|
|
||
Пустырь, где даже вётлы вяли,
а дó лесу - вёрст сорок
пять,
Богоявлением назвали
и крепостных прислали рать.
И выросло село - столица
окрестных малых деревень:
сюда съезжались помолиться
и в праздничный, и в будний день.
Церковными колоколами
и колокольчиками дуг
село звенело над долами,
поди, на сотню вёрст вокруг.
Здесь песни пели, здесь говели,
монахинь щекотали здесь.
В престольный праздник по неделе
гуляла-пьянствовала весь.
У кабака народу много.
Но не было таких вестей,
чтоб кто-то здесь увидел бога:
всё больше видели чертей.
Бахвалы заводили драки,
и передравшийся народ
полз вдоль плетней - красней, чем раки,
как раки - задом наперёд.
Но, протрезвясь, вновь
приходили
в огромный пятиглавый храм
и долго покаянно стыли
пред Богородицею там.
Крестились, кланяясь по-дрофьи
и широко раскрыв уста,
когда басил поп о Голгофе
и воскресении Христа.
И шли пахать. Под вешним небом
сады в цвету у всех дворов,
а осенью амбары с хлебом -
семнадцать мельниц ждут ветров.
Да что! - не все богаты были,
немало было бедолаг:
бобыль, вишь, на одной кобыле,
зато на четырёх кулак.
И - революции шумели.
Стонала от копыт земля.
Но в перепутавшемся хмеле
не унывал басок шмеля.
И срубы новые рубили,
и заводили трактора,
и под вуалью снежной пыли
летели свадьбы до двора.
Однако навалился голод.
Не слышно цокота копыт.
Погас кузнечный горн, смолк молот,
по наковальне не стучит.
Среди полей и буерачин
не колоколит больше весь:
кто середняк - тот раскулачен,
а кто бедняк - общипан весь.
Редели избы и редели,
всё больше писем в город шло.
Уже просторно для метели
влететь проулками в село.
Потом война. В Богоявленье
зимой - до Пасхи с Покрова -
ограды и дворы, и сени
ломают вдовы на дрова.
Потом - руками вдов налоги
сады рубили на корню.
Всё уже старые дороги,
Всё травней ото дня ко дню.
И - нет села Богоявленья,
всё разбрелось по городам.
Химические удобренья
хранит крестов лишённый храм.
Пустыми окнами убого
он вдаль глядит. Кого вернёт?
Так и не встретил здесь ни бога,
ни благоденствия народ...
1962.
|