Не в такие уж давние времена - я помню их, да и вы тоже - в замке, принадлежавшем сеньору богатому и родовитому, но жестокому, жила девчонка-шутиха. Ее матерью была то ли прачка, то ли судомойка, а об отце вовсе никто ничего не знал, да и знать не хотел. Девочка была пригожа личиком, но с рождения горбата, будто древняя старушка, так что в жизни ее ожидала одна участь - смешить других своим видом. Смешно ведь и подумать, что кто-то захочет жениться на горбунье, да и вряд ли хоть одна дама пожелает позорить себя уродливой служанкой! Так вот и вышло, что девочка с малых лет приучилась петь, плясать, что при ее уродстве казалось уморительнее некуда, и рассказывать смешные истории.
Шут - вроде как и не совсем человек, ему не нужно человеческого имени, и даже мать звала девочку попросту Смешинкой. Не дав Смешинке красоты, Господь вознаградил ее нравом легким и веселым, как солнечный зайчик, какой и у красавицы встретишь нечасто. Она не тяготилась своей участью и не завидовала тем, кому повезло больше. Бойкая на язык, она на всякое злое или насмешливое слово могла ответить десятью, да так, что сказавший отступал с позором под общий смех замковых слуг. Только сеньору, которого боялись все, девочка не осмеливалась даже просто ответить, да он и не слишком замечал маленькую шутиху.
Шло время, Смешинка росла, но жизнь ее оставалась прежней, и непохоже было, что хоть когда-то она поменяется. И вот настал день, когда к сеньору приехали важные гости издалека, приходившиеся ему дальней родней. Был устроен праздник в их честь, кухня сбивалась с ног, готовя стол и опасаясь вдруг не угодить. Играли музыканты, и любимица сеньора, взятая из деревни за красоту, танцевала перед гостями с двумя свечами в руках, полузакрыв лицо распущенными волосами. А когда она задула свечи и ушла, сеньор рассмеялся и приказал теперь плясать Смешинке и другим шутам. Гости хохотали, глядя на их ужимки, но один из них только лишь чуть улыбался, внимательно глядя на Смешинку и шепчась о чем-то со своим соседом. Девушке неуютно было под его взглядом, и потому она убежала прочь, едва закончив плясать.
Но человек, что пристально смотрел на молоденькую шутиху, вышел из-за стола и последовал за ней. Он нагнал ее в узком переходе, удержал за руку и спросил вкрадчиво, как торговец спрашивает богатого и знатного покупателя:
- Почему ты убежала так быстро, девушка? Поверь, я не стану обижать тебя, напротив, я хочу предложить тебе свою помощь. Ведь думаю, что нелегко жить так, как живешь ты. Подумать только, всю жизнь тебе предстоит смешить других своим видом, ни один мужчина не посватается к тебе, никогда не возьмешь ты на руки свое дитя. Это так грустно, что я готов расплакаться, думая о твоей судьбе.
- Вот и плачьте, коли вам угодно, - пожала плечами Смешинка, руку она высвободила и спрятала за спину от греха подальше. - А я вместе с вами плакать не стану, у меня дел и без того хватает. Пропустите-ка, господин хороший, да идите своей дорогой.
- Ну что ты, милочка, слезами горю не поможешь, не так ли? - улыбнулся гость и встал так, чтобы совсем загородить девушке дорогу. - Послушай, душенька, тебе очень повезло, что я приехал в гости к твоему хозяину. Ведь я - великий и знаменитый ученый, философ, звездочет и алхимик, я знаю по именам все звезды на небе и все камни на морском дне, повелеваю воздухом, водой и пламенем. Я ученее всех докторов Сорбонны, - тут он внимательно посмотрел на Смешинку и махнул рукой. - Только ты, похоже, не знаешь, что такое Сорбонна.
- Что за зверь философ, я тоже не знаю, - сказала Смешинка. - Повелеваете Сорбоннами - и повелевайте себе на здоровье, раз они не против. Только если вы сейчас меня не пропустите, я завизжу на весь замок, а когда набегут слуги, скажу, что вы хотели согрешить со мной прямо здесь, за два поворота от кухни. Вот тогда смеяться станут не надо мной, а над вами, и вы надолго перестанете меня жалеть.
- Ясно, - кивнул гость. - Ты истинное дитя заднего двора и не умеешь ценить красоту слога и жеста. Попробую снизойти до понятных тебе слов. Я могу в два счета сделать тебя такой красоткой, что твой сеньор отошлет свою подругу подальше и подарит тебе, бывшей шутихе, платье красного бархата, подбитый горностаем плащ до земли и золотые запястья, по два на каждую руку. Даже по три. Слуги станут кланяться тебе и завидовать самой-самой черной завистью. Поняла теперь-то, дурочка? И ради такого счастья тебе только-то и надо написать - ладно, сам напишу, ты хоть какой крестик внизу нарисуешь - бумагу о том, что клянешься всю жизнь до самой смерти и после нее служить одному великому королю, настоящему господину мира сего, во всем повинуясь его воле. Не думай, от такой, как ты, он многого не потребует. Ну что молчишь - онемела от радости?
Посмотрела Смешинка на гостя внимательно и увидела, что не носит он нательного креста, лицо у него гладкое, без морщин, а по глазам кажется он глубоким стариком. Ответила она и вправду не сразу, да и немудрено - не каждый день предлагают человеку подписать договор, чтоб веки вечные служить врагу рода человеческого. Зато когда ответила - тут уж гость растерялся, потому как не ждал, что почти облагодетельствованная им девчонка знает такие слова, от каких кабацкий пьяница и разбойник с большой дороги покраснеют, услышав. Только и смог переспросить:
- Куда-куда мне пойти?
- А вот туда, куда я сказала, - кивнула Смешинка, выпрямившись как умела. - И великому королю твоему то же самое передай!
- Ну смотри, девка, пожалеешь, - только это гость сказал уже в спину Смешинке, убегавшей прочь.
А Смешинка только и успела задуматься, что же ей теперь делать и кому вообще можно о таком рассказать, как по всему замку разнесся голос сеньора, как разносится гром в грозу:
- А ну доставить мне сюда эту мерзавку! Я ее поучу обхождению с благородными господами!
Почему-то Смешинка даже не засомневалась, о ком же ведет речь ее хозяин, а как была, в одном платье и вовсе без вещей, выбежала из замка черным ходом и кинулась прочь, не зная, куда бежит, зато хорошо зная, откуда.
И, конечно, она не могла видеть, как самый знатный из гостей ее сеньора улыбнулся и сказал:
- Не стоит посылать за ней погоню, это смешно да и скучно. Рано или поздно все встречаются, и времени у нас много больше, чем у нее. Но и вправду можно показать ей, что напрасно она вела себя так невоспитанно и неблагодарно.
Он поднял обе руки, и между его ладонями заметался крошечный смерч, а в нем - белая снежная крупа, мелкая и колючая. Как маленькая птица, смерч метнулся в окно и полетел, разрастаясь на глазах. Люди смотрели в небо и крестились: только что оно было чистым - но невиданная снежная буря уже заволакивала его во все стороны разом.
Смешинка тут же сбилась с дороги, когда вокруг нее закружил ледяной неживой ветер со снегом, не умевшим таять даже от дыхания человека. Белым было небо, и белой - земля, и куда идти сквозь белый ветер, никто не смог бы подсказать. Смешинка села в снег, прочитала молитву Деве Марии и всем святым, и подумала о том, что будь это все в сказке, сейчас же сквозь бурю примчался бы к ней ангел на белом коне, прекрасный собой, в золотом доспехе и с пламенеющим мечом в руках, и протянул бы ей руку и воскликнул бы: "Встань, отважная девица, и не страшись злого морока, ибо я..."
- Да вставай же ты, дура, замерзнешь ко всем чертям и чертовой бабушке! - вот что и вправду кто-то сказал совсем над ухом у Смешинки. - Вставай, говорят, я тебя на руках таскать не нанимался. Эй, ты что, немая?
Девушка стряхнула снег с лица и волос и поняла, что буря пошла на убыль, а над ней наклонился парень в пестрой одежде, что видна из-под теплого плаща, одну руку он протягивает ей, в другой у него кувшин, оплетенный ивовыми прутьями, к которому он и прикладывается. А лицо у него веселое и малость пьяное.
- Ну, значит, каков человек, таков для него и ангел, - сказала она и встала.
- Это я, что ли, ангел? - спросил парень и долго смеялся, а потом забулькал из кувшина. - Я, само собой, и ангелов играл, но вообще-то я актер. Мы тут в деревне остановились, совсем близко - кабы не снег, отсюда видать крайний дом. Так что нашла ты место замерзнуть, прямо возле жилья. Небось обидно было бы потом, на том свете. На вот, глотни, согреешься.
Смешинка глотнула из кувшина и не то, чтобы согрелась, но поняла, что умирать будет не в этот раз.
- Как звать-то тебя, находка? - спросил парень. - Меня вот Батистом крестили, а тебя? Э, да ты тоже актерка, что ли? Вон на платье бубенчики нашиты да юбка из цветных лоскутьев? Сразу-то не разглядел.
- Я вроде актерки, - сказала шутиха, решив сразу всей правды не говорить, а то мало ли что. - Меня прозвали Смешинкой, а вот крестили... - и вовсе сбилась, потому как никто и никогда не звал ее по крестильному имени, хоть крест на шее носила она с детства.
- Что, забыла? - и Батист снова долго смеялся. - Ну, не соскучишься с тобой! Вот что - нашел я тебя в день Святого Николая, и считай, что сегодня ты второй раз родилась, потому как легко могла бы помереть. Значит, звать тебя должны в честь святого, то есть Николь, тем более что святой Николай покровительствует актерам, мимам и жонглерам. Вот и будешь Николь. Ну что, пошли, что ли?
Нельзя сказать, чтобы дошли они быстро, ведь Смешинка-Николь пыталась держаться за руку Батиста, а Батист, в ком плескалась большая часть содержимого кувшина, шел причудливыми кругами, вслух удивляясь неровности и запутанности дороги. Но тем не менее, они добрались до дома, в котором горел очаг, а вокруг сидели люди, одетые пестро и причудливо. Старший из них, кругленький и хлопотливый, повернулся к вошедшим, обрадовался:
- Ну, спасибо, девонька, что привела это счастье незаходящее.
- Это не она меня привела, - обиделся Батист. - Это я ее нашел в сугробе и сюда привел. Ее зовут Николь, и она тоже актерка.
- Ляг и проспись, а потом уж я все скажу, что о тебе думаю, - махнул рукой кругленький. - Садись к огню, Николь, и грейся. Скажи, что ты хочешь за то, что привела Батиста?
- Он правду говорит, это он меня нашел и привел, - призналась Николь. - Но, если можно, я хотела бы остаться у вас. Я могу готовить еду, шить костюмы для представлений, причесывать и женщин, и мужчин. А еще могу петь и плясать.
- Петь и плясать не надо, - замахал руками кругленький. - Ты меня прости, но среди нас найдутся девушки и покрасивее твоего, они и споют, и спляшут, когда понадобится. Но если ты согласишься готовить, помогать с костюмами и прочим, то я - а я глава этой труппы, и зовут меня Матиасом - оставил бы тебя. Ведь все хотят, чтобы смотрели на них и только на них, никто не хочет помочь другим.
- Нет уж, на меня довольно насмотрелись, больше мне этого не надо, - честно сказала Николь.
Она осталась в труппе театра. Ее нрав пришелся актерам по душе, она не бранилась и не завидовала, всякому готова была помочь и всякого выслушать, но и не давала себя в обиду. Понятно, что на подмостки девушке не случалось выходить - женские роли тогда, как и сейчас, впрочем, чаще играли мужчины помоложе, а для танцев в труппе были две молоденькие девушки красивее Смешинки.
