Максимов Николай Фёдорович :
другие произведения.
Первая любовь Серёжи
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Оставить комментарий
© Copyright
Максимов Николай Фёдорович
(
nikolai-maksimov@mail.ru
)
Размещен: 31/10/2007, изменен: 31/10/2007. 39k.
Статистика.
Поэма
:
Поэзия
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ СЕРЁЖИ
Поэма
Серёжа, хлипкий и недужный,
в мороз спасаемый конюшней,
хлеб евший только побирушный,
забыт был богом и людьми.
И первого б не кончил класса,
с сумой безграмотным бы шлялся,
когда б учительница Васса
Петровна
пышными грудьми
не привлекла его вниманье.
Он шёл задами мимо бани.
А из окошечка сиянье
лилось квадратом на сугроб.
А ведь бродяга он сызмальства,
в ком стыд куда слабей нахальства:
глядит.
Сперва - смех, зубоскальство.
Но вскоре - чувственный озноб
затряс тщедушненькое тело,
что хоть в нужде росло, но спело
и вот впервые захотело
на женском теле побывать,
хоть и ужасна эта Васса,
кулями щёки, седовласа,
свиньёй откормленной на мясо
казалась: необхватна стать.
Но голой ведь она сидела
на лавке, груди то и дело
подкидывала и глядела,
как плюхались те на живот,
и хохотала почему-то.
А на него, на шалопута,
давно прилипшему к стеклу-то
ни разу взгляда не взметнёт.
Но вот встаёт, с трудом шагая,
подходит к бочке, восхищая
подглядчика: "Ух, ширь какая!
Как тыквищи, окорока".
А баня - бабушки Сильваны -
гнила, в бок валится, как пьяный,
а крыша достаёт бурьяны.
Дверь на крюке. Не снять крюка:
не лезет в щель рука.
На крыше
разгрёб солому, тише мыши
пролез на потолок, сумы же
притом лишился нищеброд.
А в ней ведь хлеб. Как жаль! Прорехой
за жердь задела под застрехой,
а лямка оказалась ветхой -
тьфу, нет сумы, на огород
в снег шмякнулась.
Хоть после шмяка
и видел с крыши, как собака
к суме шла, умыкнёт, однако
не спрыгнул, даже не грозит
и криком он ей: ведь Петровна
услышит матерок сквозь брёвна
и ног не разведёт любовно,
прогонит: "Ах ты, паразит!"
А если он врасплох застанет
и страшным-страшным зверем глянет -
она опешит и отпрянет.
О лапник пяткой зацепясь,
конечно ж, упадёт на хвою
своей широкою спиною,
вверх ноги вскинув предо мною,
а это значит - отдалась.
"Я так и этак, хоть большая,
я маленький", - воображая
фантазию и пролезая
к предбаннику на огонёк
меж гнёзд осиных под жердями,
треуха длинными ушами
скользя по пахнущей мышами
мякине, мыслит паренёк.
Свет фонаря - "летучей мыши" -
в решётке проволочной, рыжей
от ржавчины, всё ближе, ближе,
и вот рукав с бревна венца
холодного сметает иней.
В осиных гнёздах и в мякине,
в пыли треух и в паутине,
тенёта виснут и с лица.
А с потолка в предбанник проще -
по стенке слезет: лёгкий, тощий
и тоненький он, словно хвощик,
а пальчики в любую щель
влезают.
Крюк ногой нащупал
с огромнейшею лисьей шубой.
Ползя по ней, чертёнок щуплый
в карман попал - там карамель.
Озябли пальцы, еле-еле
бумажку сняли с карамели.
Сосёт конфетку, а сам к щели
приник озябший озорник:
кривую дверь прикрыть ли глухо...
Теперь на корточках старуха,
грудьми не колошматит брюха,
кладёт конфетку на язык:
была сластуньей Васса-бабка.
Фуфайка на полу и шапка,
рубаха тоже там. Как зябко
ногам на земляном полу
без лапоточков и онучек!
крутясь на льдиночках трескучих
и очень острых и колючих
малец походит на юлу.
В мурашках, синь, крючком колени.
При этаком-то ознобленье
должно б остынуть вожделенье.
