Аннотация: Сборник "Прокотиков". Макс Фрай. Издательство АСТ, г. Москва, 2015 год
Я должен был споткнуться. Тот, кто перешагивает любые препятствия, обречен распластаться на ровном месте. Менторис редко повторялся, но о том, что главный враг каждого заключен в нем самом, сказал трижды. В третий раз он сказал это через секунду после того, как выпал из галереи собственного зимнего сада. Полез закручивать разболтавшийся верхний шпингалет, из-под которого дуло на его лиловые аквариусы, и вывалился из окна. Не из-за скользкого подоконника или слабых коленей, мне его цепкости еще учиться и учиться, а из-за того, что его дочь Пуэлла не сама пошла в цветочную лавку за подкормкой для его цветов, а попросила об одолжении меня, а уж я позаботился о собственном будущем. Растения подобны людям. То, что заставляет их выбрасывать умопомрачительные соцветия, людей порой лишает рассудка. И вовсе не обязательно прикладываться к заветной бутылке, достаточно поливать обожаемые цветочки, и однажды, где-нибудь через полгода, забраться на стремянку, чтобы в тысячный раз попытаться затянуть сорванную резьбу на проклятом шпингалете, заменить который тебя уже давно просила дочь. Она даже при мне жужжала тебе в уши, что однажды ты навернешься со своей стремянки, но ты только посмеивался. Ты был уверен в себе. Проклятый шпингалет был такой же неотъемлемой частью твоей незыблемости, как и потертый на краях удачный узел на счастливом галстуке и скрип в твоей трости, на которую ты опирался при ходьбе. Откуда тебе было знать, что испарения из цветочных ящиков оседают на потолке, нужная концентрация близится, и однажды неловкое касание потолочных панелей одарит тебя секундой эйфории? Я ждал полгода, пока ты решишь, что стал птицей. Секунда - это очень много. Достаточно, чтобы на твоем умном лице появилась глупая и восторженная улыбка, твоя левая рука сдвинула стеклянную завесу, а нога вынесла тебя на простор, где тебе останутся еще пять с половиной секунд. Одна, чтобы избыть остатки торжества, еще одна, чтобы осознать происходящее, и три с чем-то секунды, чтобы сказать мне последние слова. Или себе, потому что в мудрости тебе я никогда не отказывал, все-таки всему, что я умею, научил меня именно ты. И ты не обманул моих ожиданий. Прежде чем обратиться в мешок костей, успел сказать следующее: "мудак", - обращаясь к самому себе, - "стервец", - явно имея в виду меня, и "убей его, Пуэлла", - оглашая предсмертный наказ собственной дочери.
К сожалению, все это я услышал уже в записи, благо твой дом нашпигован камерами и датчиками, но услышал чуть позже. В тот же миг, когда ты совершал итоговый полет своей жизни, я висел на турнике, установленном в коридоре моей квартирки. Меня насторожил скрип половицы, но я не замер, а подпрыгнул и повис на перекладине, поэтому гарпун, выпущенный из моего собственного ружья для подводной охоты, пронзил мне не живот, а голень. Я скорчился от боли, разглядел нехитрый самострел, но не спрыгнул на здоровую ногу. Это было бы естественно, спрыгнуть, но ты ведь сам учил меня не действовать по шаблону? Из раны потекла кровь, наполнила ботинок и начала капать на пол, где принялась шипеть и обращаться в голубоватый газ. Не стоило десять лет слушать твои наставления и умирать на твоих тренингах, чтобы дышать голубой смертью. Представляешь, каково это, истекая кровью, висеть на одной руке, а другой расстегивать брюки и запихивать в трусы носовой платок? Справедливости ради, облегчиться в этот платок оказалось куда проще, чем я думал. Надеюсь, что тебе тоже это удалось перед смертью. И все-таки ты не только научил меня кое-чему, но и помог мне вылепить неплохое тело. Иначе, откуда бы у меня взялись силы, вися на одной руке, истекая кровью и дыша через вонючий платок, раздумывать о твоем следующем шаге, как ты собираешься скрыть следы преступления? Все-таки тебе следовало отвести от себя подозрения. Какой сюрприз ты предложишь?
Я не успел выстроить ни единого предположения, потому что запахло газом, а в следующее мгновение волна пламени с грохотом вышвырнула меня на лестницу. Я даже не успел порадоваться, что не закрыл за собой дверь, потому как очнулся только в больнице, где и увидел Пуэллу. Демон ее раздери, она была прекрасна и в горе. Принесла мне цветы и даже кажется не парным числом.
- Отца убили, - сказала она таким тоном, как будто я не лежал под капельницей, а молотил по боксерской груше в спортзале, и включила запись его голоса. "Мудак! Стервец! Убей его, Пуэлла!".
- У меня алиби, - прохрипел я, слепив на лице самую циничную из возможных гримас.
- Ты не спросил, как это случилось, - заметила она, вглядываясь в мое лицо.
