Летом пейзажи в горах Трансильвании напоминают райские кущи, дарованные обитателям этого края при сотворении мира. Первобытная необузданная красота природы между небом и зелёными склонами гор привлекает сюда туристов особого рода ― любителей пешеходных маршрутов по горным дорогам и тропам.
Странно было увидеть на одной из таких дорог в жаркий полдень двух путников, не похожих на заезжих туристов и, тем более, на местных жителей. Один из них ― высокий старик в полотняном костюме ― шёл, опираясь на палку, делая частые остановки для отдыха. Сопровождающий старика мужчина был сравнительно молод и по внешнему виду принадлежал к числу горожан из среды чиновников или же коммерсантов. Они шли уже более двух часов по извилистой каменистой дороге, поднимавшейся по пологому горному склону. Старику приходилось трудно, ныли старые раны, горло сдавливала отдышка, сил с каждым шагом оставалось меньше. Но он должен дойти до небольшого дома, стоящего на обочине этой памятной для него дороги...
Прошло почти пять десятков лет с тех пор, как лейтенант Пётр Алдынцев, уходя от погони после побега из немецкого плена, вышёл к этой безлюдной горной дороге. Надёжды на спасение не было. Чужая страна, до линии фронта несколько сотен вёрст, и надо преодолеть хребты гор, преграждающих путь к востоку. Ни еды, ни оружия. Только пуля, застрявшая у него в ноге во время схватки пленных с охраной. Это случилось вчера, а кажется, что прошло много дней. Нестерпимо мучает голод, и с раной в ноге далёко ему не уйти...
Он присел, прислонившись спиной к смолистому стволу ели, так что с дороги его не было видно. Будь, что будет, но дальше он поковыляет верх по дороге, придерживаясь восточного направления. Прикрыв глаза, Пётр стал восстанавливать в памяти, что удалось ему рассмотреть из оконца товарного поезда, в котором перевозили пленных. В конце пути товарняк остановился на подъезде к румынскому городу Брашову. Пленных вывели из вагонов и стали строить в колонну. Прошёл слух, что их ведут в горы, где заставят работать на рудниках.
Солнечный лучик, пробившись сквозь ветви ели, упал на лицо. Пётр зажмурил газа, и в памяти, словно кадры немого кино, замелькали картины вчерашних событий.
Колонна оборванных измождённых людей, напоминая туловище гигантской змеи, вползала в лощину, обрамлённую лесистыми склонами Южных Карпат. И вдруг движение прекратилось, колонна замерла ― где-то, в самом начале людского потока, вспыхнула потасовка между пленными красноармейцами. Это был условный сигнал. Колонна мгновенно рассыпалась. Часть пленных бросился на конвоиров, а кто-то убегал, взбираясь по склонам к зарослям буковой рощи. Пётр не помнил, каким образом он оказался на спине одного из охранников. Повалил на землю вопившего конвоира, но так и не смог вырвать из его рук автомат. С лютой ненавистью двинул фрица по голове подвернувшимся под руку камнем и помчался, что было сил, вверх по склону, пока не оказался на безопасном от пуль расстоянии. Выйдя к прогалине между деревьями, он посмотрел вниз на дорогу. Жуткое зрелище полоснуло, словно ножом, по сердцу. Склоны по обе стороны от дороги были усеяны трупами красноармейцев. Лишь горстка оставшихся в живых пленников стояла, понурив головы, под дулами автоматов немцев. В бессильной ярости Пётр упал на траву, уткнувшись лицом в тёплый мох. Столько людей полегло. Похоже, бежать удалось лишь немногим. Страшная плата за то, чтобы вырваться на свободу. Он поклялся, что сделает всё, чтобы выжить и мстить за погибших товарищей.
Приоткрыв глаза, Пётр прислушался. Тишина. Может, по этой дороге никто не ездит? Вчера, стремясь отойти дальше от места побега, он целый день пробирался лесными массивами, скрываясь под их покровом. Отмахал километров двадцать, несмотря на боль в ноге. Если дальше идти по заброшенной с виду дороге, дело пойдёт быстрее. Но следует быть осторожным. Пространство дороги может просматриваться с дальних точек.
Он не успел ещё взвесить степень данной опасности, как ниже, за поворотом дороги, петляющей между выступами скальной породы, послышались голоса. Пётр прижался плотнее к земле, не зная, чем грозит ему встреча с людьми. Но, как только появились двое мужчин в сопровождении женщины, он разжал вспотевшие от тревоги ладони. В идущем впереди великане со светлыми волосами он узнал Тюрина.
С сержантом Иваном Тюриным он сдружился в лагере военнопленных. Шталаг находился за линией оборонительных сооружений немецко-румынских войск, и в нём находились несколько сотен пленников, обречённых на скорую гибель от голода, ран и болезней. Видно, сам Бог послал Алдынцеву во время плена такого товарища, как сержант Тюрин. Ванька был неунывающим человеком, мечтал стать артистом и обладал огромной физической силой. И вот теперь, после отчаянного побега, судьба вновь свела Петра с Иваном Тюриным.
― Мы ещё повоюем с тобой, лейтенант, ― выговаривал Тюрин, сжимая Петра в объятиях. ― Сердце чуяло что ты жив, что вчера не нашла тебя немецкая пуля.
― Пуля, как раз-то, нашла, застряла, зараза, в левой ноге, ― признался Алдынцев, потирая пропитанную кровью штанину. ― Что за люди? ― кивнул он в сторону чернявого парня и девушки в длинной юбке и ладных сапожках.
