии и жизни" (2004 год). Про смерть (опять! Ну куда ж без нее...). А еще про жизнь.
Журнал "Уральский следопыт" (2007, N 2)
Человек, сидящий за столом, едва заметно шевельнулся - или почудилось? Лицо в тени, выражения не разглядеть.
Обстановка вокруг видится неясно, стены колышутся, будто застланные туманом. И тихо. До чего же тихо...
Я шагнула к столу. С трудом разлепила губы, но не смогла выговорить ни слова.
- Ты чувствуешь, что я для тебя - как друг, - сказал сидящий. - Как самый близкий человек. И в то же время ты боишься. Нелогично. Разве это страшно - облегчить душу?
Ну же, сказала я себе. Усилие, точно тяжелый камень сдвигаешь с места. И слова полились сами, как поток.
- Помню, утром летела через город, и модуль был переполнен... (Говорю или думаю? Думаю или говорю?) Обычная утренняя давка. И эта девочка, когда я ее случайно толкнула - лицо у нее вдруг стало таким растерянным... Ерунда, конечно. Но вспомнилась другая девчонка, Алена, которую мы дразнили в школе. Давно, давно. Как она смотрела на нас - тот же испуг...
Тень так плотна, что не видно глаз сидящего. И все же ощущение пристального взгляда:
- Про Алену ты уже рассказывала. Вспоминай главное.
Да есть ли вообще у него лицо?
- В детстве мы часто ругались с отцом. Я все делала наоборот. Папа ругал за то, что часто лазила в виртуал. Мол, пойди побегай, для здоровья полезно... Хотел, чтобы стала юристом, поступила в юридический лицей. А я уже тогда мечтала быть программером. И теперь...
Я говорила, и страх окутывал меня. Не это сейчас было важно, не детство и даже не отец, а другое, более глубокое... глубже, чем хочет узнать сидящий... и вот об этом важном - ни слова. Молчи, молчи. Но могу ли таиться, когда он видит меня насквозь?
- Опять не главное... - мягко сказал безликий. - Доверься, прошу тебя. Я лишь твое отражение, ничего кроме. Зеркало, которое сделали люди. Программа. Страшиться тут нечего.
Почему-то пришло в голову, что будь у сидящего лицо - глаза скрывались бы за черными очками.
- Если ты отражение - пусти меня к родителям! - выкрикнула отчаянно, глупо. Сама от себя не ожидала. Впрочем, ведь и крик здесь - это не больше чем мои мысли?
- Я пущу, - человек встал. - Может быть. Если поговоришь о своих сомнениях. О безверии... Подумай - я всего-навсего хочу тебе помочь.
Что-то шевельнулось у него за спиной. Белесое, светящееся.
Крылья?
Страх уходил, растворяясь в малознакомых чувствах - легкость, умиротворение...
- Утром подумала со злостью: вот ввели принудиловку в школе, - виновато проговорила я. - Раз в месяц исповедь... А потом и до взрослых доберутся. Что же это получается - рай как обязанность?
- Я лишь программа, - безликий, похоже, улыбнулся. - Но тебе не кажется, что люди должны чувствовать уверенность в своем завтра? Уверенность в посмертном блаженстве? И разве не на этом строится мораль?
Он знал, явно знал, что мне хотелось услышать!
- Но... человечки в коробочке, - сказала по инерции, словно защищаясь. - Машинный рай...
- А чем это хуже любого другого рая?
- Не знаю, - я медленно качнула головой. - А зачем вообще нужен рай?..
...Мы стояли молча, глядя друг на друга - не помню, сколько времени прошло - за спиной безликого вдруг зажглось белое сияние и, разгораясь, поглотило его - остался только сотканный из света овал - я поспешно прикрыла веки.
И сияющая фигура сказала:
- Прощай. Я буду надеяться, что ты придешь снова. Уже ради себя, а не для родителей.
Он начал читать, будто по списку:
- Владислав и Ирина Самойловы, год первого таинства у обоих - 2067-й, погибли в авиакатастрофе в 2071-м. Последняя запись - за два часа до происшествия. Исповедались за три месяца до гибели.
- Да, - невольно прошептала я.
