Малов-Бойчевский Павел Георгиевич : другие произведения.

Чудь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Роман-фантасмагория
  
   "В заповедных и дремучих
   страшных Муромских лесах
   Всяка нечисть бродит тучей..."
   (В. Высоцкий)
  
   "Наш паровоз, вперед лети!"
   (Из песни)
  
   "Отвечал ангел: "Иногда власть отнимается у добрых ради прегрешений
  подданных, ибо плохие не заслуживают иметь хороших правителей..."
   (Видение Тнугдала)
  
  
  
   Содержание
  
   Пролог
   Часть первая
   1. НЛО.
   2. В гостиничном домике.
   3. Царский сын.
   4. Дискотека.
   5. Голова.
   6. Катастрофа.
   7. Мертвые души.
   8. В преисподней.
   9. Беллер выпущен из Ада.
   10. Голгофа маньяка Чертило.
   11. Сумасшедший дом.
   12. Искушение Ивана.
   13. Морозко.
   14. Взятка.
   15. Конкурс красоты.
   16. Шабаш.
  
   Часть вторая
   1. Заколдованный город.
   2. Пришельцы из Космоса.
   3. На большой муромской дороге.
   4. Призрак бродит...
   5. Президент Бокий.
   6. Богатырёв и Вика.
   7. Путевые заметки с Тайваня, или Дунькин клуб.
   (Отрывок из романа Ивана Богатырёва)
   8. Поэтическое общежитие.
   9. Опять чертовщина.
   10. Сон.
   11. Псих.
   12. Разговор с антихристом.
  
   Часть третья
   1. Пророк нашего времени.
   2. Дитя Застоя.
   3. Смерть.
   4. Дьявольская статья.
   5. Двое с того света, или За что убивают ёжиков?
   6. Барнаульский в Израиле.
   7. Охота на вепря.
   8. Вальпургиева ночь.
   9. Крестный ход революции.
   10. Крысы.
   11. "Бунтовщик хуже Пугачёва".
   12. Под дубинками омоновцев.
   13. Табачный бунт.
   14. Страшная ночь в троллейбусном депо.
   15. Муха допился.
   16. Полтергейст.
   17. Убийство Кощея Бессмертного.
   18. Падение стольного града.
   Баба-Яга и разбитое корыто.
   (Вместо эпилога)
  
  
   Пролог
  
   Прежде чем приступить непосредственно к роману, мне бы хотелось поделиться с читателем предысторией этого удивительного произведения. Дело в том, что в основу его легла рукопись некоего талантливого русского писателя, подлинную фамилию которого мы, по ряду независящих от нас причин, не приводим, - в книге он именуется Иваном Богатырёвым. До недавнего времени писатель этот проживал в Соединенных Штатах Америки, - хорошо известен зарубежной читающей публике; книги его широко публикуются в США, переведены на многие языки мира. В нашей стране, к сожалению, он не издавался ни разу. Единственная попытка напечататься окончилась для него мало того, что безрезультатно, но даже плачевно.
   Какие только организации не занимались его первым произведением, сочиненным еще в годы ранней юности. Рукопись читали редакторы различных толстых и тонких журналов, рецензенты областных и республиканских издательств, руководители литературных групп и литературные консультанты газет и периферийных отделений Союза писателей; к делу, наконец, подключились КГБ, следственная часть прокуратуры, психиатрическая лечебница... Все только разводили в недоумении руками...
   За время своих мытарств и оббивания порогов различных бюрократических инстанций писатель поседел, постарел, получил два инфаркта и так далее, но, увы, книгу пробить ему так и не удалось. Он неоднократно исправлял свою рукопись, переписывал, в отчаянии уничтожал и затем восстанавливал заново. Доподлинно известно, что последнего, окончательного варианта текста не сохранилось. Писатель уехал за рубеж без своего романа. Где задержался окончательный вариант, никто не знает. В архиве ли Комитета Госбезопасности, в корзине ли какого-нибудь столичного издательства, либо ещё где - бог его знает...
   Но, к счастью, у меня в разное время и при различных обстоятельствах оказались некоторые из черновиков этой несчастливой рукописи. Даже, можно сказать, вся рукопись за исключением некоторых купюр, пострадавших от времени, мышей, либо сырости. В свое время мы были очень дружны с писателем, - учились в одной школе и даже в армию призывались одновременно: я, правда, отслужил полный срок, а писателя комиссовали. Он очень переживал по поводу увиденных им в небе неподалеку от города Лугачёвска... Впрочем, о том, что однажды увидел прототип писателя Ваня Богатырёв вы узнаете из самого романа. Скажем только, что встреча эта явилась для него роковой, после чего и начались все его несчастья и невезения, приведшие его в конце концов и в кабинет следователя КГБ, и в психиатрическую лечебницу...
   После отъезда писателя за границу, я долго не решался что-либо предпринять с его рукописью: одно время, каюсь, даже позабыл о ней, занятый устройством своих собственных дел. По истечении же некоторого срока, а точнее десяти лет, выяснилось через четвертых лиц, что писатель в США произвел головокружительную карьеру, богат, и ожидает полное собрание своих сочинений в тридцати трех томах. Собрание вскоре не замедлило явиться в лице первых двух томов, представлявших бог весть какой по счету вариант известного уже читателю романа, а если быть достаточно точным, то это был, скорее всего, почти что отдельный роман, написанный как бы по мотивам первого. Так или иначе, с нашим сочинением он не может вступать ни в малейшее сравнение.
   Обнаружив таким образом затерявшийся след писателя, я вдруг решил попытать счастья и пробить его старую, всеми забытую рукопись. Добросовестно извлекши ее с чердака, где она перед тем пылилась, я промучился с нею более года, тщательно редактируя и обтачивая язык. Прежде всего, мне не приглянулась композиция романа и я напрочь ее перекроил, водружая последние главы в самое начало, а первые и середину отбрасывая на галерку. Я заменил некоторые фамилии, названия городов и улиц, завуалировал достаточно острые места, а некоторые, наоборот, усилил. Более того, объем рукописи мне показался до того гро-моздким и неповоротливым, что я опустил добрую треть, но в особых случаях, для связи, сочинял совершенно новые главы.
   В конце концов у меня получилась почти самостоятельная книга, связанная с рукописью писателя разве что общей темой. Ставить под этим винегретом фамилию подлинного автора, значило бы несколько грешить против истины, да, вдобавок, - обрекать роман на новое поражение ввиду того, что у нас до сих пор не хотят и слышать имени этого скандального писателя.
   Писатель вскоре скоропостижно скончался в Нью-Йорке и руки у меня, таким образом, окончательно развязались. Итак, изменив название и переделав первое лицо, от которого велось повествование, на третье, мы представляем на суд читателя этот замечательный во всех отношениях роман. В добрый путь, уважаемый читатель! Уверяю, - ты не пожалеешь о потраченном времени.
  
   Издатель.
  
  
  
   Часть первая
  
   1. НЛО
  
   - А вы знаете, в Китае снежного человека нашли!.. На прошлой неделе, - сделал новую неуклюжую попытку завязать разговор добродушный, пышущий здоровьем толстячок с огромной лысиной во всю голову. Ондатровую шапку он держал на коленях, поминутно стряхивая с нее какой-то невидимый глазу сор.
   Вася Ветров, вожак лугачёвского комсомола, только кивнул головой в знак того, что сообщение услышано и со скучающей миной уставился в иллюминатор, за которым проплывали перистые облака. Разговаривать ему совсем не хотелось.
   Сосед неодобрительно хмыкнул и затих. Но ненадолго. Вскоре он с той же фразой обращался к проплывавшей мимо красавице стюардессе:
   - А вы знаете, в Китае снежного человека нашли...
   Вася поморщился. Его начинал раздражать докучливый пассажир.
   За стеклом иллюминатора по-прежнему клубились облака да садилось закатное солнце. Ровный гул двигателей мерно наполнял притихший салон, убаюкивая пассажиров. Все было обыденно и скучно. Ничто не предвещало появления загадочного предмета, вынырнувшего вдруг из белой туманности.
   Вася вздрогнул и похолодел. Вздрогнули и другие пассажиры, глядевшие в этот момент в иллюминаторы. Наперерез самолету летел неопознанный летающий объект, или попросту - летающая тарелка! Да, да, самая обыкновенная летающая тарелка.
   Кто-то испустил отчаянный вопль, пораженный появлением загадочного небесного тела, кто-то схватился за фотокамеру.
   - Э-э-э, не зря в Китае снежного человека нашли! - победоносно объявил лысый толстячок, сосед Васи Ветрова, поднимая вверх указательный палец.
   Вася для чего-то рванул с головы шапку и гаркнул в припадке дикого отчаянного восторга:
   - Летит!..
   - Кто летит? - недоуменно спрашивали встревоженные пассажиры левого ряда и вытягивали по-гусиному шеи, силясь рассмотреть что-либо за спинами пассажиров правого ряда. Самые лю-бопытные покинули кресла.
   - Бачьте, бачьте, люди добры, мабуть хата лэтыть! - возвещал кто-то с южночудовским выговором.
   Вася Ветров сморгнул, пытаясь прогнать видение. Ему тоже на секунду показалось, что "тарелка" (расплывчатый облакообразный предмет серого цвета) и впрямь напоминает по своей конфигурации деревенскую избу! Но это только так показалось. Серая туманность в тот же миг сгустилась, уплотнилась, приняла вытянутую форму, окрасилась в бело-голубой цвет; и вот уже рядом с ними летел точно такой же воздушный лайнер чудовского Аэрофлота. Даже с таким же номерным знаком на борту. Но на номер никто, естественно, не обратил внимания.
   - Чу-де-са! - пропел над ухом Васи Ветрова пассажир, интересующийся снежным человеком.
   Кто-то впереди по салону повторил это же слово, только с вопросительной интонацией. Вася Ветров и сам видел, что чудеса и, снова с усилием сморгнув, нахлобучил на голову шапку. Но ничего не помогало. Это был не сон и не галлюцинация! За бортом ровно гудящего самолета, в каких-нибудь пятистах метрах по курсу, летел оборотень. В иллюминаторах его сновали какие-то тени...
   В салоне появилась растерянная стюардесса.
   - Уважаемые товарищи пассажиры!..
   По тому как нервно дергался ее красивый рот и рвался голос Вася понял, что дело дрянь и похолодел. До Лугачёвска оставалось еще полчаса лету.
   В салоне вдруг громко заплакал ребенок. Стюардесса продолжала что-то путанно объяснять насмерть перепуганным пассажирам...
   "Хоть бы скорей уже!.. заканчивалось всё", - с содроганием думал Ветров, вынимая из кармана пачку "Явы", купленную перед отлетом в Чудове, и закуривая напоследок. Вася летел со съезда комсомола, только что закончившегося в столице.
   НЛО исчез так же внезапно, как и появился. Все вздохнули с облегчением. На Васю зашикали.
   - Курит сидит... Чай не в конюшне!
   Снова продолжалась жизнь, и Ветрову ничего не оставалось, как затушить сигарету. Гражданин с лысиной во всю голову, сосед Ветрова, начал отчего-то икать. Звонко. На весь салон.
   - Испугаться надо, - посоветовал ему Вася и взглянул на соблазнительную ножку стюардессы, затянутую в чёрный капрон...
   - М-да-а!..
   Воображение услужливо дополнило облюбованную глазами картинку.
   Стюардесса что-то говорила о высоте, скорости, времени прибытия и прочей чепухе, неизменно входящей в скучный аэрофлотовский сервис. Потом она ушла, и мужчины проводили ее долгими внимательными взглядами. Толстый пассажир тщетно пытался избавиться от икоты. А Вася снова заглянул в иллюминатор...
   Каково же было его удивление и даже ужас, когда он увидел там, на прежнем месте, новую летающую тарелку! На этот раз всем показалось, что "тарелка" чем-то смахивает на воздушную колесницу с белыми крылатыми рысаками в упряжке. Но все это было так смутно различимо в плотной гуще облаков и в быстро сгущающихся сумерках, что вполне можно было приписать все обыкновенному обману зрения.
   Толстый лысый пассажир перестал икать, вперившись оком в новое привидение. Давешний ребенок не успел еще вновь расплакаться, и дрожащая стюардесса не соблаговолила снова выглянуть из пилотской кабины, как загадочный предмет испарился, и теперь уже Вася, в третий раз сморгнув, в отчаянии выкрикнул:
   - Чудеса!..
  
   Через две недели сообщение о случившемся промелькнуло в местной и центральной прессе. Сведения причем были самые разноречивые. Так одна сельская районка писала, поместив над корреспонденцией интригующий заголовок: "Летающие тарелки над Мещёрой!", - что такого-то декабря тысяча девятьсот такого-то года, во столько-то часов по столичному времени пассажирский авиалайнер ТУ-134 номер такой-то, следовавший по маршруту Чудов-Лугачёвск, встретился с неизвестным летательным аппаратом, подававшим какие-то непонятные световые сигналы.
   Далее сообщалось, что, по словам очевидцев происшествия, космический инопланетный корабль (а это был, без сомнения, он!) имел форму двух гигантских металлических тарелок, составленных одна на другую днищами наружу. По окружности корабля находились светящиеся и беспрерывно мигающие окна-иллюминаторы. Размеры неопознанного космического корабля примерно в три раза превышали размеры авиалайнера. Быстро сгустившиеся сумерки не позволили хорошенько рассмотреть и, может быть, даже понять посылаемые с корабля сигналы, а также заснять пришельца на фотопленку. Есть предположение астрономов, что ракета прилетела с планеты Плутон...
   Одна лугачёвская заводская многотиражка наоборот уверяла читателей, что "освещенные заходящим солнцем частицы несгоревшего топлива земной космической ракеты создали для экипа-жа и пассажиров такого-то рейсового самолета иллюзию того, что их сопровождает какой-то летательный аппарат причудливой формы". Ни много и ни мало!
   Городская же газета "Знамя Парижской коммуны" сетовала по этому поводу, доказывая, что "изменивший по техническим причинам курс ТУ-134, бортовой номер 86458, - следовавший рейсом таким-то из Новолабинска в Муром, был ошибочно принят экипажем и пассажирами авиалайнера, летевшего из Чудова в Лугачёвск, за инопланетный космический корабль". Недоразумение будто бы быстро разрешилось...
   В областной же печати и вовсе отмахивались:
   "...пассажиры рейса такого-то: Чудов-Лугачёвск, такого-то числа, во столько-то часов и минут чудовского времени, оказались жертвами коллективной зрительной галлюцинации либо миража, что довольно часто происходит в пустынях и на широких просторах мировых океанов". Далее следовал целый трактат, научно обосновывающий загадочное светопреломление на такой немыслимой высоте.
   В Чудове доказывали, что необычное явление было связано с очередным запуском спутника серии "Молния".
   Весьма противоречивы были оценки случившегося и среди очевидцев - пассажиров ТУ-134. Одни говорили о медленно плывущей по небосводу звезде - чуть ли не Вифлеемской! - другие видели стремительно прочертивший небо огненный шар. В народе же распространилось устойчивое мнение, что всё это происки ЦРУ!..
   Один ловкач из лугачёвского художественного андерграунда, некто Семен Барнаульский, даже сделал на этом немалый бизнес. Он рисовал летающие тарелки на оконном стекле, фотографировал их на фоне натуральных облаков и взлетающих самолетов, а снимки затем продавал за доллары заезжим интуристам!
   "Голос Америки", "Би-Би-Си" и радиостанция "Свободная Европа" обвиняли во всем муромских разбойников, выпуская очередную политическую утку о готовящемся якобы нападении на Соединенные Штаты...
   В общем, полнейший содом!
   Что же послужило причиной столь разноречивых свидетельств? Но вернемся немного назад...
   Если бы кто-нибудь из жителей областного города Лугачёвска оказался в то лихое время на главной площади, в ее центральной части, где располагается обширный парк отдыха, то наверняка мог бы рассмотреть в парке сквозь белую мглу и свирепую метель, во всю разыгравшуюся к вечеру, странную колесницу, как бы выкованную из льда и запряженную тройкой добрых, похожих на лебедей, крылатых коней.
   Колесница стояла неподалеку от памятника Марку Крассу - "Великому патриоту земли чудовской", - как значилось на пьедестале, и из нее на снег сходили два странно одетых субъекта. Первый человек, управлявший тройкой, был молод, статен, высок. На голове имел островерхую шапку с красной бархатной тульей и черным соболиным околышем, на плечах - шубу бархатную же, шелковым кушаком опоясанную, на ногах - сапоги сафьяновые, желтые, красным узором расшитые.
   Спутник его, седой, почтенный старик с бородищей - помелом и с тяжелым посохом в руке, был одет не столь нарядно: в тулуп красный, овчинный - до самого пола, - шапку овчинную да рукавицы. Старому человеку к чему красоваться?
   Как только они сошли на земь, колесница враз пропала - как испарилась! Будто ее и не было. Молодой человек огляделся по сторонам и вымолвил, обращаясь к старому:
   - Чудно, Мороз Иванович, дивлюсь я - как будто Лугачёвск, и как будто не он! Вон кремль, вон Володимирская башня, а посада верхнего нету.
   - Немудрено, царевич, - отвечал старый, сдирая с усов сосульки, - годов чай на четыреста время опередили. Метет-то как, бог ты мой...
   Молодой не расслышал, что ответил его спутник, и промолчал. Странные пришельцы ступили на площадь. Тут же пред ними возник, ослепив фарами, "железный конь" и, яростно сигналя, затормозил перед самым носом перепуганных, театрально наряженных пешеходов. Выскочивший из кабины таксист грозно замахал кулаками.
   - Ослеп, дедуся, никак?! До сторонам не смотрит... И ты тоже, - перевел он взгляд на молодого, - нарядился как петух гамбургский. Стиляга!
   Водитель долго бы еще возмущался, но старику это, видимо, надоело.
   - Ты что, муж, белены объелся?
   Лицо старого побагровело от ярости и он фыркнул, устремляя на таксиста разгневанные очи:
   - Замри!
   При этом он с силой стукнул своим посохом о земь. И каково же было удивление пассажиров такси, когда водитель после этих слов загадочного старика и впрямь замер как вкопанный!
   Старик оборотился было к своему молодому спутнику, но тут на них прыгнул еще один "железный конь", в два раза больше первого, Иван-царевич рванул от него в сторону, дед Мороз - в другую, а когда автобус проехал, царевича старик уже не увидел.
   - Вдали раздался тревожный свисток милиционера, и Морозу не оставалось ничего другого, как исчезнуть подобру-поздорову, что он и проделал с завидной резвостью. Так что на площади, подле очнувшегося таксиста, остались только следы от его пребывания.
   "Иллюзионист какой-нибудь из цирка!" - решил про себя таксист и, быстро включив скорость, рванул машину по площади...
   В это же время в лесу, неподалеку от Лугачёвска, происходило вот что!
  
