Ночью в доме становилось очень тихо. Но живая, наполненная шелестом и шепотом, поскрипываниями и едва слышным писком тишина прорывалась сквозь сладкую полудрему различными звуками. Шорканьем ног еще не легшего спать деда, когда тот выходил покурить во двор. Отчетливым тиканьем часов. Шумящих на ветру листвой деревьев или скребущихся о ставень за окном веток шиповника.
Тени мельтешащие на потолке рисуют сложные узоры какого-то странного, малознакомого мира. Лежи да представляй. И вот возникает старый замок, а некое существо, которому не придумано названия, скользит по трещинам в его камнях.
Засопела, завозилась за стенкой бабушка, видно опять мучат какие-то недобрые сны. Снова тишина.
Иногда хотелось поймать волнующее состояние, между сном и явью, когда выдуманное становится ощутимым, почти живым. Тогда Вероника сворачивалась калачиком под одеялом и грезила. Вздрагивала от жужжания неоткуда возникшей мухи или особо сильного удара ветки по стеклу. Испытанное в те мгновения можно было сравнивать лишь с волшебством, тем, что описывается в сказках. Не существует вроде как в реальности, но происходит словно наяву. Да, она мечтательница. А что? Ей десять лет. Удобно, что ни говори, когда можно быть то маленькой, то взрослой. На другой день с упоением рассказывать подружкам про все, что померещилось-явилось, всякие чудеса.
Обычно она засыпала легко, но сегодня долго лежала без сна. Мучили раздражение и обида. Еще днем поругались с подружкой Таней, а теперь ссора все не шла из головы. Уютное гнездышко постели превратилось в неудобное, махровая простынь мешала, стало душно, пружины в кровати противно скрипели. Девчонки с утра собирались пойти на речку. Но после сегодняшнего стоило серьезно задуматься, а позовут ли ее? Заводилой в компании считалась Танька, и при ней умничать не стоило. Надо было, как и всегда держать рот на замке, пусть обидно, зато с ними. До конца каникул целый месяц, перспектива провести его в гордом одиночестве пугала. Но и мириться с заносчивой и жестокой подружкой унизительное занятие. Вероника вертелась под покрывалом и молча страдала.
Громко, пощелкивая чем-то внутри механизма, тикали часы. Хотелось плакать, поэтому она крепко зажмурилась и представила красивую историю. В ней сказочная принцесса Ника жила в замке из розового хрусталя, и остальные девочки слушали ее, поооткрывав рты, а Таньку - злую ведьму, выгнали из города. Слезы от такой радужной картины пропали, но злые думки не уходили, и настроение оставалось испорченным.
Для деревенских Галь и Наташ даже имя легко превращало в белую ворону. Что об остальном? Здесь она городская фифа, 'уколоть' которую считалось хорошим тоном. Чтобы и не подумала задаваться. На беду свою Вероника действительно по характеру была тихоней. Но играть-то больше не с кем, детей в деревне немного. Вот молча и терпела издевательства, не хотела оставаться одна. Те, кто смог бы понять сейчас далеко - и друзья из клуба и мама. В городе. Это там дважды в неделю можно превращаться из одинокой и замкнутой Вероники в общительную и веселую Нику.
А сейчас к кому обратиться, у кого попросить совета? Бабушка кормила, одевала. Любила? Да, конечно, но вот понимала вряд ли. Посекретничать с ней не получится. Дедушка...может, не умел найти подход, побаивался оплошать, потому и держал на расстоянии?
'Свои проблемы нужно и решать самой' - подумала она. Раз мама так говорит, значит, правильные слова. Нужно просто догадаться как.
Вероника посмотрела на потолок. Перед глазами поплыли серые тени, мир начал сужаться в точку. Опять. Последнее время такое случалось все реже, но когда происходило...
Она вцепилась в простынь и попыталась расслабиться, медленно дыша. Уговаривала себя не бояться. Из света во тьму и обратно...
