![Лицемер [Андрей Мещанов]](/img/m/malickij_s/myakot-1/_myakot_200x300.jpg)
"...ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель,
наказывающий детей за вину отцов
до третьего и четвертого рода,
ненавидящих Меня, и творящий милость
до тысячи родов любящим Меня
и соблюдающим заповеди Мои".
не имело на земле счастья!"
"It's getting dark too dark to see"
Пролог. Воздух
- И вот он зовет меня домой, обещает показать, как пекут лаваш. И что ты думаешь? Начинает показывать. И не просто показывать, а с комментариями. Смотрит так проникновенно и показывает. Сначала, говорит, надо начисто протереть стол. И протирает, сука. Ты представляешь? Потом, говорит, надо насыпать на него муку. Берет муку, сыплет и смотрит на меня, мол, внимаю я ему или нет. А я вся такая, как дура, киваю, киваю... А этот придурок начинает в натуре замешивать тесто... Ты знаешь, через десять минут я его уже ненавидела.
- Ну а лаваш-то хоть получился?
- Да я уже и не помню. Какая разница? Никуда мне не уперся его лаваш.
- Ну, а так-то, с лица-то ничего хоть?
- Да ничего... весь в муке...
...
Тяжесть какая-то во всем теле. Как будто он сам - самолет. Дрожь от пола и еще этот звук... Или так и должно быть? Самолет же не птица? Хотя, что он знает о птицах? Мамка беспокоилась, когда скворцы стаей садились на спелую вишню. Как саранча. Это черемуху не жалко. Иргу не жалко. А вишню жалко. Заставляла ладить ветрушки-погремушки. Толку-то от них? До сих пор шрам на ладони, раскроил ножом, когда деревяшку стругал. Сколько времени растрачено в пустоту...
...
Интересно, как там вишни? Бурьяном, наверно, забились? Полтора года уже не был. Или два с половиной? Или три? Надо бы на могилу съездить. Может, памятник покосился? Что ж так все вдруг навалилось? И вой этот... Так Каштан выл, когда отец Митрича зашибся. Пошел за сухостоем, свалил корягу, та упала как надо, да хлыстом подсекла гнилую березу у корня. И уж белоствольная отметилась без промаха. Легла в обратку дяде Мите по голове. Тот так и опрокинулся в снег. Сразу помер. Наверное, сразу. А снег в тот день обильный вышел, старика только через месяц нашли - ручка топора из сугроба торчала. Да и не был он тогда стариком, сам теперь таких же лет. А в снегу яма осталась. След от дядя Мити. Ноги, туловище, руки, почему-то вытянутые вдоль туловища, голова. Там, где голова - что-то светло-желтое в снегу. Не кровь. Желтое что-то вышибло той березой из его головы. Чего может быть в голове желтого? Или коричневое? Светло-коричневое... Едва различимое...
...
Вот он, этот шрам от ножа. На левой руке - еще два. Оба у основания ладони. Справа от консервной банки, сунулся в темноту чулана за чем-то. Знать бы еще, зачем бабка там старые консервные банки хранила. А слева от льда. Начальная школа в деревне была отдельно от средней. На перемене бегал с одноклассниками встречать молодую классную. Поскользнулся, упал, рассек ладонь о ледышку. И вместо класса попал в медпункт. У медсестры там были такие забавные кривые ножницы. И пахло мазью вишневского. На всю жизнь запомнил этот запах, деревня, грязь, то и дело чирьи... А на правой ладони под мизинцем - шрам от ножниц. Но этого он не помнит. Мамка рассказывала, что стригла ему - малышу - ногти и раскровенила ножницами ладонь. Дернулся он, что ли, вот она и рассекла. Сама наверное обревелась со страху. А он не помнит ничего. И операцию не помнит. Мамка показала пожелтевший листок с половину ладони. Имя, еще что-то. Поправляли в младенчестве ему что-то в мужском хозяйстве. Поправили как надо. Кто бы знал...
...
А Каштан ведь выл с первого дня. Как только учуял, непонятно. До пробоевской сечи-то километра два, не меньше. Еще и через овраг надо перебраться. Дядя Митя иногда по неделе дома не появлялся, Каштана соседка подкармливала, так пес не выл, а тут - сразу... Хотели пса на поиски дяди Мити отправить, а он, скотина, забился в будку - не вытянешь... И этот звук тоже как вой... Да елки-моталки, что же она так воет-то? И откуда в самолете собака? Где она? В багажном? И он бы ее услышал? Он что, ее один слышит? Не мог бы он ее услышать. Что же получается, нет никакого воя? Так вроде есть, а как вслушиваться начинаешь - нет. Мерное гудение самолета, болтовня двух пассажирок за спиной, да сопение соседа, который тыкает пальцем в планшет. Хорошо сидеть в первом ряду. Никого впереди. Только стюардесса.
...
А если дядя Митя умер не сразу? Черт, ему же наверное ведь и вскрытие не делали? Или делали? Кому он нужен... А если его только оглушило ну и, наверное, шею переломило? А что, если он пришел в себя в снегу и понял, что умирает? Что не может пошевелиться? Руки-то были вытянуты вдоль тела. Как упал - так и лежал. Топор - рядом, ручкой вверх. И гнилая береза рядом. Вот ведь хлобыстнула, Рыбкин потом даже потрогал ту березу, возле головы дяди Мити у нее толщина всего была в три пальца. Всего в три пальца. В три гнилых пальца, поскольку разлетелась эта береза на куски сразу. Но дяде Мите хватило. Глупая смерть. Из-за гнилой деревяшки. Санки с перевязанным бечевой хворостом рядом. Тоже снегом занесло. И дядю Митю занесло. А пока заносило, он лежал и смотрел в небо. И, может быть, думал о чем-то. Не самое плохое, кстати, видеть перед смертью небо. Ни боли, ничего. Если не дергался, какая боль? Или бывает боль, когда и дергаться нечем? Холодно было. Понятно, если снег шел, то не так уж и холодно. Но все равно. Говорят, смерть на холоде сладка. Врут, наверное. Кто об этом мог рассказать?