   Загадочный летающий объект, принявший форму ТУ-134, совершавшего рейс по маршруту Чудов - Лугачёвск, не включая огней и (что самое невероятное!) двигателей, мягко снижался в направлении вышеуказанного леса. Целые горы снега обволакивали садящийся самолет-оборотень. По небу скользил серповидный месяц. Всё было таинственно и тихо.
   Самолет снизился настолько, что едва не задевал фюзеляжем верхушки столетних елей. Покружив некоторое время над лесом и отыскав внизу небольшую полянку вокруг затянутого льдом озерка, самолет вдруг ни с того ни с сего ударился о земь, как будто раненая лебедь, и сразу оборотился в избу. Избушка была, как и водится, на курьих ножках...
   Скрипнула несмазанными петлями дверь, и из избы на снег спрыгнул длинный и худой старикашка, нарядно, однако, разодетый, но какой-то театральный, попахивающий нафталином, как будто только что сошел он с подмостков какого-нибудь провинциального театра, где до этого шла постановка исторической пьесы из времен правления царя Гороха. Старик живо огляделся по сторонам и присвистнул.
   - Эге, да тут уж кто-то поперед нас обосновался! Слышьте там? Бабуся! Живут, говорю, здесь люди-то.
   На озере действительно кто-то жил. Неподалеку от избушки на курьих ножках, за трехметровым железобетонным забором, светился желтыми окнами домик... о трех этажах! У самой калитки, обращенной к озеру, за забором же, коптило вечернее небо дымом из трубы здание немного меньше первого, бревенчатое, по-видимому, баня. Из него то и дело выскакивали голые красные мужики и такие же красные и голые девки и, пробежав через распахнутую настежь калитку, бросались в прорубь на озере. Вода в проруби шипела и дымилась, голые визжали как резаные и, пробкой вылетев из озера, вновь забегали в выпускающую клубы молочного пара баню.
   - Срамотища-то какая! - сплюнул, узрев эту картину, старикашка, однако, глаз не отвел, а, наоборот, подошел еще ближе к проруби, чтобы лучше было видно выскакивающих из бани девок.
   Одна из них вдруг крикнула своим подружкам, указывая на старика:
   - Девчата, глядите - Кирил Кирилыч приехали! В баню Кирил Кирилыча! В баню!..
   Кощей Бессмертный (а это был, без сомнения, он) не успел дать деру от них в припорошенную уже снегом избушку. Мигом окруженный густой толпой грудастых, пышущих здоровьем, раскрасневшихся на морозе молодух, он без сопротивления позволил затащить себя в предбанник и в считанные секунды был раздет наглыми девками до положения Адама.
   Какой-то пожилой полнеющий мужчина в золотых очках, в римской тоге, с лавровым венком на лысом, блестящем от пота черепе подал знак бессовестным девкам, и те оставили бедного Кощея Бессмертного в покое...
  
  
   2. В гостиничном домике
  
   - Кирил Кирилыч, дружище, сколько лет, сколько зим! - ласково пропел, обращаясь к Кощею Бессмертному, мужчина в римской тоге, которая, впрочем, оказалась обыкновенной простынею. - Мы уж тебя не чаяли и увидеть! Всё обошлось в столице? Отмазался?
   Кощей Бессмертный затравленно молчал, стесняясь своей наготы. Он не знал, что отвечать нахальному мужу в лавровом венке, и решил пока выждать. Колдовские чары можно было пустить в ход в любое время.
   - И всё-то ты со штучками, Кирил Кирилыч, - погрозив Кощею пальцем, с улыбочкой продолжал полный мужчина. - Всё-то ты на публику работаешь! В прошлый раз на вертолете прилетел, а нынче, пожалуйста, здрасьте вам, - пешком! "Мерседес"-то свой где оставил?
   Кощей Бессмертный понял, что ему задали вопрос и надо что-то ответить, но что отвечать не знал.
   - Глядите, молчит, как воды в рот набрал! Смирехонький такой, скромненький. Ангел во плоти да и только! Ха-ха-ха, - неестественно, как-то ехидственно рассмеялся мужчина с венком. - А, помнится, месяц назад, на совещании в обкоме, директора шестой столовой Пупкина инфаркт хватил после премилой беседы с Кирил Кирилычем!.. Ну давай, брат, рассказывай зачем в первопрестольную вызывали? Насчет этого самого... да? С Министром разговаривал? Да ты не молчи, Кирил Кирилыч, плюнь на все! Обошлось и ладно, бог с ними, с деньгами, еще наживешь.
   - А признайся, тысяч десять, небось, отвалил? Как пить дать - десять тысяч, а то и все пятнадцать... А мы тут грешным делом уж того... передачу тебе собирать хотели. Шучу, шучу, дружище! Куда ж мы без тебя-то? Просто сироты да и только, душа Кирил Кирилыч!.. А похудел-то ты, гляжу, страсть! Переволновался, болезный. В прокуратуру ничего, не вызывали?.. Ну ладно, ладно, пронесло, значит.
   Кощей Бессмертный слушал все это с затаенным испугом, ровным счетом ни черта не понимая, но не перечил лысому гражданину в золотых очках и лавровом венке. История обещала быть занимательной, а Кощей, как известно, был падок на всякого рода приключения и авантюры. К тому же безумно любил риск, благо собственной жизни его почти ничего не угрожало, так как смерть Кощеева была далеко, за тридевять земель, в тридесятом государстве. Кто видел, рассказывают, что стоит будто бы за морем столетний дуб, под дубом сундук, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце - смерть Кощея...
   Муж в лавровом венке продолжал изрекать загадочные вопросы, на кои, впрочем, совсем не требовалось ответов, потому что они, видимо, уже заранее были известны спрашивающему.
   К ним подошло еще несколько человек. Один низенький, толстый, как поросенок, и красный, как рак, с грудями, свисающими, как у женщины, когда она снимет бюстгальтер; другой нормального роста, но с брюшком и золотыми коронками во рту; третий высокий и до того волосатый, что издали было не разобрать - то ли это у него волосы, то ли мохеровое трико.
   Голые девки принесли холодное со льдом пиво в пропотелых насквозь бокалах, водку, ветчину и лимоны. Поставили все это на стол в предбаннике, отошли в сторону и, схватившись за руки, закружились в диком стремительном хороводе, выкрикивая пьяными голосами нецензурные частушки.
   Полный человек в тоге и лавровой венке расплылся в самодовольной улыбке, царственным жестом пригласил всех к столу.
   - Ты уж извини, Кирил Кирилыч, - мы уже пропустили по одной с пару. Придется тебе наверстывать.
   Кощей Бессмертный тяпнул целый стакан водки и послушно полез вместе со всеми в парилку. Голые хохочущие девки разложили их на лавках и, поддав пару, принялись жестоко, с наслаждением пороть березовыми вениками...
   Здесь, думаю, следует на некоторое время прервать повествование и разъяснить вышеописанное происшествие.
   Дело в том, что Кощей Бессмертный оказался как две капли воды похожим на Кирил Кирилыча Капустина - весьма уважаемого в областном городе Лугачёвске человека.
   Свою трудовую деятельность Кирил Кирилыч начинал поваром после окончания кулинарного училища. Работал не где-нибудь, а в самом престижном ресторане города - "Мещёра". Потом как-то так получилось, - поступил в столичный институт. Велика, видно, была тяга к совершенству, к моральному возвышению, так сказать. Как-то так устроилось, что успешно институт окончил, хоть на сессиях почти не бывал и даже на выпускные экзамены не явился. Зато имел тесное и приятное знакомство с деканом своего факультета доцентом Семеном Светозаровичем Синькиным, который регулярно, каждый семестр, получал из города Лугачёвска денежные переводы.
   Как-то так незаметно, будучи еще в "льготном" рабочем классе, пролез Кирил Кирилыч и в партию, созданную бессмертным вождем мирового пролетариата. Проявил, как водится, организаторские способности и принципиальность, получил магазинишко в сельской местности, потом, глядишь, перебрался в город. Близко сошелся с Дорофеем Евграфовичем Бовой (мужчиной в лавровом венке и тоге) - первым человеком в городе Лугачёвске. Стал председателем потребительского общества.
   Незадолго перед тем был вызван срочно в Чудов и пропал. Одни говорили, что сидит, другие - отдыхает в Ялте.
   Хорошо пропарившись, с пылающими от березы багровыми ягодицами, снова гогочущей оравой выскочили на мороз. Потом опять пили водку, парились в сауне, резвились в прозрачном, облицованном голубым кафелем, бассейне.
   По истечении всех этих процедур оделись и направились к гостиничному домику - трехэтажному особняку белого мрамора - загородной резиденции Дорофея Евграфовича Бовы. Он оказался одет в роскошную шубу и шапку - всё из палевой норки. Вокруг шеи носил цветастый мохеровый шарф, вздымающийся над воротником шубы подобно пивной пене. Низенький толстый, как поросенок, гражданин, которого звали Савелий Петрович Лупу и который был правой рукой Дорофея Евграфовича, облачился во французскую дубленку и в канадскую ондатровую шапку. Мужчина с брюшком и с золотыми коронками, отчего при улыбке казалось, будто он проглотил солнце - был в милицейской шинели. Высокий волосатый субъект, который являлся левой рукой Бовы, щеголял в каракулевом пальто и в шапке, как у Хрущёва. Остальные, по-видимому, не столь значительные персоны, были кто в чем: тут мелькали зимние и не зимние пальто, меховые и не меховые куртки, милицейские и не милицейские шинели...
   Как мне кажется, следует подробнее остановиться на внутреннем убранстве этого замечательного во всех отношениях чуда областной архитектуры, безжалостно вырубившего из лугачёвского бюджета кругленькую сумму в 500 тысяч рублей старыми деньгами.
   Особняк Дорофея Евграфовича Бовы внутри имел прекрасные фешенебельные апартаменты, отдыхать в коих было бы не зазорно даже и самому Министру; располагал игровыми комнатами с японскими игровыми автоматами, как сором, был напичкан цветными телевизорами, холодильниками и всевозможными барами. Многочисленные номера были уставлены дорогостоящей мебелью, повсюду зеркально блестел паркет, по которому можно было кататься как на коньках, стены и лестничные марши густо усеивали тяжелые туши текинских и азербайджанских ковров. Мало того, в гостином зале была установлена дьявольски дорогая стереоаппаратура, а внизу, в холле, располагался видеосалон с умопомрачительной видеотекой из Феллини, Бертолуччи, Сёхэй Имамуры, Копполы, Бергмана и Тарковского. Не говоря уже о всевозможных "Челюстях", "Корридах любви", "Роботах-убийцах", "Жутких городах", "Рэмбо" и "Красных рассветах".
   За сим великолепием гостиничного домика круглосуточно присматривала и блюла строгий порядок дюжина человек обслуги, употреблявшая более пятидесяти тысяч рублей в год на предмет собственного жалования. Одно слово - особнячок выходил золотым, если не платиновым!
   Явившись в гостиничный домик, все расположились на первом этаже, в холле, и, пока на втором этаже, в гостином зале, накрывался стол, занялись просмотром видео. Кощей Бессмертный был поражен невиданным зрелищем. В течение всего фильма он поочередно то краснел, то бледнел, то привскакивал вдруг с места от неописуемого восторга. На экране голые до безобразия мужики и бабы делали черт знает что, - что и в голову-то не придет проделывать нормальным людям. Внешне это здорово напоминало змеиные свадьбы, когда гады с шипением, по несколько особей сразу, сплетаются в сплошной извивающийся мерзкий клубок, а затем, получив друг от друга, что требуется, с шипением же расползаются между камнями.
   Другие, видя такую его реакцию, весело подмигивали Кощею и посмеивались.
   - Что, брат, Кирил Кирилыч, проняло никак? Зацепило? Это что... Погоди, скоро не то увидишь! Это так - картинки... Эх-хе-хе-хе, а на третий этаж не желаешь ли?..
   Весь секрет в том, что третий этаж загородного коттеджа Дорофея Евграфовича Бовы был занят неофициальным домом терпимости, который наряду с баней, видео и богатейшим банкетом с музыкой и цыганами входил в обязательный комплекс сервиса для высокопоставленных гостей из столицы.
   Пользовались всеми удовольствиями чудо-домика и свои, лугачёвские, с той лишь разницей, что всё это лучшие люда замечательного города Лугачевска оплачивали "подарками" Дорофею Евграфовичу, когда как вышестоящие гости, наоборот, одаривались всем этим, так сказать, бескорыстно.
   Между тем, не досмотрев до конца секс-программы, гости вдруг сильно засуетились, разом защелкали портфелями и дипломатами, зажужжали молниями сумок, захлопали ожиревшими на легких хлебах бумажниками и портмоне. Оттуда извлекались на свет божий прямоугольные, хрустящие в алчных пальцах разноцветные пачки кредиток с умным лобастым лысым человеком на лицевой стороне, некогда завоевавшим для этих почтенных людей почетное право так чудесно проводить свое рабочее и нерабочее время. Из этих тяжелых, немного шершавых на ощупь, бумажных кирпичей каждый сооружал подле себя на журнальном столике дом, размеры которого прямо пропорционально зависели от материального достатка хозяина. Чем выше к потолку вздымалось бумажное здание, тем большим весом и положением в городе Лугачёвске обладал своеобразный строитель. У самых значительных лиц, пребывавших на самой верхотуре городской иерархии, выходили не то что просто дома, но целые небоскребы.
   Один только Кощей Бессмертный, в силу полнейшего неведения, не выстраивал здания. На него опять покосились. По холлу, как смерч по Японскому морю, пронеслось страдное слово: "обанкротился!"
   Когда со второго этажа спустился распоряжавшийся приготовлениями к банкету Дорофей Евграфович Бова, видео выключили, каждый встал подле своего сооружения и начался сбор "подарков". На Кощея пахнуло старинным чудовским духом периода расцвета Древней Чуди, когда таким же макаром великие князья собирали дань со своих вассалов.
   Когда очередь подобралась к Кощею Бессмертному, Бова несколько растерялся.
   - Кирил Кирилыч, ты что же это, душа, не при деньгах нынче? Никак запамятовал, брат, что у моей супруги Аглаиды Еремеевны сегодня день ангела? Мы ведь, кажется, заблаговременно, еще летом, всех персонально уведомили. А то гляди, Кирил Кирилыч, коли не справляешься... на твое место давно уж Модест Акакиевич метит!
   С этими словами он оборотился к толпе данников, поискал кого-то глазами, нашел и спросил:
   - Что, Модест Акакиевич, не засиделся ли ты на своем пищекомбинате? Потребительское общество потянешь?
   - Так что, как вашей душе будут угодно... А мы завсегда, то ись... - невнятно забормотал вспыхнувший от радости Модест Акакиевич.
   - Вот видишь, душа, Кирил Кирилыч, - укоризненно покачал головою Бова, - незаменимых людей на этом свете нет. Так что не жмись, поройся в своей мошне... Знаю, знаю, брат, что Чудов много съел, да что ж поделаешь... Штуки две отдай. Знаю, больше нет, а две тысчонки наскреби, брат, наскреби!
   Кощей Бессмертный понял, что у него требуют денег, но по своей невообразимой природной скупости стал отнекиваться, в результате чего впервые за весь вечер заговорил:
   - Нету злата-серебра, великодушный князь! Обнищал, грешный, начисто. Хоть казни - ничего нетути!.. К тому же женитьбу затеял на непорочной дщери людской Василисе Премудрой - кругом одни расходы.
   По холлу, как ветер, пронеслось: "Ишь ты - жеребец старый!"
   Услыхав о свадьбе, Дорофей Евграфович тут же оттаял душой и вызвался быть свидетелем. Он вообще страшно обожал всякого рода праздники, торжества, обряды и так далее, будь то знаменательные даты, юбилеи, дни рождения, свадьбы, крестины, проводы в армию, присвоения ученых степеней, судебные процессы или, наконец, похороны. Во всех случаях Бова любил разыграть роль этакого благодетеля, - чуть ли не полубога, который может решительно все. Он одаривал простых смертных деньгами и дорогими безделушками, повышал в должности, а если дело касалось погон, - то и в звании, выбивал в Чудове звезды и ордена, а в области - медали и почетные грамоты, распределял квартиры, устраивал детские сады, зачислял в институты, выручал от армии, пробивал машины и лучшие места на кладбище, доставал японские унитазы и датское баночное пиво, спасал от решетки и, наоборот, сажал. Короче, казнил и миловал...
   Тут же, не откладывая дела в долгий ящик, сговорились о дне регистрации, которую по предложению Кощея Бессмертного решили произвести на Рождество Христово (на святки), то есть через три дня по старому стилю. Причем Кощей, то бишь новоиспеченный Кирил Кирилыч настоял одновременно и на венчании, в церкви. И не в простой церкви, а в старинном соборе, что как памятник чудом сохранился в пугачевском кремле. Не вдаваясь в подоплеку подобной блажи, Дорофей Евграфович обещал все устроить.
   Затем шумной бестолковой гурьбой все поспешили на второй этаж, где уже начинала играть музыка и было все готово к банкету.
  
