Аннотация: Опубликован в журнале "Полдень. XXI век" # 5, 2004
Иерусалимский патриарх Софроний глядел на закат из узкого, арочного окна Северной башни. Сотни огоньков тревожно мерцали из темноты, уже сгустившейся в низине. Холодный ветер завывал снаружи, заглушая крики сарацин, что ещё днём так явно доносились из-за стен Святого Града. Длинная седая борода старца ниспадала на тёмную рясу, почти закрывая золотой кружок панагии. Святитель молча наблюдал, как заходящее за холмами солнце окрашивает небо багряным. Только что стихли внизу шаги с металлическим отзвуком, - -сотник Мелетий согласовывал изменение распорядка ночных дозоров. Теперь патриарх остался на--- этом пролёте совершенно один, но горькое послевкусие прошедшей беседы ещё давало о себе знать. В свете грядущего поражения тяготила даже добродушно-простоватая преданность здоровяка-рубаки. Святитель нахмурился, стараясь отвелечься.
Скоро Рождество. День, в который из девственного чрева взошло единственное истинное Солнце Правды и озарило человечество, разрушив зловещее иго смерти, открыв путь в нетленную жизнь, и доныне сияет, восходя в душах верующих: С высоты небес снизшёл Он к нам, побеждённым и отверженным, дабы примирить с Отцом и даровать нам божественную свободу единения в любви:
Святитель обдумывал, что сказать ему в этот раз на проповеди перед своей многотысячной паствой, теснящейся, как обычно, в церкви Пресвятой Богородицы? Чем утешить их, глядя в испуганные глаза духовных овец стада Христова? Да, и в эту благословенную ночь на стенах и башнях воинам придётся заступать, сменяя друг друга, сжимая в руках оружие и вглядываясь в мерцающие среди мглы костры вражеского войска.
Видно, прервётся нынче благочестивый обычай ходить крестным ходом на поклонение святой пещере, в которой воплотился Бесплотный, и Вечный принял рождение во времени:
Хотя приявший Бога истинного град Вифлеем находится по соседству, не пройти туда из-зи страха перед свирепым, подлинно варварским и поистине исполненным всякой жестокости войском нечестивых сарацин, вот уже семь месяцев как осадивших Святой Город. Смрад дурных дел наших переполнил чашу терпения Господа и ныне препятствует нам, недостойным, сей грозный меч, метая молнии и дыша убийством и угрозою, подобно огненному мечу серафима, преградившему падшим праотцам путь обратно в Эдем.
Святой патриарх задумчиво созерцал, как исчезает уставшее светило за чёрной, изогнутой линией холмов. Дни молодости воскресали в памяти как самые счастливые и светлые. Вдвоём с наставником отцом Иоанном путешествовали они по монастырям Палестины, Египта и Сирии, преодолевая то страшные безводные пустыни, то реки, полные кровожадных крокодилов, ради общения с духоносными старцами, истории о которых отец Иоанн записывал в свою замечательную книгу.
Правил тогда благочестивый император Маврикий, сумевший не подкупом, не угрозой, не лестью, но искренней любовью и поддержкой укротить Персию, этого тысячелетнего врага империи. Не чудо ли, что сам шах, получивший от бывшего врага помощь в трудную минуту, благодарно называл ромейского императора 'своим благодетелем, отцом и покровителем', подписав с ним договор о вечном мире?
Но по своеволию и вечному недовольству народа случилась трагедия. Восставшие придунайские легионы подняли на щиты полковника Фоку и двинулись на беззащитный Константинополь. Император встретил беду с христианским мужеством. Когда Фока, желая увеличить его страдания, приказал привести пять сыновей самодержца и начал убивать их одного за другим на глазах отца, тот лишь повторял при каждом смертоносном ударе: 'Праведен Ты, Господи и правы суды Твои'. Говорят, няня младшего сына, движимая любовью к доброму императору, привела убийцам собственного ребёнка-одногодка, дабы выдать его за наследника. Но Маврикий раскрыл её замысел, отыскал спрятанного сына и, после смерти мальчика, принял кончину и сам:
Новый император стал достойным воздаянием народу, одобрившему убийство Маврикия. Телесное уродство Фоки было лишь слабым отражением уродства внутреннего. Разврат и пьянки он перемежал с кровавыми расправами, в равной степени наслаждаясь всем перечисленным. Шах Хосрой, возмущённый убийством своего тестя, развязал жестокую войну против империи. Пьяница на троне не смог придумать ничего лучше кроме как заглаживать всё новые поражения от персов массовыми казнями недовольных подданных. Монах Софроний с отцом Иоанном в то страшное время пребывали в Келлиях и своими ушами слышали, как один старец, ради святости жизни имевший большое дерзновение пред лицом Божиим, рассказывал о том, что возопил к Всевышнему: 'за что Ты послал нам этого хищного волка?' и Господь ответил: 'Я старался найти похуже Фоки, чтобы наказать народ за своеволие, но не смог. А ты не искушай впредь судеб Божиих'.
Позднее, уже в монастырях Италийской земли, будущего патриарха достигла скорбная весть о взятии Иерусалима. Евреи, жившие в городе, открыли персам ворота. Ручьи человеческой крови хлынули на улицы, обагрив в числе прочего и подножие Северной башни. В начавшемся кровавом кошмаре были вырезаны 60 тысяч христиан и 35 тысяч проданы в рабство, причём иудеи в этом диком погроме зверствовали даже больше персов. Все церкви были разрушены и сожжены, Честной Крест Господень попал в руки нечестивых.
К тому времени Фока был свергнут генералом Ираклием. Когда потомственный воин, уроженец карфагенской земли, гневно спросил закованного в цепи тирана: 'Так-то ты, окаянный, управлял вверенной тебе Богом империей?', Фока, усмехнувшись, бросил в лицо Ираклию: 'Поглядим, будешь ли ты управлять лучше':
Персы в то время стояли уже у ворот Константинополя. Неимоверным напряжением всех мыслимых ресурсов новому императору удалось не только сохранить империю, но и разгромить персов. Двадцать пять лет назад он с триумфом проезжал мимо этой Северной башни, возвращая в город Животворящий Крест Господень - главную святыню всего христианского мира.
Солнце скрылось за холмами, оставив пламенное зарево на темнеющем небе, словно отсвет от далёкого пожара. Проглянула бледная луна. Патриарх неподвижно стоял, созерцая скользящий, свободный полёт коршуна над морем мерцающих огней в низине.
Ираклий победоносный, Ираклий еретичествующий: Теперь ты дряхлый, больной старик, и сарацины дважды подряд разбили твои войска, посланные из Константинополя на отражение новой угрозы, предугадать которую никто не сумел: или не захотел.
Шорох снизу. Кто-то поднимается по леснице. Патриарх невольно наморщил лоб, вспоминая свои многочисленные обязанности. Ни сану его, ни возрасту не соответствовало тяжкое бремя командования обороной города. С какой тоской возвращался Софроний мысленно ко временам, когда они с учителем изнемогали под палящим зноем в убийственных пустынях, пробираясь к очередному труднодоступному монастырю!
Шаги замерли с той стороны двери, и патриарх оглянулся, щурясь в слабом свете чадящего факела. Нетерпеливый стук, и низкая створка отошла в сторону. Нагнувшись, вошёл смуглый человек с загнутым мечём на поясе и грязным мешком в левой руке.
- Здравствуй, патриарх! - прокаркал вошедший на варварский манер.
- Здравствуй, Хасан.
- Плохие новости. - сообщил тот с непроницаемым лицом, - тамимиты перехватили гонца.
Сарацин запустил правую руку в мешок и достал за волосы отрубленную человеческую голову. Внимательно глядя в мутные закатившиеся глаза молодого воина, ещё вчера подходившего к нему за благословением, патриарх перекрестил его и бесстрастно повелел:
- Отнеси голову Игнатия отцу Аристарху для отпевания и погребения.
Сарацин кивнул и сунул страшную ношу обратно в мешок. Но уходить не спешил. Старый христианский вождь местных ромеев и представлялся загадочным и помимо воли вызывал почтение.
В наступившем молчании потрескивание факела и вой порывов ветра снаружи проступили яснее, сплетаясь в неспокойное двуголосие. Вдалеке что-то прокричали со стены, Мелетий выкликал кого-то из солдат.
- Что ты хочешь спросить? - ровным, чуть усталым тоном осведомился патриарх у замершей в дверном косяке фигуры, всё труднее различимой в дрожащем свете умирающего факела.
- Почему ты не хочешь договориться с тамимитами, как Дамаск? У вас ведь с ними одна вера.
- Нет, Хасан, не одна. - седая борода еле заметно качнулась, - Увы, не одна. Сарацины, окружившие город, восприняли христианство от еретиков монофизитов, которые издавна проповедовали в Аравии своё зловерие:
- Вы верите в Ису, и они верят в Ису. Почему ты говоришь: 'другая вера'?
- Мы по-разному верим в Христа. Православные веруют, что Христос есть одновременно истинный Бог и истинный Человек. Не изменив Свою Божественную природу, Он полностью воспринял человеческую и, дабы победить в человеке грех и смерть, принял всё человеческое, кроме греха. Две природы соединились во Христе неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно, без того, чтобы Божеское естество поглотило в Нём человеческое, как учат нечестивые монофизиты.
Всполох факела выхватил грубое, пересечённое шрамом лицо со следами мучительных мысленных усилий. Непонимание и недоумение, казалось, только подхлестнули интерес сарацина, одного из тех немногих, кто сохранил приверженность какому-то нелепому культу, возникшему в Аравии незадолго до массового обращения, совершённого яростными монофизитами.
- Я не понимаю. - упрямо покачал головой Хасан, - Мне кажется всё это только словами:
Патриарх еле приметно нахмурился, бросив взгляд на грязный мешок, болтающийся у ног сарацина, но в тоне его не послышалось и тени неудовольствия:
- Если ты спросишь меня, как пройти в Джабию, а я объясню тебе путь в Газу, скажешь ли ты, что это всего лишь ничего не значащая разница в словах?
- Нет.
- Как видишь, то, что кажется лишь разницей в словах, иногда может иметь жизненно важное значение. Потому что иные слова отражают иную реальность. Искажённая вера еретиков ведёт не к Богу, точно также, как неправильно объяснённый путь помешает тебе достигнуть нужного места.
- Теперь я понимаю лучше. - сообщил после некоторого раздумья сарацин, продолжая стоять, как вкопанный, на чёрном фоне открытой двери, - Но всё же не до конца...
- Мы говорим не о продаже фиников, Хасан. Чтобы понять серьёзные вещи, требуется серьёзный труд. Если Господь отмерит нам ещё несколько времени, я надеюсь, мы продолжим эту беседу и твой умственный труд будет вознаграждён пониманием. Сейчас же я прошу тебя позаботиться, чтобы останки доброго воина обрели упокоение. Пока для тебя достаточно знать, что у нас иная вера, чем у монофизитов, и поэтому они, хотя и носят имя Христово, неистово восстают против веры православной, стремясь её изничтожить больше, чем оставшиеся в язычестве сарацины вроде тебя.
По мере речи святителя, Хасан уже кланялся и даже отступил несколько в темноту лестницы, но последние слова словно подстегнули его. Он резко выпрямился, сверкнув глазами и позабытый мешок закачался в его левой руке.
- Я не язычник! - запальчиво выкрикнул сарацин и шрам побелел на тёмном лице.
- Я не хотел тебя обидеть. - честно и спокойно ответил патриарх.
- Я не язычник! - упрямо повторил Хасан, вытянувшись, как струна, - Я верю в единого милостивого бога Аллаха, как учил нас великий пророк, посланный к нам самим Аллахом!
- Да, я что-то слышал об этом. - суховато промолвил патриарх, сведя густые седые брови. Разговор уже стал совсем тяготить его, но обижать единственного надёжного лазутчика не хотелось, - Кажется, он появился в Мекке, лет двадцать назад?
Хасан презрительно хмыкнул.
- Этот жалкий подражатель по имени Мухаммед едва ли заслуживает упоминания. Когда курайшиты не поверили его россказням, он бежал со своими людьми в Ясриб. Оставшись без средств к существованию, они стали грабить мекканские караваны. Мекканцы снарядили отряд, в битве при Ухуде Мухаммед был убит и его сторонники рассеялись. Нет, патриарх, я говорю тебе о подлинном пророке Аллаха, Масламе ибн Хабибе, который задолго до обманщиков вроде Мухаммеда и Асвада был послан к нашему племени с откровением. Даже вместе их нельзя поставить!
По разгорячённому виду и тону собеседника святитель Софроний понял, что тот не успокоится, пока не дать ему выговориться и смирился с неизбежным, принявшись творить в уме молитву.
- :Наш пророк после смерти жены жил как монах, а Мухаммед обзавёлся гаремом. Когда люди моего племени просили Масламу явить им чудо в подтверждение его посланничества, он показал им чудо, а когда курайшиты потребовали от Мухаммеда того же, тот лишь стал грозить им адскими муками, позорным бессилием изобличая свою лживость. Наш пророк проповедовал и укреплял общину словом, а не грабежом и разбоем, как этот погонщик верблюдов! А разве могут его глупые стишки сравниться с подлинным откровением, принесённым пророком Аллаха Масламой?
- Что же за откровение он вам принёс? - спросил святитель, ощущая, как холодный воздух от окна бьёт ему в спину, проницая сквозь мантию и рясу.
- 'Защищайте ваших друзей, помогайте тем, кто просит вас о помощи'. - с достоинством процитировал сарацин и изобразил гримасу, которая, должно быть, обозначала дружелюбие.
- С этим сложно не согласиться, - ответил с чуть заметной улыбкой патриарх, - хотя для того, чтобы сказать такие слова, не обязательно быть пророком. Однако скажи мне, предупредил ли вас ваш пророк о грядущем наступлении сарацин-монофизитов?
- Пророк Милостивого говорил, что люди войлока - люди опасные... Мы хорошо готовились к войне и мужественно сражались под стенами родной Йемамы, но устоять против натиска бесчисленных тамимитов, таблигитов и гассанидов было невозможно. Дикари! Они разрушили город, сожгли пальмы, засыпали колодцы... Они как те лягушки, о которых написано в книге нашего пророка: 'их голова в воде, а зад их в грязи'. Взяли Писание христиан, но остались теми же разбойниками пустыни...
Внизу послышалась тяжёлая, медленная поступь. Встрепенувшись, Хасан спешно поклонился патриарху и вышел. Взяв в руку посох, стоявший у стены, святитель отошёл от окна и встал рядом с факелом. Тут и светлее, и ветер не так сильно бьёт. С лестницы было слышно, как Хасан разминулся с поднимавшимся. Вскоре донеслись звуки отдышки, затем из темноты показалось безбородое, круглое и блестящее от пота лицо стратора Андроника.
- Святейший владыко, благослови! - пропыхтел он, втискиваясь в узкий для него проём.
- Бог благословит. - правая рука святителя прочертила в воздухе знамение животворящего креста Господня.
- Поосторожнее бы ты с ним, владыко! - озабоченно заметил толстяк, кивая в сторону лестницы, - Сарацинский волк волком и останется. Да и нечестивый к тому же... Всё-таки без стражи с ним бы лучше не встречаться...
- Я доверяю Хасану. - устало ответил патриарх, - Я хорошо мог узнать в своё время сарацин, путешествуя по монастырям возле аравийских пределов. Он связан законом кровной мести и будет с нами, пока мы противостоим тем, кто истребил его племя. Однако неужто ты, Андроник, преодолел столько лестничных пролётов лишь для того, чтобы обогатить меня ненужным советом?
Взгляд стратора нервно метнулся к полу, пухлая рука вытерла пот со лба.
- Ну, я... хотел сообщить... то есть, не то, чтобы хотел, но должен...
- Вспомни, что за каждое праздное слово дашь ответ на Страшном Суде и переходи к делу.
Стратор поднял виноватый взгляд и, изнеможённо прислонившись к косяку двери, выговорил:
- Начался падёж скота, владыко.
Опять сквозь молчание прорвались стоны холодного ветра, прилетевшего с гор, через низину, заполненную войском нечестивых агарян, жмущихся у своих костров.
- Больных животных убрали из загонов?
- Уже распорядился, владыко.
Эпидемия! Только этого не хватало! Слава Богу, сейчас рождественский пост, и мяса никто не ел. Патриарх с тяжёлой решимостью направился к Михаилу:
- Я должен посмотреть.
- Конечно, владыко.
Они начали спуск по тёмной винтовой лестнице. Постукивая посохом по крутым ступенькам, святитель предавался тяжёлым мыслям. И надо же было всему этому случиться именно теперь и именно так! Господи Иисусе! То, что из Константинополя казалось малым ветерком, он ясно видел как зарождение мощного урагана, который, сметая всё на своём пути, нанесёт чудовищный удар по Православию. Сарацины принимают сдачу города только при условии перехода населения в монофизитство. Сергий Мансур уже сдал Дамаск, Дамаск, город, где прошло далёкое детство и отрочество патриарха! Иерусалим - последняя твердыня Православия. Все древние патриархаты охватила вспыхнувшая ныне ересь монофелитов.
Для восстановления разорённой империи Ираклий так жаждал мира православных с монофизитами в Сирии и Египте, что предложенную угодливыми столичными писаками фразу тотчас узаконил как мерило государственной веры. И столь тонка оказалась эта ересь и столь упорны убеждения имперских чиновников, что все согласились с утверждением, будто Господь имел только одно действие - Божественное, не понимая: это же скрытое монофизитство! И вот, Гонорий Римский, Сергий Константинопольский, Кир Александрийский, Анастасий Антиохийский и сам император - все стали монофелитами.
С ужасом святитель Софроний обнаружил себя последним, сохранившим Православие, не считая подвластных ему епископов. Напрасно писал он в своём окружном послании четыре года назад, убеждая отказаться от новой ереси. В темноте лестницы, следуя за громко пыхтящим Андроником патриарх даже невольно взмахнул рукой от волнения.
То, что не воспринято Христом, не исцелено! Если Христос не имел человеческого действия, то Он не был полноценным человеком, а это абсурд, хула, ересь! Но напрасно писал святитель окружное послание, собирая в пользу правой веры свыше 600 выдержек из творений Святых Отцов. Сергий Константинопольский разорвал его, не читая, а Гонорий Римский ответил просьбой 'успокоиться и не мутить воду'. Какая беда! Что уж взять с мирского правителя, когда и князья Церкви падают перед идолом: Горе, горе! И им ли не знать?
Лишь невежи могут считать, что идолопоклонство ограничивается рассыпавшимися в прах древними истуканами. Идол это всё, что заслоняет от человека Бога живого, точнее, чем человек заслоняется от Него. Идолом может быть и изваяние божков, и гордыня, и идея: Единство народа и благополучие государства само по себе дело доброе. Но когда единство империи ставят важнее истины, важнее правды Божией, империя тоже превращается в идола. А любой идол рано или поздно будет сокрушён. И чему теперь удивляться? Скоро Сергий увидит это крушение со стен Константинополя.
А всё-таки жаль, что арабы восприняли весть о Христе из нечистых еретических уст! Но давно уже не было среди них православных проповедников, только монофизиты, да несториане... И ведь уже случалось подобное! Лет триста назад. Готские племена издревле беспокоили владения ветхого Рима. Ариане заслали к готам миссионера Ульфилу, который смог крестить всех варваров - на беду Церкви Христовой. Ибо готы-ариане неистовой силой обрушились на западных православных ромеев, Рим был завоёван и разрушен, погиб последний римский император...
Но всё же италийцы оставались православными, им было за что сражаться с варварами, пусть они потеряли мирское величие, но смогли сберечь правую веру и сохранить величие в этой вере. Ныне же история повторяется с большей жестокостью, только вместо готов сарацины, и вместо монаха-арианина Ульфилы помрачившаяся умом женщина, фанатичная монофизитка Саджах.
Патриарх отчётливо видел грядущее, лучше, чем тёмные стены лестничных пролётов. Теперь империю вряд ли удержит вера. Старый Ираклий, выслушивая о всё новых победах отпрысков Измаила не вспомнит ли сказанных с издёвкой слов сверженного узурпатора Фоки? Соблазн окажется слишком велик. Один шаг уже сделан, ради мира с арабами империя сделает и второй, перейдя от полумонофизитства к монофизитству явному и полному. Да, в союзе с арабами империя станет великой и процветающей, как ни одно государство в мире. Но это будет еретическая империя. Конечно, Господь сохранит Православную Церковь, ибо обещал Он, что врата адовы не одолеют её. Сам восьмидесятилетний патриарх вряд ли переживёт штурм и падение Иерусалима, неизбежные после Рождества. Но останутся ученики. Есть среди них хорошие и надёжные, тот же Стефан, епископ Дорийский, да и Максим, хоть и простой монах... Но, Господи, как же им тяжело будет оказаться снова в катакомбах среди повсеместных гонений! И сколько тысяч душ пойдут в погибель, вольно или невольно увлечённые распространившейся по всей вселенной ересью!
Наконец, спуск закончился. Пройдя мимо юных стражников, лязгнувших помятыми старыми латами при появлении патриарха, они вышли на улицу.
Было очень свежо, но ветра здесь, внизу, не чувствовалось. Небо лишь еле-еле подсвечивали последние закатные лучи. Проступали звёзды. Даже несмотря на тяготы осады чувствовалась в воздухе какая-то предпраздничная торжественность и радость в преддверии Рождества. В окнах домов светились огни. Слышалась чья-то громкая речь. По соседней улице поскакал всадник, с громким цоканьем копыт направляясь в центр города. Вдалеке над домами возвышалась церковь Пресвятой Богородицы, а ещё дальше виднелся силуэт базилики Гроба Господня, где хранится возвращённый персами Крест Господень, и копьё, которым пронзили Господа нашего, и блюдо, на котором несли голову святого Иоанна Предтечи; и рог, елеем из которого Давида и Соломона помазали на царство...
Здесь Адам был создан из праха; здесь Авраам хотел принести в жертву сына своего Исаака, на том самом месте, где Господь наш Иисус Христос был распят. И здесь каждый год на Пасху, в память воскресения Господня, нисходит, возникая прямо из воздуха, святой огонь как явное чудо, свидетельствующее истинность православной веры... Неужто скоро всё это будет посрамлено?
- Сарацины! - пробормотал бредущий рядом Андроник и от неожиданности его голоса, патриарх даже вздрогнул, - Ну кто мог подумать, что от этих грязных варваров может выйти такая напасть?
Стратор сокрушённо покачал головой. Видимо, во время молчания, он также терзался мрачными мыслями.
- Да не так уж и сложно было предугадать. - вздохнул святитель Софроний, устремляя взор к кресту над святой базиликой, - Сарацины давно уже давали знать о своей силе. Ты-то не местный. Вы там, в столице, быстро всё забываете: А ведь ещё сто лет назад при достопамятном Юстиниане они вторглись в Палестину и Сирию, осадив даже Антиохию. Полвека спустя их пытались усмирить эфиопы, но неудачно. И, кажется, десяти лет не прошло, как потомки Агари наголову разбили персов. То, что мы переживаем сейчас, отвратить можно было лишь милостью Божией ради праведной жизни народа ромейского. А при естественном ходе событий да привычной нашей грехолюбивости рано или поздно это всё равно бы случилось.
Андроник задумчиво посмотрел на старого патриарха, при каждом шаге упиравшегося посохом в камни мостовой и промолчал. А святитель продолжал:
- Вот если бы, когда всё ещё было в зародыше, победил хотя бы этот несчастный сарацинский лжепророк Маслама, или пусть даже тот дикий Мухаммед... Конечно, и тогда получили бы мы воздаяние скверным делам нашим. И тогда пришлось бы нам несладко. И тогда сокрушился бы мысленный идол наших властителей. Но Церковь Божия была бы сохранена и сотни тысяч душ избежали вечной погибели... Ересь монофелитская, не успевшая ещё пустить корни, легко исторглась бы после смерти Ираклия. И Православие непременно восторжествовало в империи, пусть и стеснённой внешним неукротимым врагом... Если бы... Если бы...
Далёкий звон била возвестил о наступлении первой стражи ночи. Патриарх вдруг замер, вперив взор в маленький крест над базиликой Гроба Господня, не обратив даже внимания на удивлённо оглянувшегося Андроника. Какая-то внезапная мысль, словно откровение поразила старца.
- Господи! - благоговейно прошептал святитель Софроний одними губами, - Нет ничего, что могло бы превзойти Твоё всемогущество, и нет ничего, что могло бы воспрепятствовать всемогущей Твоей воле. Ты - превыше всего, Ты определил границы для нас, а не для Себя, безрассудно было бы полагать, будто Ты находишься в рабской покорности к тем законам, которые установил для жизни людей, законам пространства и времени:
* * *
Мы не станем говорить, о чём просил святитель Софроний Господа, не станем говорить и о том, что случилось после этого. Скажем лишь, что он имел великое дерзновение пред лицом Божиим ради веры, святой любви его и жизни, обильно украшенной многими добродетелями...