***
Утром сидела за столом и угрюмо смотрела в оранжевые глаза яичницы. Обычный завтрак. Два яйца, хлеб с маслом. Стакан молока - запить и свободна. Можно выглядеть покладистой и послушной, особенно когда капризничать не приучена. Правда, заставить себя есть гораздо труднее, чем это кажется. Ковыряясь в тарелке, Вероника уже мысленно бежала к дому Таньки. Туда где, несомненно, шли активные сборы на речку.
- Ну, чего размазываешь по тарелке? - недовольно сказала бабушка, - хватит уже. Ешь нормально.
- Я не хочу.
- Что еще за фокусы? Не хочет она. Ешь, давай, не то матери позвоню, да расскажу про твое плохое поведение.
Угроза не пугала. Но расстраивать маму не хотелось. Впихнув часть яичницы в рот, девочка сидела и с грустью смотрела на остатки.
- Горе луковое, ну чего смотришь так? Ладно, не хочешь, не надо. Послушай-ка, Вероника, я все спросить хотела, а почему очки перестала носить? Тебе мама линзы купила, что ли?
Бабушка ничего в предмете разговора не понимала, но слово 'линзы' знала. Реклама из телевизора играла роль просветителя в деревне.
- Нет. Зрение стало лучше. Я хожу на занятия.
Бабушка недоверчиво покачала головой:
- Все Ира придумывает разные глупости. Говорила я, что перерастешь.
'Такое нельзя перерасти', - мелькнула неожиданно взрослая мысль.
- Ага, наверное. Я пойду?
- Иди, - бабушка махнула в ее сторону полотенцем и продолжила вытирать чашки, - к обеду вернешься?
- Я с девчатами на речку пойду. Если успею.
- Поосторожнее там смотри, и в лес не вздумай ходить, заблудишься еще.
- Хо-ро-шо! - На бегу выкрикнула Вероника. Вышла во двор. Погладила по широкой спине дворнягу Кисю. Торопливо открыла калитку, грохнув железным засовом, и вышла на улицу. Утренняя прохлада еще не успела смениться жарой душного дня. От старого, треснувшего по краям асфальта, пока не тянуло жаром. Листья на деревьях не жухли, раздавленные завесой горячего воздуха, а сверкали точно глянцевые темно-зеленые кружева.
Таньки дома не оказалось. Ее мать - худая, нервная женщина с блеклыми глазами пожала плечами.
- Не знаю, на речку вроде пошли. Втроем. С полчаса как. А тебя не позвали?
Затянувшись, она выкинула окурок сигареты в бак с мусором. Врать не хотелось, но говорить правду Веронике было стыдно.
'Интересно как, если они ушли давным-давно?' - Подумала так, и стало обидно. Следом, словно пена, нахлынули раздражение и злость. Посмотрев по сторонам, словно подружки могли спрятаться в ближайшей подворотне, Ника расстроено побрела в сторону дома. Но внезапно передумала. Сжала упрямо кулачки и решительно направилась к старой дороге. Оттуда, если держаться края леса, Танька говорила часа пол до речки идти.
Сложность затеи дошла не сразу. Далеко, местность незнакомая. Потому приходилось осторожничать, не спешить. Получалось плохо, она спотыкалась, нервничала. В таких условиях видеть сложно, зрение сбивалось постоянно. Да еще и непонятно, как разговаривать с недавними подружками? Сплошное расстройство.
Услышав впереди мычание и рев, Вероника поспешно шагнула к кустам. Отступила с дороги в лес и стояла, стараясь не шевелиться. Коров она боялась ужасно. Огромные животные внушали дурацкий страх, заставляющий цепенеть. За что 'подружки', ухаживающие за домашней скотиной чуть ли не с пеленок, любили ее еще меньше. Зло подшучивали. Однажды закрыли в коровнике с Милкой. Незлобивой, спокойной. Но чего натерпелась тогда, под взглядом больших грустных глаз... Чувство обиды потом долго преследовало зареванную до красных пятен и икоты девочку.