- Откроешь глаза, увидишь ворота. В них входи. И помни - дается одно свидание на пять лет твоей жизни...
Сияние, пробивающееся даже сквозь веки, погасло.
'Ворота' оказались простой двустворчатой дверью, над которой ярко горела свеча. Створки, кажется, расписаны полустершимся узором. Я подошла к двери и нажала ручку.
Исповедь закончилась.
* * *
Мама с папой были давно уж в возрасте, когда решились на первую исповедь. Может, предчувствие... Во всяком случае, прежде они из принципа ни во что не верили - ни в бога, ни в милости государства, ни даже в новомодные виртуальные ухищрения. А неорелигия объединила в себе и первое, и второе, и третье... И потому-то родители порядком огорошили меня, заявив, что хотят обратиться в новую веру.
Странно, но мы почти об этом не спорили. Наверно, оттого, что я уже тогда жила отдельно.
А через четыре года был тот рейс. Когда я обратилась в епархию, мне ответили, что личности моих родителей благополучно проинсталлированы (последнюю запись мама с папой сделали в самолете) и находятся в чистилище, поскольку для рая накопилось слишком много прегрешений, да и с момента исповеди прошло немало времени.
Я долго плакала и чуть не покончила с собой.
Спустя полтора месяца подала заявку на исповедь. Для кого-кого, а для меня вот уж странный поступок... Но другого пути свидеться с родителями, кроме официального, нет.
* * *
За дверью было темно. Темнее ночи - настоящей, не освещаемой городскими огнями и притом беззвездной... хотя вряд ли я когда-нибудь видела такую ночь. Абсолютная, безликая тьма.
Сделав несколько шагов, я обернулась. Исчезла ли дверь, или просто погасла свечка? Не хотелось возвращаться и проверять.
Куда идти? В пустом пространстве неощутимая опора держит меня. Или, может, нет вовсе опоры - тогда как же я шла, а сейчас стою?
Тишина.
В темноте плывут, возникнув ниоткуда, две тускло светящиеся, прозрачные... тени? Или люди?
- Мама, папа, это вы?
Изображение проясняется, на лицах (я теперь уже вижу лица) слабо проступают черты.
- Как живешь, Алечка? - папин голос звучит явственно, словно он говорит мне на ухо; но не шевелятся губы.
- Я ничего, нормально. А вы-то как?
Слова идут на язык бесцветно-обыденные - других не находилось и в жизни, то есть в реале...
- Мы здесь, спасибо Вышним Силам, хорошо. Всё лучше, чем совсем не быть.
Их голоса сливаются, и уже не различаю, что говорит отец, а что мама. Неправда, в жизни было не так!
- Темно тут, доча. Грустно. Мы молимся и ждем.
Я пытаюсь вспомнить, что знала о чистилище из старых книг (родители мне мало о своей вере рассказывали). Хотя старохристианские представления в чем-то отличаются, наверное... Вспомнился Данте: таскают каменные глыбы... сидят слепые, с зашитыми глазами. Нет, даже совсем не то.
Мама с папой молчат и - чудится или нет? - слабо головой кивают. Будто в такт своим мыслям.
- А вы?.. - начала было я и осеклась. Спросить хотелось: а что вы чувствовали тогда, в последнюю минуту? Когда самолет падал? Но это плохой, жестокий вопрос; да, главное, и бессмысленный: последнее, что они должны сознавать, - запись за два часа до катастрофы. Как обычно, записались вместе - чаще мама напоминала папе, но иногда и наоборот.
Это ведь быстро - сделать сохранение. Всего пять секунд.
Привычный, знакомый мамин-с-папой жест. Всплывает в памяти: мама, разговаривая со мной по видео накануне того рейса, машинально поднесла к виску коробочку-нейроскан и щелкнула клавишей. И точно так же, должно быть, - потом, в самолете...
Нелегко себе признаться, но я не могу до конца поверить: вправду ли передо мной мама и папа? Видны только лица - призрачные, неподвижные... Нет, я верю, верю! И буду говорить с ними, как с родителями.
- А что вы делаете здесь? Сидите... ну стоите то есть... и всё?.. Чего ждете? Скоро это кончится?
