МУЖСКИЕ СКАЗОЧКИ

на каждой спине

виден след колеи

мы ложимся как хворост

под колёса любви

Nau. Колёса любви

Голубой валет

Погоды стояли чудные: последние тёплые дни, романтично называемые бабьим летом, задержались надолго, до октября. На вагончиках с надписью Росгосцирк ветер раскачивал разноцветные флажки, привезённые будто из самого детства: такие когда-то вывешивали на растяжках над городскими улицами. Их украшали слоники в ромашках, с хоботами невероятных размеров, бирюзовые крокодильчики, из пасти коих отважные птички клювиками выковыривали остатки утренней трапезы, толстячки-бегемотики, весело плюхавшиеся на мягкие попки, и, конечно, куда без них, зайчики с китайскими глазками, которых тянуло хорошо оттрепать за уши. Теперь же при взгляде на всю эту живность изумление сводилось к одной фразе: А я думал- скунс!.

В такие дни тебя могут переворачивать до пятидесяти раз за ночь,- ухмыльнулся Алек, оценив амбициозного парнишку, по всей видимости, исполнявшего роль официанта в легкомысленном заведении под открытым небом. Стоило поманить взглядом, как он, вспыхнув ракетным соплом при зажигании, аннигилировал и, дискретно перемещаясь в пространстве, прежде чем вы успевали решить, нужно оно вам или нет, оказывался подле. Вот это цирк!,- увидел прямо перед собой его двусмысленную улыбку Алек.

- Два пива.

- С сухариками?

Сухарики это мы,- невольно читал в расторопной жестикуляции уже не совсем юный посетитель и утвердительно кивал головой.

- Ну как тебе барсик? - возбуждённо зашептал Аркаша.- Ведь нельзя так попой вилять. Я за ним месяц присматриваю, а он глазками посверкивает, ищет чой-то.

Нет, не приведёт единорога под уздцы к нам белый серафим,- сказал себе Алек: любитель барсиков заливал всё томным голубым цветом, а, значит, неверно представлял. Приходилось разбавлять краски и исправлять видение:

- Побрейся! В лучшем случае, одноразовый вариант.

Аркаша заёрзал, вытащил сигареты и, не найдя зажигалки, пробубнил:

- И как это называется?

- География подлости и мифология оптимизма: все активные, но писька ни у кого не стоит,- отрезвляюще подействовало издевательское резюме.- Как ни переворачивай, тот же валет с усами.

- Ну и что прикажешь с ним делать?

- На карусельках катать,- и заметив, что дружок хочет всё опошлить, пояснил:- в парке на карусельках, с мороженным. Детство у них ещё не кончилось, потому либо азартные игры, типа дурачка, либо колоду в стол, а руки на одеяло.

- Что совсем так плохо?- По природе своей Аркаша был настоящий охотник, в том смысле, что частенько выходил пострелять глазками на boulevars, а если на тропе оказывалась дичь, его пыл не так просто было унять.

- Почему плохо? Предлагаю устроить конкурс на лучший зад: будем сидеть тут и смотреть, как белые пиво с раками пьют.

- Да нет, Петька, то рожи у них такие,- сказал, как шашкой рубанул, народный полководец и наконец вожделенно и сладостно задымил.

- Выбор невелик,- продолжал ординарец,- но есть надежда, что какое-нибудь дитя принесёт сюда нечто достойное нашего внимания.

- Ага, и вывалит на стол прямо перед жюри.

-Для жюри,- Алек засмеялся, и мужик за соседним столом с кричащим английскими буквами фиолетовым росчерком на футболке: Они говорят, что я был в АМСТЕРДАМЕ, но я не помню, обернулся. Контуженный, наверное,- принял за данное Алек и заключил:- И вот тогда выпадет снег, прибежит белый единорог, и невинная полоумная девица колючими пальчиками обломает ему все выдающиеся части тела.

- А может быть, наоборот - наставит или нарастит?

-Наращивать будет поздно- что выросло, то выросло, а наставлять ни к чему- и так без головы, раз такую хрупкую вещь в дырявые руки сунул.