Теперь слыша приближение стада, Вероника с каким-то отчаяньем пожалела, что уперлась, пошла-таки на речку. Но коровы пронеслись мимо, не останавливаясь. Лишь обдали теплым, вонючим воздухом, и поприветствовали дружным мычанием.
Пастух - молодой парень, подмигнув, спросил:
- Чего одна бродишь подле леса?
- Не одна, там подружки ждут.
Он пожал плечами, покачал неодобрительно головой и погнал животных дальше.
Вероника немного подождала, вздохнула грустно и побрела вперед, испытывая все большую неуверенность. Правильно ли поступает? Стоит оно того?
Шум стремительно текущей воды нарастал издалека, а уж при натренированном слухе спутать его с чем-то иным было невозможно. Взбодрившись, она прибавила шагу и вскоре вышла на берег речки. Он круто шел под уклон и срывался рваными пластами суглинка в некоторых местах. Широкая полоска земли, вытоптанная коровами, вела к небольшой заводи. Киринка мутная, быстрая, холодная после дождей в горах к купанию не располагала. В заводи же взвесь оседала, позволяя разглядывать живущих на мелководье мальков и головастиков. Купаться ходили ниже по течению, где река разливалась и текла спокойно. Там вода успевала прогреться, становилась, словно парное молоко. Хотя характерный рыбный запах идущий от реки заставлял Нику брезгливо морщиться, от купания в жаркую погоду мало кто отказывался.
Редкое, сладкое удовольствие беззаботного детства. Поплескаться, почувствовать, как крошечные рыбки пощипывают ноги. Щурясь смотреть на солнце, плывущие по небу пушистые, словно сахарная вата, облачка. Через живот будут лениво перекатываться волны, а из-за камня внимательно наблюдать пугливая пучеглазая лягушка.
Туда, где она стояла сейчас, приводили на водопой коров. Чуть подальше зеленела небольшая полянка, где любили играть дети. Ника пошла вперед, испытывая нарастающую робость. Среди высокой травы сидели Алена, Нина и Танька. Увлеченные разговором, они хихикали, плели венки и заметили незваную гостью не сразу. Когда девочка подошла ближе, Танька прикрыла глаза сложенной козырьком ладошкой и хмуро поинтересовалась:
- И чего тут надо?
- Я хотела с вами.
- А мы не хотим. Ты дура. Катись отсюдова.
- Сама ты дура, - тихо ответила Вероника, чувствуя как вновь закипает обида. Бывшая подруга отшвырнула венок и вскочила. Зло прищурила глаза, начала наступать на нее и, подойдя, толкнула:
- Что, непонятливая? Сказали, не хотим с тобой играть.
- А почему ты за всех решаешь? - внезапно вырвалось у Ники. Глупая надежда, что остальные не поддержат Таньку, зародилась, чтобы сразу умереть.
- Не будем мы с тобой водиться, - лениво сообщила Алена, - иди, откуда пришла. У нас свои разговоры, а ты лишняя.
Танька резко толкнула в плечо и отступила назад. Вероника растерянно посмотрела на нее, понимая, что вот-вот расплачется. И вдруг ее словно пронзила смесь чувств - беспомощности, злости, ярости. Не зная, зачем это делает, она набросилась на главную мучительницу, вцепилась в волосы. Девчонки завизжали, вскочили. Не пытаясь, впрочем, вмешаться в драку. С силой дергая за косы бывшую подружку, неловко пиная ногой, Вероника выплескивала накопившиеся боль и горечь разочарования. Наконец, та, извернувшись, освободилась и теперь стояла напротив. Впервые почувствовав открытое неповиновение на себе, покрасневшая, разъяренная Танька тихо подвывала, осторожно трогая расцарапанные щеки. В руках у Ники остался клок ее волос. Отдышавшись, деревенская заводила кинулась к беззащитной, как она полагала, рохле, несколькими ударами по голеням сбила на землю и пнула в живот. Затем присела рядом на корточки и прошептала:
- Ты тупая уродка, мы не хотим с тобой больше знаться. А нажалуешься, хуже будет. Убирайся отсюдова!