- Через пятьдесят лет - может быть, - произносит мама, я опять начинаю отличать ее голос от папиного. - А может, через сотню. Или через тысячу. Но здесь время идет иначе. Мы разговариваем, если нам становится скучно. Иногда нам разрешается побеседовать с другими, кто находится в этом мире. Еще реже - увидеть издали рай.
Меня пробирает морозная дрожь.
- И что, отсюда никто не уходит? До срока?
Родители переглядываются.
- Нет, Аля, - отвечает мама. - Никогда не бывало.
Молчат о чем-то? Не хотят пугать? Они и в жизни говорили неправду редко, а уж в чистилище - тем более...
- Мама! Не ври, пожалуйста! Расскажи обо всем! - Приближаюсь, протягиваю руки, будто хочу тряхнуть ее за плечи - призраки медленно уплывают в сторону, не поймать.
Я тяжело вздыхаю.
- Те, кого взяли в рай - они как-нибудь искупили вину? Папа! Ну скажи же!
Ни слова в ответ.
- Или им помогли снаружи? Тогда могу помочь и я?
От этой догадки мне становится легче. У родителей, выходит, была самая заурядная, не страшная причина молчать!
Опять безмолвный разговор между мамой и папой - лица на секунду оживляются, быстрый взгляд, кивок...
- Мы иногда встречаемся с другими, - сказал папа. - Обмениваемся слухами. Есть способ говорить и на расстоянии... И вот одну из нас... молодую женщину, у нее было много темных пятен-грехов, такие не отмаливаются скоро... ее забрали наверх Вышние Силы. Отмучилась. А к ней за неделю до того являлся на свидание брат из реала. Мы ничего не знаем, но пошли слухи. Просто слухи.
- Короче, он заплатил за нее, этот брат? Да?
- Тише! - воскликнула мать и снова будто ожила. - А ну перестань, не кощунствуй! Не может быть...
- Мы-то надеялись, - грустно проговорил отец, - ты хотя бы сейчас, после нашей смерти уверуешь... А ты все меряешь деньгами.
- Я думала у вас спросить, - сказала я, - думала спросить, что мне делать. Потому что сейчас не знаю, верить мне или нет... Все так перепуталось. Но теперь важно другое. Если надо заплатить, я узнаю - кому, я заплачу! Я помогу вам.
Отец покачал головой, но ответить не успел.
Наверху вдруг вспыхнула яркая точка-звезда; она быстро приближалась и через несколько секунд выросла в шар, похожий на солнце, но не такой сияющий: при взгляде на него не слепило глаза.
- Это что? - спросила я.
- Конец, - сказал папа. - Конец свидания.
- Это рай, - добавила мама. - Ты увидишь его сама. Ненадолго.
Шар... нет, диск, похожий на летающий остров... завис над головой. Горячей влажностью повеяло от него - не обжигающим жаром, а просто теплом, как от домашней батареи. Я пригляделась - я будто была уже там, внутри. Немыслимые краски сверкали и искрились вокруг меня.
Это был пляж. С шелестом набегала волна на песок, смеялись дети, солнце не припекало, а грело мягко, ласково.
А еще это был сад. Ветви гнулись под тяжестью спелых, налитых соком фруктов, и на этих же ветках распустились цветы. И если лечь в высокую траву, поющую песню на ветру, то забудешь обо всех своих хлопотах навсегда.
А еще это было небо, где люди летали среди облаков, словно птицы.
А еще это был город с золотыми шпилями башен и хрустальными мостами через каналы; город, где в стенах домов сверкают драгоценные камни.
И это было все вместе и ничего в отдельности.
Солнечный луч проник в щель между занавесками, и резануло глаза.
* * *
Да, солнечный луч. Значит, я открыла глаза, даже не очнувшись окончательно.
Смахнула набежавшую слезу. Осторожно отвела электрод от виска.
Я полулежу в кресле, рядом жужжит кондиционер, за окном гул пролетающих модулей и флаеров. Старенькие бесцветные занавески кое-как закрывают окно; подоконник обшарпанный. Прилетела муха и нахально села на тыльную сторону ладони - я пошевелила кистью, согнав ее.
Все это - жизнь. Все это мелочи, которых в том мире не хватает.
