Аннотация: Мой народ, каждые двадцать пять лет, выбирал одного,самого красивого мальчика и выдавал его в мужья своей богине
Мой народ каждые двадцать пять лет выбирал одного,самого красивого мальчика и выдавал его в мужья своей богине. Поверьте, не самая безумная из существующих традиций. Жених богини приносил удачу следующую четверть века, сияя своей красотой, проводил свет и волю богини, пользуясь всеобщим обожанием и никогда не зная голода и болезней, только божественную благодать. Весь народ оберегал его и целовал его священную задницу.
Будущие женихи богини сильно отличались от остальных детей. Все они были бледнокожи, белокуры и голубоглазы, в то время, как остальные дети рождались похожими на родителей: смуглыми, скуластыми, с темными волосами и глазами. Женихи же были бесподобны: не просто красивы, а прекрасны до последней черточки, красотой неземной, идеальной, которая никого не могла оставить равнодушным, она завораживала, притягивала и защищала. Совершенство их внешности делало их неприкосновенными, ведь достаться оно могло только высшему существу, только богине.
Когда он родился, врач, принимавший роды, указал на родимое пятно, на спине ребенка:
- Он отмечен звездой, - сказал он очерчивая пятиконечный символ на его коже, - он будет особенным.
И родители его были счастливы, ведь это было великой радостью. Ребенка забрали из семьи, чтобы воспитывать его при храме.
Его баловали, о нем заботились. Как и каждый юный жених он пользовался всеобщей любовью и всякий, при виде него, бросал все свои дела, если священному ребенку что-то было нужно. Все восхищались символом на его спине и пророчили великую судьбу.
Восемнадцать лет, которые прошли после рождения звездоносного младенца, выдались спокойными и безоблачными. Стареющий Муж исправно светил для своего народа, жрецы приносили в жертву голубей и ягнят, в курильницах не угасал огонь, молодой жених взрослел и хорошел, как и положено жениху.
Он не сомневался, что и богиня его любит, ведь его любили все, а значит и у богини нет никаких причин не любить его. А поскольку никто не требовал от него любви в ответ, он никого и не любил, кроме себя.
В сухом остатке, вырос он избалованным, самовлюбленным мальчишкой, начисто лишенным сострадания и милосердия.
На жреческих ритуалах он не чувствовал никакого трепета, только скуку. Глядя на статуи богини с мечами, чашами и серпами по множестве рук, прекрасную и совершенную в милосердии и предостерегающе ужасную и жестокую в гневе, он с трудом подавлял зевок. Богиня для него была не более реальна, чем жизнь на других планетах. Он просто никогда об этом не задумывался и привычно пропускал мимо ушей все, что не касалось лично его благополучия.
"Это ведь все большой обман", - думал он про себя, глядя на пышные церемонии, когда Муж благословлял новый урожай, строительство храма или прибытие иностранных делегаций.
"Народу так спокойнее, верить в красивую выдумку легко и просто. Нет в этом никакой магии и Муж это знает. Но он не дурак отказываться от роскошной жизни! И я точно не дурак всем об этом говорить. Пусть заботятся обо мне, легковерные дурачки".
Глядя на лица парламентеров и высших лиц правительства, он иногда был уверен, что они думают о том же самом: как часто, человеку, уверенному в своей догадке, кажется, что все с ним согласны, пусть это и далеко от истины.
Только фанатизм жрецов мог иногда поколебать его убеждения, но потом он решал, что так и надо, они должны вести себя так, чтобы поддерживать в народе эту веру. И работу свою они делают хорошо, а ему того и надо.
Обряд свадьбы приближался и думал он только о том, что сделает, когда займет место Мужа. Сколько слуг у него прибавится и какими новыми кушаньями его будут кормить. Понятно, прибавится миллион глупых обязанностей, но это ничего, главное большую часть времени все будут его обожать, что привычно, и целовать ему ноги, что приятно. И чертовски неплохо в конце концов!
В день Свадьбы, он шел к алтарю в храме: по ритуалу его вели длинной улицей, через центр города, чтобы все люди могли увидеть его, нарядного по случаю праздника, одетого в ритуальные белые одежды. Он смотрел на обычных людей с легкой улыбкой, думая о том, сколько им приходится делать, чтобы добиться хоть минимального удобства и как жалка жизнь того, кому не повезло родится достаточно красивым.