Но думает, где б снять штаны,
где б ноги к полу не примёрзли,
на табурет вскочил, что козлик,
с него на стол запрыгнул после.
Штаны-то снял, да с вышины
стойком слетел: как ножки вынул
он из штанин - стол опрокинул,
на край встав, что в колодец сгинул
в Петровнин валенок Сергей:
ведь голенище слева, справа
шмыг верх, лохмато и шершаво,
когда достиг он дна - халява
была на уровне ушей.
А вылез - в баню впрыгнул смело.
Уже на корточках сидела,
водою обливая тело,
держа ведро над головой,
любовь его. Коснулся паха -
глаза открыла и от страха
свалилась на пол, словно плаха,
и дико закричала: "О-о-ой!"
И - в обморок. Не ожидала
наскока шкета: жертвой стала...
Схватилась за сердце сначала,
очухиваясь. А потом
и сладостно, и удивлённо
смекала: кто ж ласкает лоно?
Лишь чубчик, чёрный как ворона,
увидела за животом,
всё прочее загородившим.
Знать, Сатана. Но он был рыжим.
С рогами. Громко говорившим.
Он полоснул мне грудь клыком.
Он сердце вынимал наружу.
Из сердца вынимал он душу.
А! За неё меня, горюшу,
вознаградил, знать... Воронком?!
Да неужели воронёнка?
Бес обещал-то пацанёнка,
когда - что из гнезда цыплёнка -
из сердца душу вынимал.
Обманута я им, рогатым:
хоть клялся трёхэтажным матом,
а оплатил-то суррогатом.
А может, мальчик очень мал?
Хотела встать. Да где! По коже
дрожь и мороз. Но мыслит: "Кто же
там копошится-то в межножье?
Кого привёл мне Сатана?"
В глазах туман, а в нём ворона
на тёплых лапках из-под склона
восходит.
"Жулик! Взрезав лоно,
ты ж обещал мне пацана!" -
кричала Васса, а ни слова
из губ. И Сатану-то снова,
людей обманщика лихого,
она увидела во сне
и захрапела.
И Серёжа,
на животе широком лёжа,
глазёночки смежает тоже:
цветенью, птичкам рад, весне...
А к Вассе-то из полумрака
князь тьмы пришёл, когда от бряка
ведра, пугающего кряка
и рыка ёкнуло нутро,
со страха брякнулась на хвою.
А снилось... что под Сатаною
лежала, став его женою.
Он бьёт копытом о ведро,
о стенку стукает рогами,
разверзнул грудь он ей клыками
и, душу ухватив руками,
сказал: "Ты от любви умрёшь,
счастливой, если ты бездушной
останешься: придёт тщедушный
мальчишка, никому ненужный,
и станет хахаль твой". - "Ну что ж,
я к этому давно готова:
ведь я тут без тепла мужского,
я ссыльная. Мне б хоть какого!
Нет ровни - и за малыша
отдам я душу", - так сказала.
"Серёжа!" - будит. Сердце сжало,
а нет стыда, не возражала:
у Сатаны её душа...
Лишь усмехнулась: "Ну, нахальный!"
Но всё же, пах под пук мочальный
упрятав, думою печальной
отяготилась. Кулаком
у сердца тёрла, чтоб массажем
помочь ему, а телом ражим
теперь сплошь, как в пуху лебяжьем,
а прежде - розовой была.
"Сходи в предбанник и таблетки
мне принеси. На табуретке
они - в кулёчке из газетки".
С таблеток до утра спала.
А снилось ей, как мылась в бане,
к ней Бог вошёл - в лучах, в сиянье,
с голубкой кроткою на длани.
"Голубка кроткая, - он рек, -
твоя душа". - "Душа? Едва ли, -
в сомненье Васса и в печали. -
Навряд ли Бог. Не Сатана ли
в одеждах белых, словно снег?
У Сатаны моя душа-то,
у изверга, у супостата.
Не верю, что она крылата,
голубка ль кроткая она:
была подвержена порокам".
- "Не сомневайся: ты пред Богом.
Ведь ни клыком тебе, ни рогом
не режу грудь, как Сатана.