Чертовы вирт-дизайнеры, концепционисты и художники! Я бы лучше придумать смогла. Да вот беда, не даст никто. Когда любой иной виртуал запрещен, кроме церковного, - тут не развернешься.
Жизнь меняется быстро. Лет пять назад сказали бы мне, что неосакрал настолько войдет в силу... я б не поверила.
И этот рай - лишь плод мечты об абсолюте. Небогатая фантазия, схема... Странно, что эта яркая игрушка так очаровала меня.
Голос из микрофона:
- Александра Самойлова, ваше время закончилось. Подойдите, пожалуйста, в регистратуру.
Надев туфли, я вышла в переднюю комнату и заплатила по счету бледной, мрачноватого вида женщине в черном церковном одеянии, сидящей за столом. Сумма небольшая - неоцерковь существует на деньги государства, а не прихожан. Впрочем, для меня сейчас и мелочь играет роль - неизвестно, скоро ли отыщу работу. Конечно, мелочь там или не мелочь, а важнее родители...
А может, наняться в церковные вирт-программеры? Ха-ха. Правда, для этого нужно будет и дальше ходить на исповедь к ангелу - папа с мамой небось обрадуются, когда узнают. Серьезно, буду неплохо зарабатывать... Но отказаться от себя, от свободы и всего, чем дорожу... не слишком ли?
Однако надо ведь как-то жить! И где-то достать деньги, чтобы помочь родителям. Большая сумма, думается...
И свобода - не чересчур ли громко сказано? Я не признаю абсолюта, но хорошо ли это? И не отсюда ли пустота?
Так и не спросила у моих, что мне решить, хотя думала об этом, отправляясь в виртуал... Не спросила, и ответа не получила. Уж не знаю, послушалась бы или нет. Но разве есть в этом смысл - верить, если себя заставляешь?
Я обнаружила, что уже стою на бегущей дорожке у выхода, и здание неоцеркви (скупо-официальный и при этом торжественно-пышный стиль) медленно отъезжает назад. Люди окружают меня, скучающие, суетливые, озабоченные. Тинэйджер, стоящий впереди, слушает музыку в наушниках: сейчас, когда нормальный виртуал запрещен, ребята лицейского возраста и постарше быстро вернулись к развлекухе начала века.
Мимо проходит парень в солдатской форме - мальчик лет девятнадцати, с короткой стрижкой и подбритым виском, демонстрирующим вживленный чип. У меня тоже есть чип, но я не выбриваю висок - это делают только верующие. Парень, ты думал о смерти? И впрямь стоит подумать, если тебя в горячую зону вот-вот отправят...
Небо застилают свинцовые тучи, и на этом пологе светится огненная надпись: НЕОСАКРАЛ - ТВОЙ ВЫБОР! СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ И КАЖДОГО, ИДЕАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ!
Я собиралась куда-то ехать? Но куда? Пустота, сумбур в мыслях. Наверно, нужно сначала сойти с дорожки, подумать хорошенько, тогда я что-нибудь решу.
Ни денег, ни работы, ни цели в жизни. Я стою посреди тротуара и ошалело гляжу на людей, которые едут зачем-то на бегущей дорожке. Прилетела и опустилась на асфальт взлохмаченная ворона, глупо каркнула, повернув голову. Да, вот они - мелочи, и что мне с ними делать?
Парк. Я подумала: 'Парк'. Пытаюсь собрать воедино разбежавшиеся мысли. Ага, именно: скорей нужно в парк! Зачем - не знаю. Потом разберемся.
Подошла к модулю, как раз севшему на остановке, хотела оплатить проезд... нет уж, лучше отправлюсь на своих двух. Экономить надо.
Главное - добраться. Прийти в парк.
* * *
Ну, и зачем я сюда пришла?
Увядшие листья тихо кружатся и падают - осенняя грусть и сумятица сродни хаосу, который поселился в моей дурацкой башке. Я иду, не разбирая дороги, и вскоре замечаю, что забралась уже в самую парковую глушь, где нет ни кафе и воздушных столиков, ни качелей-каруселей, а лишь могучие стволы каштанов и кустарник. Хотя вон за кустами скамейка, на ней две дамочки в мехах. Полушепотом разговаривают.
