В первую очередь литература должна развлекать - это знал еще Аристотель. Согласно его "Поэтике", наличие серьезного интеллектуального смысла, заложенного в произведение, не должно препятствовать получению элементарному удовольствию от чтения. По крайней мере, на протяжении столетий увлекательность повествования значила для писателей не меньше, чем философская глубина или общественно-политическое звучание. Однако к XX веку, когда окончательно сложилось разделение литературы на "высокую" и "низкую", развлекать острыми поворотами сюжета стало считаться занятием едва ли неприличным. Исключение составили только наиболее маргинальные жанры, которые так полупрезрительно и называют - развлекательные.
Между тем весь дошедший до нас героический эпос, теперь проходящий по ведомству "памятников литературы", для своих современников являлся именно развлекательной литературой - другой тогда просто не было. Поэтому упреки в ее поверхностности, акценте на сюжете и условности персонажей есть, по меньшей мере, результат недоразумения. Типичный эпический герой лишен психологической глубины вовсе не по причине недостаточных литературных способностей автора. Примат сюжета здесь отражает сам факт преобладания стихийности внешнего мира над личностью, что было характерной чертой мировосприятия наших далеких предков.
По сути, в героическом эпосе запечатлено детство человечества. Видение мира, до сих пор воспроизводимое сознанием любого ребенка. (Дети, как известно, самые большие консерваторы.) Каждому из нас когда-то мир являлся, словно нарисованный одними яркими красками, без полутонов и задних планов, полный непостижимых сил и запретов: грозный, удивительный, манящий... Детское сознание еще слишком слабо, чтобы противостоять столь мощному напору извне. В таких условиях освоение мира сродни подвигу, в котором происходит обретение себя. Это именно подвиг, потому что слабое формирующееся "Я" целиком брошено в кипящий котел жизни, и на первый план выходит проблема воления - способность подчинить окружающее собственным требованиям. Выживание в чистом виде.
Но жизнь во всей ее полноте (не нарушаемая рефлексией) для большинства людей - необратимо утраченный дар, память о котором, однако, продолжает жить в глубинах сознания. Вот почему виды искусства, воскрешающие видение мира в далеком детстве, имеют столь беспрецедентно массовый успех. Впрочем, не следует его переоценивать. Рефлексия - это тоже дар, и способность понимать представляет для любого думающего человека ценность несравнимо более значимую.
Тем не менее, даже при таком подходе произведения "низких" жанров могут представлять интерес. Их, казалось бы, незамысловатые сюжеты способны дать не меньше пищи для размышлений, чем философские труды, посвященные проблеме рефлексии. У развлекательной литературы очень долгая история и очень глубокие архетипы...
Взять, например, откровенную воинственность, отличающую многие из подобных жанров. Но ведь еще Гераклит учил, что война есть условие и родитель всего. "Что, Гераклит - милитарист? Да нет, он просто хочет сказать, что внутри полемического состояния, в полемосе, в схватке с бытием или сами с собой стоят люди, и этим определяется и решается - кто раб, а кто - свободен. Война разбрасывает по результирующим ячейкам. Вот он - оказался рабом - не хотел умирать, а свободный - готов был умереть и выдержал риск своей готовности к смерти. Поэтому один может быть сильнее или больше тысячи, говорит Гераклит, если он - наилучший. А качество наилучшего - не дано заранее, оно только внутри полемоса определится" 1.
Война здесь - метафора тех каждодневных усилий, только благодаря которым и может состояться личность. Ведь механическим путем (то есть следованием каким-то шаблонам) это невозможно совершить в принципе: не существует формальных процедур, которые могли бы гарантировать нужный результат. Уникальность личности каждый раз выковывается своим особым путем, поэтому в счет идут исключительно личные усилия самого человека.
Но сцепление причинно-следственных связей, порождающее безостановочное движение жерновов предопределенности, способно перемолоть любую личностную уникальность в труху чисто внешних событий. Помочь разорвать это сцепление, собрать себя и призван, в частности, любой подлинный героический эпос, рожденный потребностью отстоять перед миром свое человеческое достоинство. Свое истинное (уникальное) "Я".
Таким образом, героический эпос - это своего рода театр масок. В символической форме, доступной даже ребенку, в нем демонстрируется выявление смысла, который непосредственным образом, просто из внешних фактов, выявить нельзя. И этот процесс, который даже грамотно описать возможно лишь с привлечением весьма абстрактных философских категорий, оказывается доступен непосредственно - на дорассудочном уровне - через отождествление с эпическим героем. Кстати, именно детское сознание (как и бессознательное взрослого человека) воспринимает все максимально серьезно, не делая разницы между объективным и субъективным, миром читателя и миром книги.
Проблема возникает, когда традиционный ролевой набор, предназначенный для разыгрывания совершенно конкретного представления, отдельные беллетристы используют для совсем иных целей. Чтобы выйти за границы заурядного версификаторства, они пытаются дополнительно нагрузить сюжет какой-нибудь идеей (лучше всего - небанальной), а если получится, то максимально приблизиться к стандартам современной психологической прозы... В результате исходная подоплека героического эпоса искажается или затушевывается порой до неузнаваемости. Фактически ей отводится скромная роль "паровоза" - гаранта неизменного интереса со стороны массового читателя.
Разумеется, нет смысла упрекать тех писателей, кто не избежал соблазна прибегнуть к услугам подобного "паровоза". Все равно, в конечном счете, решающее слово останется за талантом. Но игнорирование метафорической природы эпических образов не проходит бесследно. Специфика жанра диктует свои законы, которые нередко вступают в конфликт с логикой авторских идей. Ярким примером такого конфликта может служить трилогия С. Лукьяненко "Лорд с планеты Земля", - один из лучших отечественных образцов "космической оперы", - недавно переизданная с послесловием С. Переслегина 2. Собственно, из попытки оспорить взгляды последнего и родилась данная статья.
Сразу отметим, что проблемы буквальности метафор для Переслегина просто не существует: "Сложен лишь один вопрос. Какую войну и какой мир породит мышление, воспитанное на современной развлекательной литературе" 3. Война здесь понимается, судя по контексту, в самом что ни на есть натуральном виде. К сожалению, ее гераклитовский смысл все еще чужд не только подавляющему большинству поклонников "воинственных" жанров. Он чужд даже наиболее думающим из них.
С другой стороны, само понятие Героя - главного героя всей современной развлекательной литературы - неразрывно связано с понятием войны, ставшей неотъемлемым атрибутом человеческой цивилизации. От этого печального факта никуда не уйти. Но нет и никаких следов того, что уроки истории были усвоены, если массовое сознание готовится к новой войне. Только причем здесь развлекательная литература?
Глава 2. Дон Кихот из спецназа
Как предостерегают дзен-буддисты, не следует путать Луну с пальцем, на нее указывающим. Эпический Герой слишком условен для реального человека, рефлексирующий же Герой - нонсенс вдвойне. Во-первых, героический эпос уже является своеобразной формой рефлексии. Во-вторых, самому Герою рефлексировать просто нечем, поскольку его природа предельно функциональна и заключена в действии. Статуя хороша на пьедестале, но, будучи оживлена, оборачивается противоестественным кадавром, чей закаменелый облик вряд ли способен вызвать хоть какую-то симпатию.
Подобный рискованный эксперимент решился поставить Лукьяненко. Возможно, определенную роль в этом намерении сыграло психологическое образование самого автора. Во всяком случае, некоторые существенные последствия процедуры "психологизации" Героя в своей трилогии он отобразил достаточно точно. Лукьяненко не скрывает, что Лорд - не самый приятный человек. Чего стоят одни только его самохарактеристики: "мерзкий характер", "вредный характер". Разумеется, мы можем найти ответ в особенностях биографии главного героя: если кого-то угораздило родиться и вырасти в бывшем СССР, пройти армию, спецназ и горячие точки, то наивно было бы ожидать в результате ангельский склад характера. Все эти соображения лежат на поверхности, но они не объясняют главного - причины, побудившей Лукьяненко выбрать (пусть даже бессознательно) именно такого героя.
Если мы хотим, чтобы наш текст, пусть сколь угодно фантастический, хоть в какой-то степени отражал реальность, мы не можем игнорировать определенные закономерности, уже сложившиеся в нашем мире. Главной мерой в нем, естественно, является сам человек. Поэтому в фантастических мирах могут существовать атомарные мечи и проволочные мины, но человеческую психологию, по известному наблюдению Л. Толстого, придумать невозможно. А стоит лишь в нее углубиться, как потянутся нити к множеству других вещей, ее определяющих.
Поскольку психологическая адекватность фигуре Героя для человека с нормальной (в смысле соответствия общепринятым стандартам) психикой имеет место лишь в детстве и ранней юности, не удивительно, что в более зрелом возрасте черты Героя отдают явной инфантильностью. Спонтанность самовыражения, самозабвенное следование собственным импульсам придают поведению ребенка ту особую естественность и непосредственность, которая столь умиляет взрослых. Но аналогичные качества, механически продолженные на более старший возраст, из источника обаяния превращаются в откровенные эгоцентризм и нетерпимость. Одним из самых характерных примеров подобных качеств является хрестоматийный образ Дон Кихота. Распространенное представление о нем как безобидном чудике в значительной степени основано на чисто физической немощи идальго из Ла Манчи. А если бы он, подобно Лорду, был в расцвете физических сил, да еще в совершенстве владел оружием?
В случае Лорда такие его черты, как "человек крайностей", "нервный, импульсивный, полагающийся на интуицию" определяют типичные подростковые акцентуации. Именно подростковому сознанию свойственно наибольшее расщепление между идеальным и реальным: пресловутый подростковый максимализм, когда малейшие пятна на Солнце достаточный повод, чтобы без колебаний отринуть весь солнечный свет. Ничего не поделаешь - возраст контрастов. Стремление во что бы то ни стало утвердить свою неповторимую индивидуальность оборачивается подражанием самым расхожим образцам массовой культуры, а романтика единственной любви отлично сочетается с множеством мимолетных тусовочных подруг, которым давно уже потерян счет. Ведь единственная Принцесса ждет где-то там, на краю Галактики, а здесь: "Был лишь неяркий свет, вязнущий в сигаретном дыму. И девчонка с хищными глазами" 2.
Специфика подросткового сознания интернациональна. Хотя Переслегин и делает попытку подчеркнуть уникальность лукьяненовского героя: "А знаете, может, это и несправедливо, но я с трудом могу представить на месте Принца американца, швейцарца или француза. Слишком уж назойливо гордятся они своим Отечеством и его вечными ценностями". Ничего не скажем о швейцарце или французе, но американца представить на его месте не только можно, но и нужно: вся первая часть трилогии - "Принцесса стоит смерти" - с точки зрения сюжета достаточно точно воспроизводит "Дорогу Славы" А. Хайнлайна.
