В двенадцать лет Майлзу позволили впервые увидеть своего будущего деспега.
Точнее, его будущий деспег родился за три дня до того, как Майлзу исполнилось двенадцать - возраст, когда мальчики из племени Черных Теней получали в свое распоряжение боевого коня. Единственного на всю свою жизнь.
Деспеги, унаследовавшие от боевых тяжеловозов дестриэ чудовищную силу, поразительную выносливость и огромный, порой свыше двух метров в холке рост, а от второй влившейся в них крови - крови аргамаков - скорость, маневренность и злобность, своим личным качеством имели неприхотливость и удивительное долголетие. Многие вполне бы могли пережить своих хозяев, но преданность им также была одной из их особенностей, и уходили из жизни они, человек и его верный спутник-конь, вместе.
За обладание одним деспегом можно было бы отдать не полцарства, а полмира, скорее.
Живая боевая машина, крушащая все на своем пути - пехотинцев или же лошадей противника с неповоротливыми рыцарями на их спинах - широкой грудной клеткой, обтянутой лоснящейся черной шерстью.
Ржание этих лошадей никогда нельзя было услышать - звуки, которые они издавали на поле боя, нависая над поверженной на землю беспомощной новой жертвой, больше всего напоминали рычание дикого зверя, а глаза угольно-черного деспега всегда были наполнены жаждой крови.
- Деспеги! Они пустили деспегов!
Кони Дьявола. Так их еще называли в стане врагов.
Может оттого, какой ужас и страх вызывали эти звери и рождались слухи, что будто бы коней этих не кобылы-матери рожают, а проклятая земля в полночь, из которой они все в огне и пене выскакивают к своим хозяевам, и что умеют эти боевые лошади разговаривать на каком-то странном непонятном языке, а когда умирают, то рассыпаются в прах, издающий зловонный запах.
Ничего похожего, конечно, на самом деле, не было.
Был лишь хозяин, единственный на всю жизнь у каждого коня, который растил его словно собственное дитя, сам чистил и расчесывал, кормил и поил из золотой посуды, украшенной драгоценными камнями; были выматывающие, почти убивающие тело тренировки днем и ночью, и бесконечное горе и позор до конца своих дней, если конь вдруг пал раньше своего хозяина.
Хотя, подобное случалось крайне редко.
День, когда мальчику из племени Черных Теней впервые показывали своего боевого коня, еще дрожащим от холода и слабости в тонких ножках жеребенком, был истинным праздником для будущего воина.
И, хотя на первых порах отец мальчика помогал сыну с уходом за конем, уже через пару месяцев все обязанности и заботы, связанные с деспегом, ложились на плечи его истинного хозяина.
В руках человека был не просто боевой конь - деспег был для воина племени продолжением себя, своего боевого духа и тела, бросающегося в бой с врагами, как если бы это было вторым разумом и второй рукой, разящей насмерть.
- Это твой конь, - сказал отец Майлза в тот вечер, когда мальчик впервые зашел в дальний денник, где несколькими минутами раньше отмучилась рожающая кобыла. - Заботься о нем, потому что это самое большое сокровище в твоей жизни. Возможно, он не раз спасет тебя и защитит твою деревню и будущую семью. Он - самое ценное, что только может быть у тебя. И, если тебе повезет, то вы умрете вместе.
Майлз с жадностью и восторгом смотрел на еще мокрого, отчаянно пытающегося встать на ножки жеребенка, и представлял как наутро, как только рассветет, он постучится к Бьорду, своему лучшему другу, и гордо выкрикнет на всю округу: "Теперь у меня есть деспег!", и будет радостно хохотать, глядя, как багровеет от зависти лицо приятеля.
- Сегодня ему и его матери нужно отдохнуть. Через два месяца он полностью станет твоим, а пока ты станешь приходить к нему каждый день и первое, что ты обязан сделать, это дать ему имя. Дав имя, ты сделаешь первый шаг к тому, чтобы стать его хозяином. Так как ты назовешь его, сын? - спросил отец, когда они с Майлзом выходили из конюшни, окунаясь в наступающую ночь.
Мальчик в замешательстве остановился, обернулся на дверь, за которой спал его новорожденный конь, затем вскинул голову, упираясь взором в садящееся за горизонт ярко-красное солнце, и уверенно сказал:
- Я назову его Твэри-Я-Нни - Малиновое Солнце.
- Да будет так, - ответил отец. - Пусть это имя принесет удачу вам обоим.