- ...А он мне сказал: приноси пятьдесят тысяч, тогда посмотрим.
- Ну, а ты?
- Ну, а что я? Принесу. Благоверный мой, правда, был скотина порядочная, но все же наследство мне оставил. Пусть ему на том свете лучше будет, а я без него спокойнее вздохну.
'Так. Так! Вот оно, оказывается!' Я слушаю дальше, но ни о чем существенном дамы больше не говорят. Только о муже - о том, как тот выпивал и баб менял, словно запчасти от флаера.
Если бродить по парку без цели, то на много чего интересного набредешь...
Ну хорошо, теперь куда же? А ноги сами несут через кустарник - ветки затрещали, дамы оглянулись и примолкли. Дальше, дальше. Уже по дороге, мимо скамеек, здесь ларьки показались, снова стало людно, началась центральная аллея. Возбуждение нарастает: что такого я сейчас увижу?
Кудрявая Элька сидит перед фонтаном, пристально глядит на меня, пока я подхожу. Откидывает с лица длинную смоляную прядь, выбившуюся из прически.
- Привет, Эля.
- Привет, - она поднимается. За несколько лет моя подруга заметно изменилась: жесткий взгляд, уверенные движения. Стала будто бы выше, чем была. Хотя куда уж расти через несколько лет после института... Повзрослела, значит.
- Все прошло как надо? - понизив голос, спрашивает Элька.
- Все, - машинально отвечаю я, не успев даже удивиться.
Элька, склонив голову, несколько секунд изучающе смотрит на меня и внезапно задает странный вопрос:
- Ты когда в последний раз меня видела?
- Давно... в позапрошлом году. Когда мы отмечали три года выпуска.
- Прекрасно! (Чему тут радоваться?) И не помнишь, как мы с тобой потом встречались, на какие темы разговаривали?
- Нет... Ты растолкуй, в чем суть?
- Пойдем, - она уводит меня снова вглубь парка, и я подчиняюсь, пускай и не понимаю ровным счетом ничего. Вдруг начинает казаться: я вот-вот уясню, что к чему, отыщу ниточку, за которую нужно потянуть, чтобы распутать происходящее... но сразу же это ощущение пропадает.
Под кронами каштанов, у заброшенного туалета, где тихо и полутемно, Элька сгребает в сторону листья и, подобрав сучок, чертит на размокшей от дождя земле крест. Две пересекшиеся линии. Потом - бросив на меня взгляд - ногой, тяжелой подошвой ботинка стирает рисунок, вминаются в землю бороздки...
И тут словно что-то вспыхивает у меня в голове. Условный знак!
И приходят воспоминания. Все складывается, как мозаика. Эльвира. Ее друзья-нелегалы. То, о чем нельзя знать служителям официальной церкви, и их системному Высшему Разуму, и его программам-ангелам. Наши разговоры. Нелегальный офис с рабочей вирт-станцией новейшего образца.
Поэтому предательством было бы - идти в церковный виртуал с моими обычными воспоминаниями. Поэтому внедрили мне программу, заблокировавшую участок сознания. И оттого же, а еще ради дружбы и из сочувствия, эту штуковину мне продали с огромной скидкой, почти задаром. А теперь - знак, уничтожающий программу.
Голова проясняется, и уходит хаос, становится легко.
Эля косит на меня выпуклым глазом, черная радужка сливается со зрачком.
- Ты как?
- Нормально. Но, Элька...
- Что?
- Я боюсь. Этот, Ангел Смит... не узнал ли он про вас?
- Разве был сбой? Отчего думаешь, что выведал?
- Нет, я ничего не помнила... Только... Эля! Мне было иногда страшно, так страшно!
- И ничего больше?
- Нет. Точно нет.
- Тогда действительно нормально. Мы не раз отправляли людей с подобной программой в вирт, и все сходило с рук. Даже больше скажу, - она подмигивает, - я и сама однажды туда заявилась. Ух, ненавижу!
