дыра. Только сейчас - говорю, - это дыра в будущее.
Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир
накачаем, что все переменится.
А. и Б. Стругацкие
ЧАСТЬ I
Горечь утраты
Глава 1.Оптимистическая трагедия
Русский народ есть в высшей степени
поляризованный народ, он есть
совмещение противоположностей.
Н. Бердяев
"Можно ли написать в наше время фантастический роман о любви? А фантастический шпионский роман?" - такими интригующими вопросами завлекает обложка новой книги В. Рыбакова, куда полностью вошла его "трилогия о Симагине", включая последний роман "На чужом пиру, с непреоборимой свободой". Понятно, что с точки зрения издателей эти вопросы чисто риторические, ведь искомый роман лежит прямо перед нами. Но, даже отвлекаясь от целей столь лобовой рекламы, приходится признать: мало кто из современных фантастов способен написать о любви так, как Рыбаков.
Герои его ранних произведений своей обнаженностью душевных состояний, глубиной чувств и следованием экстремальным этическим нормам более всего напоминают персонажей Достоевского. Критики уже обращали внимание на сходство Симагина из "Очага на башне" с князем Мышкиным. Обоих выделяет исключительная, почти патологическая с точки зрения рядового обывателя доброта, помноженная на крайне низкий уровень агрессивности. Даже откровенное посягательство на жизнь (как в случае Мышкина) бессильно пробудить в них ненависть к обидчику. Остается добавить гипертрофированный альтруизм, и вслед за Рогожиным можно ставить диагноз: "Совсем ты, князь, выходишь юродивый, и таких, как ты, Бог любит!" "Блаженный", - презрительно характеризует Симагина его бывший друг Вербицкий.
Сходство "Очага" с "Идиотом" просматривается и на уровне фабулы. Хотя банальный любовный треугольник в обоих произведениях служит только поводом для художественного исследования глубинных психологических процессов. Противоположные полюса - "идеал Содома" и "идеал Мадонны" на языке Достоевского - соединяются в одном сердце, создавая немыслимое напряжение. Один сплошной надрыв - вот чем, по сути, является пресловутая "любовь по-русски".
Вербицкий одновременно и вожделеет Асю, и ненавидит за беспощадную проницательность: "Эта женщина... Ее следовало убить" 1. Он и в самом деле едва не становится убийцей. Достижения биоспектралистики, придуманной Рыбаковым новой науки, которой в романе занимается Симагин), позволяли не только записать свое текущее психофизиологическое состояние (своеобразный "слепок" души), но и "подсадить" его другому человеку. Например, чтобы возбудить в нем ответное чувство. Подобную процедуру отчаявшийся Вербицкий рискнул проделать с Асей, не подозревая о возможных последствиях столь грубого вмешательства в чужое сознание. "Микроискажения подсадки и без того уже были на грани летальности. <...> Если бы Ася к тому же вышла из зоны облучения до окончания операции, ее смерть была бы неминуема" 1.
В "Идиоте" от руки Рогожина погибает Настасья Филипповна. Кстати, ее метания между двумя антиподами, - Рогожиным и Мышкиным, - каждый из которых по-своему влюблен в нее, напоминают поведение Аси после облучения. Героиня Рыбакова ("унаследовавшая" вместе с именем и частицу безумного нрава Настасьи Филипповны) только чудом остается в живых, утратив значительную часть прежней личности. Симагин с ужасом обнаруживает подмену: "В родном ему теле поселился другой человек. Но можно ли сказать о зарезанном, что он стал другим? Его просто зарезали". В определенном смысле убийство все же состоялось. Под нож хирурга попал будущий ребенок - плод взаимной любви Аси и Симагина. Там теперь пустота, и точно также пуста Асина душа.
"Чем выше потенциал сознания, тем отторжение вероятнее" 1. Все упомянутые герои "Очага" - люди незаурядные, отмеченные безусловной печатью таланта. Возможно, лучшие в своем поколении. "Творчество - естественная форма работы развивающегося сознания. Другое дело, что области сознания, через которые наиболее успешно происходит выплеск, у каждого свои. У тебя словесность, у меня вот - биоспектралистика... Мы их называем конструктивными областями. У Аськи, наверное, любовь..." - делится Симагин своими наблюдениями с Вербицким. Но словно какая-то роковая сила сталкивает их между собой, превращая вспыхнувшее пламя неконтролируемых страстей в бушующий пожар, губительный для всего живого.
"Вокруг были только безбрежный свет и гулкий огненный ветер" 1.
Именно любовь к Асе вдохновила Симагина на решающий прорыв в биоспектралистике, а Вербицкого заставила пережить уже позабытое ощущение творческого подъема. И что же получилось в итоге? Открытие Симагина, соединенное со стремлением Вербицкого во что бы то ни стало продлить эйфорическое состояние, бумерангом ударило по самой Асе - источнику любви. Круг замкнулся (1).
Аннигиляция.
"Контакт личностей с разнонаправленными векторами невозможен", - примерно так мог бы объяснить причину случившегося Симагин. Одним из важнейших открытий биоспектралистики стал "синдром длительного унижения" (СДУ), говоря по-простому - богатый негативный опыт, блокирующий творческий выход. "А отталкивая конструктивную область, сознание отталкивает мир в целом". Впрочем, при небольшом личном потенциале даже человек с выраженным СДУ вряд ли способен причинить миру сколько-нибудь серьезный ущерб. Деятельность чиновника-бюрократа или писателя-халтурщика (наподобие Сашеньки Роткина из "Очага") объективно направлена на создание "шумовой завесы" в информационном пространстве социума. Прирост социальной энтропии - вслед за И. Ефремовым обозначим ее термином "инферно" - в пересчете на одного человека здесь незначителен по определению.
Другое дело - прирожденный творец, лишенный возможности реализовать свой накопленный энергопотенциал естественным путем (то есть на цели созидания). Есть два варианта: или огромная энергия разрушит его самого, или будет использована для разрушения окружающих. Надо ли говорить, что на спектрограмме Вербицкого просматривался "чрезвычайно мощный" пик СДУ? Поскольку личность в данном случае выходит на первый план, то и при взаимодействии с миром главную роль играют личностные конфликты. Таким образом, творец (Симагин) и разрушитель (Вербицкий), словно два сгустка энергии с противоположными зарядами взаимно "погасили" друг друга...
Приведенное объяснение выглядит столь очевидным, что опровергающие его факты не сразу бросаются в глаза. У Аси по всем признакам высота пика СДУ была ничуть не меньше, чем у Вербицкого. Между тем ее "контакт" с Симагиным оказался весьма конструктивным и благотворным. Для истинного созидателя даже встреча с разрушителем - лишь очередная задача, оттачивающая его механизм таланта. Решая ее, он увеличивает гармонию мира и своей души. Возможно, это потребует максимальной творческой самоотдачи, зато и потенциал созидателя возрастет соразмерно затраченным усилиям. А вот столкновение людей с одинаково выраженными СДУ, и к тому же обладающих значительным потенциалом, действительно, способно вызвать всплеск инферно.
Симагин сумел пробудить в Асе ее "конструктивную область" - любовь. Скорее всего, он и Вербицкого смог бы "перевербовать" на свою сторону. Но вытянуть сразу двух "эсдэушников", вошедших в инфернальный резонанс, оказалось свыше его сил.
Формально Симагина не в чем упрекнуть, однако его поведение в момент разрушения собственной семьи удивляет своей наивностью. От человека, который ввел понятие СДУ, мы вправе ожидать более трезвых оценок происходящего. ("Какой же ты дурак", - в сердцах восклицает потрясенная Ася.) Причем у Рыбакова этот момент подчеркнут гораздо сильнее, чем у Достоевского: представим, что Мышкин сам отдал бы Рогожину нож, ставший затем орудием убийства. Так сказать, "подарок на память достойный". Поговорка "на всякого мудреца довольно простоты" в полной мере подходит и к герою "Идиота". Мышкин уже в начале романа, благодаря уникальной интуиции, знает наверняка, что "Рогожин убьет". И в то же время, словно не подозревая ни о чем, буквально гонит его к преступлению.
Но знание и понимание - вещи далеко не тождественные. "Надо было не горячиться, а сразу оговорить, что потенциал сознания - то есть несовпадение воспринимаемого мира и представления о мире - есть один из базисных параметров личности" 1. Отсюда следует важный вывод: "Представление о себе проявляется в двух не полностью совпадающих формах. На уровне рационального знания оно отражено в так называемой "я-концепции". "Я-концепция" - это некоторый набор свойств и черт характера, который представляется необходимым и достаточным для самоуважения. При случае они все могут быть названы и проанализированы: "Я - добрый, смелый, честный - устраиваю себя только в этом качестве". <...> На уровне же непосредственного чувственного ощущения, не всегда и не полностью осознаваемого, представление о себе содержится в "образе я". Можно сказать и так: "я-концепция" - это перевод самоощущения, "образа я" на язык рациональных понятий" 2.
Упрощение неизбежно. Даже если бы удалось найти адекватные знаковые эквиваленты для всех поступающих в мозг сигналов, за пределами полученной картины останутся их бесчисленные взаимосвязи с внешним миром. (Симагин мог бы сравнить "образ я" со спектрограммой, а "я-концепцию" - с ее расшифровкой.)
Ощущение соответствия своему "образу я" в современной психологии считается основным условием нормального функционирования психики. Любой значащий поступок должен быть "совершенным мною". Иными словами, он обязан подтверждать (пусть неосознанно) представление человека о самом себе как о цельной и уникальной личности. В противном случае возникает крайне неприятное чувство, что нами руководит кто-то другой, одновременно претендующий и на часть нашей индивидуальности. "Неужели это был я?" - традиционный для подобного состояния вопрос, который мы с ужасом задаем при лицезрении содеянного. Как говорили в старину, "черт попутал".
Вообще, согласно Евангелию, князь мира сего - Сатана, то есть принцип формы как ограничение Целого (2). "Образ я" слишком неуловим и многозначен, чтобы служить основой рационального поведения. Поэтому в своей повседневной практике среднестатистический индивид предпочитает ориентироваться на "я-концепцию", выстроенную по законам логического мышления. Связи между воспринимаемыми предметами и явлениями в ней сведены до минимума: человек способен существовать только в рамках понятной ему модели Вселенной. Но такое обеднение контекста, помимо бесспорного преимущества - полного осознания хотя бы фрагмент реального мира, заключает в себе и потенциальную ловушку. Ведь информация, которую можно извлечь из внешних и внутренних связей любого сложного объекта, намного превышает информацию, содержащуюся в самом объекте. Жертвуя целым ради частного знания, мы обречены на неприятные сюрпризы.
Эгоцентризм Вербицкого, выстраданный годами унижения, со временем отлился в четкую формулу: он один "весь в белом", а остальные... понятно в чем. "Сколько раз повторять, заорал себе Вербицкий, думай о них хуже! Еще хуже! Совсем плохо - как они о тебе!" Постоянное фокусирование ненависти и презрения окружающих, словно медленно действующий яд, отравляло его жизнь, зато в качестве компенсации можно было с полным правом лелеять сознание собственной исключительности. В итоге живое человеческое лицо окончательно скрывается под маской надменного аристократа, свысока взирающего на людскую суету...
Все переменилось буквально в одночасье. Над считавшимися неприступными стенами бастиона развевается белый флаг, а его гарнизон готовится к капитуляции. Хотя подобная перемена кажется удивительной только на первый взгляд: от вторжения изнутри не в силах защитить никакие стены.
Встреча с Асей всколыхнула "где-то в самой сердцевине души" до сих пор слабо саднящее чувство - нереализованную потребность в любви. Вдруг стало ясно, что именно об этой женщине он мечтал всю жизнь. И сколько бы Вербицкий не убеждал себя в обратном, факты упорно доказывали правоту его "образа я". Пытаясь предотвратить опасное расслоение психики, он решается на отчаянный (не укладывающийся в "я-концепцию") поступок - добровольно смирив свою гордыню, уже не боясь показаться ничтожным и смешным, откровенно домогается Асиной любви. Поскольку теперь только она могла восстановить обвально рухнувшую самооценку.
Но и человек с диаметрально противоположной установкой также не застрахован от сдвига психики в область патогенных рассогласований. "Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества", - формулирует свой символ веры Мышкин. (Сравним его с симагинским убеждением: "Ему казалось, что если приласкать мир, мир станет ласковым".) Делать добро злодею - значит содействовать увеличению зла. Поэтому искренний альтруист видит в окружающих прежде всего "добрых людей", потенциально готовых на аналогичную степень сострадания и великодушия. Подсознательно он наделяет их качествами, проецируемыми из глубин собственного "образа я", откуда и возникает совершенно явственное ощущение этого подобия.