На стол опустились бокалы с пивом, и остатки былой и роскошной сдобы посыпались в одноразовую тарелочку.

- Добрые мы с тобой, Алежик.

-Ещё бы! Столько лет на панели!Стаж всё-таки, Кикабидзе помним. - Ветер играл листвой, переворачивал её по пятидесяти раз и гнал, гнал к сточной канаве.- По аэродрому, по аэродрому,- зафальцетил Алежик,- лайнер пробежал, как по судьбе. Жизнь- это взлётная полоса. В планетарном масштабе. И пыль на ней, мусор, много чего, и вот бежит этакий стотонный лайнер космического переноса хромосом по остеохондрозной колее, и хрустят под его колёсами наши спины, а позвоночник, сам знаешь, оканчивается чем.

- Дылочкой,- красный командир принялся виновато ковырять пластиковую столешницу.

-Дылдочкой. Тебе не стыдно, Аркаш, вроде бы взрослый человек, а до сих пор мастурбируешь?

- Не до сих - последний раз на прошлой неделе.

- Бесстыдник какой!

-Да, я такой,- подало голос сознание сексуального меньшинства.- Если ты ревнуешь к резиновому другу, извини: я не могу поделиться- это предмет гигиены.

- Тьфу на вас!

Окурок полетел туда же, вслед за листвой, в чёрный проём преисподней. Странно было видеть Аркашу таким - курящим, разодетым, ищущим. Пару часов назад он лежал перед ним голый и свежий, как утро: ветер распахивал окна, дарил прохладу и исчезал так же разбойно, как налетал. Неба синь да земли конура,- вот как выглядел мир спросонок. Алек настроился на лирический лад и, откинувшись на спинку стула, вальяжно провозгласил:

- Как любил повторять один мой хороший знакомый, большой мастер сентенций, искусство быть любимым подобно петле- чем сильнее захватит, тем уже сожмёт. Когда я учился в школе, он был классным руководителем в параллельном классе, вёл математику и писал гомоэротические стихи... на манжетах... Представь, он мог позволить себе говорить на подобные темы.

- Думаешь, удивил?- Полководец был уверен, что дальше руководства дело не зашло и, несомненно, был прав.

- Эх ты, апология невежества. Подожди, я тебя ещё с ним познакомлю,- многообещающе присовокупил Алек.

В отношениях учитель-ученик стороны могут меняться местами,-продолжал он блуждание в своих мыслях.- Мастерство быть излишним! Забавно, что роли не заданы и могут выстраиваться с точностью до наоборот, выделываясь, как игрушечный комиссар в руках у Чарноты - не бьётся, не ломается, а только кувыркается,- наизусть зная булгаковский репертуар, Алек зачастую использовал его в своих целях,- и кто к кому первый полезет в штаны, неизвестно.

- Ты опоздал.

- Куда?- не понял он.

- Не куда, а на что... - Аркаша прыснул так, что пиво из бокала обдало собеседника струёй пены, и, вытирая губы, прибавил:- одно время я не вылезал от Романа Захаровича.

Наш пострел везде поспел! Как же- найдёшь, кому его показать,- белый генерал готов был раздавить этого резинового чёрта комиссара, однако, за время осенней ссылки на чужеземных берегах насмотревшись на его фокусы, только смахнул остатки липкой влаги и констатировал:

- По самым скромным подсчётам, ты переспал с половиной города.

- Этого никто не подсчитывал. Мне и самому-то было бы тяжело!

Это было похоже на правду.

- Гейша ты, Самомуто,- прошипел Алек.- У меня такое ощущение, что ты со своим пенисом с ясельного возраста в лошадки играешь.- Самомуто обладал поразительной способностью удовлетворять себя без помощи рук, поэтому, ничтоже сумняшеся, счёл сие замечание за комплимент, просиял и, поглаживая коленки, начал понемногу раскачиваться:

- Я с ним всегда любил поиграться. Никогда бы не подумал, что это мало кому дано. У меня как-то само собой получилось: подёргал, потянул чуток, наклонился... А когда появились первые волосики, кончиком языка задел и аж захлебнулся от удовольствия. И после не упускал- всегда язычком ласкал.