Я вдруг ловлю себя на мысли, что внимательно ее разглядываю. Ну, прямо-таки девчонка - ребячество, как в институте, когда она на лекциях передразнивала преподавателей и, хихикая, забрасывала записочками всю группу. С трудом верится, что Эльке двадцать семь. И еще труднее - что эта Мисс Непосредственность может быть сдержанной, решительной и хладнокровной и всегда, каждую минуту знать: она действует, - и знать, зачем.
- Кто не противостоит, - сказала она однажды, - тот не человек.
А я как же?
Делать порно и стрелялки. Для состоятельных, вроде тех дамочек в мехах. Только богатые сейчас могут оплатить нелегальный вирт. Естественно, большие суммы люди согласны выкладывать лишь за острые ощущения. А как же иначе? Не осталось других жанров.
Ну что, Александра? Нравится тебе такой вариант?..
- ...Не молчи, Алька. Я уже в который раз задаю тебе этот вопрос.
Голос Эльвиры пробуждает меня от полудремы-размышления.
Оказалось, мы сидим на скамейке. Начинает темнеть, людей вокруг почти нет.
- Что ты сказала?
- Я говорю, - не обижаясь, спокойно поясняет Элька, - что тебе остается одно из двух: или к нам, или к ним, к церковным. Нет, из трех - еще идти дворником работать. Сколько ты уже времени живешь на старые сбережения?
Вот то-то: правду в глаза. Вернее, в лоб.
- Да, мне теперь нужны будут деньги. ОЧЕНЬ нужны.
- Тогда решено?
- Почти.
- 'Почти'... - передразнивает она. - Ну, приходи завтра по адресу, я тебе объясню что надо. Надеюсь, не раздумаешь. И заодно - сначала - проверю твою память, все ли действительно прошло гладко.
Мы встаем.
- Извини, Элька... Я сейчас хочу прогуляться одна.
Она недоуменно вздергивает лохматую бровь, но ни о чем не спрашивает. Чувствует, когда надо помолчать.
- Тогда пока.
Я медленно иду по аллее. Протягиваю руку, и желтый лист ложится на ладонь, одинокий, как я. Таких листьев здесь много, но почему-то мне кажется, что этот - особенный. Господи, ну и чушь лезет в голову!
Итак, я решила. Денег теперь будет много; их хватит, чтобы помочь родителям. Ну, а я? Что мне даст эта работа - не в плане денег, а в ином, более важном плане?
Цель жизни - в противостоянии?
Полусмысл, полумеры. Все лучше, чем ничего. 'Лучше, чем совсем не быть...'
Но ведь это же - работа. Моя любимая работа...
...Небольшая комната загромождена аппаратурой, всюду - экраны, экраны. Мы в наушниках и сенсорных перчатках, изредка бросаем друг другу короткие фразы:
- Вот так?
- Нет. Левее клади.
И опять молчание.
* * *
В октябре 2076 года Александру Самойлову арестовали вместе с другими нелегалами ее группировки и приговорили к десяти годам заключения. В тюрьме она отказалась принять вирт-сакрал и, таким образом, не могла рассчитывать на апелляцию... Говорят, скоро для преступников будет применяться виртуальный ад. Впрочем, это, вернее всего, не более чем слухи.
Нет, не хочу. Мрачновато получается. А насчет ада - вообще мазохизм какой-то...
В октябре 2076 года парламент проголосовал за отмену закона, запрещающего альтернативный виртуал. Год спустя Александра Самойлова прославилась как лучший в России экшен-программер.
Да, или еще круче - секс-программер. Ну, и на кой мне это нужно?..
В октябре 2076 года Александра Самойлова повторно приняла исповедь и окончательно обратилась в вирт-религию.
Ну, а это тем более ерунда.
В октябре 2076 года Александра Самойлова, после долгих терзаний, нашла работу себе по душе, отыскала смысл жизни и обрела себя.
Слишком книжно оно получается. Столько вариантов уже сочинила - и всё стереотипы. Наверняка будет не так.
Иду по аллее, думаю. И листья, подхваченные ветром, шуршат и несутся вперегонки.
Я не знаю, чего требовать от судьбы. Не знаю, каким сложится мое будущее. Но, что бы ни произошло и как бы ни повернулось, я хочу одного - через пять, через десять или пятнадцать лет пусть будет все по-другому, хоть немного иначе, чем сейчас.