ДЕД ЕГОР 


"Тебя воспитывал колхоз.
И ты с шести годков
в детдоме деревенском рос,
как я", - взгрустнул Рубцов.


"Нет, Коля", - я сказал ему
и стал стихи читать,
что я ко времени тому
ещё не смог издать.


Нет, Коля, детские дома,
я вовсе не любил:
всё убегал в луга, в туман,
чтоб там пасти кобыл.


И ныне, через много лет,
как вспомнится детдом,
мне видится далёкий свет
на пастбище ночном.


Один, поди, там дед Егор -
средь ночи у огня:
то он ведь разложил костёр,
то он ведь ждёт меня.


Хоть спят детдомовцы давно,
хоть тишина вокруг,
а я не сплю - смотрю в окно
на лунный белый луг.


Усну ль, когда костёр манит!
Тут хоть закрой окно,
но, что иголочку магнит,
он тянет всё равно.


Когда зайдёт за лес луна,
пройдёт над табуном,
увидит дедушку она,
но - без меня в ночном.


Пещерой кажется костёр,
когда из тьмы глядишь.
И вздрогнешь: страшен дед Егор,
как чёрт, лохмат и рыж.


А сядешь рядом - он, душа,
и угостит чайком,
и речь заводит не спеша
о самом дорогом:


"В ремёслах твой отец смекал,
дел не ронял из рук:
дома он строил, печки клал,
был всей деревне друг.


Мать испытала много бед:
росла сироткой мать.
К труду привыкнув с малых лет,
любила шить и ткать.


Когда же в праздничные дни
присядут у ворот
да песню запоют они -
так соберут народ.


Дивятся люди голосам,
как звучны альт и бас..."
Дед говорит, а по усам
текут ручьи из глаз.


Что мне детдом? И в этот раз
я убегу, чтоб вновь
увидеть в блеске влажных глаз
к моим родным любовь.


Тайком оденусь и, как зверь,
в окно махну стремглав -
не удержать меня теперь,
хоть оторви рукав.


Лишь крикнет старый сторож вслед:
"Кайда барасен ? Стой!"
А я бегу - в луга, где дед
приветит, как родной.


Бегу. А вслед мне: "Бас кесем !"
Хоть и не бестолков,
совсем не понял я, совсем
чужих, не русских слов.


Бегу. Во мраке. Напрямик.
К костру - чтоб для мальца
опять рассказывал старик
про мать и про отца.


Давно в могиле дед Егор,
и мне уж сорок лет,
но светлый образ до сих пор
льёт в сердце добрый свет


и поит сердце, как родник.
А что детдом? Он сух.
Что б знал я ныне о родных,
когда б не тот пастух!


Старик мне дальняя родня,
и косоглаз, и хром,
но был он счастьем для меня,
бедою - детский дом..."


Рубцов был трезв, ничуть не пьян,
а сожалел - до слёз,
что не среди односельчан,
а в детском доме рос...


1961, 1977.