Так продолжалась до самого Рождества, а рождественским подарком труппе вышел большой и хороший заказ - сам настоятель собора большого города, где как раз остановились актеры, заказал им мистерию о поклонении волхвов, дал большой задаток и пообещал еще больше по окончании - само собой, если все выйдет хорошо. Матиас, бледный от важности, заставлял репетировать днем и ночью, обещая всякого, кто попробует сорвать заказ хоть в малости, самолично убить, закопать и надпись над ним написать, несмотря на великий праздник. А Батисту, игравшему в мистерии Деву Марию, он велел не только не пить, а на всякий случай еще и не есть, только готовиться, готовиться и готовиться.
Утром в день представления Батист отошел в лавку булочника за углом - купить хлеба. Когда к полудню его еще не было, все актеры забегали по городу, подгоняемые криками, проклятиями и мольбами главы труппы.
Ближе к вечеру Николь отыскала Батиста в кабаке у окраины с дебелой девицей на коленях и свежим синяком на скуле. Девицу она стряхнула, хоть и не сразу, Батиста утащила за руку, а хозяину кабака наговорила с разгону такого, что тот смотрел актерке вслед с восхищением. Батист шел покладистый и веселый, только на поворотах норовил упасть и громко пел что-то про вешние денечки, которые надлежит не забывать никогда.
Глава труппы сначала позеленел, потом пошел пятнами, ведь зрители уже начинали собираться на представление. Батист не очень-то мог рассказать, как попал от булочника в кабак, зато гордо предъявлял наполовину обгрызенную медовую коврижку, которую все-таки купил.
- Ты же на ногах не стоишь! - возопил Матиас и стал потрясать кулачками в воздухе.
- Стою, - возразил Батист и на всякий случай прислонился к стене.
- Ты же слов не помнишь!
- Помню.
- А кого ты играешь, помнишь? - осведомился глава труппы.
- Сандрильону? - неуверенно сказал Батист. - Нет. Мелюзину.
На этом он съехал по стене вниз, подложил коврижку под голову и отбыл в сон. Труппа переглянулась.
- Я играю царя Ирода и рассказчика, - сказал Матиас обморочно. - Рауль, Жерве и Мишель - волхвы. Пьер - святой Иосиф. Луиза и Вероника - ангелы, показывающие волхвам дорогу. Притом у Вероники такой акцент, что роль со словами ей не дашь - никто ничего не разберет, а Луиза все равно все поперезабудет... Николь! Быстро лезь в костюм Девы Марии!
- Господь с тобой, - испугалась Николь, - я же горбата.
- Лучше горбунья, чем никого вообще или это пьяное безобразие! Сядешь и не будешь вставать! Господи, слушай меня, твердо говорю тебе: брошу это проклятое дело и постригусь в монахи!
Николь надела белое платье с голубым покрывалом, а Луиза с Вероникой подкололи ей подол, ведь Батист, на которого костюм шили, был гораздо выше ростом. Уже звучала музыка, уже раскрывался лоскутный занавес, на котором вышиты были солнце, луна и звезды, и высоко над ним висел круглый светильник на семь свечей - Звезда Вифлеемская. Луиза бросила в руки Николь завернутую в теплый белый платок куклу-младенца и побежала на подмостки.
Николь-Смешинка опустилась на колени и посмотрела в небо, подумала о том, как святой Иосиф вел за повод ушастого ослика с умной смешной мордой, как черноглазая Мария кутала Дитя краем покрывала и вот так же смотрела в небо - не собирается ли к вечеру дождь.
- Эй, Николь, нам уж пора выходить! - позвал Пьер, что играл святого Иосифа.
- Сейчас, - ответила Николь, - бегу.
И шепотом заранее попросила прощения у Святой Девы за то, что может сыграть плохо, чем-то обидев Марию. И за то, что из-за своего уродства может вызвать у зрителей смех, а вовсе не сочувствие. Начала читать молитву "Ave Maria, gratia plena", а закончила ее уже на бегу, потому что Пьер потянул ее за руку - они запаздывали с выходом.
Все пошло своим чередом, сияла Звезда Вифлеемская над головами актеров, и в ее свете крашеный холст одежд волхвов казался заморским шелком, а окованная медью деревянная чаша - золотым кубком. Славили Господа волхвы и ангелы, их пение было слаженным, никто не забыл слов и не сбился. И никто не смеялся над Николь.
Когда же, взбудораженные и счастливые, актеры поклонились довольным зрителям в третий раз и задернули свою занавесь, к ним пришел настоятель собора. Он отдал причитающиеся актерам деньги и сказал:
- Благослови вас Бог, вы хорошо исполнили свое дело. Надеюсь, и на следующее Рождество вы приедете сюда. Только одно - может, и не стоило ставить Марией столь красивую девушку, ведь ее красота способна вызвать у мужчин мысли далекие от благочестивых.
И он заторопился на праздник, все же актеры повернулись к Николь. Повернулись и увидели то, чего не заметили в горячке на подмостках и сразу после - она больше не была горбатой, ее спина стала прямой, а движения гибкими и легкими. Теперь, когда уродство девушки перестало притягивать взгляды, заметно стало, что у нее хорошенькое личико, и волосы пышные и красивые.
Сама же Николь повернулась и убежала - впервые в жизни ей стало стыдно оттого, что все взгляды направлены были на нее. Ее поискали, но не смогли найти в густой зимней темноте. Город праздновал Рождество по домам, падал крупный пушистый снег, и глухо лаяли собаки за плотно закрытыми воротами, мимо запертых дверей и окон шла Николь в белом платье и голубом покрывале.
- Каждый раз, когда я нахожу тебя, идет снег, - сказал Батист, он вышел из переулка и взял Николь за руку. - Ну-ка, пошли обратно, я уж сбился с ног и готов был идти по кабакам ... расспрашивать о тебе, а не то, что ты подумала!
- Может, и не то, - засмеялась Николь. - Только не спрашивай меня ни о чем, ладно?
- Ну что я тут буду спрашивать? Чудо оно и есть чудо, не нашего с тобой ума дело. Да мне и раньше казалось, что ты в общем-то хорошенькая. Все, чего тут еще говорить, идем назад. Холодно.
Они вместе вернулись к постоялому двору, где труппа снимала две комнаты, и на окнах мерцали свечи в глиняных подсвечниках. Праздник шел своим чередом, благо было что отпраздновать вдвойне, вина выпили немало, и голоса актеров разносились по темному двору.
- Что ж теперь, ты выгонишь меня, Матиас, и танцевать станет Николь, раз она стала красоткой? - говорила Луиза обиженно.
- Или меня? Ты ведь всегда ругал меня за то, что я непонятно говорю! Хотя даже сейчас я намного ее красивее и выше ростом. И вообще ты мог бы дать роль Марии мне - вдруг и со мной случилось бы какое-нибудь красивое чудо?! - вторила Вероника.
- Все говорят о ней и о ней, будто других там вообще не было! - возмущался Пьер. - Да если бы я не напомнил ей, что пора выходить, она попросту забыла бы об этом! И в этом платье у нее дурацкий вид. Пусть скажет спасибо, что я заслонял ее своим костюмом!
- Может, это и не чудо - станет Святая Дева совершать чудеса ради какой-то там актерки. Может, она просто прикидывалась горбатой, а тут захотела вылезти вперед всех да и перестала притворяться?! - это был голос Рауля.
- И если так, то надо еще подумать, зачем ей вообще понадобилось притворяться! - перебил его Жерве. - Что мы о ней знаем? Может, она беглая воровка или убийца? Надо посмотреть, не пропало ли у нас чего!
- Или она вообще ведьма?! Оттого и меняет свой облик как захочет!
- Нахалка!
- Выскочка!
- Врунья!
- Уродина!
- Тихо всем! - рявкнул Матиас. - Пока девчонка готовила еду, шила вам костюмы и мирила ваши ссоры, так она была хороша для вас. А стоило ей стать красивой и сыграть главную роль - ваша зависть заговорила как черт знает что!
Тут актеры загомонили, как курятник во время кормежки, ни слова было уже не разобрать. И замолчали они только, когда Батист с Николь за руку молча появились на пороге.
Батист сказал только:
- Знаете, совсем я не ожидал, что кроме Матиаса здесь нет ни одного приличного человека. Я бы с вами по-другому поговорил, только в Рождество не хочется драться - для того, чтобы испортить праздник, с лихвой довольно и той грязи, которой наболтали вы все. Продолжайте, если вам нравится, только мы этого уже не услышим.
Они ушли вдвоем, без денег и почти без вещей, Николь в своем старом платье шутихи - как пришла когда-то в труппу.
Последнее, что они сделали в городе - зашли в празднично убранную церковь где-то на самой окраине. Батист остался у порога, Николь прошла внутрь. В церкви не было никого, только у входа над резным ящичком со свечами сидела женщина в монашеском уборе, улыбалась, расставляла перед собой на столике деревянные и глиняные фигурки Святого Семейства, волхвов, овечек и голубей.
- Можно ли купить свечу, матушка? - спросила Николь, и женщина ответила:
- Бери без денег сколько тебе нужно, девочка.
Деревянная статуя Девы Марии одета была в белое платье и голубое покрывало, оттого показалась Николь очень знакомой.
Николь зажгла свечу у подножия статуи и сказала:
- Не сердись на меня, Святая Дева, за мою просьбу, ты ведь все знаешь и видишь, а значит, поймешь, даже если я не смогу правильно рассказать. Всю жизнь с рождения я была некрасивой, и люди чаще оказывались добры ко мне, чем наоборот, даже в замке моего хозяина, хотя там-то доброта встречалась очень редко. А теперь я стала красавицей в одночасье, но, кроме зависти и злобы, не увидела вокруг ничего. Может, так и должно быть, а может, я просто не стою твоего чуда. Если можно, забери свой дар назад и не обижайся на меня.
- Не было никакого дара, девочка, - сказала женщина, что сидела у входа над ящичком со свечами. - Просто есть красота истинная, а есть видимая всякому глазу. Ты рождена с красотой истинной, а сегодня случилось так, что твое тело стало вровень с твоей душой. Что ж поделать, в мире много завистливых и суетных, их глаза видят не так, как должны бы видеть, и в одночасье их не переделать. Если ты просишь - будь по-твоему, ведь сегодня праздник, и в просьбе не будет отказа. Но помни, девочка: любящий тебя видит красоту истинную. И помни еще: не бойся попросить, когда придет беда. Просите - и дано будет вам.
И женщина исчезла, как не было ее. А в церковь торопливо вошел старичок сторож и покачал головой:
- Вы уж простите, я думал, никого уж сегодня не будет, час не ранний, вот и оставил церковь пустой, пошел к жене и детям праздновать. Только сейчас вас углядел. Ох, да я тебя помню, девонька, ты актерка, что Марию сегодня представляла. Куда на ночь глядя-то собрались?
- Уезжаем, - ответил Батист.
- Ну уж нашли время, скоро ворота запрут до утра. Вы вот что - пойдемте ко мне в сторожку, посидите с нами, все же Рождество на дворе. А утром поедете куда вам надо.
Уже заходя в сторожку, Николь шепотом спросила Батиста:
- Неужели он не видит, что я снова стала горбуньей? Неужели ты этого не видишь?
- Глупости болтаешь, - отмахнулся Батист. - Не вижу я ничего и не видел никогда. Никакая ты не горбунья, просто ростом маленькая. Так это не беда.
Так закончился тот праздник Рождества. Наутро Батист и Николь покинули город.
Говорят, они так и странствуют дальше вместе.
Еще говорят, будто Дева Мария и святой Николай особенно добры к бродячему, бестолковому актерскому племени.