Матери деспега Майлза это имя удачи не принесло.
Она пала через два месяца, после рождения Твэри-Я-Нни.
В этом не было ничьей вины - просто матери, рожавшие крепкого деспега, часто умирали через короткое время после появление на свет жеребенка, словно отдавая ему при этом всю свою силу.
Это было печальным событием, но не трагическим.
Кобылы деспегов, которым даже имя не всегда давали, никогда не становились боевыми лошадьми - они годились лишь для размножения, да для глупого развлечения жен и дочерей воинов племени - редких прогулок верхом по опушке леса.
Кобылы и женщины племени неплохо понимали друг друга, так шутили мужчины, ведь у тех и других не было, по сути, иной функции, кроме как рожать следующих воинов.
Женщины племени не были несчастны, как можно было подумать - они просто не знали другой доли.
Их задачей было - как можно раньше выйти замуж, родить побольше сыновей и единственную дочь, дабы можно было породниться с другой семьей в племени, умело вести хозяйство, никогда не отказывать мужу в ласках и не жаловаться на усталость.
Женщины очень любили своих детей - баловали их, будучи осыпаемыми за это ругательствами от мужей, ласкали и изо всех сил любили, зная, что как только им исполниться по двенадцать лет, то сыновья получат своих деспегов, начиная превращаться в угрюмых жестоких воинов, а девочек начнут готовить к замужеству и чужому дому.
Мать Майлза также, как и многие матери племени, проплакала всю ночь напролет, когда сияющий сын сообщил ей, что отныне он становится на путь настоящего воина.
Для нее это означало лишь одно - больше ее ребенок ей не принадлежит.
С этого дня все свое свободное время он станет проводить не с друзьями - младшим соседским сыном Элриком - худеньким болезненным мальчиком, толстяком Савом и лучшим другом - конопатым Бьордом, а с кровожадной зверюгой, способной втоптать своими копытами в землю нескольких вражеских рыцарей.
- Его зовут Твэри-Я-Нни, - сказал Майлз своей грустной матери, в один из вечеров, когда убегал в конюшню потрепать по холке своего коня.
- Какое странное имя для деспега, - удивилась мать.
- Почему?
- Оно... слишком красивое для такого зверя. Слишком нежное.
- Когда я вышел из конюшни, в тот день, когда он родился, уже наступала ночь, и солнце садилось за горизонт. Оно было очень красивым, красным, таким большим... и я подумал, что хочу назвать его именно так - Твэри-Я-Нни.
- Значит, ты говоришь, что солнце было ярко-красным в тот день?- вздохнула мать.
- Да, - кивнул Майлз.
- Что ж, тогда все правильно. Этого зверя можно назвать только в честь окрашенного кровью солнца.
- Я плохо поступил, мама? - тихо спросил Майлз, еще по старой, детской привычке, спрашивая совета у матери.
- Нет, ты поступил, как тебе должно поступать. А теперь иди, твое Кровавое Солнце наверняка заждалось тебя, сынок.
Мальчик благодарно поклонился матери и выскочил за дверь.
Он не слышал усталого вздоха за своей спиной, думая в этот момент только лишь о том, что его Малиновое Солнце давно ждет своего хозяина, и что деспег непременно оценит то лакомство, что Майлз ему приготовил - щедро посыпанной крупной солью ломоть черного хлеба.
Мыслями мальчик был уже в деннике своего боевого коня - гладил его длинную морду с глубокими темными глазами, расчесывал шелковистую гриву, и рассказывал об их будущих битвах, которые в изобилии рисовались воображением.
Он был так увлечен этим мыслями, что не сразу обратил внимание на странный шум, доносящийся со двора соседей. Больше всего это напоминало звук драки, когда два сцепленных между собой тела катаются по пыльной земле или же, может, тянут что-то тяжелое по ней, оставляя за собой длинный след.
Что делается в чужом доме - никогда никого не касалось, кроме самих его хозяев - любопытство в племени считалось дурным тоном и, следуя правилу вежливости, Майлз готов был уже пройти мимо, спеша к Твэри-Я-Нни, но тут ушей достиг новый звук, который заставил его остановиться и прислушаться.
Звук был странным, похожим на сдавленный крик или, может, всхлип, какого-то маленького, раненного животного.
"Может, ягненок заболел?" - подумал Майлз, не переставая ругать себя за то, что поддался любопытству и, не в силах его сдержать, приник к плотно закрытым воротам соседского двора, заглядывая в расщелину треснувших досок.