Оскар, главный герой хайнлайновского романа, одновременно является типичным Героем (чаще всего его так прямо и называют), а его биография практически не отличается от биографии Лорда. Оба Героя имеют отличную боевую подготовку, успели поучаствовать в локальных военных конфликтах и получить ранения. Оба после возвращения на родину обнаруживают, что родине, они, в общем-то, не нужны, поэтому выкручиваться придется самостоятельно. Оба предпринимают не слишком активные попытки в получении высшего образования - чувствуют, что это не совсем то... Даже возраст у них на момент начала действия одинаковый.
"- Стар, ты знаешь, сколько мне лет?
- Да. Нет еще и двадцати пяти. Но старше ты не станешь!" 4
Стар права: перед нами типичный Герой, вечный подросток. А какой же подросток не мечтает о своей Принцессе! "В тебя можно влюбиться?" - вопрос, обращенный к Лорду в самом начале трилогии, явно риторический. Нужно позарез! Весь смысл жизни заключается именно в этом, да и лучшего повода для дальнейших приключений просто не найти. Оскару вопрос (с аналогичным подтекстом) был поставлен ребром: "Вы трус?" А после появления Принцессы сюжет поворачивает на ту же колею. Как сформулировала сама Стар: "Да, предстоит тяжелая работа... в качестве моего защитника. Нас ждет много приключений... большое богатство... и еще больше опасностей". Империя переживает величайший за всю историю кризис, так что без Героя никак не обойтись...
"Воистину, лишь дурак или герой способен без колебаний согласиться на столь трудный подвиг" 5. Впрочем, Стар подсластила пилюлю: "Ты не дурак; ты просто молод".
Последнее традиционное испытание на пути к сердцу Принцессы - поединок с непобедимым противником. Лорд сражается с Шорреем Менхэмом, "лучшим мастером меча во Вселенной", Оскару противостоит Пожиратель Душ (в облике Сирано де Бержерака, легендарного дуэлянта). Оба героя, так же синхронно, применяют в данном случае единственно верную стратегию, которая заключается в расширении привычного "пространства решений". В частности, Оскар специально выбрал клинок нестандартной формы, имеющий острие как у рапиры и лезвие как у сабли. Хитрость заключается в том, что "человек, привыкший сражаться острием, иногда легко уступает в рубке". Оскару удалось лезвием своего клинка рассечь противнику кожу на лбу - из всех поверхностных ран это одна из самых кровоточивых. Пожиратель Душ подскользнулся на собственной крови...
Лорд использовал обычный плоскостной клинок, который с каждым обменом ударов становился все короче: Шоррей методично обрубал своим атомарным мечом его конец. Оставшиеся три-четыре сантиметра решили исход поединка. Лорд точно знал (благодаря темпоральной гранате Сеятелей), что Шоррей не упустит случая покрасоваться перед невидимыми зрителями, демонстрируя свой "фирменный" удар. "Но красивый и эффективный удар в сердце опасен именно тем, что его нельзя прервать на половине". Вполне хватит времени, чтобы упасть под распластавшегося в выпаде противника и снизу вонзить в него обрубок клинка.
Все кончилось так, как должно было быть-
У сказок счастливый конец.
Дракон умирает, убитый копьем,
Царевна идет под венец.
На этом сказка заканчивается, и начинается собственно жизнь, в которой отнюдь не всегда есть место подвигу. Рутина обыденного существования является постоянной и серьезнейшей угрозой даже самым сильным чувствам. И никакой героизм здесь уже не поможет. "Какие у рыцаря могут быть обязанности перед дамой сердца, когда поход окончен?" 4. Какие вообще могут быть обязанности у вечного подростка? А то, что принималось за любовь, скорее служит лишь ее обещанием. Неизбежный эгоцентризм Героя, до сих пор служивший залогом его победы, сейчас оборачивается против него самого - ведь в любви нужно уметь отдавать. Вот почему для истинного Героя нет конца странствиям и приключениям (если, конечно, он так и не сумеет повзрослеть). Да и сама романтическая любовь не является ли просто тоской по недостижимому идеалу? Поводом вечно бежать от себя, от своей неспособности любить.
Они и в самом деле уходят. И хайнлайновский Оскар, и лукьяненковский Лорд вскоре после своей "полной и окончательной" победы вновь отправляются в дорогу, оставляя во дворце Принцессы разбитые романтические иллюзии. Но до понимания подлинной причины такого финала "настоящему" Герою дойти очень нелегко...
Глава 3. Рассеянный царь природы
"А у вас нет драконов, которых нужно перебить?" - этим кокетливым вопрошанием Оскара заканчивается роман Хайнлайна. Причем вариант с драконами далеко не самый худший: их ведь надо еще найти, в то время как обычные люди встречаются намного чаще...
Действительно, одной из наиболее характерных черт традиционного образа Героя является весьма агрессивное поведение. Казалось бы, а что здесь такого особенного? Невероятная жестокость, превосходящая все мыслимые пределы, давно уже стала важнейшим отличительным признаком, выделяющим человека из животного мира. Герой в этом отношении явно тянет на эталон.
"Мы были бойцами - всегда. От первых людей, дравшихся с саблезубыми тиграми", - гордо заявляет Лорд. Но укоренившаяся в массовом сознании романтическая версия о предках-бойцах на деле не выдерживает никакой критики. Согласно исследованиям профессора Б. Ф. Поршнева, например, "характеризующая всех троглодитид и отличающая их экологическая черта - некрофагия (трупоядение)" 6. Предки людей никогда не были хищниками, и не могли в них развиться эволюционным путем, поскольку хищники представляют весьма специализированные виды с жесточайшей конкуренцией из-за доступного "рациона". Вклиниться в их тесный круг троглодитидам, не имевшим ни клыков, ни когтей, было просто немыслимо.
Поэтому в эпоху господства саблезубых тигров "предтечи людей были собирателями, падальщиками и некрофагами" 7. Чтобы пробить кожные покровы, овладеть костным и головным мозгом нашим некрофагам приходилось прибегать к использованию подручных приспособлений - чаще всего ими становились грубо обработанные каменные обломки. Подобный образ жизни, связанный с необходимостью разделки трупов, стимулировал, в частности, прямохождение (верхние конечности желательно было освободить для функций ношения).
Но все эти особенности троглодитид еще не делали их людьми. Долгое время среди палеоантропологов бытовало заблуждение, когда упоминавшиеся каменные орудия однозначно интерпретировались как "орудия труда". На самом же деле в животном мире использование природных новообразований - вещь достаточно распространенная (вспомним хотя бы бобров). Тем более, что никаких свидетельств какого-то иного применения этих "орудий труда", кроме разделки трупов, обнаружено не было.
Кстати, именно уменьшение численности хищной фауны в позднем плейстоцене привела, по всей видимости, к появлению феномена адельфофагии (поедания собратьев) - зачаточного расщепления самого вида позднейших палеоантроповых гоминид на поедаемых и поедающих. "Вид превратился в семейство, которое можно определить как "становящееся человечество"" 7.
Здесь, по нашему предположению, возмущение читателя достигает своего апогея. И его можно понять: на месте привычных мужественных бойцов с саблезубыми тиграми, на которых не грех равняться и их потомкам, вдруг обнаруживаются такие "неаппетитные" вещи, как некрофагия с каннибализмом... Между тем, ему не мешало бы задуматься над простым вопросом: каким образом нашим предкам, спустившимся на землю с дававших естественную защиту деревьев, удалось вообще выжить в соседстве с многочисленными хищниками?
"Не упускала ли до сих пор наука о происхождении человека из виду гигантские возможности активного воздействия высокоорганизованных предков человека на центральную нервную систему животных, на их высшую нервную деятельность?" 6. По крайней мере, в этом плане наш предок являлся подлинным "царем природы" - его высшая нервная деятельность уже тогда была вне конкуренции со стороны прочего животного мира. Какие-то рудиментарные способности подобного рода можно обнаружить и у современных людей. Некоторым из них, например, до сих пор удается не только сосуществовать с самыми опасными видами хищных животных, но и приручать их.
Не удивительно, что когда-то запрет на убийство был абсолютным видовым запретом: разрушив среду своего обитания, троглодитиды были бы обречены на вымирание. Далекий отзвук этого запрета дошел до наших дней в форме многочисленных табу, которыми опутана процедура самой заурядной охоты в любой из сохранившихся первобытных культур. Древнейшая звуковая речь так же первоначально адресовалась не собратьям по виду, а окружающим их животным. Определенным образом подражая голосам животных, - инициируя у них так называемые неадекватные рефлексы, - палеоантроп получил небывалое по своей эффективности оружие. Прямым следствием срабатывания этих рефлексов являлось глубокое торможение нервной системы, временно "отключающее" привычные формы поведения. Таким образом, сильнейшую связанность с окружающим животным миром не было необходимости омрачать убийствами даже в целях самозащиты.
Вообще открытие феномена тормозной доминанты следует считать едва ли не самым значительным вкладом Поршнева в современную нейрофизиологию. Хотя реактивность - неотъемлемое свойство живого вещества, но эволюция живой природы направлена в сторону совершенствования тормозных реакций (то есть не реагирования), поскольку при этом возрастает прицельность в единственно оставшемся направлении. Для нас наиболее существенно, что в основе второй сигнальной системы находится именно торможение - торможение импульсов первой сигнальной системы. Образ рассеянного профессора из анекдотов служит хорошей иллюстрацией данного обстоятельства: если хочешь чего-то достичь как мыслящее существо, забудь о всем остальном. Подобную закономерность можно наблюдать уже у приматов. "Речь идет о той дилемме, которая описана Кортландом, когда он, наблюдая шимпанзе, обнаружил у них медлительность, недостаточную способность к принятию решения и низкую результативность" 8.
Однако за все приходится платить, и нет беспомощнее природного существа, чем человек в детском возрасте. Поэтому человеческое мышление никак не отнесешь к полезным свойствам, постепенно нарастающим от животных предков. Наоборот, для индивидуального организма в период формирования оно даже вредно. Но бесполезное свойство не могло закрепиться эволюционным путем, следовательно, все же оно было полезно... только не для данного индивида, а для другого. (И не для данного вида, а для другого.) Решающая роль здесь принадлежит имитативности (подражанию), которая у палеоантропов "достигла небывалого расцвета, может быть, играла роль самого сильного регулятора поведения" 6. Неодолимое подражание является особенностью некоторых неадекватных рефлексов, что выводит непосредственно к феномену торможения (интердикции). Способность воздействовать на поведение животных, которой в высочайшей степени овладели наши предки, была, в итоге, распространена и на себе подобных.
Нам трудно сейчас даже вообразить их способ существования - уж очень он далек как от нашего (включая первобытные культуры), так и от традиционно животных форм. Процесс перехода от животного к человеку сам Поршнев назвал "выворачиванием вывернутого". По его мнению, в начале человеческой истории имел место механизм, прямо противоположный нейрофизиологической функции животных - отрицание зоологического. В свою очередь, отрицание уже этого состояния и есть собственно человеческая история. С появлением вида Homo sapiens эволюция отнюдь не завершила свою работу: путь к человеку все еще длится, и пока не видно его конца...