Вероника с трудом поднялась. Трясло от обиды и унижения. Поднявшись на ноги, толком не соображая куда, побрела вперед. Перед глазами стояла плотная пелена непролитых слез, а в горле, мешая дышать, ком.
'Ну и плевать! Плевать! Плевать!' - Тихонько всхлипывая, ни о чем не думая, не глядя по сторонам...
Лес обнял, наполнил легкие влажной прохладой, с привкусом прелых листьев и запахом грибницы. Потрепал легким ветерком волосы на макушке, пощекотал шею, смахнул слезинки со щек. Она все ускоряла шаг, и уже не могла удерживать рвущиеся из груди рыдания.
- Сука! - закричала запрещенное, плохое слово как можно громче и побежала между деревьев. Ей слышались разъяренные крики за спиной и звуки с хрустом ломаемых под ногами веток. Ника спотыкалась, подвывала от боли, но не остановилась, пока не решила, что девчонки отстали. Тогда села на корточки, продолжая всхлипывать, закрыла руками лицо и зарыдала в голос.
Минут через десять, выплакавшись, молча поднялась и побрела обратно. Зеленая стена леса так и стояла перед ней. Темная влажная завеса - смешение веток, стволов, мха и низкой поросли. На лицо липла паутина, роились мелкие мошки, зудели под ухом комары. Стало страшно. Добрый лес, так ласково принявший в свои объятия поначалу, вдруг оказался неприветливым, полным коварства и сюрпризов. Было на удивление тихо. Только шелест листвы, нещадно треплемой ветром.
Нужно все время идти, аккуратно переступать через упавшие стволы, обходить колючие кусты и чавкающие под ногами мшистые кочки. Через какое-то время Вероника поняла, что просвета между деревьями не видно, хотя он давно уже должен был появиться. Она остановилась. Достала из кармана джинсовых шорт платок и как следует высморкалась. Вытерла грязными ладошками заплаканное лицо, глубоко вздохнула: 'Я не могла заблудиться. Я не заходила глубоко в лес. Просто испугалась и поэтому иду не в ту сторону', - собственный голос показался незнакомым. Девочка села на корточки, прижав руки к груди, и попыталась вспомнить хоть что-нибудь, что следует делать в таких случаях. В голову ничего не лезло. Сердце ухало в груди, дышать тяжело, воздух входил в легкие судорожными всхлипывающими рывками. 'Не паниковать. Не паниковать', - бормотала Вероника, но ужас и беспомощность делали слова бесполезными. Глаза снова наполнились слезами. Всхлипывая, девочка встала и упрямо побрела наугад.
Сколько так пришлось ходить среди огромных стволов вековечных великанов? Как часто мерещились впереди просветы, которые раз за разом оказывались обманками? Усталость накатывала тяжелыми волнами, колени подгибались. Она спотыкалась, тихонько хныкала, растирала по щекам грязь и все куда-то шла.
Внезапно лес зашумел, наполнился звуками. Закричала пронзительно, истерично какая-то птица, натужно заскрипели-застонали деревья, терзаемые сильным ветром. Что-то падало, с хрустом ломая старые ветки, ухало, подпрыгивало на толстом, пружинящем слое из листьев и мха. Страх стал острым, невыносимым. Захлестнул как водоворот, сметая доводы разума. Вероника закричала. Побежала, перепрыгивая через коряги, спотыкаясь и подворачивая ноги. Свет перед глазами привычно сжался в точку, а затем погас. Она с разбегу врезалась в дерево и молча рухнула на землю.
Несколько минут исчезли в пустоте. Потом затошнило, несильно. Сильно заболела голова, заныли колени, ладони. Зато слезы не появлялись. Не верилось как-то, что можно выплакать все, но оказалось так бывает. Оставалось лежать, не шевелясь, прислушиваться к вою ветра над головой и кусать губы. Ощущение непреходящего ужаса просто парализовало. Хотелось вскочить и бежать все равно куда, но заставить себя пошевелиться не получалось. Одна... в лесу... слепая...