Расплывшись в улыбке, Иван представил попутчиков:
― Это красноармеец Кравцов, Александр. Таких шустрых бойцов не часто встретишь. Вчера еле догнал его, когда он удирал от немцев. А эту красивую девушку зовут Ирина Доляну. Она молдаванка, дочь местного егеря. Мы с Сашком встретили её пару часов назад. Сейчас Ирина ведёт нас к домику около этой дороги. Обещает накормить, снабдить шмотками и объяснить какой дорогой безопасней идти на восток.
― У меня от голода кишки прилипли друг к другу, ― деликатно подал голос боец Кравцов. А Ирина, сняв с головы светлый платок, указала Петру на придорожный камень:
― Садитесь. Надо перевязать вашу рану.
― Откуда знаете наш язык? ― спросил он, заворожено вглядываясь в синие глаза девушки и любуясь её лицом, обрамлённым белокурыми волосами. ― Вы не похожи на молдаванку.
― Отец молдаванин. А мать из рода русинов. Я часто ездила в её селение на севере Молдавской возвышенности. Там все умеют говорить по-русски.
После того, как девушка перевязала рану, Пётр зашагал увереннее, но Ирина, всё же, взяла его под руку, помогая перешагивать через камни. Оказалось, что идти осталось недолго. Спустя минут двадцать Пётр увидел приземистый дом из неотесанных серых камней. Дом стоял у самой дороги, и его стены почти сливались с фоном окружающей местности. Позади дома простиралось лишённое растительности каменистое плато, за которым виднелись покрытые лесом холмы. Этот пейзаж, с домиком егеря на переднем плане, навсегда врезался в память Алдынцева.
В доме царила прохлада, манящая к отдыху. Но Ирина заявила, что надо заняться извлечением пули из ноги лейтенанта. Операция показалась ему мучительно долгой. Кричать от боли было стыдно. Утешали лишь прикосновения рук Ирины и её нежный голос, что-то шептавший ему на незнакомом Петру языке.
Лейтенант был молод и не знал, по-настоящему, что такое женская ласка. Армейская служба началась для него в семнадцать лет в пехотном училище. Потом около года он командовал на передовой взводом связистов. В плену оказался по досадной случайности. Немцы обнаружили присыпанное землей тело молоденького лейтенанта в бессознательном состоянии после взрыва снаряда из тяжёлого миномёта. Окончательно Пётр пришёл в сознание лишь в пересыльном лагере военнопленных.
...За оконцами дома стало смеркаться. Накормив беглецов, Ирина уложила Петра в своей комнатушке. То, что это девичья комната, Пётр догадался по самодельным куколкам, украшавшим побелённые стены.
― Постарайтесь уснуть, ― сказала Ирина, прикрывая Петра одеялом. ― С рассветом провожу вас к тропе, ведущей к селению рудокопов. Там укрывается с десяток еврейских семейств, спасаясь от депортации в нацистские лагеря.
После захода солнца в комнатах стало прохладно. Ирина прилегла рядом с Петром, согревая его своим телом.
―Засыпайте, вспоминая что-то хорошее, ― шепнула она ему.― Тогда приснятся добрые сны. Так мама мне говорила...
Утром, когда мужчины доедали вчерашнюю кашу, Ирина отпрянула от окна.
― Немцы, ― сдавленным голосом сообщила она, схватив в руки охотничий карабин.
Сашка Кравцов, отобрав у Ирины ружьё, выкрикнул:
― Все на улицу! Я прикрою вас. Иван, помоги командиру.
Всё, что случилось потом, заняло минут пять. Пять страшных и тяжёлых для лейтенанта минут.
Они выскочили из дома. Трое немцев в зелёных мундирах на мотоцикле с коляской сворачивали с дороги. От крыльца дома прогремел карабин, в ответ ― застрекотали немецкие автоматы. Пули зацокали у беглецов под ногами. Укрыться от них на отрытом пространстве некуда. Пётр, толкнув Ирину на землю, упал на неё, прикрывая от пуль. Сверху на них навалился Иван. Это спасло Петра и Ирину от смерти.
Прогремело ещё несколько автоматных выстрелов, и наступила звенящая в ушах тишина. Вот сейчас автоматчик подойдёт к ним и добьёт беззащитных людей. Но выстрелов не последовало. Пётр почувствовал, что Ирина прерывисто дышит и пытается приподняться. Вывернув голову, он увидел отъезжающий мотоцикл с автоматчиками. Глазам не верилось. Неужели, смерть прошла мимо. А что с Иваном, почему он молчит? Выбравшись из-под могучего тела друга, он увидел в клочья порванную пулями гимнастёрку и понял, что Иван погиб. Потом долго успокаивал Ирину, рыдающую над Сашкой Кравцовым, бездыханное тело которого раскинулось на ступенях крыльца.
...Хмурые тучи нависли над домом егеря в горах Трансильвании. Струйки дождя барабанили по камням, устремляясь вниз по дороге, омывая, словно слезами, холмик над могилой двух советских бойцов.
***
Дальнейшая жизнь Алдынцева складывалась неудачно. Ирина, расставшись с Петром, вернулась к больному отцу в городок, расположенный у подножия Южных Карпат. Продолжалась война, и Пётр не надеялся снова увидеть Ирину Доляну.
Спустя неделю нагрянувшие в селение рудокопов каратели арестовали Петра и отправили вместе с еврейскими семьями в концлагерь на юге Венгрии. После освобождения лагеря, и даже после долгожданного дня Победы, Пётр не сразу обрёл свободу.
Правосудие в разорённой, переполненной человеческим горем стране исходило из уверенности органов госбезопасности, что кругом продолжают действовать враги. Бдительность военного времени трансформировалась в чудовищную подозрительность. Недавние фронтовики по доносу, не стоящему выеденного яйца, могли быть заподозрены в измене. Сотни тысяч солдат, без вести пропавшие в горниле войны, автоматически подозревались в предательстве и вычеркивались из числа защитников родины. Миллионы людей, побывавшие на оккупированных немцами территориях или в лагерях и тюрьмах нацистов, считались неблагонадёжными лицами.