Благодаря столь новаторскому подходу, Поршневу удалось разрешить основной парадокс палеоантропологии, связанный с выводимостью человеческого из животного состояния: постепенное нарастание человеческих качеств невозможно, так как у животных они отсутствуют по определению, а постулируя их внезапность появления, мы выходим за пределы науки. В данном случае исходным субстратом, обнаруживаемом на самой заре становления человечества, оказывается "выворачивание наизнанку" традиционных животных инстинктов. С этой точки зрения человека можно определить как "животное наоборот", со всеми вытекающими отсюда сложнейшими проблемами и невероятными возможностями.
Например, хорошо известный в животном мире феномен "ультрапарадоксальной реакции", когда происходит инверсия процессов центральной нервной системы, послужил для нашего предка основой принципиально новой формы торможения. Интердикция превратилась в суггестию - прямое внушение-повеление. Иными словами, у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, а вот этот особый род влияния одного индивида на другого. В возможности воздействия на поступки и поведение других возникают предпосылки не только для формирования социальных отношений, но и закладываются основы нравственности. Именно в подобной ситуации предписание золотого правила нравственности - "во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (*) - оказывается первейшей необходимостью.
Но при взаимно беспрекословном влиянии такого рода мы получаем общность, живущую по антибиологическим законам: абсолютное преобладание готовности жертвовать индивидуальными интересами в пользу племени в те времена было возможно лишь теоретически. На практике это неизбежно оборачивалось возникновением разнообразных обособлений и искусственных ограничений, препятствующих избыточному альтруизму. Наиболее же значительным (и роковым) обстоятельством, приведшим к обретению сознания и окончательному выпадению из общности с природой, послужило упоминавшееся расщепление человеческого вида. Ведь способность влиять на окружающих, подчинять их своей воле - опасное оружие. Особенно когда сам недоступен встречному влиянию.
Глава 4. Терминаторы палеолита
Вопреки устойчивому заблуждению, ни одного из представителей многочисленных видов троглодитид (включая поздних палеоантропов), сменявших друг друга на протяжении сотен тысяч и миллионов лет, еще нельзя называть человеком. Непрерывно копившийся на протяжении геологических эпох потенциал будущего вида "человека разумного" достиг своей критической массы столь недавно, что даже само осознание этого факта представляет серьезную проблему для профессиональных палеоантропологов. А по сравнению с масштабами биологической эволюции историю саморазвития данного вида можно сравнить лишь с цепной реакцией: "История людей - взрыв. В ходе ее сменилось всего несколько сот поколений" 6.
Люди современного типа (неоантропы) появились всего каких-то 40 - 35 тысячелетий назад. По крайней мере, только тогда произошло поистине революционное событие - обретение речи. Исследования человеческого мозга показали, что в нем нет центра или зоны мысли, а вот центры или зоны речи есть. То есть мысли предшествует слово, но никак не наоборот.
Еще одно заблуждение заключается в том, что сменяемость видов обычно представляют чем-то вроде эстафеты: прежний вид исчезает, а более "продвинутый" занимает его место в эволюционном процессе. Хотя в реальности ничто не мешало прежнему виду продолжать сосуществовать наряду с изменившейся частью своей популяции, внося страшную путаницу в классификации сторонников "эстафетного" подхода к эволюции. В настоящее время надежно установлена значительная вариация параметров головного мозга в период неолита, неоспоримое свидетельство взаимодействия двух видов - палеоантропов (троглодитов) и неоантропов. Именно это обстоятельство послужило катализатором эволюционного взрыва.
Феномен суггестии, отличающий уже первых неоантропов, стал впоследствии характернейшей человеческой чертой в форме внушаемости. Пресловутая "конформность" на деле есть необходимейшее условие совместного взаимодействия людей, тогда как невнушаемость делает человека непроницаемым для принятых форм воздействия, а его поведение - недоступным коррекции. Поэтому во всех социумах невнушаемость всегда рассматривалась как патология. По мнению Поршнева, преступники и умалишенные "воспроизводят эволюционную стадию невнушаемости, то есть не контрсуггестивность, а досуггестивность" 6. На досуггестивной стадии находились палеоантропы, благодаря этому получившие небывалую власть над более развитыми неоантропами. "Приказывающий и повинующийся появляются уже на заре человечества. Отсюда и ведет свое "благородное происхождение" непомерная агрессивность определенной части людей и не раскрывшаяся полностью форма этого реликта - авторитарность" 7.
Дополнительно усугубило ситуацию преодоление запрета на убийство (в первую очередь - на убийство себе подобных). "Выворачивание" животной природы обернулось резким ослаблением всей инстинктивной сферы. Дивергенция - расхождение признаков организмов в процессе их эволюции - неизбежно приводила к появлению определенного процента особей, у которых "пороговое значение" данного запрета был столь незначительным, что успешно преодолевалось даже при отсутствии экстремальных обстоятельств. Но решающим фактором следует все-таки признать сосуществование разных видов, поскольку внутривидовой запрет на убийство в этом случае не срабатывает.
Таким образом, исходная популяция палеоантропов оказалась разделена на две неравные части. В то время, когда подавляющее большинство уже вышло на суггестивную стадию развития, оставшаяся незначительная часть в качестве главарей-убийц пошла по пути паразитирования, используя общую для популяции способность к внушению. Бурная дивергенция двух видов, стремительно отодвигавшихся друг от друга, и явилась, в итоге, главной причиной стремительной эволюции неоантропов.
Необходимость научиться преодолевать подобное принуждение привела к возникновению интердикции интердикции - механизма парирования интердикции. Преобразование суггестивности в контрсуггестивность стало одним из самых значительных эволюционных достижений наших предков, сыграв решающую роль в становлении речевого диалога. Ведь специфика речи определяется не только возможностью обмена информацией. В не меньшей степени она может служить способом сокрытия этой информация от всех, не владеющих данным языком. По тонкому наблюдению Поршнева, выработка особых условий взаимного понимания между двумя индивидами, отличных от общепринятых, стимулируется только наличием третьего, который не понимает. В период господства предписаний, неодолимо запрещающих действие или неодолимо побуждающих к действию, непонимание становилось одной из самых эффективных защит.
В свою очередь, палеоантропы-убийцы, с целью компенсации приобретенных неоантропами навыков, эволюционировали в направлении дальнейшего ослабления всех прочих запретов и усиления способности к доречевому внушению (суггестии в чистом виде). Все это делало их невероятно эффективными с точки зрения господства над неоантропами и их уничтожения (поедания). Палеоантропы трансформировались в настоящий хищный вид, хотя к хищникам животного мира их можно отнести только с долей условности. Они, как и неоантропы, преодолели барьер животного существования, только не с человеческой, а с нечеловеческой стороны. Поэтому и агрессивность их, не скованная рамками естественной целесообразности хищников животного мира, не знала границ. Подобное существо правильнее всего назвать "сверхживотным", и его эволюция, к сожалению, была не менее бурной, чем у неоантропов.
Можно представить, насколько приятным было сосуществование с подобными экземплярами! И если в дальнейшем они будут именоваться "хищниками", то при условии уже сделанных оговорок. "Хищность определяется здесь как врожденное стремление к предельной или же чудовищно сублимированной агрессивности по отношению к другим человеческим существам. Именно эта противоестественная направленность хищности на себе подобных и не позволила образовать видовые ареалы проживания, а привела к возникновению трагического симбиоза, трансформировавшегося с течением времени в нынешнюю социальность" 7.
Массовое заселение практически всех пригодных для обитания участков суши в рекордно короткие сроки объясняется именно этим стремлением уйти от нежелательного соседства. В дальнейшем по аналогичной причине земной шар покрылся системой замкнутых этносов, при помощи культурных (в первую очередь - языковых) барьеров обособившихся от чужих повелений и агрессивных устремлений.
"Дивергенция человечества завершилась неустойчивой стабильностью, состоянием "недоброжелательной общительности" в отношениях между людьми ("квазимиролюбивости", по определению Т. Веблена) и враждой между группами. Началась человеческая "история": общеизвестное нагромождение фактов бессмысленных чудовищных взаимоистреблений и жуткой череды непрекращающихся насилий людей друг над другом" 7.
Глава 5. Люди и нелюди
Одна из наиболее известных попыток реконструкции "первичных человеческих переживаний" принадлежит З. Фрейду. Благодаря специально разработанной методике, он сумел выявить то общее ядро, коренящееся в архаической части бессознательного, которое объединяет людей самых разных времен и народов с их доисторическими предками. Сама модель доисторического человека понадобилась Фрейду для сугубо утилитарной задачи - более глубокого обоснования концепции Эдипова комплекса. Но она представляет несомненный интерес и в связи с проблемой возникновения человека вообще.
Согласно Фрейду, ключевой фигурой в типичной социальной организации тех времен - Орде - являлся Отец-тиран, чье господство над остальными членами Орды было безраздельным, а все его требования - абсолютными. Поскольку основную угрозу своему могуществу и своим сексуальным притязаниям он видел в собственных сыновьях, именно они становились главными объектами отцовской агрессии. Только объединившись, сыновья смогли преодолеть цепенящий ужас перед тираном и свергнуть его, причем он был не только убит, но и съеден. В дальнейшем у отцеубийц вследствие сверхмощного чувства вины память о содеянном претворилась в форме Супер-Эго - внутренней цензуре, отныне регулирующей поведение индивида.
Сходство Отца-тирана, владыки Орды, с палеоантропом-убийцей не может не бросаться в глаза - подобные существа и были полновластными хозяинами в те времена. Акцент на родственных отношениях, по-видимому, обусловлен позднейшими искажениями. Возможно, сам Фрейд просто выбрал ближайший аналог малопонятному для него феномену суггестии. А вот в отношении финальной сцены каннибализма намек более чем прозрачен. Очевидно, что каннибализм был прерогативой в первую очередь (а скорей всего - и единственно) самого Отца-тирана по праву его всевластия. Еще более симптоматично свержение тирана, отражающее серьезное достижение наших предков. Правда, особенно самообольщаться по этому поводу не стоит. "И хотя биологические палеоантропы - внутривидовые агрессоры, первоубийцы - в ходе лавинообразного становления "человека разумного" были уничтожены, потомки их остались, точно так же, как осталась их агрессивность по отношению к людям" 7.
Процесс становления человека еще не закончен - наоборот, он находится в самом разгаре, и человеческая история тому свидетель. В нас нынешних переплавляется древнее, архаическое наследие. И по-прежнему человечество представляет собой семейство нескольких видов, настроенных по отношению друг к другу далеко не дружественно. Разумеется, понятие "вид" в данном случае отличается от традиционного, используемого при описании животного мира, но ведь и человек находится вне непосредственного влияния законов биологической эволюции: "социальность и разум человека никак прямо не коррелированы с тотальной величиной его головного мозга" 6. Причем даже незначительные различия в морфологии головного мозга могут оказывать существенное влияние на мыслительную деятельность и нравственность, тем самым определяя видовое поведение.