Когда десять лет назад в роддоме ?2 родилась девочка, ей долго не могли придумать имя. Ира увлекалась разными психологическими практиками, любила все необычное. Так и не устроив личную жизнь, добилась значительных успехов в карьере. Прагматичная девушка, имеющая парочку милых странностей. Жила себе и жила - обычная гражданка, с твердыми принципами и упорным характером. Как и большинство других вынужденная стать такой. Родить ребенка она тоже решила для себя. Проштудировав раз десять от корки до корки словарь имен, привезенный подругой в роддом, Ира, наконец, остановилась на 'Веронике - несущей победу'. Даже не догадываясь при этом, что для малышки значение имени приобретет особый смысл. Дочке не исполнилось и года, когда врачи обнаружили заболевание глаз, не поддающееся лечению. Диагноз писался сложно, и сводился к простому - расслоение сетчатки. Девочка обречена терять зрение и, в конце концов, ослепнуть. Вердикт прозвучал бесстрастно и сухо. Ирина проревела две ночи подряд, но сдаваться не привыкла. Поэтому на третью ночь приняла решение. Она не могла позволить себе наблюдать, как дочь превращается в инвалида. Больницы, врачи - стали привычной частью жизни, но их нигде не смогли обнадежить. Ни друзей, ни особых условий жизнь предлагать не спешила. Вероника ослепла.
Какое-то время она проучилась в специнтернате, из которого мама забирала ее на выходные. Но вдали от родных становилось плохо, общение наладить не получалось, слишком уж замкнутой и тихой была девочка. Ирина отказалась от интерната и попыталась сделать еще хоть что-нибудь.
'Клуб для одаренных' на самом деле являлся организацией для детей со всяческими отклонениями - глухотой, слепотой, отставанием в развитии. Но все было не так просто, как казалось со стороны. Здесь практиковали экспериментальные технологии, обучали детей компенсировать физические недостатки за счет других чувств и органов. Ира не слишком верила в результат, но клуб пользовался серьезным авторитетом, финансировался из частных пожертвований и существовал достаточно давно. Дети выглядели счастливыми, а большего дочери она пока предложить и не могла. Так Вероника начала ходить в спецшколу и регулярно посещать клуб. А через полгода случилось чудо. Девочка начала видеть. Но не глазами. Как именно, Ира так и не поняла. Преподаватель долго рассказывал о компенсорике, что человек - уникальное существо и что-то о редкой одаренности ее малышки. Но как трудно поверить - что чудеса бывают на земле. Дочь видела все лучше, и вскоре у нее остались лишь редкие приступы слепоты. Если сильно нервничала или пугалась, зрение ненадолго пропадало. Иногда такие приступы случались и без особых причин.
Секрет они хранили в строгой тайне. Он объединял мать и дочь в союз очень близких людей, безоговорочно доверяющих друг другу. Может потому, Нике и не нужны были близкие друзья. Мама заменяла всех. Было ли это хорошо, вопрос другой. Лишь раз с того времени Ира сделала обследование дочери, чтобы получить привычное - необратимая слепота. Но Вероника видела...
Постепенно дурнота прошла, голову отпустило. Коленки ныли по-прежнему. Страх уступил место отчаянью, а потом усталому безразличию. Руки противно дрожали, а еще очень хотелось пить.
- Ты долго лежать здесь будешь, малявка? - раздался голос над головой. Вероника вздрогнула. Вновь стало страшно до одури, до тошноты. Не мог никто из людей подойти бесшумно. Она услышала бы. Тяжелый недовольный вздох скрытого темнотой незнакомца заставил сжаться в испуганный комочек. Никогда в своей короткой жизни ей не доводилось чувствовать такой беспомощности и уязвимости перед кем-либо. Вероника села, медленно и аккуратно ощупывая пространство вокруг, восстанавливая 'внутреннее зрение слепца', как она его называла. К коленям прикасаться больно, похоже, свезены, ладони неприятно жгло.