- Любопытство - не самая сильная моя черта, - признался я. - Зачем мне это знать, если последнее, что я услышал от него с глазу на глаз, это угрозы убить меня, если я не отстану от его дочери?
- Разве ты приставал ко мне? - усмехнулась Пуэлла.
- А стоило? - я пошевелил скулами и понял, что мое лицо - не самая обожженная часть тела. - Надо было сказать папочке, что это его дочка затащила меня в постель?
- Тебе не понравилось? - осведомилась она и слишком пристально посмотрела мне в глаза. Так пристально, что я едва не поперхнулся. Там что-то было в этих глазах. Что-то такое, что требовало моего немедленного отсутствия. И в этой больничке, и в этом городе, и в этой жизни.
- Я приду завтра, - сказала она, - выздоравливай.
Ночью я оторвал прилепленный Пуэллой к моей повязке маячок и сбежал из больницы.
Поезд из Генса на Синкопу отправлялся через каждый час. Две столицы Теллуса не оставляли друг друга в покое. Я купил самый дешевый билет, переночевал на верхней полке, и уже утром сошел на главном вокзале Синкопы, постаравшись попасть в объективы хотя бы полудюжины видеокамер, хотя моя хромота и так выдавала меня среди десятков тысяч белых воротничков и синих комбинезонов. Затем я купил телефон на свое имя и сунул его в багаж какому-то толстяку, что отправлялся с семейством в Тенаси. После этого мне нужно было избавиться от хромоты. Пара уколов стимуляторов сделали свое дело, и в магазин дешевой одежды я зашел, почти не прихрамывая. Уже в полдень я был на окраине города и выглядел, как молодой мастеровой, которому не слишком повезло с трудоустройством. Старик на раздолбанном таксомоторе довез меня до соседнего городишки, славного осенней ярмаркой. Сделав пару кругов между торговыми рядами, я уверился, что за мной нет слежки, и снова взял таксомотор, правда теперь вернулся на одну из станций все той же межстоличной железной дороги. Уже следующим утром я вновь смотрел из окна поезда на покинутый мною город и даже разглядел в одной из кремовых многоэтажек темную оспину на месте своей квартиры. В полдень я вышел на шумной, но маленькой станции. До пахнущей морем и дорогими духами Плаги оставалась еще половина суток пути, но мне дорога на популярные курорты пока была заказана. На станции я купил газету. Портрет Менториса обнаружился на третьей странице. Итог его жизни был обозначен лаконично - нелепая случайность оборвала многолетнее служение одного из столпов секретной службы Теллуса, кавалера почетных знаков Теллуса четырех степеней и прочее, прочее, прочее. Моя сгоревшая квартира не заслужила упоминания даже в разделе происшествий. Впрочем, в объявлениях, сразу за разделом легкого разрешенного колдовства кое-что было и обо мне. "Безутешная хозяйка разыскивает пропавшего котика Пессимуса. Особые приметы - припадает на одну ногу. Вернись, мой герой. Твоя Пуэлла".
Сейчас все брошу и явлюсь пред твои очи, подумал я, запихивая газету в сумку, где уже лежало все необходимое для моего безмятежного существования на ближайшие два-три месяца. Все-таки было что-то правильное в организации секретной службы Теллуса - выпав из окна, Менторис вышел в отставку не единолично, а вместе со всей агентурной сетью, замкнутой на него. Нет, конечно же существовал новый контакт, который продлил бы надежду на безбедное существование, в том числе и зыбкую надежду на пенсион по выслуге, но этот контакт совпадал с дочерью Менториса, а в ее глазах сияло желание моего немедленного отсутствия. Так что, выбора не было никакого. Новое лицо, новое имя, новое место жительства. Но чуть позже, месяца через два.
Еще через час я уже сидел в душном автобусе, который полз на север. Осень давала о себе знать. Бескрайние поля еще не успели пожелтеть, но их зелень поблекла. Вместе с ними поблекла и моя бодрость. Нога все еще не болела, стимуляторы должны были действовать неделю, к тому времени рана затянется, ее неплохо обработали в больничке, да и ожоги были не так уж видны из-под плекса, которым я покрыл лицо и шею, а с болью я свыкся давно, но во всей этой истории было нечто не дающее мне покоя. Я на самом деле скучал по Пуэлле. Она была восхитительна, и мне казалось, что и я не оставил ее равнодушной. Другой вопрос, что это не помешало бы ей убить меня. Впрочем, верным было и обратное.
Автобус прибыл в Дамну далеко за полночь. В последние четыре часа он сначала забрался в горы, следуя какому-то неведомому мне графику, постоял на перевале, затем начал медленный спуск. По правую руку от меня в темноте дышало осеннее, еще теплое море, слева высились, перекрывая часть звездного неба, горы, и мне казалось, что я вновь стал маленьким человеком, люльку которого несет течение жизни, забавляясь с утлым суденышком по собственному разумению.
