Навряд ли сваха деревенская культурна.
Но, сватая невест и женихов,
безграмотная бабка не поступит дурно,
речь издали начнёт, с обиняков.
А эта - нагло сваталась, дымя сигарой.
Четырежды вдова она, седа.
Но молодого парня посчитала парой
вчера, маня рукой: "Иди сюда!
Женись на мне!" - наскоком, по-кавалерийски,
не обинуясь, брякнула она.
А облюбованный жених - глаза по миске:
нужна ль такая наглая жена!
А приглянулся я ей, сватавшей невесте,
не в очереди пьяниц у ларька,
а в Доме литераторов - в культурном месте,
где речь велась о пленуме ЦК.
Я в Доме литераторов не отирался,
а тысячу семьсот семнадцать дней
под постоянным наблюдением старался
на приисках советских лагерей.
Я и на приисках поэзии старатель.
Где правды золото? В грязи невзгод.
Но власть партийная - заказчик и каратель -
такого золота не признаёт.
Ей золото поэзии - ленинианы.
А я - об унижении сирот.
Хоть слитки - правда чистая, а нежеланны:
в них, дескать, клевета на наш народ.
В загоне был. В Союз писак недавно принят.
Я на собрании пиитов первый раз.
На новичка соседка взгляд когда ни кинет -
с президиума не свожу я глаз.
Ведь я живых столпов поэзии партийной
впервые вижу - в тридцать три годка,
печально думая: в кармане два с полтиной,
не хватит на сто граммов коньяка.
Партийщину-то слушать скучно и противно.
И на соседку глянул я мельком.
Ей тоже скучно и противно, хоть партийна.
Здороваюсь: лет двадцать с ней знаком.
Кивку кивком ответив, оживилась мигом:
суёт мне том, что только издала.
Сто первый он. Как по ступеням, ввысь по книгам
шла - на Парнас. Взошла - вдовой, стара...
Партийность в лирике ей очень удавалась.
А счастья женского-то - крах да крах.
Давно уже в ней увядание и вялость.
Но есть ещё потребность в мужиках.
Старушка вдовая случайно ль села рядом
со мной - известным ей холостяком:
то пристальным она побеспокоит взглядом,
то очень надоевшим локотком.
Заговорить со мной стесняется, наверно,
ведь Наровчатов произносит речь,
хотя на ней колосья платья, как люцерна,
волнуются от грудей и до плеч.
Дымя сигарой, и во время перерыва
трясёт пред мной люцерною на льне,
с серьёзностью в глазах, но якобы шутливо
при людях говорит: "Женись на мне!"
Ох, сколько у маститой всевозможных сватов!
Отвергнута. Ушла. А я в кругу
глазищ уставившихся - как среди ухватов,
к кипящему нырнувших чугунку.
Сам Лев Иванович Ошанин, пальцем тыча
при каждом слове мне в больную грудь,
внушает с высоты очкастого величья,
на истинный ли наставляя путь:
"И царь и бог она. Женись, хоть нет охоты
жить со старухой, пятишься душой:
ведь захлебнётся наступление пехоты -
стихов - без артиллерии большой".
А секретарь объединения Карпеко -
не ради зла мне, по ошибке - сыплет ложь:
"Богаче, знаменитей и добрее человека
ты для семейной жизни не найдёшь.
Входи кораблик в гавань! Хватит плавать!
На постоянный якорь становись!"
- "Богатая и знаменитая, она ведь
не добрая, а злая, словно рысь".
- "Да, книжку первую твою - была ж плохая! -
когда-то зарубила на корню".
- "Одни ль стихи рубила, жгла, злом полыхая?
И правду с ними предала огню.
Партийный довод приводила - значит, веский:
"Антисоветчик, в каждой строчке врёт:
растлительниц детей у нас, в стране советской,
не может быть - клевещет на народ.
А, судя по стихам, подонку лет уж сорок.
Во вред нам злопыхательский талант.
Как мог прожить так долго ненавистник, ворог
действительности нашей, пасквилянт?!".
А мне, и двадцать лет спустя, нет сорока-то.
А мне и ныне только тридцать три.
Как ей не стыдно за "подонка", "супостата"
сегодня свататься, чёрт побери!
Не за горами час, в который даст-то дуба
она, раба партийного стиха.
И царь и бог она средь пишущих, а грубо
себе подыскивает жениха".
Навряд ли сваха деревенская культурна.
Но, сватая невест и женихов,
безграмотная бабка не поступит дурно,
речь издали начнёт, с обиняков.
А эта, сватаясь-то, - явная хамила,
как та, о ком прочла в моих стихах,
кто в пятилетнем возрасте меня растлила,
взяв за уши и ткнув в огромный пах...
1971, 1973.