- Ну, чего расселась-то, милая? Домой хочешь? Чего вся в соплях сидишь, зареванна, кто обидел? Боишься меня?
- Немножко.
- А ты не бойся, не обижу. Это дурочки деревенские злые, а я добрый. Хочешь ягодок сладких, вкусных?
- Мне домой надо, заблудилась я.
- В трех соснах заплутала? Маленько побродишь, да домой воротишься. Я хозяин, покажу тропку заветную. Куда спешить, далеко еще до вечера. Вставай, покажу красоту зеленую, да ягоду красную. Землянику ела когда?
- Ела.
- Поляна тут неподалеку, там видимо-невидимо ягодок. А завывания здесь ни к чему мне. Не любит слезы человеческие старый дед. Только утихомирились девки дурные, мавки некрещеные. Ух, наплясались, набегались, тьфу, - смачно плюнув - Вероника услышала звук, незримый собеседник продолжил, - пищали, да носились тутошки. На деревьях качались, в озере плескались, надоели, хуже редьки горькой. Хорошо кончилось время гуляний ихних, тепереча долго не явятся. Утомили. Ты подымайся с земли, девонька, пошли за мной.
- Вы лесник? - пробормотала Вероника. В голову лезли страшилки про злых дядек, с которыми никогда и никуда нельзя ходить.
- Лесничий, а то. Да, не трусись словно осинка. Не трону, дурочку. Чую, обидели. Как утешишься, отведу на окраину леса.
Она услышала, как дед ворочается словно махина. Как медведь - таким и представлялся огромным, неуклюжим. С опаской, доверяясь слуху, пошла следом, боясь в любой момент выдать неловким движением незрячесть. К ее удивлению даже ни разу не споткнулась. Сердце стучало быстро-быстро, а в голове тысячами мошек мысли: 'Выйти из леса хочется скорее, но можно ли доверять неизвестно кому? Он скажет - иди - пойду? Или не пойду? Страшно, мамочка, ой страшно. Самой дорогу не найти, ясно же заблудилась'.
Надежда то появлялась, то исчезала, и снова наваливался страх. Путал мысли, заставлял дрожать руки, губы. Темнота мешала. Первый раз Вероника боялась беспомощности. Случись что, и сбежать не получится, слишком зависимой от милости деда себя ощущала.
- Не успокоишься никак, милая? - поинтересовался лесник. Она почувствовала, как он возвращается к ней. Пахнуло терпкой зеленью, вроде упала в охапку свежескошенной травы. Затем, прикосновение шершавых, заскорузлых ладоней к лицу:
- Скажу от хворобы слово, да ничего и не останется от царапок, - произнес лесничий. А от ладоней побежало живое тепло по щекам, защекотало, ласково поглаживая. Как если бы солнечные лучи коснулись кожи. Запахло грозой: мокрыми ветками, сырой землей, прибитой пылью, свежим воздухом, ароматом распустившихся цветов...
- Хорошо, - прошептала Ника.
- Нечего бояться. Не обижу. Пойдем, милая, ягодки вишь уже и глядят на тебя.
Она глубоко вздохнула еще раз, успокаиваясь. Страх размывался, терялся, исчезал. И вдруг чернота перед глазами начала пропадать.
Медленно светлеет вокруг, выныривают из блеклого тумана стволы деревьев, фигурка маленького, сухенького старичка в красной рубахе. Вероника моргнула несколько раз. Странное ощущение не покидало ее. Словно накладывались две картинки - одна на другую. На первой - полянка с алыми каплями ягод, залитая солнечным светом, круглая как блюдце. На пне сидит лесник, и в ладонях его горкой возвышается земляника. Но из-под той прорезывались края второй, пузырились, размывали глянец. Черной стеной сосны, дубы да грабы, низкий забор орешника, поваленные сгнившие коряги, вперемешку с порослью - мох. Кое-где выныривали кустики с редкими каплями ягод, а вот солнце почти не проникало сквозь густую темную зелень. Образ лесничего плыл, будто двоилось в глазах. Из-под красной рубахи лезли мохнатые ноги, вытягивались руки, превращаясь в ветки деревьев, лицо сплющивалась, превращаясь в морду. Массивное, огромное, опасное страшилище - но не по отношению к ней, а вообще. Чужое, иначе не сказать. Вероника не закричала, не попыталась бежать. Некуда, да и не боялась уже. Вычерпали руки лесного деда весь страх.