...
Они еще потом волокли с Митричем эти санки к деревне. Ну, не пропадать же хворосту. И санкам. А топор забрал кто-то. А потом еще и с горки на этих санках катались. Садились вдвоем и катили по снежной целине прямо к речке. Хотя уже и весна была, считай. А ему все казалось, что на санках их не двое, а трое. Что же все-таки могло быть светло-коричневого в голове у дяди Мити?
...
И все-таки собака выла. Или где-то в закоулке самолета, или в голове. Так выла, что мороз пробирал по коже. Словно Рыбкин сам летел не в боинге, а в бесшумном планере и как раз теперь парил над безмолвной деревней с отчаявшейся дворнягой и трупом в одном из домишек или на той же сече в двух километрах. Или это не собака? Дядя Митя как-то рассказывал деревенским мальчишкам, что когда печник клал печь, то замуровывал в трубу бутылочное горлышко, и если заказчик наряд закрывал честь по чести - замазывал, а нет - оставлял так. И все, прощай покой, во всякий ветер печка воем будет из себя хозяев выводить. Может и здесь так? Собрали на заводе самолет, хотя этот американский же, ну продали, пригнали по бартеру, в лизинг передали, но не рассчитались, как следует. Ладно бы, он в Европу ходил, там бы разобрались, так он по внутренним линиям ползает - Москва - Красноярск и обратно. А если бы рассчитались как надо? Человечка с замазкой присылать? Едва приметного, спеца? Тайного пассажира? Так кто ж его до самолета допустит? Ну, бред же, бред, нет никакого воя. Лезет же в голову какая-то ерунда.
...
- Все в порядке?
- Да. В чем дело?
- Вы побледнели. Вам плохо?
- Нет. Вы ничего не слышите?
- Слышу? - она старательно прислушалась, даже брови подняла, дежурно улыбнулась. - Ничего не слышу. Все в порядке.
- Все в порядке, - повторил Рыбкин, удивляясь звуку собственного голоса, растянул губы в улыбке, подбадривая заботливую стюардессу и уже вслед ей, поплывшей между рядами, прошептал. - Даже удивительно, насколько все вроде бы хорошо. Несмотря на...
...
- У вас ангел-хранитель есть? - спросил сосед.
- Что? - не понял Рыбкин.
- Некоторые верят, что у каждого есть ангел-хранитель, - объяснил сосед. - Кстати, самолет - как раз то место, чтобы подумать об этом, и даже головой повертеть. Есть, знаете ли, версия, что ангел-хранитель следует за своим подопечным в, так сказать, не естественном обличье, а в человеческом. Оглянитесь, вдруг кто-то из них ваш... куратор.
Рыбкин невольно повел взглядом по салону, оглянулся. Народ в основном спал, время было ночным, но никто на ангела-хранителя не походил. Да и о чем говорить, половина салона, что ли ангелов? Кто им оплачивает перелет? Хотелось бы взглянуть на эти командировочные. Что там у них? Дорожные, суточные? Да и на этакой высоте крыльями не помашешь...
- Может, это вы? - усмехнулся Рыбкин, вернувшись взглядом к соседу.
- Вряд ли, - пожал тот плечами, снова углубившись в планшет. - Я бы знал. Почувствовал бы. Я, скорее, губитель.
- Почему? - не понял Рыбкин.
- Жена так говорит, - пожал плечами сосед и, к облегчению Рыбкина, разговор не продолжил.
...
Надо было ехать на поезде. Взять "СВ" в пекинский, хоть отоспаться. Все Борька, срочно-срочно. Какая там может быть срочность? Без него, что ли, не могли решить? Все уже давно просчитано и согласовано. Хотя, так даже лучше. Почти трое суток в поезде, с тоски сдохнешь. Хорошо хоть Ольга в отъезде, меньше вопросов. Всего меньше. Вот и нет бати. Как там Юлька? Справится? Ничего, справится. Сама вызвалась. Черт возьми, куда же все-таки отец задевал свои награды?
...
Саша. Надорвалось что-то в последний день, или показалось? В глазах что-то мелькнуло. Нехорошее что-то. То ли боль какая, то ли усталость. Откуда у нее усталость? На двадцать лет его младше. Даже больше. Или он с ней собственной усталостью успел поделиться?
...
- Она во сне болтает. Ну, не всегда, но если подопьет, частенько... выражается. Ну, мужик ее все прикалывался, а потом услышал сквозь сон, как она поминает кого-то во сне, решил записать. Поставил, значит, магнитофон, и спать. Утром кассету в карман, пошел в рейс, да в магнитолу ее...
- Да, ладно! У кого сейчас магнитолы-то? Сейчас эти, как их, флешки?
- А ты думаешь, куда магнитолы деваются? Вот на такие лимузины, как у этого обалдуя и попадают. Да куда там лучше-то? У него ж грузовик... День вожу, два под ним лежу.
- Ну и он что?
- Да ничего. Послушал на свою голову. Нет, сначала он, конечно, выяснил, что сам храпит как сволочь. Ну а потом и женушка голосок подключила. По-первости, правда, что-то за свою бухгалтерию бормотала, счета-проводки, а потом стонать начала. Да так жалобно, с чувством. Игореша, мол, Игореша! Еще! Еще!
- А он?
- А что он? Думаешь, разбираться побежал? Сейчас. Спрятал ту кассету, да в загул. Оторваться решил. Короче, она его с бабы прямо в машине и сняла.
- С какой бабы?
- Да какая разница? Ему бы после того случая сразу бы телефончик жены потеребить, там этого Игорешу поискать, одно к другому прикинуть, а он этого Игорешу как проездной воспринял. Ну и тычет ей кассету в рожу, мол, а ты-то, ты-то что творишь? Что за Игореша?
- А она?