  
   3. Царский сын
  
   На том же самом самолете, на котором летел из Чудова лидер лугачёвского комсомола Вася Ветров, возвращался в свою воинскую часть из отпуска и герой нашего романа бравый солдат Иван Богатырёв.
   Прекрасный бело-голубой лайнер гражданской авиации наконец-то приземлился в пугачёвском аэропорту. Приземлился цел и невредим вопреки всем дурным и недурным приметам, повинуясь удивительным законам физики, механики и аэродинамики.
   Ваня Богатырёв вместе со всеми с облегчением вздохнул, утер холодный пот со лба и покинул свое неуютное пристанище, дабы никогда уже по своей воле в него не возвращаться.
   Тот, кто ни разу в жизни не отрывался от матушки-земли более, чем это требуется для срывания яблок в соседском саду, не поймет этого святого чувства... Когда, взвившись под облака и даже - в самые облака, в утробе ненадежного, гудящего алюминиевого сооружения, - с таким жаром раскаиваешься в содеянном, как если бы, к примеру, раскаивался висельник в совершенном уже самоубийстве! Когда цена собственной жизни подскакивает вдруг до такой головокружительной отметки, что - ничто уже становятся все сокровища мира - и доволен, если останешься голым, - лишь бы только остаться! Когда в какую-то черную дыру враз обрывается в тебе всё человеческое и на мохнатые задние лапы встает огромный животный ужас, готовый растоптать в пух и прах все живое и неживое. Когда, обморочно глядя в иллюминатор, даешь такие обеты смирения и послушания, каковые не снились и знаменитым отшельникам прошлого, щеголявшим в тяжелых веригах и спавшим в гробах, изъеденных могильными червями, как сито! Когда начинаешь верить не то чтобы просто в Бога или, скажем, дьявола, но - во всё сразу, включая Аллаха, Будду, Кришну, Осириса, Аттиса, Яхве, Иегову, Нептуна, Марса, Стрибога, Перуна и даже Ярилу. Когда наконец, долетев благополучно до места, - так страшно зарекаешься не совершать более ничего подобного, как, наверное, коза не зарекалась лакомиться капустой!..
   Выйдя из здания аэровокзала, Ваня Богатырёв дождался на остановке рейсового автобуса и поехал в свою воинскую часть, так как больше ехать в этом холодном, заснеженном городе ему было некуда. Всю дорогу Ивана не покидала навязчивая мысль об увиденном несколько времени назад НЛО. Он пребывал в полнейшей эйфории и страшно жаждал поделиться переполнявшими его впечатлениями хотя бы вот с этой курносой - в сетчатых черных чулках или колготках, выглядывающих из-под короткой расклешенной шубки.
   - Девушка, а вы знаете, я нынче летающую тарелку видел! Вот как вас сейчас... На деревенскую избу похожа...
   - Сам на это похож, хам! - Девушка обиделась и, поджав губки, перешла на переднюю площадку.
   "Эх, подумала, что пристаю, глупенькая! Видела б она, что я видел!.. Но кому же рассказать? Может, вот этому, в дубленке..."
   - Дружище, ты знаешь...
   - Знаю. Есть. Пожалуйста! - парень в дубленке - под казачью, с фирменным дипломатом, протягивал Ивану красный пятикопеечный абонементный талон.
   Богатырёв от талончика вежливо отказался ввиду того, что за него уже заплатил министр обороны, но рассказывать дубленке передумал. Решил потерпеть до воинской части, благо ехать оставалось совсем ничего.
   Выскочив на своей остановке, рядовой Богатырёв прежде всего с опаской оглядел пустую, как вымершую, улицу с голыми заиндевевшими деревьями, похожими на морские кораллы, не надел нигде патруля и немного успокоился. Встреча с патрулем не предвещала ему ничего хорошего, так как пребывая дома, в отпуске, Ваня успел, в целях подготовки к будущему дембелю, проделать нечто выходящее за рамки воинского устава со своей формой. Прежде всего он обрезал подошву, набил каблук и погладил утюгом ботинки, в результате чего они из неповоротливых, тупых увальней превратились в юркие остроносые лодочки. Ваня ушил и расклешил брюки, подрезал и начесал металлической щеткой шинель, покрасил фиолетовой пастой от шариковой авторучки шапку-ушанку. Так что любо-дорого было посмотреть на солдата, - не то что на какое-нибудь явление Иисуса народу в длиннющей, как поповская ряса, "кавалерийской" шинели, в брюках-дудочкой и гигантских, чернокожих ботинках-гадах, - наряженного, как того требует воинский устав...
   Быстро преодолев несколько заснеженных городских кварталов, Иван для краткости пути свернул в знакомый проходной двор и миновал бы его без особых осложнений, если бы не неожиданное препятствие.
   Впереди, под аркой дома, в которой горел, раскачиваясь на ветру, чахоточный фонарь, отбрасывающий на большой сугроб робкие полоски света, стояло четыре человека. Трое из них курило, расположившись кольцом вокруг четвертого - молодого рослого парня, наряженного в дорогую соболью шапку, исполненную в старинном чудовском стиле на манер шапки Владимира Мономаха, в шубу голубого бархата собольим мехом внутрь и в желтые сафьяновые сапоги с загнутыми вверх носками...
   Вспомнил, читатель? Да это же Иван-царевич, прилетевший на главную площадь Лугачёвска вместе с дедом Морозом! Да, да - тот самый...
   Четверо премило беседовали между собой, разговор шел об одежде.
   - Так ты снимешь дубленку, шапку и сапоги или тебя пером пощекотить? - спрашивали у Ивана-царевича.
   - Прочь, смерды, я сын царский! - отвечал последний и пытался выбраться из зловещего треугольника, но ему не позволяли.
   - Чувак, последний раз предупреждаю, снимай дубленку, худо будет! - говорил высокий, тощий, красноносый детина, угрожающе шаря правой рукой в кармане своих штанов, где, вероятно, лежал ножик.
   - Молчи, тать, на дыбу захотел? Батогов давно не отведывал? - горячился Иван-царевич. - За меня вас всех четвертуют, дайте только срок, презренные! Все в разбойном приказе будете.
   - Да он гонщик, пацаны! Шизует... - радостно сообщил другой жлоб, глядя во все глаза на Ивана, и посоветовал главарю:
   - Фикса, вломи шизику промеж глаз, чтоб копыта кверху задрал, он без этого, как без пряника!
   Долговязый худой, как скелет, Фикса оказался в затруднительном положении. С одной стороны он видел, что жертва упорствует и следует предпринять решительные меры, с другой стороны побаивался что-либо предпринимать, так как обычно привык иметь дело только с пугливыми девчонками-школьницами и прочим истеричным слабым женским полом, безропотно отдававшим всё, что у них ни потребуешь.
   Эх, улица, улица - горькая действительность всех без исключения чудовских городов и весей. Известны мне твои вековые жестокие нравы, когда бьются кольями стенка на стенку или стенкой - на одного. Когда бьют только лишь за то, что живешь не на той улице или не в том квартале. Бьют за то, что городской или за то, что деревенский, за то, что учишься в СПТУ или в речном училище, за то, что "плуг" или стиляга, кацап иди хохол, за то, что бреешься или носишь усы, стрижешься или отпускаешь волосы, за то, что не так посмотрел или не то подумал, за то, наконец, что дышишь чужим воздухом и, вообще, - живешь на белом свете!
   А добавить сюда разливанное море спиртных напитков, вливающееся ежедневно в утробы благодарных чудовцев и распаляющее и без того кипящие страсти. Да баб, из-за которых нередко щедро вышибаются передние клыки и задние коренные зубы, напрочь перебиваются переносицы и умело, кухонными ножами, пронзаются животы, печенки и легкие...
   Да разве сравнится со всеми этими ужасами какой-нибудь там Сан-Франциско со своей хваленой мафией, - чем планомерно, из года в год, пугают средства массовой информации доверчивого чудовского обывателя?! Ничуть не сравнится! Уверяю тебя, дорогой читатель, - лучше попасть в лапы американских мафиози, или позволить индейцам снять с себя скальп, чем оказаться в традиционной чудовской подворотне с глазу на глаз с тремя жлобами!..
   Между тем, видя такое дело, Иван Богатырёв решил попытаться помочь несчастному Ивану-царевичу. В части он успешно занимался спортом и сейчас запросто взял на себя двоих хулиганов: главаря Фиксу и другого, в клетчатом пальто и зеленой, пышной, похожей на мохеровую, фуражке. Он положил за правило бить всегда первым и, кинув в снег дембельский чемодан и шапку, подбежал к клетчатому мохеровому жлобу и, широко размахнувшись, по-чудовски, врубил тому в ухо так, что подпрыгнула и стремительно спикировала в сугроб его мохеровая фуражка.
   Нарисовавшийся рядом долговязый Фикса страшно махнул своей рукой или оглоблей, непонятно, но ни во что не попал. Зато Иван Богатырёв не промазал и снизу тяжелым кулаком-кувалдой протаранил его челюсть, которая сильно щелкнула и откусила кончик Фиксиного языка. Раздался оглушительный рев, каковым, может быть, в доисторические времена попавший в западню мамонт извещал об опасности своих сородичей.
   Не обращая более внимания на обоих поверженных врагов, Ваня Богатырёв, раззадорившись, стремительно бросился на третьего хулигана, с которым решительно сражался на кулаках Иван-царевич. Это и погубило Ивана!.. Вернее, не его самого, а дембельский чемодан, неосмотрительно оставленный сбоку дорожки. Жлоб в клетчатом пальто, потирая красное, вздувшееся от удара ухо, кое-как поднялся на четвереньки, отыскал свою зеленую мохеровую фуражку и увидел чемодан Вани Богатырёва. Не долго думая, он схватил его под мышку и дал деру вслед за улепетывающим из подворотни Фиксой.
   Обратив вспять и третьего неприятеля. Иван только тут вспомнил о своем имуществе, но было уже поздно, Жлобы с дембельским чемоданом исчезли, как приведения.
   - Вот те на, чемодан, сволочи, сперли! - с досадой посетовал Ваш Богатырёв и сплюнул. - Везет как утопленнику! Съездил называется в отпуск. Всё коту под хвост!
   - Не горюй, витязь, я тебя озолочу за твою услугу, - утешил солдата Иван-царевич, - первым человеком в Чудове будешь! Боярство пожалую. Лучшую вотчину во владение дам. Проси - всё, что пожелаешь исполню!
   - Ну да, ты же, говоришь, сын царский, - с улыбкою, недоверчиво произнес Богатырёв. - Здорово ты эту шпану на пушку взял! Как звать-то тебя?
   - Иваном все кличут, - ответил Иван-царевич.
   - Вот те на, тезки значит! - искренне обрадовался Ваня Богатырёв, протягивая царевичу руку. - А где живешь?..
   - Жили мы в Чудове с батюшкой. Я о ту пору дващи уж обвенчан был. Первую супругу мою, Евдокию Саблину, родитель в монастырь изволил упечь. Крут был батюшка на расправу, ой крут! Не зря, знать, нарекли его в Чуди Волком.
   И приведись как-то в лето 7089 года, за неделю до Ильина дня, пожару случиться. Загорелись гостиные дворы и дворы людские, и животы многие погорели от Ильинской улицы и до крепостной стены. Такоже и монастырь Ильинский... К нощи Чертолье занялось вплоть до села Кожемякина и Заречье и Град больший.
   Выгорело пол Чудова. Мы едва с батюшкой да с окольничим Ярославом Даниловичем Горбуновым, да с племянником его, стряпчим Борисом Горбуновым, да с домочадцами многими в Алексеевской слободе от напасти сей укрылись.
   А как дело приключилось, принялись тут дьяки с приказными сыск учинять. Кто да про что?.. И указали де некие посадские людишки Козьма Сивый, да Игнашка Дереза, что вот, мол, дочь купецкая Василиса сорокой над Большим посадом летала - избы жгла; а допреж того оная Василиса царя, царицу и детей их на следу ведовским мечтанием испортить пыталась, ведовством же по ветру лихо на них насылала; с нечистой силою зналась, от коей всякое лихое зелье и коренья имела.
   Колдовка, одно слово!..
   Схватили ярыжки дочь купецкую Василису, в Земский приказ спровадили...
   Богатырёв завороженно, раскрыв от изумления рот, слушал рассказ Ивана-царевича. Он совершенно забыл о морозе, вовсю лютующем на сквозняковой ночной улице, об украденном дембельском чемодане, о родителях и невесте, которую ему подыскала мать, пока он служил в армии. Ему казалось, что царевич не рассказывал, а показывал, как чародей, образные картинки затерявшегося в веках прошлого. Прошлое начинало как бы проявляться сквозь белую, мутную пелену разыгравшейся не на шутку метели, как проявляется на чистом, белом листе фотобумаги отснятый кадр фотопленки, и самое удивительное, - что там, в этом кадре, как в объемном, движущемся кино, был и он сам, Иван Богатырёв...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   - Что надобно тебе, Борис, от царя лесного? В чем нужда приспела, сказывай?
   Худощавый старичок с козлиной бородкой и носом-пятачком, в бобровой шапке и черной, бархатной поддевке вопросительно уставился на Горбунова.
   Борис побарабанил пальцами в тяжелых, золотых перстнях заморской работы по столу. Пододвинул старичку золоченый, объемистый ковш.
   - Отведай, гость званый, питья мирского! Квас. Холодненький. Токмо что из погребов.
   - Премного благодарны, мирского не употребляем! Не требуется. А вот ежели желаешь...
   Старичок щелкнул пальцами и на дубовом, вместительном столе откуда ни возьмись оказалась тяжелая, искусной отделки братина, до верху наполненная какою-то бесцветной, прозрачной жидкостью.
   Старичок отхлебнул из братины и подал питье Борису.
   - Что сие? - вопросил тот в нерешительности. Пить или не пить?
   - Живая вода, сударь. Потчуйся на здоровье!
   - Чудеса!
   Горбунов сделал несколько глубоких, жадных глотков и братина наполовину опустела.
   - Так что передать царю лесному? - повторил свой вопрос загадочный старичок.
   - А передай-ка ты ему, сударь, вот что, - чувствуя по всему телу приятный прилив сил, возговорил ободренный Борис. - Стряпчий Горбунов де его лесному величеству челом бьет!.. Взяли государевы дьяки купецкую дочь Василису, уличенную в колдовстве и в ведовской порче на царя с царицею. Так лучшей кандидатуры для нашего плана, я думаю, и желать нечего... Пускай он, царь лесной, оную Василису к рукам приберет, да чары свои наложит, чтобы дочь купецкая та старшего сына государева приворожила! А за то, мол, обещается стряпчий Горбунов душу свою...
   - Чу, калитка никак хрястнула! - прислушался старичок уличному вечернему шуму. - Никак идет кто?
   - Супруга с отпрысками от вечерни возвертаются, - пояснил потревоженный Горбунов, - ты уж не обессудь, сударь, но здесь тебе оставаться не гоже...
   Старичок, встряхнув козлиной бородкой, поднялся с лавки. Из-под поддевки его сзади выглянула какая-то черная мохнатая кисточка. Никак хвост!..
   В ту же минуту со стола исчезла братина.
   Старичок хрюкнул по-поросячьи.
   Прощевай, стряпчий Горбунов! Всё передам Кощею как велено. Быть тебе в большом почете в царстве Лесном! Ждем в гости, сударь. Гляди, не забывай про душу-то...
   Старичок исчез, оставив после себя неприятный козлиный запах.
   "Мне бы уж куда лучше в Чудовском царстве почитаему быть!" - подумал после исчезновения старичка Горбунов. Он торопливо распахнул слюдяное оконце в горнице, помахал рушником, проветривая помещение и поминутно брезгливо сплевывая.
   - Тьфу ты, нечистый дух!..
   С улицы доносился стук топоров запоздалых плотников. Чудов отстраивался после пожара...
  
