Солнце взошло, наполнив комнаты голубым весенним светом. Убрав со стола посуду и выкурив трубку, Брюк принялся за работу. Вот уже многие годы он шьет одежду и обувь из кожи. Брюку нравился этот материал, мягкий, податливый и, в то же время, прочный, надежный. Он любил теплый и приятный запах хорошо выделанной кожи. Умел на ощупь определить ее качество, фактуру, место происхождения. О коже он знал все. И если брался за работу, то выполнял ее с душой. Что бы это ни было: рабочие рукавицы или парадный жилет вельможи. Хотя, надо признать, последнее время ему редко приходилось делать что-либо подобное. Все больше рукавицы да сапоги, изредка перчатки и летние туфли. Мода на широкополые кожаные шляпы прошла, теперь в моде высокие дамские сапоги, но кто следит за модой в этой глуши.
А сейчас он делал одежду для подарка. Еще зимой, когда пришло известие от Свана, он решил - к его приезду сошлет для него кожаную куртку. Такую, что одевали они порой, выходя в море. И если те куртки были брезентовыми, то пусть эта будет из дорогой кожи. Просторная, теплая, мягкая. Пусть она согревает друга в его странствиях. Пусть греет его сердце и напоминает о нем. Чтоб почаще навещал его, писал письма, не забывал. Куртка почти закончена, на спине она украшена фигурными строчками, на плечах - двойные швы, на запястьях - ремни с пряжками, серебряные пуговицы с чайками и кораблями. Удобные карманы, чтоб можно положить свою трубку и добрый кисет с табаком. Осталось пришить шелковый подклад, отгладить - и куртка готова.
Длинная игла почти пропала в широкой ладони Брюка. Если лет десять назад ему кто-нибудь сказал, что он будет заниматься пошивом одежды, он бы страшно обиделся. Он - первый шкипер на побережье, выросший в море, раньше научившийся плавать, нежели ходить, и работать с нитками и иглой!? Выбитым бы зубом нахал не отделался. Да и кто мог предположить, что судьба так круто изменится?
К тридцати годам он был лучшим шкипером, никто не знал Побережье лучше него. Каждый залив, каждую скалу, каждый камень в море! Опасность он чувствовал за милю, как, впрочем, и удачу. В полной темноте, почти наощупь, ему удавалось найти проход между ревущих на рифах вспененных волн. Контрабандисты всего Побережья считали за удачу заручиться его обещанием провести их корабли. Во времена береговой блокады, когда даже рыбацкие лодки не могли проскочить через заслон крейсеров Властелина. Как он это делал - одному Оту известно! А его кожаный пояс знали во всех кабаках Побережья, от Каледа до Фитора. Широкий пояс с множеством карманов и карманчиков, набитых золотом и жемчугом. По толщине его кабатчики могли определить - сколько вина и сатрана надо готовить на вечер, потому что если Брюк заходил в кабак, то угощал всех, знакомых и незнакомых, друзей и врагов. Для друзей в поясе сберегались монеты, для врагов его, не менее знаменитый нож, широкий, из голубой стали со старинными эльварскими знаками. Брюк Кожаный Пояс - стало его прозвищем. Может с тех пор он и полюбил кожу?
Пятнадцать лет назад, после резни в Адмиралтейских Доках, он долго скрывался от ищеек СЧ. Как получилось, что он оказался в самом ядре заговора - загадка для него самого. Среди заговорщиков было много его друзей. Он помогал им переправлять людей и оружие, собирал сведения о перемещениях кораблей, но это мало отличалось от его работы с контрабандистами. Политикой он никогда не интересовался, деля людей на своих и чужих. Своим надо помогать, защищать, а с чужими он общался либо никак, либо с помощью своего ножа. Он был богат, контрабандный промысел приносил неплохой доход, но деньги не интересовали его. Он купил катер с мощным мотором, дом в Лидо, но что за дом без хозяйки? Не зная, что делать с деньгами, он решил выстроить приют для стариков. Фирма, с которой он подписал договор, оказалась фиктивной, деньги со счета в банке пропали. Так и остался приют для престарелых рыбаков его мечтой.
Восстание на Побережье так и не началось. Властелин безжалостно уничтожил почти всех участников заговора. Немногим, в том числе Свану и Брюку, удалось уйти от агентов СЧ. Для этого им пришлось расстаться с прошлым, изменить свою жизнь. Но по ночам Брюку слышится рокот моря, крики чаек, свист ветра в ветвях сосен на берегу, плеск волн. Снится то хмурое утро, когда они со Сваном выбрались из района доков, смертельно уставшие, грязные, пропахшие гнилой рыбой. Они хотели отсидеться в лачуге старого Хьюла, но их заметили. К дому подъехала бронемашина и два десятка бойцов, прижимаясь к земле, начали приближаться к дверям и окнам. Как они разобрали дощатый пол и между сваями проползли к сараю, где стоял их катер. Сван торопливо проверил бак, горючее, провода зажигания, как он поднял глаза к дырявой крыше сарая, прося богов помочь им, как взревел мотор, узкое помещение наполнилось сизым дымом. Выломав двери, катер вылетел в канал, соединяющий ангар с заливом. Брюк видел, как от взрыва ветхое строение поднялось в воздух и разлетелось на части. Длинная доска догнала их и огрела его плашмя по спине. Катер набрал скорость, задрал острый нос и, опираясь на один только винт, понесся в открытое море. С берега зазвучали выстрелы. Справа и слева вдоль бортов по поверхности воды пролегли бурлящие полосы - следы гравитационных ударов. Сван обернулся и весело оскалился.