В первую минуту, всматриваясь во тьму и неясные тени, он не понял происходящего, лишь, когда глаза привыкли к черноте ночи и очертания фигур приобрели четкость, он понял, как верно было предупреждение старших о любопытстве, сгубивших даже самых великих воинов.
Он знал, что не должен был видеть то, что видел, и не мог отвести глаз от того, на что смотрел.
На то, что сначала принял за лежащего на холодеющей земле тихо блеющего ягненка, на то, что зверь, раздирающий его на части, зажевывающий в свои челюсти горячее, еще дымящееся мясо - вовсе не заморское чудовище и то, что человек, державший коня под уздцы, спокойно смотрит как с его еще живого ребенка, сдирают куски плоти.
Майлз затыкал свой рот и рвущийся из груди крик собственными ладонями, кусая их, раздирая зубами в кровь, изо всех сил стараясь молчать, даже намеком не давая понять, что он является свидетелем происходящего, но в тот миг, когда Элрик, содрогнувшись остатками тела в последний раз, повернул голову набок, топя ее в собственной крови, он не выдержал и, упав на колени, отполз в сторону, утирая рукавом перепачканное в слезах и рвоте лицо.
- Насмотрелся?
Чужой голос заставил его вздрогнуть и сжаться в комок, и только мгновение спустя он понял, что этот голос ему знаком с детства.
- Какого черта ты смотрел в чужой двор? - холодно спросил он.
- Отец... там...
- Я знаю. Годран накормил своего деспега.
- Накормил? - с ужасом переспросил Майлз. - Накормил? Это же... это же... сначала я подумал там ягненок или... не знаю...
- Это был Элрик, да. Я не слишком рад тому, что ты видел то, что произошло с твоим другом и не рад, что ты узнал о "кормежке" так рано.
- "Кормежке"? Что такое "кормежка"? - задыхающимся голосом спросил Майлз.
- "Кормежка" - это именно то, о чем ты подумал и то, что ты только что видел. И это совершенно нормально для деспега. Это одна из тех вещей, о которых тебе еще предстоит узнать. Встань, нам лучше убраться отсюда, пока Годран нас не увидел. Это не является ни для кого секретом, но является вмешательством в жизнь соседей, а это уже преступление, так что пошевеливайся. Мы идем в конюшню, - отец, нахмурившись, смотрел на сына.
- Я не пойду никуда, - отшатнулся от него Майлз.
- Что это значит?
- Я не пойду ни с тобой, ни к этому... этому чудовищу, - с омерзением произнес мальчик.
Горло саднило от сдавленного крика, а слезы, не останавливались ни на секунду, так что он не успевал вытирать их рукавом куртки.
- Хорошо, мы не пойдем в конюшню, - неожиданно согласился отец. - Мы пойдем на опушку. Я должен тебе рассказать, а ты должен выслушать то, что я тебе расскажу. И мы должны уйти отсюда немедленно.
- Я не хочу... - тихо сказал Майлз.
- У тебя нет выбора. У тебя не стало его в тот момент, когда ты получил своего Твэри-Я-Нни.
Мальчик нерешительно кивнул и медленно поднялся на ноги.
Опушка леса встретила их легким ветерком и шелестом листвы старых деревьев.
В такие ночи, ярко окрашенные лунным светом, хорошо тренироваться на мечах или просто лежать на густой траве и, закусив сочную травинку в уголке рта, смотреть, как одна за другой загораются на иссиня-черном небосклоне звезды, а не слушать рассказ о неизвестном доселе качестве деспегов, один из которых вскоре понесет тебя в битву.
- То, что я не хотел тебе пока рассказывать о том, что тебе не повезло сегодня увидеть - это правда, - сказал отец Майлза, усаживаясь на траву и хлопая ладонью по земле рядом с собой.
- Что это было вообще? - ноги почти не держали мальчика, и он рухнул на мокрую от ночной росы осоку.
- Я же сказал - "Кормежка" - ровно ответил отец. - Элрик все равно бы не пережил бы эту зиму. Он уже начал кашлять кровью и даже если бы и выжил - каким бы детям он дал бы жизнь в будущем? Хотя, думаю, если следовало бы отдать деспегу раньше. Конь давно был голоден, да и мальчику не стоило так долго заживаться на это свете.
