ОТЧАЯНИЕ РАЗОРЁННЫХ ГОСУДАРСТВОМ

            Семнадцать тыщ, когда был зеком,
            я заработал - за семь лет.
            Но что сберкнижка! Вклад - под снегом:
            он заморожен - денег нет...
            Цари! Ох, как вас ненавижу!
            Все деньги отняли. И грыжу
            берите, что я нажил там,
            в том лагере. За так отдам.
            Пускай она у вас в мошонке
            грызёт пред каждою грозой.
            Ох, боль! - аж взвоешь, сам не свой,
            уснуть не удаётся, жёнке
            отказываешь, и дня два
            она с тобою - как вдова...

            А впрочем, зря вам, Гарпагонам,
            о грыже, о вдовстве жены:
            навряд ли слаще вашим жёнам -
            наживой вы поглощены,
            вам хапнуть, хапнуть бы  побольше,
            погреть бы руки вам, а боль же
            чужая, слёзы гневных глаз
            жены моей не тронут вас.
            И немощны вы, так как хором
            завосхищались мужиком,
            что снят был с бабами тайком
            и вроде схож был с прокурором:
            "Могуч с бабьём. Ну, дал! Да как!"
            А он - он слабаком слабак...

            Копил, копил, копил я деньги...
            Хотел построить свой домок
            в далёкой отчей деревеньке.
            Хотел построить - да не смог
            шестидесяти восьми брёвен
            на сруб купить: был обворован,
            и не какой-нибудь шпаной -
            правительством, страной родной.
            Что для неё моя росина,
            текущая с ресниц к усам!
            Ох, Русь! Да ну тебя ко псам,
            мать обирающая сына!
            Да как тут патриотом быть,
            когда приходится вопить?

            А впрочем, будь я и с деньгами,
            мне было б жутко строить дом
            тут, между сгнившими домами:
            нет ни души в селе родном,
            не поздороваешься утром,
            ни с бестолковым и ни с мудрым
            о горестном житье-бытье
            не побеседуешь. В бадье,
            что держит всё журавль железный
            за ржавый тросик, нет уж дна.
            Наверное, давно она
            тут оказалась бесполезной.
            Колодец жуток: сруба нет,
            вход, вход теперь тут - на тот свет.

            Ох, Вышеславские Поляны!
            Не поселюсь тут, рухнул план...
            Останки изб да котлованы.
            Пришли уже к шоссе бурьян
            и тёрн из брошенных усадеб.
            Ни погребений тут, ни свадеб.
            Сбежал народ наш - в города.
            Ушла жизнь - и ушла вода:
            Сурёнка - бусы водоёмов,
            нанизанные на ручей,
            а не как море. Ни гусей,
            ни рыбаков и ни паромов:
            плотина прорвана. Прорыв,
            как с бородой, с корнями ив...

            Среди корней, сухих и ломких,
            стою в прорыве над ручьём
            при криках - беспокойных, громких -
            птиц мечущихся: тут их дом.
            Да не пугайтесь, трясогузки!
            Лишь посмотрю, как - быстрый, узкий -
            струи свивает в жгут ручей.
            Не трону ваших я детей,
            не разорю гнезда, как в детстве
            хапуга разорил мой дом,
            когда осиротел я в нём.
            О доме, отнятом наследстве,
            всю жизнь я вспоминал в слезах.
            И ныне слёзы на глазах.

            Судить бы жоха! Да мне было
            пять с половиной лет всего.
            А жизнь уж смертным боем била.
            И ныне бьёт... Пошёл в село
            соседнее. Но и в Савватьме
            не удалось жилья сыскать мне.
            Не принят и в совхоз: "Ой! Ой!
            Всю жизнь без книжки трудовой.
            Пролодырничал. Был бродяга.
            Из части воинской удрал.
            За клевету сидел. Удал!
            Какой ты к чёрту работяга!
            Такой не нужен мне в артель".
            Что ж делать? Прочь с родных земель.

            В Москву - в вагоне со скотиной
            я еду день и ночь, и день,
            грустя - с девчонкой и мужчиной,
            крестьянами из деревень
            эрзянских. "О деньгах вздыхаешь?
            Со мной история такая ж.
            Все сорок тыщ ушли, как в топь.
            Будь человек вор - в лоб бы дробь.
            Но в государство дробь не всадишь.
            Обидно мне, скорблю до слёз.
            Пустить, что ль, поезд под откос -
            подумал ночью". - "Так ведь сядешь!"
            - "Пусть сяду: денег не взыщу,
            зато хотя бы отомщу".

            1992, 2006.