Своим даром идеализации Мышкин, действительно, пробуждает в людях их лучшие качества. Однако он человек неглупый и прекрасно знает, что в мире есть злодеи. Более того, тема насильственной смерти возбуждает в нем какой-то болезненный интерес - сознание отказывается признать очевидное, и в то же время не в состоянии его окончательно отвергнуть. Несоответствие между ощущаемым и реальным несло серьезную угрозу представлениям Мышкина о самом себе. Вытеснение - стандартный механизм психологической защиты. Любая информация, угрожающая целостности "образа я", либо не замечается вообще, либо очень легко забывается. Преступники и убийцы для Мышкина существуют в лучшем случае на страницах газетных репортажей, тогда как лично его окружают прекрасные и милые люди (которых он чувствует "как себя").
Если же действие вытеснения оказывается недостаточным, в ход вступает другой защитный механизм - рационализация. Переходя из сферы чувств в область абстрактного (логического) мышления, мы тем самым автоматически избавляемся от невыносимого противоречия, раздирающего сознание. Срабатывает "эффект отстранения": логические конструкции по определению лишены эмоционального заряда. Не здесь ли коренится истинная причина, побудившая Симагина взяться за разработку теории векторных эмоций?
В свою очередь, находясь под защитой этого механизма, Мышкин мог довольно точно оценивать поведение незнакомых ему людей. Он и в Рогожине рискнул разглядеть будущего убийцу, пока тот оставался для него человеком посторонним, не связанным никакими душевными узами. Но как только случайный попутчик превратился в закадычного друга, стал "своим", страшное знание ("мой друг - злодей") оказывается подобным мине замедленного действия, заложенной под фундамент личности. Какое-то время князю еще удается обманывать себя, мнимыми объяснениями отводя призрак смертельной угрозы - необратимого распада психики. Окончательную ясность вносит финальная встреча с Рогожиным возле трупа Настасьи Филипповны. Наконец-то получены ответы на все мучающие его вопросы, сметены все защитные заслоны...
Герою Рыбакова повезло больше. Он так и остался в неведении, зато сохранил надежду. "Я все узнаю, думал Симагин. Господи, как тяжело. Когда-нибудь я все узнаю и пойму". Впрочем, автор лишь дал ему небольшую передышку, предоставив возможность вкусить из той же чаши в следующем романе - "Человек напротив".
Глава 2.Бой с Тенью
Черный человек!
Ты прескверный гость.
С. Есенин
Как мы уже убедились, полярные поведенческие императивы, несмотря на их формальный антагонизм, повышают вероятность личностной катастрофы. Иначе и быть не могло: при заданном диапазоне восприятия любое значительное отклонение от стереотипа ведет к неизбежному конфликту с общепринятой (для данного диапазона) картиной мира. Но разве спектрограмма отражает конечную реальность? Возможны "качественно иные состояния. У них и спектр качественно иной". Эта идея осенила Симагина еще в "Очаге", хотя понадобилось почти десять лет, прежде чем заинтригованные читатели смогли узнать о результатах.
Речь, разумеется, идет о нашем, читательском времени. Согласно романной хронологии, уже через несколько месяцев после начала первых экспериментов с "иными состояниями" все работы в этом направлении были свернуты. Очередная кампания по "закручиванию гаек" привела к полному развалу отечественной биоспектралистики, потом началась "перестройка"... Однако Симагин успел. Буквально в последний момент он, тайком от всех, рискнул поставить эксперимент на себе. Надо ли говорить, что эксперимент оказался удачным? Даже слишком удачным...
В "Человеке напротив" перед нами совершенно другой Симагин. Уже не восторженный энтузиаст, мечтающий о "счастье для всех", но умудренный новым опытом человек, сознающий свою меру ответственности перед миром и людьми. "Вечный мальчик" превратился в мужчину. "Могу погасить Солнце. Могу расплавить Марс, а могу, наоборот, напитать его кислородом. Могу превратить Асю в без памяти влюбленную в меня рабыню. И ничего этого не сделаю" 3.
Похвальное самоограничение, хотя его подлинные истоки находятся значительно глубже обычного желания или нежелания чего-то конкретного. Сверхчеловеческим возможностям, по логике вещей, должна соответствовать и особая "сверхчеловеческая" мораль. Но на уровне "я-концепции" Симагин по-прежнему считает себя человеком. Более того, не претерпела никаких радикальных изменений и его система ценностей. Еще в первой книге, разговаривая с сыном Аси, он сформулировал свое кредо: "Я думаю, Антон, что раз уж так получилось, и все, что есть, уже есть, самое лучшее, что мы можем - это помогать друг дружке". А простое человеческое участие доступно и без использования каких-то особых спецсредств.
Вдобавок Симагин продолжает жить в человеческом мире, где он со своим "почти всемогуществом" уподобляется слону в посудной лавке. Боязно сделать малейшее необдуманное движение - того и гляди порушишь судьбы этих маленьких и слабых людей, упорно не желающих "быть лучше". В роли ограничителя, надежно блокирующего любое вмешательство в естественный порядок событий, выступила, как ни парадоксально, одна из вновь приобретенных способностей.
Казалось бы, что такое превращение в супер-эмпата по сравнению с возможностью погасить Солнце? Довольно рядовое достижение, особенно на фоне нынешнего разгула "экстрасенсорной дребедени". Справедливости ради отметим, что подлинное ясновидение (точнее, "ясночувствование") - качество чрезвычайно редкое и практически не поддающееся научению. Подобным даром, например, в романе наделена Александра Никитишна, потомственная ведунья. Конечно, Симагин на голову ее превосходит, но отличие это чисто количественное - просто ему удается глубже проникать в чужое сознание и "считывать" оттуда больше информации. Однако и обманывать себя теперь намного трудней, поскольку даже при невольном ущербе, нанесенному миру людей, на Симагина немедленно обрушатся все переживания, выпавшие на долю безвинно пострадавших. "Шок от принципиального несоответствия желаемого результата поступка его реальному результату. Особенно если вы - всемогущая фея. Для фей такой шок куда ужаснее, чем для людей обычных" 3.
В известной сказке поводом для вмешательства послужили серьезные проблемы, возникшие у Золушки (которой фея особо благоволила). Ничуть не меньше проблем и у бывшей симагинской возлюбленной, о чем нам сообщается на первых же страницах романа. После разрыва с Симагиным Ася уже не пыталась всерьез устроить личную жизнь, полностью посвятив себя воспитанию сына. Можно только догадываться, чего ей это стоило. И вот, когда он достиг совершеннолетия, вдруг выясняется, что у государства на нового гражданина имеются свои виды. Как и многим из его поколения, Антону выпала стандартная судьба щепки при очередном лесоповале: армия, Чечня, "пропавший без вести"...
Утопающий хватается за любую соломинку. Такой соломинкой для Аси стала упоминавшаяся выше Александра Никитишна. А уж экстрасенс экстрасенса чувствует издалека. И чем сильнее санс-способности, тем сильнее их обладатель "светится" для всех, обладающих внутренним зрением. Александра Никитишна давно приметила неведомого ей санс-гиганта, даже вычислила его адрес - благо проживал он неподалеку. Но что еще интереснее, между ним и Асей прослеживается какая-то связь в прошлом: "Над вами будто отсвет. Тоненький извилистый лучик, остывший такой..." И если кто способен ей помочь, то только он.
Как легко догадаться, дверь открыл Симагин. Мгновенный шок узнавания. И - странное ощущение, словно не было долгих лет разлуки. Они снова вместе. Даже комната Антона сохранена Симагиным в полной неприкосновенности. Почти угасший лучик внезапно вспыхнул, стремительно разгораясь воскресшим чувством...
Симагин сразу понял все. От того, что открылось внутреннему взору, хотелось кричать. Как на ладони предстал весь его затяжной инфантилизм в той давней истории с Вербицким. Страшное ощущение вины - за изломанную жизнь Аси, за смерть Антона (о чем Ася, на ее счастье, еще доподлинно не знает) не оставляет выбора. Время - действовать. "Но в глубине души он всегда был уверен, что не устранился он вовсе, а просто ждет и не разменивается по пустякам. Можно сделать то, можно - это... однако по-настоящему можно ведь обойтись и без того, и без этого. И вот дождался. Без Антона - нам не обойтись".
Все дальнейшее повествование, по сути, посвящено последствиям этого фатального решения. Запрет на вмешательство (тождественное причинению вреда) был для нынешнего Симагина безусловным моральным императивом. Нарушив его, он автоматически утрачивает контроль над ситуацией. Содрогаются стены и дребезжат стекла: слон поднимается во весь свой огромный рост, отчаянно трубя. Его горе безмерно - одна из самых любимых чашек разбита вдребезги. Ну кому, скажите на милость, нужны такие посудные лавки?!
В предыдущей главе мы сравнили "Очаг" с "Идиотом". Продолжая сопоставление текстов Рыбакова и Достоевского, "Человека напротив" можно уподобить "Преступлению и наказанию". Раскольников считает себя сверхчеловеком, способным презреть все общепринятые табу. Он без труда, например, обосновывает целесообразность и необходимость убийства, так как мысль о себе как убийце не противоречит его "я-концепции". В то же время окончательному "вживанию" в сверхчеловеческий образ мешает прежний "образ я", остающийся на уровне "твари дрожащей": "Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил..." Подсознательно Раскольников надеется, что преступление повысит его самооценку, но в итоге лишь усугубляет разрыв между двумя обликами собственного "Я".
У Симагина дела обстоят с точностью до наоборот. Обладая невероятной мощью, он сознательно сужает доступный ему диапазон поступков. Его Сила - это оружие, которое пускать в ход "не разрешается ни при каких обстоятельствах". Такую ситуацию трудно назвать естественной. У любой силы должен быть хозяин - тот, кто смеет ею владеть. В противном случае она начинает хозяйничать сама, навязывая владельцу свою логику поведения. "Я тоже умею хотеть", - бросает вызов Симагин. Но даже мысль об убийстве претит его человеческому облику, в то время как оружию, напротив, свойственно убивать...
В обоих случаях рассогласование между человеческой и сверхчеловеческой ипостасями доведено до предела. Раскольников действует, словно в бреду, с легкостью беспамятства убивая старуху-процентщицу и ее сестру Лизавету. Симагину сразу же после визита Аси является некий господин с повадками карамазовского Черта и откровенными угрозами в адрес "нарушителя": у Силы должен быть только один хозяин.
Сам Симагин (подобно Ивану Карамазову) не сомневается в реальности ночного гостя, хотя тот словно задался целью, в пику убежденному альтруисту, продемонстрировать преимущества сугубо эгоистического подхода. Однако многочисленные авторские намеки на его принадлежность к "епархии" Воланда отнюдь не вносят ясности в происходящее. Такой подчеркнутый дуализм скорее заставляет вспомнить о Тени - одном из базовых юнговских архетипов, представляющем "сумму всех личностных и коллективных психических элементов, которые из-за их несовместимости с избранной сознательной установкой не допускаются к жизненному проявлению и в результате объединяются в относительно автономную, "фрагментарную" личность с противоположными тенденциями в бессознательном" 4.
Резкое усиление "теневой" квазиличности - явный признак глубокого раскола сознания. Поэтому продолжение конфронтации иначе, как верхом безумия (в буквальном смысле), не назовешь. Тень невозможно искоренить, в терминах аналитической психологии с ней следует "приходить к соглашению". Но Симагин уже закусил удила. Так уж устроен человек: все то, чем он не хотел бы быть, автоматически проецируется на образ врага. Виртуальный субъект, предупредительно аккумулирующий наиболее ненавистные качества, становится для Симагина идеальным врагом, провоцируя на крайнюю степень одержимости Тенью.
В число первых жертв попадает Кира, в данном романе "замещающая" одновременно Лизавету и Соню Мармеладову. Ведь отшельничество Симагина было достаточно условным. Чтобы поменьше привлекать внимания к своей персоне, требовалось каким-либо легальным способом обеспечивать хотя бы минимальные средства к существованию. (Раскольникова также отличали сверхскромные запросы. Только низкий уровень жизни он полагал не благом, а проклятьем: "Я тогда, как паук, к себе в угол забился. <...> О, как ненавидел я эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел. Нарочно не хотел!")
Из всех доступных видов деятельности Симагин предпочел репетиторство, заодно получив возможность поближе познакомиться с ровесниками Антона. Тогда он и приметил вчерашнюю школьницу, в которой эмоциональная открытость счастливым образом соединилась с безудержной жаждой знаний - просто мечта для любого учителя! В свою очередь, благодаря женской интуиции ощутив краешек той Силы, что скрывалась за ординарной внешностью бывшего "научника", Кира невольно потянулась ему навстречу...
Их отношения (пока чисто платонические) развивались и крепли от занятия к занятию, неуклонно приближаясь к своей кульминации. Кира находилась в самом расцвете "возраста любви", а в ее окружении не нашлось никого, кто мог бы конкурировать с необыкновенным репетитором... Но Тень уже в открытую покушается на симагинское сознание, так что кульминация совпадает с трагической развязкой.
Впрочем, Симагин был милосердно избавлен от кошмарных подробностей. Защитные механизмы не подвели: мгновенный провал памяти - и в соседней комнате обнаруживается выпотрошенный труп. К тому же для человека, способного перемещаться по временной оси в обе стороны, подобная операция займет буквально доли секунды "реального" времени. А поскольку информация об этих путешествиях в его памяти отсутствует, следовательно, их совершил кто-то другой. И Симагин даже догадывается, кто именно...