Это была величайшая по своей гнусности несправедливость. Заподозрить в предательстве и репрессировать огромную массу ни в чём не повинных людей! Не избежал этой участи и Пётр Алдынцев.
Следствие по делу бывшего лейтенанта тянулось несколько месяцев. В итоге, Пётр был осуждён, как дезертир, добровольно сдавшийся в плен, и отмотал восемь лет на исправительных работах в местах "не столь отдалённых".
Когда истёк срок его заключения, Алдынцеву исполнилось тридцать лет. Для него начиналась жизнь ― обычная жизнь рядового труженика. А прежнюю жизнь он пытался забыть, но это не очень-то у него получалось. Часто снился один и тот же кошмарный сон. Будто он взбирается по отвесной скале, на вершине которой назначен сбор уцелевших после боя красноармейцев. Но, вряд ли, удастся достичь вершины. Он ― отличная цель для фрицев. Пули щелкают по камням рядом с лицом, но он продолжает карабкаться вверх, ожидая, что жизнь вот-вот оборвётся...
Наступила "хрущёвская оттепель". Пётр Алдынцев, будучи реабилитирован, вернулся в Москву. Поступив в машиностроительный институт, он не ошибся в выборе учебного заведения, и голодные годы студенческого бытия были для него счастливейшими временами. На пике этой бурлящей желаниями и надеждами жизни Пётр женился на своей однокурснице Лизоньке Решетовой. Жизнь покатилась далее, от одной памятной вехи к другой: аспирантура, преподавание в институте, защита докторской диссертации. Он много работал, написал несколько книг и учебников по своей специальности. Вот только семейная жизнь не сложилась. С Елизаветой они развелись спустя пять лет после свадьбы, а вновь жениться Пётр не спешил, говоря по правде, побаивался. Так и остался холостяком.
В семьдесят лет Алдынцев вышел на пенсию, хотя сил и желания продолжать трудиться хватало с избытком. Ректор института, пряча глаза, сообщил профессору, что нынче трудные времена, приходится экономить каждый рубль из фонда зарплаты сотрудников института.
"Я напоминаю высохший корень, лишённый живительных соков земли". Подобные мысли приходили в голову Петру Николаевичу, когда он задумывался о смысле своей жизни пенсионера. С горечью сознавая реальность, он пытался избавиться от ощущения оказавшегося не удел человека. "Надо жить, пока ты нужен кому-то другому", ― велел сердцу Алдынцев и стал работать над новым учебником. Всё не то. Не было прежней заряженности, желания выложиться до конца, глядя в глаза взирающих на него студентов ― будущих созидателей новых машин. Но он верил, что жизнь наладится, наполнится снова важным смыслом. Просто, надо дождаться момента, когда ты окажешься нужным кому-то другому.
Однажды в читальном зале библиотеки он познакомился с человеком, который помог ему обрести новый жизненный смысл. Худощавый с седеющими усами мужчина, взглянув на книги, лежащие перед Алдынцевым, спросил:
― Интересуетесь Трансильванией? Я недавно вернулся из этого края...
Познакомившись с Сергеем Мироновым, Пётр Николаевич узнал от него много интересных вещей. Оказалось, что Сергей работает архитектором-реставратором и занимается приведением в порядок воинских мемориалов, расположенных за рубежом. Недавно он ездил в Румынию, как автор проекта одного из таких памятных мест, расположенных в Трансильвании.
В конце дня они вместе вышли на площадь, и зашли в почти пустое кафе. Выслушав рассказ Алдынцева о его мытарствах в годы войны в горах Трансильвании, Миронов пообещал:
― Попробую вам помочь. Позвоню в Бухарест российскому военному атташе. Генерал мировой мужик, и его сотрудники выяснят, в каком состоянии находятся захоронения ваших друзей по плену. Окрестности Брашова ― приблизительный ориентир. Изложите письменно, что вы помните о местах, где был совершён побег.
Рисуя на листе бумаги схему продвижения колонны военнопленных по дороге в предгорьях Карпат, ему вспомнились события из далёкого 44-го года. Никогда не забыть ему, что увидел он после побега, ― склоны гор, усеянные трупами пленных красноармейцев. В колонне было человек семьсот, а остались в живых ― единицы.
― Хорошо бы поставить здесь памятник, ― задумчиво произнёс он, отмечая на схеме место побега и гибели пленных.
― Дело святое, ― согласился Миронов. ― Но денег на всё не хватает. Каждый год приводим в порядок несколько российских мемориалов, находящихся за рубежом. А только в Европе подобных памятников несколько тысяч. Большинство из них в запущенном состоянии.
― Почему? ― удивился Алдынцев. ― Разве это менее важно, чем другие дела?
Из дальнейшего рассказа Миронова он уяснил, что государственная организация "Обелиск", занимающаяся памятными местами советских воинов за рубежом, в настоящее время влачит жалкое существование, получая крохи из бюджетных средств, выделяемых на культуру.
― Кто-то из бюрократов после распада СССР распорядился передать "Обелиск" в ведение Министерства культуры,― рассказывал архитектор. ― С тех пор и начались проблемы с финансированием работ. Пришлось до минимума сократить штат сотрудников, а ныне в Министерстве додумались включить "Обелиск" в перечень нерентабельных организаций, намеченных к закрытию в ближайшее время. Куда только смотрят наши политики! ― распалялся Миронов. ― Неухоженное состояние мемориалов советским воинам за границей способствует негативному отношению к нашей стране, позволяет прежним союзникам умалять роль советской армии в разгроме фашизма. А кое-кто, и вовсе, пытается переписать историю второй мировой войны, замалчивая наши победы, а также жертвы советского народа в этой войне...