Я не вышел на конечной, доплатил водителю и проехал еще с десяток лиг к северу. Автобус пополз к далекому Инанису, а я сошел с дороги, переоделся, оставил в укромном месте лишний багаж, содрал с лица плекс и уже через пару часов вошел в еще сонный, но уже просыпающийся поселок. Не знаю, что сказала бы, увидев меня, Пуэлла, но Менторис был бы доволен. Двухдневная небритость, следы недавней драки на лице, круглые с фальшивыми стеклами очки, широкополая шляпа, простые, но скроенные из дорогой, пусть и потертой ткани порты, модная рубаха навыпуск, холщевая сумка на одном плече и видавший виды этюдник на другом, сандалии, куртка - все выдавало во мне художника. Кроме глаз. Пуэлла всегда говорила, что у меня глаза убийцы. Я отвечал ей, что буду прикидываться или мясником, или таксидермистом, хотя мечтал о чем-то утонченном. Можно было, конечно, надеть темные очки, но не хотелось привлекать к себе внимание. Все же Дамна не была курортным городком, скорее - рыбацкой деревней. Кажется, здесь еще добывали жемчуг, но, судя по бедности жилищ, едва ли преуспевали. Так или иначе, поселок лежал у меня под ногами, спускаясь террасами пыльных садов к морю.
Я подошел к автовокзалу за пять минут до прихода очередного автобуса. Сел на бетонный блок, долженствующий играть роль ограждения, закурил и стал ждать. Владельцы недорого жилья появились точно перед прибытием автобуса. И хотя большая часть его пассажиров оказалась местными жителями, которые тут же побрели вниз по улицам, с полтора десятка приезжих в некотором напряжении заняли места подобные моему. Я покосился на своих конкурентов. Пяток старичков, прибывших подышать морским ветром, и пяток семейных пар среднего возраста, надеющихся отыскать утраченную молодость. Да, не всем доступны жаркие пляжи южного берега и уж тем более отели Плаги, Спеса или Цивитаса, но для того, чтобы отправиться в Дамну или в любой другой поселок на восточном побережье Теллуса, нужно было скатиться на самое дно. Впрочем, отчего же? Те, кто скатились, не могли себе позволить и Дамны. Так что лучше скатываться уже на месте.
- Убийца?
Женщина, которая остановилась напротив меня, была не молода, но и не стара. Захоти она омолодиться, старость бы полезла из каждой морщины на ее лице, но она была естественна, как пыль на этой площади и сухие листья на претерпевших от минувшей жары фискусах, что прикрывали раскидистыми ветвями ларьки с местным вином. Она была естественна и даже мила.
- Похож? - спросил я, выпустив клуб дыма ей в ноги.
- Есть что-то в глазах, - прищурилась она и поправила табличку на груди, на которой было написано - "жилье у моря". - И на лице.
- Да, - кивнул я. - Убийца, - и похлопал по этюднику. - Убиваю свой талант. Почти расправился.
- Судя по лицу, талант так просто не сдается, - скривила она губы.
- Это другое, - пожал я плечами. - Повздорил с прежними хозяевами. Они захотели семейный портрет в интерьере, а я запросил слишком высокую цену. Но если бы вы видели их лица, сочли бы, что я легко отделался.
- Не люблю живопись, - сказала женщина.
- Я тоже, - признался я. - Но все остальное я не люблю еще больше. Далеко от моря?
- Четыреста двадцать пять ступеней, - сказала она.
- А отсюда? - поинтересовался я.
- Отсюда - полторы тысячи.
- Удобства?
- Минимальные, - она явно издевалась надо мной. - Душ, умывальник, москитные сетки на окнах. Телевизора, открытых линий - нет, многие считают это за удобство. Сортир с водой. Постель со свежим бельем. Меняю раз в неделю. Захочешь есть у меня - договоримся.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Мата, - она не была оригинальна. - А тебя?
- Пессимус, - ответил я. - Сколько хочешь денег?
- Сколько тебе нужно времени, чтобы стать человеком? - усмехнулась она.
- Есть сомнения? - выпрямился я и напряг плечи, вызвав ее одобрительный кивок.
- Есть, - ответила она. - Пока что я вижу небритого типа с побитой рожей,
- Почему же ты подошла ко мне? - не понял я.
- От тебя не разит спиртным, - сказала она.
- Да, это упущение, - признался я. - Образ придется доработать.
- Десять монет в день, - сказала она.
- Недорого, - согласился я. - А если на целый месяц?
- Десять монет в день, - стояла она на своем. - Второй месяц пойдет по семь монет. Если останешься до весны - за последующие возьму по три монеты в день. Вперед нужно платить за каждые две недели.
- Соседи есть? - я полез в карман за приготовленным тощим бумажником.
- Не беру, - улыбнулась она. - Все соседи - я, сын и дочь. Уединение относится к числу удобств.
- Судя по тебе, твои дети еще подростки? - поинтересовался я. - А муж есть?
- Даже не вздумай, - улыбнулась она чуть теплее.
- А вот этого ты мне запретить не сможешь, - поднялся я. - Я властен над собственным телом, но не над вздумыванием. Впрочем, заставить себя писать картины тоже не могу. Я ужасно ленив. Что у нас с неудобствами?