- Ловите блох в своих штанах!
А Брюк погрозил огромным, поросшим рыжей шерстью кулаком.
Брюк часто вспоминает ту бешеную гонку. За катером полетели два " вампира". Они нагнали их у Головы Дракона, там, где скалы уходят в море, подобно спинным наростам драконьей туши. Брюк крутился, как мог. Три раза "вампиры", злобно воя, бросались в атаку и, всякий раз Брюку удавалось увернуться от выстрелов. В третий раз луч срезал верхушку скалы, и огромный камень рухнул в воду перед самым носом катера. Волной их едва не опрокинуло. Брюк хотел проскочить в водную пещеру, чтобы укрыться от "вампиров", но прилив еще не достиг нужной высоты и ему это не удалось. Он выдел, как вдруг вспыхнувшая корма отделяется от остального корпуса, ее отрезало, словно ножом кусок масла. Потом взрыв. Он видит Свана с вытаращенными глазами, летящего над водой, как дельфин в водном цирке. И сам он где-то высоко в небесах. Голубое небо с белыми облаками и потом такое же голубое море. И он уже плывет под водой. Когда они выбрались на камни, катер уже затонул. Над тем местом хищно кружили черные "вампиры".
Брюк завернулся в свой кожаный плащ, он продрог, будто только что вылез из воды тогда, у Головы Дракона. Угли еще не остыли и брошенные в камин поленья сразу вспыхнули. Удалось ли Свану перейти Перевал? Повезет ли и на этот раз маленькому горбуну?
* * *
Они успели дойти до спуска в долину, когда из-за каменой гряды послышался рокот летящего "вампира". Валор как на ладони. Узкая тропа летнего перегона почти слилась с основной дорогой. Им не хватило получаса, чтобы спуститься к дому Брюка. Отсюда, с высоты, Чичо ясно видел его оранжевую черепичную крышу, белый дымок над длинной трубой. Но дорога пустынна, место ровное, спрятаться негде. И времени, чтобы укрыться где-нибудь в камнях, у них не осталось. Белый снег резал глаза. Холодный ветер перехватывал дыхание. Ноги не слушались.
- Пирр, надо возвращаться, укроемся в скалах!
- Поздно, слишком поздно.
Через зеркальные летные очки Чичо напряженно смотрел куда-то вниз, в сторону долины.
- Там впереди три черных валуна, видишь? Рядом лощинка, до нее тулонов сто.
Обожженные солнцем глаза Пирра почти ничего не видели.
- Три валуна, там мы не сможем укрыться!
- Сможем, мы закопаемся в снег. В той лощине его должно быть достаточно. Скорее, беги!
Заледенелые пальцы намертво вцепились в ворот халата. Длинные кисти пояса развеваются на ветру. Седые волосы покрыла ледяная корка. Сил почти не осталось.
- Беги, Пирр! - донеслось издалека.
Из слепых глаз полились жгучие слезы. Он слишком долго искушал судьбу. Брал от жизни полными пригоршнями. Вот и конец. Жизненная влага едва плещется на дне кувшина. Ни рук, ни ног Пирр не чувствует. Лицо застыло, как посмертная маска. Ни слова, ни звука, только хриплое дыхание. Кажется, все тело набито льдом.
- Пирр! - Чичо кричит в самое ухо. Трясет за плечи. Но он не слышит, он не чувствует ничего, кроме смертельного холода, разливающегося внутри.
Здесь, сейчас решается все. Именно здесь, на этом каменном склоне, продуваемом злыми северными ветрами, под этим ослепительным солнцем. Вечным и равнодушным.
- Биру, руки твои на плечах, соль и вода
Кара, тело твое, жало огня
Ургу, ноги твои, сила земли
Всем вам моя погребальная весть.
Нет, он так просто не сдастся. Смерть не сможет раздавить его. Чичо, превозмогая боль, склонился над белым, как мумия, телом. Негнущимися пальцами ухватился за ворот халата и потащил его вниз. Это оказалось на удивление легко. Иссохшее, длинное тело Пирра почти ничего не весило. Чичо снял с головы шлем и надел на Пирра. Осторожно - по камням, по снегу и льду - быстрее.
Рокот "вампира" то приближался, то становился тише. Наверно, пилоты осматривали дорогу у Перевала и ледники со стороны Сотеса. Тащить тело по камням было тяжело. Чичо чувствовал, как лопается на спине обожженная кожа, по лицу катился пот. В глазах темнело, но он ни на секунду не переставал тащить одеревеневшее тело. Он будет биться до конца. И он не бросит друга. Вот под ногами захрустел наст - ледяная корка на снеговом языке. До ложбинки осталось совсем немного. Там, в тени валунов - их спасение. Но снег был глубок, каждый шаг давался с трудом. "Старый дурак! Следы!" Сверху его следы ясно укажут место. Чичо лег на снег и пополз, подтягивая тело за собой. Ему показалось, что прошли часы. От напряжения сердце готово было разорваться в груди. Еще пол тулона, еще тулон. Вдруг он почувствовал, как что-то легко и неудержимо увлекает его вниз, он добрался до склона. В последний момент он успел схватить Пирра за ворот халата и они, набирая скорость, полетели по сверкающему льду. Чичо видел впереди три черных пятна, они стремительно приближались, они выросли величиной с дом, они летели прямо на них. Чичо пробовал затормозить, но это не удавалось. Ледяная крошка залепила глаза, рот. Смутно он увидел, как что-то огромное заслонило собой солнце, потом что-то ударило его в бок, потом по ногам и наступила тишина. Он открыл глаза - было темно. Он хотел поднять руку, повернуться - что-то холодное и плотное лежало на груди. Он потрогал - халат Пирра. Он лежит на нем. И они еще живы.