- А что она? Тут же нашлась. Сама на него заорала, мол, если бы ты, стервец, меньше жрал, да больше на жену смотрел, мне бы разные актеры не снились, и я бы, если бы и стонала, так твое имя бы называла!
- А что, есть такой актер, что ли?
- Да какая разница? Мало ли...
- Не, я что-то не пойму, кто этот Игореша на самом деле?
- Да был там один... По паспорту, правда, Георгием числился. Да это все ерунда, вон у меня начальник - Валерий Петрович, всю жизнь Валерий Петрович, и на табличке Валерий Петрович, а в уставных бумажках - Валентин. Ну не нравится ему имя Валентин. Так и этот... с выпуклостями. С пузом и кошельком, непонятно, что толще. Любил, чтобы его Игорешей звали. Особенно, когда из бухгалтерии кого после работы задерживал... Баланс составлять...
- А ты-то откуда знаешь?
- Знаю вот...
...
- Может быть, вам все же что-то...
- Ничего, справлюсь. Спасибо вам. Не беспокойтесь.
...
Вряд ли намного младше Сашки. Ровесница. Красивая. Чересчур туго затянута в униформу, тоже ведь способ бороться с излишней полнотой, но красивая. Да и что там полноты? Тело, наверное, хорошее. Кожа свежая, молодая. Пока еще. Пьет, наверное, кто-то молодость из нее. Если молодой и глупый, так и глотает, не чувствуя вкуса. А она ведь чудо. Если только не стерва. Нет. Вряд ли. Добрая. Хорошая девчонка. Да хоть бы и недобрая? Многого ли от нее надо случайному пассажиру? Такому, как он, не бедному, но и без понтов? Или с понтами? Даже говорить особо не надо, смотри в глаза и касайся запястья кончиками пальцев. Ноготками коли. До боли. Очень важно, чтобы до боли. Какая она дома, интересно? Такая же? Смысл жизни в форменной юбке. Смысл жизни. Просто смысл жизни. Почему? А потому что если нет тебя, то нет и смысла. Ничего нет. Хотя, Юлька же есть?
...
Интересно, каким его видит стюардесса? Аккуратным, подтянутым парнем возрастом чуть за сорок с живым лицом и шапкой темных с легкой проседью - соль с перцем - волос? Или молодящимся одутловатым подтухшим мужичком за полвека с усталой физиономией и мутными глазами? Дорогие ботинки и костюм могли быть надеты и тем, и другим. Или ей все равно? Ей все равно. Это правильно. Ей и должно быть все равно. Умница. Чудо. Красавица.
Черт, и подарить ей нечего...
...
А каков он по сути? "В натуре"... Кто он на самом деле? И тот, и другой?
...
Ощутить пальцами гриф, поймать на слайд струну и извлечь долгий ноющий звук. Уплыть вслед за ним. Раствориться. Исчезнуть. Без следа.
...
"Baby, do me a favor, keep our business to yourself".
...
- Уважаемые пассажиры. Наш самолет...
Часть первая. Соул
Глава первая. Глиссандо
She's good to me oh, yeah"
Березы росли далеко, за пешеходными дорожками, стоянками такси, журавлями шлагбаумов и за дорогой, но ветер притащил пригоршни желтых листьев к стеклу аэропорта и наклеил их на мокрый асфальт, плитку, автомобили, турникеты, разбросал под ногами. Когда ботинок наступал на камень - шаг казался звонким. Когда на сырые листья - глухим. Если случалось шарканье, оно выходило влажным. Хотелось пить. В горле пересохло. Галстук давил на него. Костюм давил на плечи. Обувь была тесной. И голова была тесной. И в груди что-то ворочалось, сетуя на неудобство.
Иногда на Рыбкина накатывало подобное. Все, что томилось в тесноте, вырывалось на свободу. Царапина на носке ботинка начинала саднить, словно царапина на ноге, желтые листья казались усыпавшей каменные плечи перхотью, а ветер охлаждал не снаружи, а изнутри. Он дышал этим ветром. Вот и теперь...
Рыбкин остановился, закрыл глаза, глубоко вдохнул, потянул узел галстука. Странное ощущение, будто ничего нет - не оставляло. Ничего нет. Умер не его отец, а он сам. И стоит у выхода из аэропорта не топ-менеджер торговой компании, а его все еще не осведомленная о трагическом событии тень.
...
Сашка не приехала.
...
Рыбкин постоял возле цветочницы, ожидая, что один из букетов сам попросится в руки, погрел в ладони телефон, но не сделал ничего из запланированного. Ни позвонил, ни купил цветы. Аэропорт, мгновение назад выпустивший его из теплых стеклянных потрохов во влажный сентябрь, сдвинул двери. Захотелось вернуться и попробовать еще раз. Пройти по гулкому рукаву перехода, поглазеть на книжный развал, намотать на бобину вероятности необходимые Сашке минуты. Дать ей шанс.
Рыбкин сунул телефон в карман, коснулся внезапно ожившей плоти и даже зажмурился от нестерпимого юношеского желания. Что ты со мной делаешь, девочка?
- Такси?
Мужичок не шарил глазами по толпе, а смотрел именно на Рыбкина и ждал его ответа. Среднего роста, гладко выбритый, с короткой стрижкой, в свежей рубашке, незасаленном пиджаке, в отутюженных брюках, в начищенных ботинках. Спокойный, доброжелательный. Ну что, Рыбкин, поедешь, или вызвонишь Антона? Прилетит за час. Нет, торчать в аэропорту не хотелось.
- Без курения, разговоров, шансона и лихачества?
- Сам не люблю.
- Поехали. Строгино.
...
Куревом в машине не пахло. К удовлетворению Рыбкина ароматизаторами тоже. Водитель открыл заднюю правую дверь, дождался, когда клиент бросит на сиденье слишком легкую для багажника сумку и займет место, сел за руль и плавно отчалил от пандуса. Рыбкин оглянулся на стеклянную стену аэропорта, закрыл глаза и на мгновение представил, что Сашка его все-таки встретила. В кармане ожил телефон. Борька домогался его уже с утра.