- С чем? - не поняла она.
- С неудобствами. Ты перечислила удобства, должны же быть и неудобства.
- Есть и неудобства, - призналась она. - Сын у меня болен. Когда у него случаются приступы, я запираю его. Но он ведет себя тихо. И кот.
- Что с котом? - не понял я.
- Он ходит, где хочет, - пожала плечами она. - И еще он смотрит.
- На кого? - нахмурился я.
- На кого-нибудь, - усмехнулась она. - Будет смотреть на тебя.
- Это опасно? - пошутил я.
- В лицо не вцепится, - рассмеялась она. - Ответишь ему таким же пристальным взглядом, и все. Зажмурится и замурчит.
- А если погладить? - поинтересовался я.
- Изменой не сочту, - озадачила она меня ответом.
Все оказалось даже лучше, чем я предполагал. Хозяйство Маты располагалось в конце узкой улочки, по которой едва ли мог бы проехать лимузин чуть шире обычного таксомотора. За глинобитной стеной скрывался уютный сад, собачий вольер без собаки и низкий, но просторный дом с белеными стенами. Предоставленная мне комната меня вполне устроила. В ней не было насекомых, зато имелась широкая кровать и еще более широкое окно, выходящее на море. В одном углу стояла чугунная печка, в другом холодильник, телевизор я не любил, открытые линии и любые другие способы связи мне были противопоказаны, так что мое зимнее существование вполне могло оказаться приятным времяпрепровождением. Тем более что у хозяйки обнаружилась весьма миловидная дочурка Ангуза лет восемнадцати. Правда, имелся и сын чуть постарше. Мата представила его Лео. Высокий и стройный молодой человек если и страдал каким-то недугом, то никак этот недуг не обнаружил. Он не подал мне руки, но поклонился, приложив ладонь к груди и, обернувшись к матери, произнес непонятное:
- В сам-мый раз.
- Бывает не в самый раз? - поинтересовался я, смотря ему в спину.
- Случается, - кивнула она. - Человек полон неожиданностей. Услужливый старичок может оказаться склочником и скандалистом. Тихий счетовод - эротоманом. А одинокий военный - любвеобильным семьянином, к которому подваливают многочисленные родственники. Но обычно я разбираюсь с этим. Я вижу людей насквозь. Считай, что я колдунья.
- Надеюсь, не практикующая? - спросил я. - Разве колдовство не запрещено?
- Так я тебе и рассказала, - улыбнулась она. Хорошо улыбнулась, тепло. И ее губы заслуживали поцелуя, не меньше. Или же она уже начала колдовать? Что ты можешь, девочка средних лет, против агента тайной службы? Смешно...
- И что же ты увидела во мне?
- То, что мне нужно, - она стала серьезной. - Ты - одинокий, сильный, ничего не боишься, но хочешь покоя.
- За покой нужно доплачивать? - я скосил взгляд на ее декольте.
- Покой не продается, - улыбнулась она. - Зато появляется и рассеивается сам собой. Поймешь.
- А где ваш кот? - спросил я.
- Вот он? - показала она, и я увидел здоровенного черного кота, который лежал на поленнице дров.
- Он не смотрит на меня, - пожаловался я хозяйке.
- Спит, - она улыбнулась. - С котами это случается.
Я спустился к морю к полудню. Против ожидания, на набережной оказалось довольно много народа. Отдельный смельчаки даже пытались купаться на узком каменистом пляже. Кое-кто прыгал с высокой скалы, которая торчала над крохотным заливчиком. Остальная часть берега представляла собой нагромождение бетонных кубов. Я перекусил на открытой веранде деревенского ресторанчика, затем взял пиво и присел на скамью на набережной.
- Знаете, как называется эта скала-м? - услышал я скрипучий голос. Он так и произнес: "Скала-м". Рядом со мной присел напоминающий седой репей старик. Точнее, забрался на скамью с ногами, как подросток или какой-нибудь пустынный погонщик верблюдов.
- Нет, - признался я. - Я здесь впервые.
- Она-м называется м-блюющий в море м-мужик, - сказал старик, расчесывая ногтями собственную шею. - Вон - нос-м, лоб-м, эти скалы - плечи. Берег - его задница. Вон тот выступ-м - верхняя губа. А м-буруны под ней - блевотина. М-похож?
- А еще какие есть здесь достопримечательности? - спросил я. Мяукающее заикание старика начинало меня раздражать.
- М-помилуйте, - рассмеялся старик. - Это обычная м-деревня. Какие тут могут быть достопримечательности? Здесь живут те, которые никого не хотят видеть. М-найдите на карте еще одну деревню, в которой нет ничего примечательного. Таких больше нет. Ни залива, ни нормального пляжа, ни гор над ним, ни особенного вида, ничего. Здесь ничего нет. Живут здесь те, кому ничего не нужно. Приезжают сюда разнообразные м-никто. Вот вы м-кто?