- Пипирка отросла что ли?

- Ещё как отросла. Не видел?- глупая самодовольная улыбка озарила Аркашину физию.- Я всегда был крупным мальчиком.

Вылитый Самомуто, - не пойми отчего расстроился Алек.

- Но ты же в школе учился...

- Ну и что? Думал, у всех так: если послали куда подальше, значит вот он, в рот прямо просится. Выгнусь колесом, на лицо себе кончу, потрясусь, раньше всегда трясло, и головку облизываю, а она будто мёдом намазана, сладкая... Сперма по щекам течёт.

- Какая же она сладкая? Это тебе кажется.

- Полижешь с моё- будет сладкая.

Песок, высыпанный на уложенную третьего дня плитку, поднимался и опадал на дорожный асфальт; голуби клевали раскрошенный посреди улицы хлеб; побирушки у храма тщетно провожали взглядом дамочек, неспешно рассаживающихся по неслабым седанам. Тепло уходило, и мальчики с сотовыми на шеях и цепочками на кистях исчезали за круглыми очертаниями всё ещё предпраздничного цирка; ветер, намяв им бока, наутёк драпал из города, чтобы выдохнуться где-то в полях.

- Ты и с кузеном попробовал?

- С Дюшиком? Первым делом,- теперь к улыбке добавилось некое внутреннее злорадство,- он старше меня на три года. Мне было лет пятнадцать, а может, шестнадцать, точно не помню. На даче у него в бане парились, я пошутил, как он умудряется доставать своё хозяйство - не рукой, конечно,- губами. Дюшик глаза вытаращил: Как это?. Ну так- я взял и согнулся вдоль тела, а ленивому рукой помог. Трёх секунд не прошло- стоит, а он у меня и тогда хороший был. Дюша аж весь выпучился, просто из кожи лезет: Кончить сможешь?. Смогу,- и бултыхать начинаю. Кончил, он и предложил у него пососать.

- И ты согласился?

- Конечно, я не раз о таком фантазировал.

- Ну, а потом что?

- Потом... хорошо было,- Самомуто криво усмехнулся,- по принципу: Кто сосёт, тот и в жопу даёт. Так-то!

Раскачивания прекратились, и как будто струя влажного воздуха пробежала по его лицу: оно заблестело тончайшей эмалью отстранения, черты смягчились, капельки пота тускло отсвечивали и на покрытом испариной лбу, чудилось, отражаются церковные купола. Расспросы потеряли всяческий смысл, тем не менее ординарца интересовало, почему они больше не вместе.

- Болтает много,- в тихих и настороженных интонациях сквозила затаённая обида,- рассказал обо мне парочке знакомых, а с теми ребятами лучше было не шутить. Не пойму, для чего- может быть, от нечего делать, а может, за кой-какие услуги с их стороны. Они просили меня показать. Отказываться было бессмысленно, один из них носил форму и, честно говоря, я не хотел иметь с ними никаких дел. Пришли, выпили пиво. Я разделся. Барыни легли и просют: Давай!.- Голос Самомуто понизился до степени полной нелегальности Союза меча и орала.- Ну, я и дал: отсосал так, что задымилось.

- Свой?- От волнения охрип его сообщник.

- Сначала свой, затем оба на меня навалились. Когда лежал на плечах- знаешь, в позе амстердам: стоя на голове, задница кверху, ноги параллельно полу, а хозяйство само в нёбо напирает,- знатоку мифических существ нравился этот его излюбленный трюк,- тот, кто постарше, вставил без предисловий. И тут понеслось. Отодрали меня во все щели, ремнями отшлёпали и снова: Соси!. Я к своему, они следом по новой. В общем, обкончали всего и к утру отпустили.

- И что ты?- Белый единорог махнул хвостом и обнажил крупные зрелые ягодицы; Алек почувствовал, как нечто упёрлось в молнию на ширинке.