  
   4. Дискотека
  
   Расставаясь с Богатырёвым, царевич Иван заверил храброго витязя, что ему есть где переночевать в Лугачёвске. Еще бы в сем граде не нашлось места царскому сыну!
   - Ты давай не пропадай, Рюрикович! - хлопнул его на прощание по плечу Богатырёв. - Недельку у своих погости, а в следующий выходной в увольнительную в город пойду, - встретимся. Я тебя после пяти возле памятника Кырлы-Мырлы ждать буду, знаешь? Ну, боярин такой здоровый на площади стоит, борода - лопатой!
   - Не там ли, где железная карета без коней чуть нас с де-дом Морозом не задавила? - уточнил место царевич.
   - Боярин с бородой там на пьедестале стоял?
   - Кажись, был боярин...
   - Тогда там.
   - Ступай с богом, витязь, - с достоинством заговорил царевич. - Стрелецкому голове передашь: пущай в ночное время поболе дозоров с разъездами по городу рассылает. Что-то лихие людишки у вас начали озоровать. Не быть бы лиху!
   - Обязательно передам, Рюрикович, - охотно закивал головой Богатырёв, - А еще лучше - в дивизионку заметку накатать. Так, мол, и так, в виду увеличения разгула преступности и рэкетиров, предлагаем объединить усилия армии и омона по совместному патрулированию городских улиц. Такие-то. И - подписи. Ты заметку подписывать будешь, Рюрикович?
   - В стрелецкий приказ снесешь грамоту, там думный дьяк подпишет, - ответил Иван-царевич.
   Отпустив Богатырёва, он стал думать, где ему лучше всего остановиться на ночь: в кремле у ближних бояр или в посаде? Решил, что лучше всего - в кремле, в княжеском тереме, и пошел через верхний посад к детинцу.
   Царевич Иван хорошо знал Лугачёвскую крепость, сооруженную вместе с другими подобными крепостями для защиты южных рубежей царства от набегов поганых. В начале VII века вокруг четырехугольного бревенчатого кремля-детинца с башнями по углам и с глубоким рвом возле крепостных стен возвели каменные стены. На них денно и нощно несли службу стрелецкие караулы. Из амбразур-стрельниц грозно смотрели пушки.
   За крепостной стеной, с внутренней стороны, хранились ядра, бочки со смолой, песок, камни, В погребах под стеной содержалось пушечное и ручное зелие, то есть порох для пушечного и ружейного бою. Посреди детинца возвышались два величественных собора, к западной стене примыкал роскошный княжеский терем.
   Вокруг крепости застраивался верхний посад, за ним находились слободы. Внизу, под горой, были улицы нижнего посада, населенного в основном "работными людьми" и мелкими торговцами.
   Население Лугачёвска составляло около десяти тысяч жителей. Гарнизон - несколько сот стрельцов под началом головы, опытного вояки Никиты Хмеля, Хмель поседел на царской службе, участвовал во всех войнах, которые вел царь Горох, начиная со взятия Булгара, и был предан своему государю, как цепная собака.
   Стрельцы жили в особой стрелецкой слободе в нижнем посаде. Служба их была пожизненная и наследственная. Стрельцы имели право заниматься торговлей, различными промыслами, огородничеством. Каждый государев стрелец получал жалованья по семи рублей в год, да сверх того двенадцать мер ржи и столько же овса. Вооружены были стрельцы самопалами, мечами и бердышами. Ствол стрелецкого самопала не такой как у солдатского ружья, но гладкий и прямой (несколько похожий на ствол охотничьего ружья); отделка ложа весьма грубая и неискусная. Самопал очень тяжел, хотя стреляли из него небольшими пулями.
   Лугачёвск был замечателен еще и тем, что во время булгарской кампании кое-кто из Нижнего окружения советовал царю перенести сюда столицу государства, ввиду значительного удаления Чудова от театра военных действий. Новые Васюки да и только!..
   Царевич Иван вначале хотел отправиться на ночлег в стрелецкую слободу к Никите Хмелю, но было уже поздно, к тому же до слободы путь был не близкий, до кремля же - рукой подать, и царевич передумал.
   Весело посвистывая, он бодро зашагал по заснеженной улице. Но странное дело, он совсем не узнавал верхнего посада и, вместо того чтобы двигаться к детинцу, побрел совершенно в другую сторону.
   - Наваждение! - твердил он, оглядывая незнакомые, серые, высокие терема с балконами, сплошной стеной тянувшиеся по обеим сторонам улицы. - Бесовские проделки да и только! Чудеса в решете.
   Улица была ярко залита неоном. Во всех теремах также горел свет, а в одном - часто мигали ослепительные разноцветные огни, как на новогодней ёлке, и звучала бешеная рок-музыка.
   Иван остановился перед дверью этого терема и прислушался. Звуки, вылетавшие из здания, поражали хаотичной сумбурностью. На двери был помещен красочный аршинный плакат, гласивший, что сегодня во Дворце культуры состоится шоу-концерт популярной городской рок-группы "Красные дьяволята".
   Царевич обратил внимание на вывеску и даже попытался по слогам ее прочитать, но кроме того, что в этом Дворце затевают нынче шабаш слуги диавола, ровным счетом ничего не понял.
   Так он стоял в недоумении перед дверьми терема, пока из него не выскочили на улицу две девки - должно быть сенные, - в дивно коротких сарафанах и с лицами, размалеванными косметикой до такой степени, что подучились уж не лица, а шутовские дичины.
   - Эй, чувак, у тебя сигареты не будет? - обратилась к царевичу одна из девок и нахально уставилась в его глаза своими бесстыжими замороженными зенками.
   - Не разумею, девица, о чем ты глаголешь, - проговорил Иван, со страхом косясь на непонятных голоногих девок.
   - Ты что, не чудовец? Нацмен, да? Моя твоя не понимает, - скалясь, затараторила девица. - Кельманда, ара, понимаешь? Дай в зубы, чтоб дым пошел! Курить, понимаешь? Курить!
   Для убедительности девка прижала к губам два пальца правой руки, как будто держала воображаемую сигарету, втянула в себя морозный воздух и выпустила его прямо в лицо царевича Ивана.
   Из всего царевич уразумел только то, что взята под сомнение его родословная и очень разгневался.
   - Как ты смеешь, несчастная, даже в помыслах такую крамолу держать! Знай, недостойная, что аз есмь природный чудовец, а предки мои от Рюрика род свой ведут и испокон веку великокняжеский стол держат!
   - Во дает! - присвистнула от удивления вторая девица и посоветовала подруге: - Катька, мне этот мальчик нравится, уступи его мне. Тебя ведь все равно Тарзан за него прирежет!
   - Да бери, Вика, нужен он мне, - махнула рукой Катька и обратилась к царевичу: - С ней пойдешь, Рюрик. Ты теперь ее парень.
   Вика, не спрашивая согласия, подхватила Ивана под руку и силой увлекла в гудящий, сверкающий от цветомузыки терем.
   Царевич Иван ошалел от такой развязности и первое время не мог произвести ни слова. Потом присмотрелся, осмелел и начал подавать признаки жизни. В вестибюле им повстречался рослый, похожий на поганого, отрок в довольно странном одеянии, состоявшем из узких и коротких штанов телесного цвета, до такой степени плотно облегающих тело, что казалось, будто он совершенно голый, и - какой-то пятнистой, как шкура леопарда, безрукавки. Черные волосы у отрока были длинны, немыты и распущены по плечам, как у женщины, губы накрашены ярко-красной помадой, глаза - черной тушью, в ухе - серьга!
   - Тарзан, познакомься, это Рюрик! - закричали, увидев отрока, девки и на буксире подтащили к нему бедного Ивана-царе-вича.
   - Это мой мальчик - похвасталась отроку Вика. - Скажи, Тарзан, правда, хорошенький?
   - Ничего... Где такие сапоги и дубленку оторвал? Фарцуешь? - обратился женоподобный отрок Тарзан к Рюрику, как окрестили царевича девицы.
   Иван постепенно обрел дар речи. Идти ему в этом, ставшем враз незнакомым, чужом и враждебном Лугачёвске было все равно некуда, а здесь было тепло, хоть и шумно. К тому же, царевичу показалось, что девки наконец признали в нем сына царя и сейчас похлопочут насчет ужина и ночлега.
   На вопрос непонятного, смахивающего на девицу отрока Иван ответил, что ищет свою невесту, купеческую дочь Василису, и что они ему непременно должны в этом помочь.
   - Ну, Вика, ты пролетаешь, как фанера над Парижем, - проговорил Тарзан, весело подмигивая девице, - Рюрик ботает, что его шмара - дочка подпольного миллионера! Так что не суйся со свиным рылом в калашный ряд.
   Иван понял, что женоподобный отрок Тарзан держит торг в Чудове в калашном ряду и подивился его молодости и успехам.
   - Велми рад узнать, что являешься ты, Тарзан, торговым гостем. Но так как волею судьбы, грешный, обретаюсь ныне без средств, ссуди в долг с процентами некоторую сумму. А будучи в Чудове, по долговой расписке всё сполна в казначействе получишь.
   Отрок Тарзан понял, что его приглашают в долю и спросил, алчно смотря на Ивана:
   - Сколько я должен вложить, сколько получу и какие гарантии?
   Тарзан был деловой парень.
   Девицам, между тем, наскучило все это слушать.
   - Тарзанчик, давай о делах потом, я шампанского хочу! - капризно надула губки Вика, повисая на своем мальчике Иване. - Рюричек, угости свою девочку шампанским.
   - И то верно, - согласился с ней накрашеный Тарзан и условился встретиться о Иваном завтра, в три часа, на площади возле памятника Марку Крассу.
   - А сейчас поканали лакать шампунь! - как всегда загадочно, на непонятном языке проговорил Тарзан, и все четверо устремилась в буфет, расталкивая по пути густые толпы слоняющейся по вестибюлю молодежи.
   В буфете царило вавилонское столпотворение. Наступил перерыв в программе вечера и к стойке невозможно было протолкаться. Очередь, состоявшая из нескольких рядов, колыхалась, как море, то с силой напирая на буфетную стойку так, что она жалобно трещала и грозила рассыпаться, то пятясь назад, как, возможно, пятились от дружин Александра Невского рыцари-псы на Чудском озере. Что-либо купить в подобной неразберихе представлялось полнейшей утопией. Бутылки с шампанским и конья-ком передавались по головам, грохот стоял неописуемый, как во время извержения вулкана. В общем, - жуть!
   Женоподобный отрок Тарзан со своими спутниками, быстро посовещавшись, нашли, что предпринять. Голь, как известно, на выдумки хитра. Если к буфетному прилавку никак не подберешься по земле - подземный путь, естественно, отпадает, - то остается последнее средство - лететь по воздуху! Наши приятели именно так и поступили. Схватив втроем Вику за руки - за ноги, они раскачали ее и при счете "три" с силой швырнули в бурлящий водоворот очереди.
   Царевич Иван не принимал участия в этом мероприятии. Третьим оказался встреченный в буфете хороши приятель Тарзана по имени Бог - бас-гитарист, руководитель рок-группы "Красные дьяволята". От Всевышнего он был, конечно, так же далек, как его рок-группа далека от дьявола. Просто слово Бог составляли начальные буквы его инициалов. А звали этого прославленного в Лугачёвске музыканта и поэта Боян Онуфриевич Гробовников.
   Вспоминаешь, читатель? Еще бы!.. Кто же в свое время не знавал у нас знаменитого Бояна Гробовникова - крёстного отца отечественного рока! У кого величайшей ценностью не сохранялись магнитофонные записи его песен, за одно прослушивание которых брали столько же, сколько сдирают за визит со своих клиентов полулегальные пугачёвские проститутки! Кому не хотелось при первых же звуках его потусторонней гитары плакать и смеяться (всё вместе) от радости, а то и бежать в щенячьем восторге куда глаза глядят в одних кальсонах или вообще без них, как бывает при белой горячке у конченых алкоголиков или у шизофреников.
   Такова она - удивительная сила искусства. Слушаешь иной раз Бога, - и слова - вроде - черт знает что за слова такие... Прямо скажем, так себе слова, ничего особенного, а трогает. За душу цепляет. Как будто какой-то тайный, магический смысл в них заключен, как в словесных мистических формулах "Сефер иецира" - книги создания, главного литературного произведения умозрительной каббалы.
   Вот, например, его известная песня про Борю, Ваню и других:
  
