Ну и кто, скажите, из вояк в 80-90-е годы не мечтал попасть "в загранку". Семья лейтенанта медицинской службы Мишина не была исключением. Но, "при наличии отсутствия" хороших знакомых, вероятность исполнения такой мечты была равна нулю.
За три года службы на Западной Украине (из них год - Олег мотался по командировкам, а Люба вынашивала, рожала своего первенца, адаптировалась после родов под маминым крылышком), перспектива уехать "за кордон" ни разу им не засветила.
И вдруг Олегу предложили поехать в ЗГВ, Западную Группу Войск, то бишь - в Германию. Оба - и Люба, и Олег поначалу растерялись. Во-первых, это был уже 90-й год, год надвигающегося объединения Германии, а значит, и непременного выхода, а точнее - ускоренного изгона нашего контингента войск с их территории; во-вторых, противоречивость рассказов соседей о жизни в Германии.
Так получилось, что "в соседях" по этажу у Мишиных оказались две семьи, которые только что приехали из этой самой страны. Причем, у одних остались самые светлые воспоминания о пребывании там, другие же костерили на чем свет стоит "эту Германию" со всеми ее прелестями.
Самое интересное, что обе семьи были правы. Те, что "соседи справа", служили в Германии в крупном городе. Они имели возможность созерцать культурные ценности, жили очень даже цивилизованно, Лидка даже работала у немцев на фабрике. "Левые соседи" - несли службу в какой-то забытой богом деревушке, вдали от больших городов и дорог, где даже (о, ужас!) приходилось стоять с раннего утра в очереди за молоком и фруктами.
Впрочем, Мишины в растерянности пребывали недолго. Любаше давно уже надоело жить на Западной Украине, где то и дело слышались "невинные" призывы к национальному самоопределению типа: "Геть отсюда, москали!" и "убрать коммуняк-захватчиков", поэтому такой подвернувшейся удаче уехать и уехать не просто куда-нибудь, а в Германию, она обрадовалась. Пусть даже ненадолго. "Ну и что, - говорила она, - съездим как на экскурсию".
И они, закрыв глаза, рванули. Так получилось, что экскурсия эта затянулась на четыре года.
В мае Олег уехал на новое место службы, а Люба - домой, на Дальний Восток, где все лето ждала его вызова, переживала оттого, что нет от мужа никаких известий, а бабушки и дедушки тихонько радовались такому раскладу и вволю наслаждались общению с любимой внучкой.
В начале сентября наконец-то пришел вызов и "военная жена", сделав все необходимые документы, поехала в очередную неизвестность. Название пункта назначения - "Вюнсдорф" - мало того, что ничего ей не говорило, так еще и не запоминалось. Поэтому, в случае необходимости назвать город, куда она едет, ей вновь и вновь приходилось разворачивать телеграмму-вызов и читать чуть ли не по буквам это название. Впоследствии оказалось, что доехать до Вюнсдорфа - не главная проблема, там-то поезд как раз и останавливается. А место службы, как таковое - другой населенный пункт, тоже "дорф", но другой.
*_*_*_*_*
Как Люба штурмом брала кассы на Белорусском вокзале, как неслась вдоль поезда с сумками, поломанной коляской и Анькой подмышкой, как справлялась с навалившейся на дочурку диареей, как терпела в купе пьющих подполковников-замполитов, едущих с какой-то конференции - это дело десятое. А вот то, что этот другой "дорф" находится у черта на куличках, и добраться до него не так уж просто в случае, если никто не встретит - вот это наводило на серьезные раздумья. Язык-то, он ведь только до Киева довести может, а в Германии со своим русским и "английским со словарем" - на каком языке разговаривать? Да в Бресте еще обрадовали, что, мол, если телеграмму и пошлешь, вряд ли она успеет дойти до адресата за сутки, пока едешь.
Но телеграмму Люба все-таки послала, надеясь на вечный русский "авось". "Авось" не подвел. Телефонистки сработали четко и успели сообщить Олегу о приезде жены. В пять утра к приходу поезда Олег уже дежурил на вокзале.
Пока все шло хорошо. Но могло быть гораздо хуже. Часть, в которой служил Олег, готовилась к выходу на полигон и "санитарку" для встречи жены Олег просто-напросто украл из колонны под свою ответственность. Поэтому ехали они с вокзала "огородами-огородами", дабы ненароком не нарваться на вездесущие посты ВАИ.
Они ехали по узким немецким улочкам, мощеных булыжником. Аккуратные, словно кукольные, "бюргерские" домики вызывали дикий неописуемый восторг. После русских заборов из неотесанного горбыля, или в лучшем случае - из крашеного штакетника, невысокие металлические ограждения вокруг домов вызывали поначалу просто недоумение. Что это: верх безрассудства или уверенность в соседской порядочности? То же - относительно цветов в горшках прямо на крылечках домов, неогороженных кустах роз... Красиво, замечательно, но, видимо, не для нашего русского менталитета.
В военный городок въехали, когда на часах стрелки показывали семь утра. Городок спал. Тишина, серое небо и дома из такого же серого камня убавили эйфорию первых впечатлений. Казалось, что городок затаился, приготовив какую-то пакость, а из-за штор поглядывают на Любу ухмыляющиеся рожицы.
Квартира Любаше, впрочем, понравилась. Огромные, по советским меркам, комнаты, кухня - мечта, при желании - на ее квадратах спокойно разместился бы весь их нехитрый гардероб. Единственно, что смущало, так это то, с чем Люба по малости гарнизонного опыта еще не сталкивалась - газовая колонка, титан, в комнатах - кафельные печки, которые топятся углем.
Но оптимизм у Любы считался врожденной чертой, поэтому легкая растерянность сразу же заблудилась среди других впечатлений последних дней. Тем более, за окном стояли огромные сосны и роскошные березы, которые напоминали родной лес и, чуть-чуть постаравшись, можно было представить себя дома.
*_*_*_*_*
Так что, привез муж свою жену в какую-то деревню, хоть немецкую, но все-таки в деревню, занес ее вещи в квартиру, поцеловал на ходу ее саму и дочь, сказал, что вернется через два месяца, и умчался. Хотя, нет, он еще успел показать из окна, где находится детская площадка, в каком направлении идти к магазинам, в каком - в часть и добавил, что все остальное расскажут соседки.
Знакомство с соседками состоялось в этот же день. Хочешь - не хочешь, а с девицей Анной гулять надо.
Разобрав кое-как вещи, приготовив на скорую руку обед, Люба с дочкой пошли представляться детско-женскому составу. На колченогой лавочке возле огромной развесистой березы сидели несколько мамаш и, как в детском стихотворении: кто болтал, кто вязал, кто качал детей на качели.
На появление новенькой старожилы отреагировали удивительно спокойно, даже буднично. Едва познакомившись и ответив на пару-тройку вводных вопросов, Люба осталась предоставленной самой себе. Прерванный при ее появлении разговор, вновь продолжился, и ей поневоле пришлось играть роль только слушателя. Скучное занятие, когда не знаешь ни людей, о которых идет речь, ни событий, в которых они участвовали.
Для Любы началась новая гарнизонная жизнь со своими правилами и законами. По простоте душевной, такое спокойное "вливание" в новый коллектив Люба приняла за чистую монету. "Какие все добродушные, интеллигентные люди", - думала она, - "в душу особо не лезут, готовы помочь во всем, такое ощущение, что они все между собой друзья. Интересно, смогу ли я стать одной из них, найти с ними общий язык, будут ли у меня здесь подруги?"
Первой на более близкое знакомство вызвалась высокая рыжеволосая Таня. У "Рыжика" имелся умник, интеллигентного вида муж-начпрод и двое детей. Трехлетняя Катюшка бегала по площадке, ссорилась с другими детьми и пронзительно визжала, когда доставалось ей самой; маленький Пашка, двух месяцев от роду на тот момент, мирно посапывал в коляске - ловил ультрафиолет.
Таня с первых дней взяла над Любой шефство, водила по магазинам, рассказывала обо всех и обо всем, наслаждаясь своей ролью гида. Держалась она просто, но в то же время - с еле уловимым налетом превосходности. Немного позже Люба поняла, что такое чувство людям дает, в том числе и такая "малость", как московская прописка.
Второй "шефиней" стала невысокая полная Ленка. Она смешила всех своими противоречивыми суждениями, считалась глупенькой, но зато как аппетитно она преподносила рецептики любимых блюд! Делалось это с таким воодушевлением, что диагноз "захлебнулся собственной слюной" - грозил каждому. В воздухе от ее рассказов явственно ощущались запахи и "розового с чесночком и перчиком сала, и картошечки на шкварках, и маринованных пупырчатых огурчиков"... А как она расхваливала пироженки, тортики, запеканочки и булочки, м-м-м... Правда, сама при этом искренне удивлялась, почему юбки и платья на ней становятся все уже и уже.
- Наверное, после стирки садятся, какие же все-таки некачественные ткани... - С досадой объясняла она такой вот казус.
Разуверять ее ни у кого не хватало духу. Дочь ее, Полинка, ровесница Ани, получилась вся в маму и страшно любила порассуждать на любые темы. Мамина терминология плюс шепелявость, кривенькие ножки, вечно прикрытые длинными платьями и юбками - давали натуральный портрет маленькой старушенции.
*_*_*_*_*
С другими женщинами установились на долгое время обыкновенные "уличные" отношения: "здрасьте" и "до свидания". Трудности начали возникать тогда, когда встала стеной необходимость определить "где чей туфля", то есть кто кому - жена, кто кому - муж, и как при этом к ним относиться.
Будущие жены офицеров, запомните (совет Љ1): разница между гражданской жизнью и военной (особенно в закрытых гарнизонах) состоит, кроме всего прочего, еще и в том, что все друг от друга зависимы. От звания и должности мужа зависит отношение окружающих и к нему самому, и к его жене, и даже к его детям. И совершенно не важны при этом его собственные человеческие качества. Только положение на карьерной лестнице. Чем выше должность мужа, тем больше подобострастия и тем меньше искренности в глазах подчиненных.
Еще сложнее с "ограниченностью общения". Нет, самого общения можно иметь, сколько хочешь, а вот (совет Љ2) что говорить и кому говорить - тут "фильтровать базар" нужно двадцать четыре часа в сутки. То есть, постоянно. Иначе, слова, сказанные резко в адрес кого-то или не совпадающие с мнением большинства (тире - начальства) могут бумерангом обернуться против тебя самого. А "не принятое в обществе" поведение, ошибки на работе, неумение вовремя выкрутиться из неприятной ситуации - привести к получению "путевки в жизнь"... Поясняю - к возвращению домой, на родину, если ты за границей, и - в дальний округ, если служите на самой родине.
Когда Олег однажды объяснил это Любаше очень громко и очень "понятными" словами, ей стало просто плохо. Сквозь слезы она уточнила:
- Значит, говорить только о погоде?
- Ну почему? Еще о том, какой замечательный у тебя муж. Ты же слышишь, что другие говорят. Вот и ты о том же лепи.
- Понятно. Значит, только о погоде. - И добавила: - Что-то мне уже домой хочется.
В этот день, так сказать, из-за переоценки позиций, кои отразились на лице вспухшими веками, Люба не выходила на улицу. Очень кстати пошел дождь, тем самым появилась причина остаться дома и вдоволь погонять ностальгию по нормальным человеческим отношениям.
*_*_*_*_*
И все же, кроме новых рецептов и способов вязания, "жене доктора" из лавочных разговоров удалось кое-что узнать о некоторых более важных деталях окружающей жизни. Например, о том, что непосредственное начальство, комбат - не пил, то есть пил когда-то, но бросил и теперь на дух не переносит даже запаха спиртного от подчиненных. "Ес!" - Сказала Люба про себя, узнав про такой расклад. Пристрастию Олега к "зеленому змию" будет поставлен надежный заслон. Какая удача! И правда, живое ограничение - комбат, "дай бог ему долгих лет службы!", дал возможность целый год пожить семье без пьяных скандалов.
Высшее начальство наезжало редко, гоняло мало, поэтому его особо не боялись, но к приезду готовились серьезно, как положено. Начальник любил дисциплину. "...И не только", улыбаясь, добавляли молодые кумушки. И по тому, как они это говорили, становился ясен характер его увлечений.
Каждый раз "начальник", приезжая, кроме всего прочего, устраивал собрание жен - военнослужащих. Существовала ли необходимость в этом, нет ли, кто его знает. Главное, что сами женщины такие посиделки любили. Люба поняла это перед очередным сборищем, как только увидела, в каких нарядах и при каком макияже жены-бабочки полетели "на огонек" в Дом Офицеров, а попросту - в клуб.
Впрочем, она нашла чисто психологическое оправдание для такой демонстрации себя самих: жизнь в городке скучна и однообразна до такой степени, что любое деловое собрание можно приравнять к походу в театр.
Но сплетни о похождениях "начальника", пусть в основной своей массе - придуманные, а также первая мимолетная встреча с ним Любы, все-таки связали в сознании оживление в женских рядах при его появлении в зале с собственными выводами о "падишахском" начале.
Их встреча произошла поздней осенью около командирского домика. Люба шла на детскую площадку забирать Аню на обед, а из коттеджа в этот момент вышли с женами комбат и "товарищ полковник". Одетый, правда, по гражданке, но ведь ни для кого не составляло тайны, кто именно гостит у комбата.
Молодая мама на ходу с легким любопытством оглядела невысокую плотную фигуру полковника, успела заметить подтянутость, выправку, аккуратность в одежде и проседь на висках. Подошедшая черная "Волга" не дала ей пройти по узкой дороге, поэтому пришлось обходить монументальную группу с тыла. Нежелание столкнуться лоб в лоб с начальством усиливалось тем, что Любаша трезво оценивала свою внешность на данный момент (без капли макияжа и спортивная форма одежды), а рекламировать "серость" не входило в ее планы. Она попыталась пройти незамеченной за спинами великой четверки, однако "гражданин начальник" заметил этот маневр и произвел свой встречный: по-шутовски прогнувшись, внимательно поглядел из-за жены на новенькую. Люба держала "нахальный" взгляд столько, насколько считалось приличным по ее понятиям и, поздоровавшись, прошла мимо. И вроде ничего не случилось, никто ее не оскорбил, не обидел, но осталось в душе еле уловимое чувство досады. Конечно, подвыпивший "королек" в своем королевстве волен делать все, что хочет...
Вернемся, впрочем, к теме "женского" собрания. Того, которое явилось первым для нашей "лейтенантши". После получасового ожидания, в актовый зал Дома офицеров, где собрались женщины, вошел невысокий человек в форме полковника. Вошел довольно бодрой, но полной достоинства, походкой. Снял фуражку, пригладил заученным движением руки слегка седеющие волосы и обратил к залу строгий, но неожиданно благожелательный взгляд.
Не было особенно важным то, что он говорил о международном положении и других проблемах, но Любе стало ясно, что человек этот - не просто кем-то когда-то заведенная военная машина, а нормальный, в общем-то, мужик. Кажется, даже совсем не глупый, не задавака; просто, как начальник, он должен проводить такие обязательные встречи, объяснять всем этим нафуфыренным девчонкам правила игры, в которую они ввязались, когда выходили замуж за своих разлюбезных лейтенантов и прапорщиков.
За время его выступления ни разу Люба не заметила никаких попыток "игры на публику", какого-либо панибратства. Все чинно, благородно, и даже язык не поворачивался упрекнуть его в чем-то "некрасивом". Сама собой пришла уверенность, что "этот" уж точно не будет заставлять красить траву зимой, а летом - строить баррикады "от забора и до утра".
*_*_*_*_*
Служба у мужей шла своим ходом: подъемы, марши, строевая и огневая подготовки, никому не нужные политзанятия, "тревоги" и многое другое, о чем жены иногда даже не подозревали.
Однообразие службы иногда прерывалось каким-нибудь праздником. От общих собраний они отличались только накрытыми столами, за которыми многие только и ждали часа, когда уйдет командир, чтобы и самим сделать то же самое, но без нареканий.
Новый год - единственный из общих праздников, который отмечался каждым в своей семье или в небольшой компании сослуживцев. Отмечая свой первый Новый Год за границей, Олег с женой и дочкой просидели до боя курантов перед телевизором. И дальше бы так сидели, но в доме началось бурное движение, беготня по лестницам, крики, визги и прочие атрибуты новогодней шумихи.
- Пойдем тоже на улицу? - Предложила Люба.
- Гулять, гулять. Пойдем гулять, - запрыгала вокруг них Анька. - Пап, возьмем бомбочки?
- Давайте, быстрее собирайтесь, - заметался Олег, - где петарды?
Любаша выглянула в окно.
- Ой, что творится! Нас же там перестреляют как куропаток.
- Не боись, мать, прорвемся. Ты же у нас Ворошиловский стрелок, сама кого хочешь, перестреляешь. Наливай шампусик и побежали.
На улице было светло, как днем, а грохот стоял как во время Бородинского сражения.
И пошло-поехало: всеобщее "братание", объяснения в любви и вечной дружбе. Приглашения в гости: "давайте к нам", "нет, ну что вы, только к нам", "ну ладно, уговорили"...
В результате таких нехитрых переговоров Мишины оказались в гостях у Киселевых. Те совсем недавно приехали по замене.
В доме Киселевых был накрыт шикарный стол, гремела музыка, танцевали, пили, ели, вовсю веселились знакомые и незнакомые Мишиным гости.
Официально, именно этот момент, 1 января 1991 года, зафиксировался в памяти как начало дружбы между двумя семьями.
Как ни странно, при всей тяге людей в сложных обстоятельствах к объединению, желании иметь близких, не каждый в военной "перекати-поле" жизни решался на вложение своих душевных сил в особую привязанность к кому-либо. Приятелями становились многие, друзьями - очень редко. Объяснение простое, как мир: каждая встреча несет за собой расставание. Не успеешь привыкнуть к новым друзьям, как всё: "дан приказ: ему - на запад, ей - в другую сторону". (Совет Љ 3- "не хочешь лишних слез - не заводи друзей на временном месте жительства").
Дружбе Киселевых и Мишиных завидовали многие. Как-то, запутавшись в причинах появления такой дружбы, Наташка выдала фразу: "потому что мы все друг друга удовлетворяем". Имела она в виду, конечно же то, что редко такое бывает, когда все четверо друг в друге видят только хорошее... Но слово - не воробей, и над той фразой они потешались еще долгие годы.
Дети только укрепляли их отношения. У Киселевых были две очаровательные дочки-погодки, четырех и пяти лет. Как это часто бывает, почти одинаковые внешне, они здорово отличались одна от другой по характеру. Старшая увлеклась ролью строгой учительницы, младшая - капризного детеныша. Анна, хоть и была младше их, но энергии в ней кипело столько, что на троих хватало. Она-то, в основном, и руководила всеми боевыми действиями.
Наташа с Любой частенько собирались на чашку кофе у кого-нибудь из них дома и, тайком от детей, курили в дымоход. Дети, зная, что запах дыма - признак пожара или плохой тяги в печи, спешили на кухню доложить маме о "непорядке". Мама Наташа, пряча сигарету в кулаке, изворачивалась, как могла: один раз посетовала на печку, второй раз - "дымит мол, зараза!" На третий - не прошло, дети включили логику: "Мам, а почему, как только тетя Люба приходит, у нас печка дымит?" Мамы после этого невинного детского вопроса смогли членораздельно разговаривать только через час.
*_*_*_*_*
Первая зима "за кордоном" прошла быстро и незаметно. Снег видели только одну неделю. Русские не успели еще понять, что снег здесь - редкость и, пока настраивались на зимние развлечения, немцы уже вовсю катались на лыжах и санках.
Весна молниеносно прогремела первыми грозами, отзвенела соловьиным пением в разросшихся кустах сирени, и вот она, любимая пора отпусков.
Первыми поехали Мишины. Из писем родителей все знали, что "в Союзе" пустые полки магазинов, что еда - по талонам и вообще - жизнь бякова. Поэтому всю последнюю зарплату и отпускные потратили на затаривание чемоданов разными вкусностями.
Домой Любаша всегда ехала с каким-то особым трепетом в душе. Когда она подолгу не появлялась дома, казалось, что где-то внутри ее поселялось странное ощущение. Будто уходит, растворяется, теряется в пространстве и времени что-то главное, значимое, без чего ты становишься почти не человеком.
Стоило же только одной ногой ступить на родную землю, то наоборот, всеми порами кожи, каждой своей клеточкой она чувствовала, как наполняется все тело силой, как появляется сам смысл своего собственного существования.
Стоило только вдохнуть этот неповторимый, густой запах могучих сосен, дурманящий - багульника, ярко-розовыми пятнами разбросанного по ближайшим сопкам, горький - цветущей черемухи, этакой скромняшечки-невесты в кипельно-белом платье, то такое поднималось в душе волнение, что хотелось и кричать, и плакать одновременно от восторга, от нежности, от любви ко всему и вся. К каждому завалившемуся заборчику, к каждому плесневелому пеньку, к каждой облаявшей тебя собаке, к каждому односельчанину, даже если когда-то в прошлом он был твоим кровным врагом.
Стоило только, шагнув на перрон, увидеть летящую тебе навстречу старенькую мамульку, обнять, поцеловать ее в морщинистые щечки, чмокнуть в седые усы деланно серьезного, но прячущего в глубине глаз слезинку, отца, как в один миг сразу всё менялось, и ты снова - просто маленький любимый ребенок. Как же это все-таки здорово, когда тебя ждут и любят!.. Любят просто так, ни за что, просто потому, что ты их частица, а значит - самая лучшая, самая замечательная. Тебе прощаются вмиг все грехи и все ошибки, потому что эти твои грехи и ошибки, и их, родителей, тоже. И все вы - одна семья, одно целое, где каждый защитит другого, не бросит в беде, а твоим успехам и победам искренне будут рады, как своим.
И в итоге - внутри распрямляется и крепнет стержень, тот, что придает большую уверенность, стойкость, помогает держать себя в узде, не раскисать и, если надо, стиснув зубы, идти напролом.
*_*_*_*_*
Первое, о чем спросила Любина мама о жизни за кордоном, касалось немцев:
- Ну, как там побежденные наши живут?
- Нет слов, мамуль. Нам так никогда не жить. Я вообще без корвалола два месяца по магазинам ходить не могла. Все о твоих подопечных ветеранах думала, победителях... Как же обидно за них!
- Ну, вот и живите пока там столько, сколько получится. Правильно сказал один юморист: "Там легко жить, а у нас - легко умирать".
- Но это так грустно. Некоторые наши, кому терять нечего, остаются там. Женятся, замуж выходят, учат немецкий язык, на работу устраиваются. Но все равно считаются третьим сортом, нашим платят меньше, чем арабам.
- А ты могла бы там остаться?
- Ни за какие коврижки. Благодаря нашему папе.
- ?..
- Слишком много он в нас чувства юмора вложил. С таким багажом меня там не поймут. А на немецкий наши подколки не переведешь. Хотя немцы меня поразили. Как нас ни настраивали наши "органы", простые люди там очень к нам благожелательно относятся, подарки дарят. В магазинах обслуживают лучше, чем своих. Правда, посмеиваются иногда, называют нас "кукен-кукен".
- Это почему?
- А в переводе это значит: "посмотреть-посмотреть". Мы в магазины ходим в основном просто так, ради скуки, действительно - только посмотреть. На "покупать" денег нет столько, сколько у них. Когда одной немке сказали, какая у наших офицеров зарплата, она чуть не заплакала: "Это же только на еду, и то - мало". Пришлось наврать, что армия нас всем остальным обеспечивает по горло.
- А как вообще, спокойно там жить? Террористы там всякие, националисты? По телевизору показывали, что там всякой гадости хватает.
- Ой, мамуль, - отмахнулась Люба, - у нас дураков, наверное, побольше будет. А живется там, хочу сказать, намного спокойнее, чем на Украине мы жили. Там нас ненавидели, и это было видно. В Восточной Украине, может и не так, а вот "западенцы" - те вот моськи корчили. Если бы не родственники западно-украинские, нас там, может, закопали бы с превеликой радостью. Зато сейчас они "свободны" и "незалежни". Поглядим, как они без России жить будут.
- Ну, ладно, политикой пузо не набьешь, - встрял батя, - мать, ты долго баснями гостей кормить будешь?
- Дак все же готово, пошлите на кухню.
Анна всё это время вертелась около деда и явно чего-то хотела выпросить. Наконец, не выдержала:
- Дед, а ты мне гармошку покажешь?
- Съешь всю кашу - покажу.
- Да я-то съем, а поиграешь?
- Если бабка чего-нибудь веселенького нальет...
- Баб, налей деду "веселенького", он мне на гармошке поиграет!
- Вот, ему только одно подавай, - заворчала "бабка", вытаскивая из шкафа графинчик.
- Дед, а потом подаришь гармошку?
- А зачем тебе?
- А я буду на ней играть, а все мне будут денежку за это давать.
Ребенок явно намекал на тех музыкантов в Москве, что зарабатывали в переходах на хлеб с маслом. Люба тихонько перекрестилась: "Свят, свят, свят, надеюсь, к тому времени, когда ты вырастешь, сможешь заработать денежку лучшим способом". Хотя, Россия - непредсказуемая страна, и что с ней и с нами будет лет через пять-десять, предсказать не сможет никто. Возможно, этот "бизнес" и будет самым доходным из всех.
*_*_*_*_*
В середине отпуска пришло письмо от Наташки Киселевой. Она писала, что в батальоне грянули большие перемены. Во-первых, "ушли" комбата, и это опечалило. Комбат - человек "что надо". Мало, что совсем не пил, он мог в свой "матюгальник" обложить любого вояку из окна своего кабинета так, что в автопарке слышали, а вечером - подойти, похлопать по плечу, извиниться(!) и спокойно объяснить, в чем "товарищ Вася был не прав". О таких говорят: "строг, но справедлив". Новым комбатом назначили недавно приехавшего майора, к которому изначально чувствовалось всеобщее настороженное отношение. В письме было и приятное известие - почти всех девчонок приняли на службу, и за Любашу тоже написали заявление о приеме на работу.
Когда Мишины вернулись из отпуска, оказалось, что по приказу Люба уже работает в должности библиотекаря-киномеханика. Такой резкий поворот событий радовал донельзя. Кастрюльки-сковородки и детская площадка никак не казались ей смыслом жизни и даже на титул "развлечение" не тянули. Работа, коллектив, "настоящее" дело - вот что ей нужно как воздух!
Девчонки радовались, как дети. Наконец-то можно собираться на работу "как порядочным", пошли в ход все наряды и косметика, припасенные "на Союз" или на редкие праздничные вечера.
Устроили их телефонистками, медсестрами, машинистками на солдатские должности, каковых за неимением "настоящих" солдат стало в избытке. Конечно же, понадобились "корочки" с доказательством наличия нужной специальности. Конечно же, этого не имелось ни у кого. Сделали. Начальство закрыло на это нарушение глаза, как полагается. А если бы не пошло оно, начальство, навстречу? Не было бы у девчонок работы, дополнительного "марочного" допинга и всех благ, исходящих из этого. А посему (совет Љ4) - "перед тем, как выйти замуж за служивого - посмотри в свой диплом. И если там не написано, что твоя специальность педагог или медицинский работник - у тебя два выхода: 1-й - не выходить замуж за военного; 2-й - будешь жить на одну зарплату (мужа).
При всем хорошем, что случилось, печалило одно: новый комбат "развел демократию" и все чаще мужички стали приходить с работы более веселыми, нежели раньше. Пьянство "на работе после работы" постепенно становилось нормой жизни. Для семьи Мишиных это был удар ниже пояса; еще не стерлись из памяти Любы первые два года совместной жизни, из которых едва ли месяца три в совокупности можно было наскрести трезвых дней. Одна надежда теплилась - на страх перед отправкой "в Союз".
Но тут еще одно "но": пожалуйся жена на мужа командованию раз-другой-третий, сама же с ним на родину и отправишься. Кому от этого хуже будет? Ей, в первую очередь. Вот и играли в молчанку жены, глядя на пьющих и гуляющих мужей, не имели они права на разглашение семейных неурядиц. Тем более институт "замполитства" отменили, и пожаловаться стало совсем некому.
Возникла еще одна проблема с выходом на работу: что делать с детьми? Увозить к бабушкам-дедушкам? Не забываем, что на календаре - начало 90-х. Лишать своих отпрысков йогуртов и бананов и пересаживать их на талонные макароны, мало кто решался. Посовещавшись, Таня, Люба и Наташка решили скооперироваться и построили графики своих работ так, чтобы дети всегда находились под присмотром одной из мамаш. Мамы при этом практически лишались выходных, но кто по молодости лет обращает внимание на такие мелочи?
Олег произнес "напутственное слово" в своем духе:
- Смотри сама. Если вытянешь ребенка, дом и работу, то - пожалуйста. От меня помощи не будет. Работа такая.
В чем Люба не сомневалась, так в том, что помощи, действительно, не видать. Как бы ей не было трудно, сколько бы она ни проливала слез от усталости, в утешение слышала только одно: "сама такую судьбу выбрала!..".
Зато на работу Люба ходила с таким ощущением, будто вырывалась каждый раз из душной, тесной камеры на свободу за глотком свежего воздуха.
После вынужденного многолетнего "домохозяйства" ей казалось, что она и разговаривать-то разучилась по-человечески, иногда даже слова подбирала с трудом. Ну что с дочкой за разговоры? От "агу" и "мама, дай" еще недалеко ушли. А с Олегом больно не поговоришь. С друзьями-сослуживцами мог часами общаться, а дома его раздражали Любины вопросы или слабые попытки разобраться в чем-либо. Похвалой ей служила одна единая фраза: "молодец, хоть не прапорщик".
И вроде не слабой личностью считалась Люба, но подневольно в ее сознании засело то, что она совсем уж "серая", и даже не личность, а так, нечто... Увлечь разговором никого не увлечет, как женщина - вообще никого в жизни не заинтересует. Тут обычно шла фраза из анекдота: "Ты себя в зеркало видела?"
Комплекс неполноценности вбили в голову основательно, и он заиграл всеми гранями и цветами. Люба вдруг в полной мере ощутила, какой это тяжкий груз - осознание собственной серости.
Поначалу, жена доктора несколько сторонилась сослуживцев, при встрече обходилась несколькими фразами и то - по делу, с некоторыми и вовсе только здоровалась. И всё же ежедневное общение с людьми сделало свое дело. Улыбка всё чаще стала появляться на ее губах, озорной бесенок время от времени поигрывал в черных глазах, даже вспомнилась забытая со времен студенчества способность кокетничать. А это у женщин считается явным признаком возрождения души. Захотелось доказать всем, а себе в первую очередь, что она способна на очень-очень даже многое. Просто случай пока не представился.
*_*_*_*_*
На очередном собрании Бодров Николай Васильевич, тот самый "босс" (он же - "шеф", он же - "товарищ начальник"), объявил свою "царскую волю". Дескать, тридцатилетие части на носу и, "ежели посрамите честь мою недостойным проведением праздника - быть вам всем, неорганизованным бездельникам, на кол посаженными".
Убоявшись жуткой казни, народ посовещался и вынес решение: быть великому празднику, с песнями, плясками и скоморохами.
Женщины взяли бразды правления в свои руки, а "политическую власть" из дела вывели.
Челядь оценила плоды двухнедельных мытарств по достоинству. Вечер прошел на "ура" и бальзамом на раны накапала речь Бодрова, смысл которой сводился к тому, что он забирает свои слова, касаемые их "недотепитости", обратно, мол, превзошли они самые смелые его ожидания. А попробовал бы сказать что-то другое после всего, что они учудили!
Вечер шел как по маслу, Любаша подбиралась к вершине блаженства, девчонки тоже парили рядом в лучах славы. Благодарности сыпались со всех сторон.
Пока репетировали сценарий, в круг приятельниц Наташи и Любы незаметно вошла еще одна молодая особа. Ирина воспринималась мужским полом как яркая личность, Женщины ее яркость соотносили только с раскраской. Яркое "блондо" пышно взбитых волос, яркий макияж, яркие одеяния... Хотя нежное слово "макияж" отдыхает рядом с тем, что укладывалось на лицо "личности". Ярко-красные губы изрекали иногда умные вещи (правда, потом оказалось, что вся ее "умность" полностью состоит из набора хорошо заученных однажды фраз). Прелестные голубые глаза проникали прямо в душу то с сочувствием, то с одобрением, то с восхищением и никогда - с осуждением. Душка, да и только. На сцене она выглядела неплохой артисткой, а в жизни - трудно найти более способной лицедейки. Никто не мог наверняка сказать, истину она глаголет или играет очередную роль.
В это время как раз пошли слухи о новой пассии Бодрова. Пальцем показывали на Ирину. Впрочем, она и не скрывала особо подробности личной жизни. Всем подружкам, в число которых вошли и Люба с Наташей, она с притворным возмущением описывала сцены встреч, где начальник выступал в роли героя-любовника, пылающего страстью, а она - невинной девицы, которая, яростно сопротивляясь, регулярно спасала честь свою и семьи.
- Что делать с этим Бодровым, прямо не знаю, - томно вздыхала она, - ну достал!
- А что ты мучаешься? - Подшучивали над ней по очереди подруги. - Себя мучаешь, мужика измучила напрочь всего. Ответь ему взаимностью, видим же, как глазки твои блестят. Верим, что все будет исключительно по любви...
-Да-да, ответь, потом нам расскажешь, как большие начальники любят. Вместо политинформации...
*_*_*_*_*
Пассией Ирина пробыла недолго. Видимо, до самого Бодрова дошли слухи об ее разглагольствованиях о нем со всеми подряд, с представлением его самого ("такого парня!"), мягко говоря, не в лучшем свете.
Николай Васильевич репутацию свою свято берег и в друзья-приятели выбирал таких людей, которые не болтали лишнего; таких, с которыми можно и повеселиться, и просто поговорить по душам, если не до веселья.
Где-то среди вечера, Бодров подошел к Любаше и попросил жутко серьезным и воспитанно-интеллигентным тоном:
- Милая девушка, Вы здесь хозяйка всего заведения, так не могли бы Вы предоставить какую-нибудь комнату, где можно поговорить, обсудить кое-какие проблемы вот с этим молодым человеком.
Отнюдь не молодой прапорщик уже подходил к ним, и Люба нисколько не удивилась желанию Бодрова уединиться с Маратом. Их семьи связывала многолетняя дружба, это знали все. Как знали и то, что жена Марата, вездесущая рыжая бестия, ни за что не даст им поговорить спокойно; эта особа - из той категории людей, которых называют "в каждой бочке затычка".
Люба без лишних разговоров повела их к себе в библиотеку, которая на время вечера превратилась в костюмерную, и в которой поэтому царил театральный кавардак.
Бодров зашел в помещение первый, Марат пропустил Любу вежливо вперед и, пока она извинялась за беспорядок перед начальством, исчез.
- А где Марат? - удивилась Люба, оглядываясь, - он же вот только что шел за нами.
- Понятия не имею, - с неподдельной искренностью сказал гость, - наверно, Валентина его все-таки поймала и утащила, сегодня она его ревнует как никогда, прямо как взбесилась, в туалет - и то за ним ходит.
- Да, смешная она...
Люба не знала, что говорить, что делать, вся находчивость иссякла, а язык онемел окончательно. А Бодров, как назло, стоял и молчал, глядя на нее ставшими вдруг усталыми глазами.
Люба огляделась, как будто что-то искала, наткнулась взглядом на ящик с книгами и не нашла ничего лучшего, как приземлиться на неудобную деревяшку, вроде бы как от усталости.
Перебрав в уме не так уж и большой запас фраз для начала разговора, в тему нашла только одну: "Ну, как вам наш вечер?"
Николай Васильевич любезно говорил что-то о том, что все здорово получилось, хвалил всех артистов скопом и по отдельности. А Марат так и не появился, да судя по всему, и не должен был.
- Девушка, у вас очень грустные глаза, - неожиданно переключился он на саму Любу.
- Да это, наверное, от усталости, напрыгалась, натанцевалась, вот сейчас отдохну маленько и - по новой. Народу нельзя давать скучать. А то опять просто напьются и завтра ничего не вспомнят. Вот и Марат, наверное, уже забыл, что вы хотели с ним поговорить.
- Да, наверное. А наше отсутствие скоро станет слишком заметным. Надо идти. Да?
- Ну, конечно, - обрадовано согласилась с ним Любаша, беспокоясь даже не о своей, а о его репутации. Меньше всего ей хотелось, чтобы из-за нее покатилась новая волна сплетен, теперь о ней и о "начальнике". - С нашими тетеньками надо ушки на макушке держать. Вы идите, а я тут чуть-чуть приберу, да одну вещицу еще потеряла - надо найти... - Она начала тут же суетливо рыться в костюмах, перекладывать книжки на столе в поисках несуществующей потери.
Когда она вошла в зал, Бодров уже веселился среди танцующих. Люба, ничем не выдавая своего волнения, продолжила дальше вести вечер.
*_*_*_*_*
Уехал полковник Бодров на следующий день, а приехал только через месяц, но это уже был Федот, да не тот. Дежурные доложили, что в часть прибыл генерал Бодров.
В штабе царил на тот момент постновогодний похмельный синдром. Какая там работа! Ясное дело, отпаивались, кто чем мог. Люба в кабинете у Натальи под кофеек разбирали с сослуживцами новогодние приключения и их героев по косточкам.
Конечно же, все в кабинете слышали, как Бодров шел по коридору, заглядывая в каждый отдел и поздравляя всех здравствующих (и не очень) с наступившим Новым годом. В ответ неслось донельзя приятное его слуху: "И Вас так же, товарищ генерал!"
Когда он зашел в кабинет к девчонкам, те беззастенчиво бренчали ложками в чашках с кофе.
- Здравствуйте, девицы, - Бодров не прошел мимо, а зашел, с явным намерением остаться. Девушки, ничуть не теряясь, запросто проявили радушие и гостеприимство:
- Не хотите ли с нами откушать кофею?
Новоиспеченный генерал отнекиваться не стал, лампасы горели на нем свежей алостью, на шитых погонах "ярче солнечного дня" блестели звезды. А вот на лице явно виднелись те же синдромы, что и у всех. Кофе принял с удовольствием, но что-то уж больно медленно размешивался сахар в его чашке. Шум за столом как-то вдруг утих, комбат незаметно исчез. Неизвестно, как долго длилась бы тишина, но неожиданно раздался стук. Потом дверь чуть-чуть приоткрылась, и в прореху показалась голова Олега. Голова извинительным тоном проговорила: "Разрешите? Мне с женой надо поговорить..." Люба, удивленная неожиданным вызовом, вышла.
- Чего тебе?
- Вот, комбат передал, генералу надо налить, ему это сейчас край как необходимо, а то он неживой. - И протянул бутылку коньяка.
- Да ты что? Как я пронесу ее, а главное, как буду предлагать? Где сам комбат? Пусть идет и наливает. Хочешь, сам зайди и предложи.
- Комбат не может, мне тоже не в жилу. Давай сама соображай.
- Ага, опять меня под танки бросаете? Ну ладно, давай, попробую.
Растерянно пожав плечами, Люба зашла в кабинет. Не зная, как справиться с данным поручением, спрятала пока коньяк в стол. Но поняла, что Бодров заметил маневр и ждет дальнейших действий, продолжая глядеть во тьму кофе.
Слишком наглеть при начальстве не хотелось, но поручение комбата - почти приказ, а раз так - надо выполнять. Люба нашла на столе чистый листок, ручку, написала одну строчку и передала записку Бодрову. Тот медленно развернул бумажку, без тени эмоций прочитал, приписал что-то строчкой ниже и отправил назад адресату. Под ее собственным "Николай Васильевич, а кофе с коньяком не желаете?" Она прочитала: "А как же! Только без кофе". Еще ниже - совсем не по теме: "Вы - чудо! Для таких, как Вы, на земле должно быть больше радости. Пусть Вам всегда улыбается солнце, а в доме всегда будет счастье!"
Она сделала вид, будто прочитала хороший анекдот, рассмеялась, тут же достала "флакончик" и голосом тамады начала торжественную речь:
- Есть предложение: наполнить бокалы в честь присвоения звания генерала Николаю Васильевичу, не будем называть фамилию, кругом шпионы... Пожелаем ему, друзья, здоровья...
Речь договорить не дали. Инициативу перехватил сам герой дня.
- Девушка, как говорят в Одессе, я вас умоляю... В роли тамады Вы еще все равно слабы, хотя как ведущая на вечере Вы мне понравились. Так вот. Давайте лучше выпьем за уже наступивший новый год, за счастье в каждом доме, чтобы радость светилась в ваших глазах, а удача от вас не отворачивалась.
Что называется, "праздник пошел", а бедному Олегу пришлось еще пару раз заглядывать в кабинет по тому же поводу.
Некоторые марафон не выдержали, сбежали. Оставшиеся сплотили свои ряды. Когда лавина безудержного веселья начала спадать без очередной дозы допинга, кому-то понадобилось спросить: "А помните, там, на вечере?.." Понятное дело, захотелось вспомнить, а что же там было, на том вечере...
Путем нехитрых вычислений, пришли к выводу, что последними записывали копию видеозаписи с банкета Олег с Любой, а посему вся это видеопамять находится в данный момент у них дома.
По доброте душевной Люба предложила всем, а в том числе - Николаю Васильевичу, посетить ее "особняк" и продолжить сию торжественную церемонию там. Стайка неугомонных человечков радостно снялась с насеста и полетела в указанном направлении.
Стол сервировали быстро по принципу "с миру по нитке". В видике крутилась кассета, но кажется, она уже никого не интересовала. Пошел "стандарт": музыка, танцы, непременный "Ой, мороз, мороз"... Наряженная елочка в такт музыке подмигивала огоньками. В разгаре веселья Бодрову пришла в голову очередная шальная мысль:
- Всех взять не могу, но вот одну пару - пожалуй. Киселевы, вы едете со мной!
Куда, зачем? На все вопросы один ответ:
- К моим друзьям, они - просто хорошие люди. Ребенок, - это уже внаглую, то есть по-военному, распоряжались Любашкиной судьбой, - ты остаешься с детьми.
- Яволь, мой генерал, - грустным голосом согласилась та, шутливо прикладывая руку к воображаемому козырьку.
- Ну что ты загрустила? Мальтявка, мы же вернемся, а пока, если, конечно, муж разрешит, я тебя по-отцовски поцелую.
Муж Олег глупо улыбался и спокойно смотрел на этот розыгрыш. Любаша подставила щечку, но Бодров развернул руками ее лицо к себе и, прямо глядя в глаза, поцеловал в губы. Люба провела тыльной стороной ладони по губам, потянулась и выдохнула:
- Эх, хорошо-то как... - И вдруг "завелась": - Что-то я не поняла, попрошу повторить!
Реакцией на это был дружный смех присутствующих. Бодров пошел ва-банк.
- Ну, держись, мальтявка! - И, крепко обняв, снова поцеловал.
- Ну и как?
- Да так себе. - Равнодушно ответила Люба. - Первый раз лучше было.
И пошла к детям. За спиной - очередной взрыв хохота. Потом хлопнула дверь - уехали. Любаша постелила себе на полу, на диване дружно спала детская святая троица.
Под утро приехали гуляки. Олег с комбатом все это время "перетирали" свои дела на кухне, они и встретили гостей первыми. Те удивились:
- Надо же, не спят, ждут... - Но от чая отказались, не железные все-таки.
Люба, скашивая глаз на посветлевшие окна, пожелала язвительно всем "спокойной ночи". Прощались у порога долго. Генерал, уже не спрашивая разрешения, снова (само собой, "по-отечески"), норовил поцеловать такую замечательную хозяйку дома. Та, наполовину - в шутку, наполовину - всерьез, возмущалась:
- Да что это такое, товарищи?! Маньяк прямо какой-то, а генерал еще!
Бодров только смеялся и будто издевался (только над кем, над Олегом?):
- Да такие губы только и целовать, такие мягкие, такие податливые, - и делал приглашающий жест рукой, мол, сами полюбуйтесь, а то и попробуйте, очень рекомендую.
У хозяйки кончалось терпение:
- Гости дорогие, не надоели ли вам хозяева?.. Я вам тонко так намекаю, что все устали, пора отдыхать, завтра на работу, то есть уже - сегодня...
Обменявшись еще несколькими "любезностями" с хозяевами, гости наконец-то ушли.
*_*_*_*_*
Прошло несколько дней. Жизнь батальона мало-помалу вошла в рабочее русло, каждый занялся своим делом, стали забываться детали прошедшего праздника. Любаша среди своих библиотечных забот, не слишком задумывалась о том, "что это было" и как всё расценить. Ну, пришел домой генерал, ну, танцевал и выпивал с ними. Само по себе это еще ничего не доказывает. Может, это он так на "вшивость" проверял, на предмет разговорчивости.
И если так, то проверкой остался доволен, потому как, встречаясь, вполне доброжелательно разговаривал с обеими подругами, иногда даже особо выделяя их среди других. Любаша себе этой заслуги не приписывала, а относила всё на счет Натальи. Во-первых, она - жена начальника штаба, во-вторых, намного симпатичней и представительней, в беседе более тонка, а Люба - что? Так, просто подруга, которая всегда рядом.
Сама Наташка для Любы находилась на страшно высокой, практически недосягаемой вершине образа женственности. Как так у нее получалось, Люба не могла понять, но все люди для Натальи, все, без исключения - оказывались хорошими, даже те, кто обливал за глаза грязью. Эмоции никогда не заглушали в ней здравого смысла. Рассудительная, спокойная, уютная, как бабушкина спальня. По сравнению с подругой, импульсивная Любаша, с вечной жаждой установления справедливости на всей Земле, "худющая", с короткой стрижкой и оттого похожая на подростка, на звание "настоящей женщины" никак не тянула. По крайней мере, в своем понимании.
*_*_*_*_*
В один из обыкновенных рабочих дней, когда два солдатика, пришедшие за книгами, перекрыли "дневную норму" посетителей, и Люба занялась рутинной "текучкой", течение её мыслей прервали воспоминания о той вечеринке, что спонтанно организовалась у нее дома.
Хронометраж событий шел спокойно до тех пор, пока не пошли "кадры с поцелуями Бодрова". Независимо от самого сознания, включилась подкорка. И вдруг что-то запоздало обожгло щеки, показалось, что сердце стало огромным и перекрыло дыхание. Давным-давно забытое ощущение непонятной тревоги, чего-то незнакомого, но желаемого, пришло из глубин памяти. Кажется, именно так она себя чувствовала, когда пришла к ней первая школьная любовь. Вспомнилось, как трепетало сердце, как подгибались ноги при встрече с любимым, и как нельзя было раскрыться и показать неравнодушие к нему на людях.
Люди злы и не прощают чужого счастья - Люба поняла еще тогда. Хочешь сохранить свою любовь - храни ее от чужого глаза как можно дольше.
С трудом Любаша призвала свои мысли и новые ощущения к порядку. Почти окончательно успокоила себя легким тестированием: вопрос-ответ.
Вопрос 1: "Хочешь ли ты быть очередной пассией начальника?"
Ответ: "нет, не люблю стоять в очереди".
Вопрос 2: "Можешь ли ты изменить своему мужу?"
Ответ: "нет, семья - это свято".
Вопрос 3: "Оно тебе надо?"
Ответ: "нет"
Вывод: "Не забивай себе голову ерундой, ты это уже проходила. Влюбишься - лет на несколько обеспечишь себя бессмысленными страданиями. Ты же себя знаешь".
После пятнадцатиминутного тренинга подкорка перестала подавать "дурные" сигналы, и день пошел по заведенному порядку.
И все бы ничего, но Олег в этот день пришел позднее обычного, да под хмельком. Объяснение не блистало новизной: "Зашел к Покатовым за кассетой, Ирина (та самая яркая блондинка) предложила кофе, потом "к кофе", поговорили немного и все, ничего страшного.
- Что-то ты часто стал к ним заходить, а Ирина все угощает и угощает. К чему бы такая доброта?
- Это ты всех ненавидишь, придет кто - стол никогда не накроешь, как нормальные бабы. От тебя все шарахаются!
- А мне завлекать никого не надо, столами накрытыми или еще чем. А любителей выпить и закусить, таких как ты, гнала и буду гнать взашей.
- Меня никто не погонит, я нужен всем. Если бы не я, тебя бы съели здесь уже давно.
- Подавятся! А от тебя я вообще ни одного слова хорошего не слышала. Такое впечатление, что это ты готов меня сожрать со всеми потрохами. Чем я тебе помешала только в этой жизни?
Далее - по сценарию обычной семейной перепалки со всеми ее атрибутами: ругань до хрипоты, хлопанье дверями, предложения о разводе, слезы жены и спокойный храп мужа.
Любаша еще немного поплакала в одиночестве, чаем запила мысли о несчастной судьбе и направилась в спальню. Перед тем как улечься, на минуту остановила пристальный взгляд на раздувающем щеки муже... Помимо воли, вспомнились крепкие руки Бодрова, его упругие губы, свои ощущения. Волна тепла снова окатила все тело, сердечко затрепетало, и не было сил, а самое странное - желания выбросить это все из головы. Наоборот, она, словно назло всем и вся, вызывала, вытягивала за ниточку из своей памяти и прокручивала по нескольку раз, как киноленту, те, почти забытые ощущения.
Олег спал и в самом страшном сне не мог видеть то, чем "тешилась" сейчас его дурочка-жена. Впрочем, сны ему тогда не снились...
А она в этот вечер впервые постелила себе отдельно...
*_*_*_*_*
Утром же впервые заволновалась, как перед экзаменом, когда сквозь решетку ворот части увидела широкие красные полосы - примету генеральских брюк. Встретившись с ним, рассеянно отвечала на вопросы и отводила взгляд от насмешливых серых глаз.
В тот же день вечером Бодров уехал в Москву, а для Любы наступила очередная пора раздумий. Главным вопросом во всех ее диалогах с самой собой значился совсем простой: "Что это?" От чего внутри происходит перемена, ведь до сих пор все было так устойчиво, так просто и понятно, так предсказуемо.
А теперь душа словно замерла в ожидании, а сознание поделилось пополам. Одна половинка хотела спокойствия и никаких перемен, а вторая - зазывно махала ярким платочком, увлекая в неведомый мир чувств и забытых ощущений.
Наконец, устав от внутренней борьбы и "бестолковых" дум, Любаша решила снова предоставить судьбе самой решать за нее очередную головоломку. "Тем более, - в сотый раз убеждала она себя, - ничего и не было. И не может быть!"
Ей показалось, что она достаточно себя подготовила себя к тому, чтобы спокойно встретить следующее появление Бодрова в городке. Когда недели через две объявили о его приезде, она не испытала никакого волнения. "Молодец!" - Похвалила она себя. - Умеешь держаться. Так и надо".
*_*_*_*_*
Приезд начальства имел официальное объяснение. Надвигалась очередная дата - 23 февраля, и в преддверии праздника полагалось решить, так сказать, кое-какие организационные вопросы. Один из них и поставили перед женщинами на срочном собрании: организация праздничного вечера для себя и концерта для солдатиков. Задача усложнялась тем, что на вечере будут присутствовать "и другие" гости, поэтому "уж постарайтесь, чтоб получилось не хуже!"
- Ноу проблемс, - сказали девочки из агитбригады и снова взялись за "сотворение чуда".
Бодров привез на вечер жену, поступившись ранее принятым правилам, а также пригласил нескольких своих друзей и "клерков".
Жена генерала чувствовала себя явно не в своей тарелке под прицельным взглядом многих и многих глаз. Сам же он вел себя как джентльмен, не афишируя свою личность, танцуя только с собственной половиной или женами друзей; снимающим на видеокамеры делал "отмашку", намекая на свою природную скромность. И все же совершил непростительный промах. Начав говорить тост за женщин, кроме всего прочего, выдал: "Какие вы все, мол, чудесные, и зачем я только жену свою сюда привез?"
Шутка понравилась далеко не всем. Жена Бодрова, среди всеобщего молчания, поднялась и через весь зал пошла к выходу. Останавливать ее, обиженную и гордую, не решился никто. А вот неприятно стало всем, в первую очередь - хозяйкам вечера.
Переглянувшись с Натальей, Люба как бы спросила, что делают в такой ситуации. Та пожала плечами с совершенно растерянным видом. Люба быстренько прокрутила в голове варианты возможных действий, коротко выдохнула, как перед решающим броском, и пошла искать вторую половину Бодрова. Говорили, что она - хорошая женщина, и Люба подумала, что если ей все правильно объяснить, то она простит неуклюжесть тоста мужа. Долго искать беглянку не пришлось. Выйдя из клуба, Любаша увидела знакомую черную "Волгу" и в ней фигуры двух женщин: в одной Люба узнала жену Николая Васильевича, в другой - ее приятельницы. Накрапывал мелкий дождь, и Люба не сразу поняла, что мокрые дорожки на щеках Эммы Алексеевны - совсем не наложение капель дождя с ветрового стекла на ее лицо. Сколько бы ни уговаривала Люба вернуться в зал жену Бодрова, та только качала головой и вежливо отнекивалась. Видя бесплодность своих стараний, миротворица извинилась и вернулась в клуб.
С трудом пробравшись через толпу танцующих, подошла к столику Бодрова. Тот, на удивление, сидел в одиночестве. Люба наклонилась к нему и громким шепотом проговорила почти по слогам:
- Она плачет...
- Кто? - Вскинулся он.
- Ваша жена. Вам надо идти к ней, успокоить, да и ехать вам пора. Она звала.
- Да? Ты так считаешь?
- Да, конечно.
- Ну-ка, сядь рядышком, поговорим.
- Хорошо. - Люба присела рядом на свободный стул.
- Да, наверное, ты права, - немного помолчав, сказал он, - сейчас я пойду.
И вдруг доверительно начал объяснять ситуацию с женой.
- Знаешь, я виноват перед ней сегодня. Просто до вашего вечера было много всего разного: то туда заехали, то сюда зашли, и везде приходилось задерживаться больше положенного. Она со мной боролась целый день и, видимо, в конце концов, устала. Вот не выдержала, сорвалась. Хотя все равно не должна была так делать! - Перешел он резко на повышенный тон.
- Зря вы так сказали, конечно. Теперь вот успокаивать долго придется...
- Ничего, я умею с этим справляться, пара ласковых слов, и - все в порядке.