Майлза передернуло - он снова как наяву увидел беззвучно кричащего что-то Элрика, когда из его бока выхватило кусок мяса вместе с поломанными ребрами, и воспоминание это вызвало новый приступ тошноты.
- Деспег не ест только человеческое мясо, - продолжил отец. - Он питается пожухлой травой, жует старые ветви деревьев и полугнилые листья, но мясо и кровь человека нужны ему для силы и мощи, для того, чтобы восстановиться от тех ран, которые считаются смертельными для любого другого живого существа. Деспегов с самого начала сделали такими. Они рождены такими. За то, что они - самое верное наше и сильное оружие пострашнее любого меча, необходимо платить. Мы никогда не отдадим наши леса этим чужеземцам, и мы сами пойдем на них, когда придет время. Пойдем вместе
с нашими деспегами. И мы победим - зароем тех, кто осмелился распахнуть на нас свои поганые пасти в самую глубь земли, и оставим там гнить.
- Твой конь.... Он...- давился словами Майлз.
- Да.
- И кто это был?
- Мой друг. Мой лучший друг. Правда, к тому времени он был и так уже почти мертв и сам не возражал. Мой конь не ел три месяца, был ранен и устал - ему было необходимо это, чтобы выжить. Я не могу позволить умереть ему раньше меня. Я готов был накормить его собой, но он не стал бы меня есть. Этот конь трижды спасал мне жизнь и, если бы это понадобилось, я бы отдал ему и тебя. Тебе страшно это слышать - что ж, если когда-нибудь твой конь захочет "кормежки", а это обязательно случится - ты можешь отдать ему меня. Если, конечно, мой Тавей позволит тебе сделать это.
Потрясенный Майлз долго молчал, не зная, что ему делать - закрыть уши ладонями, не желая слышать больше ни слова из того, что говорил его отец или же уйти, убежать в лес, выкрикивая в его темные чащи свой ужас.
- Твэри-Я-Нни... - хрипло проговорил он, наконец.
- Нет. Я ухаживал за ним два месяца, пока он рос под боком у матери и ты, конечно, думаешь, что я скормил ему кого-то? Это не так. Клянусь, твой конь не ел человеческого мяса, - ответил отец. И, помолчав, добавил: - Пока.
- Что?!
- Пока ты сам ему его не дашь. А это когда-нибудь случится.
- Я никогда...
- Почему это сделаешь, я не знаю, но сделаешь это обязательно. Это суть деспега. Он может съесть твою мать, меня или твоего ребенка, ему все равно. Ему главное - вкус мяса и крови. Единственно чье мясо он никогда не будет есть - это твое. Он никогда не тронет тебя. И никогда не предаст, - отец встал с травы, отряхивая от росы штаны. - А теперь иди. Домой ли ты сейчас пойдешь или к своему деспегу - дело твое. Но одно я тебе точно скажу - никому не говори о том, что ты сегодня увидел. Скорее всего, завтра утром соседи объявят о смерти Элрика от болезни, так вот - пусть так оно и будет. Это все.
Отец ушел, а Майлз остался сидеть на земле, погрузившись в сонное беспамятство, в котором к нему приходил улыбающийся Элрик, держащий под уздцы отцовского коня, неслись на чужеземцев во весь опор сотни деспегов, одним из которых был Твэри-Я-Нни, уже заработавший в битвах пару шрамов на крутых боках, и лилась старая колыбельная, которую пела ему в раннем детстве мать.
Когда солнце первыми робкими лучами выглянуло из-за горизонта, прогнав призрачную луну прочь
со светлеющего небосклона, Майлз нащупал спрятанный за поясом кинжал, давний отцовский подарок, и направился в конюшни.
Твэри-Я-Нни спал, твердо стоя на негнущихся ногах, но, словно почувствовав приближение хозяина, заморгал сонными глазами, прислушиваясь к шагам Майлза, а завидев его, радостно фыркнул.
Тот по привычке протянул к деспегу ладонь, но жуткие воспоминания недавней ночи вдруг обожгли отвращением, и он отдернул руку назад.
Деспег удивленно всхрапнул, потянувшись к хозяину и обиженно отвернул морду, когда мальчик поспешно отступил от двери денника.
Поколебавшись с мгновенье, Майлз выхватил из-за пояса кинжал и, вдруг, резко взмахнув лезвием, широко полоснул им по раскрытой ладони, мгновенно окрасившейся алым.
- На! - он ткнул окровавленной рукой в морду жеребца.