   Боря,
   Что написал ты на заборе
   Себе на радость, нам на горе -
   Нам очень стыдно за тебя...
   Ваня,
   А ты зачем обидел Таню
   На старом кожаном диване?
   Я так не делал никогда... и так далее. Не правда ли, впечатляет? Все равно что откровение какое-нибудь... Да-а, не перевелись еще таланты в матушке Чуди! Силен Гробовников, ничего не скажешь, силен. Гомер наших дней, не иначе?
   Тарзан, а точнее Роберт Акулов, тоже втайне пописывал дурные стишки в духе столичного постмодернизма. От стихов его нехорошо пахло и талант его никто в городе не признавал, даже он сам!
   Между тем, Вика, воспарившая над очередью, как птица, удачно приземлилась прямо на головы алчущих и жаждущих молодых людей возле буфетного прилавка. И без того короткая юбка ее задралась почти до подбородка, обнажив все нижнее женское шелковое и капроновое хозяйство. Вика всучила одуревшей от невероятного шума буфетчице жменю скомканных кредиток и получила взамен шесть бутылок "Чуковского игристого" и два коньяка.
   Вооружившись таким образом, компания, включая и царевича Ивана, не без труда отыскала свободный столик, весь усыпанный пустыми стаканами, как осенняя роща листьями, из которых кто-то - обросший и грязный, в рваном треухе и вонючих войлочных ботинках - усердно сцеживал капли. Иван мало-помалу привыкал к своей новой участи и забывал Василису Премудрую. К тому же, веселая Вика ему нравилась все больше и больше.
   За один присест справившись с коньяком, шампанское глушили, как воду, полными стаканами. Под влиянием этих благородных налитков у Ивана быстро развязался язык и он начал витиевато выражать молодым людям свое расположение:
   - Любо мне днесь пребывать с вами, благие уноты и красны девицы! Да не посетят вас туга и хвороба зело тяжкая, ибо воочию аз узрел - вельми склонны вы почитать сына царского и к стопам его главы свои преклонить готовы.
   Из его высокопарней речи никто ровным счетом ничего не понял. Тарзану показалось, что Иван предупреждает о какой-то своей тайной "хворобе", то есть болезни, которой могла быть если не гонорея, то уж, во всяком случае, "мандавошки". Гробовникову запомнились только "красные девицы", и он с жадностью зыркнул на пухлые Викины губы, а затем перевел взгляд на груди, которые колыхались под тонкой кофточкой как живые. Катька вообще ничего не запомнила из сказанного Иваном-царевичем, так как с детства страдала плохой памятью. Вика решила, что Рюрик хочет "преклонить главу" - попросту переспать с ней и. многозначительно подмигнув царевичу, страстно прошептала:
   - Погоди, родненький, скоро преклонишь!..
   Спешу тебе сообщить, читатель, что Вика имела полное право на подобное утверждение, поскольку слова эти ни в малей-шей степени не расходились у нее с делом. Вика была, что называется, дитя улица, и в свои семнадцать с половиною лет прошла уже, как говорится, огонь, воду и медные трубы: успела два раза побывать замужем, развестись, чуть не выскочить в третий раз за негра из Берега Слоновой Кости, детей по счастью ни от кого не имела - всё получались выкидыши. Такова Вика. Не правда ли, читатель, знакомая картина. Бьюсь об заклад, что и ты сейчас же назовешь не одну подобную Вику и даже более того, - приведешь в примере ее белозубого, шоколадного, шустрого сынишку непонятно какой национальности, которого просто язык не поворачивается назвать по паспорту чудовцем. Все это так, мой читатель. Однако, поверь, что и сами мы отнюдь не без греха. Так не будем же столь безжалостны к Вике. Она - человек и ничто человеческое ей не чуждо!
   Шоу-концерт, как и банкет в загородной резиденции Дорофея Евграфовича Бовы, перевалил далеко за полночь и бесновался бы, возможно, до вторых петухов, если бы в дело решительным образом не вмешались соответствующие органы на пару с наиболее сознательной прослойкой городской молодежи, объединенной в общеизвестный союз со специфическим названием застойного времени.
   Руководил городским союзом уже известный нам Вася Ветров, всегда безукоризненно выбритый и наглаженный, с двумя значками на пиджаке - вузовским и комсомольским. Он обладал весьма кипучей энергией, не мог и секунды усидеть на одном месте, постоянно что-то искал, куда-то стремился, порывался кому-то поставить на вид, кого-то взгреть по первое число, "закатать" кому-нибудь "строгача", "дать по шапке", хорошенько "пропесочить", взять в ежовые рукавицы и т. д., и т. п.
   Вася Ветров всякий раз был чем-нибудь возмущен, взвинчен, раскален; подобно Зевсу метал кругом громы и молнии и во всем копировал старших товарищей...
   Сегодня, едва сойдя с трапа самолета, он принялся за дело. Узнал о проходившемся во Дворце культуры мероприятии, примчался, просмотрел всю программу и был возмущен. Васю Ветрова до глубины души рассердил внешний вид участников рок-группы "Красные-дьяволята". Когда Дворец культуры опустел и уборщицы решительно взялись за швабры и веники, Василий призвал к себе руководителя коллектива Гробовникова и, в присутствии спешно сворачивающих аппаратуру музыкантов, начал отчитывать его, как мальчишку, хоть и был с Бояном одного возраста:
   - Позор, позор! Решительное безобразие. Да ты только погляди, братец, - это же черт знает что за наряды! Не понимаю... Объясните мне, пожалуйста, для чего вот у этого, с белыми волосами, на шее - цепь? Еще не хватало - ошейник повесить! А вон та черноволосая девушка - у нее ж губы, извините, как у уличной девки размалеваны! Что, это не девушка?.. О боже! У меня, в таком случае, нет слов. Натуральный гомосексуализм, извините... А этот носатый - волосы ежиком, - он же у вас попросту в трусах! Это не белье - шорты?.. Замечательно. Если это не трусы, а шорты, то на мне в таком случае не костюм, а рыцарские доспехи! А отчего у того, бородатого с косичкой, волосы наполовину красные? А это что - боже мой! Вы поглядите, что вон у того, лысого, на голове написано. "Сатана" - извиняюсь. Точно, "Сатана"!
   В продолжение всего этого "милого" разговора Бог мялся, краснел, бледнел и не произносил ни слова, отчего Вася Ветров распалялся все больше и больше, так что в конце принялся даже кричать, разбрызгивая слюну и отчаянно жестикулируя руками. Наблюдавшие эту сцену "дьяволята" притихли, Гробовников отступил на шаг от брызжущего слюной Ветрова, сжался, ему показалось даже, что Вася хочет его ударить по физиономии. Голос Ветрова. сливался в сплошной злобный собачий лай, и Боян, прищурившись, на секунду и впрямь увидел пред собой большого расплывчатого черного пуделя с двумя медалями на ошейнике.
   Удовлетворившись произведенной взбучкой, Вася Ветров назначил Гробовникову трехдневный срок для исправления, обещал лично проверить и сорвать голову, сердито оделся и, с сознанием честно исполненного долга, вышел на улицу.
   И с этой минуты в городе начали происходить удивительные вещи. Старожилы рассказывают, что такого в Лугачёвске не бывало со дня его основания. Чудеса, как известно, не удовлетворяются единственным экземпляром, а, случившись однажды, непременно потянут вслед за собою целый железнодорожный состав, так что не успеваешь оглядываться, наблюдая как они проносятся мимо твоего носа.
   И непосредственным свидетелем первого чуда из длинной цепочки всевозможных чудес и происшествий оказался солдат Иван Богатырёв.
   События развивались следующим образом...
  
  
   5. Голова
  
   Едва Ваня Богатырёв подошел к контрольно-пропускному пункту своей воинской части, как сразу же вокруг стало твориться что-то неладное. Прежде всего он увидел летящего по воздуху человека. Это был прапорщик третьей роты Олля. Прапорщик перелетел через высокий кирпичный забор воинской части, напоминающий кремлевскую стену, и смачно шлепнулся у самых ног Ивана Богатырёва. Следом упало два чемодана и спортивная сумка, в которой зазвенела какая-то посуда. Вид прапорщик Олля имел бледный, с желтоватым отливом, почти как у покойника. Потирая ушибленный бок, он с трудом поднялся на ноги и принялся собирать "манатки".
   - Здравия желаю, товарищ прапорщик! - кинув руку к головному убору, бодро проорал. пораженный поведением прапорщика, Богатырёв.
   - Пошел вон, дурак, - зло огрызнулся прапорщик Олля и, не взглянув на Ивана, прихрамывая, поковылял прочь от воинской части.
   Иван Богатырёв прошел на КПП и спросил у дежурившего там младшего сержанта:
   - Друг, не знаешь, что это с прапорщиком случилось?
   - Ветром сдуло, - ответил тот и загадочно подмигнул Ивану, - "Куски" теперь часто вылетают на гражданку. И офицеры случается.
   Распрощавшись с сержантом и стрельнув у него по армейской привычке сигарету хоть были и свои, Ваня пошел дальше. Сразу же за Контрольно-пропускным пунктом его поразило дерево - невысокий молодой клен - сплошь усыпанное большими, зелеными, похожими на лопухи, листьями, Богатырёв сморгнул, чтобы прогнать видение, но зеленые листья среди декабрьского мороза не исчезли. Чуть поодаль стояло еще одно дерево, по которому лазили два молодых солдата в грязно-желтых заношенных бушлатах и клеили к веткам зеленые бумажные листья.
   В это время из располагавшейся неподалеку двухэтажной казармы выскочили на снег четыре мордатых, мускулистых молодца в одних кальсонах. Ухватившись за руки, они образовали своеобразный хоровод и, бегая вокруг дерева с бумажными листьями, кричали, обращаясь невесть к кому: "Дембель давай! Давай дем-бель! Дембель давай!.."
   Этими заклинаниями они, как древние язычники, видимо, призывали весну, слепо веруя, что приход ее приблизится.
   Полюбовавшись хороводом, Ваня зашагал дальше. Ему нужно было отметить отпускные документы и он направился прямиком в штаб полка. Каково же было изумление и даже ужас Ивана, когда он увидел на полковом плацу перед штабом заместителя командира полка по политической части майора Карамануцу. Точнее, это был не весь майор целиком, а одна только его голова, торчащая посередине плаца наподобие степного кургана и увенчанная огромной офицерской шапкой, в которой запросто уместилось бы по крайней мере десяток Иванов. Голова зорко следила за всем происходящим на плацу, страшно вращала своими крупными глазищами и время от времени подавала короткие, отрывистые приказания, от которых опрометью во все стороны разбегались насмерть перепуганные солдаты, прямые, как телеграфные столбы, не гнущиеся прапорщики и не попадающие дрожащими руками в карман офицеры, прикуривающие почему-то вместо сигареты карандаш, вытащенный из планшета. Иногда майор Карамануца на кого-либо гневался, и тогда несчастного подобно прапорщику Олля ветром сдувало с плаца. Благо легкие удивительного майора Карамануцы работали, как добрые кузнечные меха.
   На противоположной стороне плаца, возле солдатской столовой, была еще одна голова, неумело намалеванная на гигантском транспаранте кем-то из дембелей. Нарисованная голова была без головного убора, - с зачесанными назад волосами, с дряблыми, мешкообразными щеками отвисшими, как у хомяка; с бровями сросшимися на переносице сплошной жирной чертой и с пятью золотыми звездами на левой стороне груди.
   Тот, кто заходил с обратной стороны транспаранта, замечал еще одну голову - уже третью по счету. Эта голова была совершенно лысая, гладкая и блестящая. Нос имела картошкой, щёки мясистые, надутые будто два биллиардных шара. Поверх головы крест-накрест были прибиты две длинные рейки для укрепления деревянного каркаса, но со стороны казалось, будто они зачеркивают лысую, как бубен, голову. Подле нее на грязном, вытоптанном снегу стояли две опорожненные бутылки из-под "Чудовской".
   По плацу, между нарисованной головой человека со сросшимися бровями и головой майора Карамануцы, медленно расхаживал часовой в огромном - до пят - овчином тулупе с поднятым воротником, напрочь закрывающим от белого света его голову, так что было непонятно: имеется ли у часового собственная голова, или для охрани столь крупных голов собственной головы не требуется.
   Впоследствии Иван Богатырёв узнал, что обслуживанием головы майора Карамануцы ежедневно занималась целая рота солдат. Причем, когда после ноябрьских праздников взвод старшего лейтенанта Богатько сунулся было вскрывать голову замполита, дабы в порядке профилактики прочистить ему мозги, выяснилось, что таковых в голове майора Карамануцы почему-то не оказалось. Этим тут же занялся особый отдел, следствие длилось три дня и три ночи, после чего старшего лейтенанта обвинили в клевете на государственный строй и пособничестве врагу, дали семь лет и отправили в места не столь отдаленные, где Макар телят не пас.
   После этого происшествия, когда страсти вроде бы утряслись и жизнь воинской части вошла в привычную колею, майор Карамануца простудился. Вызвали начальника полковой санчасти капитана Приходько-Уходько. Тот определил острыё катар верхне-дыхательных путей и прописал лекарства но, ввиду того, что обычная человеческая доза, естественно, не могла взять майо-ра Карамануцу, - на следующий день ему стало хуже и, в конце концов, он потерял голос.
   Следствие по делу капитана Приходько-Уходько продолжалось девять дней. Капитана обвинили в измене Родине и дали пятнадцать лет. Голос майору Карамануце со временем восстановили, а до этого использовали чужой, записанный на магнитофонную ленту, майору приходилось только раскрывать в нужных местах рот, правда, он не всегда вовремя это делал и порой опаздывал за записью, отчего сильно походил на рыбу, когда ее вытащат из воды.
   Питалась голова майора Карамануца по особому пищевому аттестату, который был выписан как бы на тридцать три единицы офицерского состава. Для этих целей в полку соорудили еще один свинарник.
   Такая же картина была и с денежно-вещевым довольствием майора Карамануцы. Правда, мундиров с брюками и сапогами ему теперь вроде бы и не требовалось, но всё равно их исправно ему выдавали, согласно остающейся в силе инструкции.
   Никто не мог сказать точно, когда именно с майором произошло такое несчастье. Вначале он отличался от других офицеров полка разве что зычным, командирским голосом, скрупулезным знанием всех воинских уставов, а заодно и всех политических документов государства и, естественно, более крупной чем у простых смертных головой, в которой едва умещались все эти благоприобретенные знания.
   Любимым местом майора Карамануцы бил полковой плац, точнее самый центр плаца, где он всегда стоял подле, но несколько впереди командира полка подполковника Волка.
   Регулярно, после каждой вечерней поверки, когда Волк со всеми своими замами и командирами рот и взводов уходили спать или пить водку, майор Карамануца, не взирая ни на какую погоду, часами держал личный состав полка на плацу, прививая ему идеологическую сознательность. Какие только виды политического воспитания не использовал майор. Он по памяти, целыми газетными полосами, цитировал последние доклады руководителей государства и постановления соответствующей общественно-политической организации. Он рассказывал о героизме и подвигах в Тевтонскую войну, - о войнах с Морским царем на озере Хасан, реке Халкин-Гол и острове Даманский. Причем часто всё путал, перенося остров Даманский в море Лаптевых, а оборону Севастополя времен первой Басурманской войны смешивал с той, которая происходила в Тевтонскую. Странным образом Кошка получала у него звезду героя, а адмирал Нахалов топил в Финском заливе черноморский флот, дабы не отдать его в загребущие руки царя Морского. Майор Карамануца пугал своих слушателей коварными происками империализма, восхвалял Соловья Разбойника, захватившего некогда власть в Чуди, а однажды заставил всех петь новый гимн, но ввиду того, что слов никто толком не знал, полк простоял на плацу до самого утреннего подъема. Причем все это время играла, многократно повторяясь, музыка нового гимна, а майор Карамануца, как дирижер, взмахивал руками и то и дело затягивал: "Союз нерушимый республик свободных..." - в надежде, что вслед за ним подхватят и остальные.
   На заре кое-как и кое-что затянули стоявшие в первых рядах "салаги", в большинстве татары, ногайцы и гагаузы. Это звучало примерно так: "Саюсьнелюши мая рисьпю пликафапотни сплатильная фехи филики урус. Тастьрастуй цосьтана ефолий нарёти...". "Черпаки" с "кандидатами" тоже что-то пели: кто гимн, кто блатные песни. "Старики" молчали.
   Постепенно майор Карамануца вообще перестал уходить с полкового плаца. Ноги его укорачивались, а голова разбухала от все новых и новых документов, докладов, речей и постановлений, впитываемых в нее, как в губку. Так что в конце концов ноги исчезли вообще, сошло на нет туловище, а отягощенная знаниями голова приняла свои теперешние положение и размеры...
   Оформив в штабе отпускные документы и явившись в роту, Ваня Богатырёв перездоровался со всеми сослуживцами, посмотрел по телевизору программу "А ну-ка, девушки!" и лег спать.
   Ночью случилось невероятное. Поднявшись где-то после двенадцати по нужде и выйдя в коридор казармы, Иван остолбенел и, сморгнув, уставился на невиданное зрелище. Что бы вы думали он повстречал в коридоре? Ни за что не догадаетесь. Самое настоящее привидение! Причем не одно, а целых три штуки. Привидения - все в белом - страшно размахивали длинными бесплотными руками и усердно натирали войлочными суконками плиточный пол в казарме.
   Само собой разумеется, что на следующий же день Иван описал все увиденное в заметке, добавил сюда летающего подобно Икару прапорщика Олля, дембельские бумажные листья на декабрьских деревьях, голову майора Карамануцы, НЛО и сына царя Гороха" виденных перед возвращением в часть, и отнес свое произведение в редакцию дивизионной газеты.
   Заметка наделала много шума, Ваню благодарили за внимание к газете и просили зайти в особый отдел.
   Когда рядовой Богатырёв явился куда ему было велено, следователь особого отдела капитан Каланча, подписывавшийся почему-то через "о" в первом слоге: "Коланча" и бывший, невзирая на свою величественную фамилию, что называется от горшка два вершка, тщательно, с лупой в руке, изучал Ванино послание в дивизионку. Позади него, в дубовой раме, висел портрет Дзержинского старой, по-видимому, времен репрессий 1937 года, работы. Под рукою была пепельница в виде человеческого черепа, в углу - сейф, с которого ножом плохо соскоблили какую-то птицу, возможно, тевтонского орла - сейф был трофейный, привезенный доблестной краснознаменной гвардейской частью аж из-за берлинской стены.
   Капитан Каланча, логически рассуждая, искал в Ваниных действиях состав преступления, который отыскать было, увы, не просто. Все равно, что иголку в сене! Но Каланча был трудолюбивый особист и за всю свою кропотливую службу из его цепких рук не выскользнул ни один подследственный - все получили свои сроки.
   В деле Ивана Богатырёва, которое составляло уже три тома, его заинтриговала загадочная фигура сына царя Гороха. Это была зацепка! Каланча рассуждал примерно так: "Если сын царя Гороха, значит, сын царя. Царя у нас шепнули после Пугачёвского мятежа как врага народа, - значит, сын врага народа. Если сын врага, значит, и сам враг! Итак, рядовой Богатырёв встретился в городе с врагом, - значит, уже два врага, значит, на лицо - организация? Что могут сделать два врага? Боже мой, даже страшно подумать. Могут пробраться в Чудов, захватить Крепость, уничтожить правительство и, в конце концов, - свергнуть законную власть! Одним словом, могут всё!"
   От подобной мысли капитан Каланча покрылся холодным потом. В то же время эта мысль уступила место другой, - более приятной, и перед мысленным взором его запылала золотая звезда и орден с ликом человека с лысиной во всю голову и бородкой клинышком, который никогда не носил никаких орденов и медалей.
   Негромкий но решительный стук в дверь прервал его приятные размышления. Вошел смущенный Ваня Богатырёв и, щелкнув каблуками кирзовых сапог и приложив правую руку к шапке, доложил по уставу:
   - Товарищ капитан, рядовой Богатырёв явился по вашему приказанию!
   - Садитесь, рядовой Богатырёв. - милостиво разрешил Каланча, кивнув на стул возле письменного стола, и сразу же ошарашил Ивана вопросом, заданным прямо в лоб: - Расскажите всё, что вам известно, о преступной подпольной организации, поставившей целью свержение существующей власти и уничтожение правительства, с которой вы вошли в тесный контакт такого-то числа сего года здесь, в городе.
   Ваня похолодел и со страхом взглянул сначала в ехидно-самодовольное, притворно-суровое лицо Каланчи, не сулившее ничего доброго; затем поверх его - в мужественно-печальное, непритворно-суровое лицо Дзержинского, казалось, вот-вот готового осуждающе вымолвить: "Сознавайтесь, молодой человек! Нам все уже про вас известно! Решительно всё..." Да-а, ничего не оставалось как действительно сознаваться.
   Ваню Богатырёва тут же поместили на дивизионную гаупвахту и содержали там до окончания следствия. За все это время на гауптвахте, попросту - на "губе", по ночам происходили такие чудеса, что куда там в сказке сказать или пером описать - вспомнить о них жутко!
   Каждая ночь на "губе" превращалась в дьявольскую вакханалию, когда в караульных, казалось, вселялся сам бес! Прежде всего, они отпирали все камеры и заставляли заключенных работать. Одному поручалось вычистить зубной щеткой туалет, да так, чтобы, глядя в унитаз, можно было побриться; другой мыл с мылом караульное помещение; третий что-нибудь стирал, четвертый шил, пятый рисовал, шестой плясал и так далее. Когда все задания бывали выполнены, начинался второй тур этой своеобразной викторины, внешне сильно напоминающей "А ну-ка, парни!" Здесь от участников требовалось уже не столько умение, как смекалка. И в самом деле, попробуйте догадаться, что нужно предпринять и куда с каким ведром бежать, когда орут на тебя с перекошенной от ненависти физиономией: "Дембель давай!", - и попробуй сообрази, что ты "только с поезда", когда справляются: "Сколько служишь?"
   А чего стоит одно ночное вождение!.. Как, вы не знаете, что такое "ночное вождение"?! Популярно объясняем, что "ночное вождение" не имеет ничего общего ни с каким другим вождением в мире, ни - вообще с вождением как таковым ввиду того, что натурального вождения не происходит вовсе! Берется обыкновенный табурет, поставленный на "попа", и обыкновенный солдат первого года службы в грязных кальсонах и нечищеных кирзовых сапогах, который, ползая на четвереньках по ночной казарме, толкает перед собой это сооружение. При этом он издает голосом звуки, имитирующие работу автомобильного двигателя, сигнала и тормозов. При трогании с места "водитель" страшно скрипит зубами, что должно заменить включение передачи, при повороте отчаянно моргает левым или правым глазом, а в момент прекращения движения - обоими глазами делает стоп-сигнал. В случае нарушения правил, он наказывается одной либо сразу несколькими "просечками", от чего, за отсутствием удостоверения, страдает собственная голова водителя, по которой отпускаются знаменитые армейские щелчки - "фофаны" или "макароны".
   Ах, какая прелесть эти "фофаны"! Сколько умения, сколько сноровки требуется, чтобы палец ложился на бритый лоб несчастного "ночного водителя" точно, сильно и резко, подобно римской или греческой катапульте, от чего голова если и не отрывается от туловища вообще, - но отлетает в сторону с такой быстротой, как если бы по ней, к примеру, стукнули кулаком. В некоторых полках находились такие "фофанщики", которые одним щелчком могли бы запросто свалить с ног не то что человека, но даже лошадь! А в соседнем артдивизионе один грузин даже убил как-то "фофаном" какого-то не то хохла, не то крымского татарина, но вполне может быть, что и армянина...
   Перед самым окончанием следствия и судом Ваню Богатырёва, как того и требует закон, подвергли скрупулезному медицинскому обследованию на предмет выявления шизофрении, эпилепсии, психастении, кретинизма, дегенерации, идиотизма и прочих психических заболеваний и что же вы думаете - нашли!..
   Военно-врачебная комиссия Н-ской дивизии признала рядового Богатырёва душевнобольным в явно выраженном маниакальном состояний, выставила диагноз: "шизофрения", и, освободив от судебной ответственности, комиссовала из вооруженных сил.
   Поначалу Иван был направлен на принудительное лечение в один из психоневрологических диспансеров, но маниакальное состояние не проходило. Мало того, к нему добавился еще и острый психоз! У больного прогрессивно развивалась неуверенность в себе, его не покидали навязчивые мысли и страхи, а вскоре проявилась агрессивность до отношению к окружающим; Ваня стал социально опасным и, в силу психических расстройств, склонным к самоубийству.
   Врачи решили, что дело дрянь и препроводили его в городскую психиатрическую больницу.
   Здесь у Вани Богатырёва разросся еще целый букет симптомов шизофрении как то: отгороженность от общества, чудаковатость, манерность, прожорливость, неопрятность, повышенная самооценка, рассеянность, обидчивость, раздражительность; появился нездоровый интерес; к философским системам, религии и литературе.
   Что и говорить - сумасшедший!..
  