Смех раздирал его изнутри: а ведь он и пальцем не пошевелил для своей счастливой судьбы. Все принесли ему сами, на блюдечке, за одну только красивую мордашку!
В самом большом храме богини он поднялся на алтарь по семи высоким, с треть его роста, ступенькам. Внизу толпились люди, пришедшие посмотреть на церемонию. По обе стороны от алтаря, стояли колоссально огромные скульптуры богини, две ее классические ипостаси: милосердия и плодородия, и жестокости и гнева. Они обе излучали силу и ожидание, от которого буквально вибрировал пол, и все собравшиеся замирали в священном трепете, но жених лишь скользнул по ним безразличным взглядом. Их-то он видел много раз, они для него ничего не значили. Он ждал, когда все закончится, не забывая наслаждаться всеобщим вниманием и тысячам взглядов направленным на него.
Только когда на алтарь поднялся верховный жрец, он почувствовал что-то вроде волнения. Предчувствие, еще смутное и мрачное, заставило его сердце забиться чуть быстрее, рот наполнился горькой слюной, но он списал все это на плохой завтрак и странный воздух в храме.
Ведь все шло как надо, да?
Жрец опустил обе руки ему на плечи, вынуждая его преклонить колени и склонить голову в поклоне. Он начал петь молитву, которую подхватили все люди в храме. Их голоса поднимались выше и выше к вершине храма, к фигурам богини, резонируя и звеня.
Пение ввинчивалось Жениху в самый мозг и руки жреца казались невероятно тяжелыми. Он ясно представил, как их тяжесть сминает его плечи, будто он вылеплен из воска. Звон в ушах не прекращался, нарастал, вызывая слепящую боль, голову словно заполняли расплавленным свинцом.
"Пусть все уже закончится", - молил он про себя, зажмурившись и отчаянно жалея себя.
На самой высокой ноте песни из потолка на Жениха ударил луч света, знаменующий око Богини. Миллион раз ему рассказывали об этой части церемонии, и он знал, что последует за этим дальше: жрец польет его голову драгоценным маслом, и свет взгляда богини оставит на нем свою метку, принимая его, и с того момента он будет зваться Мужем, и за этим днем последуют еще двадцать пять лет благополучия и удачи.
Свет бил в его затылок и спину, нестерпимо жгло левую ладонь, оказавшуюся в луче.
Он ощутил, с облегчением, как на голову льется теплое масло, ожидая, что за этим его поднимут на ноги в луче света и провозгласят Мужем, как того требовала церемония.
Но свет вдруг дрогнул и погас, пение оборвалось.
Он ощутил тишину, звенящую, страшную, открыл глаза и увидел, что масло, стекающее с его головы окрасилось кроваво-красным.
Этого ведь не должно быть, да?
Он поднял голову и увидел в глазах жреца мрачную готовность и страх.
Вот тогда он испугался
***
Церемонию быстро свернули и его отвезли обратно в храм, где он жил. Все молчали, он молчал, чувствуя, что произошло что-то неправильное, совершенно неправильное и очень плохое.
В своих покоях, куда он поспешил спрятаться, напуганный переменой в настроении других, он долго смывал масло со своей головы и шеи, но, каким-то образом оно прокрасило каждый его белокурый волос цветом медной проволоки, огненно-ярким, обличающим, а на левой руке, на кончиках пальцев, появились ряды тонких черных колец, словно начерченных у него под кожей. Они неудержимо горели и чесались, и он спрятал руку под подушку, скорчившись на своей постели, ничего не понимающий и напуганный тем, что никто не приходит к нему, не спрашивает нужно ли ему что-нибудь, и обед не несут вовремя.
Он не привык страдать от голода, все лежал и ждал, потом ходил по комнате расчесывая левую руку, до самого вечера, когда в комнату к нему, наконец, пришли.
Он ожидал увидеть обычно прислуживающих ему послушников и уже собирался крепко выговорить им за опоздание, но посетил его верховный жрец и принес он не еду.
Поймав его взгляд, он яснее ясного понял, что случившееся не просто плохо. Это катастрофа. Во взгляде жреца он не увидел ни любви, ни терпения, которое привык видеть обычно. Ничего похожего!
- Богиня не приняла тебя, - сказал жрец и сердце отчаянно забилось у юноши в груди. Как не приняла? Как такое возможно? Ему и в голову не приходило, что такое может быть, это ведь безумие!
- Остаток дня и ночь, мы все будем молить ее о милости. - сказал он. - Ты останешься здесь... и лучше бы тебе помолиться. Крепко помолиться!