- Пятый - базе. Дошел до Валора. На тропе никого нет. У входа в поселок на дороге вижу вездеход местного отдела. Три человека. Жду дальнейших указаний. Прием.
- Пятый, возвращайтесь к Перевалу. Осмотрите квадрат 17-3 слева от тропы. Будьте предельно внимательны. Операция по поимке беглецов контролируется на самом верху.
- Вас понял, квадрат 17-3. Выполняю.
"Вампир" лег на правый бок и, почти касаясь склона, развернулся, потом, сделав круг над поселком, ушел на восток. Стрелки у вездехода смотрели ему вслед из-под меховых рукавиц.
- Похоже, они ничего не нашли.
- Похоже на то... Я слышал, этот ракетоплан сбили под утро. С Двуглавой срезали.
- Да, а упал он где-то рядом, на Перевале.
- Может в пропасть упал или в расщелину какую. Ищи его теперь.
- Да, нет! Ракетоплан нашли. Они смогли приземлиться. Двое их и, вроде как, пошли в нашу сторону.
- В нашу сторону.... Стой теперь здесь на морозе!
- Ладно, ты полегче языком мети. Или не доволен чем?
- Ну, что ты сразу взъелся? Выдернули из теплой постели, от теплой бабы, только сон увидел...
- Сегодня досмотришь. До вечера их поймают. Сто монет против гнилого желудя. Укрыться им негде, там ни жилья, ни леса. Ни обогреться - дым сразу заметят, ни затаиться - мороз прикончит.
- А, правда, один из этих недавно в Столице из тюрьмы сбежал?
- Это тебе твоя баба сказала?
- Позавчера сам на трактир портрет его вешал. Десть тысяч монет. Какой-то старикан.
- Дурья твоя голова. Это командор Чичо. Таких, как ты, он десятками на тот свет отправлял. Старикан..., да он под землей почти все к рукам прибрал! Теперь к нам приполз.
- Я бы этих кротов-чимпо законопатил в их пещерах. Перекрыл бы кислород. Завалил бы все входы.
- Да, десять тысяч - это тебе не за просто так. Этот Чичо - как кость в горле. Его уж лет пятнадцать ловят - поймать не могут. И сегодня не поймают. Видать ловкий гад.
Говоривший стрелок поправил ремень висевшего на шее гравитона.
- Он - чимпо. А они сквозь камни могут проходить.
- Брехня все это. Сказки. Видал я чимпо. Люди, как вот ты, я - обычные. Глаза только у них... круглые, что ли, и большие, как блюдца. Хлоп-хлоп. Чтоб в темноте лучше видеть.
- Ну, ты заврался. Это ты шахтеров, наверно, видел. Они в защитных очках работают. "Хлоп-хлоп". Да, у них под землей светлее, чем днем. Дворцы, храмы, колонны высоченные - потолка не видно. И кругом идолы их, змеи, драконы. Из камня сделаны.
- А ты сам видел?
- Нет, туда, где эти храмы да дворцы - людей не пускают. Я в торговых ярусах бывал. Раза три. И там книжку купил с ихними легендами. Написана не по-нашему. Ничего не поймешь, а картинки красивые, цветные.
- Он еще и книжки читает!
- Да, не то, что ты, только журналы с голыми потаскухами.
- Хорошо бы их поймали.... Как бы ночью не пришлось здесь сопли морозить. Сейчас через меховую куртку до костей пробирает, а что ночью будет?
- А представляешь, ночью стоишь и раз - этот! Ты его на прицел, мордой в снег, повязал - и куча денег! Лет пять потом можно не работать. На островах где-нибудь брюхо греть.
- О боевых товарищах своих забыл? Тут, как минимум, на троих делить придется. А если начальники из Корлайна вклинятся - все считай. Деньги - им, нам - фанерные медали и подачка, как собакам, монет по двадцать-тридцать.
- Слушай, а можно как-нибудь поумнее поступить...? Это я про наградные.
- Нет, делиться с начальством придется. Тут важно - в каких пропорциях.
- Чего?
- Какую долю отстегивать.... Тут надо через голову умников из Корлайна сразу в Голан, а может и в саму Столицу.
- Размечтался, скажи еще - самому Властелину. "Стрелок из засранного отдела, зачуханного поселка Валор Дурень-Обалдуй докладывает..."
- Вы, в самом деле, как два идиота раскудахтались. Никого не поймали, а уже деньги делите. За дорогой лучше следите!
- А ты не указывай, начальник.