  
   6. Катастрофа
  
   Ранним утром, в пять часов сорок три минуты по чудовскому времени, когда весь Лугачёвск и даже неугомонный Вася Ветров еще спали, к одному из разъездов, что на перегоне между Чудовом и Лугачёвском, подходил тяжело груженый поезд ? 3113. На площадках вагонов в начале и в конце состава маячили черно-зеленые фигуры охранников с карабинами образца 1895 года. На дверях вагонов даже невооруженным глазом можно было различить зловещие пломбы...
   Кругом простирался безжизненный, заваленный снегом сумрачный лес. Ширококолейное железнодорожное полотно, хорошо освещенное мощным лучом прожектора, просматривалось впереди на порядочное расстояние, но машинист локомотива, и его молодой, черноволосый помощник вперед почти не смотрели. Да и что можно было там увидать, кроме двух синих голых полос рельс, да семафора с будкой стрелочников на недалеком разъезде? Ровным счетом ничего.
   Машинист, которого звали Муллаян Мустафиевич Каримулин, по своему обыкновению спал, его помощник Сеня Посиделкин читал книгу по научному атеизму, так как заочно учился в Лугачёвском педагогическом институте имени Лысенко и готовился к январской сессии. Когда он дошел до происхождения христианства и критики библейских "святых благовествований", то случайно поднял голову, рассеянно взглянул, на, дорогу и ахнул. Впереди, в каких-нибудь двадцати метрах от тепловоза, прямо на полотне между рельсами стоял массивный, высокий крест, по-видимому, только что вкопанный, так как небольшой черный бугорок земли под ним еще не успел подернуться инеем. На кресте был распят худой и голый, в одной набедренной повязке, молодой человек с длинными русыми волосами и такого же цвета бородкой. На голове у него был венок из веток какого-то колючего южного растений, на груди - деревянная табличка с надписью на непонятном Посиделкину языке, но точно, что не на английском или татарском. За это Сеня ручался головой, так как английский язык успешно изучал в институте и за четыре курса геройски умудрился выучить только "хау ду ю ду?", татарским же сносно владел благодаря Каримулину, в силу того обстоятельства, что во время рейсов в Татарстан частенько бывал свидетелем его перебранок со сбытчиками гашиша, анаши, опия и кокнара.
   Человек на кресте был еще жив, хоть и прибит большими, толстыми гвоздями-штырями, блестящие медные шляпки которых глубоко въелись в тело рук и ног, исполосованных кровяными потеками. На груди, сбоку, под левым нижним ребром зияла ужасная колотая рана, нанесенная, по всей видимости, бандитской финкой, заточенной с обеих сторон и выбрасывающейся из колодки при нажатии на кнопку.
   Все это пронеслось перед глазами и в мозгу Сени Посиделкина одним сплошным стремительным тайфуном, который напрочь сметает на своем пути все многоэтажные нагромождения ненужных рассуждений и мыслей, а оставляет одно лишь дикое, животное желание - немедленно, сию секунду затормозить, пусть бы для этого потребовалось остановить вращение самой Земли!
   Выронив книгу, он камнем рухнул на рычаги управления. Раздался оглушительный визг тормозов, который, наверняка, был слышен не то что в Лугачёвске, но и в самом Чудове, в лесу с деревьев осыпались груды снега и вспорхнули дремавшие на столетних дубах филины, в вагонах раздался грохот падающего груза и крики насмерть перепуганных охранников. Локомотив, как конь, которому на всем скаку перебили ноги, заскрежетал мордой по рельсам, высекая целые снопы искр, подмял под себя крест с распятым на нем человеком, от которого во все стороны так и брызнули кровавые ошметки вперемежку с щепками от размолоченного креста, и, протащившись еще некоторое расстояние, тяжело остановился.
   Вдоль полотна к тепловозу побежали, беспорядочно паля в воздух из карабинов, выскочившие из вагонов охранники. Не меньше их перепуганный, ничего не соображающий со сна, машинист Каримулин и помертвевший от увиденного и пережитого Сеня Посиделкин спрыгнули в снег. Муллаян Мустафиевич трясущейся рукой наскоро утирал кровь с рассеченного при падении лба, другой рукой безуспешно шарил на голове шапку.
   - Крест!.. Человек!.. Я тормозил... Было уже поздно... Господи, что теперь будет! - бессвязно бормотал; почти ополоумевший Посиделкин.
   Подбежавшие охранники показали подобранную на насыпи напротив того места, где произошло столкновение, окровавленную кисть человеческой руки с перебитыми средним и указательным пальцами и обломком гвоздя в ладони. На безымянном пальце било широкое золотое обручальное кольцо, немного ниже оторванного указательного пальца - надпись "Жора". Ногти давно не стриженные, грязные. В месте перелома - кусок оголенной кости.
   Пока охранники с экипажем локомотива внимательно рассматривавали находку, из леса на противоположном конце замершего состава, по-партизански оглядываясь, выскользнули два человека. Хотя, конечно, люди это были на самом деле или нет, до сих пор остается не ясным. Во всяком случае, оба передвигались на задних конечностях, имели по паре рук, по персональной голове и даже какое-то подобие человеческой одежды. Один был явно мужского пола, с густой широкой бородой - лопатой и с длинными густыми усами, напрочь закрывавшими рот. На лохматой, в засохших прошлогодних листьях, голове отсутствовала шапка. Он был бос и до того волосат, что точно не нуждался, благодаря этому обстоятельству, ни в какой обуви. Его спутница - видимо, женщина, - была до такой степени безобразна лицом, что вряд ли заслуживала этого благородного имени, как, в равной степени, мало приличествовало называться лицом ее отвратительной роже.
   Призраки, утопая в глубоком снегу, быстро пересекли отделяющее их от состава открытое пространство, ловко вскарабкались на насыпь и прилепили какой-то продолговатый, прямоугольный металлический предает, не больше школьного пенала, под днище крайнего вагона. В пенале что-то угрожающе тикало!..
  
   Утром 22 декабря молодежная официальная, организация наиболее политически грамотных и сознательных юношей и девушек города Лугачёвска, возглавляемая, небезызвестным Васей Ветровым, готовилась к тожественному приему в свои ряды новых членов. Прием намечался помпезный, в присутствии представителем гороно, милиции, обкома, облисполкома, облсовпрофа, АПК, а также главного энергетика города Аполинария Антиповича Чудакова, так как и было это мероприятие в основном приурочено к его профессиональному празднику - Дню энергетика.
   Наверняка немногие лугачёвцы знают, что ровно шестьдесят лет назад в Чудове открылся VIII съезд народных депутатов, утвердивший гениальный план Спиридона Дормидонтовича Соловья, тогдашнего руководителя правительства, - ГОЭДЧУ. Побочно сегодняшнее торжество приурочивалось к 65-летию со дня рождения выдающегося деятеля греческого рабочего движения Никоса Белоянниса, а равно и к 75-летию со дня начала Декабрьского вооруженного восстания рабочих в Чудове в 1905 году.
   Принимать должны были группу учащихся одного ив городских профессионально-технических училищ, победившего в соревновании среди профтехучилищ города и работающего уже в счет апреля будущего года.
   Здесь стоит заметить, что по городу бродили упорные слухи, будто бы ребятам этим, в недалеком будущем, предстоит почетная служба в ограниченном контингенте чудовских войск где-то за южными рубежами среднеазиатских республик. Однако фактами эти версии подкреплены не были и, вдобавок ко всему, никакого ограниченного контингента в природе не существовало. Так что все это, без сомнения, представляло одни лишь досужие выдумки.
   Торжество назначалось на десять часов утра. В девять пятнадцать Ветрову позвонили из СПТУ и сообщили, что автобус с учащимися выехал. Потирая руки от нетерпения, Вася, как всегда нарядно одетый, в дорогом, сером французском костюме с искрой, который продавался в местном магазине в награду за сданные семечки, метался между актовым залом, где рабочие спешно развешивали громкоговорители и протягивали провода для того, чтобы воспроизвести куски незабываемой речи Соловья на VIII съезде народных депутатов, и сектором учета, где добросовестные инструкторы Валя и Танечка, ожесточенно скрипя золотыми перьями дострачивали последние членские билеты будущим, даже можно оказать, уже состоявшимся комсомольцам.
   В девять тридцать пять прибыли высокопоставленные гости и расселись за два непоколебимых стола президиума, щедро уставленных цветами и всевозможными напитками.
   В девять сорок город потряс оглушительный, необычайной силы, взрыв, - как будто взорвалась атомная бомба. В здании горкома молодежной организации в мгновение ока вышибло все стекла и, шутя, как шапку с головы прохожего, смахнуло черепичную крышу.
   Катастрофа разразилась на железнодорожном переезде близ аэропорта. Догадываешься, читатель?.. Да, да, взлетел на воздух последний вагон следовавшего к станции назначения грузового поезда ? 3113, который вели уже знакомые нам машинист Муллаян Каримулин и его помощник Сеня Посиделкин.
   Как раз в это время а переезду приблизился бело-багровый "ЛАЗ", под завяз набитый спешащими на официальное торжество юнцами, весьма мало походившими на резерв мирового пролетариата. Юнцы страшно хулиганили: орали на всю улицу босяцкие песни, задирали женщин, называли их обидными и оскорбительными прозвищами, грызли семечки, сплевывая шелуху на головы и плечи впереди сидящих, тут же "стреляли" у мастеров сигареты, а особенно папиросы, набивали их чем-то, едким и вонючим, похожим на черный пластилин, отчего у мастеров кружилась голова, а у водителя дрожали руки и слезились глаза. Одним словом, занимались черт знает чем.
   "Напасти на вас нет, дьяволы!" - мысленно ругался водитель и только хотел добавить: "разрази вас на части!", - как последовал страшный взрыв.
   Когда немного осела пыль и рассеялся дым от пылающих желез-нодорожных вагонов, стали видны размеры постигшей город катастрофы. Взрыв разметал во все стороны колеса, рельсы со шпалами, окровавленные останки людей и части автомобилей. Взрывная волна разрушила и повредила половину жилых зданий. Ее ощущали даже жители окрестных деревень, а также в гостиничном домике Дорофея Евграфовича Бовы и в избушке Бабы-Яги.
   Словно крышки с банок черной икры, которую неизменно употребляли за завтраком лучшие люди города, закручивала взрыв-ная волна железную кровлю, а "миниатюрные" двухэтажные домики близлежащих садовых кооперативов по разведению грибов, цветов и клубники рассыпала в кирпичное крошево. Без витражей остались почти все городские магазины, почему-то в большинстве промтоварные, - простоявшие в таком виде весь день и всю пос-ледующую ночь. Вопреки самым мрачным прогнозам органов по охране правопорядка из магазинов не было похищено ни одной вещи, несмотря на то, что все швейные, обувные и прочие фабрики города с сентября текущего года успешно перешли на полный хозрасчет и самофинансирование и гарантировали потребителю отличное качество продукции.
   На месте взрыва осталась воронка глубиной 38 и шириной 63 метра, которую в народе нарекли "чертовым кладбищем". О числе жертв в газетах не сообщалось...
   Много было различных предположений по этому поводу. Так, военные поначалу принявшие взрыв за атомное нападение соседей, едва не предприняли ответной атаки. Благо, в самый последний момент разобрались и дали отбой "Тревоге".
   Гораздо больше версий высказали ученые. Так, они называли загадочный взрыв в Лугачёвске то метеоритом, то болидом; вспомнили про комету, грешили на холодный остаток кометного ядра, кое-кто высказывал озабоченность по поводу того, что взрыв, ни много ни мало, как плазмоид, то есть попросту, - часть солнца! Некто выдвинули гипотезы о корабле космических пришельцев, о выбросе природного газа из недр Земли и даже... о "чёрной дыре"!
   Здесь стоит уточнить, что не так давно астрономы Принстонского университета (штат Нью Джерси) в США обнаружили в созвездии Девы таинственный космический объект огромной массы. По оценкам исследователей, сила его притяжения равна силе притяжения примерно тысячи галактик вместе взятых. Ученые считают, - что новое открытие может привести к подлинной революции в понимании Вселенной. Они выдвигают несколько гипотез о характере обнаруженного объекта. Согласно наиболее реалистичной из них, он представляет собой необычно плотную и большую группу галактик, по непонятным причинам не видимую для телескопов. По другим, более экзотическим теориям, этот загадочный объект - и есть не что иное, как "черная дыра"!
   Но оставим пока ученых с их вечными неземными проблемами (к слову сказать, мы к ним еще вернемся!) и посмотрим, чем же занят наш Вася Ветров после события, враз беспощадно изломавшего вое его торжественные планы?
   В это время Вася Ветров решал неразрешимую задачу. У него на руках оставалась увесистая пачка новеньких, сверкающих красными обложками, членских билетов с учетными карточками и значками, за которые мало что были уже заранее взяты соответствующие вступительные деньги и вытребованы взносы за полгода вперед, но даже карточки все допечатаны, а их несостоявшиеся владельцы приняты на учет в городскую молодежную организацию.
   Подкрадывался умопомрачительный крах - Василий это чувствовал... Крах его блестящей карьеры! Единственный выход - геройски лечь костьми, - но во что бы то ни стало вручить биле-ты их хозяевам! Живым или мертвим... Лучше, конечно, живым, но если последнее не удастся, представить все дело так, будто бы владельцы билетов померли уже комсомольцами.
   Ухватившись за эту спасательную идею и крича, как Архимед, "Эврика!", Вася Ветров тут же помчался в городской морг, куда уже начади свозить найденных на месте катастрофы покойников.
  