Уже предпринимаются попытки разработать серьезную классификацию человеческих видов с учетом указанной специфики 7. В упрощенной ее версии все агрессивные потомки палеоантропов попадают в категорию хищных видов. В целом они находятся в меньшинстве относительно общей численности человечества, подавляющее большинство которого составляет вид диффузных (названный так по способности их представителей адаптироваться практически к любым условиям, "продиффундировать" в любые социальные ниши) - потомки тех самых фрейдовских "сыновей", не имеющих средств психологической защиты от воздействия импульсов интердикции. И это послушное и управляемое большинство, - собственно вид Homo sapiens, - как и в доисторические времена, продолжает находиться под подавляющим влиянием хищных видов.
В любой кризисной ситуации, влекущей уничтожение традиционных социальных структур, человеческая общность стремительно распадается на множество враждующих между собой микросоциумов, скроенных по единой модели. "Главарь ("пахан"), "свита приближенных" (несколько прихлебателей-"шестерок") и более-менее многочисленная послушная "исполнительская группа". Такое самопостроение при снятии уз официальной социальности предельно точно вскрывает и демонстрирует кардинальный, видовой состав человечества. Собственно говоря, и большинство официальных общественных структур в той или иной степени приближаются к указанному "классическому" построению" 7.
Эта "асоциальная модель" чрезвычайно популярна в первую очередь среди властных структур, что отражает повышенную концентрацию хищников именно в "коридорах власти". Точнее, подавляющее большинство представителей хищных видов естественным образом занимают те ниши, где они могут реализовать свою базовую потребность (подчинение своей воле всех прочих людей вплоть до их безнаказанного уничтожения) наиболее полно - то есть руководящие должности. И чем выше мы будем подниматься по социальной лестнице, тем больше хищников будет встречаться на нашем пути. Соответственно, погружаясь на самое дно социума, мы опять-таки встретимся с резко возросшей численностью представителей данного вида. В том и другом случае мы попадаем в совершенно особую среду, где все законы сводятся к одному - праву сильного. Это очень суровый мир (правильнее назвать его антимиром), в котором способны выжить только свободные от всяческих моральных устоев и предельно жестокие существа "нечеловеческого формата".
Знание "нравственного закона" - главное условие, которое делает людей людьми, а не сверхживотными. На языке метафизики "нравственный закон" принадлежит категории "врожденных идей", и здесь необходимо внести ясность. Очень часто данную категорию принимают за раз и навсегда запрограммированный в человеческой природе некий набор предписаний - типичная ошибка буквального понимания. На самом же деле речь идет о своего рода принципиальной возможности сонастроиться на некоторую целостность, реализовать режим сознательного существования на основаниях, отличных от природных. Это довольно трудно - поддерживать необходимую концентрацию даже непродолжительное время. И тем более это трудно делать под непрерывным влиянием хищников, которое целенаправленно рассеивает духовные, культурные и просто человеческие состояния. Причем не только рассеивает, но и одновременно программирует на совершенно противоположный режим - режим хищнического научения.
Подобное фоновое влияние, необязательно декларируемое открыто, является главной причиной непоколебимой власти хищников. В свою очередь, само их нахождение у власти дает им все необходимые средства для безраздельного влияния на толпы диффузных. Казалось бы, в случае такого замкнутого круга вообще невозможна какая-то эволюция человеческого вида. А ведь этот круг однажды уже оказался разорван: человеческая история началась с появлением неоантропов, овладевших контрсуггестией. Именно неоантропы есть люди в истинном (насколько это возможно) смысле слова, максимально открытые для духовной эволюции. "Основным видовым отличием неоантропа является генетически закрепленная способность к самокритическому мышлению (а в идеале - и к поведению), являющемуся не только совершенно самостоятельной формой мышления, но и необходимым условием человечности как таковой, прихода к ней без внешнего научения и даже наперекор хищному воздействию. Это и есть духовная эволюция личности" 7.
Только благодаря неоантропам человечество все-таки начало свой неимоверно тяжелый путь к свободе. Их подвижническая деятельность породила в общественном сознании новое измерение - духовную вертикаль, выводящую диффузных из безысходности рабской зависимости. По сути, все религиозные учения и этические системы, образующие внешнее оформление этой вертикали, являются проекцией вовне главной особенности разума - наличие особых надприродных оснований, предшествующих любому сознательному акту. (В религиозном опыте эти основания символизируются образом Бога.)
Чисто механическое же существование движимо одним лишь рассудком, и явно не без влияния хищников обладание им принято считать наиболее фундаментальным отличием человека от животного. На самом деле голый рассудок (вне "этического наполнения") характеризует именно сверхживотное, превращая его в безошибочный автомат-убийцу. Поэтому хищников, хотя они и могут порой демонстрировать незаурядное развитие интеллектуальной сферы, следует признать лишь "условно разумными" вследствие неискоренимого дефекта, влекущего их органическую неспособность к нравственной оценке. Для хищников цель оправдывает средства всегда.
Теперь мы можем подвести итог нашей "кардинальной типологии". Любого современного человека, в зависимости от того, какая из особенностей видового поведения - асуггестивность, суггестивность или контрсуггестивность - является для него доминирующей, можно отнести к одной из трех групп: хищникам, диффузным или неоантропам. Кстати, подобное деление хорошо просматривается уже в древнейшем эпическом наследии. Люди всегда (пусть и смутно) чувствовали свою несоединимость, причина которой, заключающаяся в кардинальной неоднородности человеческого семейства, начала особенно явственно ощущаться с переходом к устойчивым социальным структурам. "Как раз в те времена стали делить людей на Удивительных, Разбойников и Обычных" 9.
Здесь будет уместно вспомнить толкиновский "Сильмариллион", созданный на основе подобного эпоса. Процесс становления основных человеческих видов там символизирует история сказочных существ - эльфов. Изначально наделенные возможностью реализовать все неисчерпаемое богатство человеческой природы, они практически с самого начала подпали под хищническое влияние, которое у Толкина воплощает зловещий Моргот. В эльфийской истории мы находим немало примеров, когда даже Владыки эльфов имели явные хищнические установки. Орки - "порченные" эльфы - уже откровенно хищный вид. Собственно, и все прочие слуги Моргота относятся к представителями данного вида (точнее, к его разновидностям).
И только много веков спустя - после долгих и кровавых войн, развязанных хищниками с обеих сторон - эльфы достигают вершины своей эволюции. Именно в роли неоантропов они воспринимаются в мире Толкина "младшими" (диффузными) народами, которые, в свою очередь, перенимают у них эстафету реализации человеческого потенциала. С этой точки зрения "Властелина Колец" можно рассматривать как попытку создания эпоса "нового типа", где место традиционных героев занимают представители народа Хоббитов, олицетворяющих наиболее характерные диффузные качества.
Глава 6. Всегда ли прав победитель?
Определить вид, к которому относится главный герой лукьяненковской трилогии, не составляет особого труда. Достаточно обратиться к следующей самохарактеристике Лорда: "Моя профессия - убивать. Можно говорить красивые слова: я дрался за свою любовь и свою планету... Неважно. Нельзя убивать ради жизни - а я убивал. Я шел против. Кто бы ни стоял на пути - я шел напролом". А обладающий телепатическими способностями Вик обнаруживает в его подсознании такой доминирующий фон: "Агрессия... ярость... ненависть".
Симптоматично и другое признание Лорда: "Я вообще атеист". Дело в том, что хищники, как существа нравственно ущербные, в принципе лишены дара разума - самокритичности. По этой причине они не имеют не только сострадания, но и веры в свое духовное бессмертие. "Хищные, собственно, патологические атеисты, и никто больше. Вся их жизнь - это настоятельная попытка получения "компенсации на месте", досмертной выплаты им всех благ здесь и сейчас. А всякие препятствия и помехи к этому они стремятся убрать любым способом - внутренних, духовных преград у них нет" 7.
Тем более не может быть речи о каких-то преградах, когда хищнику приходится сражаться за свою жизнь (как правило, с себе подобными). В этом отношении весьма показателен поединок Лорда с Шорреем Менхэмом, и именно его "технологию" Переслегин использует для иллюстрации своего тезиса: ""Лорд с планеты Земля" - одна из книг, которые способны научить искусству победы". Победы кого? Вопрос далеко не праздный, особенно с точки зрения приведенной типологии.
Для начала отметим, что видовая принадлежность Шоррея, соперника Лорда, так же не вызывает сомнений. Более того, она открыто декларируется: Шоррей - искусственно выведенный сверхчеловек. Идеальная боевая машина, наподобие Терминатора из одноименного фильма. Он подчеркнуто придерживается этики рыцарских турниров, но лишь в той степени, в какой ему это было выгодно. Зверское убийство Ланса, совершенное буквально мимоходом, хороший тому пример. Лорда от увиденного аж замутило: "Даже за пределами добра и морали есть свои границы, которые не дано переступать". Но в том-то и беда, что для истинного хищника нет таких границ, которые он не мог бы переступить. У него, можно сказать, по определению не существует внутренних ограничений. Как ни странно, в этом заключается не только его неоспоримое преимущество, но и основное уязвимое место.
Лорд безошибочно распознал в Шоррее, несмотря на всю его, казалось бы, безукоризненную игру на публику, второсортного актера: "По-настоящему великие актеры знали чувство меры". Чувство меры - именно так называлось нравственное чувство у древних греков, создавших, кстати, само искусство театра. Мы нравственны в тот момент, когда наши помыслы и поступки соразмерны, соотнесены с Логосом - универсальным законом Природы. Для обычного (диффузного) человека добиться своими силами подобной соотнесенности весьма сложно. Главной целью знаменитых древнегреческих трагедий как раз и являлась настройка зрителей на переживание такого состояния в максимально интенсивной форме. Катарсис был для них синонимом нравственного очищения.
Но вернемся к Шоррею. Да, он порой откровенно фальшивил, но свою партию разыграл как по нотам: "Я убью тебя честно, мечом, - продолжил Шоррей. - Принцесса, вы свидетель, что я соблюдаю правила поединка. В отличие от Лорда".
Вполне возможно, что он и сам искренне верил в свою честность. А на такие мелочи, как, скажем, установка проволочных мин на подходе к Храму, где Шоррей запланировал свой поединок, обращать внимание с его точки зрения право же смешно. Да и отсутствие чувства меры подводит не только в мелочах... Что же, однако, смог противопоставить Лорд "предельному мастерству" Шоррея? "Запредельное мастерство начинается там, где кончаются правила" 3. Лорд привык идти напролом: "Мне плевать на чужие законы - я создаю свои".
Только при этом возникает неприятная аналогия с характерными повадками представителей криминального, блатного мира. "Вся воровская психология построена на том давнишнем, вековом наблюдении блатарей, что их жертва никогда не сделает, не может подумать, сделать так, как с легким сердцем и спокойной душой ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила - в беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет ничего "слишком"" 10. Аналогия хотя и неприятная, зато точная. Блатарь уже по своей хищной природе находится "за границами представимого" по отношению к фраеру. Просто в роли фраера на этот раз оказался Шоррей со своим неуместным маскарадом в честность и благородство.
