Мерзкий Вален извержен был материнской утробой на планете Коок IV, - месте, неизвестном решительно ничем, кроме непроходимой тупости тамошних обитателей. Мать его, как сказывают, была из тех женщин, что ходят к космопорту, так что, если бы кому вдруг вздумалось поинтересоваться об отце этого злодея, тому пришлось бы, по крайней мере, поднять из местных архивов списки экипажей кораблей, кои в тот год не брезговали посещать это презренное захолустье.
Отроческие годы несчастного прошли в безделье и мелких пакостях. К учёбе он был напрочь негоден, а от лени, да отсутствия родительской порки, соображал столь туго, что даже среди самих коокян считался за глупого. И, чтобы не принял читатель это за басню или пустые слова, присовокуплю и своё свидетельство. Ведь мне выпало несчастье служить переводчиком при Валене, когда тот осквернял своим задом кресло губернатора Хтагии, и я собственноручно слышал, как досточтимый Ханок, преисполнившись ревности, не побоялся спросить тирана, сколько станет два, помноженное на два. Сей же, окаянный, изменился в лице, заметался туда и сюда, вращая глазами, как полоумный, и, не найдя, что ответить на столь невинный вопрос, повелел досточтимого Ханока вытолкать взашей. И это лишь меньшее из злодеяний, коими опозорил себя нечестивец, попирая нашу священную землю. Но о том поведаем в свой черёд.
По всему видно, что ещё сызмальства был он одержим жаждой человекоубийства. Толкаемый этой лютой страстью, негодяй, едва достигнув совершеннолетия, поступил на службу в Космофлот. Империя изнемогала в те дни от войны с таукитянами, но презренный Вален, трусливый перед лицом противника, не выказал себя способным ни к чему дельному, кроме как пить, ширяться да дерзить командованию. В упомянутых занятиях и протекали все дни его службы.
Лишь однажды, понуждаемый командиром, и не имея возможности открутиться, вышел этот пьяница в рейд. Был же он младшим канониром двухпалубного флаера. Едва радары показали приближение врага, и пилоты стали готовиться к бою, подлый Вален покинул боевой пост, словно чтобы справить нужду. Тотчас же таукитяне поразили флаер резонатором, но, по злосчастному стечению обстоятельств, смертоносный луч пронзил не отхожее место, где скрывался жалкий трус, а рубку с боевыми панелями. Когда же срамник осмелился выползти и увидел бездыханные тела товарищей, то, не в силах вынести такого зрелища, немедленно напился до беспамятства и, рухнув где пришлось, случайно задел гашётки самонаводящихся ракет.
Как говорится, раз в сто лет можно и бриллиант найти в сточной канаве, - так и от падения никчёмного наркомана корабль произвёл залп и полностью поразил крейсер таукитян. Вален же в то время дрых, храпя среди неостывших ещё тел братьев по оружию. Один из эвакуаторов, кому довелось извлекать их из подбитого флаера, свидетельствовал мне в личной беседе, что канонир этот, пока его вытаскивали, не мог ни стоять, ни связать и пары слов, а лишь дышал на всех перегаром, рыгал да сквернословил.
На базу же в то время, как на беду, прибыла журналистка, охочая до дутых сенсаций. Похотливый Вален, намереваясь соблазнить её, едва увидал, стал бахвалиться, выставляя себя героем, и скопом пороча всех прочих обитателей базы. Скорее от скуки, или же от извращения, коими славятся жители галактической столицы, журналистка отдалась Валену, хотя все знают, что он был на редкость уродлив и нестерпимо смердел. Так провела она всю командировку, перемежая скотские совокупления со слушанием вздорных хвастливых басен дерзкого наглеца.
Вернувшись, глупая баба не придумала ничего лучше, как вывернуть на всеобщее обозрение бесстыжий валенов бред. Тут поднялась невообразимая шумиха, какую под силу взбаламутить лишь журналистам да женщинам, результатом чего вышла предосаднейшая ошибка. Порой и совершенным не чуждо заблуждаться, - так и прославленный адмирал Гдек-хоу решил представить Валена к Ордену Доблести, хотя, если разбирать по справедливости, то награды куда достойнее оказались бы сам флайер, или даже выстрелившие ракеты.
Как бы там ни было, указом Галактического Совета непросыхающий от дирты тупица был произведён в лейтенанты и награждён орденом, который он, впрочем, неоднократно впоследствии пропивал или закладывал, играя в го.
Гонимый боязливостью, Вален спустя некоторое время перевёлся в тыл, на подготовительную базу. Но чему мог он выучить новобранцев, кроме пьянства, матерщины, да игры в го? Отсюда видим, как малая ошибка впоследствии рождает великие. Начавшись с одной награды, дело пришло к тому, что волка поставили пасти овец. Зная отчаянное самодурство сего индивида в его губернаторские годы, мне остаётся лишь оплакивать тех несчастных, кому довелось проходить обучение под началом Валена, ибо злее судьбы и не придумаешь.
Один из тамошних офицеров по неосмотрительности проникся доверием к сему окаянному и лютому волку, быть может, скорбя о попрании самого естества человеческого и льщя себя надеждою через ласковое обращение отвратить безумца от свинообразной его жизни. Тот же, преисполнившись коварства, сделал вид, будто не до конца ещё сгнила душа его, и сдружился с вышепомянутым офицером.
В то время Их Императорское Величество намеревались посетить сию учебную базу, дабы самолично принять присягу нововоспитанных воинов и тем поощрить на подвиги и непостыдное служение. Уведав об этом, злосмрадный Вален заявился к своему названному другу-офицеру и, выказывая притворное беспокойство о безопасности предстоящего визита, сказал: "мы не готовы принять Высочайшего гостя, к нам ходит, кто хочет". Друг же начал его успокаивать, убеждая, что угрозы ниоткуда нет, и что охрана блокирует любую попытку покушения, а для пущей наглядности даже показал на своей панели несколько вариантов неудачных нападений.
Известно, что в дурных людях мало ума, но много коварства, так и дикий Вален, хотя и отличался по жизни запредельной тупостью, всё же умудрился измыслить подлость, тем самым употребив и последние проблески атрофированного интеллекта на зло и предательство. Когда Их Императорское Величество торжественно прибыли на базу, он заревел, как бешеный, требуя аудиенции и объявляя, что офицеры замыслили покушение. И как только люди из Спецконтроля стали допрашивать его, подлец с готовнотью оболгал своего единственного за всю жизнь друга, а вместо доказательств кивнул на те самые файлы со схемами покушений, что остались в его персоналке. Ректор училища и глава базы, заслуженный генерал, пытался было оправдать несчастного, но тогда Вален не постыдился и его объявить в числе заговорщиков, ибо всегда отличался неудержимой тягой ко лжи, так что и прежде, переполняясь ею, нередко марал бумагу, называя себя писателем, который будто бы описывает вымышленные миры. Достойное ли дело для боевого офицера и орденоносца?
Как бы то ни было, в Спецконтроле поверили клевете Валена, в результате чего генерала-ректора, и ещё некоторых офицеров базы, в том числе несчастного друга, по решению трибунала пустили на донорские органы, а подлинный предатель получил новый орден и был произведён в полковники. Но, сознавая к себе всеобщую ненависть обитателей базы, а вдобавок и обленившись создавать даже видимость какой-либо работы, Вален вышел в отставку, справедливо полагая, что полковничьего довольствия вполне хватит для его скотоподобной жизни.
Все последующие годы он провёл в беспробудном пьянстве, играх, да разврате, деградируя, ниспадая и погрязая всё глубже во всевозможных пороках. Их Императорское Величество, человеколюбиво думая о подданых лучше, чем они того заслуживают, а также взирая на высокие награды, определили своим Высочайшим указом быть лжеполковнику губернатором нашей благословенной Хтагии.
О несчастный день! О невыносимое испытание! Знала ли вся наша история более проклятое время?
Едва прибыл сюда нечестивец, немедленно начал рычать и злобствовать, повелев запретить мужчинам мыться в общих банях вместе с женщинами, порицал субботние порки в школах, публично подвергал осмеянию праздник всеобщего смешения, бесстыдно изрыгая эти и подобные тому злоумствия и безумства, за которые ему давно бы следовало усечь язык.
Чтобы издеваться над окружающими, Вален регулярно поливал себя вонючей водой, её хранил он в особом пузырьке, который на непристойном своём языке называл "декалоном". Едва завидев кого-либо, проклятый немедленно строил гримасу, вытягивая губы так, чтобы обнажить клыки; и хищным оскалом встречал едва ли не каждого посетителя. Бывало, за самые безобидные вещи наказывал он с беспримерной жестокостью. Помню, как на одном из собраний, продолжительном сверх меры, достопочтенный Когт осмелился пожаловаться на духоту и усталость, на что Вален, оскалившись, повелел ему выйти и встать на ветру. И мне ведь самому пришлось перевести тот ужасный приказ! Смилостивился тиран лишь в среду, послав за достопочтенным. Так старцу пятидесяти лет пришлось выстоять двое суток на скале за одно лишь неосторожное слово!
Кажется, не было ни одного древнего порядка, установленного от времён первой колонии, который не пытался бы этот зверь отменить. Не постыдился посягнуть даже на закон о праве на интеллектуальную собственность, отчего многие гаремы в тот год опустели и сотням женщин пришлось работать. Никто из прежних губернаторов не был помрачён рассудком настолько, чтобы отвергать подарочных детей или отправлять созерцательных роботов на уборку навоза с улиц!
Великое множество и других бесчинств учинил он, дорвавшись до высокого поста, но рука моя не выдержит подробно описывать все дурные дела его, произведённые здесь, да и не много в том нужды, так как все у нас, к несчастью, слишком хорошо о них помнят даже доселе.
Надлежит же поведать здесь о его гнусной кончине. Будучи на выезде в провинции Ситтак, Вален, как обычно, обкурившись дури, вышел в отхожее место, а это оказался общественный нужник. Доски, прогнившие настолько же, сколь и душа мерзавца, не выдержали веса его переполненного пороками тела, и жалкий безумец провалился в нечистоты. От дури же не сообразил окаянный, куда надобно стремиться, чтобы вылезти, но напротив, стал ползти всё глубже по стоку. По некотором времени охрана, обеспокоившись, осмелилась войти в нужник. Застав там вышеописанную картину, гвардейцы стали звать губернатора, залезшего уже по горло, чтобы он полз обратно к дыре и они бы вытащили его.
Но этот безумец сказал им в ответ лишь одно:
- Я так долго погружался в это дерьмо, что разучился мечтать о месте, где его нет.
С этими словами он шагнул ещё раз и немедленно захлебнулся, достойно скончав своё бесстыдное и позорное прозябание.
Таков конец всех, творящих зло.
-------------
Примечание:
Средневековый жанр псогоса требовал от автора исключительного очернительства.
Еще в античной школе риторики преподавалось искусство поношения оппонента - по-гречески это называлось "псогос" (хула, поругание).