- Чего глядишь, глазками лупаешь? Ягоды сладкие, бери.
Она подошла ближе. Если не всматриваться, ничего необычного в спутнике не было. Так, старик, да старик. Если не всматриваться.
Девочка протянула сложенные горкой ладошки, и дед высыпал ягоды.
- Сладко, - пробормотала, давясь земляникой. Она и не распробовала толком на вкус, сильно отвлекали ноги лесничего. Из штанин показались копыта, потом втянулись, через мгновение превратились опять в толстые икры человеческих ног. Потом одна ступня расплющилась, корневищем вгрызлась в землю. Вероника отвела взгляд на минутку. Повернувшись, убедилась, что обе ноги снова выглядят нормально.
- Отведите меня домой, - пробормотала она. От сменяющихся образов немного мутило.
- Поспешка, - усмехнулся старик, - а любишь ли лес?
- Люблю. Красиво тут, только немножко страшно.
- Его обижать нельзя. Он не терпит глупости, жадности. А то ходют, гадят...тьфу.
Переминаясь с ноги на ногу, Ника пыталась понять, во что такое попала. В сказках, которые мама читала, в лесу жили странные и волшебные существа - лешие, русалки, да только то, что перед глазами творилась, любую историю перешибало на раз. Никто в подобное не поверит. Ни за что и никогда.
- Меня хватятся, переживать будут. Болеть бабушка начнет.
- Уважаешь родителей? Правильно. Ты на пенек-то сядь, милая, ягод еще покушай. Расскажи деду, чего в миру делается? - все любопытничал лесничий.
- Деревня стоит, - растерявшись, она пыталась припомнить что-нибудь интересное, - река после дождей бурная.
- Это лихорадит ее опосля девок. Небось, вусмерть надоели хозяину, вот и беснуется теперь, гоняет, - хохотнул старик, - а избы все стоят?
- Нет. Сгорел дом Марьи Федотовны, умерла она в прошлом году. Дом стоял закрытый. Гроза сухая весной была, в него молнией ударило. Дождь не пошел, только пометало спицами и все. Начался пожар, пока собрались тушить, почти прогорел.
- Да знаю, что сухая. Летом тоже, он жарынь какая. Много деревьев посохло. А ну, погодь, девонька. Посиди. Зовут меня.
Старик легко поднялся с пенька. Не закряхтел, не заохал, как родной дедушка, несмотря на то, что внешне казался дряхлым. Подмигнул, да и пошел напрямую. Деревья сначала поспешно расступились, а затем торопливо смыкались за спиной. Ровнехонько становились, шурша еле слышно резной листвой. Словно и померещилось. Но она то знала, что видела.
Вероника села на корягу. Поджала ноги, обняла колени, перемазанными ягодным соком руками. Тихонько раскачиваясь, наблюдала. Мимо медленно текла странная жизнь, неуловимые штришки изменений в незнакомом мире. Наверное, взрослые решат, что она сошла с ума от страха, вот и намерещилось ерунды. Нет. Лучше никому ничего не рассказывать. Если суждено выбраться из леса, молчать. Ведь не могут же деревья шагать с места на место? Не может у старого деда быть рогов как у козы, или мохнатых ног? Не могут мелкие лохматые зверушки, похожие на уродливых человечков со звериными головами бегать сейчас перед ней, собирая ягоды. Ника сидела, все смотрела на копошащихся зверушек, и незаметно для себя задремала. Проснулась от ехидного голоса лесничего:
- Просыпайся, голубушка. Твои откуп посулили. Пора и честь знать.