- Что я? Вечером звонят: Hello, mister Monkey! Выдвигайся!. Попытался отмазаться, они в ответ: Ну, мы же угрожать не будем. Явился сам, а там сынки модные, чуть ли не моложе меня, нахалкались уже, говорят: Пей!. Дюшины знакомые пальцем тычут: Видали? Ты им колесо покажи. Вывожу лошадку, обуздываю- сидят, угорают. А как шары лизать начну, в раж входят. Кто по губам водит, кто пальцы в амстердам запихивает- для них это игрушки, экзотика, цирк да и только. Так всё и завертелось: в следующий раз пацаны к себе повели, приятелей притащили... Трахаться не умеют,- подытожил Самомуто,- а в рот все дают, даже те, кто с девочками гуляет.

- Ничего не скажешь, бурная молодость: одна компания жёстче другой, - охнул Алек:портовые вольности готовы были вот-вот сокрушить его.

- Ерунда. Если не считать того в форме, никто не бил. Наоборот: напоят, некоторые и разденут, и уже потом: Давай, давай!.

- Трахались?- Напряжение никак не спадало.

- А как же? Очко всё равно раздолбали. Придурок какой-то, как пил, так бутылку и сунул, по самое донышко.

- Пол-литровую?- Алек испытывал противоречивое чувство стыда, ужаса и любопытства.

- Да нет, чебурашку.

- Нечто! А ты зачем приходил?- Это самое нечто не позволяло ему остановиться; оно щекотало, дразнило, подталкивало мощными, похожими на удары отбойного молотка, импульсами.

- Не знаю, за опытом. Новых ощущений хотелось.

- И м-много было?- на грани заикания пробормотал Алек.

- Много!- Самомуто заулыбался, глядя куда-то в пространство и не глядя в глаза.- Во всяком случае, я не жалею. Разве ещё будет так, чтобы на столе посреди столовой: посуду убрали, простынёй застелили... Классно было! Или на диване в углу, где и двоим-то тесно... А как-то- сразу с порога и в спальню. Там были двое в халатиках, один другому вдувал. Те даже ничего смотреть не стали- поставили на коленки у кровати и отчихвостили впятером.

- Впятером?- Семицветные картины заманчивых своим натурализмом непристойностей, как батальные сцены в бесконечном романе о войне, проносились перед глазами сражённого подобным кинематографом Алека.

- Двое с кухни подошли, они за поваров были, салаты строгали. Когда салаты эти ели, дядечка меня к себе подсадил, пальчиком тронул, спрашивает: Что, неуёмный, говорят, крючок свой достать можешь?. Достаю, а он у них за старшего был. Юликом зовут, знаешь?- Это имя не о чём не говорило его визави.- Ну да ладно, так и быть, познакомлю,- великодушно осклабился японский шпион:- это тебе не Роман Захарыч со своими ямбами да бамбами. Юлик- фигура заметная. Вывеску видел Алмазы Якутии? Его магазин.

- Бог с тобою, золотая рыбка. Он что, якут?

- Нганасан,- рыбка нырнула в подоспевший бокал и, разом повеселев, подмигнула расторопному официанту- невозмутимый, тот сменил пепельницу и унёс пустую посуду.- Юлик такой: крючок в рот, дылдочку в попу.

- Нет, ты не рыбка- ты просто колобок какой-то!

- А ты забыл, как мы познакомились? Вдвоём меня делали, помнишь?- Ещё бы он забыл самый эффектный номер программы: то было не знакомство- феерия! - Помнишь и льстишь: мне далеко до сферического совершенства. У меня есть один недостаток,-пожаловался Самомуто:- я мужчин люблю.

Тоже мне, новости,- на место сухариков легла ещё хрустящая купюра.

Двое молодых людей в странного вида полумешках-полубрюках подсели к соседу из АМСТЕРДАМА. Копыта,- подобрал название Алек: никто из них не отличался ни ростом, ни благородством происхождения.- Хотя какое может быть благородство в пролетарской стране?- возразил он себе. - Трава лысая.