- Да.
- Привет, старик. Приехал?
Что Рыбкину не нравилось в Борьке особенно сильно, так это вкрадчивый тон. Начальник снабжения всегда пришептывал, словно только что взлетел без лифта на пятый этаж или волновался, передавая секретное сообщение.
- Прилетел.
- Вот и отлично, - Борька довольно засмеялся, но тут же сделался виноватым. - Только ты уж прости, но собрание правления перенесли на вторник. Узнал вчера поздно, звонить тебе не стал. У вас там глубокая ночь уже была. Но на работу все равно придется заехать, старик велел всем отметиться, взять материалы, чтобы разговор был не пустым.
- Какие материалы? - не понял Рыбкин. - И почему было бы не сделать это почтовой рассылкой? А доклады от каждого департамента он приготовить не велел?
- Ну, знаешь, - захихикал Борька. - Он твой тесть, а не мой. Вот ты бы у него и спросил. Это его заморочки - секретность, все такое. Сам знаешь, этих... бывших не бывает. Мое дело довести до сведения. Но я бы на твоем месте не выделялся бы.
- Ты бы на любом месте не выделялся бы, - буркнул Рыбкин и добавил, чтобы не оставлять занозу в душе если и не друга, то приятеля. - Слишком умен для этого.
- Был бы умен, - продолжил хихикать Борька, - Сергей Сергеевич был моим тестем, а не твоим. Сегодня воскресенье, совет директоров во вторник, на работу заглянуть минутное дело, ты еще в отпуске, я уже в отпуске, так что завтра у меня: рыбалочка, грибы, шашлык - на выбор. Банька, само собой. Возражения не принимаются.
- Послушай, - на Борьку было бессмысленно обижаться, тот был слишком толстокож. - Я не в отпуске.
- Понимаю, старик, - сочувствовать он умел натурально. - Ты успокойся. Бате твоему сколько было? Под восемьдесят? Мог бы и пожить еще, но умер, как я понял, мгновенно? Не лежал, под себя не ходил, до последнего дня бодрецом? Я ему завидую, Рыбкин. Я тоже так хочу, в восемьдесят, бодрецом и мгновенно. Ему повезло.
- Отчасти, - буркнул Рыбкин.
Ему не хотелось обсуждать это с Борькой.
- Так что, прости, мой дорогой, но... - Рыбкин представил, как Борька пытается развести руками, отводит в сторону левую руку и морщится из-за того, что правая занята телефоном, в представлении тщательно выбритого от пуговицы на воротничке до непослушных висков Борьки все жесты следовало исполнять симметрично. - Отдышись пока. Я ж не виноват, что старик такой маневр заложил. Но сегодня-завтра чистые твои дни. Не напрягайся, Корней пыхтит за тебя, конечно, с тобой не сравнится, но ничего страшного пока не наворотил. А тебе нужно развеяться. Там... - Борька в замешательстве замычал, - все в... порядке? Я имею в виду дела там, все остальное?
- Юлька осталась, - сказал Рыбкин. - Отец на нее все отписал. Оформляет. Квартиру продает. Есть покупатели.
- Справится? - сделал обеспокоенным голос Борька.
- Ей уже двадцать два, - напомнил Рыбкин. - Институт заканчивает в этом году.
- Ну да, да, - вспомнил Борька. - А ведь только вчера бабочек ловила у меня на луговине за домом. Рыбкин, мы же с тобой уже старые, как... А она у тебя, выходит, вся в деда? Деловая!
- Нормальная, - заметил Рыбкин.
- Ты не обижайся, - зашептал Борька. - Ты классный мужик, но ты... музыкант. А вот Сергей Сергеевич, это да... А ты музыкант. В прикладном смысле. Кстати, поиграешь, будет мой приятель, он из ваших.
- Из наших? - не понял Рыбкин.
- Блюзмен, - объяснил Борька.
- Я тебе уже говорил, - поморщился Рыбкин. - Я не блюзмен. Я... для собственного удовольствия. Блюзмен... это диагноз. А я здоров.
- Ну, так ты будешь, здоровяк? - поинтересовался Борька. - Гитару тащить не нужно, есть.
- Ты знаешь, я не играю.
- Ну, может, захочется, - снова захихикал Борька.
- А твои?
- Нинка и дети в Испании, будут только через неделю. Представляешь, как мои спиногрызы рады? Как тебе? На неделю от школы откосить в начале учебного года!
- Холостуешь? - понял Рыбкин.
- Так и ты ведь... - намекнул Борька. - Ольга Сергеевна в Италии ведь где-то?
- Да, увидимся, - кивнул Рыбкин, словно Борька мог его видеть, и уже нажав отбой, добавил. - Где-то.
Нет, надо было ехать на поезде. Намять бока, устать от безделья. Может быть, даже упиться в первый день, потом день приходить в себя, или на третий день приходить в себя. Обошлись бы и без него.
- Отец умер в Красноярске, - неожиданно произнес Рыбкин, поймал себя на виноватой улыбке, тут же стер ее и добавил. - Ездил хоронить. Дочь осталась улаживать все. А я... а у меня работа, черт бы ее побрал...
Водитель не проронил ни слова, только кивнул. Рыбкин вздохнул, наклонился вперед, чтобы разобрать фамилию, имя на карточке, но тот уже протянул визитку. Рыбкин спрятал ее в карман. Добавил сквозь сжатые зубы так, словно кто-то требовал от него объяснений, проклиная себя при каждом слове и понимая, что его собственная неожиданная словоохотливость имеет одну-единственную причину - неприезд Сашки:
- Год отца не видел, хотел в октябре на неделю завалиться, а он умер. Вроде сразу. Инсульт. Нашли на второй день только, но говорят, что сразу. Вот я и завалился...
По встречке промчались, свистя сиреной, сразу две скорых. Кто его знает, может, если бы отец жил не один, да не валялся на полу в пустой квартире, то не умер бы? Лежал бы в больнице теперь, Юлька бы за ним ухаживала, а он кривил бы полупарализованный рот и грозил бы приехавшему сыну пальцем.