Спустя три месяца после разговора в кафе на Пушкинской площади Сергей Миронов позвонил Алдынцеву.
― Получен ответ из Румынии, ― сообщил Миронов. ― Начну с печального для вас известия: Ирина Доляну скончалась двенадцать лет назад. Она похоронена рядом с могилой двух советских военнопленных на обочине горной дороги, о которой вы говорили. Теперь о хороших вестях ― Российское посольство приглашает вас посетить Румынию на празднование дня Победы в составе делегации Комитета ветеранов войны. Так что, готовьтесь скоро увидеть памятные для вас места.
***
― Передохните, профессор, ― предложил моложавый мужчина старику в полотняном костюме. ― Мы уже почти добрались до цели нашего путешествия.
― Скажите, Володя, как удалось вам найти дочь и внуков Ирины Доляну? ― отдышавшись, спросил Алдынцев. ― Столько лет миновало с тех пор, как мы расстались с Ириной.
― Это было несложно, ― рассмеялся моложавый помощник военного атташе. ― Городок, где во время войны проживала с отцом Ирина, небольшой. Почти каждый знает, где жила Ирины Доляну ― местный врач-терапевт. К сожалению, я опоздал, Доляну давно умерла, но я познакомился с её дочкой Марией. Она и отвела меня в горы, к старому домику егеря, чтобы я сделал снимки могилы двух советских военнопленных, спасших жизнь её матери. Мария рассказала, что её мать ухаживала за могилой русских парней, а лет тридцать назад установила на месте захоронения обелиск из белого камня. Незадолго до смерти она попросила, чтобы прах её был захоронен вблизи этого обелиска...
Ещё издали Пётр Николаевич увидел белокаменный обелиск. Рядом с ним простой деревянный крест. Из распахнутой двери домика выскочили два подростка, следом за ними появилась женщина. Мария выглядела моложе своих пятидесяти лет. Светлые волосы были такие же, как у её матери, и весь облик женщины чем-то неуловимо напоминал Ирину. Вглядываясь в её лицо, он застыл, не зная, как вести себя дальше?
Мария сама подошла, протягивая руки седому, как лунь, мужчине...
Подведя старика к обелиску, она попросила:
― Расскажите моим мальчикам о вашем друге ― Иване Тюрине. Когда у меня родился второй сын, мама призналась мне, что сержант, имя которого высечено на обелиске, мой отец. Я обещала ей, что открою этот секрет сыновьям, когда они подрастут.
Пётр Николаевич удивлённо взглянул на Марию. Но промолчал. Слова Марии не могли быть правдой. Такого просто быть не могло. В ту давнюю ночь, которую Ирина провела с тремя беглецами в этом доме, она неотлучно была рядом с раненым лейтенантом. Выходит, что она умышленно сообщила дочери ложь о том, что её отец это погибший около их дома Иван. Но почему?
Трудно сказать. Если Ирина была уверена, что зачала ребёнка в ту самую ночь, то отцом Марии является Пётр Алдынцев...
Почему она назвала дочери имя Ивана?
Коснувшись креста на могиле Ирины, он поклонился, сдерживая нахлынувшее на него волнение. Почему она захотела, чтобы её внуки считали дедом одного из погибших его друзей?
Может быть, потому, что многие годы, приходя к могиле Тюрина и Кравцова, она благодарила их за своё спасение. За то, что своей смертью они дали возможность родиться её дочке и внукам.
Пусть будет так, как сказала Ирина. Не дожившие до Победы Тюрин с Кравцовым мечтали, что когда-нибудь станут отцами и дедами.
В небе над затерянным в горах обелиском плыли лёгкие, похожие на кораблики облака. Да сбудутся несбывшиеся при жизни мечты, пожелал погибшим друзьям старик. Пусть внуки Ирины помнят о своём деде сержанте Иване Тюрине, гордятся жизнью и смертью похороненных здесь русских солдат. Да будет так, как сказала Ирина перед тем, как уйти из жизни.
Старик в полотняном костюме медленно направился к дому. Ему очень хотелось на прощанье обнять Марию, вместе с её сыновьями.
Солдатская ложка.
Зябким осенним утром Пётр Матвеев шёл по улицам спящего городка, вглядываясь в знакомые ему с детства места. Как давно же он был здесь в последний раз. Кажется, что с тех пор миновала вечность, а прошло всего-то несколько лет. И как больно видеть произошедшие в городе изменения: центр - в руинах, а окраины, утопавшие раньше в садах, напоминают заброшенные выгоревшие пустыри.
Потерев щетиной щеки о воротник солдатской шинели, Пётр вздохнул и свернул на Рождественку, в конце которой располагалось кладбище.
В этом городе у него не осталось ни родных, ни друзей. Разве что бывшие однокашники, да старик Кузьмич, обучавший его слесарному ремеслу перед тем, как Пётр ушёл на фронт.
Тётушка Оля - самый близкий и дорогой ему человек - умерла незадолго до начала войны. Матери Пётр не помнил, а отец, навсегда исчезнувший из семьи, по словам тёти, был бездельником и любителем лёгкой жизни. Бог с ним, с папашей, а вот с тётушкой, воспитавшей его, словно родного сына, ему повезло.
Вспоминая её милое улыбчивое лицо, усеянное крохотными веснушками, он посидел у могильного холмика, а затем бродил по кладбищенским тропкам в раздумьях, как строить свою дальнейшую жизнь? И податься некуда, дом, где когда-то он жил, сгорел во время войны, и ничто не удерживает его в этом городе. Кроме кладбища с могилой тётушки.
Видно, придётся податься в другие края, а так хотелось прожить здесь много счастливых лет, и после смерти упокоиться в земле вот этого кладбища. Да, выходит, не суждено осуществиться такому желанию....
В госпитале доктора настоятельно советовали ему ехать в Крым, подышать живительным морским воздухом. Заманчивое предложение, вот только никто его там не ждёт, и с работой возникнут трудности. Кому нужен больной однорукий слесарь? Правда, вторая рука на месте, но толку от неё никакого - висит, словно высохшая лоза, после того, как осколок снаряда повредил в ней какие-то нервы. Хорошо, что хоть так, а не хуже. Тот осколок мог вонзиться и в сердце бывшего фронтовика, сержанта Матвеева...
Делай, как должно, и пусть будет, как будет, мысленно прошептал прошедший войну солдат. Приняв решение уехать из города, он вернулся к тётушкиной могиле. Прислонившись к стволу берёзки, молча, прощался с дорогим ему человеком. Может, никогда уже не вернётся сюда. К вечеру или ночью поедет на юг, и прощай прикипевшая к сердцу малая родина. Но до этого надо наведаться ещё в одно место.
Пробираясь узкими тротуарами вдоль раздолбанных улиц, он приглядывался к рабочим и жителям, разбирающим завалы разрушенных зданий. Пройдёт время, и город примет свой прежний облик, возможно, станет ещё краше, чем до войны. Конечно, и для него нашлась бы работа в родных краях. Но он знал, что лучше уехать, начать новую жизнь в далёких отсюда местах. И забыть о войне.
На заросшем травой пустыре перед приземистым корпусом торговых рядов паслась козочка, рядом с ней скучал паренёк лет десяти-двенадцати. Пётр спросил его, открыта ли расположенная неподалёку школа?
- А как же. Уроки час назад начались,- охотно откликнулся чернявый мальчонка и пояснил, рассматривая незнакомца: - Я-то во вторую смену учусь. Вот бабуся и поручила мне до обеда пасти козу.
Свернув на просторную Советскую улицу, Пётр невольно ускорил шаги - впереди уже видна была знакомая тёмно-зелёная кровля школы.
Слава богу, что школа не пострадала, подумал солдат, входя в сквер перед фасадом школьного здания. Чуть сбоку, на старой спортивной площадке, ватага мальчишек азартно играла в футбол, гоняя пустую консервную банку. Всё как прежде. Не хватает в картинке дворника с цигаркой в руках, наблюдающего за игрой школьников. Но, может, жив ещё старый курилка.
Заглянув в несколько классных комнат, он направился по светлому коридору к директорскому кабинету. Просторное школьное здание, построенное в начале тридцатых годов, считалось раньше лучшим в районе. Сияющие оконные стёкла, на стенах диаграммы, цветные плакаты, и едва уловимые запахи, исходящие от свежевымытых деревянных полов. Всё, как прежде. Только вряд ли застанет здесь кого-то из прежних учителей.
И тут же увидел идущую по коридору Анну Степановну. Он сразу узнал пожилую учительницу математики. Но она, мельком глянув на человека в солдатской шинели, прошла мимо него.
- Анна Степановна, - окликнул он. - Я Матвеев, один из бывших ваших учеников.
- Петенька, - обрадовано прошептала она. - Изменился-то как! Здоров ли? Давно вернулся домой? - спрашивала она, вглядываясь в его лицо, иссечённое складками задубевшей кожи. Только голубые глаза на этом лице, напоминали о застенчивом юноше Пете Матвееве, закончившем школу за два года до начала войны.
- Вижу, довелось тебе хлебнуть лиха, - вздохнула учительница. - Столько горя принесла людям война. А сейчас-то ты как? Да, ладно, - главное, что живым остался.
- Всё в порядке. Вернулся из госпиталя, теперь надо жить, работать, возможно, продолжить учёбу. Знаете, пока воевал, мечтал, если выживу, обязательно поступлю в художественное училище.
- Помню,- заулыбалась учительница, - в школе ты отменным рисовальщиком был.
- Анна Степановна, посоветуйте, как найти моих одноклассников? Может, знаете что-то о них?
- Разбросала ребят война в разные стороны, - снова вздохнула учительница. - Кто погиб, кто ещё не вернулся или живёт далеко отсюда. Одному из них рядом с табачной фабрикой поставили памятник за подвиг, совершённый на фронте. Ты, верно, не помнишь Егора - он старше тебя был на несколько лет. А насчёт одноклассников тебе поможет Мария Петровна. Это наша учительница истории, со школьниками у неё полный контакт. Вместе с ними устроила в школе Музей боевой славы фронтовиков-жителей нашего края. Пойдём, познакомишься с ней.
Мария Петровна оказалась худощавой девушкой с осиной талией и тёмными, словно спелые вишни, глазами. Выслушав просьбу Петра, она энергично кивнула и предложила ему зайти во второй половине дня.
- Поможем вам, - сказала она с милой улыбкой и добавила: - Но и вы, надеюсь, не откажите рассказать о своей фронтовой судьбе. Это надо для ребятишек, для нашего музейного фонда.
К трём часам дня он вернулся в школу, и Мария сообщила ему адреса двух его одноклассников. Присев к столу, она раскрыла амбарную книгу, приготовившись записывать анкетные данные и вехи фронтовой биографии сержанта Матвеева.
- Здорово! - восхищённо произнесла она. - У вас столько боевых наград. Больше только у Егора Самохина, закончившего школу в 37-м году.
-Вы про лётчика, которому поставили памятник, - догадался Пётр.
- О нём, - торопливо закивала Мария, - Егор Андреевич погиб, уничтожив в последнем бою три вражеских самолёта. Еле выпросила в редакции газеты его фотографию, сделанную во время войны. А у вас, имеются какие-нибудь фронтовые снимки?
Пётр отрицательно качнул головой.
- Но дома, конечно, найдутся семейные фотографии. В экспозиции должен быть хотя бы один из ваших портретов.
- Нет у меня больше дома, Маша. Всё, что имею сейчас, - всё на мне или в походной котомке,- сообщил солдат, сожалея, что не может помочь учительнице. "Славная девушка. Переживает, собирая по крупицам музей, чтобы ребята помнили об ушедших на фронт земляках".
Развязав солдатский мешок, он достал из него потемневшую от времени ложку и протянул её девушке:
- Может, эта моя фронтовая спутница покажется интересной детям?
Ложка была не совсем обычной: черенок и ковшик с двух сторон были покрыты затейливыми узорами, а на видном месте вырезаны пятиконечная звёздочка с датой "1941" и надпись с названием их городка.
- Так и не расставались с ней всю войну? - удивилась девушка, рассматривая на ложке узоры. - Вот спасибо. Ценный для нас экспонат! А фотографию свою сделайте и пришлите. Жалко, что вы уезжаете...
Ей действительно было жаль расставаться с понравившимся человеком.
.... По дороге к одному из своих одноклассников, Матвеев решил сделать крюк и заглянул на улицу, где поставили памятник лётчику. Памятный деревянный знак находился в садике перед зданием фабрики. Обходя вокруг него, Пётр сокрушённо вздыхал. Городские власти могли бы соорудить что-то более достойное памяти своего земляка. Хотя бы обелиск или стелу из недорогого камня. Верилось, что скоро этим займутся скульпторы и архитекторы. Иначе и быть не может...
Ночью силуэт городского вокзала смотрелся расплывчатым тёмным пятном, на котором теплились освещённые электричеством окна. Привокзальная площадь, в дневное время заполненная транспортом и людьми, сейчас простиралась пустынным немым пространством. Пересекая его, Матвеев почувствовал, как защемило в груди. Последний прощальный рубеж для людей, покидающих поездами родные края.
Он не зал, куда именно купит билет, но сердце подсказывало, что навсегда уезжает из города.
Редко бывает, когда люди сознательно рвут все связи со своей малой родиной и даже не вспоминают о ней. А Пётр Матвеев, обосновавшись в большом южном городе, не мог позабыть о родных местах. Переписывался со своим бывшими одноклассниками, получил несколько писем от Анны Степановны и, конечно, выполнил просьбу Марии, послав ей для школьного музея свою фотографию, на которой запечатлён был в старенькой гимнастёрке, но с медалями и орденами. С тех пор и наладилась между Петром и Марией переписка, похожая на беседу двух понимающих друг друга людей.
Однажды, она рассказала в письме историю, произошедшую в школе накануне празднования дня Победы. К директору школы явился инструктор райкома партии, захотел ознакомиться с содержанием музея, посвящённого фронтовикам. Он долго стоял перед стендами, изучая фамилии учившихся в школе ребят, погибших в боях за Родину. Уже после ухода инструктора директор распорядился убрать из витрин и со стендов фамилии тех, кто значится, как пропавший на фронте без вести. Имеется, мол, негласное указание: не привлекать внимания к пропавшим без вести солдатам и офицерам и, конечно, не увековечивать память о них. Кто знает, живы они или мёртвы и, где сейчас эти люди? Может, кто-то из них в Америке, Канаде или в других враждебных нам странах...
А в другом письме Мария с болью и горечью сообщила, что школьный музей закрыли, а экспонаты передали краеведческому музею. "Разве можно так поступать! - возмущённо писала она. - Дети очень гордились своим музеем. Какая вопиющая глупость. Закрыть маленький школьный музей - всё равно, что закрыть единственный на всю округу фельдшерский пункт или сельскую библиотеку".
В ответных письмах Марии Пётр рассказывал о своей холостяцкой жизни, как работает (в разных случайных местах), и что учится на вечернем отделении художественного училища.
Спустя несколько лет из очередного письма Мария узнала, что Петру, наконец, повезло - его приняли на работу художником в областное издательство. Однако в жизни не всё так просто. В письмах Пётр все чаще сетовал, что приходится оформлять неинтересные книги ("даже о войне часто пишут скучно и лживо"), а его тянуло к станковой графике, где он мог бы проявить себя как художник. "Так хочется, - писал он, - выплеснуть на бумагу всё, что накопилось в душе за годы войны....
...Помнишь, я рассказывал, как кормил с той самой солдатской ложки детей из освобождённого нами гитлеровского концлагеря. Сделал на эту тему несколько графических циклов, озаглавив их солдатскими зарисовками. В Союзе художников выслушал лестные отзывы, но в публикации рисунков было отказано. Об устройстве персональной выставки даже мечтать не стоит. Сейчас в фаворе иные взгляды на то, как и о чём надо писать художнику".
Пётр часто задумывался, не вернуться ли ему в родной город на постоянное место жительства? Советовался с друзьями и понимал: пока что это вряд ли реально. Город не очень большой, и с жильём в нём, по-прежнему, трудно. Даже для ветеранов войны. К тому же, прокормиться на новом месте художнику будет не так-то просто.
И всё же, спустя много лет, будучи уже пожилым человеком, он решился на этот шаг.
Ночь до прибытия поезда в город Матвеев промаялся на жёсткой вагонной полке. Утром вышел на привокзальную площадь, радуясь хорошей погоде. Постоял, вдыхая тёплый весенний воздух и наблюдая, как ломовая лошадь тянет фуру с булыжником для починки мостовой перед вокзальным зданием.
В этот ранний час городские учреждения были закрыты. Прохаживаясь по улицам, он дошёл до табачной фабрики и остановился у ржавой глыбы песчаника, вчитываясь в высеченные на ней слова о том, что данная улица названа в память лётчика Егора Самохина. Не дождались жители города памятника Егору из гранита и бронзы, с грустью подумал Пётр. Ему вспомнился Белорусский фронт и слова командира их роты у могилы с неотёсанным деревянным крестом. Лейтенант тогда говорил, что погибшим бойцам после победы будет вечная народная слава и памятник выше неба...
Задумавшись, он брёл вдоль бульварной аллеи. В этом сгорбленном старике трудно было признать солдата, которому доводилось не раз во весь рост подниматься в атаку. Только ордена и медали у него на груди напоминали об этом.
Зайдя в городской музей, Матвеев узнал, что полученные из школы предметные экспонаты давно пылятся где-то в музейных запасниках. Под сводами подвального зала пожилая сотрудница разыскала в одном из ящиков его ложку. Подержав её на ладони, он улыбнулся, внезапно почувствовав, что как бы помолодел, сбросив с плеч послевоенные годы...
- Могу ли я забрать её из музея? - спросил он, не очень надеясь, что это возможно.
- Конечно, - услышал в ответ. - Это же ваша вещь. Нужно только оформить выдачу.
Выйдя на улицу, он направился к старому центру, где находилась школа, в которой он когда-то учился. С тех пор, казалось, миновала вечность, а, на самом деле, прошло пять десятков лет. Шёл неспешно, пытливо всматриваясь в городской пейзаж, изменившейся за годы его отсутствия. Город словно родился заново, стал просторнее, выше, чище. От послевоенных руин не осталось следа, вместо них - сады и кварталы однотипных жилых домов. Не шедевры архитектуры, но люди переехали в них из подвалов и коммуналок.
Он шёл по улицам обновлённого городка, понимая, что внешние перемены - это не главное. В какой стране, и с какими итогами предстоит нам жить через несколько лет? Предсказать невозможно. Одна надежда на вечные духовные ценности. А, может быть, охранит от новых невзгод глас народа, не забывшего о жестоких ранах и уроках своей истории? Не хотелось ломать голову над непростыми вопросами в день, когда он вернулся в город.
В небе светило майское солнышко, душу грели мысли о скорой встрече с друзьями. Сжимая в кармане солдатскую ложку, он подумал, что жизнь, не смотря ни на что, продолжается, и самые важные в стране перемены теперь уже - не за горами.
В октябре сорок первого.
На московской окраине дули холодные ветры. Солнечный свет едва пробивался сквозь сизые, низко плывущие облака. Витька Наумов привычно взглянул на небо и направился от остановки трамвая к виднеющемуся впереди забору. Ежась от холода, он осторожно двигался по скользкой тропинке, прикидывая, как быстро он сможет управиться с делом. Хорошо, что бабушка связала ему свитерок, а то можно было бы дуба дать, мотаясь в холод по городу или мучаясь в очередях у продовольственных магазинов. Голод - не тетка. А продуктов по их с бабушкой карточкам до конца октября не хватит. Потому и приходиться рыскать по городским закоулкам в поисках источников пропитания...
Начало войны застало его в пионерском лагере около Истры. Ребятишек вернули в Москву, но дома десятилетнего Витьку ждала одна бабушка. Отца, как командира запаса, откомандировали на запад, а мама, уехавшая в мае на гастроли с театром, до сих пор не вернулась домой. Поезд, на котором она возвращалась, попал под бомбежку, и среди оставшихся в живых пассажиров матери не оказалось.
Ничего, упрямо твердил себе Витька, мама могла еще раньше отстать от поезда, или находится сейчас на излечении после ранения. На войне всякое может случиться. И от папы в скором времени обязательно придет письмецо или другое известие, что он жив и сражается с фрицами.
За забором, вдоль которого он пробирался, размещалась овощная база. Это место разыскал Лёшка - Витькин друг и сосед по квартире. Жаль, что Лёха сегодня не смог с ним пойти. Придется одному за двоих постараться. Между ними был дружеский уговор делить поровну все, что они добудут.
Леха на полгода старше Витька. Но дело не в этом. Он выше ростом, шире в плечах и в житейских делах намного опытнее Витька, которого ребята дразнили очкариком. Район Зацепы те годы заселяли в основном работяги, а родная для Вити и Леши улица до войны славилась шпанистым молодняком. Леху блатная молодежь почему-то считала своим. Может, потому что его отец был известным на всю округу дебоширом и пьяницей, а мать горбатилась, моя полы в подъездах домов. Но Леха держался в стороне от блатных, мечтая, что когда-нибудь станет полярным летчиком. Эта мечта и сдружила Витю и Лёшу, которые жили в стиринном семиэтажном доме.
На воротах базы висело объявление, напечатанное типографским шрифтом: "СТОЙ! ВХОД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ". Миновав закрытые изнутри ворота, Витька снова взглянул на небо и подумал, что в запасе у него не более получаса. Бастром шагом он проделал оставшийся путь до неприметной дыры в заборе. Оказавшись на территории базы, он осмотрелся. Безлюдно. Сторожа и охранник, дежуривший у ворот, в это время обычно уходят обедать в строение рядом с воротами. А вон и нужный ему сарайчик, у стены которого находится куча выброшенного гнилого картофеля. Отдирая пальцами смерзшиеся с землей картофелины, он тревожно оглядывался. Если его застукают, ничего хорошего ожидать не приходиться. В городе введено осадное положение. Мародеров и грабителей расстреливают без суда и следствия. С ним, конечно, так не поступят. В худшем случае, - отправят в одну из колоний для малолетних преступников.
Загрузив две сумки мёрзлым картофелем, Витька помчался к забору. Сердце бешено колотилось, ныли заледеневшие пальцы рук, но всё заслонило охватившее его ликование.
На Зацепе, во дворе семиэтажного дома, Витька уже поджидал вихрастый Алёха. Осмотрев сумки с картошкой, он одобрительно хмыкнул и, достав из кармана штанов пачку махорки, показал ее Виктору:
- Вот, достал по дешёвке. Знаю место, где можно купить табак.
- Зачем нам табак? Та, ведь, не куришь, - удивился Витька.
- Как зачем? Да, на хороший табак можно выменять, что угодно, например, молоко для твоей бабушки Вари. Я знаю старушку, которая на огороде, рядом с железнодорожной насыпью, держит парочку коз. У неё сын заядлый курильщик. Так старуха нам за эту махорку банку козьего молока нальёт.
В это время мимо них проходил дворник Игнат - высокий костлявый старик.
- Чего шастаете на улице? Сидели бы дома, - пробурчал он, подозрительно глянув на ребятишек.
- Послушай, Витёк! - взволнованно зашептал Алёха, когда дворник от них отошёл. - Вчера я случайно слышал, как Игнат разговаривал с толстяком бухгалтером, что с третьего этажа. Так этот бухгалтер дворнику и говорит, чтобы тот не запамятовал, когда немцы объявятся в городе, подтвердить им, что он не занимал при советской власти важных постов, а партийцев всегда ненавидел. Дворник в ответ хохотнул и сказал, что умные люди уже составляют списки начальников и активистов нынешней власти.
- Вот, гады! Надо о них сообщить, куда надо.
- Нужны факты. А так бесполезное дело. Скажут: мало ли о чём треплются люди, - авторитетно объяснил Алёшка. - Давай, сами предъявим им обвинение, чтобы они со страху обкакались.
- Как это мы предъявим?
- Прикрепим к дверям их квартир плакаты, на которых напишем: "Смерть предателям".
- Лучше: "Смерть предателям и гитлеровским холуям", - предложил Витёк.
Квартира, где они жили, была коммунальной. Отец Вити называл её "Вороньей слободкой", очевидно, из-за её размеров и обилия проживающих здесь семей. Сейчас в огромной квартире жильцов осталось немного - женщины, старики, да дети - остальные квартиранты были на фронте или эвакуировались на восток. Виктор с бабушкой занимали две комнаты в конце длинного коридора. Баба Варя последнее время хворала, сильно кашляла, простудившись в очереди за хлебом. Витька, как мог, старался ей помогать: отоваривал продуктовые карточки, готовил еду, убирался в комнатах, мыл посуду. В общем, выполнял всё, что надо, понимая, что старая и больная бабушка может рассчитывать только на помощь внука.
Друзья занесли тяжелые сумки на кухню. Виктор пошёл узнать, как дела у бабули, а Лёшка занялся сортировкой принесённой картошки. На кухне находился только сосед Иосиф Борисович - музыкант из оркестра Большого театра. Прихлёбывая из стакана чай со свекольной заваркой, он читал газету и вслух, неизвестно кому, объяснял смысл прочитанного. Наконец, сняв очки, обратился к Лёшке:
- Вы любите, юноша, музыку?
- А как же. С песнями жить веселее.
- Вот и я так же думаю,- обрадовано произнёс музыкант. - Зачем же тогда понадобилось эвакуировать из города наш театр? Я, и некоторые артисты, отказались уезжать из Москвы. Знаменитый Лемешев прямо заявил эвакуационной комиссии: "Почему я должен ехать в Куйбышев, когда товарищ Сталин остаётся в Москве?"
Разговор был прерван появлением на кухне старика Михалыча в полосатой пижаме. Приглаживая редкие кустики сивых волос, он уселся на табурет и спросил у соседа, что нового сообщают в газетах?
- Читаю передовицу о недавнем решении объявить в Москве осадное положение.
- Правильное решение, - прохрипел Михалыч. - Только раньше надо было объявить в городе эту "осаду". Вот и не было бы той позорной паники, что захлестнула город на прошлой неделе. А теперь всё, как надо: бандитов, мародеров и паникёров к ногтю, - нечего церемониться с этой сволочью. К тому же, наконец, разъяснили народу, что товарищ Сталин и Ставка Верховного командования остаются в Москве. Значит, сдавать немцу столицу не собираются...
Паника, о которой говорил Михалыч, произошла в городе 16 октября. Алёшка, слышавший разговор соседей, помнил, что творилось в тот день на улице.
Плотный поток машин двигался в сторону загородных шоссе восточного направления. Чего только не было в этих до отказа загружённых машинах! Чаще всего грузовики были заполнены домашним скарбом начальников, потому что у простых людей не могло быть своего транспорта. Пусть себе драпают, барахольщики, неприязненно думал Алёшка, направляясь к вокзалу.
Было ветрено, во дворе милиции жгли архивы, и по воздуху разносились клочки бумаги и серые хлопья пепла. Потолкавшись среди взволнованных горожан на привокзальной площади, Алешка узнал множество слухов. Например, одни из жителей утверждали, что Сталин уже покинул город, а другие, якобы, точно знали о скором отъезде вождя на готовом к отправке спецпоезде. Говорили также, что скоро начнут взрывать промышленные объекты, чтобы они не достались немцам, что в городе бесчинствуют мародёры, а банды грабителей, с призывами бить евреев, взламывают магазины и складские здания.
Тревожными были дни и ночи октября 41-го года. Даже дети тогда понимали, что такое танки Гудериана на подступах к городу. 18 октября немцы заняли Волоколамск, а 22-го отряд немецкой мотопехоты в районе Химок почти достиг современной границы города...
... На холодных столичных окраинах старики и женщины возводили оборонительные сооружения. В воздухе пахло гарью, землёй, истерзанной воронками и траншеями. Пахло войной... и смертью.
В этот грозный час испытаний Москва выстояла. Сотни тысяч жителей города вступали в народное ополчение и уходили на фронт. На последний, решающий для страны рубеж. Большинство из них не вернулось с фронта домой.