- Художник, - сказал я. - Но плохой художник. Никто, если следовать вашим рассуждениям.
- Да м-хоть любой, - махнул рукой старик. - Что тут рисовать?
Я бы нарисовал море. В нем и в самом деле не было ничего необычного. Волны, волны и волны. И серо-сине-зеленые мазки до горизонта в зависимости от того, что сверху - облака или чистое небо. Пахло рыбой, водорослями и еще чем-то пряным. Вот только рисовать я не умею. Набил ящик эскизами, купленными на рынке. Выбирал самые плохие. Чтобы мазня мазней.
- Скажите, а вы м-верите в нечистую силу? - спросил меня старик. - А в колдовство-м?
- Зачем мне это? - допил я пиво. - Я верю в море. В небо. В ветер. В это пиво. Нет, в пиво я уже не верю. Сейчас возьму еще бутылку и снова буду верить. Зачем мне ваша нечистая сила?
- М-неправильный вопрос, - проговорил старик. - Зачем м-мы нечистой силе, вот как нужно его ставить.
- Не нужно ничего ставить, - лениво пробормотал я. - Все, что требует установки, пусть остается неустановленным. Естественность - навсегда. Нечистая сила... Мне гораздо больше нравится чистая сила. Вот как эта девушка.
Она вышла из воды, собрала волосы, накинула халат и стала вытаскивать и выкручивать из-под него купальник. Чем-то напомнила мне Пуэллу. Такая же тонкая и одновременно сильная. Как пружина. Жаль, что далековата. Вот было бы смешно, если бы она оказалась Пуэллой. Это значило бы, что я ничего о ней так и не понял. Если я не ошибаюсь, она сейчас шерстит записи с камер на всех главных вокзалах Теллуса. Или занимается похоронами собственного папеньки. Куда ты направишься потом? Я так старательно рассказывал тебе, что не люблю жару и толпы туристов, что именно там ты и должна меня искать.
- Это м-моя дочь, - процедил сквозь зубы мой сосед по лавочке.
- Пойдемте, - сказала она, приблизившись.
Я узнал дочь хозяйки - Ангизу.
- Пойдемте, папочка не живет с нами уже десять лет, но до сих пор не только тянет с матери деньги, но и выслеживает наших жильцов и пытается вымазать нас в грязи.
- М-вас незачем-м м-мазать, - затрясся от ненависти, почему-то встал на четвереньки старик. - Вы и...
- Пойдемте, - взяла она меня за руку.
- Четыреста двадцать пять ступеней, - напомнил я.
- Эта семейка... - заскулил за спиной старик. - М-м-мерзость!
- Четыреста десять, - поправила она меня. - Еще пятнадцать - с набережной до пляжа. Я люблю точность.
"А еще что ты любишь", - готово было сорваться у меня с языка, но я промолчал. Она и в самом деле была сложена почти так же, как и Пуэлла. Конечно, ей было далеко до не только дочери, но и ученицы Менториса, но зато в ней чувствовалась какая-то живая дикость. К тому же она была моложе Пуэллы лет на десять. Свежесть ее кожи поражала. А уж сама мысль, что отсчитывающая стройными ногами ступени передо мной девчонка обнажена под коротким халатом, окрашивала суету последних трех дней явно новыми красками.
- Он здоров? - спросил я о старике.
- Да, - пожала она плечами, отчего халатик задрался. - Пил. Да и теперь пьет. Но есть какие-то ограничения в голове. Есть. Вот, Лео кое-что от него взял. Но Лео безобиден. Да и он тоже. Он тихий.
- Я тоже тихий, - сказал я.
- Бывают тихие художники? - спросила она.
- Художники почти ничем не отличаются от людей, - соврал я. - Но я плохой художник.
- Вот те на, - огорчилась Ангуза. - А я уж хотела попросить вас нарисовать меня. На фоне моря.
- Море у меня есть, - припомнил я. - Уже нарисованное. Давайте приклеим вашу фотографию.
- Ищите легких путей? - спросила она.
- Хорошо, - согласился я, - давайте приклеим вас.
- Тогда незачем брать нарисованное море, - завершила она разговор. - Оно уже есть. И я приклеена к нему. Намертво.
Да, четыреста десять ступеней оказались весьма короткой дистанцией. Я бы не отказался повторить ее раз пять. Особенно если бы чуть выше и впереди шествовала девчонка одетая точно таким же образом. Ангуза открыла воротца в глинобитном заборе, через которые мне предстоит ходить ближайший месяц, вошла внутрь, остановилась под раскидистой сливой и, обернувшись, обняла меня. Когда через несколько стремительно промчавшихся минут я недоуменно посмотрел на нее, она улыбнулась и прошептала:
- Все-таки в чем-то папенька был прав, - и, дурачась, продолжила, - но м-жизнь слишком коротка, чтобы м-м-м-отказывать себе в удовольствии-м.
Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в удовольствии. Нет, Пуэлла произнесла что-то иное, когда заявилась ко мне в квартирку и начала раздеваться так, словно собиралась принять душ после разминки. Тогда я был не столь решителен, как теперь, хотя, чего могла стоить моя решительность сама по себе? Но Менторис никогда не шутил, а относительно Пуэллы он сказал без обиняков - залезешь к дочери под юбку - убью. И неважно, что сказал он это десять лет назад, и за это время много чего случилось, и его ученик давно уже не был безусым юнцом, то что Менторис сказал один раз, действовало до тех пор, пока он не сказал бы что-то иное. Собственно поэтому, когда Пуэлла сбросила с себя одежду, я сразу понял, что мне придется убить Менториса. Или я, или он. И вот ведь, вроде бы не ладили отец с дочерью, но он стоял на страже ее будущего сторожевым псом. Что же она тогда сказала? Ну точно, - пользуйся. Да. Пользуйся. А Менториса в итоге пришлось убить. Осталось выжить самому. Пользуйся?
- Я спать, - сказала Ангуза, но остановился на дорожке, ведущей к его комнате. - Смотри.
Я остановился у вольера. В полумраке угадывалась фигура лежащего человека.
- Лео, - прошептала Ангуза. - Ничего страшного. Он быстро отходит. Но когда вот так лежит, то никому не мешает. Просто спит. Не опасен. Когда ваша комната свободна, он спит там.
- Что говорят врачи? - спросил я.
- Ничего, - хихикнула Ангуза. - Они же не знают.
- Почему? - спросил я.
- Тебе это мешает? - не поняла Ангуза.
- Нет, - хмыкнул я. - Почему это должно мне мешать?
- Тогда не дергайся, - посоветовала она. - Он - не твоя болячка. Не нужно ее ковырять, - она приблизилась ко мне, и прежде чем поцеловать в щеку, прошептала. - Душ на улице - с теплой водой. Спасибо тебе, плохой художник, за хорошую работу. Если болячка будет своя, тем более не нужно ее ковырять. Ты поймешь.
Женщина... Она мне говорит, что я пойму что-то, будучи младше меня почти в два раза. Впрочем, сколько раз я это уже слышал. Потом ты когда-нибудь поймешь... Только всякий раз это произносилось в адрес кого-то исчезающего навсегда. Единственный, кто мог бы мне это сказать с полным правом, был Менторис, и то только в первый год моего обучения. Через год он стал осторожен со мной. Осторожен, как с соперником. Черт его знает, что на него нашло, но это я почувствовал определенно. И все-таки, надо нынешнее приключение заканчивать. Если события будут развиваться таким же темпом, Дамну придется сменить на что-то более спокойное. Со мной ничего не должно происходить. Совсем ничего. Случайности исключены, однако они выстраиваются в очередь. В тот день, когда я собрался залечь на дно, на этом дне обнаружился сумасшедший старик, его распутная дочь и впавший в оцепенение или странный сон молодой человек, который несколько часов назад производил впечатление нормального парня. Еще хоть что-то и все. Уйти прогуляться к морю, и исчезнуть из этого поселка навсегда. Хотя, тот же Менторис повторял, что разбирая провал любого из агентов, он всегда приходил к одному и тому же выводу - судьба предъявила множество знаков, замучилась предупреждать неудачника, но внезапная слепота не только необъяснима, но и всесильна. Или колдовство запрещено зря, и порча все-таки существует?
Я почувствовал руки у себя на плечах, когда стоял под душем. Не руки Ангузы, а руки ее матери.
- Мата, - прошептал я, оборачиваясь и уже зная, что в этом раю мне нет места.
- Пессимус, - успела она сказать до того, как я коснулся ее губ. - Странное имя. Хочешь, я назову так своего кота?
- Нет, - прошептал я и вспомнил - "Безутешная хозяйка разыскивает пропавшего котика Пессимуса. Особые приметы - припадает на одну ногу. Вернись, мой герой. Твоя Пуэлла". Нет, не может быть. Пессимус - не имя, а кличка, о которой знаю только я и Пуэлла. Впрочем, какая разница, завтра меня здесь уже не будет. А память останется. И, надеюсь, не только у меня.
Я зашел в свою комнату через полчаса. Щелкнул выключателем, в свете тусклой лампы бросил на табурет стопку одежды, стянул прихваченное на поясе полотенце. Повязка на ноге держалась хорошо, плекс защищал рану от воды. Сколько мне осталось обходиться без хромоты? Три или четыре дня? Успею залечь где-нибудь еще подальше. Но без подобных удовольствий. Глухая гостиница, дешевый номер, лишь бы без насекомых. И тишина. Несколько коробок пива не помешают, конечно.
За моей спиной послышался шорох. Я обернулся, положив руку на пояс. Вот дьявол, все оружие осталось в тайнике. Что там? Между холодильником и печью, точно посередине пустой стены, на которой в обычных отелях вывешивают телевизор, сидел кот и смотрел на меня неотрывно. Я подхватил полотенце, снова зачем-то обернул себя и присел в паре шагов от зверя.