Рыбкин прикрыл глаза и снова представил стеклянные стены Домодедово, прозрачные двери и Сашку, встречающую его у входа. Повертел в руках телефон. Открыл глаза, посмотрел на мелькающие вдоль дороги подмосковные перелески, быстро набрал большим пальцем - "Приземлился, еду домой, целую".
Отправил Юльке.
- Куда? - спросил водителя, когда тот повернул на кольцевую.
- По кольцу пойдем, - ответил тот и постучал пальцем по навигатору. - Пробка на третьем. Я сюда ехал мимо. Надолго. Авария. А на кольце только дежурная, у Профсоюзной, но мы проскочим. Да и то, воскресенье, утро, может, и вовсе не встанем. Да и так-то - по спидометру по кольцу еще и ближе получится.
- Давайте, - махнул рукой Рыбкин и задумался.
Телефон все еще продолжал оставаться у него в руке. Позвонить Сашке, или нет? Воскресенье. Восемь утра. Какая сегодня у нее смена? Улетал... Значит... Работает. Сегодня точно работает, но это только с одиннадцати. Значит, еще спит. Через час начнет просыпаться, потягиваться, потом пойдет в ванную, опустится в теплую воду и продолжит просыпаться уже там, пока не обнаружит, что времени-то осталось всего ничего. Начнет торопиться, одеваться, готовить кофе, мастерить тоненький бутербродик, быстро гладить платье, и все это время метаться между кухней, ванной, спальней, гладильной доской и телефоном. Голышом... Или нет. Ну, точно нет! А мама? Она же говорила, что мама должна приехать. Из этого... Из Нижнего! Дома теперь строгая мама, которая смотрит за своей дочкой изо всех сил, и не дает ей просыпать работу, дочка-то кормилица. Значит, платье уже поглажено, кофе готов, на столе не только бутерброды, но и что-нибудь более существенное, и просыпаться долго не удается, просыпаться приходится быстро, потому что...
Совсем другим было ощущение езды на заднем сиденье. Отличалось и от сидения за рулем, и сидения рядом с водителем. За рулем - ты движешься по городу, рядом с водителем - тебя везут по городу, а вот на заднем сиденье по городу перемещают твою раковину. Твой мирок.
- Мирок, - прошептал Рыбкин, посмотрел вперед и вздрогнул. Из зеркала на лобовом стекле автомобиля на него смотрели чужие глаза. Они не выделялись ни размером, ничем, рыхлые веки выдавали немалый возраст смотрящего, но все это не имело никакого значения, потому что чужие глаза смотрели именно на Рыбкина и сейчас, в эту самую минуту, видели в нем что-то такое, что он не рассмотрел в самом себе еще и сам. И это не были глаза его водителя.
- Вам можно звонить, если что? - с трудом вытолкнул изо рта слова Рыбкин.
- Смотря что, - водитель протянул руку, поправил зеркало, сбросил с него видение, и Рыбкин увидел уже знакомый, вежливый и молодой взгляд аккуратного мужичка в начищенных ботинках и без неприятных автомобильных привычек. - Если нужно куда-то отвезти, привезти, звоните. Если буду не слишком далеко, посодействую. Я на Соколе живу. Не так уж далеко от Строгино.
- Да, - с облегчением выдохнул Рыбкин. - На Соколе - это близко.
- Голова, давление, сердце? - сдвинул брови водитель.
- Нет, - покачал головой Рыбкин. - Все в порядке. Легкое недомогание. Пройдет.
Водитель кивнул, улыбнулся и потянулся к приемнику. И сразу же мир успокоился. Мирок успокоился. Далекая страна проникла в салон автомобиля негромким свингом. Зашелестела, заныла, заскрипела гитара. Заплакала губная гармошка.
- "Клэптон, - подумал Рыбкин. - Не так уж скупо, но ничего лишнего. То что надо".
Мелькали тяжелые фуры, которых таксист обходил по крайней правой полосе, но после Профсоюзной движение стало свободнее, и Рыбкин, продолжая теребить в руке телефон с номером, на который не позвонить он не мог, но и одновременно не хотел звонить первым, даже задремал на мгновение, потому что в самолете заснуть так и не смог, а слова песни, которую проговаривал немолодой уже музыкант, знал наизусть. И слова следующей песни знал наизусть. И следующей. Но когда впереди показалась развязка Новой Риги, Рыбкин словно очнулся, наклонился вперед и сказал, куда его везти.
...
Через пять минут он рассчитался с водителем, прошел мимо припаркованных у высотки автомобилей, вошел в подъезд, кивнул охраннику и поднялся к дверям квартиры. Еще через минуту Рыбкин понял, что его ключ не подходит к двери. Он проверил остальные ключи, они исправно крутились в замках, но главный ключ не подходил. Рыбкин позвонил в квартиру, хотя был уверен, что дома никого не должно было быть. И в самом деле, дверь ему никто не открыл. Затем позвонил жене. Она не ответила.
Рыбкин не стал перезванивать. Ольга не отвечала ему давно. Дома улыбалась, говорила иногда что-то необязывающее, но на звонки не отвечала, словно Рыбкина не существовало. Словно по квартире ходила его фотография. Юлька как-то сказала, что ее родители как кости в чашке, гремят, умудряясь стучаться только о стенки, не касаясь друг друга, и всегда выбрасывают пусто-пусто.
- Пусто-пусто - это в домино, - поправил тогда дочь Рыбкин, - в костях минимум - один-один.
- Пусто-пусто, - упрямо надула губы Юлька.
Когда это началось? Задолго до Сашки. Задолго.
А ведь тоска тоже может быть светлой.
Рыбкин вышел на улицу, присел на лавку у детской площадки, посмотрел на свои окна. Дома и в самом деле никого не было. Дверь не была закрыта изнутри. Просто его ключ не подходил.