Он отвернулся и тут юноша обрел голос:
- Вы не можете так со мной разговаривать! Вы не смеете бросать меня тут одного, меня никто не покормил, никто не пришел, как это называть?!
Жрец обернулся и мальчик прикусил язык от удивления: он ожидал, что тот раскается и немедленно переменится, прикажет прийти слугам, которые позаботятся о нем, накормят и споют, чтобы он смог забыть об ужасных событиях этого дня, он хотел, чтобы на него смотрели с обожанием, как обычно, как он привык...
Но вместо этого, он встретил взгляд полный абсолютного безразличия.
- Тебе что-нибудь принесут, - только сказал он и закрыл за собой дверь. Щелкнул замок и юноша тут же бросился к двери, не веря свои ушам, его никогда не запирали! Это неслыханно!
- Что вы делаете?! - закричал он, срывая голос, визгливо и истерично, ничуть не красиво.
- Молись, - сказал жрец и юноша услышал его удаляющиеся шаги.
Тогда он заплакал, слезы лились по его лицу градом, смешиваясь с потекшими из носа соплями, но никто не утирал его лицо, не умывал его цветочной водой, никто не успокаивал и не гладил его по голове. Он бросился к кровати и спрятал лицо в подушку, стискивая ее в онемевших от страха пальцах.
Еду ему принесли только через час, когда живот у него уже свело от голода. Знакомый ему мальчик из прислуги шмыгнул в открытую стражником дверь и поставил перед ним маленький поднос со скудным, наспех собранным кушаньем.
Послушник раскрыв рот уставился на его волосы и от этого взгляда юноше стало еще гаже и противней. Он был почти благодарен стражнику, поторопившему посыльного из-за двери и вновь запершему ее на замок, оставляя жениха богини наедине с жалким ужином.
Он пожевал мягкую булочку с сыром, неприязненно глядя на поднос.
Обычно ему накрывали целый стол явств, каждый день готовили все его любимые блюда, стараясь удивить его и порадовать. Сейчас же ему принесли жалкую тарелку супа и три булочки.
Давясь злобой и несправедливостью, он выкинул ужин в окно и встал под дверью, крича, что ему нужна другая еда! Как они смеют! Они забыли, кто он?!
Но из-за двери никто не ответил и никто больше не пришел, хоть он и сменил угрозы на слезы, жалуясь на голод.
Ничего не произошло. Пытаясь игнорировать урчащий живот, он свернулся калачиком на кровати и зажмурился. Засыпал он, надеясь, что к утру все само собой как-нибудь образуется, они все одумаются и извинятся и он, может быть, их простит, через месяц-другой, он ведь хороший мальчик, хороший.
Его разбудили ранним утром. Быстро одели, отвели завтракать и это было чуть лучше вчерашней ужасной трапезы. По крайней мере, здесь было побольше еды и в сердце у него снова появилась надежда: может все еще поправимо, все еще может стать лучше.
Никто с ним не заговаривал за завтраком, не спросил, как он спал, и он сам решил ни с кем не говорить - не заслужили! Он крепко на них обиделся.
Его посадили в церемониальный паланкин и, хоть занавески были плотно задернуты, он понял, что везут его во дворец для следующей после свадьбы церемонии: новый Муж должен был благословить дворцовый сад плодоносить и здравствовать, а вместе с ним и всю землю принадлежащую их народу.
В паланкине он поплотнее закутался в свои одежды, чувствуя почему-то холод, словно снаружи дул зябкий ветер и удивился перемене погоды. В городе всегда стояла мягкая жара и никогда он не помнил, чтобы температура опускалась так низко, никогда ему не приходилось одевать больше, чем один слой тонкой ткани, из которой шили ему одежды: не для тепла, а для красоты.
Теперь же, в щели явственно дул ледяной ветер.
Через дворец его провели быстро, тихо, безо всякого торжества и волновался он все больше. Вскоре он услышал гул голосов. В саду собралось много народу, как и обычно, чтобы поприветствовать нового Мужа. Снова предстояло появиться перед большим числом людей, но это его уже не радовало. Он нервно чесал кисть, когда его привели к воротам, за которыми ждал сад. Верховный жрец смотрел на него мрачно и устало и заметил его нервный жест.
Не спросив разрешения, он схватил его руку, взглянул туда и юноша.
