Бул-бул казахский ты, певуньюшка моя.
Бул-бул ты. А по-русски - соловейко.
Бул-бул летает в чужедальние края.
А ты треть века не летаешь за моря,
в сырой земле зимуешь ты треть века.

В сырой земле? Да нет, там только плоть твоя.
А вечная душа - суть человека -
живёт, душе моей лишь доброе творя:
не зря ж лесок промеж реки и ковыля
мне, мужу твоему, треть века Мекка.

В заре лесок, где плоть твоя. На склоне дня
бул-бул защёлкал, как тому треть века.
Галдя, глядят с парома люди на меня -
идущего к твоей могиле семеня,
"Бул-бул!" воскликнувшего человека.

Как тридцать три годка тому, та ж колея
тут, возле пристани, а не шоссейка.
Та ж предо мной предстала и любовь моя:
всё девочкой, а не гранд-дамой грежу я...
А если грежу - стал я ротозейка.

Иду. Бул-бул поёт в леске? Иль ты, моя
Гюльжанушка - степной мой соловейко?
Бах! - лбом бьюсь в столб...
Урал плеснул волной в маяк,
а скорбь - в виски: лесного слышу соловья,
степного отняла беда-злодейка...

Пой! Пой! Что смолкла-то, певуньюшка моя?
Бетонный столб не рухнул. Не калека
и я пред ним. А рана - рана, кровь лия,
затянется. Пой! Пой: на этом свете я!
А ты... на том... на том... уже треть века...

Конечно ж, людям показался странным я,
беседующий с милой вслух треть века,
обмотанный огромной тучей комарья,
лбом ударяющий в столб так, что с фонаря
орёл взлетел, а я закукарекал.

Треть века горя неутешного змея
мне жалит душу - слёзы из-под века...
Пусть ржут - табун, паром и лодочник, смоля
кораблик свой двухвёсельный и осмеяв
загрезившего милой человека!

Пусть потешаются. Не обижаюсь я,
а радуюсь здоровым шквалам смеха:
счастливцы же, не разрушалась их семья
сперва бедой, потом людьми, как вот моя,
детей у них не крала вековеха.

Пришёл из армии - ни жёнки, ни жилья,
и сын пропал - мне было не до смеха:
"Где он, твоя кровиночка-сын и моя?
Не отыскался... Я объездил все края,
все детские дома, но без успеха..." -

Так причитал я пять лет кряду. Без жилья.
Без сына. Над могилкой, соловейко,
вот над твоей. Под полумесяцем, моля
Всевышнего - помочь. Помог: нашли друзья,
где наш Сарбас, узнали, кто злодейка.

И радуясь, и гневаясь, приехал я
в село близ Керченского перешейка:
в Семи Колодезях жила она, сестра жулья,
а с ней - твоя кровиночка-сын и моя.
Ну, - думал я, - держись, ворьё-злодейка!

Но знаешь ли, Бул-бул, соловушка моя,
жена мне - нефертильная злодейка.
Не то Сарбасу лиходеем стал бы я:
он хорошо воспитан ей, дружна семья,
считает мамой - разлучить сумей-ка!

Не захотел мутить я светлого ручья,
где счастье черпает сын полной лейкой.
Сыновним счастьем полита, душа моя
цветёт, цветёт... Лицом сын - днём ли, ночью я
смотрю - как ты, Бул-бул мой, соловейко.

Однако же, страсть красть, знать, мания ворья.
Как завелась у нас в семье копейка -
сын пишет (сварщиком тогда работал я,
на заработки ездил в мёрзлые края):
"Папуля! Братик у меня! Андрейка!"

Ну, что же, плохо ль, если полнится семья!
В детдоме взят, знать, Феенькой Андрейка.
Взрастим: в достатке мы живём, не без жилья.
Взрастим. И выучим... А возвращаюсь я...
всего Сарбас и я - моя семейка.

Вопрос один лишь к Феоктисте у меня
в тюрьме при встрече: "Почему ты, Фейка,
у матери украла? Есть ведь ребятня
в детдоме. Там взяла б - законно". - "Там глупня.
А этот умница: ведь мать еврейка".

Ох, в керченском порту блуждавшая свинья!
Родился б у тебя и свой Андрейка.
Но ты дитя ещё в утробе извела.
И вот воруешь. Но тебе ли родила
Андрейку-умницу та иудейка?

Просила Божьей помощи она, как я,
и Бог помог: вернулся к ней Андрейка.
А ты, ты шлюха бывшая, сестра жулья,
безбожница, не льни ко мне, слезу лия,
жди кары уголовной, про-хин-дейка!

А славной матерью была. Избавил я
от наказания. Но - прохиндейка:
И о прощённой плакала в суде скамья.
Младенца, не родив и грудью не кормя,
милует: "Умница!" Плачь мать-еврейка!

Но Бог - Бог справедливей поступил, чем я.
Снимай шелка - теплее телогрейка:
в тайгу тебе, где пихты муками шумя,
заставят плакать горше... И моя семья
уедет с Керченского перешейка.

Искал не жён себе, а мам Сарбасу я:
сын пел, хоть жизнь - разбитая бадейка.
Бул-бул и сын, как ты, соловушка моя,
чей красный бархат с бантами и кисея
пред мной: как в юности, та ж тюбетейка.

На мраморе близ пересохшего ручья
поверх куста видна лишь тюбетейка.
А повернёт тропа за куст, и вижу я:
Бул-бул, ты в тюбетейке встала, говоря
улыбкой давнею: "Салем алейкум!"

Привет, привет, Бул-бул, соловушка моя!
Для сердца ты и ныне чародейка.
Счастливя душу, знай - ты бабушка, а я -
я дедушка: у сына двойня-сыновья
и дочь - точь-в-точь, как ты. Пой, соловейко!

Поёшь! Поёшь!! Поёшь!!! Поёшь, домброй звеня!
Перед тобой со стариком скамейка.
Но - с юной - в молодости пребываю я:
бул-бул поёт в леске, а тут поёт моя
любовь - мой незабвенный соловейко...

1990.

Примечания:
Бул-бул - казах. - соловей.
Салем алейкум! - казахское приветствие.