Сейчас он бы закурил. Самое время было закурить. Вытащить из кармана пачку сигарет, выудить одну, подержать ее в пальцах, поймать фильтр губами, щелкнуть зажигалкой, от которой чуть-чуть, самую малость тянет бензином, затянуться и еще раз посмотреть на лоджию. Вроде бы и при деле, никому не надо ничего объяснять, с чего это солидный мужчина в дорогом костюме и с сумкой околачивается с утра пораньше на детской площадке? Проблема была только в одном, Рыбкин никогда не курил. Оля, да, тянула иногда сигаретку, выходя на ту же лоджию. Дочь не курила тоже.
Он набрал Юльку. Она ответила сразу.
- Проснулась уже?
- Ты что, папка? Да здесь уже час дня!
- Когда домой-то?
- Думаю, не раньше следующих выходных, - в голосе дочери, к радости Рыбкина, не чувствовалось ни раздражения, ни огорчения. - Все-таки, бумажки времени требуют. Да и покупатель завтра залог внесет, но сам будет только в среду, да и оформление денек съест как минимум. Завтра к нотариусу. Вещи почти все раздала, оставила только кушетку, чтобы спать. Но у меня все в порядке, не волнуйся. Деньги сразу положу на карточку, охрану агентство обеспечит. Город красивый, все хорошо. Хотя дышать здесь не очень приятно. Даже по сравнению с Москвой.
- Красноярск, - напомнил он.
- Красноярск, - согласилась она. - А если смотреть в окно - Черноярск. А скоро будет Белоярск. А потом - Грязноярск. Мы же были у деда зимой пару лет назад.
- Были, - согласился Рыбкин. - Награды не нашла?
- Нет, все перерыла, - засмеялась дочь. - Зачем они тебе? Боевых все равно не было. Разве только какая-нибудь муть к годовщине спецслужб.
- Пришли номера медалей, - попросил Рыбкин.
- Хорошо, посмотрю в удостоверениях, - согласилась дочь.
- А я домой не могу попасть, - пожаловался Рыбкин. - Ключ не подходит.
- С мамкой не говорил? - поняла дочь. - Не помирились еще?
- Мы не ссорились, - постарался сделать бодрым голос Рыбкин.
- Так это, - в голосе Юльки послышалась досада. - Она звонила. Сказала, что замок сломался, пришлось заменить. Я думала, что она тебе сказала. Или ключ оставила.
- Может быть, и оставила - улыбнулся Рыбкин, - где-нибудь. Если будет еще звонить, узнай, где взять ключ. И, кстати, поинтересуйся, где машина? Ее нет возле дома. Ты ведь оставляла ключи и документы?
- Да, - растерянно ответила Юлька. - Я узнаю. Ты не вешай нос там, пап.
- Никогда! - бодро ответил Рыбкин, нажал на отбой и снова посмотрел на лоджию.
Неужели сломанное отвалилось? Или узнала что? А если б и узнала, не все ли ей равно? Или просто захотела напакостить? По совокупности, так сказать? Вряд ли, на машине ездила в основном Юлька, не стала бы Ольга против дочери ничего делать. Однако домой все-таки хотелось попасть. Или хоть куда, где можно принять душ. Ломать дверь?
Рыбкин покачал головой. Отношения с Ольгой держались на такой тонкой нити, что усилия прикладывать к ней было нельзя. Никакие усилия. В последнюю пару месяцев она вроде успокоилась, даже улыбаться стала иногда, но затишье ведь могло случиться и перед бурей. Тем более что как раз в последние месяца три и появилась Сашка.
Саша.
Рыбкин посмотрел на часы. Как раз теперь она должна была уже проснуться и даже выйти из ванной. Почему-то он был уверен, что она не ответит на звонок. Но все-таки нажал на вызов.
Сашка не ответила. Телефон был выключен.
Впервые телефон был выключен.
Через час Рыбкин стоял у дверей ее квартиры и давил на звонок.
Глава вторая. Перекресток
"I went down to the crossroad
fell down on my knees"
Их познакомил Борька. Точнее не познакомил, а где-то сразу после майских заскочил в кабинет к Рыбкину и, пришептывая, сообщил, что в парикмахерской напротив появился новый мастер. Мастер, очевидно, был женского пола, потому что Борька вытянул шею и изобразил ладонями нечто у себя на груди и на бедрах.
- Что ты забыл в парикмахерской? - постучал себя пальцем по голове Рыбкин. - Или там появилась услуга - расчесать колтуны?
- А... - махнул рукой Борька, поглаживая вечно растрепанные волосы. - Ерунда, Нинка села на укладку, и ключи унесла от машины. Я там чужой человек, так что чуть не бегом, и вдруг вижу девушку точно в твоем вкусе!
- Тебе знаком мой вкус? - устало потер глаза Рыбкин, отодвинул ноутбук, нажал кнопку селектора. - Виктория Юрьевна! Отчеты по филиалам я посмотрел. Бориса Горохова без доклада ко мне больше не пускать.
- Хорошо, - отозвалась секретарь.
- Доклад докладу рознь, - хмыкнул Борька. - А вкус твой я все равно знаю. Да и ты мой. Мы наш вкус однажды уже реализовали на все сто. У тебя Ольга, у меня Нинка. Знаешь, смешно даже. Обе примерно один типаж. Но моя Нинка чуть повыше и чуть пошире в кости. Но тоже черненькая. Твоя Ольга - сам понимаешь. И, что характерно, мы-то с тобой с точностью до наоборот. Ты повыше, я пониже. Вот если бы мы махнулись женами, гармония бы восторжествовала. А вот среднеарифметическое точно нет.
- Борь, - поморщился Рыбкин. - Ты чего хочешь-то?
- Вот представь, - Борька почесал правый глаз. - Представь, что эта самая парикмахерша, просто копия Ольги. Я захожу, бросаю взгляд в мужской зал и думаю, а что там твоя половина делает? Что забыла в мужском зале парикмахерской Ольга Сергеевна Клинская? Какого черта она порхает с ножницами вокруг какого-то мужика? Потом приглядываюсь и вижу, что девчонке, при всем моем почтении к твоей супруге, лет так на двадцать поменьше, но она ее копия! Один в один. Нет, ну понятно, что лицо конечно отличается, но стиль... Это что-то. Что бы ты сделал?
- Борька, - Рыбкин стал убирать бумаги в стол. - С чего ты решил, что похожесть на мою жену признак соответствия моему вкусу?
- Как же? - удивился Борька. - Ты же сам мне рассказывал... Забыл? Ну, что твой тип женщины - невысокий рост, хорошо сложенная, черненькая, живое лицо с таким налетом детства.
- Ты еще в педофилы меня запиши, - вздохнул Рыбкин.
- Какие педофилы? - не понял Борька. - Ты забыл, как я тебя с Ольгой познакомил?
- Во-первых, не ты, а твоя Нинка, - напомнил Рыбкин.
- Муж и жена одна... - развалился в кресле Борька. - Хотя ты сам был виноват. Затащил нас в кинотеатр на какую-то французскую муть. Про что-то такое на мосту. Там еще актер был - без слез не взглянешь, а у актрисы один глаз был перевязан. Чуть ли не весь фильм, а я не люблю такое смотреть. Забыл уж, в финале вроде бы она с двумя глазами была? Или нет? Помнишь?
- Помню, - буркнул Рыбкин. Нет, долго обижаться на Борьку было невозможно. На него вообще не из-за чего было обижаться. Он был как погода.
- Ну вот, - обрадовался Борька. - А ты уставился на экран, что не оторвать. Мы уж с Нинкой по молодости и пообжимались, это ж только начало девяностых было, и похрустели поп-корном, а тебе все мимо. И тогда она сказала...
- И тогда Нинка сказала, - продолжил Рыбкин, - что у нее есть подруга, которая точная копия этой актрисы.
- А что, разве нет? - удивился Борька. - Точная копия. Ну, с нюансами, но все равно. Она тебя женила, понимаешь? Моя Нинка познакомила тебя с Клинской Ольгой, а значит - и женила. Черт возьми... Больше четверти века назад. Ты понимаешь? Больше четверти века назад. Вот ведь. Два старпера, блин.
- Два стартапера, - усмехнулся Рыбкин. - Два вечных стартапера. Или полтора. Потому что ты - проблесками. Ленивый слишком.
- Ты знаешь, - Борька снова почесал глаз. - Черт. Ячмень, что ли садится? Мне когда ячмень садится, я всегда Нинку прошу плюнуть. Вот ведь не верю ни во что такое, а помогает! Ну точно! Помогает! А она сейчас в отъезде. Медуз не любит, а весной их вроде бы почти нет там.
- Подожди, - не понял Рыбкин. - А как же парикмахерская?
- Это вчера было, - отмахнулся Борька. - И вчера же в ночь - ту-ту. Шереметьево. Знаешь, я приехал домой, тоска такая. Ну и не рукоблудства ради, а для эстетического впечатления залез на порночаты. Пощелкал, посмотрел, что там нынче в моде. Ну, знаешь, кое-что есть, конечно. Хотя пирсинга и татуировок многовато, как на мой взгляд. Но дело не в этом. Через полчаса я обнаружил, что смотрю, как обычная такая деваха, ну вроде моей Нинки, помоложе, конечно, собирает мебель.
- На порночате? - уточнил Рыбкин.
- Да зуб даю, - щелкнул пальцем Борька. - Ну, скручивает что-то такое из икеи, наверное. Что-то простое. То ли тумбочку, то ли табуретку, не суть важно. И вот я сижу, смотрю на нее и вдруг понимаю, что это самое возбуждающее из того, что я видел. Что это - то самое, что нужно. Соль земли. Вытяжка женьшеня. Амброзия. Не та, конечно, от которой у моей Нинки аллергия. Она же ростовская. Это все неважно. Главное - что это то, что я упустил... Ты не поверишь. Она ее одетая собирала. Ну, в трениках каких-то. А я сидел с разинутым ртом. Просто зафанател.
- Зарегистрировался, стал подбрасывать монету? - улыбнулся Рыбкин.
- Какое там? - засмеялся Борька. - Никакой регистрации. Посмотрел, вышел, удалил историю просмотров. Или ты Нинку мою не знаешь? Себе дороже. Вот все думаю про эту парикмахершу. Нет. Ты только представь. Ты с ней знакомишься и отправляешься с ней куда-нибудь в ресторан. Ей главное - надеть черные очки. Ну, точно никто не отличит от Ольги Сергеевны. Зато представляешь, все будут думать, что ты с женой, даже будут подходить, отвешивать твоей девочке комплименты - Оля. Ты так прекрасно выглядишь. Ольга Сергеевна. Респект вашему косметологу.
- И ты думаешь, что девочке приятно будет все это выслушивать? - прищурился Рыбкин. - К тому же, кто тебе сказал, что Ольга Сергеевна на самом деле плохо выглядит?
- Она выглядит прекрасно! - отчеканил Борька и, наклонившись к столу, прошипел. - А вот ты - хреново.
- То есть? - спросил Рыбкин, раздумывая, стоит ли ему появляться в этой парикмахерской.
- Ты знаешь, чем моя Нинка занимается? - спросил Борька.
- Собаками, - ответил Рыбкин. - Конечно, если ничего не изменилось.
- Именно! - вздохнул Борька. - Приют у нее. И раньше был приют, и теперь. Знаешь, с одной стороны хобби там, привычка, да и базовое покоя не дает, она же ветеринар по первому. В прошлом году летала в Германию к дочери, то се, поинтересовалась, там с этим делом все не так.
- С каким делом? - не понял Рыбкин.
- С собаками, - объяснил Борька. - Просто так не возьмешь. Еще поискать надо. В приютах - очередь. Те, что у нас на помойке роются, там влет уходят. Нет, ну понятно, везде по-разному. Но в основном - вот так. С другой стороны, там и с детскими домами все не так. Нас погубили просторы, Рыбкин. Всегда есть, где нагадить. Мы не ценим землю. А там, если мусор выбросишь, обязательно на кого-нибудь попадешь. Ясно?
- У тебя каша в голове, Борька, - сказал Рыбкин.
- Какая каша? - не понял Борька, полез пятерней в вихры, потом усмехнулся, погрозил Рыбкину пальцем. - Каша, значит?
- Вот только честно, - потянулся Рыбкин. - Чего ты хочешь? Парикмахерская, порночаты, собачий приют. Просторы. Чего тебе надо?
- Ну, вообще-то как всегда, - вздохнул Борька. - Нинку в хорошем настроении, как бы мы ни цапались, она ж единственная, с кем у меня сбоев не бывает. Бутылочку виски. Погрызть чего-нибудь. Футбол... Не, футбол нахер. Не хочу. Не тот он стал. Или я стал не тот. Посидеть, поговорить...
- А от меня? - спросил Рыбкин.
- Понимаешь? - Борька задумался. - Дело в том, что у тебя глаза, как у тех собак в Нинкином приюте. Ну, понятное дело, там они не голодают, да и сидят не в клетках, вольеры у них. Это ж серьезное хозяйство, Нинка кстати, стала принимать зверье на передержку, ну, хозяева уехали куда-то, скажем, а питомца - к ней. Ну и за отдельную плату - вебкамера. Лежишь так где-нибудь на Канарах, заходишь в интернет и смотришь, как твой Барсик или какой-нибудь Лорд ждет тебя сытый и довольный в вольере класса люкс. Яйца свои вылизывает.
- Борька! - покачал головой Рыбкин.
- Дело же не в еде, - объяснил Борька. - Понятно, что Нинка там не одна, на ней общее руководство, но она всегда говорит, что это как в детском доме. Нельзя ласкать. Прирастают. Не успеешь оглянуться, а они уже часть тебя. Те же собаки. Смотрят, за ними ли ты пришел или просто так. И у тебя как раз такие глаза.
- У меня жена, дочь и все хорошо, - наклонился, чтобы сообщить это Борьке, Рыбкин.
- Я знаю, - сказал Борька и тут же зачастил. - Ольга Сергеева Клинская, дочка нашего общего шефа, дай бог здоровья Сергею Сергеевичу, его жене Фаине Борисовне, его второй дочери - Галине, да устроится ее судьба, под сорок уже, пора ребенка рожать, пора. Его прочим близким и дальним, включая мою благоверную, которая приходится твоему тестю, дорогой, троюродной племянницей. Или ты забыл? Мы родственники, Рыбкин. Если случится какая пандемия, и вы все перемрете, то я смогу стать твоим наследником. Ты представляешь?
- Если я перемру, мне уже будет все равно, - сообщил Рыбкин.
- Дочь у тебя красивая, - задумался Борька. - И не копия матери, и на тебя вроде бы не очень похожа, хотя есть что-то, есть. Красивая. Если бы не Нинка, да не эти двадцать пять лет разницы...
- Тридцать, - усмехнулся Рыбкин.
- Черт, - вытаращил глаза Борька. - Точно же! Тридцать!
- У тебя тоже дочь красивая, - заметил Рыбкин. - И тоже тридцать. Мы стартаперы.
- Старперы, - вздохнул Борька. - Чего уж там. Не льсти... нам. Так я к чему это все. Ну, в смысле икеи, порночатов, собачьего питомника, парикмахерской. Она другая.
- Другая? - не понял Рыбкин.
- Парикмахерша новая, - объяснил Борька. - Ну, новый мастер. Ничем она не похожа на твою Ольгу. Полная противоположность.
- Высокая, толстая, блондинка, глупая и ... - стал щелкать пальцами Рыбкин.
- И добрая, - вдруг добавил Борька. - Да. И добрая. Полная противоположность. Только не высокая, а обычная. Не толстая, а обычная. И на дуру не похожа. И не блондинка, а что-то неопределенное. Крашеная. Да, виски другого цвета. Цветная такая. Как эта актриса из этого дурацкого фильма, где память стирали...
- Борька, - остановил приятеля Рыбкин. - Из хорошего фильма. Но это неважно. Хватит фильмов. Они плохо кончаются. Чего ты хочешь?
- Она тебя задушит, - сказал Борька.
- Кто? - не понял Рыбкин.
- Ольга Сергеевна, - пожал плечами Борька. - Твоя благоверная.
- Задушит? - удивился Рыбкин.
- Именно так, - кивнул Борька. - Думаешь, петлю накинет и рот забьет? Нет, дорогой. Просто лишит воздуха.
- Это еще как? - заинтересовался Рыбкин.
- Да легко, - хмыкнул Борька. - Потому что она и есть воздух. Батарейка. А если ее нет, то нет воздуха. И батарейки нет.
- Борька, - погрозил ему пальцем Рыбкин. - Она есть. Я женат.
- А чего ж тогда без воздуха-то? - прищурился Борька. - Думаешь, я не вижу? Давно хотел сказать, да все как-то. Ты ж уже лет десять на берегу жабрами хлопаешь.
- Ты выпил, что ли? - не понял Рыбкин.
- Да, опрокинул наперсточек, - постучал по грудному карману Борька. - Ну, или фляжечку. Для храбрости. Хотя, мы ж вроде приятели. Друзей-то у тебя нет?
- Есть, - сказал Рыбкин. - Вовка Кашин... Дочь...
- Вот, - развел руками Борька. - Вовка Кашин. Дочь. А что Ольгу-то не назвал? Я бы с Нинки начал отсчет. Хотя, друзей тоже не так уж. Я не договорил про парикмахершу. Я ж глаз от нее не мог оторвать. Ну точно, как от той девчонки, что мебель собирала в порночате.
- Что в ней особенного? - спросил Рыбкин.