Осколок шевельнётся ль, раны
заноют... выйду на балкон -
не Вышеславские Поляны
пред мной, а Ступинский район.
Мечтал жить в отчей деревеньке,
а строился на стороне:
в колхозе нищем нашем деньги
на дом не накопить бы мне.
А тут - купил-таки лачугу.
А сам работать продолжал,
терпя в гнилой в ней дождь и вьюгу,
накапливая капитал.
А сколотил его под старость -
замёрзли вклады. От труда
наличность только та осталась,
что лишь в карманах.
"Вот так да! -
подумал я, схватясь за сердце. -
На что ж построюсь?" А в груди
осколок жгучий завертелся -
попробуй-ка, не упади!
Всю жизнь с осколком: под бомбёжку
попал я в детстве. Мне б к врачу.
А не иду. Вот глажу кошку
да, вспоминая жизнь, ворчу.
Не как другие, а рифмуя
ворчу - лишь самому себе,
схватясь за сердце, брови хмуря:
не рад и в старости судьбе...
С утра руководил бюро я,
рассчитывающим радар,
а вечером, под ливнем стоя,
я охал и чуть не рыдал.
Нанять бы плотников: ведь брусья
купил, сгниют ведь под дождём.
Что ж делать? За топор берусь я,
сам - в одиночку - строю дом.
Как ты жестоко, государство!
Народ свой вовсе не любя,
ты жулик ныне: лишь коварства,
мошенничества от тебя...
А собирались мы с Рубцовым
построить этот дом вдвоём.
Но роком - подлым и суровым -
друг отнят, друг в миру ином...
Не смог осуществить я, тёзка,
мечту твою: построить дом -
хватило мускул мне и мозга,
и средств, да не сироты в нём.
Пока в России дом поставишь,
вся жизнь пройдёт: придёшь в приют
сирот брать - пенсия мала, вишь.
Сирот-то янкам продают.
2004.