  
   7. Мертвые души
  
   Чувствую, чувствую, читатель, как накапливается в тебе постепенно этакое тайное досадное недоумение, готовое с минуты на минуту прорваться, как гной из фурункула, полнейшим негодованием. И причиной тому, знаю, - царевич Иван, сын царя Гороха.
   Спрашивается, к чему здесь этот мертвец? Что он такое за образ?.. Может быть, только лишь для того, чтобы доказать реальность существования в природе четвертого измерения, в результате чего возможны путешествия во времени, как в пространстве? Но разве этот факт берется кем-либо под сомнение?
   Ничуть не бывало.
   Четвертое измерение - такая же элементарная истина, как дважды два - четыре для школьника!
   Так в чем же дело?
   Но не будем гадать - это в высшей степени малопродуктивное занятие. Ибо толком не выяснено даже, - что же в романе более всего не к месту: сам ли царевич Иван, либо окружающая его действительность? Хотя кое-кто у нас и склонен полагать иначе, и, как правило, руководствуется тем принципом, что будто бы один в поле не воин...
   Смеем заверить - это чистейшей воды утопия. Испокон веков в мире правят бал единицы - всё остальное им повинуется. Им, избранным, дозволено все то, что ни в коей мере не светит рядовым смертным.
   Что же касается живых или мертвых - то это до такой степени относительные понятия, не имеющие между собою четких границ, что можно, например, с уверенностью утверждать, что все ныне живущие на планете не есть, собственно, живые - но потенциальные мертвецы, как и наоборот. Различие лишь во времени, как, к примеру, - в расстоянии от точки А до точки Б. А время отнюдь не односторонняя плоскость, исключающая всякое движение вспять; время - сфера, позволяющая самый конец бытия обратить в его начало.
   Как бы там ни было, царевич Иван после незабываемого вечера во Дворце культуры уже не разлучался со своею новой знакомой Викой до самого момента взрыва на железнодорожном переезде, потрясшего не то чтобы весь город, но всю страну. Но главное, товарищи мои, было то, что царевич совершенно позабыл о Василисе Премудрой, из-за которой, собственно, и попал сюда...
   Как, - ты не поражаешься, читатель? Тебя нисколько не удивляет, каким образом могли рухнуть столь надежные колдовские чары Бабы-Яги и Кощея Бессмертного?.. Хотя, извиняюсь, ты, читатель, и не можешь этого знать. Ведь всё, что произошло в Чудове тогда, после таинственного разговора стряпчего Бориса Горбунова с хвостатым посланцем геенны огненной, осталось для тебя полнейшей загадкою! Ты, конечно, слыхом не слыхивал, как пропала вскоре после этого разговора из Чудова мать Василисы Премудрой, словно в воду канула. И очутилась несчастная женщина - где бы ты думал, читатель? - в страшном муромском лесу, в лапах у Бабы-Яги к Кощея Бессмертного. В ту же ночь в лесу произошел грандиозный шабаш, на котором - сообщу вам по большому секрету - присутствовал и сам Борис... тс-с!.. Дальше умолкаю, не то не сносить кому-нибудь на плечах буйной головы своей и не сохранить живота!
   Упыри высосали кровь у матери Василисы Премудрой, черти разорвали белу груд и вынула красное горячее сердце, которое и преподнесли Бабе-Яге на грязной волосатой ладони.
   В ту же ночь сердце было настояно на хмелю с добавлением еще каких-то растительных колдовских снадобий, и настой торжественно вручен Борису... На первой же трапезе в царском дворце Горбунов умудрился подмешать сего приворотного зелья в чашу царевича Ивана, и с этой минуты того как будто подменили! Иван враз охладел к своей законной половине, к отцу с меньшими братьями Фаддеем и Демьяном, к неудачной Ливонской войне и другим заботам государственным, также - к будущему престолонаследию, да и вообще к самой жизни! Он бредил одною только Василисой Премудрой, которую держали в Земском приказе и, по обвинению в ведовских кознях супротив великого государя, готовились предать лютой казни.
   Иван бросился в ноги к отцу с просьбою о помиловании Василисы, но тот и слышать не захотел, а прибил строптивого наследника тяжелым посохом. Царевич тяжко захворал и непременно бы отдал богу душу, кабы не случись тут добрый волшебник дед Мороз или в простонародье - Морозко. Он прибрал к рукам Ивана-царевича и выходил его, а заместо него похоронили в Чудове другого, похожего.
   Прознал про это стряпчий Борис Горбунов и решил навсегда избавиться от соперника, так как давно уже грезил о царском венце, скипетре и державе. По его наущению выкрали слуги диавола Василису Премудрую из крепостной темницы и перенеслись с нею на четыреста с лишним лет вперед, в иное время, в заколдованные, дремучие, страшные муромские леса...
   Об остальном, читатель, ты прекрасно осведомлен и без нашего пояснения.
   Преодолев непонятным образом, но, возможно, что посредством новой, еще большей любви, колдовскую ворожбу нечистой силы, царевич Иван глубокой ночью оказался в четырехкомнатной квартире инженера Юрия Филимоновича Мухи, где и жила Вика.
   Юрий Филимонович работал начальником цеха на авторемонтном заводе и был в высшей степени порядочным человеком. Имел жену, командирский спецпаек, хороший оклад плюс премиальные, собственный автомобиль марки ВАЗ-2106 "Жигули", цветной телевизор "Электрон 738", стереомагнитофон, ковры, шведскую стенку, полные собрания сочинений Юлиана Семенова, Пикуля, Дюма, Жорж Санд и Агаты Кристи, вдобавок ко всему - три сберегательные книжки в разных районах Лугачёвска, в общем, был, что называется, счастлив!
   На цыпочках, стараясь не разбудить родителей, Вика провела царевича Ивана в свою комнату, которая располагалась отдельно от остальных, возле кухни, и осторожно защелкнула английский замок...
   Очевидцев дальнейших событий, происшедших в Викиной комнате, почти не было, если не считать их самих и... некоего третьего... в ярко красной, как у палача, рубашке и бледного лицом до стеклянной прозрачности. "Палач", совершенно не касаясь пола и покачиваясь в воздухе, припал к двери и нахально подглядывал за молодыми. Причем (что самое примечательное) подглядывая не в замочную скважину, а прямо сквозь дверь! На волосатых ногах таинственного пришельца можно было различить самые натуральные козлиные копыта.
   Глаза его сверкали в темноте, как у кошки, зеленым огнем. Сухие тонкие полоски бескровных губ кривила дьявольская усмешка.
   И в самом деле, то, что открывалось, его взору, имело довольно забавный характер. Дело в том, что та, которая лежала в одной постели с Иваном-царевичем и страстно прижималась к нему всем своим молодым, греховном телом, - бывшая еще за минуту до того Викою, - на самом деле вовсе таковой не являлась!
   Неизвестно каким образом произошла подмена, но Иван, сам того не ведая, жарко лобызал в темноте холодные уста натурального трупа, местами изрядно тронутого уже тленом.
   Труп был хорош телом: с большими зеленовато-желтыми грудями, застывшими как камень, с крутым, холодным н гладким животом, по которому пошли уж синие пятна, с ногами, набрякшими, как бревна, с вывалившимся ледяным языком и веревкой на фиолетовой шее, которую царевич Иван принимал в темноте за бусы.
   Но самое главное, что вводило в заблуждение бедного царевича, - это удивительная способность удавленницы к чисто механическим, как у животных, движениям!
   Да, читатель, не удивляйся, ведь в Лугачёвске с недавних пор начали происходить дьявольские чудеса и превращения, первыми свидетелями которых стели бравый солдат Иван Богатырёв и Вася Ветров...
   Как ты помнишь, мы расстались с Васей в тот самый момент после катастрофы на железной дороге, когда он, вопя, как помешанный, "Эврика!", - помчался в городском морг с пачкой новеньких членских билетов. Морг в этот час, оцепленный усиленным нарядом милиции, яростно осаждали дальние и ближние родственники погибших, различные теле и радиокорреспонденты наряду с бесцеремонными газетными репортерами, представители общественных организаций, а также партийных и следственных органов. Вместе с тем, постепенно сформировалась внушительная неформальная толпа досужих зевак, состоявшая в основном из пенсионеров, школьников, домохозяек, всевозможных хулиганов, национальных экстремистов из числа крымских татар, добивающихся возвращения на родину, рокеров и прочих лиц без постоянного места жительства и определенных занятий.
   Из этой толпы то и дело раздавались провокационные выкрики с предложением организовать добровольный фонд помощи пострадавшим, а кое-кто, жадно глядя на часы, стрелки которых неумолимо приближались к одиннадцати, начали уж собирать деньги. Впоследствии всех их жители около вино-водочных магазинов, а одного - вообще под забором.
   К вечеру в толпе у морга произошел раскол. Говорили, что крымские татары будто бы подрались с рокерами, а, возможно, что и не с рокерами, но с кем-то другим, может быть, даже с евреями. Но факт, что и рокеры с кем-то подрались, так как многие видели руководителя рок-группы "Красные дьяволята" Бояна Гробовникова с подбитым глазом и рассеченной губой, размахивающего ржавой велосипедной цепью.
   В здание морга допускали только по специальному звонку из обкома, чем и воспользовался наш Вася Ветров. Растолкав неформалов и всякий иной сброд, плотно сгрудившийся возле дверей морга, он бурей ворвался в помещение и обратился к первому попавшемуся работнику этого печального учреждения с требованием сейчас же показать ему мертвых комсомольцев. Последний - здоровый, широкогрудый мордоворот в белом, забрызганном кровью халате, только удивленно пожал покатыми плечами и молча кивнул на дверь, ведущую в глубь помещения. Вася быстро юркнул туда, - по узкой, крутой, каменной лестнице спустился в подвал и, о чем-то пошептавшись с двумя молодыми, небритыми, явно не похмелявшимися с утра санитарами, что-то сунул им из рук в руки. Те, согласно покивав головами, принялись выносить из мертвецкой нужные Васе Ветрову трупы, на которые он указывал пальцем. В другой руке Вася держал раскрытые членские билеты и, расхаживая между стеллажей, на которых штабелями были навалены покойники, узнавал своих по фотокарточкам в билетах.
   В приемной двое других санитаров, так же что-то получивших от Ветрова из рук в руки, спешно обряжали выбранных мертвецов во всевозможные одежды. Делали они это небрежно, лишь бы отделаться, беря, что попадется под руку, частенько путали и натягивали трупам мужского пола женское белье и юбки, а женщинам, наоборот, доставались мужские кальсоны и списанное из воинских частей старое солдатское обмундирование.
   Васе Ветрову пришла вдруг в голову гениальная мысль, и он, предварительно сунув в карманы санитаров еще что-то, повелел облечь всех покойников в однообразное серое солдатское "хэбэ". Так выходило солиднее - как будто имеешь дело с павшими на поле брани. Ветров до того вошел в роль, что даже на миг представил себя полководцем. Обходя скорбно лежащий на полу приемной строй, он разглядывал строгие восковые лица покойников и представлял, что вот этот, например, высокий в вылинявшей гимнастерке парень, возможно, закрыл своей грудью вражеский дзот, а эта симпатичная девушка, должно быть, повторила подвиг Зои...
   Расчувствовавшийся Вася собрал весь обслуживающий персонал морга и, сунув каждому из кармана в карман что-то, приказал петь: "Вы жертвою пали в борьбе роковой". Через минуту морг ревел как тысяча бугаев под стенами коровника с нетелями во время весенней случки. Квадратные пасти санитаров, успевших уже опохмелиться благодаря Васе Ветрову, раскрывались на ширину приклада армейского автомата. Стекла в здании дребезжали и вот-вот готовы были вылететь совсем. Вася, скрипя зубами и растирая грязным кулаком красные, воспаленные глаза, рыдал, сглатывал слезы и мотал от избытка чувств головой. Иду и впрямь начинало казаться, что комсомольцы - точно, пали в борьбе роковой с проклятыми басурманами, мечтающими погубить и уничтожить прекрасный город Лугачёвск, что мертвецы - точно жертва, подобно тем человеческим жертвам, которые приносили своему богу Яхве - Вася точно знал из истории - древние иудеи.
   Затем он вспомнил недавно просмотренного, но "видику" на закрытом сеансе в обкоме партии "Кинг Конга", в все погибшие девушки сразу же стали ассоциироваться у него с теми несчастными жертвами из фильма, которых привязывали лианами к жертвенным столбам бедные островитяне в дар отвратительной обезьяне.
   Да, да, дорогой читатель, они - жертвы! Несчастные жертвы, брошенные безжалостной рукой своих бездарных педагогов в огонь взорвавшегося в их собственном городе поезда с непонятными ценностями, который уже никуда не придет. Мир их праху!
  
   В то время, когда мокрый от слез, потрясенный Вася Ветров вручал в морге покойникам новенькие членские билеты, по городу поползли нелепые слухи относительно причин постигшего Лугачёвск несчастья. Часть обывателей склонялась к тому, что поезд взлетел на воздух благодаря внешним врагам - шпионам проклятых басурманских разведок. Наиболее сведущие из числа студентов, учителей средних школ и прочей интеллигенции доставали труды отца революции Спиридона Дормидонтовича Соловья и читали соответствующие места. Другая часть стояла на том, что взрыв - не что иное, как происки внутренних врагов - врагов народа! - и цитировали приемника Соловья, Макара Давидовича Каймакова.
   Как бы там ни было, слухи разрослись, подкрепились новыми сплетнями относительно Васиных, наряженных в солдатскую форму, покойников, прижимавших к мертвей груди небольшие красные книжечки в картонной обложке со святым ликом человека, щедрой рукой подарившего им столь счастливое детство, за которое они (если бы могли) благодарили бы человека всю свою оставшуюся жизнь, и к концу этого сумасшедшего дня в городе уже поговаривали о какой-то войне, будто бы где-то развязанной басурманами, о каких-то потерях, будто бы уже понесенных доблестной чудовской армией, а одна бабка, торговавшая семечками возле главной проходной авторемонтного завода, даже божилась, что будто бы своими глазами видела сто пятьдесят цинковых гробов, выгруженных из желтых военных самолетов поутряни в лугачёвском аэропорту.
   Верить или не верить глупой, выжившей из ума старухе - никто не знал. Газеты как всегда помалкивали. Радио и телевидение - тоже. Только по пивным и прочим злачным местам мутного городского дна начали ходить какие-то непонятные, невесть кем и когда сочиненные стишки слетающего содержания:
  
   Идиотский удел нам дан,
   В душу нам, как в арык, плюют.
   Про захваченный Туркестан
   Расскажи, одногорбый верблюд.
   Нам и даром не нужен он,
   Мы кумыс все равно не пьем.
   Понастроят там, видно, зон,
   Куда мы по этапу пойдем... и так далее. Стихи эти появились как-то утром даже на массивной лакированной двери здания обкома партии, наклеенные ночью каким-то злоумышленником намертво клеящим "Моментом". В кабинете первого секретаря шло экстренное совещание партийно-хозяйственного актива области, приуроченное к трагическому инциденту на железной дороге, и было слышно, как два милиционера, сдирая кухонными ножами и подчищая лезвиями въевшуюся в лак бумагу, долго громко матерились.
   К слову сказать, тут же, на совещании, присутствовал и известный уже нам Дорофей Евграфович Бова. Его ни в коей мере не интересовала вся эта нудная, затянувшаяся комедия с обязательным по регламенту полуторачасовым докладом Первого, с прениями, аплодисментами, голосованиями и прочим. Дорофей Евграфович был спокоен и умиротворен, как сытый сибирский кот. Волноваться ему было нечего - катастрофа произошла не по его вине. Он понимал, что вся ответственность за случившееся ляжет на Первого, знал, что в Чудов Министру уже послано соответствующее письмецо с подробным изложением всех прегрешений Пер-вого за время его неудачного правления, с приложением красноречивых снимков, сделанных скрытой камерой, на которых Первый - мужчина пожилой, пенсионного возраста - предавался довольно недвусмысленным развлечениям с голыми несовершеннолетними девками; что, наконец, несмотря на всякие бесполезные уже партийно-хозяйственные активы, Первый - обречен и не сегодня-завтра расстанется с нагретым местечком, которое по праву займет он, Дорофей Евграфович Бова, благодаря своим связям в столице.
   Бова не слушал, зевал, ему было жарко и клонило ко сну. На противоположной стороне длинного пэобразного стола, в самом углу у стены, сидел Вася Ветров, отчитывавшийся сегодня о проделанной за год работе молодежной организацией. Он был доволен. Статистику подобрали в машиносчетном железную - комар носа не подточит. По воем показателям выходило перевыполнение плана. Собраний проведено за год - на 75 штук больше намеченного, приток в ряды возрос на 333 процента по сравнению с предыдущим годом, повысились сознательность, трудовой и ратный энтузиазм; улучшились политическое и идеологи-ческое воспитание молодежи. 1999 комсомольцев добровольно отправились на БАМ, Колыму, в Туруханский край, на Чукотку, в Коми и в прочие места, где развернулись ударные молодежные стройки века. 400 - получили звания, "ударник труда", 40 человек удостоились звезд героя, а один, - слесарь-моторист авторемонтного завода, бывший оленевод Мустай Каримович Чолканов, потянул даже на дважды героя. Силами организации построено три молодежных жилых комплекса, в двух из которых уже живут семьи работников обкома, райкома, обл и райисполкомов, милиции, прокуратуры, ОБХСС, КГБ и облсовпрофа; рождено в комсомольско-молодежных семьях - 665 будущих строителей светлого будущего, умерло на 224 человека меньше намеченного, причем 70 комсомольцев - смертью храбрых во время взрыва на железной дороге.
  
  
   8. В преисподней
  
   Ранним утром, ни свет ни заря, в избушке на курьих ножках требовательно и сердито зазвонил внутренний телефон, по которому общалась обычно между собой нечистая сила. Кунявший над столом у дверей кабинета Бабы-Яги дежурный леший резко вздрогнул, потряс лохматой и бородатой нечесаной башкой и, сообразив в чем дело, быстро схватился за трубку.
   - Алё, приемная Бабы-Яги, дежурный леший Афоня слухаить!
   - Преисподняя, - отозвался на другом конце провода могильный голос. - Запишите телефонограмму.
   - Будет сполнено, сичас, - прогундосил заспанный, ко всему прочему, - с жестокого похмелья леший Афоня и, найдя в ящике стола гусиное перо и неровный кусок пергамента, приготовился писать.
   - Многоуважаемой в загробном мире хозяйке леса Бабе-Яге надлежит сегодня в девять ноль-ноль быть в преисподней у Сатаны. Состоится секретное совещание с участием ответственных работников подземелья, леса, воды, болот, кладбищ, заброшенных домов и замков по поводу пришествия антихриста. Явка строго обязательна. За неисполнение - строжайший выговор с занесением в личное дело! Передал заместитель царя тьмы Люцифера демон Чертило.
   Приняв телефонограмму, леший тут же поспешил с ней по длинному кривому коридору избушки к спальне Бабы-Яги, подле которой дремала на стуле с вязанием в руках дежурная кикимора.
   - Просыпайся, приятельница. Живо буди хозяйку - секретной важности сообщение, скажи! - зашумел он ей на ухо, так как опасался своим хриплым, простуженным в постоянных скитаниях по болотам голосом потревожить безмятежно почивавшую лесную колдунью, да к тому же кикимора была стара, как белый свет, и туга на ухо.
   - Ась? Сообчение, говоришь? - ошалело уставила на него водянистые, похожие на двух шевелящихся жаб, бельма "старая перечница" и, отложив вязание, кряхтя, поднялась со стула и скрылась за массивной дубовой дверью хозяйкиной опочивальни. Вскоре она вышла, а через некоторое время явилась и сама Баба-Яга - женщина рослая, полнотелая, и уже не молодая, но еще довольно привлекательная, несмотря на морщинистую кожу рук и седину, кое-где пробивавшуюся в пышных, неприбранных со сна волосах. Такой же непритязательный, домашний вид имела и ее одежда. На, ней были халат, небрежно накинутый поверх ночной рубашки, и мягкие, с круто загнутыми вверх носками и меховой оторочкой по краям, восточные сандалии.
   Вручив ей послание из преисподней, леший Афоня поленился топать назад своим ходом и тряхнул колдовским искусством, то есть попросту говоря, исчез. Появился он уже в лесу за несколько километров от избушки на курьих ножках. В обязанности лешего входила заготовка дров, что он и делал каждое утро, привлекая для этого зеков из ближайшего лагеря...
   - Опять заседание! - в сердцах посетовала Яга и взглянула тревожно на большие песочные часы, стоявшие на миниатюрном, круглом столике с гнутыми ножками, подле которого скучала за вязанием старая кикимора. - Не успеешь глаза продрать - совещание в преисподней! Бюрократы проклятые, выспаться как следует не дадут... "О, хотя бы еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний!" - с пафосом процитировала она строки известного поэта и отправилась собираться.
   Сборы, впрочем, были недолгими, так как время уже поджимало. Дав последние "ценные указания" остающейся в избушке нечистой силе насчет присмотра за пленницей, Василисой Премудрой, Баба-Яга в своей традиционной ступе, вооруженная метлой, отбыла в преисподнюю. Лететь было холодно из-за пронизывающего сырого ветра, перемешанного со снегом. К тому же обильный туман затруднял видимость. Но Баба-Яга привыкла к таким лишениям. Завернутая в огромную, мехом наружу, овчиную шкуру, она мрачно взирала на проплывающую под ней грязно-белую равнину, придумывая, какое бы еще зло причинить людям.
   Покрыв за короткое время огромное расстояние и промерзнув до мозга костей, ведьма добралась наконец-то до ворот Ада, над которыми была помещена лаконичная надпись на языке Цезаря и Нерона, гласившая: "Входящие - оставьте упованья!" Эта вывеска всегда коробила Бабу-Ягу, вернее, не сами слова, а язык, на котором они были исполнены. Сама Яга страстно придерживалась чудофильства и, как могла, боролась с засилием иностранщины в потустороннем мире.
   Благополучно миновав реку Ахерон, где, не зная ни сна, ни покоя, перевозил на своем утлом челне грешные души на другой берег Харон, колдунья устремилась вниз, к самому центру преисподней. Однако, не долетев несколько до цели, она увидела "райский" уголок в первом поясе седьмого круга - кипящую красную реку Флегетон, и решила тут обогреться, благо, до начала совещания у сатаны оставалось еще немного времени.
   Снизившись и найдя удобное место для посадки, Баба-Яга приземлилась. Сразу же она увидела Минотавра - стража седьмого круга Ада, где карались насильники. У Минотавра было туловище человека и голова быка. Неподалеку паслись его подручные, лесные демоны кентавры, которых, как знала Яга, звали Несс, Фол и Хирон.
   - По какому делу к нам, любезная Яга? Каким ветром занесло тебя в преисподнюю? - осведомился Минотавр, присаживаясь на плоский прибрежный валун и закуривая большую черную трубку. - На грешников поглядеть али себя показать?
   - И то и другое, коллега, и то и другое, - отвечала Яга, вылезши из ступы, а заодно и из шубы и кокетливо строя глазки кентаврам.
   - Если так, то тут всё равно ни черта не увидишь, - кивнул Минотавр на кипящую кровавую реку, от которой клубами валил густой розовый пар, - здесь самые главные грешники, в крови с головою: Дионисий 1 - тиран Сиракузский, Александр Македонский, Риньер де Пацци из Вальдарно - знаменитый разбойник и убийца, "бич божий" Атилла, Пирр - царь эпирский, Адольф Гитлер, Муссолини...
   - А из наших, из, чудовцев кто есть? - живо поинтересовалась ведьма.
   - Есть и ваши, конечно, куда же без них. Один из самых злодейских народов!.. Иван Грозный тут, Малюта Скуратов, Берия, - принялся перечислять Минотавр.
   В этот момент вверху по течению Флегетона, где кровь доходила грешникам только до колен, произошел какой-то шум, кто-то выскочил на берег, и кентавры, подхватив свои луки, аллюром устремились к месту происшествия.
   - Там у нас варятся рядовые насильники, по колено в крови, - пояснил Бабе-Яге Минотавр. - Все ничего, спокойные, орут только от боли, да я уж привык, уши ватой затыкаю - не слышно. А один буйный попался. Беллер фамилия. Местный, лугачёвский, из новых грешников. Их много теперь к нам поступает. Так с ним просто беда. Каждый дьявольский день на берег выпрыгивает и кричит, что ни в чем не виноват, будто какой-то Макар за все в ответе. Чудак человек. Никак в толк не возьмет, что у нас тут не богадельня, а карающая организация. Здесь каждый отвечает сполна за свои деяния.
   Привели голого, искусанного вампирами Беллера.
   - Ну, что тебя на цепь посадить, что ли, хулигана? - принялся сердито отчитывать его Минотавр. - Пойми ты, голова садовая, Люцифер не дай черт прознает - меня же на ковер из-за тебя потащат! Скажут: дисциплину в Аду разлагаешь! А то в вообще места могут лишить. Дадут волчий билет в зубы и иди куда хочешь. А у меня семья, понимаешь! Куда пойду? Чем детей кормить буду?
   - Я вас прошу, вызовите свое высшее руководство. Этого самого Люцифера, - умоляюще стал упрашивать Минотавра Беллер, - я все объясню. Это недоразумение, я ни в чем не виноват! Я только выполнял приказания Макара. Разве можно было ослушаться?
   - Ага, ты, значит, выполнял приказания?! - торжествующе вскричал Минотавр. - В таком случае знай, что я тоже выполняю приказания! Только приказания и ничего больше.
   Оборотив рогатую бычиную морду к кентаврам, Минотавр приказал:
   - В кипяток его! В кипящую кровь. И смотреть в оба! А попытается снова удрать, пронзайте его стрелами. В другой раз неповадно будет!
   Орущего, вырывающегося Беллера поволокли к месту вечного наказания и, раскачав за руки за ноги, бросили в бурлящий Флегетон. Кипящая кровь на мгновение поглотила его с головой, брызги, попавшие на соседей, среди которых был и пропавший недавно из Лугачёвска, настоящий Кирил Кирилыч Капустин, ошпарили их кожу, отчего та задымилась и вонюче запахла, как дымится и воняет белье, на котором позабыли раскаленный утюг. Беллер пробкой выскочил из кипятка, весь красный и дымящийся, как будто с него с живого содрали кожу, и заорал еще громче, приплясывая в крови и вынимая из нее поочередно то правую, то левую ногу. Крик его поддержали остальные грешники, и через минуту все огласилось таким нечеловеческим, леденящим душу ревом, что Баба-Яга в ужасе зажала уши. Перед тем, как продол-жить путь, она пошептала что-то на ухо Минотавру, таинственно указывая на Беллера, сунула какой-то незапечатанный конверт и пузырек с ультрамариновой жидкостью, смахивающей на денатурат, и полезла в ступу...
   О, небо, небо, за какие грехи ты сотворило на свет божий такое мягкое и непрочное существо - человека? Ведь ему для выживания в суровом космическом холоде нужны воистину теплич ные условия солнечной системы! И причем только Земля наиболее благоприятна для его проживания. На Меркурии, ближайшей к солнцу планете, он бы моментально сварился, как варятся куриные яйца, зарытые в песок пустыни Сахары, ведь температура на этой планете достигает + 300 градусов С, на Сатурне, при ставосьмидесятиградусном морозе, он превратился бы в осколок айсберга...
   Нет, не телом своим силен человек - духом! Только дух способен совершать истинные чудеса. Тело же твое, человек, - всего лишь презренная материя, годная разве что для удобре-ния нашей планеты.
   Ведь что есть материализм, как не кусок хлеба насущного, перевариваемый в желудке человечества и превращаемый затем в дерьмо, на которое позарится разве что зеленая, как крокодил, муха! Дух же человека бессмертен. Он способен существовать даже вне материи и прочих физических ограничений, просто сам по себе. Вначале был он, дух, ибо он вечен! Нет ему ни конца, ни начала. Материя же рождается и погибает.
   Знай, читающий эту книгу, - не забавы ради писана она, иначе брось в сию же секунду, не трать попусту время! Вижу, что человек ты - от мира сего. Милей твоему сердцу материалистические басни, внушающие, что произошел ты не от всемогущего Бога, а от презренной обезьяны! Позор, человек, на твою голову, если ты не оскорбляешься подобным родством!
   Ты, читатель, возможно, наивно полагаешь, что материальный мир никто никогда не создавал. Но откуда же он в таком случае взялся? С неба свалился, что ли? Сам посуди, если, например, ты своевременно не потрудишься над своей супругой, а ребенок тем не менее однажды предстанет пред твоим изумленным взором - отсюда не будет следовать, что его вообще никто не зачинал! Тебе попросту навесили чайник и над твоей женой постарался кто-то другой, возможно, - сосед.
   Ты же, свято веруя в надежность придуманных людьми законов, будешь доказывать, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.
   О, святая наивность!..
   Как - ты, читатель, не веришь и в загробную жизнь?! Странно, если не сказать большего... Признаться, лично я всегда полагал, что гораздо легче усомниться в земной жизни, нежели в потусторонней! Окстись, человек, - что ты именуешь жизнью? Жалкое существованне в вечной борьбе из-за куска хлеба, когда последняя собака либо кошка, обитающая в твоем дворе, получает этот кусок задаром! И это жизнь... Ты веришь, наивная душа, что живешь жизнью? Нет, смею тебя заверить, если и существует в мире смерть - она вокруг нас, пред твоими глазами. И если бы кому-нибудь взбрело в голову учредить натуральный Ад, ему нужно бы было только оформить соответствующим названием нашу планету!
   А что ж такое Рай? Что, тоже не того... не веруется? Поверь, читатель, поверь, хотя почти наверняка знаю - не искушен ты в священных книгах. Ты, верно, больше "спец" по части других библий. Представляю, как штудировал ты в институтах всякие капиталы, анти-Дюринги и прочие политические талмуды. И чем же тебе запомнилась вся эта новоявленная религия? Бьюсь об заклад, что все тем же, позаимствованным из Ветхого Завета Раем, скромно переименованным в коммунизм.
   Нет, читатель, это только ты в пору своей студенческой молодости не держал в руках Библии. Твои ловкие учителя проштудировали ее от корки до корки! Так что и прямым плагиатом не побрезговали, когда в семнадцатом во всеуслышанье объявили: "Кто не работает - тот не ест!" А ведь уже во втором послании к фессалоникийцам святого апостола Павла сказано: "...если кто не хочет трудиться, тот и не ешь",
   Хватит, читатель? Убедился теперь в истинности слов автора? Если да - прочь любые сомнения и - вперед, куда бы ни завел он тебя своей мыслью. В Ад так в Ад, к Богу так к Богу! Пользуйся, пока представляется такая возможность...
   Когда в просторной зале родового замка властителя Ада Люцифера собралась вся вызванная на секретное совещание нечисть, как будто из-под пола появился сам демон зла вместе с молодым человеком довольно приятной наружности, с усами и небольшой, аккуратной бородкой, облаченным в черное, весьма странное оде-яние, которое в древности носили египетские жрецы, с широким рыцарским мечом на поясе из красного шелка.
   - Антихрист! Антихрист! - пронеслось по зале заметное оживление. Все с интересом уставились на высшее потустороннее начальство. Тем более, что антихриста никто ранее не встречал, ввиду того, что он является только перед концом света.
   - Прошу садиться, господа, в ногах правды нет, - пригласил всех сатана, указывая на стоявшие вдоль стен залы лавки и тем давая понять, что работа совещания начата. - На повестке дня у нас, как и было объявлено ранее, один вопрос - пришествие многоуважаемого антихриста. Прошу любить и жаловать! Вот он собственной персоной. Называть его можете, как он сам того желает, