Семейные отношения Олега и Любы зависли на неопределенной стадии. Видимость отношений ещё присутствовала, а содержание в корне поменялось. Забота о дочери по-прежнему лежала на плечах женщины-матери, как и все остальные хозяйственные дела. Папиной задачей так и осталось - принести в дом зарплату и потребовать к себе внимания, порой не адекватного выложенным купюрам. Да только вся беда заключалась вовсе не в разделении обязанностей, не такая уж это проблема, по большому счету. Ушло то, что держит невидимой, но прочной нитью мужчину рядом с женщиной, что бы ни случилось. Любовь, уважение, привязанность... Да, конечно, это всё - хорошие скрепляющие компоненты. Только если нет душевной близости, понимания друг друга на тонком интуитивном уровне, уйдет любовь; если нет поступков, действий, а слышны только слова, уснет уважение; дольше всего держится привязанность, но и она со временем превращается в тяжкие оковы, которые непременно хочется скинуть...
На зачастую пьяный вопрос "ты меня любишь?" - Люба не отвечала давно. Супружеские обязанности сами собой сократились до минимума. Да и когда, простите? Борьба с "зеленым змием" приняла "затяжной и оборонительный характер", а дни его трезвости не воспринимались более как праздник. Частенько, лежа с Олегом в одной постели, Люба чувствовала себя любовницей собственного мужа и украдкой вытирала слезы вины, мысленно вымаливая прощения у любимого человека. Она понимала, что так нельзя. Так не бывает, надо повернуть некий краник в мозгах в обратную сторону, да как до него добраться?
Только Киселевы спасали от душевной депрессии: Наташка - уютом и спокойно-радостным оптимизмом, Саша - своей авторитетной мощью (фигурка под сто кило кого хочешь заставит считать себя авторитетом), и оба два вместе - устойчивым состоянием души и умением превращать в шутку любую проблему. Незаметно для окружающих, они создавали вокруг себя такой фон, такую атмосферу, из которой, как из теплой ванны, не хотелось выползать, и которая настраивала своим "ароматом" только на благостные мысли.
Лишь находясь с Олегом в компании с Киселевыми, появлялось у Любы ощущение, что не так уж всё и плохо, в конце концов, даже весело и интересно. Но стоило шагнуть за порог своей собственной квартиры, как карточный домик под названием "семья" распадался на мелкие кусочки. Не хотелось ни о чем разговаривать, что-то обсуждать, делиться переживаниями и эмоциями. Да и зачем? Что бы это дало, кроме очередной головной боли? Голова Олега, например, болеть лишний раз не желала...
*_*_*_*_*
Очередная весна принесла устойчивые слухи о выводе батальона "в Союз". Черная "Волга" Бодрова примелькалась, как "санитарка" или командирский "Уазик", и стала неотъемлемой деталью экстерьера городка, а сам генерал, целый начальник службы войск, не выезжал из расположения их маленькой части неделями. К нему уже привыкли как к суровой неизбежности, но иногда всё же спрашивали: "А не скучает ли по Вас Вюнсдорф со всем своим штабом?" На что он неизменно и вполне логично отвечал: "Лучше здесь быть начальником, чем там - пешкой!"
Один из домиков-коттеджей был отдан ему в постоянное пользование для жизни и отдыха, но в своей "зоне" он появлялся исключительно глубокой ночью.
Все чаще Бодров становился гостем в доме Киселевых, и совсем уж незаметно получилось так, что совместные вечера двух дружных семей редко когда проходили без Николая Васильевича. Дети называли его запросто - "дядя Коля" и считали, наверное, одним из своих дальних родственников. Родители подхватили этот псевдоним и тоже пользовались им, но только в разговорах между собой.
Что тянуло самого "дядю Колю" в этот мир, ограниченный интересами только двух семей, остается только догадываться. То, что в этой компании можно было расслабиться и говорить о чем угодно, не боясь "вынесения сора из избы" - это было понятно и, несомненно, являлось самым главным. Но ведь и еще что-то?
Люба ни за что не хотела верить, что это "что-то" относится к ней, и в который раз снова пытала Наталью, как некогда "блондинка Ира":
- Что мне делать с этим Бодровым?
А Наталья, смеясь, как и тогда, спрашивала:
- Пристает герой-любовник?
- Да в том-то и дело, что нет! Так, взгляды, слова, ну, поцелует когда-никогда... Такое ощущение, что он со мной играет в кошки-мышки: то весь влюбленный, как Ромео, а то за день ни разу не посмотрит. Я уже запуталась совсем! Никогда не знаешь, какой он будет завтра. Да что там, он и через полчаса уже может быть совершенно другим. И вообще! Я думаю, что это он к тебе неровно дышит, а мною только прикрывается!
Наташка посмотрела на Любу с недоумением, но не обиделась и не обрадовалась такому предположению. Люба начала объяснять:
- Смотри, собираемся мы всегда у вас, к нам он не ходит - раз!..
- Да, - перебила слету Наталья, - только он приходит тогда почему-то, когда Саша мой дома, а твой Олег, извините, на дежурстве! Что бы это значило?
- М-да... Такая версия пропала, - завела Люба руки за голову, - а так все правильно выстраивалось! Все-таки в такое поверить легче, чем в то, что Бодров именно ко мне питает какие-то чувства... Так, хулиганство одно!
На покачивания Наташки головой, Люба еще больше распалялась:
- Ну, вот что я и кто я, по сравнению с тобой? Сухостой в штанах, глиста в скафандре, глянуть не на что!
Натали надоело слушать этот "плач Ярославны":
- Ты себя сильно-то не хай! Это твой Мишин во всём виноват, он тебя убедил, что ты ничего из себя не представляешь. Но ты же знаешь, что это совсем не так! Да ты для любого мужика - находка, тебя любой полюбит только за душу!
- Даже такой, как Бодров?
- А что, он - не мужик, что ли?
- Не знаю, не пробовала... - вырвалось само собой "непотребное". А Наталья взялась за тему всерьез:
- Люб, а ты сама - что к нему чувствуешь?
- Ой, Наташ, даже не знаю... Любовью назвать - не получается, громко слишком. Страсть? Для страсти слишком тихо. Какая же это страсть, когда постоянно зажимаешься, эмоциям нет выхода, а душа - как попугай в накрытой клетке. Одно понимаю, что "вляпалась" сильно - это раз, ревную его ко всем бабам - это два, хочу его видеть каждый день - это три, четыре, пять... А если не видеть, то хотя бы знать, что он здесь, рядом. Наташ, мне ведь от него ничего не надо. Мне хватает постоять с ним рядышком пять минут, и всё - я снова живу! От него такая энергия добрая исходит, что я её всеми клеточками ощущаю. А когда его долго не вижу, у меня просто упадок сил, сразу - ничего не хочу, не могу и не буду...
- То, что от "шефа" добрая энергия идет - это точно. И я чувствую, и Саша говорил то же, - разливая кофе по чашкам, согласилась с подругой Наталья, - а то, что ты влюбилась в него, это я тоже понимаю...
- Наташ, котик, я вот такой человек восприимчивый, верю всему, что скажут. Тебе - особенно. Давай, ты мне про него наговоришь кучу гадостей, я поверю и быстренько его разлюблю, а?! Ну, что я мучаюсь? Давай, поищем в нем что-нибудь плохое?
- А найдем?
- Будем искать! Говорят же, что ко всякому столбу можно прикопаться!
Наташке задача вдруг показалась интересной. Она на минутку задумалась и начала вырабатывать правила игры:
- Давай начнем с того, что ты в мужиках больше всего ценишь, а что - совсем не принимаешь. А потом разложим твоего "дядю Колю" по всем меридианам и параллелям.
- Ну, не такой уж он и мой... - Продолжала гнуть своё Люба, но, увидев прищуренный глаз Натальи, быстро спохватилась и замахала руками: - Ладно-ладно, начинаем "вскрытие"... Только с чего?
- Что для тебя интересно в мужчине в первую очередь?
- Ум! - не задумываясь, сразу выпалила Люба. - Я вообще не люблю дураков, а мужчина, мой мужчина - должен быть умнее меня намного, чтобы не я его учила, а он меня. Помнишь, у Райкина: "Закрой рот, дура, я уже все сказал!" Вот и я хочу, хотя бы время от времени, ходить с открытым ртом.
- Так, понятно. Что дядя Коля - дурак, не скажешь. До генерала дошел "пешком"... Судя по его рассказам, родственников - "продвигателей" у него не было. Значит, сам сумел, так?
- Значит, так... - согласилась Люба с доводами подруги.
- А ты помнишь, как он себя вел, когда ГКЧП приключилось?
- А то! Привез диктофончик, включил, все послушали и разошлись. Он же ни "за", ни "против" не сказал, только "...продолжаем работать в обычном режиме, до особых указаний"...
- Во-от! Предусмотрительный. А, значит, опять же - умный. Попробуй он тогда крикни: "Наши пришли!" - всё! Через месяц от него бы одни лампасы остались.
- А ведь тогда каждого заставляли высказать свое отношение... А он просто промолчал...
- Уж, кто-кто, а он точно знает, что молчание - золото. Ну что ж, с умом разобрались, - подвела Наталья промежуточный итог тестирования, - переходим к следующему этапу: "Каким ты видишь своего мужчину внешне?"
Вопрос был задан таким тоном, что Люба невольно вообразила себя на приеме в "Службе знакомств". Поёрзав на табуретке, она приступила к описанию предмета своих вожделений, закатывая глазки и растягивая слова:
- Мне, девушка, надо такого, чтоб душевный был, знаете, не зануда там какая, с чувством юмора... Чтоб - интеллигентный, в смысле, чтоб матом не ругался, фу-фу-фу, ни боже мой! И ботинки чтоб - чистенькие, блескучие, "як сопля на солнце", а ещё... девушка, девушка! - Призывала к внимательности "клиентка" импровизированную "сваху", которая от душившего её смеха не могла проглотить кофе и бежала к раковине, - я могу продолжить?
- Да, да, конечно! - Наталья входила в роль не так быстро.
- Так вот, девушка, мне надо такого, чтоб не шибко красавец был, а то ведь уведут за милую душу... Чтоб старше меня был обязательно, и - вот еще, чтоб проседь в волосах - была! - Любашка разыгралась ни на шутку. Даже кулаком по столу стукнула, да так, что чашки подпрыгнули и ложечки на блюдцах зазвенели.
Наталья от неожиданности вздрогнула и округлила глаза, а Люба резко пришла в себя. Они молча посмотрели друг на друга и только-только хотели озвучить получившийся вывод, как из детской прибежали Натальины девчонки и заголосили на два голоса:
- Мам, мам, тут у вас упало что-то? Или взорвалось?
- Нет-нет, девочки, все нормально, это мы с тетей Любой... - Наталья не договорила, зато "тетя Люба" продолжила, мило улыбаясь: - Это мы фоторобот дяди Коли составляли!..
Маленьким девочкам хватило и этого объяснения. Понимающе кивая головками, они чинно удалились в свои апартаменты.
На этом, собственно, "вскрытие" и закончилось. Разувериться в положительности Бодрова не удалось.
Внешние черты "исследуемого объекта" Люба описала в своих "притязаниях" довольно-таки точно. Бодров был всегда аккуратен, свежевыбрит, подтянут. Ни одной морщинки на кителе, ни одной пылинки на обуви. Мата от него не слышали. А в пользу присутствия "душевности" могла сойти и недавняя поездка Бодрова по "местам боевой юности", в которую он потащил с собой Любу.
Поездка была незапланированная, "внезапная", как тревога.
Тогда он выловил её на территории части и, поговорил немного о всякой всячине, и как бы про между прочим, спросил:
- Поедешь со мной?
- Куда? - Опешила Люба.
- Сначала в Потсдам, потом - чуть дальше. Он даже не ждал её ответа, словно был уверен, что она согласится. Единственно, зная, что Люба будет переживать за оставленное дитятко, дал ей несколько минут, чтобы она смогла предупредить Наталью о своем возможно долгом отсутствии. "Но только, чтоб больше никто не знал!"
Наташка была озадачена не меньше Любы, тем не менее, без разговоров согласилась присмотреть за Анной столько, сколько нужно.
Когда Бодров говорил комбату, что уезжает и берет Мишину с собой, Любе стоило неимоверных усилий, чтобы быстро сориентироваться и изобразить на своем лице печать беспокойства и кучу "мучимых нерешенных проблем", о которых она сама только что узнала, и которые "они попытаются решить в прокуратуре". При этом лицо комбата выразило живую заинтересованность: "Откуда и какие такие у Мишиных проблемы с прокуратурой?"
Но это всё прелюдия, которая искателям приключений только добавила в кровь лишнюю каплю адреналина.
В конце концов, после долгого кружения по дорогам и дорожкам Германии, Бодров привез Любу в городок, в котором он сам служил еще лейтенантом. Там лет десять как не стояли советские войска, территория части находилась в глубочайшем запустении, здания стояли полуразрушенными. У немцев пока не дошли руки до этого объекта.
Бодров, спотыкаясь о разбросанные повсюду кирпичи и балки, с некоторой грустью в голосе показывал экскурсантке, где жила его семья с новорожденным сыном, смеясь, рассказывал о "невинных шалостях молодости". А потом вдруг решил найти женщину, в гаштете у которой они, служивые, когда-то пропадали часами.
Он довольно быстро нашел то, что искал, удивился, что домик сохранился почти таким же, каким он его помнил, а фрау Берта (так звали женщину) здесь живет по-прежнему и даже процветает. Маленькая её кафешка в данный момент перестраивалась под хороший бар-ресторан.
Берту они нашли на втором этаже здания, для чего пришлось обойти дом с тыла, пересечь узенький дворик и по шаткой пристроенной лестнице подняться наверх, в жилые комнаты фрау.
Люба в первый раз была в гостях "у немецких друзей" и не знала, как себя вести и что из себя изображать. Но ничего такого не потребовалось. Фрау Берта почти сразу узнала в Бодрове одного из знакомых "лейтенантиков" и несколько минут только и делала, что всплескивала руками и качала головой, мол, "не может такого быть!" А еще говорят, что немцы скупы на эмоции!
Ей было чуть больше пятидесяти, но выглядела она великолепно. По-русски она помнила несколько слов, но быстро запуталась в произношении, и Бодров предложил ей общаться на немецком. Люба с удивлением отметила, что у него это неплохо получалось. Когда русская гостья хмурила лоб, Берта прерывала свой рассказ и "дядя Коля" переводил Любе, о чем шел разговор. Но кое-что она и без перевода хорошо понимала.
Они пили шампанское. Фрау Берта плакала, говоря о том, что жизнь у них стала другой после объединения Германии. Что главным стали деньги, а не "это", и стучала себе кулачком по груди. Другой причиной слез было то, что она скучает по "русским друзьям" и ей очень жаль, что совсем выводят русские войска и что "теперь не будет шанса послушать русскую речь просто так..."
У Бодрова тоже слегка заблестели глаза. Потом Берта провела экскурсию по строившемуся ресторану. На Любин взгляд, работы оставалось еще невпроворот: полы не застелены, линолеум лежит в рулонах в дальнем углу; оконные рамы не вставлены, стойке бара тоже далеко до совершенства. Не говоря о мебели и прочей обстановке. Но на Любин вопрос: "Когда открытие?", вместо ожидаемого "через месяц-два", они услышали: "в пятницу". А заканчивался вторник. Фрау Берта, улыбаясь, объяснила, что материалы и оборудование закуплены и будут в срок, бригада строителей знает свое дело и работает, не покладая рук.
Прощаясь "навсегда", гостеприимная немка всплакнула еще раз. Расцеловались по-русски, "троекратно".
Обратно ехали почти молча. Люба никак не могла справиться со своими впечатлениями и фривольность в данный момент считала неуместной.
В Потсдаме, проезжая цветочный магазин, Бодров спросил, какие цветы нравятся Любе. Она, вся ещё там, в своих мыслях о всеобщей человечности, ответила, почти не думая: "темно-бордовые розы". Через пять минут она держала в руках огромный букет, пряча свое лицо и капающие слезинки в нераскрывшиеся бутоны. Просто так цветы ей еще никто не дарил...
*_*_*_*_*
Обстановка в части менялась каждый день. Кто-то собирался оставаться служить в Германии и "пробивал" ходы-выходы. Кто-то рвался скорее домой. Но и те, и другие паковали чемоданы, колотили ящики, чуть ли не каждый вечер устраивали "прощания", уничтожая и вновь пополняя запасы "Наполеона" и "Смирновки". И со всех окон по вечерам неслись протяжные песни.
Печаль-тоска летала вокруг вполне осязаемым облаком.
Немцы, что жили рядом, тоже загрустили. И даже не от расчетов, что в их магазинчиках и гаштетах вскоре упадут доходы, а просто по-человечески загрустили.
Каждое воскресенье в городке появлялся дедок, из не очень богатых, садился на скамейку и плакал. В руках он держал неизменную русскую "авоську", набитую мороженым для детей, а "для дам" рвалась сквозь сетку - обязательная бутылочка "Шампанского".
На ломаном русском, помогая себе жестами, он рассказывал о своей жизни. Оказалось, что он - из тех пленных, которых захватили под Сталинградом. В советских лагерях под Иркутском он проработал восемь лет. Самое удивительное: он был в восторге от тех самых лет! Русские офицеры относились к ним "карашо", кормили - "карашо", хотел жениться на русской фрау и остаться там, в Сибири, но их неожиданно отправили домой. Жены нынешних русских офицеров просто немели от таких экскурсов в прошлое.
Другой знакомый немец, в отличие от первого, был богат, очень богат. Но жизненная история его захватывала не меньше. Он, единственный из всех живущих рядом немцев, считался официальным другом "советских войск" после объединения Германии.
Если с жителями коммунистического ГДР дружбу пропагандировали и даже устраивали совместные большие и маленькие банкеты, то с объединением Германии - всяческие отношения с представителями "капиталистического ФРГ" подверглись жесткому контролю и осуждению. Будто бы изменились при этом сами немцы, многолетние друзья и знакомые русских семей!?
Богатого немца за глаза звали "миллионером" или "спонсором". По линии "Красного креста" он помогал всем - любому офицеру, прапорщику или солдату той части, где служил Олег. А к каждому празднику приезжал на машине, загруженной под крышу всяческими вкусностями, и производил макси-фурор своими мини-банкетами для солдат. Причем, всегда лично следил, чтобы ни одного солдатика не обделили. (Видимо, хорошо знал про умение русских "не доносить до стола" то, что можно положить себе в сумку.)
Но самое главное - не это. Когда Люба поинтересовалась у Бодрова, почему "наш миллионер" так опекает наших ребят, в ответ прозвучала история о том, что во время войны русский солдат спас его жизнь, вынеся из развалин взорванного и горящего дома. Люба тогда еще спросила: "А может это тому самому солдату памятник в Берлине стоит?" "Может быть..." - Ответил Бодров. Тогда Любе стало интересно другое: "А почему он никогда не приезжает со своей женой, даже на наши банкеты?" "А вот тут - совсем наоборот. Его жену, молоденькую совсем девчонку, тогда же изнасиловал другой русский..."
- Тогда как же они, с такими разными чувствами к нам, уживаются вместе?
- Любовь и ненависть ходят рядом. То, что было, то было, всё это - уже давняя история. А настоящее - их любовь, взаимоуважение, умение дарить друг другу тепло. Никакое разное прошлое не может погубить желание вместе радоваться сегодняшней жизни. Так говорит сам Генрих.
С очередным "бюргером" Люба разговорилась по дороге в магазин. Он ехал рядом на велосипеде и ругал на чем свет стоит политических руководителей обоих стран: "Шайзе! Ваш Горби - шайзе! Наш Коль - шайзе! Берлинская стена - "капут" зачем? Нам теперь плохо, "соцгарантиерен" - мало. Американен из Берлин не уходит, почему вы, рус, уходить?"
" И что ему ответишь на это? - Раздумывала Люба. - Только то, что он сам сказал: "Горби - шайзе, Коль - шайзе?"
Но лучше помолчать... И так всегда: если они и соглашались с немцами, то молча. Стыдно признаваться в глупости, тем более, если она выработана в "большой государственной голове".
*_*_*_*_*
Весна продолжала набирать обороты. Сирень дурманила голову, соловьи тревожили душу, а тут - такая проза под названием: "Бери шинель, пошли домой!"
За очередной чашкой кофе в Натальином кабинете, "дядя Коля", расчувствовавшись, практически умолял девчонок попросить его о чем-нибудь, пока он "у власти". Наталья с Любой не могли ничего придумать и искренне уверяли, что "у них все есть и им ничего не надо".
- Но вы же, наверняка, хотите еще послужить в Германии? - Задал он наводящий вопрос и посмотрел на Наталью, ожидая ответа сначала от нее.
- Да, было бы неплохо, конечно, Николай Васильевич, но Саша категорически против. Он хочет только домой, там - лес, рыбалка...
- А ты сама как?
- А что я? Я - за мужем, как он, так и я. И родители там у нас старенькие, больные, все-таки надо быть к ним поближе.
- Ага, декабристка, значит. - Он повернул голову к Любе. - А ты, мальтявка, что молчишь?
- А я и не думала об этом. С Киселевыми я - хоть на край света, а вот отдельно от них не могу себя представить.
- О, Господи! - Мученически вздохнул Бодров. - До чего бестолковая молодежь пошла... им раскладывают всё по блюдечку, а они еще нос воротят!
- Да правда, Николай Васильевич, - оправдывалась Любаша, - мы даже не разговаривали на эту тему. Да и нет у нас таких людей "наверху", чтобы документы протолкнули...
"Шеф" закатил глаза и переглянулся с Натальей. Та понимающе улыбнулась.
- Нет, ты посмотри на неё! Она совсем ненормальная? А я кто, по-вашему? Пешка, что ли?
Люба покраснела от мысли, что невольно обидела, может быть, человека. Так вот, ни за что, ни про что...
- Ой, Николай Васильевич! Просто мы так привыкли, что Вы - наш, "местный", а не оттуда, "сверху"... А для нас с Натальей Вы вообще - просто друг, хороший друг. Мы же договорились, что дружба - дело бескорыстное. Поэтому, как я могу озадачивать лучшего друга такой непосильной просьбой?!
Бодров дослушал ее речь до конца, глядя в упор и почти не мигая.
- Всё сказала? - Интонация его голоса ясно показала, что такой дурочки он еще не видел.
Люба состроила скромно-бестолковую мину и поводила пальчиком по столу.
- Я бы сказала еще что-нибудь, но Вы же не будете меня слушать, овцу глупую...
- Вот и помолчи пока. - "Дядя Коля" одним залпом допил кофе, встал за спиной Любаши, положил руку ей на плечо и, слегка сжимая, проговорил в ее затылок:
- Ладно, я завтра уезжаю в Вюнсдорф, потом - на несколько дней в Москву. Посмотрю, что можно будет для вас сделать...
Любины глаза часто-часто заморгали, зрачки забегали по кругу. Бодров, словно через перископ это увидел. Рука, лежавшая на Любином плече, потяжелела в несколько раз.
- Но ничего не обещаю! Пока что. У докторов с переводами всегда сложности. С прапорщиками и технарями в этом плане легче. - И как отрубил: - Всё, до свидания. Спасибо за кофе. Я ушел.
- Д-д-до свидания, - промямлили подружки в уже закрывшуюся дверь.
- Наташ, он чего сейчас наговорил? - Медленно разворачивая голову в сторону подруги, переспросила Люба.
- Кажется, пообещал вам продолжение службы... - Улыбалась Наталья.
- И что теперь?
- Что-что? Ждите, пока вернется, что скажет...
- Так мне вещи собирать или как? - Люба совсем, похоже, растерялась.
- Ну конечно, собирать. В любом случае, городок развалится. Если и останетесь, то переезжать все равно придется.
- Уф! - Люба запустила обе руки в волосы и безжалостно их взъерошила. - А не усугубить ли нам по этому поводу вечерком? Что-то я слегка разволновалась.
- А что? Дело говоришь, мать. Надо только мужиков наших предупредить, чтобы сильно не задерживались на работе.
- Ну, твой-то, может, и не задержится, а мой заблудиться запросто может.
Вечером Люба хлопотала на кухне с особым энтузиазмом. Когда почти накрыла стол, в коридоре раздались оживленные голоса. Воодушевленные лица "мальчиков" показывали, что они самым энергичным образом настроены на приятный вечер после трудовой недели.
- А где Наталья? - Спросил Саша, снимая первый ботинок.
- Да дети с площадки всё не хотят уходить. Она там с ними домучивается.
Второй ботинок Саша снять не успел. По ушам ударил сигнал тревоги. Мужчины только переглянулись, и будто их ветром сдуло. Только входная дверь медленно закрывалась, поскрипывая.
Наташка прилетела в следующее мгновение:
- Люб, что случилось?
А та всё стояла в прихожей и пожимала плечами.
- Понятия не имею. Вот стояли, разувались, а тут эта сирена. Может, тревога - учебная?
- Да вряд ли. Саша бы знал. Хотя, кто их знает. Могут ведь и "сверху" объявить, чтоб бдительность не теряли...
- Наташ, чего стоим, пошли пока кофейку наведем, а? Уж не до хорошего. А там видно будет.
Но Наталья, как настоящая жена начальника штаба, бросилась к телефону. Прокрутила пару раз ручку "полёвки", на том конце провода ответила их соратница Ленка.
- Лен, что там? Да ты что? О, Господи, вот только этого нам не хватало под занавес! Насмерть? Ну, ладно, пока.
Люба смотрела с ужасом на телефон.
- Наташка, что? Ты меня не пугай.
Наталья села в кресло и произнесла только одно слово:
- Самострел!
- Кто?
- Солдат на первом посту.
- Всё, это - труба! Головёнки сейчас полетят... Хорошо, хоть Бодров здесь. Не надо вызывать и ждать громов-молний. Считай, при нем все произошло.
- Да, ему тоже не сладко сейчас придется.
В догадках просидели еще два часа. На полуавтомате накормили детей и отправили их спать. Сами разошлись поздно, так и не дождавшись мужчин.
Олег появился только под утро. В глазах - детский испуг, волосы дыбом, сам весь дерганый, не в меру суетливый. Люба от его вида тоже забегала из угла в угол. И так не спалось, а тут и последний сон развелся.
- Ну что? Рассказывай, как там все произошло?
- Блин, и что им неймется? - Начал он с возмущений. - Этих солдат здесь только в задницу не целуют, а им всё плохо. Всю автоматную очередь в себя всадил. Всего разворотило, жуть просто!
- А с чего это он? Письмо из дома? Или еще что в голову стукнуло? Записки никакой не было?
- Да ничего не нашли! Я в этом мессиве всё обыскал, сапоги даже снимали - ничего нет. Сейчас работа замполита - будет опрашивать всех солдат, может, кто чего знает.
- А Бодров что говорит?
- Виноватых ищет.
- А ты чего так распереживался?
- А, может, он - псих, а я, как доктор, должен был его вычислить!..
- Но не ты же его в армию брал?
- Ха! А кому это интересно? Может, он здесь свихнулся?
- Ладно. Не накручивай, всё обойдется, может быть... - Любе даже жалко стало Олега, но она не знала, чем его успокоить.
Следующие два дня прошли в разборках, следствиях и поисках ответов на два вопроса: "Почему так произошло?" и "Кто виноват?" Причем, второй вопрос, как принято, муссировался гораздо активнее.
Бодрову так и не пришлось уехать в Москву. Он остался до конца следствия и до отправки "груза-200" на родину.
На очередном чаепитии, опять же в Наташкином кабинете, девчонки допытывались от Бодрова, "как расставились точки"?
- Ну, что сказать, - с дикими паузами "тянул кота за хвост" Бодров, - твой доктор виноват...
- Нормально! - Не ожидая такой "подлости", возмутилась Люба. - Замполит, значит, штаны протирал, а доктор виноват?
- Но не нашел же он записку!
- Может, просто плохо искал? Еще бы раз осмотрели! Как выглядел тот солдатик, так я бы не только обыскивать, я и посмотреть на него не смогла...
- Ладно, не бухти. Нашли записку.
- Где? - В одно мгновение успокоилась Люба.
- В сапоге...
- Но ведь...
Люба хотела сказать, что Олег осматривал сапоги, но прикусила язык. Лучше пусть думают, что он плохо искал, чем то, что он не вычислил "психа" и допустил его до оружия. С другой стороны, кажется, Бодров хитрит. Не мог же он не присутствовать при первичном осмотре тела, а значит... Значит, просто сейчас спасает Олега (и Любу, соответственно) от лишних проблем. И теперь не важно, была посмертная (и оправдательная для офицеров) записка на самом деле или нет, главное, чтобы в протоколе записали, что "да, была".
Потом, гораздо позже, выяснилось, что парень застрелился от того, что задолжал сослуживцу каких-то несчастных двести марок и никак не мог отдать.
А весь офицерский состав ломал голову, как родителям объяснить, почему погиб их сын? Не поверят же в долг. Скажут, что это армия загубила их сына, что издевались над ним и довели до самоубийства... А то и того хуже: сами офицеры его убили, а теперь ерунду городят в оправдание.
Люди знают, что кругом вранье, и голую правду не воспринимают. По привычке...
*_*_*_*_*
Бодров убрал вину с доктора Мишина в косвенном причастии к самоубийству солдата, но взвалил на плечи Саши Киселева тяжелую обязанность - везти "груз 200" домой, к родителям. Обязанность - не из самых почетных и далеко не из приятных.
Наталья расстроилась до слез и устроила Бодрову почти истерическую сцену:
- Почему именно мой Саша должен везти, есть непосредственные начальники, командиры роты, взвода?..
Бодров убеждал ее, что лучше, чем Киселев с этой задачей никто не справится. Кроме того, что он - начальник штаба, авторитетная и солидная фигура, он ещё и человек, умеющий спокойно доказать правоту и могущий успокоить, если понадобится, родственников.
Но Наташка ни за что не хотела подвергать драгоценную жизнь мужа хоть малейшей опасности, мотивируя свои тревоги элементарными женскими страхами: "Мало ли что можно ожидать от родственников, ошалевших от горя. А вдруг в драку полезут? А вдруг - с ножами?"
Однако Бодров стоял на своем, и Саша уехал в группе "сопровождения". Наталья затаила обиду на "шефа", Любе пришлось сделать то же самое "за компанию", и все это вместе подействовало охлаждающе на такие приятные прежде отношения с генералом. На фоне печальных событий сами собой забылись и его обещания о помощи в переводе семьи доктора.
Мишины готовились уезжать вместе со всеми. Люба с Натальей со вкусом разрабатывали сценарии совместного отъезда, но как-то вечерком к гуляющей с детьми Любе подошел комбат и сообщил "по секрету", что вопрос - оставаться им в Германии или нет - решился положительно.
На крыльях радости Люба влетела в квартиру Наташки.
- Ура! - Еле сдерживая бушующие эмоции, завопила она, - Наташ, мы остаемся, комбат сказал только что... - И осеклась.
У Наташки, милой, хорошей Наташки, всегда готовой разделить с ней любые чувства, лицо вдруг скукожилось, улыбка превратилась в плаксивую гримасску, а слезы приготовились выплеснуться из потемневших округлившихся глаз.
- Наташ, ты чего? Это же здорово! Мы остаемся... - Повторила Люба, приглашая вновь разделить с ней приятные мгновения жизни. Но у подружки, ко всему прочему, задрожал голос:
- А как же мы?... Как же я без тебя?
- Ой! - Так и села Люба. - Какая я дура и эгоистка! Слушай, я никак не могу совместить, что наше "оставление" здесь - это прощание с вами. Хоть убей, не могу представить, что мы расстанемся. А вдруг, правда - навсегда, и больше не увидимся? Где я найду еще такую, как ты?
Теперь рыдали обе, шмыгая вразнобой носами, а кулаками втирая слезы обратно в глаза.
- Наташ, а может, все-таки останетесь? Время еще есть с документами поработать, а?..
- Нет, Любаш, Саша не пойдет на это. Он не будет никого просить об одолжении, да и на самом деле, он очень хочет домой.
- А как же я тут без вас? Может, нам отказаться? И поедем вместе?
- Не дури! Вам не помешает еще подзаработать и просто пожить по-человечески. В Союз вы всегда успеете. А к нам в отпуск приедете. Ладно?
- Ну да, конечно же! - Люба обрадовалась хоть такой маленькой зацепке увидеться когда-нибудь с теми, кто стал здесь ее семьей.
- Ты обещаешь, что приедешь?
- Клянусь! - Махнула Люба головой, упираясь взглядом в чашку с нетронутым кофе.
Сегодняшний кофе казался слишком горьким, белая сирень через открытое окно душила своим запахом, соловьи молчали, а набежавшие тучи спрятали в своей черной вате слепящее совсем недавно золото солнца.
Только дети, которых абсолютно не волновали ни взрослые страсти, ни перемены погоды, носились с дикими криками апачей по детской площадке, решая свои насущные и чрезвычайно важные дела.
Долго Люба ходила в растрепанных чувствах между своих полузаполненных ящиков и чемоданов, не зная, что, куда и как перекладывать. Потом плюнула на всё это дело и решила отложить "перетрубации" до того момента, пока точно не узнает дату переезда. (Перевозить вещи в контейнере или на машине - это же две большие разницы!..)
Олег пропадал на работе целыми днями: через сутки дежурил по части, ходил "ответственным"... Основная масса прапорщиков и офицеров находилась в разъездах, выполняя "важное правительственное поручение" - перегоняли машины, скупленные по дешевке у немцев, "в Союз". Причем, не только и не столько для себя, сколько для начальства. Колонны по десять-пятнадцать машин провожали, минимум, раз в неделю.
Оставшаяся малочисленная военная публика из последних сил держала дисциплину и относительный порядок в солдатских рядах. Они же были заняты с утра и до утра утрамбованием военного имущества, не поддающегося разграблению и негодного к продаже, в различную тару, а затем - погрузкой его в эшелон. Что в делах, что в умах у народа царил хаос, разброд и шатание. Общий стержень - "страх наказания и высылки" - сломался, каждый "задудел в свою дуду".
Наталья со своей службой расквиталась давно и постоянно находилась дома. Любе оставалось совсем немного - запаковать еще несколько ящиков с книгами, составить на них опись и составить акт передачи. Обстановка (дома - бардак, на работе - дурдом) выбивала из привычной колеи, и в голове вместо упорядоченных извилин кипела бесформенная масса. Нервы вытянулись в одну тонкую струну, и эта струна готова была вот-вот порваться.
Но наконец-то, библиотека уложена, описана и опечатана, и даже сдана "замполиту" под ответственность. Скинув одну великую ношу со своих плеч, можно было выдохнуть и спокойно браться за следующую.
Но, войдя в квартиру, она снова наткнулась взглядом на всё те же ненавистные ящики и коробки. Слегка помедитировав на тему: "Всё хорошо, всё пройдет, надо только собраться...", она решила сначала всё-таки отобедать, накормить себя и ребенка, а потом с чувством, толком и расстановкой заняться делами. Олег дежурил, и никто не мешал ей планировать день так, как ей хочется. Но ни поесть, ни забрать с площадки Анну, она не успела.
Олег, как Шумахер, ворвался в комнату и с разгону остановился вплотную к Любе.
- Мать, у меня две новости, и обе - не очень...
Люба так и села в кресло, благо шагать далеко не пришлось.
- Какие? - Обреченно и, готовая ко всему, что может быть в этой жизни, выдохнула Люба.
- Мне позвонили из Вюнсдорфа кадровики и предложили вариант... Вернее, сказали, что он для нас единственный... Что это шанс, другого может не быть...
- Ну! Что? Не тяни, ради Бога....
- Нас отправляют в Союз...
- Тьфу ты! Ну и хорошо. Поедем вместе со всеми нашими, с Киселевыми...
- Нет, не со всеми... - замялся Олег.
- А с кем? Отдельно, что ли? В ЗАБВо? Так тоже хорошо - поближе к дому.
- Нет, не туда... - все мямлил Олег, но наконец, решился и быстренько протараторил: - Они сказали, что на Украину... Типа, откуда призывался, туда и...
- Типа-типа... О-па! - Передразнила его Люба, но тут до нее дошел смысл сказанного. - Какая Украина? При чём тут Украина?! Я лучше застрелюсь, чем туда поеду. Хватит! Я лучше домой, к маме, навсегда, чем к твоему Олексе и вообще!... Украина уже давно не наша, как они могут нас туда посылать?
- Но у нас же там квартира...
- Какая квартира? В ней давно живут другие люди, и они тебе писали, что ты другую квартиру получишь только тогда, когда примешь их украинскую присягу! Если ты этого хочешь, езжай! Я - ни за что! И ты это прекрасно знаешь!
Олег попытался повернуть "беседу" в рабочее русло:
- Я тебе сказал, а ты думай. Но через два часа я должен позвонить туда, в штаб, и дать ответ: "да" или "нет".
- Что - "да"? Что - "нет"? Если "да" - то Украина, а если "нет" - тогда что? Пешком до границы? Один эшелон уже ушел, второй и последний - завтра, а у нас еще ничего неизвестно... Ты думаешь башкой, что с нами будет, если всё не решится до завтра? Куда потом ехать? На чем ехать? Как вещи перевозить?
Люба сама себе бы не поверила, если б слышала со стороны, как вся эта речь была произнесена. Она не проговорила ее, а проорала - на одном дыхании, на одной высокой ноте. Не заметив в пылу, что слезы не только умыли всё ее лицо, превратив в индейца с боевой раскраской, а стекали уже грязными ручьями дальше по шее, забираясь незамеченными за ворот блузки.
"Струна лопнула". Олег, даже когда был пьян, не видел такой реакции жены на свои слова. Он остолбенел и замолк, что с ним редко случалось в таких ситуациях. Потом проснулся.
- А чё орать? Не хочешь, не надо, откажусь, только куда нас зашлют после отказа, одному Богу известно... - Теперь распалялся он, переходя на крик. Как ни странно, Люба успокоилась.
- Ну, и что нам делать? - Вымученно спросила она.
- Иди к Бодрову, спроси у него...
Люба опешила: "Олег сам посылает ее к Бодрову? С просьбой о помощи? Получается, всё то, что пусть незримо для посторонних, но о чем Олег, конечно же, догадывался, - ничего не значит, когда припекло спасать его собственную шкуру?!" От кого угодно, но от Олега она такого выпада не ожидала. Ей почему-то казалось, что хоть в этой части "морального кодекса" он тверд, как скала. Негласно они придерживались правила: если он сам у начальства ничего не просит, значит, это им обоим не нужно.
Люба добавляла к правилу подпункт: жена не имеет права вмешиваться в служебные дела мужа. Карьерные дела решает мужчина. Само собой разумеется, он не имеет права заставлять жену устраивать походы по начальству, решая таким образом свои проблемы и ставя её тем самым в каверзное положение. Но то, что считалось "само собой" для Любы, для Олега, оказалось, не являлось "догмой".
Олег никогда не ревновал жену, потому что не считал ее потенциальным объектом чьего-то внимания. Но когда на семейном горизонте появился Бодров, может, и не сама ревность, а нечто похожее на нервозность, все же появилось в его поведении. Понимал ведь, чем дело пахнет!.. И сейчас это его "иди, проси, умоляй о помощи..." никак не вписывалось в установленные Любашкой правила.
Слабый пока что всплеск презрения к мужу принес, как ни странно, почти полное успокоение.
- А ты сам не можешь подойти к нему и спросить?
- Я? Не могу!
- Почему? Ты же мужик. Вот и поговори с ним по- мужски.
- Он на бабские слезы лучше реагирует.
- Я уже отплакалась.
- Вот и хорошо, просто славненько... Умойся, приведи себя в порядок и иди, он там, на КПП сидит.
- Как я с такой рожей пойду, ты представляешь?
- Сейчас это неважно. Главное, спроси, что делать, и всё. Просто попроси совета. Напой что-нибудь, мол, "без Вас никак не можем сообразить, нужен мудрый и опытный совет..." И что-нибудь в таком духе... Сама знаешь, чего тебя учить?
- А-а-а... Значит, я хоть что-то все-таки умею? А как же "соображаешь, хоть не прапорщик"?... - Напомнила Люба его любимую присказку.
- Иди уже! Время тикает. Мне через час звонить.
Люба прошла в ванную, умылась, взглянула на себя в зеркало, пробормотала успокоительное "красоту ничем не испортишь..." и вышла из дома в сторону части.
Бодров, действительно, "дежурил" на КПП в окружении не знакомых Любе людей в военной форме.
- Николай Васильевич! Можно Вас на минуточку? - Открыв дверку КПП, позвала Люба.
- Заходи, говори, - не вставая, щурился генерал.
- Да нет, мне тет-а-тет надо...
- Ты знаешь, как у меня болит спина!.. Я сижу с трудом, а ты меня вставать и идти заставляешь.
- Николай Васильевич, ну пожалуйста... Я Вас потом вылечу, массаж сделаю, мазь принесу, помажу, где скажете... Только, правда, очень надо поговорить...
Понятно, что все обещания Любины были даны для хихикающей "публики". Не из-за обещанных же "благ мира" Бодров слез с постамента и вышел к Любе?
- Ох-ох-ой, - кряхтел по-стариковски "дядя Коля", - заставляешь старого, больного человека делать лишние движения...
- Ну, какой же Вы старик. Вы еще "о-го-го"...
- Ладно, шутки в сторону, вижу - тебе не до них. Что случилось?
- Нас на Украину посылают! - Выпалила сходу Люба, без всяких предисловий.
- Ну и что? Вы разве не оттуда приехали? - Не понял Любиного горя генерал.
- Оттуда, но мы там только служили перед Германией, а обратно возвращаться никто не собирался!