Зевнув, она потерла глаза. Поляна как поляна. Уродцы исчезли, ягод убавилось. Все что видела, по-прежнему двоилось, словно в калейдоскопе с цветными стекляшками. Дед смотрел, пряча улыбку в густой бороде:
- Ты голуба помни, с лесом нужно осторожнее. Хочешь, чтобы принял, чти правила, слушайся дедов, которые знают. Абы что не твори, не люблю того, и никто из лесных не любит. Уважать нас надобно. Тепереча прямо до лысой елки топай и стой там, пастушок выведет.
Вероника встала с пенька, и тот недовольно шевельнулся, словно не хотел расставаться с живым теплом. Девочка доверчиво поглядела на лесника:
- Спасибо, дедушка. Пойду?
- Иди.
Показалось, что среди деревьев она даже различает знакомые приметы - обломанное у верхушки дерево, заросли лещины, толстую невысокую рябину. Сюда с бабушкой не так давно приходили за орехами. Там же торчит и старая ель. В этом году совсем засохла, иголки сплошь порыжели. К середине лета еще и частично осыпалась, за что местные прозвали лысой. Ника направилась туда. Ни на мгновение не упускала ель из виду, опасалась, что снова заблудится. Но когда под ладонями ощутила клейкую, шершавую поверхность ствола, ойкнула и села прямо на землю. Ноги не держали. Страшная сказка, казавшаяся былью, помутнела. Повернувшись, попыталась отыскать взглядом старика и увидела мелькавшую меж деревьев красную рубаху. Лесник неторопливо уходил в чащу. Она ощутила внезапную грусть необычного собеседника. Сидела на земле, уставшая, голодная, чумазая, но верила, что теперь то будет хорошо.
- Вероника! - услышала крик. Встрепыхнувшись, завертела головой во все стороны, - Вероника! - послышалось снова.
- Я здесь! - неожиданно звонко закричала в ответ. Вскоре, из-за зарослей лещины вышел пастух, тот самый парень, которого она видела у дороги с коровами.
- Заблудилась таки, глупая? - Спросил он, подходя ближе. Вероника поднялась с земли, испытывая и неловкость, и радость при виде спасителя. Он протянул руку и сжал ее ладошку. Девочка вздрогнула. Прикосновение человека заставило понять - все, абсолютно все, правда. Ничего не пригрезилось.
- Что за откуп? - Спросила она, - и почему?
- Пошли, выйдем сначала из леса, - улыбаясь, ответил пастух, - меня Стасом зовут.
Крепко держась за его руку, Вероника покинула своды леса. Сразу на головы обрушились потоки солнечного света. Жара. Пыль. Ясность. Обыденность.
- Имя у тебя красивое. Вероника. Знаешь, цветы такие есть.
- Покажешь?
- Покажу. Только одна в лес не ходи больше. Дед не тронул, потому что ребенок ты. А будь постарше, мог и поиграть: деревом придавить, водить по кругу с неделю. Очень он людей не любит. Откуп родственники ему дали - козу. Вырастешь, расскажут. Умна если, спрашивать не станешь.
Они вышли на дорогу и потихоньку двинулись в сторону деревни:
- Кто он?
- Леший, дед, лесной, лесничий... Почему только ты видела его, Вероника? Я вижу, мой на то секрет, договор лесной. А ты, девочка, почему?
Она пожала плечами.
- Не знаю. Правда, не знаю. Говоришь, молчать надо?
- Надо. Тебя три дня ищут. Потому лишнее не болтай, не поверят все равно. Знаю, сам заплутал, когда малой был. Лечили потом, бабки-то верили в деда, они больше знают. А родители хотели в психушку положить. Молчи лучше.
- Хорошо.
- Вон смотри, цветочки синие, махонькие - это и есть Вероника...
Поднялся ветер. Зашумело, зашелестело. Из леса покатилось волна звуков. Она испуганно вздрогнула.
- Дождь будет и только, - спокойно произнес пастух.