- Чего ты хочешь? - спросил я его и понял, что немедленное нападение мне не грозит. Кот не топорщил усы, не прижимал уши, не шипел. Он просто пристально и не отрываясь смотрел мне в глаза.
- Нет, приятель, - сказал я ему. - Я мог бы тебя взять в постель, но ты явно хочешь от меня большего. Поэтому выбирай между "брысь на улицу" и "сиди себе на полу хоть до утра". Хотя, глазищи у тебя, что надо. Желтые и жадные. Не знаю чем я могу тебе помочь, но если верить твоей хозяйке...
"Если верить твоей хозяйке", - странным эхом пронеслось где-то внутри моей черепной коробки, но я не собирался выстраивать сложные схемы для последнего дня в этом поселке, поэтому опустился на колени, наклонился к коту и пристально посмотрел ему в глаза.
Я не запомнил, как я заснул. В этом не было ничего странного, кто может вспомнить мгновение перехода из яви в сон, но я не запомнил, как поднялся и лег в постель. Помнил душ, помнил неожиданно стройное и мягкое тело Маты, которое все же не сумело затмить воспоминание о ее дочери. Помнил сумасшедшего старика, но не помнил, как лег в постель. Теперь же я не мог и проснуться. У меня не было ни ног, ни рук, хотя глаза были, во всяком случае я точно пытался таращить их или даже моргать ими, чтобы рассеять тьму, которая окружала меня со всех сторон, которая наполнила меня изнутри, которая сама была мною. В далеком детстве, если мне снились ужасы, я должен был прыгнуть с высокого места в пропасть, и сон неизменно оборачивался спасительным пробуждением. Сейчас не было ни кошмара, ни пробуждения, ни высокого места. Была только тьма. И я пытался выбраться из этой тьмы. Вскоре я даже не мог хлопать глазами, потому что тьма начинала прилипать к ресницам и висеть на них тяжкими комьями. Мне нужно было выбираться, но я не знал, откуда я должен выбираться, и как, если у меня нет ни рук, и ни ног. Поэтому я стал придумывать себе руки и ноги, и уже придуманными руками разгребать что-то тяжелое и липкое, и протискиваться через него, прорываться, пробиваться, ползти и снова разгребать и протискиваться.
Это длилось очень долго. В какое-то мгновение мне начало казаться, что это было всегда. И что все, что происходило раньше, было чем-то незначительным и случайным, а вот эта темнота и есть самое главное, суть, существо меня. А потом я проснулся.
Я увидел доску, на которой лежал. Не постель, а доску. Повернул голову и с трудом рассмотрел сетку, как будто я смотрел на нее изнутри. Опустил взгляд на каменный пол вольера, разглядел миску с кормом, спрыгнул и начал есть. Точнее, не так, ел не я, а кто-то другой. Просто у меня перед глазами мелькала миска и какое-то отдаленное ощущение подсказывало мне вкус еды. Странный, но отчего-то приятный. Значит, я был в вольере, ел из миски, и мне это нравилось. Точнее, мне это совсем не нравилось.
- Вот видишь, - донесся с той стороны клетки слишком громкий, но знакомый голос. - А ты боялся за зверя.
- Он лежал пластом два дня, - прозвучал в ответ другой знакомый голос. - Раньше такого не случалось.
- Раньше и постояльца такого не было, - ответил первый голос. - Лео очень доволен. Сказал, что отличное тело. Этот художник явно раньше был военным. Пришлось схватиться там кое с кем, так впервые Лео обошелся без побитой физиономии. Он даже сказал, что подумывает оставить это тело себе.
- Он идиот? - обладатель второго голоса обозлился. - Зачем же он тогда пихал его рожу под все камеры? Этой же ночью камень к ногам и в море. А если Лео будет упрямиться, я его тушку туда отправлю, надоело уже выносить за ним!
Я подошел ближе к сетке. Почему-то я оказался низко, хотя стоял, а не лежал. Основание сетки, обвитой пожелтевшим вьюном, было точно на уровне моего взгляда. С другой стороны сетки на садовых качелях сидели Мата и Ангуза. Покачивались и разговаривали. Но сидели и покачивались очень высоко, а я был низко. Но не лежал, а стоял. Я посмотрел на свои ноги и увидел кошачьи лапы.
Тьма вновь затопила все вокруг.
"Ответишь ему таким же пристальным взглядом, и все. Зажмурится и замурчит".
"Жизнь слишком коротка".
"Главное не затягивать. К тому же твоя тушка, Лео, киснет. Думаешь, я всякий раз буду заставлять ее держать глаза открытыми? Ах, чего мне это стоит? С кем ты еще хотел разобраться? А ты не думал, что тебя уже могут искать? Ты забавляешься третий день! Хватит Лео, остановись! Ангуза, держи его... Ну что ты будешь делать? Лео, ты допрыгаешься, я отнесу кота в комнату, и этот чертов художник окажется в твоем теле! Что значит, не забудьте его связать?"
"Ангуза! Он какой-то идиот! Что он делает теперь?"
"Рисует"
"Зачем?"
"Думает, что если художник чудно дерется и стреляет без промаха, то он должен писать великие картины",
"И как?"
"Мазня какая-то. Но я ж тебе говорила, этот Пессимус сам сказал, что он был плохим художником",
"У него были другие достоинства".
"О, ты тоже успела его раскупорить?"
"В прошлый раз ты говорила - распаковать".
"Ответишь ему таким же пристальным взглядом, и все".
Тихий звук подъехавшей машины. Еще более тихое хлопанье двери. Сухие, еле различимые выстрелы. Знакомые выстрелы. Как глухие щелчки. По два сдвоенных на жертву. Один человек. Второй человек. Третий человек. Затем одиночный более громкий и крик боли. Удар, и потом уже хныканье. Еще один, уже более сильный удар. Загорается свет, и я вижу влетевшего в комнату самого себя. Оборачиваюсь и понимаю, что я сижу на постели, тут же лежит "тушка Лео". Мое родное тело скулит на полу, зажимая простреленную руку. Вслед за ним в дверь заходит Пуэлла с двумя пистолетами в руках и шипит как змея:
- Ты думал от меня скрыться? Нет, вы только подумайте, он думал от меня скрыться! За каким демоном, ты бросился во все тяжкие? Сошел с ума? Я уж думала, нанял кого-то надеть свою маску, а оказывается, собственной персоной! Это кто еще? Кто это лежит связанный на постели?
- Я не Пессимус, - скулит мое тело. - Я другой. Это я лежу на постели.
- Интересно, - смеется Пуэлла.
Это плохо, когда она смеется. Очень плохо. Но он этого еще не понимает, хотя пора бы уже. Рука прострелена. И, кажется, начала уже болеть нога. Вот это плохо. А ведь были у него шансы, были.
- Очень интересно, - смеется Пуэлла. - Пессимус говорит мне, что он не Пессимус, а лежит на постели.
- Эй?
Она бьет тушку Лео ногой. Тушка вздрагивает, подтягивает колени к животу и вдруг жалобно мяукает.
- Мяу? А вот так?
Она вскидывает пистолет с глушителем и всаживает тушке Лео пулю в лоб.
- Теперь где ты? Ты только что лежал на постели, теперь там лежит труп. Говори, где ты теперь?
- Здесь, - хрипит Лео моим голосом. - Но я не Пессимус. Пессимус - кот! Он кот. Пустышка!
- Не смешно!
Звучит громкий выстрел и вторая рука Лео повисает плетью. Какого черта? Это же не его рука, а моя рука! Но Пессимус кот... А тело Хероса, которого кое-кто называла в постели Пессимусом, скулит и трясется у ног прекрасной Пуэллы, агента секретной службы Теллуса, дочери шефа Менториса. "Ответишь ему таким же пристальным взглядом, и все".
- Послушай, Херос, - она присела на край постели и резким ударом вставила дуло пистолета в мой бывший рот. - Я знаю, что ты всегда считал себя самым умным. Да, тебе везло. Ты выпутывался из ужасных ситуаций. Но это - моя операция. Я собиралась убить своего приемного отца. Не ты, а я. Поверь мне, у меня были для этого основания. Ты убил его, чтобы он до тебя не дотянулся, но ты выполнял мое решение. Он в самом деле хотел дотянуться до тебя, потому что я жаловалась ему на тебя, что ты лезешь ко мне под юбку, но не отцовская ревность двигала им. Просто ревность. И да, к тебе под одеяло залезла я сама. И это я сорвала шпингалет на окне, я подсказала тебе идею с подкормкой. И я зудела насчет этого шпингалета, изображая заботливую дочь. Наконец, я устроила ловушку в твоей квартирке, из которой ты сумел вывернуться. Теперь, когда ты знаешь все это, скажи, где деньги Менториса? Я никогда не поверю, что ты не позаботился в первую очередь о его деньгах! Они пропали со всех счетов в тот же день. Я их все равно найду, но усложняй мне жизнь. Где они?
- Не знаю, - заскулил Лео.
- А вот так?
Она встала и наступила ему на гениталии, заставив не только завыть Лео, но и содрогнуться меня самого, все-таки это была важная часть моего тела.
- Не знаю, - завыл, захрипел Лео.
- Как знаешь, - нажала на спусковой крючок Пуэлла, завершив пробег моего замечательного материального я. Интересно, как она собирается моделировать место преступления? У тела Лео дырка в голове! Как он отстреливался? Ах вот как!
Пуэлла подняла пистолет с глушителем и выстрелила в плечо настоящему трупу Лео. Затем обжала его пальцами обычный пистолет. Бросила оружие на пол, вставила в ту же ладонь пистолет с глушителем. Похоже на правду, но только если не знать, каким агентом был Херос, которого одна обворожительная коллега называла в постели Пессимусом.
- Ну что, - Пуэлла посмотрела на меня. - Ты теперь Пессимус? Иди сюда, пустышка. Имей в виду, я строгая хозяйка. В глаза мне смотри!