К вчерашним кольцам добавились тонкие линии побежавшие по кисти, утолщающиеся к запястью, извивающиеся языки пламени. Рука ужасно горела, будто кожу с нее содрали и он поморщился, когда жрец сжал ее, собрался возмутится, но увидел его побледневшее лицо и испугался.
- Может все отменить? - спросил кто-то из жрецов, но верховный зажмурился, покачав головой. На лбу у него выступил пот.
- Это наша последняя надежда. Пусть богиня будет милостива к нам, - он прошептал последние слова горячо и отчаянно. - Дайте ему перчатки. И открывайте ворота.
- Надеюсь, ты хорошо молился, - сказал жрец, когда белые шелковые перчатки скрыли его руки и двое стражников стали открывать ворота.
В лицо юноши хлынул свет, а он подумал, что даже не вспоминал о молитвах всю ночь, думал только о себе.
Гул смолк, все взгляды устремились к нему и он ощутил, как его затрясло. Их молчание не было радостным, они смотрели на него настороженно.
Он сделал несколько шагов вперед, как предполагала церемония. Жрецы приняли на себя основную часть, благодаря богиню и прося ее передать свое благословение. Их голоса доносились до него будто через вату. В шаге от места, где он стоял, ступенька отделяла вымощенную камнем галерею дворца от покрывала изумрудной травы дворцового сада. Сюда свозили редкие деревья и драгоценные кустарники, уникальные цветы. В саду жило множество бабочек и, сменяя друг друга по сезонам, цвели и плодоносили растения.
Когда речи жрецов закончатся, он должен будет ступить босыми ногами на землю и благословение богини заставит растения сада засиять и наполнится жизнью, а через него и все земли в стране, но он знал, чувствовал, что этого не случится.
Живот скрутило в мучительный узел, холодный пот тек по затылку, во рту пересохло. Он чувствовал, что должен бежать, сломя голову бежать, но страх парализовал его, наполнил свинцом каждую мышцу в его теле.
"Пожалуйста, пожалуйста, пусть все будет хорошо". - молил он про себя, яростно и страстно, как никогда в жизни, - "Я все-все сделаю, я стану самым лучшим, я каждый день стану молиться, только пусть все будет хорошо и окажется, что это какая-то ошибка, я хочу домой, я хочу, чтобы снова все было хорошо".
Он почувствовал легкий толчок в спину и понял, что пропустил конец жреческих речей и все смотрят на него, бледно-зеленого от страха с остекленевшими глазами. Он подумал, что не сможет сделать ни шагу, но его ноги сами собой пришли в движение и стопы утонули в бархатистой траве.
Несколько долгих томительных секунд, пока все взгляды были устремлены на него, а капля пота щекотала его шею, ничего не происходило.
"Вот и ладно", - успел подумать он. - "Можно сказать им, что все прошло как надо и продолжать, просто продолжать".
Едва он закончил мысль, его руку обожгло до самого локтя так сильно, будто перчатка на нем загорелась и, ахнув, он схватился за нее. Сознание затопила дикая боль, он не заметил, как нарастает необыкновенно холодный ветер. Кожа плавилась и горела, юноша судорожно сдернул перчатку, поднял руку и увидел, как толстые черные линии, на его глазах сплетаясь в огненный узор, полосуют его руку до самого сгиба. Увидели это и все собравшиеся.
Тогда он, наконец, заметил, что шквальный ветер рвет листья с ценных деревьев, а спелые плоды падают на землю почерневшие, трава бледнеет и превращается в колючую солому, цветы сморщиваются, бабочкам рвет крылья порывами ветра.
Жирная земля посерела и пошла трещинами вокруг его ног и дальше, куда хватало взгляда.
В одну минуту, райский сад от его прикосновения превратился в пустошь на глазах у сотен людей.
Он хватал ртом воздух, пораженный, напуганный силой, которая могла такое сотворить, не понимая еще до конца, что это значит, а затем он увидел взгляды людей, которые смотрели на него, увидел в них выражение, которого никогда еще не знал, но кожей почувствовал его значение.
Всю жизнь прожившего в лучах обожания, теперь его боялись и ненавидели.
Он был окружен со всех сторон, бежать было поздно.
Часть 2
Изгой
Он шагнул назад, споткнулся об каменную ступеньку, о которой совсем забыл и едва не упал. В голове мелькнула дикая мысль: если он упадет, они на него бросятся, все они. Набросятся и разорвут на части. Каким-то невероятным усилием ему удалось сохранить равновесие.