- Для тебя - начальник. Офицер меня старшим оставил. До его возвращения я тебя могу десять раз выдрючить. Понял?... И заткнись.
- Посмотри на этого начальника.
- Может морду ему разбить?
- Да нет, он пошутил. Пошутил ведь?
- Стрелки, черти вас раздери, служба есть служба. Что вы, как дети. Сказали нам наблюдать за дорогой - стой и наблюдай, пока не сменят.
- А за "заткнись" ты мне кружку в трактире поставишь.
- Ладно, а ты мне - две.
- Если этого подземельного командора сцапаем!
- Сто монет против гнилого желудя!
* * *
Водитель проклял всех богов и святых. Сто раз пожалел, что посадил этого оборванца. Чтоб он сдох!
- Куда, почтенный?
- Вперед, возница, в край цветущих вишен.
- Я в Валор, если по дороге - садись.
Пьяный в дым, оставь его - упадет, замерзнет насмерть.
- Куда путь держишь?
- Я, брат, по казенной надобности. Государственное дело. Вот предписание.
Он хлопнул себя по груди. В кармане булькнула початая фляга.
В трактире Сиф на последние деньги купил маленькую кружку сатрана. "Этот недочеловек еще будет учить меня достоинству", - вспомнил он разговор с офицером СЧ в Корлайне. Он еще долго придумывал едкие, уничтожающие ответы на слова палочника, когда увидел, что кружка пуста. В голове шумело, но хотелось настоящего забвения. Денег не было. "А чемодан-то, ту-ту, уехал выполнять предписание Властелина в Сотес. Виновен! Казнить его! На каторгу, в ссылку. Чтоб ты сгнил в этом Сотесе!" Непонятно кому это было сказано, толи чемодану, толи себе, толи этому негодяю из СЧ. Выпить хотелось жутко. По тяжелому взгляду огромного, узколобого кабатчика Сиф Оул понял, что просить в долг вряд ли уместно. "А есть ли у меня что-нибудь для обмена?" "Нет-нет, этого делать нельзя. Что ты делаешь!" От сладкого ужаса на голове зашевелились волосы. Он знал, что предложить заросшему черной шерстью торговцу сатраном. И он знал, что это его заинтересует.
Желание напиться, хихикая и хитро щурясь, подсказывало: "Да, что тут такого? Память? О чем!? О том, чего может никогда и не было? Ни того пруда, ни белых кувшинок. Может это и случалось когда-то, но не с тобой, а с кем-то другим? От нахлынувших мыслей Сифа Оула бросило в жар. "Да и зачем тебе такая память? Память, от которой слезы наворачиваются, жить не хочется, просто, пошел бы и удавился". Пьяненький Сиф Оул обиженно захихикал. "Разве я виноват? И кто мне скажет, в чем моя вина!?" "Я так страдал, я так несчастен",- уже знакомая песня. И Сиф Оул увидел тот вечерний пруд, но как-то отстранено, издалека. Подумал, но как о прочитанном в книге, которую перелистывал когда-то давно. Так давно, что и названия не вспомнить. В той книге юноша был влюблен, девушка была прекрасна, вечер был тих и задумчив. Они мечтали, они говорили о будущем, они целовались в качающейся лодке. Безмолвные звезды сияли над их головами.... Тогда Сиф Оул купил в ювелирной лавке маленькое золотое кольцо с малахитом. Зеленый глазок на желтом обруче. Простое кольцо, почти детское. Его он собирался подарить Конси, просто так, ничего не требуя, ни на что не надеясь. Но тот вечер оказался последним, они никогда больше не встретились. А кольцо осталось. Уже, будучи известным ученым, женатым лет пять или шесть, он перебирал свои старые вещи, в том году они переехали в новый дом на Набережной. Студенческие конспекты, старые книги, альбомы с фотографиями, коробки с разным хламом. Еще ничего не подозревая, он открыл черную лаковую шкатулку и увидел завязанную узлом розовую ленточку. И тут он вспомнил все. Казалось, что это никогда не уходило. Что оно было всегда, как вода чистого родника где-то в глубине. Сиф Оул развязал ленту, теперь он знал, что найдет. Зеленый малахитовый глазок на золоте. И теперь оно лежит в его кармане, завязанное узлом на грязном носовом платке. "Одумайся, это последнее, что удерживает тебя наплаву, порвется это звено, и ты навсегда погрузишься во мрак, в грязь и вонь, что стали твое жизнью". "Подумаешь, какая важность! Это всего лишь кольцо. Оно из золота и его можно выгодно обменять. Организм просит, все твое существо требует. Так дай ему это!"
Торговец насупил брови, а концы его тонких губ надменно опустились.
- Имею возможность предложить вам на обмен вещичку.
Торговец скрестил на груди толстые волосатые руки.
- Это кольцо, золотое кольцо, - засуетился Сиф Оул, - вот оно, вот... оно.
На дне кармана он нащупал угол платка и медленно вытянул его наружу. При блеске золота взгляд торговца оживился. Негнущимися пальцами Сиф Оул развязал узел, и кольцо с жалобным звоном упало на блюдце. Торговец взял его, повертел перед глазами, презрительно усмехнулся и бросил обратно.
- Три монеты.
- Уважаемый, - внутренне Сиф Оул уже согласился с этой ценой, - уважаемый, войдите в мое положение. Я здесь проездом...
- Проездом, наездом... Мне какое дело?
- Уважаемый, прошу вас, - Сиф Оул униженно пригнулся, - эта вещь дорога мне, как память.
- Три монеты, мне какое дело!
Вот и все. На душе стало легко и пусто. Все. Теперь-то он свободен. Свободен от всего. От своего прошлого и будущего.
- Ладно. Налейте во флягу. Флягу я заберу с собой!
Кольцо, как по волшебству, пропало в бесчисленных карманах жилетки кабатчика, а стеклянная фляга прямо перед глазами Сифа Оула стала наполняться зеленой мутноватой жидкостью. Пробка со скрипом вошла в горлышко фляги. Сиф Оул взял ее двумя руками, блаженно прикрыл глаза, повернулся и вышел. Если бы он обернулся, то увидел, как довольно улыбается небритый толстяк, поглаживая жилетный карман пухлой рукой.
* * *
На восточных склонах Вишневых гор кочует племя диулей. От Тины до Песто, между двумя полноводными реками: Зеленой и Вишневой. Откуда они пришли, куда направлялись - об этом теперь никто не скажет. Слишком давно это было. Собственных летописей диули не вели, но упоминания о них встречаются в самых ранних сказаниях финери. Когда великие люди, первые финери, ведомые богами, пришли в плодородную долину Зеленой, они увидели белые палатки местных жителей, таких же кочевников, как и они сами. Разбив под огромным ясенем островерхий шатер, вожди финери держали совет. И мудрейшие сказали: "Если наши боги желали нам добра, то это лучшая земля, которую они могли бы дать нам. И мы остаемся". Верховный вождь, выбираемый жребием, пропел песню победы, ударили огромные барабаны, завыли колдуны и колдуньи. И был разложен костер, и был испечен походный хлеб, и вкусили мудрейшие хлеба и питие. И было изречено: "Славна земля сия, обширны и благоуханны ее пастбища, велики и просторны ее леса, в водах полно рыбы, в степях и горах - зверя и птицы. Ставьте шатры, разжигайте очаги, кормите детей и стариков. Ибо это ваша земля". И пришли старейшие от всех десяти родов финери, и взяли по углю из Общего Костра, и разнесли их по своим стойбищам. И пылали костры, и гремели барабаны, при свете костров храбрые воины финери состязались в военном искусстве. Кружились в бешеных плясках, бесновались колдуньи, дым курилен поднимался прямо к небесам. И сказали вожди финери: "Боги милостивы к нам, не будем же и мы неблагодарны. Отплатим за покровительство и за помощь, принесем им богатую жертву". И сверкнули ножи, и упали на колени священные белые кобылицы, и кровь их хлынула на корни и ствол огромного ясеня, окрасила красным суровые лица каменных идолов. Но показалось мало вождям финери. И завыли колдуны и колдуньи: "Так-то вы чтите богов своих. Земли блаженства, жизнь для себя и потомков кобыльею куплены кровью. Нет, не гневите богов. Великое дело сие, надлежит и великою жертвой дань воздать, чтобы боги остались довольны!" И задумались вожди, и бросали в огонь пахучие травы. И слетелись со всех сторон бесчисленные духи, и каждый был принят с почетом. Колдуны и колдуньи плясали на огненных углях. Под сводом шатра заржали вдруг дикие кони, завыли свирепые волки, затявкали лисы, и птицы наполнили воздух криком и гамом пока не покрыл все рев огромного черного зверя. Долго думали вожди и резали ножами в исступлении руки и лица. И вот что решили. Наутро, с восходом Светила принести в жертву богам своим всех живущих в долине диулей.
Ничего о том не знали диули, ибо были они мирным народом. Кровь и смерть не считали благом, убийства страшились. Жить в согласии с собой и миром. Без вражды, и без кровопролития. Поклонялись цветам и деревьям, водам, свету и вольному ветру. Ужасала свирепость сих пришлых. Они встретили хлебом и медом, говоря: "Хватит всем в этом мире места, света, воды, пропитанья".
С восходом солнца пролилась первая кровь. Сколько диулей было уничтожено - неизвестно. В летописях чимпо говорится о двадцати тысячах. Странствующие монахи из Подземной Страны описывают три холма из выбеленных ветром и солнцем человеческих черепов. Их они увидели при посещении стойбища Верховного вождя финери, лет сто спустя. Он восседал на каменном троне, окруженный вымазанными кровью колдунами, жестокий кровожадный дикарь. Монахи поднесли ему в дар изделия из золота и нефрита, но тот обратил свое внимание только на острый нож из, еще редкого тогда, железа. Остальное же бросил к ногам каменного идола. Но кто-то из диулией уцелел. Их разрозненные племена скитались в Предгорьях, не имея ни письменности, ни языка (говорили они на смеси финери и эльварского), ни какой-либо славной истории. Со временем становилось их все меньше. Шли века, а диули все так же кочевали между Вишневой и Зеленой, то там, то здесь появлялись их белые шатры, окруженные легкими повозками. Было так и в то лето.
В горах отцветала дикая вишня, луга покрыли цветы и травы, по берегам тихих притоков Вишневой бродили бесчисленные коровьи стада. И воздух был напоен молоком и медом. Именно этот запах почувствовал девятнадцатилетний Пирр, когда лежал, уцепившись за корни сухого дерева, на краю пропасти. Над зарослями пахучего вереска кружили золотистые стрекозы, тонконогий паучок деловито осматривал свои сети. Легкий ветерок колебал тонкую былинку прямо перед его глазами. Блестящая божья коровка быстро взобралась на ее конец, расправила крылья и улетела в синеву безоблачного неба.
И эта бешеная гонка по серпантину, и хрип умирающего за спиной, и вспышки излучателей - все отошло в сторону, стало блеклым и плоским. Пирр с удивлением ребенка разглядывал снующих муравьев, кузнечика, пьющего росу на конце травинки. Все это было прежним, как тогда, в его голодном детстве. И ручей, и форели, и ласточки под крышей пожарной каланчи. Он изменился, но не стал чужим. Здесь, на краю пропасти, чувствуя боль и слабость каждой мышцей, каждым суставом своего разбитого тела, Пирр вдруг понял, что теперь он может смотреть спокойно в свое прошлое, не испытывая ни злобы, ни горечи. Несправедливость и голод, неприязнь матери и сестер. Теперь, когда некому не нужно ничего доказывать, когда жестокость, породив жестокость, утратила всякий смысл, Пирр понял, что есть другая жизнь, что она никогда не кончалась, не покидала его, как бы он не стремился забыть, сломать, изменить ее.
В подвале Морского Банка их уже ждали. Это была настоящая бойня. От воя гравитонов, от звона падающих балок, от грохота рвущегося на куски бетона в ушах стоял нескончаемый гул. Он лежал в дверном проеме, стреляя по черным силуэтам в экранокостюмах. Ствол гравитона нагрелся, керамика на его конце почернела и потрескалась. Свет прожекторов бил прямо в лицо. Обугленные трупы дымились, наполняя зал хранилища смрадом и смертью. Кто-то еще отстреливался, но Пирр понял - все кончено. Потом они бежали по хлюпающей грязи подземного перехода, и темнота позади них разрывалась грохотом и алыми вспышками выстрелов.
Но теперь это так далеко. Пирр лежал, прижавшись кровавым ухом к теплому камню, и слушал шелест ветра в листьях вишен и черемух, гулкий топот лошадей, пришедших на водопой, свист сурков, поющих норы где-то в глубине горы, пение синиц и то, как они чистят клювы о ветки боярышника. Если бы кто-нибудь увидел его сейчас, то решил, что он умер, так безмятежно было его лицо, так неподвижно было его тело. Но он был жив. Пирр впитывал жизнь, как влагу. Дышал ею, постигал ее, припав к вечным земным истокам.
Он не слышал, как наверху ревели двигатели садящегося на дорогу "вампира". Не слышал воя сирен, криков солдат. Он смутно догадывался, что там что-то происходит, но это его уже не касалось. Укрытый листвой кустарников, выступом отвесной скалы, невидимый и неслышимый, Пирр начинал понимать жизнь заново. Теплый день сменился прохладным вечером, зашло солнце и на небе появились звезды. Одно сменяло другое, размеренно и неотвратимо, от начала времен. Так и боль в душе Пирра уступила место раскаянью. Он еще молод и то, что он делал, не было его настоящей жизнью. Пока он не знает, что он обретет, но с тем, что уходит, он расстается без сожаленья.
Ночью он почувствовал, что замерз. И еще голод, как будто не ел несколько дней. Жизнь вернулась. Он встал на дрожащие ноги и посмотрел вниз, в ночную темноту. Справа были видны редкие огни спящего городка, далекий край светлого неба и, блестящий в лунном свете, серп луны. Слева простирался темный лес. Он уходил вдаль почти до горизонта. Именно там, под кронами столетних дубов и ясеней, на берегу тихого ручья, он обретет знание новой жизни.
Таким остался тот день в памяти Пирра. Что же на самом деле происходило в его душе тем сумасшедшим днем, что чувствовал и о чем думал молодой девятнадцатилетний парень, сидя на выступе скалы, над черной пропастью, вздрагивая от холода и криков ночных птиц, не знает никто, даже сам Пирр. Очень давно это было.
Утром следующего дня он услышал звон бесчисленных бубенцов, блеяние овец, мычание коров. Далеко внизу, по дну ущелья шло стадо. Четверо верховых гнали его в горы. Всадники в белых широких рубахах с длинными кожаными хлыстами ехали по бокам стада. Пирр нагнулся вниз и крикнул. Голос его был слаб, но седобородый старик, ехавший позади всех, поднял голову и из-под широких полей старой шляпы посмотрел прямо на Пирра. Он остановился, что-то крикнул всадникам и указал вверх концом рукояти хлыста. Старик еще раз посмотрел на Пирра, и стадо неспешно двинулось дальше.
- Эй,- кричал Пирр, - эй, постойте!
Но пастухи даже не повернули голов. Солнце поднялось из-за туманного края долины, и воздух наполнился щебетание птиц. Пирр немного согрелся. Спускаться вниз - для этого нужна веревка, вверх - не будь он так слаб, он бы попробовал вскарабкаться, но теперь даже думать об этом не стоило. Пирр совсем приуныл, когда вдруг услышал легкий шорох, сверху посыпались мелкие камешки и из-за острого выступа скалы появилось скуластое загорелое лицо. Раскосые черные глаза смотрели насмешливо.
- Хорошее место нашел, приятель. У тебя, должно быть, есть крылья?
- У меня здесь гнездо.
- Ну, тогда не буду тебе мешать.
Говоривший произносил слова как-то странно, растягивая окончания глотая некоторые звуки.
- Держи веревку.
И к ногам Пирра упал конец толстой плетеной веревки с узлами.
- Сам выберешься?
Пирр хотелось лихо плюнуть сквозь зубы и осадить нахала, но боль и слабость взяли верх.
- Похоже, что нет.
- Ну, тогда привяжись покрепче.
Пирр обвязал себя вокруг пояса. Из разорванного уха опять пошла кровь. Узкоглазый посмотрел на обрывок его галстука с золотой булавкой.
- У вас там внизу так принято носить?
- Тяни.
- Смотри, штаны не потеряй.
Голова скрылась, веревка натянулась, и тело Пирра медленно поднялось над выступом.
- Ты хоть скажи свое имя, как мне к тебе обращаться?
Но в ответ послышалось только глухое сопение.
- Кого мне славить перед Всевидящим Оком Ота?
- Помолчи, я не верю в твоих богов?
Верхний край медленно, но верно приближался, вот уже появился черный слой дерна, корни кустов, что растут с краю, сам край, потертые кожаные сапоги до колен и красное скуластое лицо. Белая широкая рубаха взмокла от пота.
- Ну, и тяжел ты, - отдуваясь, проговорил незнакомец, когда Пирр уже лежал на животе у края пропасти.
- Вставай, здесь до дороги поднимешься сам, надеюсь.
Обломки машины увезли. О катастрофе на дороге говорило только большое пятно копоти и глубокая яма с оплавленными краями.
- Твоя работа?
- Похоже на то.
- Значит, тебе повезло. Чтобы так летать, надо иметь крылья. Идем. Отец ждет.
У края дороги, привязанные к тросам ограждения, стояли лошади. И Пирру впервые пришлось садиться в седло.
Они поднялись немного вверх по дороге, потом съехали вправо по узкой, едва приметной тропинке. Густой лиственный лес обступил их со всех сторон. Склон здесь был довольно крут и лошади спускались, припав на задние ноги. Пирр вцепился в высокую луку седла и старался не смотреть вниз. Крепкие, низкорослые лошадки на удивление легко преодолевали крутой спуск. И камни, и деревья, лежащие поперек тропы, не были для них помехой. Наконец, деревья расступились, и они оказались на дне ущелья. Лошади пошли быстрее. Незнакомец изредка оглядывался через плечо и тихо посвистывал. Под ногами лошадей зашумела вода, они перешли вброд небольшую речку. Проехали немного по ее каменистому берегу и углубились в заросли орешника.
- Что-то ты побледнел, не любишь ездить верхом?
Теперь Пирр увидел, что парень едва ли старше его. Был он крепок, хоть и узок в плечах, кривые ноги, как клещами охватывали бока лошадки. Раскосые глаза на плоском лице придавали ему хитрое выражение.
- Мы куда едем?
- Ты плохо слушаешь, плохо понимаешь. Я сказал - отец ждет, мы едем к нему.
- Долго еще?
- Лиг пять, но ведь тебя интересует время.
- Как тебя зовут?
- Не знаю. Отец скажет.
Тропа становилась все ровнее и шире. Низкорослые деревья сменились дубами, деревья росли далеко друг от друга, и они ехали по зеленым полянам, залитым золотым утренним светом. Воздух был влажен от, еще не сошедшего тумана, свеж и ароматен. Пирр забыл об усталости, разбитом теле, голоде. Они проезжали по тропе под огромными деревьями, от одного великана к другому. И все они были разными. Незнакомец на ходу касался коры их стволов, листьев на нижних ветках, приветствовал свистом утренних птиц. Он уже давно бросил повод, лошадь шла знакомой дорогой, хватая находу головки цветов и стебли трав.
Дубы сменились ясенями и кленами. Вдоль тропы Пирр стал замечать вкапанные в землю деревянные столбы, покрытые замысловатой резьбой. Они стояли по одному, справа или слева от дороги, парами, а иногда по пять, по шесть разной высоты.
- Что это?
- Солты, по-вашему - "столбы". Духи места. Каждый солт несет в себе имя духа. Солт связан с духом, дух связан с местом. Каждое место имеет имя. Понятно?
- Не уверен, что до конца, но на первый раз - хватит.
Пирр развязал галстук и вместе с булавкой бросил в кусты.
- Ты что-то бросил на землю?
- Так, грязную тряпку.
- Ты - чужак, поэтому я попрошу духов простить тебя.
И парень полез в ежевику, что-то бормоча и кланяясь.
- На, забери. Тебе повезло, у этого места добрый солт. Он не в обиде.
После этого случая они поехали рысью и, не умеющему ездить верхом Пирру, пришлось не сладко. К концу пути его здорово растрясло. Теперь ему было не до красот леса. Его едва не выворачивало наизнанку. От слабости кружилась голова, пустой желудок подступал к горлу. Он не сразу сообразил, что они приехали. И только когда, наконец, слез с лошади и немного пришел в себя, разглядел в глубине, заросшей вереском, поляны белый, островерхий шатер.
- Говори мало, слушай и запоминай. Отец ждет тебя. Иди.
С деревьев на Пирра смотрели бурундуки и белки. Они прыгали с ветки на ветку, следуя за ним. Черный ворон опустился на траву у его ног. Он внимательно посмотрел на Пирра своими блестящими глазами и важно отошел в сторону, когда тот подошел совсем близко. Пара пятнистых оленей качнула рогами у кустов около шатра. У входа лежал огромный серый волк. Он посмотрел Пирру в глаза, так охотник смотрит на свою добычу. Из шатра послышался голос, молодой и сильный:
- Оставь снаружи все, что ты должен оставить, войди с единственным.
Волк поднялся и медленно отошел к кустам. Олени спокойно наблюдали. Пирр нагнулся и вошел в шатер. Снаружи небольшой и приземистый, внутри он поражал своими размерами. Войдя, Пирр попал в большое помещение, отделенное от остального бархатным пологом. Тяжелые складки шевелились, алый бархат переливался, бросая на высокий потолок багровые отсветы. Пол покрывала трава, но была она такая густая и ровная, что казалось, будто идешь по ковру. Полотняные стены украшали узоры, похожие Пирр видел на столбах "солтах". Разглядывая стены, Пирр не заметил, как в алом пологе появился проход. Это был узкий коридор. В полумраке по его стенам пробегали легкие тени, слышался шелест листьев, звон падающих капель, плеск воды и скрип мокрого песка. Пирр долго шел, разглядывая тени на колеблющихся полотняных стенах. Тени трав и деревьев, качающиеся головки цветов, сгибающиеся под ветром вершины сосен и елок. Вот промелькнула тень птицы. Послышалось тихое змеиное шипение, и кто-то невидимый пробежал мимо, коснувшись плеча и ноги. Ветвистые рога оленей переплетались с длинными виноградными побегами. Справа, медленно шевеля плавниками, проплыла тень щуки. Что-то мягкое, невесомое опустилось на его плечо. Пирр обернулся, но сзади нечего не было. Лишь серые шевелящиеся стены, уходящие в темноту. Впереди послышался чей-то голос, смех, звон колокольчика. Потолок стал ниже, Пирр нагнулся, нащупал рукой тяжелую ткань, сдвинул ее в сторону и вновь оказался в зале с зеленым травяным коврам. Только бархат стен здесь был коричневым, почти черным. Потоки воздуха шевелили его тяжелые складки, и Пирр увидел не один, а несколько проходов. Он вошел в ближний и попал в непроглядный мрак. Все звуки пропали, только глухой рокот барабанов издалека, из глубины, доносился до него. Он потрогал в темноте стены. Влажная глина, острые края кремниевых пластин, корни деревьев, толстые и гладкие, как тела огромных змей. Под ногами струился холодный песок. Он легко охватывал ступни, подбирался к коленям. Останавливаться нельзя, понял Пирр. Сначала проход был узкий, и он мог идти, касаясь стен обеими руками, теперь он шел, придерживаясь одной стены. Темнота наполнилась звонким эхом, той особой глубиной звуков, которой обладают подземные пещеры. Пирр потерял счет времени. Ему казалось, что он идет по этим коридорам бесконечно долго. И только он подумал об усталости - под ногами засветились слабые зеленые огоньки. Они будто живые двигались, перебегали с места на место. Пирр подумал, что это светящиеся насекомые. А зеленые огоньки взбирались по стенам, по его ногам. Он поднес к лицу ладонь и увидел, что это не светлячки. Это напоминало живые капельки ртути, светящиеся изнутри легким зеленоватым светом. Огоньки перекатывались на его ладони, перетекали на плечи. А под ногами в это время появилась зеленая светящаяся дорожка, легкое туманное сияние волнами пробегало по ее поверхности. Идти стало легче. Огоньки поднимались по его ногам. Медленно кружа и потрескивая, поднимались на плечи, растекались по груди. Пирр чувствовал их движение на своей шее, на лице. Он видел, как потом они стекали по рукам и зелеными каплями срывались с концов его пальцев. Постепенно тьма рассеялась, и Пирр не заметил, как попал в новый зал. Что-то подсказывало ему, что коридоры и залы эти бесконечны, что всю свою жизнь он сможет бродить по ним, переходя из одного в другой, открывать что-то новое, теряясь в разнообразии форм, звуков и ощущений. И Пирр представил эту бесконечную череду залов, нанизанных, как четки на нить переходов и коридоров. Ему стало страшно. Но, не потому, что он боялся не выйти из этого лабиринта. Он представил вереницу лет, что составляют жизнь человека. Переходя из зала в зал, осматривая и ощупывая стены, падая и поднимаясь, он бродит по этому бесконечному лабиринту, не зная сроков, ни цели своего блуждания. И нет у него надежды покинуть его, отыскать выход и обрести что-то вне и внутри себя. Отчего так упорен человек в стремлении к неизведанному? И что это - иная сущность? Отчего так тягостна для него телесная оболочка, а дух стремится к звездам?
Такие мысли или похожие переполняли тогда молодого Пирра? Вряд ли. Слишком он был молод, самонадеян и жесток. Молодость безжалостна в своей правоте. Она не ведает сомнений. Но, вспоминая то время, Пирру кажется, что именно тогда, в шатре диулей, он понял это.