- У Юлика,- всё о своём рассусоливал не по-детски сказочный колобок,- с процедурами не успел, дерьмо так и лезло наружу. Терпежа не осталось никакого, а он мне одно: Ты, неуёмный, всё вытерпишь. И ведь вытерпел: в какой-то момент показалось, что отключился совсем и уже без разницы, каким роумингом там со мной занимаются, чем в простату тычут- антеннами своими или трубками, или чем покрепче- лишь бы не порезали.

Будто по мановению ветра, трын-трава дружно повернулась к ним:

- Э, писец, здесь никак гомики собираются?

Начинается,- сообразил Алек и одёрнул изрядно употребившего Самомуто: - Пойдём!

- Да кому мы нужны со своими письками и задницами?- не совсем искренне удивился тот.- Не лучше ли молча допить свой бокал?

Вот ещё, голубой валет- союз художников и онанистов,- Алек пробуравливал его взглядом:

- Рыбка моя, пора делать ноги и выбираться на сушу.

- Нельзя! Убегая, мы страх уносим с собой.- Между тем ординарец уже вытащил его из-за стола и подталкивал в сторону, прямо противоположную голландской травяной компании.- Спокойно!- с величием духа старого актёра взбрыкнул Самомуто.- Мне нужно уйти улыбаясь.

- Вы куда, пидоры?- подскочил контуженный.

- Это вам скажут позже!- огрызнулись ему напоследок: Аркаша в короткой маечке и обтягивающих джинсах достойно проковылял мимо.

- Ты, пидор, мы порвём тя щас, как газету...- угроза была вполне реальной, но им было не важно, прилетит ли что-нибудь ещё.

- Всё равно,- рассудил Аркаша,- когда этот бык снимает мускулатуру, под ней с испугом прячется маленькая неопытная девочка.

- А-а, зашли пиво выпить, а вдарились во все тяжкие.

- А я тут причём?- досаду ординарца он тоже записал на свой счёт.- Я ничего не делаю, и ничего: всё и так на земле происходит. Вот ты для чего живёшь?

- Стараюсь являть собой чудесное интегральное существо. Один русский думал, что именно таким по своей сути предназначен быть человек.

- Мда уж,- Аркаше понравился ответ и он пытался его запомнить.- И всё же ты не прав со своим планетарным масштабом. Какое мне до него дело?

Миновав перекрёсток, они двинулись по проспекту.

Жизнь,- думал Алек,- даже в таком частном, человеческом, масштабе взлётная полоса: никому не ведомо, какая сила вытеснила нас сюда и заставила набирать скорость, чтобы взлететь. Воет мотор, дрожат закрылки, катится прах, и вот мы трогаемся с места. Сначала движение не столь стремительно - дни, полоски бетона, проскальзывают мимо и мы можем их сосчитать, но затем разгон нарастает, всё наше существо напрягается, и мы уже не можем отследить череды быстро убывающих дней и годов. В конце полосы либо взлёт, либо крушение. От этой неизвестности возникает ни много, ни мало страх смерти. Но вот: руль высоты на себя, мир уходит из-под ног. Впереди чистое пространство эфира. Я знаю, мрак ночной всего лишь видимость: стоит прошибить свод, где под лишайником солнца соплива лазурь, и свет, ничем не стеснённый свет порвёт это пространство на куски.

Издалека он бросил взгляд на кафе под водонепроницаемым парусом, на юношу с превосходным зажиганием, одинокую тучку, как вдруг всё это летучее заведение, переворачивая стулья и столики и разгоняя зевак, взметнулось под какой-то гигантски чудовищной синкопой ветра, но тут же, погребённое собственной тяжестью, с треском подминаемого хвороста завалилось набок. Мимо по асфальтной полосе в неимоверном круговращении чардаша нёсся вскачь белый единорог- один, без серафима, никто не держал его под уздцы.

Свет порвёт это пространство на куски,- повторил он.- Как газету.

Колыхалась земля, трепетали листья, но от некого внутреннего раздражения, трепетали одни, в предчувствии: ветра не было вовсе.