Шоррей хотел превратить свой поединок в шоу, транслируемое на все обитаемые миры - и как всегда, добился этого. Только из двух хищников, в нем участвующих, более ловким оказался совсем не тот, у кого были все шансы на успех. Катарсисом, понятно, подобный финал даже не пахнет. Но можно ли извлечь из него нечто большее, чем заурядный казус, случающийся даже с прославленными бойцами?
Следует признать, что Переслегину это удалось. И отдать ему должное. Вместо напрашивающейся нехитрой морали (в духе поговорки: "Вор у вора дубинку украл") мы получили широкое философское обобщение: ключ к овладению искусством победы. Вот только отдает ли себе автор отчет в том, что предложенный им подход является, по сути, завуалированной апологией агрессии? Агрессию ведь можно определить и как "насильственное переступание границ", всех и всяческих законов и норм. Полное отсутствие тормозов. "Одним словом, в агрессии осуществляется позитивная экспансия субъекта, расширение его сферы возможностей" 11.
Но при таком подходе, когда нравственность заведомо выносится за скобки, никакого иного источника энергии для реализации "позитивной экспансии субъекта", помимо врожденной агрессивности, просто не найти. Кстати, сам Переслегин выносит ее туда вполне сознательно: "Разговор о роли честности в бою лучше оставить фангам". Что ж, можно поступить и так. Остается лишь одна неустранимая проблема: по своей природе агрессивность - глубоко иррациональный феномен, заведомо несовместимый с требованиями разумности.
Заодно получает дополнительное объяснение такая характерная черта Лорда, как "импульсивность", иногда изящно именуемая "умением импровизировать". Между тем, вследствие иррациональной природы агрессии, "экспансия субъекта" с равным успехом может быть и негативной. Поэтому не каждое импульсивное решение, принимаемое Лордом, оказывается удачным. Например, когда в конце второй книге трилогии - "Планете, которой нет" - он неожиданно потребовал от Корабля Сеятелей возвратить Белый Рейдер с фанатиками-сектантами обратно на Землю. Какая-то явная необходимость в этом отсутствовала, поскольку заложенная ими кварковая бомба была уже успешно нейтрализована. Но из-за огромного расхода энергии, затраченного на переброску, Корабль не смог эффективно, как прежде, выполнять функцию защиты. В результате, защищая Лорда от покушения со стороны одного из руководителей секты, едва не погиб его лучший друг Данька. А сам Лорд, поддавшись еще более неконтролируемому импульсу, зверски убивает виновника покушения. Создается впечатление, что следование подобным импульсам для него просто повод реализовать свою бессознательную тягу к убийствам...
Но даже сознательно придерживаясь правила: "Из всех решений выбирай самое эффективное", Лорд все равно попадает в тупик. Странно, что Переслегин не заметил этого момента. Ведь Шоррей умирает в уверенности, что Лорд проиграл. "А Шоррей Менхэм всегда рассчитывал будущее". Даже с формальной точки зрения выживание в конкретном поединке совсем не обязательно должно входить в граничные условия окончательной победы. Для Лорда Шоррей был чисто технической помехой. В этом смысле Принцесса для него действительно стоила смерти (соперника), но Лорду была нужна еще и ее любовь... "Мы победили. Я проиграл".
Ранее мы отмечали, что такой исход отражает изначальную неспособность Героя любить по причине своей незрелости. Теперь можно указать на еще одну причину: все-таки любовь, как и месть, "слишком человеческое качество, чтобы быть "неправильным"" 3. С ее помощью Герой вряд ли сможет выйти за рамки непредставимого...
"Герой, по определению, должен быть холодным. Если он не отделит себя от окружающих, если не заморозит в себе теплые энергии повседневной человечности, он не будет на уровне свершения Невозможного, т.е. на уровне того, что делает героя героем" 11. Именно это и происходит с Лордом: Отрешенный, представитель неведомой сверхцивилизации, с целью увеличения эффективности действий Лорда лишает его способности к любви и дружбе - наиболее позитивных человеческих качеств.
Раса Отрешенных в романе Лукьяненко фактически играет роль Бога. Поскольку об Отрешенных мы можем судить только через восприятие Лорда, его представление о них одновременно отражает и его собственное представление о Боге. Как и для всех атеистов, проблема Бога сводится у Лорда к проблеме веры. Хотя на самом деле все гораздо проще: "Верить в Бога не нужно. Нужно его ощущать" 12. Хищники же не способны ощутить даже границы своей собственной природы. В Боге они видят лишь источник какого-то внешнего ограничения, покушающегося на их "беспредельность".
По-своему закономерно, что для Лорда Отрешенный выступает в роли "Бога, который может все, но ничего не хочет". Лишь ущербный вариант Бога еще может быть сколько-нибудь приемлемым для хищника. Ведь в таком случае есть немалый шанс Бога переиграть, выйти за пределы и этой, уже самой последней границы. Стать богом самому. По крайней мере, "можно - пытаться. Изо дня в день доказывать, что хочешь быть богом. Неважно, добрым или злым" 2.
Но "Бог дает человеку не по вере, а по духовному уровню" 12. Поэтому глубоко символичен тот дар, которым Отрешенный оделил Лорда. Только окончательно лишенный остатков человечности, Лорд смог понять, что его удел, как и удел всех, наделенных тяжким бременем разума, пытаться быть человеком.
Глава 7. Аристократы и Империя
"Но почему все-таки "лорд"? Почему аристократы?" - задается вопросом Переслегин. Далее следуют рассуждения о неизбежности организации будущего ("галактического") социума на основе выделения особой правящей элиты - аристократического сословия. В социальном пространстве такой форме правления более всего соответствует Империя, где принцип иерархии доведен до своего логического предела. По крайней мере, мысль о правящей элите вполне здравая - подобную идею, например, разделял известный испанский философ Х. Ортега-и-Гассет. Кстати, под его большим влиянием находился Хайнлайн, а в уже цитировавшемся романе "Дорога Славы" именно Империя объявляется наиболее оптимальной формой социального устройства галактического масштаба.
Разделение людей на человека массы и человека элиты - тех, кто склонен плыть по течению или потакать своим страстям, и тех, кто постоянно стремится к высшему, предъявляя себе повышенные требования и добровольно возлагая на себя дополнительные обязательства - происходит, по мнению Ортеги-и-Гассета, согласно их отношению к авторитету. "Человек массы никогда не признает над собой чужого авторитета, пока обстоятельства его не принудят. Поскольку обстоятельства не принуждают, этот упорный человек, верный своей натуре, не ищет постороннего авторитета и чувствует себя полным хозяином положения. Наоборот, человек элиты, то есть человек выдающийся, всегда чувствует внутреннюю потребность обращаться наверх, к авторитету или принципу, которому он свободно и добровольно служит" 13.
Смысл подлинного аристократизма - "не права, не привилегии, а обязанности, требования к самому себе". Вопреки предрассудкам, именно человеку элиты свойственно проводить жизнь в служении. Причем его служение есть результат не внешнего принуждения, а внутренней потребности. Как отмечал Гете: "Жить в свое удовольствие - удел плебея; благородный стремится к порядку и закону". Трудно найти лучшее определение для неоантропа - настоящего аристократа семейства "человекообразных" видов.
Что касается человека массы, то неспособность к осознанию высшего начала, являющегося фундаментом нравственности, - либо вследствие духовного закрепощения (диффузные), либо из-за отсутствия такой способности изначально (хищники), - лежит в основе характерной для него самоудовлетворенности своим положением. "Самодовольство ведет к тому, что он не признает никакого внешнего авторитета, никого не слушается, не допускает критики своих мнений и ни с кем не считается. Внутреннее ощущение своей силы побуждает его всегда высказывать превосходство; он ведет себя так, словно он и ему подобные - одни на свете, а поэтому он лезет во все, навязывая свое пошлое мнение, не считаясь ни с кем и ни с чем, то есть - следуя принципу "прямого действия"" 13.
Выше мы определили характерный видовой состав человека массы: его ядро составляют собственно хищники и часть диффузных, подвергшихся хищническому научению. Импульсы первой сигнальной системы у них откровенно доминируют над второсигнальными (принцип "прямого действия"). Надо ли напоминать, что стремление к власти для подобной категории людей есть своего рода "основной инстинкт"? Испанский философ приходит к выводу, что деградация традиционного аристократического сословия, ведущая ко все большему проникновению представителей человека массы на вершины власти, есть опаснейший симптом, угрожающий основам всей человеческой цивилизации. Это проникновение, принявшее лавинообразный характер к началу ХХ века, породило в итоге феномен тоталитарных режимов. Причем предпосылки именно такого варианта социальной эволюции содержатся в самой структуре социума.
Одна из основных функций любой социальной организации общества - возможность обеспечить максимально широкое распространение жизненно важной информации. С этой точки зрения социальные структуры представляют собой ни что иное, как информационные каналы. Поскольку львиная доля информации, транслирующейся посредством них, не является вербальной и усваивается на бессознательном уровне, эти каналы в руках власть предержащих позволяют эффективно влиять на массовое сознание. И далеко не безразлично, представители какого вида "задают тон" - характер влияний, определяющий характер социума.
Но сам факт стабильности социума свидетельствует о том, что какие-то механизмы, обеспечивающие установленный порядок, уже выработаны. И были, кстати, выработаны еще на самой заре "неоантропической революции". Речь идет все о том же осознании высших по отношению к эмпирической реальности законов: "человек - хочет он этого или нет - самой природой своей призван искать высший авторитет. Если он находит его сам, он - избранный; если нет, он - человек массы и нуждается в руководстве". Это существенно даже в случае Империи, где Император, единолично завершающий властную пирамиду, наделен, казалось бы, безграничной властью.
Человек массы (само наименование которого красноречивее всяких слов говорит о подавляющем преобладании людей соответствующего типа), вынужден довольствоваться внешними аналогами этих непостижимых для него категорий, находящих зримое воплощение в форме законов, ритуалов и традиций, полностью регулирующих его жизнь. Таким образом, даже власть Императора хотя формально и безгранична, но не бесконтрольна. Функции контроля, недоступные никому из окружающих его людей (положение Императора, по определению, выше любого из его подданных), берет на себя традиция. "Император - это единственный источник законов Империи, единственный судья, единственный исполнитель. Делает он очень мало, и способа заставить выполнять его постановления у него нет. А вот что у него (нее) есть - это громаднейший престиж системы, которая действует семь тысяч лет" 4.
Интересно, что подобный подход справедлив и для демократической системы правления. Политическая ситуация на территории бывшего СССР наглядно демонстрирует, что никакие демократические принципы не будут работать сами по себе, вне традиции. В данном случае - демократической традиции. Без нее мы будем иметь непрерывные сражения "игрушечных лордов" и суперменов шорреев от политики. До чьего-нибудь "победного" конца.
Из всего вышесказанного следует весьма неутешительный для Лорда вывод. Тот же Шоррей Менхэм - и то гораздо более достойная кандидатура на императорский престол, поскольку какие-то ограничения (например, авторитет Храма) для него все еще значимы. Вообще Переслегин здесь противоречит сам себе, сначала отнеся Лорда к ведомству аристократов, а затем акцентируя его нежелание (неспособность) следовать принятым традициям. Да и сам Лорд, опровергая доводы Переслегина, говорит о себе: "Я не совсем Лорд, и не совсем принц". Роль Императора ему скучна и непонятна, и довольно скоро под благовидным предлогом он избавляется от нее. Подлинный же аристократ, воплощение благородства и чести, как раз и отличается готовностью отдать жизнь ради, казалось бы, совершенно абстрактных принципов.
"Монархия держится на одном - на традиции. Если сменить лишь один ритуал - рухнет все" 2. Прекрасной иллюстрацией этих принципов в действии может служить сцена испытания Терри: чтобы подтвердить свое право на престол, в соответствии с законами Империи Тар она должна подвергнуться весьма суровому ритуалу. Вероятным исходом предстоящей процедуры может стать ее смерть. На наш взгляд, это одна из лучших сцен трилогии, хотя ее портит, к сожалению, небрежность в деталях. (Соблюсти "чужеродные" для выбранного жанра требования психологической достоверности оказывается не так-то просто.) По ходу действия необходимо сделать инъекцию в вену - и в запале Терри втыкает шприц "в руку сквозь платье"! Это притом, что она, по ее же признанию, никогда не делала себе уколов. Желающие могут попробовать, насколько легко таким манером попасть себе в вену.
В целом же сцена очень показательна. Лорду был преподан хороший урок как раз в отношении самой сути аристократизма. Что-то он даже смутно понимает: "Испытание, которое предстоит Терри, качнет чашу весов в противостоянии двух цивилизаций". Действительно, в этом испытании, как в капле воде, отразились фундаментальные для любой цивилизации (цивилизации людей!) принципы. Для самой же Терри все предельно ясно: "Я принцесса. Я отвечаю за честь династии".
Но глубинный смысл традиции Лорду практически не доступен. Едва узнав, что его Принцессе грозят какие-то опасности, он уже готов немедленно реагировать в привычном стиле "прямого действия". Плевать он хотел на какие-то замшелые традиции! Подобное стремление в решающий момент испытания достигает своей кульминации: "Опустив руку, я взялся за рукоять пистолета". При помощи пистолета Лорду разрешать проблемы как-то привычнее... "Самые простые решения - всегда надежнее сложных", не правда ли? Только благодаря специальным мерам, своевременно предпринятым его соратником Эрнадо (хорошо изучившим характер Лорда), не произошло непоправимого.
Впрочем, Переслегин сам дал точное функциональное определение Лорда - наемник. Человек, которого нанимают для совершения заранее оговоренных действий. Например, для ликвидации узурпатора трона. Но, как показывает опыт Римской Империи, привлечение варваров для решения имперских проблем стало началом ее упадка. Последовавшая затем варваризация римской элиты довершила дело. Иными словами, если в период расцвета Империи варвар приходит как наемник, то на ее закате - как тот, кто взрывает Империю изнутри (или извне).
Не случайно Империя Тар даже в мире хроноколоний выглядит явным пережитком прошлого. Хотя к моменту описываемых событий от нее осталась одна лишь видимость. В эпизоде с испытанием Терри показательно поведение того же Эрнадо. Руководствуясь "благими" намерениями, он подменил раствор антигенного комплекса на совершенно безвредный препарат. А ведь Эрнадо - бывший сержант императорских войск, и преданность Империи должна быть у него в крови... Прожженный авантюрист Редрак открывает Лорду глаза: теперь "правит сила - а не император Тара!" Наступило новое время - время цивилизации Сеятелей.
Глава 8. "Что наша жизнь? Борьба!"
Как отмечалось в предыдущей главе, любая социальная структура является проводником определенного рода влияний, модифицирующих поведение обитателей социума. Главный источник этих влияний - поведенческие императивы, предзаданные для каждого человеческого вида. Видовая неоднородность человечества естественным образом порождает конкуренцию за право монопольного контроля над информационными каналами. Очевидно, что преимущество в этой борьбе принадлежит тем видам, которые по своей природе в минимальной степени подвержены чужому влиянию.
Модель "видовой борьбы", несмотря на кажущуюся простоту, позволяет объяснить природу господствующих тенденций для самых разных стран и эпох. Особенно это актуально в случае современной цивилизации, "история которой действительно развивается таким образом, будто кто-то нарочно хочет обеспечить эволюционные преимущества определенному человеческому типу - сильному духом, знающему и умелому, лишенному комплексов, презирающему фетиши, способному ставить перед собой цель и достигать ее" 14. Подобный человеческий тип можно без всяких натяжек назвать "облагороженным" образом хищника. Навязывание его в качестве образца для подражания и есть пример влияния совершенно определенного рода.
Помимо хищников только неоантропы, по причине их врожденной устойчивости к внушению, могут реально претендовать на информационную монополию. При этом в социуме оба вида, как правило, составляют меньшинство, тогда как диффузные, представляющие основную массу человечества, являются главным объектом их воздействия. Антагонизм между хищниками и неоантропами определяет две противоположные тенденции - два типа влияний, прослеживаемых с самого начала человеческой истории.
На символическом плане такое противостояние было осознанно давно. Практически в любой развитой мифологии отражено противоборство сил Добра и Зла в качестве фундаментального свойства мироздания. Выбор как для человечества в целом, так и для отдельного человека действительно полярен: либо погружение в архаическую тьму первобытной тирании, когда человеческое достоинство и сама ценность человеческой жизни сведены к нулю, либо нравственное совершенствование личности - становление собственно человека.
Свою лепту вносит технический прогресс, который объективно приводит к росту и усложнению информационных систем, структурирующих социум. Поэтому сила воздействия упомянутых влияний непрерывно увеличивается, а их поляризация нарастает. Все серьезные исследования "подтверждают тезис о минимальной воинственности первобытнейших народов и о росте агрессивности по мере роста цивилизации" 8. Но то же самое можно сказать и о прямо противоположных качествах - разве мало было в истории примеров духовного подвижничества или гениальных провидцев, опередивших современников на века? Результатом развития цивилизации с равным успехом можно объявить Чингисхана и Будду.
Пусть крайне трудный и тяжелый, но процесс "очеловечивания людей" все же идет. И постепенная гуманизация общественного сознания - факт вполне реальный. В цивилизованных странах, по крайней мере, у неоантропов устойчивый численный перевес над хищниками. С другой стороны, нарастающая агрессивность немногочисленных оставшихся хищников приобретает все более деструктивный характер, а развитие средств массовой информации сводит преимущество численного перевеса к нулю. Динамическое равновесие противоположных по своей природе влияний становится все более неустойчивым, что обостряет интерес к возможным вариантам будущего человеческой цивилизации.
На основе предложенного подхода все действительно радикальные варианты нашего ближайшего будущего можно рассматривать как результат вмешательства некоторого фактора, данное равновесие нарушающего. Тогда для вида, получившего неоспоримый перевес в плане влияния, создаются практически идеальные условия для реализации именно той модели социума, которая наиболее полно отвечает его природе. В первом приближении классическая антиутопия, наподобие оруэлловской, демонстрирует безраздельное господство хищников, тогда как классическая утопия (одним из лучших образцов которой служит мир Полдня - "модель А. и Б. Стругацких") соответствует полной победе неоантропов. Кстати, упомянутый Переслегиным вариант торжества Стабильности - "Полная остановка всякого прогресса, да и всякого движения" - означает тотальное доминирование диффузных (мир поголовной бетризации в "Возвращении со звезд" С. Лема).
Отдал дань конструированию подобных моделей и сам Лукьяненко. В его романе фигурирует "цивилизация Сеятелей" - человечество XXII века. "Сверхцивилизация Сеятелей-Странников создана всего одним социальным изобретением - Знаком Самостоятельности, получаемым "в среднем" в тринадцать с половиной лет. Как только человек окажется в состоянии совершать свои поступки и отвечать за них", - так Переслегин определил решающий (хотя и не единственный) фактор, нарушивший равновесие. Осталось выяснить, в какую сторону.
"Тринадцать с половиной лет" - типичный подростковый возраст, один из самых трудных периодов в жизни человека. Вполне оформившиеся к этому времени "взрослые" желания опережают необходимые для них физические и психические возможности, что неизбежно приводит к внутренним конфликтам. Достаточно азов возрастной психологии, чтобы увидеть: реальное желание попробовать свои силы возникает в юности, тогда как для подростка это не более чем демонстрация. Предоставленный же самому себе, он будет постоянно находится под угрозой психического срыва. Детская психика в подобном случае деформируется необратимо (как минимум тормозится интеллектуальное развитие - все силы уходят на выживание, на развитие не остается ничего). В случае подростка деформация психики не так фатальна, поскольку у него всегда есть возможность прибегнуть к мощному компенсационному механизму, разряжающему всю накопившуюся растерянность, обиду и непонимание в форме агрессии.
Сам Переслегин видит корень зла в "спонтанном нарушении симметрии: вместо конструктивного конфликта "Я" и "Мир" возникает деструктивный конфликт "Мы" и "Они"" 3. На наш взгляд, конструктивным может быть только диалог "Я" и "Мир", конфликт же между ними предельно деструктивен. Жить с ощущением, что "весь мир идет на меня войной", по меньшей мере проблематично. Поэтому и переход к более мягкому варианту противостояния ("Мы" и "Они"), позволяющему переложить часть невыносимо тяжелого для психики груза на плечи окружающих, вполне закономерен. Но чего у Переслегина не отнять, так это чеканности формулировки. Он свел в единую формулу главное противоречие подросткового сознания, толкающего убежденного нонкомформиста в неразличимую стаю "своих".
И даже в этом случае конфликт только смягчается, но не исчезает совсем, продолжая деформировать восприятие. Следующим этапом будет "спонтанное возникновение симметрии": подход "Мир агрессивен по отношению ко мне" по принципу компенсации зеркально меняется на "Я агрессивен по отношению к Миру". "В борьбе против Вселенной человек нуждается в опоре", - в этой фразе Переслегина ключевым является слово "борьба" (а не "опора", как он сам считает). С Вселенной ведь можно только бороться, как же иначе (по крайней мере, Переслегин другие варианты не рассматривает). Типичная мировоззренческая деформация нашего вечного подростка - Героя. Хотя в цивилизации Сеятелей он является побочным продуктом, основной же - это агрессивность. "Здоровая" агрессивность борца со Вселенной, "сильного духом, знающего и умелого" - представителя уже хорошо нам известного человеческого вида, которому теперь обеспечены все эволюционные преимущества.
Глава 9. Звериный оскал утопии
"- Сеятели не были гуманоидами, - уверенно предположил я.
- Были. Просто их логика и мораль не соответствуют человеческой".
Этот разговор между Лордом и Эрнадо, состоявшийся задолго до их реального знакомства с легендарной цивилизацией, оказался поистине пророческим. Действительно, формальной принадлежности к семейству Homo sapiens еще не достаточно, чтобы автоматически наследовать и подлинно человеческую сущность. В деятельности цивилизации Сеятелей гораздо больше примеров, демонстрирующих явное игнорирование традиционных заповедей. Но ведь она и была создана, как теперь выяснилось, руками хищных видов. И в первую очередь - для самих хищников. Здесь и заключена разгадка нечеловеческой морали Сеятелей.
Само название "Сеятели" весьма красноречиво. В евангельских текстах образ сеятеля ассоциируется с Богом. Наши потомки вполне сознательно уподобляют себя богам. Во всяком случае, для обитателей хроноколоний они и есть боги - создатели целой автономной вселенной, отделенной от мира Сеятелей временным барьером.
Однако утверждение Лорда, что "Сеятели ни в грош не ставили созданную ими систему цивилизаций", верно лишь отчасти. При помощи Храмовой системы они могли без помех формировать цивилизации требуемого типа. На каждой из обитаемых планет имелся свой Храм (бывший Гиперпространственный Маяк - продукт сверхвысоких технологий Сеятелей), осуществляющий незримое воздействие на психику хроноколонистов. Его целью являлось торможение прогресса как в социальной, так и в научной сферах, при непрерывно генерируемом сверхвысоком уровне агрессивности: "Тысячи планет живут в воинственном средневековье".
Борьба всех против всех с освоением межзвездных перелетов переходила в новую стадию - войну между цивилизациями. Военные конфликты практически не прекращались (но и не перерастали в самоубийственные) - идеальные условия для выковывания расы неустрашимых бойцов. И чем более нечеловеческие условия создавались, тем эффективнее были результаты: Сеятелей интересовало лишь качество пушечного мяса.
Любопытно, что в своем раннем романе "Рыцари Сорока Островов" Лукьяненко уже описывал похожую модель. Своего рода микросоциумы - Острова - там связаны между собой системой Мостов в единую сеть, а сами обитатели Островов принуждены к непрерывным кровавым схваткам с соседями по Мосту неведомыми и жестокими экспериментаторами. Специально подчеркивается нечеловеческая природа последних - на поверку все они оказываются инопланетянами-негуманоидами. Особую пикантность повествованию придает то обстоятельство, что население Островов составляют исключительно дети и подростки.
В "Рыцарях Сорока Островов", как в зародыше, оказались нераздельно соединены две характерные особенности цивилизации Сеятелей: подростки, вброшенные в предельно суровую ситуацию полной самостоятельности, и хроноколонии - этот настоящий заповедник хищников. В "Лорде с планеты Земля" скрытые смыслы начинают распаковываться. Подростки с Островов, прошедшие "тест на выживаемость" в условиях максимальной стимуляции хищнического научения, становятся Сеятелями - организаторами подобных условий для других цивилизаций. Иными словами, сами превращаются в экспериментаторов с нечеловеческой логикой и моралью.
Другой существенный фактор, связанный с формированием цивилизации Сеятелей - феномен роддерства (вариант хиппи XXI века). Еще один "грандиозный эксперимент на массовом сознании". (Похоже, будущие Сеятели сначала вдоволь наэкспериментировались с собственной цивилизацией!) "Книга Гор" - "Библия" роддерства - на самом деле являлась продуктом изощренных психотехнологий: она подавляла сознание людей с силой пять единиц. Обратим внимание на крайне высокий уровень воздействия, заведомо превышающий средние человеческие возможности. Право на Знак Самостоятельности, например, давала способность противостоять внушению силой до двух единиц. "Эта книга заставляла людей уходить из дома, бродяжничать, забывать родных. Возможно, в свое время именно это и требовалось Земле, чтобы выжить и начать звездную экспансию".
Кто же в первую очередь становился жертвой психотронного воздействия "Книги Гор"? Очевидно, наиболее внушаемая часть человечества - диффузные, которых таким способом "выдавливали" за пределы Земли. По крайней мере, именно этот человеческий вид составил основу земных межзвездных колоний: "говорят, их мораль очень близка земной морали двадцатого века". Прямым следствием массового исхода диффузных стала повышенная концентрация хищников на самой Земле. Наглядным критерием здесь может служить трансформация моральных норм. В отличие от тех же колоний, на Земле большинство прежних запретов просто исчезло. Осталось лишь откровенно рудиментарное требование (скорее, даже пожелание) избегать особо "раскованных" действ в общественных местах. Видимо, для поддержания имиджа общества всеобщего благоденствия...
Но, несмотря на такое изобилие "свобод", что-то мешает обитателям этого рукотворного рая самозабвенно радоваться жизни. Какая-то подспудная тревога, на самой границе сознания, скрывается за внешней удовлетворенностью подавляющего большинства. Правда, в явном виде она доступна лишь немногим сенсам - людям с телепатическими способностями, непосредственно ощущающим "их боль и тоску". "Это глубже чем удовлетворенность".
Оборотной стороной доминирования хищников не может не быть увеличение общего агрессивного фона, вступающего в неустранимое противоречие с утопическим фасадом. Для нехищных видов дискомфортно само накопление подобной агрессивности в их душах (провоцирующей конфликт сознания и подсознания). У хищников, наоборот, фрустрацию вызывает невозможность непосредственного удовлетворения агрессивных желаний. Поэтому Лорд с полным правом мог сказать, что "победил не коммунизм, а весь двадцатый век - жестокий и кровавый, спрятавший под маской цивилизованности тысячелетний звериный оскал".
Осталось разобраться с парадоксальной ситуацией: при повышенной концентрации хищников в пределах Земли - полное отсутствие на ее территории неизбежных в этом случае военных конфликтов. Логично предположить, что здесь мы столкнулись с действием еще одного фактора, обеспечившего внутреннюю стабильность хищной цивилизации. Речь идет о "нескольких десятилетиях взаимной несовместимости людей", повлекших кардинальное изменение человеческого генофонда. В результате перемешивание генов достигло такой степени, что исчезло само понятие человека другой национальности. Вместе с ним окончательно исчезла главная причина межчеловеческих конфликтов: врагом ведь может быть только "чужой", а национальность оставалась последним надежным критерием его распознавания.
Невольно возникает вопрос: "А не был ли причиной этого загадочного "всплеска генетических аномалий" очередной массовый эксперимент?" Учитывая явный намек на видовую несовместимость людей, можно предположить, что его конечная цель заключалась в равномерном распределении "хищных" генов между всеми членами человеческой популяции.
Три перечисленных фактора - это три кита, на которых покоится "сверхцивилизация Сеятелей-Странников". Но не следует забывать, что главной причиной, вынудившей ее вместо экспансии в пространство применить колонизацию во времени, стало столкновение с другой нечеловеческой сверхцивилизацией.
Цивилизация фангов - пример еще одного решения проблемы хищных видов. С нашей точки зрения, это наиболее интересный вариант, хотя обрисована она у Лукьяненко крайне скупо. Известно, что у фангов единое правительство и сложная система отношений, гораздо жестче земной контролирующей поведение индивидов. Известно, что "войны и убийства, - по их словам, - давний этап в жизни фангов, признанный "неправильным"". Но главной их особенностью является "культура, наполненная восхищением прекрасным".
Понятие "прекрасного" здесь подразумевает гораздо более глубокий смысл, чем это принято во всех известных европейских культурах. По сути, фанги в своей социальной практике с максимальной полнотой реализовали принцип: "Эстетика и этика суть одно" 15. Согласно Л. Витгенштейну, Этику с большой буквы следует рассматривать как часть Эстетики, что делает ее невыразимой средствами языка, зато сохраняет абсолютный характер понятий Добра и Зла. При таком подходе Этика становится достоянием опыта, сродни мистическому, а выбор в любой этически значимой ситуации обретает уникальную ценность, подобно уникальности любой вещи, сработанной талантом мастера. Сходно при этом и состояние духа, рождающего гармонию. Вот почему для людей оказалось так сложно понять поведение фангов - любые схемы и шаблоны бессильны объяснить появление произведения искусства.
И даже воспринимая фангов как самых опасных противников в истории Земли (для борьбы с которыми, собственно, и были созданы хроноколонии), люди не могли не отдать им должное: "Они играли честно, пусть даже по своим правилам". Если попытаться найти земную аналогию, то жесткая регламентация социальной жизни фангов, кодекс чести фангов-воинов, сравнимый с эстетикой бусидо, вообще повышенное внимание к эстетике окружающего пространства сразу вызывают ассоциации с японской культурой.
Но не только формальные признаки свидетельствуют о сходстве этих культур. Главное - тот дух, что пронизывает чайную церемонию или искусство стрельбы из лука, традиционные для дзэн-буддизма дисциплины в Японии и поныне. "Мастер дзэн в сражении на мечах не испытывает ненависти и желания убить или ранить. Он просто точно выполняет свои движения, и если противник его оказывается убит, то это лишь оттого, что он "неудачно выбрал место"" 8. Практически идеальный способ лишить неизбежные столкновения между хищниками агрессивного содержания - поднять искусство проведения поединков на подобный уровень. Требуемая для него степень безупречности невольно заставит каждого из участников выйти за пределы своего привычного "Я", ограниченного сферой действия эго-импульсов. Таким образом, взаимоистребление хищников если и будет происходить, то лишь в форме своеобразных дуэлей, без привлечения масс диффузных.
Становится очевидной и истинная причина войны с землянами. Просто фангам впервые за много веков (или тысячелетий) встретился действительно достойный противник. Ведь вся их утонченная культура фактически взросла из сублимированной в эстетику агрессивности. Поэтому встреча с могучей хищной цивилизацией и вызвала такой сильнейший резонанс, всколыхнувший коллективное бессознательное фангов. Это был вызов, который они не могли не принять.
Но нет Востока и Запада нет, что- племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
Глава 10. Долгий путь домой
В "Стеклянном море", завершающей части трилогии, Лорд наконец-то обретает новую родину - Сомат. Давняя война оставила страшный след на этой планете, и теперь он пытается возродить ее практически полностью уничтоженную биосферу (прямой аналог с исцелением собственной души). Но "труба зовет" к новым подвигам, и лишь в самом финале ему суждено вновь оказаться среди безжизненных песков Сомата - лицом к лицу со своим главным противником.
"Конец всегда приходит к началу", - последний поединок Лорда в трилогии, решающий судьбу землян и фангов, во многом напоминает его бой с Шорреем Менхэмом. Только нынешний противник Лорда - фанг Нес - по своему мастерству настолько же превосходит Шоррея, насколько гиарский правитель когда-то превосходил Лорда. Что можно противопоставить уровню запредельного мастерства? Словно следуя рекомендациям Переслегина, Лорд вновь повторяет свой "коронный" психологический прием: он выходит за пределы представимого для противника. "Фанги никогда не падают на колени! Даже нанося удар врагу! Это слишком некрасиво. А значит, для Неса такого удара не существует". И Лорд наносит удар, требующий падения на колено, который становится для фанга роковым.
Так что же, победа? А тогда, в бою с Шорреем, Лорд разве победил? "Не попадись в ловушку фальшивой победы - она хуже поражения". Хотя на первый взгляд доводы в пользу лордовской стратегии кажутся такими простыми и логичными:
"Два человека, равно умных и энергичных. Разница: первый порядочен и добр, а второй способен на любой, самый злой поступок.
Кто вернее достигнет трудной цели? Второй.
Почему? - Потому что он в два раза вооруженнее, сильнее: он способен и на добрые средства, и на злые, а первый - только на добрые. Из всех возможных поступков для первого возможна только одна половина сферы, а для второго - вся сфера, весь арсенал" 16.
Мы бы добавили - слишком простыми и слишком логичными. А потому - пригодными только для очень упрощенных ситуаций, заведомо неадекватно отражающих суть реальных жизненных коллизий. Ошибка заключена в самой механистичности подхода, когда понятие свободы (выбора) рассматривается лишь относительно общего количества формальных ограничений. В трилогии Лукьяненко сформулирован альтернативный императив: "Я свободен, когда понимаю, что происходит".
Переведя упоминавшийся афоризм Витгенштейна на религиозный язык, можно сказать, что понятия Добра и Зла абсолютны только для Бога. Сквозь призму ограниченного человеческого взгляда они неизбежно приобретают относительный характер. Разве априори есть смысл утверждать, что такой-то человек "порядочен и добр"? И пусть он запрограммирован на следование общепринятым для данного социума нормам, это еще ни о чем не говорит. Теорема Геделя в принципе исключает создание системы предписаний, охватывающей все мыслимые случаи даже в категориях этих предписаний, а жизнь заведомо многообразней любой системы.
Состояться человеком можно лишь на иных, чем природные, основаниях - в режиме сознательной жизни. Для удержания подобного режима и была изобретена культура - луч гармонии в темном царстве хаоса. Дурная бесконечность ничем формально не ограниченных возможностей традиционно символизируется образом первобытного Хаоса, тотальной потенциальности всего без каких-либо критериев выбора. "Закон - это всегда ограничение в правах. Именно в правах, возможности ограничить нельзя - они остаются прежними. Так вот, ограничивая себя в правах, мы побеждаем хаос и создаем гармонию" 17. Ограничение - оборотная сторона структурирования континуума возможностей, единственный способ произвести саму операцию выбора.
В свою очередь, "нравственный закон" (структурирующий режим сознательной жизни) - единственный способ произвести операцию выбора оптимальным для человеческого состояния образом. И наоборот - само состояние целостности, момент личностного бытия, безошибочно подсказывает необходимое решение. Кстати, только в этот момент человек может принимать решения действительно сознательно. И только в этот момент его поведение действительно нравственно.
Как гласит древний рыцарский девиз: "Делай, что должно, и будь, что будет". Нравственности в поступке достанет настолько, насколько хватит ответственности за свой выбор - не больше. "Для этого надо быть взрослым... а не владельцем Знака". Взрослым (то есть полноправно сознательным существом) человека делает мера ответственности, которую он способен осознать. И поэтому - взять на себя. Осознание собственных границ, делающее человека подлинно взрослым, недоступно хищникам, которые беспредельны во всем, в том числе и в безответственности.
Исследователи мифологии ввели специальный термин - "культурный герой" - для обозначения характерного персонажа практически всех известных мифов. Его образ присутствует уже в самом начале времен, когда из Хаоса возникает Космос - мир, повинующийся Закону (Логосу). Он приносит Закон в мир людей, знаменуя начало культуры и цивилизации. Нетрудно догадаться, какой из человеческих видов он символизирует. Одна из важных функций культурного героя - уничтожение хтонических чудовищ, порождений Хаоса. Архаическое животное наследие, укрывшееся в человеческом бессознательном, при ослабленных врожденных запретах способно превратить человека в угрозу самой Природе. В этом, кстати, заключается один из важнейших смыслов "Властелина Колец".
Даже, казалось бы, деструктивная деятельность культурного героя направлена против первопричины деструктивности вообще. Минус на минус дает, как известно, плюс. Но в отрыве от "субъекта культуры" подобная деятельность порождает зловещего двойника - Героя, победителя драконов. Более сильного и опасного, чем любой дракон. Древний Хаос проникает в человеческую форму: для Кольца Власти не играет роли, кто является его хранителем. Поэтому по своей природе Герой - переходная ступень между человеком и назгулом. ("Колупни Героя поглубже, и обнаружится дерьмо" 4.) О символизирующем его человеческом виде было так же сказано достаточно.
Два полярных архетипа, два типа героев - во "Властелине Колец" это Арагорн и Король-призрак - задают и две модели поведения. Но только одна из них приближает к человеку, тогда как другая уводит в противоположную сторону. Усилие понять - вот ключ к человеческому поведению. Герой же действует без размышлений - в этом секрет его невероятной эффективности. Ничем не сдерживаемые первосигнальные рефлексы способны творить чудеса... к сожалению, лишь в окрестностях какой-то конкретной точки пространства событий, могущего быть топологически крайне сложным и неочевидным. Целостное же восприятие Герою недоступно в принципе, поскольку требует подавления автоматизма рефлекторных навыков. А ведь понимание ситуации в целом может потребовать действий неочевидных, в том числе и прямо противоположных напрашивающимся. Вот почему "нормальные герои всегда идут в обход". В обход самых верных путей и самых простых решений.
Хорошей тому иллюстрацией здесь может служить рассказ С. Лема "Дознание", где человеку противостоит сверхчеловек - андроид, физически и интеллектуально превосходящий максимальные человеческие возможности. Он способен просчитать намного больше вариантов и сделать это намного быстрее человека, и все же проигрывает поединок с ним. Он учел все, за исключением одного, подлинно человеческого (поэтому для него недоступного) качества - стремления понять.
Ну никак не укладывалось в его искусственных мозгах, что вместо того, чтобы немедленно действовать (и тем самым попасть в подготовленную ловушку), человек будет думать. И даже теряя драгоценное время, будет пытаться найти какой-то осмысленный выход, не желая довольствоваться предзаданными стереотипами: типичное "торможение" при задействовании второй сигнальной системы. Движимый логикой первосигнальных рефлексов, андроид начинает действовать сам, и ловушка оборачивается уже против него. Примечательно, что с формальной точки зрения в той ситуации для человека выхода не существовало в принципе. Решающую роль сыграло само стремление до последнего остаться существом мыслящим - единственный достойный для человека вариант.
В последние минуты своей жизни Шоррей понял, в чем заключался секрет победы Лорда. Разумеется, Шоррей ничего не знал о темпоральных гранатах, но он ухватил главное - землянин был свободен от обязательного для всех обитателей хроноколоний преклонения перед могуществом Сеятелей. На него не распространялась власть Храмов - он сам был их законным хозяином. Но Шоррей так же понимал, что победа Лорда - пиррова: никто в Империи Тар не признает в жителе планеты-изгое полноправного лорда. Сам же Лорд пока еще ни о чем не подозревал - он был просто Героем, спасающим Принцессу.
С тех пор многое изменилось. По-видимому, загадочное вмешательство Отрешенных радикально повлияло на хищную природу Лорда, изменив его базовую систему ценностей. В финальных сценах трилогии происходит мучительное освобождение Лорда не только от гипноза "героического" прошлого человечества, но и от собственных хищнических установок. По признанию Терри, она полюбила его, когда он отказался от власти над Таром. Лорд сбрасывает с себя личину Героя, когда отказывается от главной победы в своей жизни.
Нес рассчитал абсолютно все. Бой, который Лорд вел на пределе сил и даже на уровне "запредельного" мастерства, оказался спланированным фангом от начала и до конца. Нес не скрывал, что добровольно принес себя в жертву ради прекращения войны: "Я знал, в какую точку должен войти твой меч". Но ведь достигнута именно та цель, к которой стремился и сам Лорд! Вот только Лорд уже не тот. Теперь он понимает: если цель достигается посредством убийства - это фальшивая цель. Фальшивая победа, которая завтра обернется новой бойней. "Нельзя убивать ради жизни". Это прозрение окончательно превращает Героя в Человека.
Вспомним финал "Властелина Колец". По всем рассудочным доводам Фродо обязан был убить Горлума, даже не задумываясь - слишком многое зависело от успеха его миссии. Но Фродо был уже в конце своего пути, ведущего к вершинам духовного подвига. Даже в предельно озлобленном и изверившемся существе он смог разглядеть часть себя. (В конце концов, Горлум всего лишь жертва хищнического научения и вряд ли полностью безнадежен.) Но самое главное - Фродо отказался от могущества Кольца. И поэтому победил, как победил в итоге Лорд, убивший хищника в себе. Если человечество не сможет преодолеть свою хищную природу - зачем ему звезды? Чтобы безудержная экспансия его агрессивности не знала пространственных ограничений в буквальном смысле слова?
Как замечает сам Переслегин, "если ваш враг непобедим в этой Вселенной - создайте для борьбы с ним другую Вселенную". Так что человечеству придется создавать Вселенную, свободную от хищнического влияния - у него просто нет иного выбора.
Дорога к звездам проходит через Ородруин.
Декабрь, 1997 г.
В статье использованы стихи И. Кормильцева и Р. Киплинга.
Примечание
(*) Один из вариантов этого правила, приведенный в Евангелии (Мф. 7, 12).
ЛИТЕРАТУРА
1. Мамардашвили М. Лекции по античной философии. - М., 1997.
2. Лукьяненко С. Лорд с планеты Земля. - М., 1997.
3. Переслегин С. Доспехи для странствующих душ. - В кн.: Лукьяненко С., указ. соч.
4. Хайнлайн А. Дорога Славы. - В кн.: Хайнлайн А. Дорога Славы. - Н. Новгород, 1992.
5. Тартлдав Г. Зверская скука. - "Если", 1996, N 7.
6. Поршнев Б. О начале человеческой истории. - М., 1974.
7. Диденко Б. Цивилизация каннибалов. - М., 1996.
8. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. - М., 1994.
9. Ютанов Н. Оборотень. - В кн.: Ютанов Н. Путь обмана. - М.: АСТ; CПб.: Terra Fantastica, 1996.
10. Шаламов В. Очерки преступного мира. - В кн. Шаламов В. Колымские рассказы. Кн. 2. - М., 1992.
11. Дугин А. Тамплиеры Пролетариата. - М., 1997.
12. Тихомиров А. Знаки на пути. - В кн. Тихомиров А. Трактаты. - Воронеж, 1993.
13. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. - "Вопросы философии", 1989, N 3, 4.
14. Некрасов С. Роковые сны. - "Книжное обозрение", 1997, N 38.
15. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - В кн.: Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. - М., 1994.
16. Веллер М. Карьера в Никуда. - В кн.: Веллер М. А вот те шиш! - М., 1994.