Правда, расследование сразу же заходит в тупик. Без труда "отсканировав" картину преступления, наш герой обнаруживает в роли убийцы... самого себя. Факт, так и хочется скаламбурить, убийственный, но только не для Симагина. Он-то ведь убежден в собственной непричастности! Немедленно следует логически безупречная рационализация: во всем виноват проклятый враг, для пущего злодейства скопировавший его облик (вплоть до отпечатков пальцев).
"А старушонку эту черт убил, а не я...", - неожиданно "проговаривается" Раскольников.
На первый взгляд, у следователя Листрового, ведущего дело об убийстве Киры, не предвидится каких-либо сложностей. Улики налицо, подозреваемый задержан... Конечно, Листровому далеко до проницательного Порфирия Петровича, он всего лишь "честный служака". Однако весь его немалый опыт опровергает напрашивающуюся версию о заурядном маньяке-одиночке. Если Порфирий сумел безошибочно разглядеть в несостоявшемся "Наполеоне" одинокую человеческую душу, жаждущую спасения, то Листровой постепенно проникается уважением перед масштабом личности Симагина. И в конце романа готов вслед за Порфирием повторить: "Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, - если только веру иль Бога найдет".
Симагин действительно стойко переносит свалившиеся на него напасти, включая пребывание в следственном изоляторе. Лично сам он полагает, что противник его просто "подставил", и определенный резон в этом есть. Почти одновременно с Кирой жертвой "человека, похожего на Симагина" становится Вербицкий, словно специально зарезанный при свидетелях. В последнем случае мотив очевиден: именно Вербицкий разрушил симагинскую семью. Разумеется, Симагин уже успел (после некоторой внутренней борьбы) простить бывшего друга. А куда деваться? "Мой друг - предатель" - истина, по-прежнему непереносимая для его "я-концепции". И все негативные чувства, испытываемые по адресу Вербицкого, благополучно вытесняются в "темную половину" психики...
Будучи же в ясном сознании, Симагин обвиняет исключительно себя: ввел, мол, бедного писателя в соблазн. В этом самобичевании можно также усмотреть бессознательный компонент, связанный со стремлением к искупительному страданию. Инициация архетипа "Христос": раз ты виноват перед людьми, то от людей и должен принять наказание. Тень учла оба пожелания, примерно "наказав" и Вербицкого, и Симагина. Первому достался крест (на могиле), второму - терновый венец мученика.
Аналогичным образом дело обстоит и с Кирой. После того, как в жизни Симагина снова появилась Ася, отношения с любимой ученицей утратили всякую перспективу. Даже у супер-эмпата сердце способно вместить только одну серьезную привязанность. Проблема, однако, заключалась в том, что Кира претендовала на гораздо большее место в душе Симагина, чем он позволял себе догадываться. Дополнительная вина перед Асей за свою "измену" соединилась с угрозой, нависшей над возобновлением старой связи. А если нет человека - нет и связанной с ним проблемы. (Косвенным свидетельством глубины чувств является особый садизм, проявленный симагинским "двойником" при ликвидации Киры.)
"Бой с тенью" постепенно превращается в настоящую бойню, почти совсем заслонившую первоначальную благородную цель - спасение Антона. Но у Силы, как мы уже отмечали, своя логика. Действительно, глупо бить из пушки по воробьям. Снаряду требуется более достойная мишень. События вошли в "воронку", ставя Симагина перед необходимостью решиться на глобальное вмешательство. Изменить ход истории. Создать новый, лучший (с его точки зрения) мир. И - не ужаснуться цене преобразований.
"Один, только один удар у меня в запасе - и либо пан, либо пропал" 3.
Когда-то, в другой жизни, Симагин проникновенно объяснял своему "эсдэушному" сотруднику: "Но вы представьте, Вадик, вы только вдумайтесь: до чего же разными вещами мы с вами, всемогущие, станем заниматься! Вам не будет жаль?" 1. Теперь он сосредоточенно подсчитывает, сколько тысяч погибнет при переходе на другую линию общего развития. И ему жалко всех...
Симагину все же удалось, как и в случае эксперимента над собой, совершить невозможное. Он сумел создать мир, в котором "на пятьдесят семь тысяч меньше народу на фронтах погибло!" Читатель при желании даже может взглянуть на него, поставив несложный эксперимент. "Например, такой: пусть он встанет рано утром, подойдет на цыпочках к окну и, осторожно отведя штору, выглянет наружу..." 5.
Будем надеяться, что наш читатель - человек крепкий, к тому же за прошедшие годы успевший привыкнуть к утреннему виду распавшейся Империи. А каково было Симагину?! (Хотя все познается в сравнении: жизнь под руководством "первого всенародно избранного президента Российского Советского Союза товарища Крючкова" намного превосходит любую перестроечную "чернуху".) Отныне все издержки и преступления нового режима - на его совести, которая, напомним, так и осталась "человеческого формата".
Рассогласование достигает апогея. Тень побеждена, но вместе с ней обрушивается и "светлая" сторона личности.
"Паралич от вины".
В результате психического спазма Симагин, подобно падшему ангелу, был "низринут" до обычного человеческого состояния. По сравнению с судьбой князя Мышкина - не самая страшная потеря. Еще Листровой разглядел в странном заключенном натуру подвижника, способного вынести любые испытания. "Если только веру иль Бога найдет".
С Богом случилась промашка: в пространстве "качественно иных состояний" никого более могущественного, к сожалению (или к счастью?), не нашлось. Оставалась вера. Наивная, упрямая вера в "светлое будущее" и в того, кто поможет "сделать следующий шаг, подняться на следующую ступень, которая, конечно, тоже обманет почти все ожидания - и все-таки окажется хотя бы чуточку выше" 3.
Глава 3.Семейная история
Воистину, есть ложь, беспардонная ложь и
статистика, но не будем, друзья, забывать
и о психологии!
А. и Б. Стругацкие
Действие романа "На чужом пиру, с непреоборимой свободой" происходит в начале XXI века, спустя всего несколько лет после трагических событий, описанных в предыдущей книге. Антон, Кира и даже Вербицкий более-менее благополучно здравствуют, не подозревая о подоплеке своего "альтернативного" существования. А также о принесенной ради них жертве.
Хотя при взгляде со стороны Симагину можно только позавидовать: он помирился с Асей, из чеченского плена вернулся Антон... Снова, как в старые добрые времена, они все вместе, и самое главное - любят друг друга. Одним словом, идеальная семья. Никто из окружающих и помыслить не мог о другой, недоступной глазу, как обратная сторона Луны, стороне симагинской личности. А он все эти годы буквально задыхался, спеленутый натуго в вязкой душной мгле - черном аду безвременья.
"Если тело дышит, то почему не предположить, что душа тоже должна дышать? И если ей дышать нечем, человек задыхается" 6. Утрата способности грезить - одна из наиболее тяжелых потерь, понесенных симагинской душой. Мастер нашел свою Маргариту, но заслужил не свет, а покой.
Симагин отказывается принимать этот мир. Напрочь. Подобно иным отечественным "демиургам", в ужасе отшатнувшихся от последствий собственных реформ. "Шок - это по-нашему".
Зато теперь мы знаем имя преемника Симагина. Его зовут Антон Токарев. Ему двадцать пять лет.
Вербицкий еще в первое посещение симагинской семьи обратил внимание на сына Аси: "Мальчик выглядел взрослее отчима" 1. Он и в самом деле не склонен витать в облаках. Сказываются гены "спермофазера" - бывшего комсомольского вождя, а нынче - директора какого-то банка. И одновременно как бы им в противовес - унаследованная от Симагина "твердокаменная любовь к людям". Сочетание, мягко говоря, нетипичное, однако Рыбакова тоже можно понять. Бескорыстный идеализм шестидесятников уступал только их житейской непрактичности, что сыграло роковую роль в период уникального для российской истории "романа" интеллигенции с властью. Недолгий триумф вчерашних властителей дум обернулся катастрофой. Совесть не заменяет понимание социальных реалий - вот горький итог всех "перестроечных" надежд.
"Яппи"-трудоголик Антон олицетворяет нарождающийся российский middle class - главную потенциальную базу дальнейших реформ. "Для того, чтобы сделать что-либо, нужно соблюдать всего лишь три условия. Во-первых, нужно начать это делать, во-вторых, нужно продолжать это делать, и в третьих, нужно завершить это делать" 6. Но разве принадлежность к "среднему классу" несовместима с традиционными интеллигентскими ценностями? Рыбаков так не считает. Нам демонстрируется некий "вегетативный гибрид": привитые к дичку "молодого городского профессионала" (3) высокие идеи должны естественным образом обеспечить требуемый компромисс между "мафиозными" способностями и гражданским долгом.
У Антона остается смутное подозрение, что "мудрый па Симагин" попросту ведет его, неназойливо и тактично направляя по заранее намеченной траектории. По крайней мере, такое впечатление производит вся история с "даром Александры". Оказывается, в новой реальности у Симагина сложились самые прекрасные отношения со старой ведуньей. После воссоединения семьи он продолжает наносить ей регулярные визиты, при случае не забыв и Антона познакомить с "очень хорошим человеком"...
Видимо, есть какой-то закон, препятствующий носителю подобного дара уносить его с собой в могилу. А поскольку Александра Никитишна была тяжело больна, появление Антона стало настоящим подарком судьбы. Причем подарком взаимным. "Как было бы чудесно, если бы мы проникали в чувства и настроения ближних", - это же мечта любого "выученика" Симагина! Предложение, от которого невозможно отказаться.
После своеобразной инициации жизнь Антона круто изменилась. "Молодость - время прицеливания". Но мало кому удавалось вот так, сразу, найти достойную цель.
Вряд ли он даже подозревал, что фактически повторяет судьбу Симагина в его "первой" жизни. Разумеется, с учетом изменившихся обстоятельств. Биоспектралистика - когда-то одно из самых перспективных направлений в исследовании человеческой природы - так и не сумела, судя по всему, оправиться от разгрома. Но для того, чтобы проникнуть в состояние другого человека, Антону вовсе не требовался спектрограф. Его с успехом заменял уникальный дар.
Между тем ситуация с психическим здоровьем в стране приобрела поистине катастрофический характер. "Время стрессов и страстей" затронуло практически все слои населения, включая и наиболее состоятельную его часть. Не удивительно, что психология превратилась в модную профессию. Был бы платежеспособный пациент, а уж появление соответствующих лечебных услуг не заставит себя долго ждать.
На фоне расплодившихся, как грибы после дождя, заведений подобного рода, организованный Антоном частный психотерапевтический кабинет "Сеятель" выглядел вполне респектабельно. Никакой массовости и рекламной шумихи. Особый клиент, "штучная" работа... Официально объявленная цель - восстановление творческих способностей - прямо перекликается с давними симагинскими изысканиями. Правда, так глубоко Антон не копает. Его подход отличают избирательность и прагматизм: "Мы не претендовали на то, что сеем МЫ. Мы занимались теми, кто способен сеять сам, но у кого перестало получаться" 6.
"Мне теперь уже не до теории, подумал Румата. Я знаю только одно: человек есть объективный носитель разума; все, что мешает человеку развивать разум, - зло, и зло это надлежит устранять в кратчайшие сроки любым путем" 7. Благородный дон, спасающий гонимых книгочеев - это ли не символ подвижнической деятельности "Сеятеля"! И хотя для самого Антона "одинокий Румата в Арканаре" ассоциируется исключительно с типичным представителем поколения шестидесятников (свято уверенным в своей правоте - поэтому и одиноким), вряд ли случайно его собственное имя совпадает с земным именем стругацковского героя.
Но помощь должна быть квалифицированной. Симагин, как мы знаем, главным препятствием, затрудняющим сеяние "разумного, доброго, вечного", считал открытый им СДУ. Не мудрствуя лукаво, Антон выдвигает сходную идею: "Патологическое - не возрастное, не органическое, именно психопатологическое - угасание творческих способностей в девяноста случаев из ста обусловлено утратой уверенности в себе". Звучит внушительно, а в качестве наглядного примера нам предложена история "задавленного самим собою и жизнью" социолога Сошникова.
Сразу вспоминается другое известное произведение, хорошо знакомое и персонажам Рыбакова. "Ситуация прямо как из стругацковского "Миллиарда лет"", - мимоходом бросает Сошников по поводу своих "заморочек". Необоснованное завышение требований к себе сыграло в данном случае роль положительной обратной связи, усиливающей рассогласование между "я-концепцией" и "образом я". Человек при этом все глубже проваливается в яму самоуничижения, постепенно теряя способность делать что-либо вообще. Противостоять же резко возросшему давлению со стороны социума оказалось нечем, поскольку Сошников принадлежал к распространенному в научной среде типу талантливого "пожилого ребенка": "Такие, как он, взрослыми не бывают. Академиками бывают, а взрослыми - никогда". (Эта характеристика полностью подходит и к Симагину времен "Очага".)
Если внешние факторы способны блокировать творческий выход, то почему бы не попытаться воздействовать извне с противоположной целью? Разработанный Антоном метод "психотерапевтических горловин" по существу сводился к серии спецопераций в духе майора Звягина из знаменитого цикла М. Веллера 8. Тщательно подобранная и проинструктированная команда разыгрывала вокруг ничего не подозревающего человека - клиента "Сеятеля" - целый спектакль из нескольких актов. Каждый такой акт, именуемый горловиной, представлял сконструированную ситуацию, в рамках которой возможно одно-единственное решение. От клиента требовалось только принять его. Успех гарантировался заранее, но не знающий об этом человек, естественно, относил его за свой счет. Тот же Сошников был абсолютно убежден, что именно он сумел, назло всем препонам судьбы, организовать поступление любимой дочери на приглянувшийся ей факультет.
Здесь возникает неизбежный вопрос о соотношении цели и средств. Ведь "внешнее моделирование" чужого поведения - дело, мягко говоря, неоднозначное с точки зрения морали. Антон мог бы сослаться на пресловутую "ложь во спасение", допустимую врачебной этикой. Не стоит, однако, забывать, кто в библейской мифологии носит титул "отец лжи". Соблазн тем и опасен, что исподволь отравляет душу, постепенно смещая ценностные ориентиры. А если к тому же человек вооружен эффективными методиками - опасен вдвойне.
"Я психолог... о, вот наука!.." - с восторгом (от раскрывающихся перспектив?) восклицал пушкинский Мефистофель. Нельзя сказать, чтобы сам Рыбаков недооценивал опасность психологических игр. "Пиру" предшествовала киноповесть "Хроники смутного времени", где фигурирует бывший военный врач (даже внешне похожий на Антона), теперь возглавляющий некий психотерапевтический центр "Новая жизнь". Когда-то отличный специалист, храбрый офицер и надежный друг за считанные годы превратился в холодного и безжалостного манипулятора. Лучше всего его нынешнее состояние передает "специальная ролевая методика", активно практикуемая новоявленным психотерапевтом: "Представьте, что к вам приходит... ну, например, дьявол..." 9.
Бравый майор Звягин, по крайней мере, никогда не использовал спецоперации для решения личных проблем. Да и не было у него каких-то особых проблем, чего нельзя сказать об Антоне. Он ведь унаследовал судьбу Симагина, поэтому история открытия нового метода оказалась тесно связана с историей любви.
В предыдущем романе Кира ощутимо страдала из-за отсутствия в ее жизни достойного кавалера. Тогда этот пробел довольно успешно (если забыть о трагическом финале) восполнил Симагин. Теперь настал черед его преемника. И Антон не подкачал, при первой же встрече с Кирой влюбившись "сразу и наповал". К началу повествования они вместе уже пятый год, подрастает сын... Иными словами, исходная диспозиция - как в "Очаге".
Ася на тот момент четко сформулировала: "Женщина всегда вкладывает больше в мужчину. А мужчина - в мир. И уж через это - и в женщину, и в ее детей. Чтобы не просто им было лучше, а мир их стал лучше" 1. Но даже по сравнению с ней Кира имела некоторое преимущество. В первую очередь это касалось общих с мужем интересов. Идея "Сеятеля" сразу же нашла в Кире горячего и заинтересованного поклонника. Она принимала самое деятельное участие не только в разработке математического аппарата расчета горловин, но и в качестве "внештатного агента" антоновской спецгруппы. Как вспоминал позднее Антон: "У меня был дом. У меня был тыл. У меня была преданная до мозга костей единомышленница и помощница, которой можно доверить все. У меня была младшая мама. Что еще мужчине надо, когда он лбом прошибает стены?"
Увы, супругам-психологам пришлось на личном опыте убедиться, что парный духовный поиск - штука далеко не простая. Семейной идиллии хватило ровно до рождения ребенка. Насколько можно судить, причина взаимного охлаждения не выходит за рамки банальной статистики. Приблизительно треть молодых женатых мужчин подвержены инфантильной ревности и страдают оттого, что внимание нянчившей их прежде женщины переключилось на новый объект. Попавший в этот злосчастный процент Антон не придумал ничего лучшего, чем уйти с головой в работу... В общем, типичная love story: они встретились, полюбили друг друга, а потом их брак стал разваливаться.
Свою роль сыграла и эмпатическая одаренность Антона. Влюбленный человек по определению находится в сильнейшей зависимости от предмета своих воздыханий. Любое, даже незначительное изменение поведения партнера моментально рождает в его душе бурю эмоций, давая обильную пищу для домыслов и подозрений. В результате значительная часть "энергии любви" уходит впустую, растрачиваясь на многочисленные внутренние и внешние конфликты.
Казалось бы, в случае Антона мы имеем дело с редким исключением. Таким же редким, как и его дар, позволяющий безошибочно определять степень искренности чувств. Не встречая препятствий в виде сомнений, механизм положительной обратной связи заработал в полную силу, выдав максимальный коэффициент усиления. Кира, девушка весьма эмоциональная, легко вошла в резонанс, чей характер полностью определялся текущим моментом. На волне первоначальной влюбленности, естественно, преобладали "эмоции типа "верю", "интересно", люблю", которые отражают стремление сознания к расширению деятельности" 1. При такой колоссальной стимуляции "конструктивной области" творческая активность Антона шла по нарастающей, позволив пробежать всю дистанцию - от появления идеи до ее воплощения в жизнь - за рекордно короткий срок.
Но вот произошла перемена полярностей: "младшая мама" наконец-то сориентировала должным образом свой материнский инстинкт. Приток положительных эмоций, к которому человек уже привык, значительно сократился. Изменился знак векторных эмоций - и маховик обратной связи начал раскручиваться в сторону инферно. Ведь Антон знает наверняка, что его стали меньше любить. В сущности, с ним произошло то же самое, что и с Сошниковым: "если ты вечно видишь себя недодавшим, недодарившим, недоделавшим, - все вокруг с превеликим удовольствием именно так и будут к тебе относиться: да, ТЫ недодал!.. ТЫ недоделал!" Только в случае Антона "все" означает "все члены семьи".
Отсутствие выраженного СДУ у обоих участников значительно сгладило остроту инфернального резонанса. Смертоносный пожар заменило медленное тление - растянувшееся на годы постепенное умирание любви. И еще неизвестно, что хуже: сразу и навсегда возненавидеть друг друга или вымученно пытаться имитировать хотя бы добрые товарищеские отношения. "Дом разваливается, а мы его чиним, потому что надеемся: он будет хорошим. Вместо того, чтобы построить другой дом..." Антон, цитирующий эти строки Мамардашвили, пока не собирается строить новый дом. Но и чинить старый у него больше нет сил. Все равно прежней безоглядно влюбленной Киры уже не вернуть. Осталось решить, как быть с Кирой нынешней...
Тут-то и проявилась во всей красе двойственность антоновской натуры. С одной стороны, бросить первым ему не позволяет воспитание. Требуется предварительная эмоциональная раскачка, чей самообличительный пафос призван ослабить внутреннюю цензуру. "Так поступать нехорошо, но раз я последний негодяй... эх, пропадай душа!" - любимейшая психологическая игра интеллигентных людей. Отдал ей дань и Антон, укрепляясь в намерении уйти только при условии "полной сволочью себя напоследок поставить, чтобы не тосковали о тебе, а возненавидели..."
С другой стороны, срабатывает врожденный прагматизм: "Но можно и получше придумать". Вот если бы перенаправить материнский инстинкт Киры на одного из их клиентов, уже по определению требующих заботы. Будет она его пестовать и баюкать, а там, глядишь, с ним и останется. Повод для окончательного разрыва просто идеальный, ведь Антон вовсе не собирается мешать чужому счастью. Все ужасно благородно (в духе то ли "Полиньки Сакс", то ли новейшей "мылодрамы"), и самое главное, проблема разрешается с минимальным ущербом для обоих.
Сказано - сделано. Антон уже давно взял на заметку, что "Кира, как и подобает благополучной, утонченной и одаренной красавице <...> питает явную слабость к поверженным титанам и к пожилым обессилевшим гениям". Обобщение спорное, но допустим. В конце концов, мужу лучше знать слабости своей супруги. (Еще при первом ее знакомстве с родителями Антона последний сразу учуял: "Если бы не наши с Кирой безоблачные, на самом подъеме находившееся отношения, она влюбилась бы в па Симагина, как я в нее полгода назад".)
В "Трудно быть богом" есть эпизод, где Кира, не отрываясь, слушает ученые рассуждения доктора Будаха, только что спасенного Руматой. А теперь представим: позади годы совместной жизни с благородным доном. Его истинная деятельность давно уже не является для Киры секретом, и со временем вызывает больше вопросов, чем восторгов. ("Насколько порядочно то, что мы делаем?" - тревожится ее рыбаковская тезка.) К тому же Румата внутренне давно от нее отдалился, днями и ночами пропадая по своим загадочным прогрессорским делам... Кто знает, каким взглядом она одарила бы тогда почтенного доктора?
Ну, а найти подходящего Будаха - не такая уж трудная задача, особенно когда в основном только ими и занимаешься. Вадим Кашинский, следует признать, умеет произвести впечатление: "обаятельный, интеллигентный, остроумный, начитанный, с какой-то романтической усталостью, с тайной бедой на сердце..." Он сразу подкупил Киру своей беззащитностью. Впервые ей становится совестно привычными стежками шить очередную горловину, и хочется просто отдаться на волю чувств, испытываемых к "очень хорошему и очень несчастному" человеку.
Интересно, что буквально накануне принятия окончательного решения к Антону на собеседование явился жуткой "тенью минувшего" Вербицкий собственной персоной. Монолог изрядно потускневшего писателя не отличался оригинальностью - подобно Симагину, он решительно отвергает нынешнее "общество потребления". Литература гибнет прямо на глазах, писать не о чем и не для кого, а идти против течения не хватает пороху. В общем, полный паралич воли. Но более всего его мучает память о давнем предательстве: "Есть одна женщина и один мужчина" (об их ребенке, разумеется, он даже не вспомнил). "Судьба ему за нас отомстила!" - позлорадствовал тогда Антон, не заметив предостерегающего знака, подаваемого той же судьбой.
Если называть вещи своими именами, то антоновский "подвиг" сводился к попытке подложить любимую (и продолжающую его любить) женщину какому-то "лысому Прометею без зажигалки". Причем Антон с самого начала выражает серьезное сомнение по поводу его потенциала: "Не ощущал я в нем угасших способностей, - не было их у него, пожалуй, никогда". И ладно бы только это! Благодаря эмпатическому дару ему удалось разглядеть "мириады мелких предательств", разъедающих душу Кашинского - осведомителя в советском прошлом. Но даже такая существенная деталь не побудила мужа-эмпата отказаться от услуг недостойного кандидата (на супружеское ложе) или хотя бы подробнее изучить его жизнь.
Мало кому известно о существовании особого - радикально отличного от общеврачебного - кодекса психотерапевта: не полюби своего клиента. Последний, как правило, и без того склонен проектировать на фигуру врача разнообразные эмоциональные комплексы. Порой достаточно сделать лишь шаг навстречу бессознательным ожиданиям, чтобы весь процесс лечения пошел насмарку. "Эмоции пациентов всегда отчасти заразительны, но они становятся чрезвычайно заразительными в том случае, когда содержание, проектируемое пациентом на психотерапевта, идентично с собственными бессознательными содержаниями врача" 4. Поэтому Антон совершенно напрасно казнится тем обстоятельством, что "слабак" Кашинский (в отличие, скажем, от Сошникова) ему решительно неприятен: "А не фашист ли вы, Антон Антонович? Белокурая бестия нашлась, фу ты ну ты!" Опасаться следовало совсем другого.
Еще в разговоре с Вербицким он обратил внимание, как тот старательно избегал называть собеседника по имени-отчеству: "Его пугало имя Антон, я это почувствовал. Подсознание колет совесть шилом из-под низу..." Данное наблюдение в полной мере относится и к самому Антону. Именно крайняя болезненность затрагиваемой проблемы вынудила его ограничиться максимально поверхностным контактом с Кашинским. Душа "профессионального предателя" страшила и притягивала одновременно, словно мутное зеркало, в туманной глубине которого угадывается собственное предательство...
С Кирой же случилась противоположная история. Кашинский интуитивно угадал ее слабое место - бессознательную потребность в партнере, готовом разделить как общую радость, так и общее бремя их союза. "Ведь когда двое делаются вместе, они оба начинают отвечать друг за друга, правда?" Опытные психотерапевты и психоаналитики знают, какой поистине дьявольской хитростью по нахождению общей с врачом проекции могут обладать пациенты. На самом деле Кашинским двигало желание компенсировать сверхмощный СДУ, наконец-то расплатиться за долгие годы унижения и страха. Что не мешает ему вполне искренне, чуть ли не со слезами на глазах, выворачивать перед "спасительницей" свою душу наизнанку (одновременно провоцируя на встречную откровенность).
Следует отдать Кире должное. Почувствовав, что отношения с пациентом выходят за рамки врачебной этики, она честно предупреждает мужа: "Это не планировалось. Это сбой". Но для Антона ее тревога - всего лишь знак, сигнализирующий о необходимости форсировать ситуацию. Он ведь собирался "выставить себя сволочью" и сдержал слово. За нарочито грубым поведением кроется тонкий расчет: отталкивая Киру от себя, он автоматически подталкивает ее к Кашинскому.
Взаимное проектирование, таким образом, достигает апогея. Никто из персонажей, вовлеченных в злосчастный "треугольник", более не контролирует течение событий. Все они в определенном смысле становятся соучастниками единого процесса - неуклонного погружения в "черную дыру" общего бессознательного. Столь тщательно подготовленная спецоперация завершается полным провалом. Не выдержав угрызений совести, Кира признается в причастности к агентуре "Сеятеля". Кашинский вне себя от ярости и ревности к "этому Наполеончику" Токареву, за спиной которого ему уже мерещится (проекция!) зловещая тень спецслужб. Но времена теперь другие, да и "восстановительные" мероприятия не прошли бесследно для экс-агента. По крайней мере, у него достаточно сил, чтобы начать свою игру.
В "демократической" (точнее, "желтой") прессе разворачивается организованная Кашинским масштабная кампания против "Сеятеля" и его директора. Фотография последнего отныне является главным украшением разоблачительной серии статей под "устрашающим" заголовком "Наследники доктора Менгеле". (Антон еще совсем недавно в приступе самообличения называл себя "белокурой бестией", но не в буквальном же смысле!) После подобной "засветки" на истинной деятельности "Сеятеля" можно ставить жирный крест и благодарить судьбу, если все ограничится только газетной шумихой.
Тяжелее всего, пожалуй, пришлось Кире, оказавшейся в роли невольной предательницы. В случившемся она винит исключительно себя, что дает Кашинскому долгожданный повод для шантажа. "Эта женщина теперь зависела от него всецело. От единого слова его зависела, как когда-то он - от единого слова Бероева. ТАКИХ крыльев у него не было еще никогда". Кашинский наконец-то нашел свое призвание - его "эсдэушная" натура (при общем мизерном потенциале) была способна раскрыться только в условиях инфернального резонанса. ("Соучастие" такого клиента в личных проблемах семьи Токаревых равносильно подливанию бензина в слабо тлеющий костерок.)
Однако ошибется тот читатель, кто уже настроился на трагическую волну, характерную для предыдущих романов Рыбакова. Слишком "от мира сего" его нынешние герои, а в кипении житейских страстей трагическое и комическое перемешиваются до состояния однородной массы. Иными словами, перед нами - типичная "мылодрама", где за милыми подробностями быта незаметно теряются из виду "неразрешимые вопросы". Жанр диктует писателю свои законы, навязывая, в частности, не свойственный его прежним произведениям хэппи-энд.
Поэтому все запутанные семейные отношения главных героев ближе к финалу счастливым образом распутываются. Кира поймет, что отвечает за Антона, и рождение ребенка отнюдь не отменяет этой ответственности. Они простят друг друга, а "если кого-то простишь, то как бы становишься к нему гораздо ближе. Можно даже опять полюбить того, кто простил". И полюбят, можно даже не сомневаться. (Подлый же стукач Кашинский, с гневом отвергнутый Кирой, едва избежал сердечного приступа. Но морально он скорее мертв, чем жив.)
В конце нас порадуют известием о том, что Ася все-таки сумела осуществить заветную мечту - забеременеть от Симагина. Достойный завершающий аккорд! Вспоминается язвительный пересказ Холденом Колфилдом одной голливудской поделки: "А в последних кадрах показано, как все сидят за длиннющим столом и хохочут до коликов, потому что датский дог вдруг притаскивает кучу щенков. Все думали, что он кобель, а оказывается, это сука" 10.
Здесь уместно процитировать наблюдение самого автора, сделанное им по другому поводу: "История повторялась, как ей и полагается, фарсом. Но, может быть, оттого лишь, что время трагедий прошло и все трагедии давно уже сыграны" 6.
Глава 4.Игры патриотов
Неужели дракон не умер, а, как это часто бывало
с ним, обратился в человека? Тогда превратился
он на этот раз во множество людей...
Е. Шварц
Отметим характерный момент, связанный с поведением героев рыбаковской трилогии. Сначала Симагин, Ася и Вербицкий, а затем их "преемники" Антон, Кира и Кашинский "оказываются вовлеченными в ситуацию, где все их поступки полностью предопределены. На основании имеющейся у них информации они могли действовать только одним, заранее кем-то просчитанным образом" 11.
Причем в обоих случаях речь идет о незаурядном открытии, способном кардинально изменить жизнь людей. "Мы на пороге возникновения человека, которого нельзя будет ни обмануть, ни изолировать, ни запугать", - провозгласил в "Очаге" Симагин отнюдь не для красного словца. Но весьма кстати появившийся "друг детства" убедительно продемонстрировал на его же примере пагубность нового изобретения. Развал семьи если и не отрезвил зарвавшегося изобретателя, то на некоторое время выбил из колеи. А затем подключились более серьезные силы, добившиеся закрытия его лаборатории.
Стоило Антону разработать эффективную методику по восстановлению творческого потенциала, как возникает очередная "тень минувшего", действующая по тому же самому сценарию. Искусственный хэппи-энд не должен вводить в заблуждение: к своей прежней деятельности Антон уже вряд ли вернется. (Для полноты картины упомянем "Человека напротив", где конфигурация "треугольника" несколько иная - Симагин, Кира и Ася. Появление Аси после долгих лет разлуки запускает, по сути, сходную цепь событий, ведущих к утрате Симагиным обретенного было могущества.)
Как мы видим, загадочный "кто-то" не отличается разнообразием. Но простые решения надежнее сложных, особенно если владеешь всей полнотой информации... "Я ведь несколько лет назад свихнулся настолько, что решил, будто это и впрямь целенаправленный, кем-то срежиссированный процесс", - признается Вербицкий в беседе с Антоном, имея в виду нынешнее культурное и экономическое разложение страны. Антон, естественно, пропустил "стариковские бредни" мимо ушей, не подозревая о том, что именно ему суждено выйти на непосредственных исполнителей.
"Шпионский роман" разворачивается параллельно "роману о любви", практически с ним не пересекаясь. Социолог Сошников, с которым Антон уже успел подружиться, при странных обстоятельствах полностью теряет память. Остались лишь самые начальные рефлексы и случайно сохранившиеся осколки последних впечатлений. Вчерашний доктор наук превратился в абсолютного идиота, с блаженной улыбкой напевающего "Бандьера росса". Антон решает предпринять собственное расследование, задействуя спецагентуру, но лихая кавалерийская атака быстро захлебывается. Дилетантам трудно тягаться с профессионалами. Погибает один из агентов, милиционер Коля Гениятов (своеобразная "инкарнация" следователя Листрового из "Человека напротив"). Вокруг "Сеятеля" начинается какая-то подозрительная суета...
Зато на стороне антоновской команды такой немаловажный фактор, как везение. "Бандьера росса", например, оказалась названием кафе. Антону достаточно было просмотреть список питейных заведений (где по его предположению "траванули" Сошникова) - и пожалте! Пришлось посетить.
Экзотическое название не обмануло. Каждая мелочь в этом своеобразном заведении била в одну точку - ностальгию по утраченному социалистическому раю. Чтобы уже при входе спирало дыхание от мрачной торжественности переходящего красного знамени и колотилось сердце при виде праздничного транспаранта "Мы придем к победе коммунистического труда!" На стенах внушительно отблескивают портреты вождей и генсеков. Даже книжечка меню украшена изображением Спасской башни с непременной звездой на шпиле. Водка "Вышинский" (тот самый?). Суп "Урал-река". И все это - под аккомпанемент коммунистических "шлягеров" и маршей советской поры.
"Будь я лет хотя бы на десять постарше...", - мечтательно представил Антон, на миг поддавшись сладостному дурману. Но возраст здесь, похоже, не причем. Венька Коммуняка - сосед Сошникова и его наиболее вероятный собутыльник в момент отравления - свое прозвище получил как раз за приверженность крайне левым взглядам, хотя является ровесником Антона. У самого Сошникова некоторые из венькиных наблюдений вызывали едва ли не восхищение. "Например: Сталин всю жизнь поступал бессовестно, вытравливал совесть из себя и своего окружения, - но он по старой памяти знал, что такое совесть, какая сила в ней и как она функционирует, и зачастую поступал по совести именно благодаря тому, что все время с нею в себе боролся. И в других умел, когда надо, совесть пробуждать. И потому был велик. А нынешние вообще даже представления об этой категории не имеют, нет ей места в рыночных условиях, - и потому такие мелкие, и страна потому при них так измельчала..."
Сталин, борющийся с угрызениями совести - это, конечно же, не реальная историческая личность, а персонаж "перестроечного" рассказа Рыбакова "Давние потери" 12. Между тем вышеприведенное высказывание вполне может служить поводом для социологических изысканий. Не будь Сошников столь благодушен, он бы и сам заметил, что "в отличие от Ленина, который давно умер и с легендой о ком страна распрощалась анекдотами в долгие месяцы его столетнего юбилея, Сталин жив до сих пор. И даже воскресает в части молодежи. Это естественно. Ибо, с одной стороны, видя вокруг легализованный эгоизм, цинизм и торжествующее воровство (все, что называется беспределом), а с другой - слыша уверенные и победные песни середины тридцатых, вроде бы проникнутые сознанием благородной общности, наиболее простодушные из этой молодежи приходят к выводу, что их и насчет Сталина обманывают. А в стране есть люди, которые хотели бы править по-сталински и готовы это использовать" 13.
О тех же, кто "на десять лет старше", нечего и говорить. Среди них встречаются настоящие фанатики имперской идеи. Взять хотя бы М. Калашникова, родившегося в конце шестидесятых, автора нескольких ультрапатриотических книг о русском оружии. В его текстах мы легко обнаружим совершенно идентичные пассажи. Например: "Еще Сталин сохранял некое подобие здоровой иерархии. Торговец, даже со всеми наворованными деньгами, ощущал себя ничтожеством. Ибо знал: в стране слава, почет и власть принадлежат воинам, пилотам, полярникам" 14.
Но люди, готовые править по-сталински, чаще всего принадлежат к совсем другому поколению. Антон не зря рисковал, разыгрывая пьяную истерику (спецоперация с одним исполнителем) в "Бандьере". Вскоре состоялся ответный визит, и на этот раз в "Сеятель" пожаловал сам "хозяин". На вид - типичный старичок-пенсионер, невзрачный и неловкий. Зато облик его души мог поразить даже опытного эмпата. Чего только там не было! "И застарелая ледяная ненависть, отточенная, как бритва. И уверенность, граничащая с фанатизмом. И безнадежное, свирепое одиночество. И отчаянная боль сострадания не понять к кому". Одним словом, мощный тип. Вождь.
Тридцать седьмой год рожденья необычного посетителя не лишен определенного символизма. Кажется, Викентий Егорович Бережняк явился прямиком из сталинской шинели. В прошлом - видный представитель славянофильско-патриотического крыла диссидентства. Прошел все круги ада Советской Империи, умудрившись сохранить свои убеждения. А после ее крушения вновь оказался среди "непримиримой оппозиции", в качестве одного из руководителей так называемой Российской Коммунистической Красной Армии (РККА). Ему явно доставляет удовольствие манера общения в стиле "строгого, но справедливого папаши", особенно с рядовыми "бойцами" вроде Веньки. (Теперь понятно, откуда Венька понабрался столь удививших его соседа наблюдений!) Для полного сходства с "отцом народов" не хватает только усов и трубки.
Хотя Бережняк не очень-то похож на ученого с угасшими творческими способностями, к науке он имеет (точнее, имел) непосредственное отношение. Был, можно сказать, у истоков "так и не состоявшейся науки, биоспектралистики так называемой". Работал с Вайсбродом, Симагиным... Мир действительно тесен, порой чересчур. Но даже с головой уйдя в политику, Бережняк в первую очередь озабочен судьбой отечественной науки. И от слов уже давно перешел к делу.
К тому времени Антон уже успел выяснить, что случай с Сошниковым далеко не единственный. Из ста двух его бывших пациентов минимум семнадцать (каждый шестой!) в течение последних полутора лет пострадали аналогичным образом. "Какое-то аномально большое число несчастных случаев на единицу площади талантов" 6. Словно злой рок планомерно истребляет интеллектуальный цвет нации... Правда, приблизительно половина всех пострадавших стремилась изменить страну проживания и почти достигла своей цели. Тот же Сошников, например, в "Бандьере" как раз "обмывал" предстоящий отъезд. Невольно возникает сюрреалистическая картина: группа патриотически настроенных "товарищей" таким вот своеобразным способом защищает национальные интересы. Но после посещения злополучного кафе Антон готов рассматривать подобную гипотезу всерьез. Отрезвила же его информация по оставшейся половине, куда попали те, кто не желал покидать родину по принципиальным соображениям.
Причем с точки зрения хронологии обе половины были разделены не менее четко. "На первом этапе неприятности происходили исключительно с теми, кто СОБИРАЛСЯ уезжать, а на втором - исключительно с теми, кто уезжать НЕ СОБИРАЛСЯ или ОТКАЗЫВАЛСЯ". Случай с Сошниковым в эту закономерность не вписывался и, таким образом, выглядел загадочным вдвойне. Тем проще оказалась разгадка.
Самое забавное, что первоначальная версия Антона полностью подтвердилась. В рамках РККА существовала особая бригада, которая целенаправленно "чистила мозги" интеллектуалам, собирающимся "сдать свои извилины в пользование мировой буржуазии". Как многозначительно заметил Бережняк: "Но крови мы с вами проливать никогда не будем". У нас тут, понимаешь, гуманизм... (Вождь РККА немного слукавил: от руки "красноармейского" киллера уже погибли Коля Гениятов и Венька Коммуняка.) Однако доверительная манера разговора сразу же исчезает, стоит коснуться больной темы - текущей ситуации в стране. В глазах сразу появляется характерный фанатичный блеск, а в голосе звучит металл.
Хотя ничего особо оригинального мы не услышим. Да, против России ведется необъявленная война. Ее экономика практически полностью съедена Западом, единственный ресурс, который пока остался и кое-как возобновляется - интеллектуальный. И врагам это отлично известно. Именно они инспирировали "утечку мозгов", пытаясь окончательно обескровить страну. Священный долг каждого гражданина... Ну и так далее.
Ксенофобия всегда иррациональна, ибо принадлежит наиболее глубинным (дорассудочным) пластам сознания. Бережняк свято верит, что, по крайней мере, в отношении эпохальных открытий мы "впереди планеты всей". Чем же тогда объяснить колоссальное техническое преимущество западных держав? Факт, казалось бы, бесспорный. Бережняк его и не отрицает, но он не видит здесь проблемы. Достаточно элементарной логики: просто эти гады тайком воспользовались нашими же разработками! У нас ведь с советских времен все засекречено-пересекречено. Достояние двадцать первого, а то и двадцать второго века сначала скрывалось в загашниках "почтовых ящиков", а после гибели СССР местное (нередко полуграмотное) начальство его быстренько "приватизировало" и распродало первым попавшимся покупателям.
"Что там было и утекло? Антигравитация? Механика предотвращения землетрясений и тайфунов? Системы сверхсветовой коммуникации? Создание дешевых и неотторгаемых искусственных трансплантатов? Полная расшифровка генов? Принципиально новое понимание того, как играет с нами исторический процесс? Никто не знает". В этом же ряду Бережняк упоминает биоспектралистику. (Калашников добавил бы суперэффективные системы оружия.)
Однако возникает новое противоречие. С момента начала тотальной распродажи прошло уже немало лет, и научно-технический прогресс за это время, конечно же, не стоял на месте. Совершались самые разнообразные открытия, - в том числе и на Западе, - но среди них мы не обнаружим ни одного, сопоставимого по масштабу с приведенным выше перечнем. Для убежденного ксенофоба, опять-таки, здесь нет ничего удивительного, ведь "чужие" по определению менее развиты. Украсть-то они украли, а вот разобраться в том, что украли, толку не хватило. Без наших мозгов, полагает Бережняк, им все равно не обойтись. Единственное исключение он делает для вражеской разведки, которая работает "вполне удовлетворительно", безошибочно отбирая из массы отечественных специалистов требуемых профессионалов.
"Утечка должна быть предотвращена любой ценой!" - в этом Бережняк видит свою главную цель, средства же сгодятся любые. На войне, как на войне. Кстати, хитрый препарат, при малейшей передозировке начисто стирающий память, впервые был синтезирован в недрах советских спецслужб. Какими окольными путями он попал к Бережняку, история умалчивает. Но в любом случае приходится признать, что яростный борец с расхитителями национального достояния и сам не без греха...
Впрочем, использование "химии" в данном контексте выглядит, на наш взгляд, не вполне мотивированным. Все-таки по образованию Бережняк биофизик, а не биохимик. И в его ситуации гораздо логичнее было бы воспользоваться достижениями из знакомой области знания. Тем более, когда под руками имеется готовое и, главное, хорошо знакомое спецсредство.
Еще в "Очаге" Симагин пытался доказать невозможность военного применения теории подсадок. "Ну, казалось бы, чего проще - зарядил в мощный излучатель спектрограмму инфаркта и полоснул радиолучом". Ан нет! Слишком это ювелирная процедура, чтобы надеяться на эффективный результат при массовом облучении. И время требуется выдержать определенное, и расстояние... Однако вспомним, что именно грубейшее нарушение технологии едва не стоило Асе жизни. Ведь убивать гораздо проще, чем перевоспитывать, а помимо оружия массового поражения существует и так называемое высокоточное оружие, действующее как раз избирательно.
О перспективах, открывающихся перед спецслужбами всех мастей, нечего и говорить. При индивидуальном контакте обеспечить необходимые параметры облучения - раз плюнуть. Уже первые образцы подобной аппаратуры, описанные Рыбаковым, достаточно компактны для их скрытного использования (4). В зависимости от поставленной задачи - завербовать или ликвидировать - выбирается соответствующая спектрограмма, и ничего не подозревающий человек вдруг проникается чуждыми для него взглядами или умирает от инфаркта. И никаких следов!
Идеалист Симагин так и не понял, кого он бы облагодетельствовал в первую очередь, не исчезни биоспектралистика из его мира по какой-то неясной причине. Или же здесь уместнее говорить не о причине, а о следствии? Там, где нужно, по достоинству оценили "открытие двадцать первого века". Лабораторию Вайсброда моментально разогнали, все официальные исследования по данной теме свернули, и теперь совсем другие (тщательно отобранные и проверенные) биофизики стоят на пороге возникновения "нового человека", способного поверить во все, что угодно...
Хотя у Бережняка тоже имеется свой пунктик, мир он воспринимает, в отличие от Симагина, отнюдь не в розовом цвете. Даже Вербицкий, человек крайне далекий от науки, догадался "адаптировать" биоспектралистику к собственным нуждам, а ведь Бережняк является одним из ее отцов-основателей! Да и с точки зрения национальных интересов гораздо выгоднее не травить и калечить "предателей", а тихо-мирно подсаживать им патриотические убеждения.
Но события пошли по другому, более жесткому (по отношению к жертвам) сценарию. Сразу настораживают два момента. Во-первых, сверхсекретный препарат - уж больно специфический товар. Кому попало его не предложишь. А так как укравшие его люди сами работали в системе госбезопасности, то потенциальных покупателей, они, скорее всего, находили и проверяли по своим каналам. Спрашивается, каким образом известный диссидент со стажем вообще попал в число кандидатов?
Во-вторых, по факту исчезновения препарата было проведено внутреннее расследование. Нашли конкретных исполнителей, нашли даже часть проданного, и только Бережняк почему-то остался в стороне. Создается впечатление, что "кто-то" организовал весь этот спектакль с похищением, имея единственную цель: снабдить боевую организацию подходящим оружием.
Определенные контакты со спецслужбами сохранились у Бережняка до сих пор. Например, по его просьбе "антивирус" лже-Евтюхов, которого Антон "совершенно точно ощутил как из ФСБ", под видом журналиста попытался "прощупать" директора "Сеятеля". Обратим внимание, что Бережняк именно просит, и согласие собеседника воспринимает с видимым облегчением. Одного этого факта достаточно, чтобы задуматься об истинных масштабах зависимости непреклонного (при иных обстоятельствах) вождя от подобных посредников.
Ситуация дополнительно осложняется тем, что посредники ведут собственную игру. Венька, основной поставщик информации о дезертирах-интеллектуалах, давно перевербован лже-Евтюховым, тайком работающего, в свою очередь, на совсем другое ведомство. Ниточка от "антивируса" тянется в американское консульство, есть там один сотрудник по культурным связям... Именно через него приходили списки ученых, рекомендованных к "обработке". Чьи национальные интересы при этом учитывались - догадаться несложно.
Разрозненные части головоломки занимают предназначенные им места, но целостная картина все равно не складывается. Ведь западные спецслужбы подключились только на втором этапе, когда РККА была уже создана и "вооружена" препаратом. Бригада Бережняка явилась для них точно таким же подарком, как препарат для самого Бережняка. Фактически мы имеем виртуозно разыгранную спецоперацию, главный кукловод которой, как ему и положено, остался за сценой.
Попробуем зайти с другого конца. Какими бы ни были внешние побудительные мотивы, вдохновляющие участников всей этой "пляски троллей", никто из них не сомневается в том, что у каждого государства имеется, говоря ленинским языком, свой "мозг", который составляет "тончайшая прослойка" наиболее одаренных в интеллектуальном плане граждан. И чем меньше становится таких людей, тем государство слабее. Сам основоположник "непобедимого учения", должно быть, в гробу перевернулся, услышав подобную ахинею! Ведь ему довелось на собственном опыте ощутить власть партийного аппарата, в те времена только набирающего силу.
"Государь рассмеялся: людей талантливых всегда достаточно. Помнишь ли ты время, когда их не было? Талант - всего лишь орудие, которое нужно уметь применять". Эпиграф, выбранный Рыбаковым к своему роману, объясняет многое, если не все. Государство - это, прежде всего, бюрократический аппарат. Многочисленную, хорошо слаженную армию государственных чиновников вполне можно уподобить некоему огромному компьютеру, "имя которому - Голем" 15.
Неслучайно для чиновника любого ранга исполнительность гораздо важнее умственных способностей. Функционирование информационной ячейки, по сути, сводится к выполнению заранее определенных, часто простейших операций, и самодеятельность здесь крайне нежелательна. "Государственному человеку" лучше всего вообще не иметь личного мнения - за него это с успехом сделает Голем.
Главная цель государства - отнюдь не благо подданных, и уж точно не благо творцов, а лишь собственное существование. Аппарату нет никакого дела до реальных нужд людей, также как и человека не интересуют проблемы нейронов, из которых состоит его собственный головной мозг. Однажды возникнув, Голем просто сохраняет свою структуру. И намерен продолжать сохранять ее впредь. Причем любой ценой. "Это не проявление чьей-то злой воли, это инстинктивное стремление, это врожденное, имманентное свойство гигантского, всезнающего, но примитивного, негибкого интеллекта Голема; свойство обретшего свободу поступков исполинского арифмометра" 15.
А поскольку Голем функционирует исключительно в информационном пространстве, его власть над умами имеет "программирующий" характер. Программирование (точнее, "зомбификация") начинается с самого раннего детства, когда сознание ребенка еще только формируется. Соответствующие установки должны быть заложены именно на дорассудочном уровне, чтобы обретение статуса гражданина - превращение в полноценную информационную ячейку - прошло без всяких сбоев и эксцессов. Такой человек как бы настраивается на определенный канал связи, и в дальнейшем уже чисто автоматически следует приходящим по нему сигналам. Даже Антон, едва заставший Совдеп, столкнувшись в "Бандьере" с советской атрибутикой мгновенно "ощутил себя невинным дитятей, которого великая и добрая страна с отеческой лаской поднимает в светлое завтра на кумачовых ладонях".
Еще более показательно поведение двух соратников-антиподов - Бережняка и Вайсброда. Оба, казалось бы, неглупые люди, но стоит в разговоре с ними коснуться государственных интересов, как тут же место интеллигентного собеседника занимает оголтелый шовинист. Выше мы отмечали поистине пещерную ксенофобию Бережняка. Не отстает от него и Вайсброд. В "Очаге" он прямо криком кричит, выведенный из себя "коммунарскими" устремлениями Симагина: "Сопляк!! Эта страна получит амбулаторные резонаторы первой! Эта!! Тем и так не плохо!!" Получит она, как же... Программой-минимумом для тогдашнего Симагина (а после вынужденного ухода Вайсброда у него были все шансы возглавить лабораторию биоспектралистики) являлось резкое повышение творческой активности хотя бы у части общества, что необратимо нарушало гомеостатическое равновесие. Естественно, Голем не стал дожидаться опасного для себя развития событий...
Однако предъявлять Голему какие-либо претензии бессмысленно. Он просто организует общественные процессы таким образом, чтобы элементарно выжить в непрерывно изменяющемся мире. Эта и без того нелегкая задача в последние годы осложнилась "перестройкой" самого Голема, вследствие чего его возможности значительно сократились. Данным обстоятельством объясняется как до поры безнаказанная работа "Сеятеля", поставившего дело восстановления творческого потенциала чуть ли не на конвейер, так и необходимость разыгрывать столь сложную комбинацию для нейтрализации нарушителей гомеостаза.
Сходным образом, кстати, решалась аналогичная проблема в средневековом Арканаре. Причем совпадения обнаруживаются вплоть до деталей. Румата, в меру своих немалых сил уже шестой год оберегающий местную "интеллигенцию" - посланец иной, более развитой цивилизации. Антон, как можно заключить из текста романа, руководит "Сеятелем" минимум пять лет. "Дар Александры" и незримая помощь "па Симагина" дали новоявленному "целителю" существенное преимущество перед прочими конкурентами, чем он не преминул воспользоваться. И как только в результате его деятельности число активных творцов "на единицу площади талантов" превысило некий пороговый уровень, тут же возник эффективный противовес творческой экспансии в лице штурмовиков дона Рэбы (своеобразного анти-Руматы) и бригады Бережняка (анти-"Сеятеля").
"Орел наш дон Рэба" выпорхнул из подвалов дворцовой канцелярии года за три до описываемых событий. Приблизительно тогда же была создана и РККА. В обоих случаях около полутора лет назад начался интенсивный "отстрел" самых продвинутых в творческом плане индивидуумов. На заключительном этапе зачистки стихийные "регрессоры" попали под контроль куда более серьезной и могущественной организации, - Святого Ордена и ЦРУ соответственно, - после чего их судьба была фактически предрешена. Голем вовсе не заинтересован в превращении своей среды обитания в абсолютную интеллектуальную пустыню. Пусть талант - всего лишь орудие, но орудие весьма полезное (а иногда просто незаменимое).
Поэтому главный возмутитель спокойствия и его основной противник выводятся из игры строго одновременно. Рэба "великодушно" предложил Румате сотрудничество, а когда тот ответил решительным отказом, попытался прибегнуть к испытанному средству давления - взятию в заложники самого близкого человека. Но испытанное средство на сей раз сработало с точностью до наоборот. Будто специально Кира погибает от "случайной" стрелы во время штурма дома Руматы прямо на глазах у "случайно" оказавшегося рядом хозяина. Который, между прочим, "на мечах первый в мире", и терять ему уже нечего...
Рыбаковская Кира также стала яблоком раздора между Антоном и Кашинским, что привело к настоящей "информационной войне" против "Сеятеля". Параллельно Антон разоблачает происки американской разведки и предъявляет Бережняку неопровержимые доказательства его работы на "врагов". Вообще-то он хотел всего лишь перевербовать руководителя РККА на свою сторону, но не учел последствий такого страшного (для убежденного патриота) обвинения. А старому человеку много ли нужно? Обнаружив, что они травили совсем не тех, кого надо, Бережняк в отчаянии "воздал себе тою же мерою" - сам выпил остатки препарата.
Спецоперацию можно считать завершенной. Помимо Бережняка, ее жертвами стали сто семь российских талантов, навсегда превращенных в дебилов. Практически полное, заметим, совпадение с общим числом пациентов "Сеятеля". Голему ведь совершенно не важно происхождение таланта в каждом конкретном случае. Он бьет "по площадям", восстанавливая гомеостаз в целом. Единственное исключение - директор "Сеятеля", по которому огонь ведется достаточно целенаправленно. "Если ты живешь, как жил, ни одного нетривиального поступка не совершая, но вокруг тебя внезапно, буквально в течение суток, происходят по меньшей мере, три непонятных, из ряда вон выходящих события, - вполне логичным будет допустить, что они связаны друг с другом" 6.
Героев уже упоминавшегося "Миллиарда" больше всего мучило непонимание того, за какие, собственно, заслуги "Гомеостатическое Мироздание" определило их на роль жертв. Мало, что ли, вокруг талантливых людей? Но в том-то и дело, что все (или почти все) "потерпевшие" попадали в относительно узкий круг знакомых и соседей одного очень крупного математика. Впрочем, самому близкому другу главный виновник рискнул открыть часть горькой истины: "За мою работу они меня лупят уже вторую неделю. Вы здесь совершенно ни при чем, бедные мои барашки, котики-песики" 16.
Водоворот событий, столь драматично осложнивших жизнь Антона, словно пришел со страниц стругацковской повести. Та же нескончаемая череда странных посетителей, зловещие намеки на тайные организации, откровенные угрозы в адрес близких... Что касается "спецэффектов", то демонстрация протеста (под лозунгами борьбы с "наследниками доктора Менгеле") во дворе собственного дома производит не меньшее впечатление, чем "самовзрывающиеся деревья". Для полноты картины не хватает только атаки шаровых молний.
Особо отметим пристальное внимание со стороны "компетентных" органов. Когда давление достигает максимума, немедленно появляется еще одна "тень минувшего". Было в свое время в КГБ такое специальное подразделение, занимавшееся исключительно интеллигенцией, и был там "чекист Бероев", под которым пришлось ходить долгие годы Кашинскому. (Поскольку именно Бероев курировал лабораторию Вайсброда, он хорошо знаком со многими действующими лицами "Пира".)
Специальное подразделение давно кануло в Лету, а сам Бероев - теперь уже полковник федеральной безопасности - далеко не в восторге от прежней работы. Бередит душу смутное чувство, что как-то не так следовало державу защищать... Большего от послушного исполнителя указаний гэбэшно-партийного руководства добиться невозможно - и на том спасибо. (Вспоминается известное довлатовское определение порядочного человека: это тот, кто делает гадости без удовольствия.) Антон даже с некоторым для себя удивлением ощутил неожиданную симпатию к службисту-профессионалу. И отношения с ним сразу установились товарищеские...
"Товарищ Бероев" (5).
"Может, оттого, - размышляет Антон, - что переел утративших смысл жизни, колеблющихся, утонченных и невостребованных". А может быть, оттого, что наконец-то почувствовал истинное призвание? Не случайно Кашинскому "молодой волчара директор" своей каменной цельностью неприятно напомнил бывшего куратора. Между ними действительно немало общего. Прежде всего, они оба - патриоты, то есть люди, готовые защищать интересы родного Голема по первому его сигналу. И когда он звучит, понимают друг друга с полуслова. (Едва познакомившись, Бероев делится со своим новым "коллегой" служебной информацией, чего при других обстоятельствах ему бы даже в голову не пришло).
Ранее Антону казалось странным: если он, частное лицо, буквально за сутки сумел собрать, мягко говоря, настораживающий материал, то куда же смотрят наши доблестные стражи госбезопасности? Совместный "мозговой штурм" позволил частично ответить на этот вопрос. Выяснилось, что "антивирус", он же капитан Жарков, по роду своей официальной деятельности как раз курирует нынешние "подпольные" организации, в число которых входила и РККА. То есть стражи бывают разные, и смотрят они в разные стороны. Своеобразное разделение труда: одни охраняют овец, другие их режут. Главное, чтобы общая численность стада оставалась постоянной.
После того, как гомеостаз восстановлен, активность Жаркова становится опасной. Он - следующая за Бережняком жертва, также уничтожаемая при помощи Антона. "А вот Жаркова я урою", - наполняется священным гневом вчерашний "нарушитель". Ну, с товарищем-то Бероевым, да не урыть! Ведь до сего момента Антон имел представление об оперативной работе в основном на уровне книжек из "Библиотечки военных приключений", читанных в ранней молодости. Выручил "дар Александры" - более чем достаточная, как показала практика, компенсация требуемых навыков. Бероев потрясен: его напарник ведет подозреваемого, словно наружник мирового класса, хотя делает это впервые в жизни. Сам герой по интеллигентской привычке не в силах удержаться от иронии: "Вот и нашла Родина применение моим уникальным талантам". Но в нем уже пробудился охотничий азарт, и лестная похвала профессионала только распаляет стремление к новым свершениям.
Когда дело дошло до американского покровителя Жаркова, Антон окончательно преодолел запрет на глубокое ментальное сканирование. Обычно его восприятие чужого сознания ограничивалось смутными "вихрями образов", преграждающими доступ к конкретным фактам. Этому ограничению Александра придавала большое значение, убеждая будущего эмпата никогда не поддаваться на искушение телепатией: "Нет, нет, старательно подчеркивала она, конечно, мысли читать нельзя, это хамство, это мерзость, это сплошное Гипеу..." Опасения старой ведуньи оказались пророческими. Сейчас Антон выступает в роли внештатного сотрудника того самого Гипеу (только поменявшего вывеску), действуя если не по букве, то уж точно по духу данного заведения. Задача номер один - урыть супостата, все прочие соображения на время ее выполнения автоматически отходят на задний план.
Сотрудника по культурным связям консульства США звали Ланслэт Пратт. Считать из его головы нужную информацию, касающуюся поимки Жаркова, для Антона не составило особого труда. Подумаешь, Ланслэт! "По-нашему - Ланселот. Рыцарь Круглого Стола отыскался. Драконоборец. А не кажется ли тебе, сэр Ланселот, что твое место - возле параши?" Как бы юмор. Безусловно, в моральном плане американский резидент - не самый чистоплотный человек, но это еще не повод отказывать ему в личном патриотизме. В конце концов, почему бы благородному дону не озаботиться национальной безопасностью своей страны? Просто его "курирует" другой Голем, с точки зрения которого Голем-соперник выглядит тупым и злобным (вариант: хитрым и коварным) драконом. Что, кстати, не так уж далеко от истины.
"Наши, как всегда, победили. Сила Гипеу во всенародной поддержке", - по инерции продолжает ерничать Антон. В отличие от героев "Миллиарда" он не колебался ни минуты, делая судьбоносный выбор. Собственно, ему лишь предложили перейти от самодеятельной активности на ниве патриотизма к узаконенным формам его проявления - из браконьеров переквалифицироваться в лесники. Иначе говоря, выбрать между Бережняком и Бероевым. Ведь Бережняк тоже пытался "делать добро" родному государству и в чем-то даже преуспел, наладив эффективный механизм по утилизации избыточных творцов. Но этот незаурядный человек был фанатиком своей идеи, что и сыграло роковую роль. Голему противопоказаны фанатики (по определению внесистемные элементы), ему нужны дисциплинированные функционеры. В качестве образца рекомендуется полковник Бероев.
Показательное усердие Антона в "правильном" направлении было оценено по достоинству. В награду ему возвращается прежняя любовь вместе с чувством глубокого удовлетворения от причастности к делам государственной важности. Успех на новом поприще, можно сказать, гарантирован: чего стоит одна только способность "читать мысли" - для оперативного работника поистине бесценный дар! Не говоря уже об уникальных методиках скрытого воздействия на психику. При таких данных зачисление в штат - лишь вопрос времени.
О характере работы будущего агента догадаться не сложно. Это в молодости, в пору прицеливания творец еще волен выбирать. На окладе же приходится делать не то, что захочешь, а то, что требуется "государю". Какой смысл плодить таланты в родном отечестве, если значительная их часть в итоге окажется за границей? Никто, разумеется, не призывает восстанавливать пресловутое специальное подразделение, но совсем без контроля тоже нельзя. Таланты - они ведь в большинстве своем наподобие Сошникова. Настоящие "лохи серебристые", абсолютно беззащитные перед произволом отечественных патриотов-экстремистов и хитроумной пропагандой ланселотов закордонных.
По крайней мере, к такому выводу Антона подталкивает внутренняя логика приключившихся с ним событий. С другой стороны, кому ж поручить столь деликатную миссию, как не опытному специалисту, накопившему огромный опыт в обращении с творческой интеллигенцией! Да и само по себе стремление защитить этих недотепистых творцов - весьма благородное. "Поэтому я вам просто вот что скажу: нельзя птичек убивать. Пусть поют и щебечут, где могут и как могут. Лишь бы пели" 6. Дело осталось за малым: позаботиться, чтобы родные поля они предпочитали всем прочим елисейским...
Попытка сманеврировать между крайностями утопизма и цинизма, обусловленная двойственной природой рыбаковского героя, в итоге подтвердила азбучную истину. Голем хочет жить, и противостоять его центростремительным "охранительным" импульсам затруднительно даже для талантливого писателя. Подобные настроения нынче ощутимо витают в воздухе. Один из наиболее ярких примеров воплощения данного социального заказа - цикл детективов Б. Акунина, главным героем которых является агент охранки Эраст Фандорин.
За легким и ироничным слогом модного (особенно среди творческой интеллигенции) беллетриста скрывается откровенная романтизация Третьего отделения. Радеющий за державу шеф жандармов Мизинов чем-то напоминает полковника Бероева, а его подчиненный агент Фандорин - просто рыцарь без страха и упрека. Как и следовало ожидать, в большинстве романов цикла ключевой становится тема заговора, затеваемая иностранцами или скрытыми инородцами. На этом фоне принадлежность к жандармскому ведомству поневоле оборачивается добродетелью, а читатель легко и непринужденно подводится к мысли: традиционное интеллигентское презрение к охранке не имеет под собой реальных оснований. В лучшем случае оно - лишь дань устаревшим стереотипам, от которых давно пора отказаться.
И как следствие, ряды "драконоборцев" неуклонно ширятся. Подрастает достойная смена, свободная от предрассудков отцов. "Па Симагин" может быть доволен результатами своего эксперимента. Но еще больше доволен сам дракон. Потому он и неуязвим, что убить дракона в себе - значит избавиться от инстинктивного неприятия всего чужого и непохожего. А в мире, разделенном на "друзей" и "врагов", такой человек неизбежно окажется изгоем.
Что ж, времена действительно изменились. На смену "одиноким руматам" пришли прогрессоры новой школы. Профессиональные "конструкторы ситуаций", умеющие договариваться с донами рэбами. И вдобавок теперь у них появился общий враг.
Глава 5.Цель и средства
Духовные процессы совершенно не поддаются
анализу и объяснению без понятия о вере...
С. Соловейчик
Выше мы уже отмечали явную перекличку первых двух книг рыбаковской трилогии с романами Достоевского. Естественно, напрашивается аналогичный вопрос и в отношении "Пира".
А теперь вспомним завязку "шпионского романа": отравление (равносильное убийству личности) Сошникова, совершенное по сугубо политическим мотивам некими подпольщиками-радикалами... "Бесы" - первое, что приходит в голову. Более глубокий анализ позволяет обнаружить немало сходных моментов в обоих произведениях.
Главный "бес-провокатор" Петруша Верховенский, скрывающий свое истинное лицо (и призвание) за множеством масок, напоминает неуловимого Жаркова. Ставрогин у Достоевского даже подозревает, что Петруша - "из высшей полиции". Примечательна реакция Верховенского: "Нет, покамест не из высшей полиции". В отличие от Жаркова, у него еще все впереди.
Независимый нрав и крутой характер самого Николая Ставрогина роднит его, несмотря на разницу в возрасте, с руководителем РККА. Оба они - незаурядные личности, из тех натур, "которые страха не ведают" (6). Недаром хитрец Петруша именно Ставрогина прочит на роль харизматического вождя, себе скромно оставляя место секретаря где-то "сбоку". В романе Рыбакова его мечты сбываются: Бережняк-Ставрогин возглавляет "организацию", а Жарков-Верховенский (к тому времени сделавший успешную карьеру в "высшей полиции") обеспечивает ее прикрытие.
Будущих подпольщиков Верховенский вербовал из особой среды - так называемых "наших", представляющих "цвет самого ярко-красного либерализма" на местах. Но искусно распространяемые слухи о сотнях и тысячах "пятерок" (основной структурной единицы революционной армии), якобы разбросанных по России, скрывали более чем скромное положение дел: чтобы пересчитать реальное количество этих "бригад", хватило бы пальцев на одной руке. В РККА дела обстояли не лучше: "Потайная экстремистская бригада, которой руководил в звании комбрига сам Бережняк - всего комбригов было пять, по числу лучей пятиконечной звезды - насчитывала лишь семерых, а реальных исполнителей в ней было двое". Здесь почти буквальное совпадение с "Бесами". В общей сложности как раз семь человек принимали участие в убийстве Шатова, причем из "наших" только двое сумели сохранить самообладание.
Для пущей важности самозванец выдавал себя "за приехавшего заграничного эмиссара, имеющего полномочия". В то же время Степан Трофимович Верховенский, отец Петруши, у Достоевского представлен в шаржированном облике русского западника-либерала. Мол, яблоко от яблони... Ланслэт Пратт, "курирующий" Жаркова, не менее анекдотичен со своими повадками "стопроцентного американца". Это наивное и самоуверенное существо с белозубой улыбкой, надо полагать, является наглядным воплощением либеральной идеологии в ее современном варианте. После беседы с ним Антон даже заподозрил, что советник по культурным связям нарочно сымитировал все ожидаемые в данной ситуации стереотипы поведения. (Типичная реакция при столкновении с феноменом големической "зомбификации".)
А сам вездесущий Антон Токарев, от имени которого, собственно, и ведется повествование, как нельзя лучше соответствует фигуре Хроникера из "Бесов". "Вообще-то я решил надиктовать рассказ об определенных событиях, и только", - признается Антон в начале своих "Хроник". Простодушный и ироничный тон главного героя служит как бы естественным противовесом тенденциозности "позднего" Рыбакова. Но ведь и "Бесы" - наиболее тенденциозное произведение Достоевского. Кстати, по сходной причине: коль скоро русский писатель проникается патриотическим настроем, проблема взаимоотношения России и Запада поневоле начинает рассматриваться им под совершенно определенным углом зрения.
В романе Рыбакова "русскому вопросу" даже отведена специальная рубрика под заголовком "дискета Сошникова". Бедняга социолог, словно что-то предчувствуя, незадолго до трагедии передал Антону наброски к своему последнему труду. По крайней мере, такой формальный повод избрал автор, чтобы вместе с читателем поразмышлять о судьбе страны. Мы не будем здесь касаться вопроса, насколько уместны в художественном произведении откровенно публицистические пассажи. Хотя тот же Достоевский, например, сумел прекрасно обойтись чисто литературными средствами.
Вот лишь один пример этой переклички. "Трагическая уникальность России состоит в том, что после гибели Византии она осталась единственным политически суверенным представителем отдельной самостоятельной цивилизации - православной", - читаем мы у Сошникова. "Знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный народ-"богоносец", грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому даны ключи жизни и нового слова... Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?" - риторически вопрошает Шатов.
Главную особенностью Российской Империи Сошников видит в "симфонии" (то есть созвучии, согласии) властей: светское и духовное начала строго разделены и взаимно дополняют друг друга. Государство всемерно заботится об укреплении и распространении "истинной веры", а Церковь воспринимает его как гаранта чистоты вероучения. Подобная модель отношений, по сути, восходит к библейскому разделению священства и царства, но с наибольшей (на законодательном уровне) полнотой она была воплощена в христианской Византии.
Сошникова данный факт наполняет чувством законной гордости: "Православная цивилизация оказалась единственной в мире ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЙ цивилизацией. Вся структура стимулов, ценностей, поведенческих стереотипов сложилась так, что в фокусе всегда - некая общая духовная цель, формулируемая идеологией и реализуемая государственной машиной. Ради достижения цели можно и даже рекомендуется отринуть все земное. Достаток, комфорт, личная безопасность по сравнению с продвижением к цели - пренебрежимы".
"Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и сначала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. <...> "Искание бога" - так называю я проще всего. Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного", - вторит ему Шатов.
Действительно, российское государство, начиная с Ивана Грозного, объявило себя преемником Византии, что в идеале предполагало и наследование теории симфонии властей. Реальная практика, однако, скорее демонстрировала примеры противоположного рода. В самой Византии сплошь и рядом происходили отступления от симфонических принципов, но они всегда воспринимались крайне негативно и в большинстве своем имели временный характер. На Руси же перекос в сторону все более неограниченного самодержавия царей непрерывно увеличивался вплоть до церковных реформ Петра Первого, упразднившего патриаршество и тем окончательно похоронившего идею византийской симфонии.
Сошников справедливо замечает, что Петр "сделал целью государства само государство", но не указывает причину такой метаморфозы. Между тем она коренится уже в самом факте заимствования. Все то, что в Византии явилось плодом многовекового развития, попало на Русь в готовом виде - в качестве традиции, быстро превратившейся в предмет культа. А формализация, как правило, влечет за собой утрату подлинного понимания. По наблюдению Г. Федотова: "Петр разрушил лишь обветшалую оболочку Святой Руси. Оттого его надругательство над этой Старой Русью встретило ничтожное духовное сопротивление" 17.
С другой стороны, не следует преувеличивать значение якобы уникальной "целенаправленной" идеологии. Ведь и саму Византию "правильная" теория не смогла уберечь от вырождения и гибели. Государства, как мы уже отмечали, живут и развиваются по своим собственным законам, весьма отличных от сугубо человеческих представлений о целях и средствах. Антропоморфный подход скорее вводит в заблуждение, чем проясняет суть дела. За примером далеко ходить не нужно. Возьмем хотя бы такое утверждение Сошникова: "Кстати: на ранних стадиях существования государство может быть целью себя - но лишь в период становления. Цель всегда должна быть качественно более высокой и масштабной, нежели средство ее достижения".
Хорошо сказано: "должна". Но у Голема единственная цель - выживание. Поэтому любая идеология, претендующая на статус государственной, неизбежно трансформируется в соответствии с големическим требованиям. Иными словами, "заказывающий музыку сам танцует под нее" 15.
В реальности процесс целеполагания, вопреки версии Сошникова, протекает строго в обратном направлении. Период слабости государства всегда отмечен идеологическим вакуумом. Отсутствие диктата сверху предоставляет гражданам редкую возможность самим решать, что делать и какую цель выбирать - масштабы заявленного проекта здесь ограничивает только чувство меры. В любом случае его реализация потребует предварительного укрепления государственной машины, а там, глядишь, и схлынет реформаторская эйфория. Место утопических прожектов в общественном сознании займут гораздо более насущные и злободневные проблемы, а "высокая" цель постепенно превратится в риторический прием, оправдывающий дальнейшее увеличение мощи государства. Лимитом такой эволюции служит стадия гомеостаза, когда окрепший Голем замыкает на себя все информационные каналы управленческих структур.
"С начала времен до наших дней главная мечта государства: сделать так, чтобы на все раздражители подданные реагировали одинаково", - подтверждает Сошников, по инерции не удержавшись от романтизации големических намерений. Мечтающий Голем - это, пожалуй, еще почище рефлексирующего Сталина! Но, заменив "мечту" на более уместный в данном контексте термин "цель", мы получим вполне корректное высказывание. Ведь определенное целеполагание свойственно всем живым существам, в том числе и не обладающим разумом. Системный подход позволяет распространить данное свойство на квазиживые объекты, например, этносы, политические объединения которых составляют основу подавляющего большинства государственных образований. Если прибегнуть к компьютерной аналогии, то этносам отведена роль "железа", обеспечивающего функционирование големических программ.
По мнению Л. Гумилева, именно общность поведенческих черт (одинаковость "реакций"), передаваемых из поколения в поколение, выделяет тот или иной этнический коллектив из окружающего мира. Говоря словами Шатова, каждый народ "имеет своего бога особого". Другое название этого "бога" - "национальная идея". Предполагается, что с течением времени меняется лишь ее внешнее, идеологическое оформление, тогда как внутреннее смысловое ядро остается неизменным. Для обозначения "русского бога" Сошников использует несколько тяжеловесный термин "православная парадигма". Среди характерных черт русского национального характера, действительно, присутствуют мечтательность и романтизм (нередко принимающие форму прожектерства и маниловщины), которые при желании можно отождествить со "стремлением к высшим целям".
Но какой бы уникальной ни была этническая традиция, все без исключения этносы проходят в своем развитии одни и те же стадии (фазы этногенеза), впервые подробно описанные Гумилевым. Такое единообразие подразумевает некий общий механизм, лежащий в основе процесса этногенеза. Самим Гумилевым для его объяснения была предложена концепция пассионарности, связывающая смену фаз с изменением уровня пассионарного напряжения этнической системы. В качестве характеристики индивидуального поведения пассионарность проявляется в способности к сверхнапряжениям и жертвенности ради достижения поставленной цели, преимущественно - идеальной. Кроме того, выраженные пассионарии способны влиять на поведение окружающих, как бы заражая их собственной повышенной активностью. Феномен пассионарной индукции особенно проявляется в фазе подъема, когда доминирующим настроем становится победа своего этнического коллектива. В случае России эта фаза отмечена победой на Куликовом поле, возвышением Москвы и созданием единого (православного) Российского государства.
Сразу следует оговорить, что пассионарность не имеет никакого отношения к этическим нормам. Скорее уж наоборот: идеальность цели всегда, явно или неявно, подразумевает выход за пределы норм и правил, разделяемых консервативным большинством популяции. Пассионарный импульс с равным успехом порождает подвиги и преступления, творчество и разрушение, - к восторгу и ужасу добропорядочных обывателей. Он может сочетаться с абсолютно любыми наклонностями, но пассионарием в полном смысле слова будет лишь тот, у кого этот импульс превышает инстинкт самосохранения. В составе любого этноса число таких людей ничтожно, хотя именно они определяют его "лицо". Избыточная энергия пассионария автоматически вкладывается в развитие родного ему коллектива, что далеко не всегда идет на пользу последнему. Возможны "перегревы" (особенно частые для акматической фазы), когда пассионарность из созидательной силы превращается в разрушительную. Но еще губительнее ее спад, означающий неуклонное сползание в пропасть инферно.
В роли агентов социальной энтропии выступают люди, имеющие "отрицательную" пассионарность - так называемые субпассионарии. На первый план здесь выходит личная выгода, в жертву которой приносятся любые, даже самые высокие коллективные ценности. Отсутствие чувства причастности к своей этнической традиции исключает полноценную адаптацию, поэтому субпассионарии склонны откровенно паразитировать за счет социума. В здоровом этносе они, по понятным причинам, составляют абсолютное меньшинство. Наиболее ловкие и беспринципные обычно концентрируются в "богемных" кругах, а их менее удачливые собратья пополняют ряды бродяг, наркоманов и прочих социальных маргиналов.
"Теперь можно сказать, что "пусковой момент" этногенеза - это внезапное появление в популяции некоторого числа пассионариев и субпассионариев; фаза подъема - быстрое увеличение числа пассионарных особей в результате либо размножения, либо инкорпорации; акматическая фаза - максимум числа пассионариев; фаза надлома - это резкое уменьшение их числа и вытеснение их субпассионариями; инерционная фаза - медленное уменьшение числа пассионарных особей; фаза обскурации - почти полная замена пассионариев субпассионариями, которые в силу особенностей своего склада либо губят этнос целиком, либо не успевают погубить его до вторжения иноплеменников извне"