Твэри-Я-Нни осторожно потянул носом, внимательно посмотрел на странно ведущего себя сегодня хозяина и снова отвернулся.
- Чего ты не пьешь? Ты же мерзость! Почему твоя мать умерла? Ты же ее сожрал, да? Пей! На! - закричал Майлз, сорвавшись на плач.
Деспег снова укоризненно покосился на мальчика и, вдруг, несильно, но настойчиво оттолкнул ладонь ребенка мордой.
- Ты не хочешь, да? Моей крови не хочешь или просто крови? - прошептал мальчик, опустив голову.
С порезанной, горящей болью ладони капала на землю ярко-алая влага, моментально впитываясь в серую пыль, но он не делал ни одной попытки, чтобы остановить ее, перевязав рану оборванным рукавом от рубашки или ремнем.
В этот момент он почувствовал, что, словно, оскорбил своего коня, а тот, будучи много мудрее его, остановил глупую истерику, отказался играть в эту жестокую игру и успокоил его страшные и нелепые подозрения.
- Ты не такой как они, - выдохнул Майлз. - Я знаю. Я никогда больше тебя одного не оставлю. Ты ведь мой боевой конь, да? Мы им всем покажем, правда? - Твэри-Я-Нни одобрительно, словно понимая речь хозяина, фыркнул. - Ты не такой как они и не будешь таким, - уверенно добавил Майлз. - Ты не чудовище, - сказал он, приближаясь к дверце денника и обнимая морду деспега. - Ты мой боевой конь. Пойдем, погуляем. Я познакомлю тебя с моим другом. Его зовут Бьорд. Он тебе понравится.
Битва закончена.
Победа, о которой можно было и не мечтать, все-таки досталась воинам племени Черных Теней.
Из всего их боевого отряда, высланного навстречу врагу, в живых осталось лишь двое - совсем еще молодой воин, почти мальчишка, и его деспег - огромный, даже по меркам боевых коней его рода, и черный как ночь.
Когда чужестранцы кинулись на них, зажимая в плотное кольцо, стекаясь живой лавой с высоких холмов, Майлз подумал, что, возможно, это его последняя битва. Что его на удивление строптивая невеста, ожидающая в родительском доме, наверняка, выйдет за другого, отказавшись хранить пожизненный траур по погибшему жениху, а гордому отцу придется одному достраивать новый двор, не опустившись до просьб помощи к соседям.
Но у Твэри-Я-Нни на этот счет было иное мнение.
Он рвался в бой.
Полчища врагов, казалось, только раззадоривали его, подстегивали к битве получше любого хлыста, заставляя пританцовывать на месте, вздымая клубы земляной пыли.
И, дождавшись долгожданного приказа хозяина, он ринулся в самую гущу врагов.
Кровь заливала глаза - своя или чужая, Майлз уже не помнил, Твэри-Я-Нни хрипел, налетая грудью на вражеских пехотинцев в легких доспехах и ломая их шеи и копья с одинаковой легкостью, земля дрожала, словно готова была вот- вот расколоться, и все что можно было услышать - так это крики боли врагов и боевые кличи воинов племени.
А потом все стихло. В одно мгновенье.
И посреди поля, усеянного трупами врагов и телами своих товарищей, стоял, возвышаясь над ними, словно диковинное чудовище из древних легенд, гигантский конь со своим хозяином в седле.
Он отвел от Майлза смертельный удар копья, брошенного умелым вражеским воином за минуту до того как погибнуть под копытами деспега, и на землю стекали потоки крови, вытекающие из широкой раны на боку.
Секунда промедления могла стоить Майлзу жизни, но верный Твэри-Я-Нни не подвел и в это раз - отвел собой удар, предназначавшийся своему хозяину.
В этой битве деспег спас человеку жизнь, и хотя боевой конь племени Черных Теней всегда считался продолжением самого себя, второй частью своей души и тела, Майлз понял, что он в бесконечном, неоплатном долгу у своего Твэри-Я-Нни.
Чем можно отблагодарить друга, спасшего твою жизнь?
Отдать все свое имущество или невесту?
Чем можно отблагодарить деспега, спасшего твою жизнь?
Отдать своего друга, распахнувшего в изумлении и понимании глаза, когда зубы коня впиваются в горло, разрывая его в один миг.
И, глядя на то, как жизнь потихоньку покидает содрогающееся от боли, изуродованное тело, гладить покрытые пеной крутые бока деспега и повторять, как молитву: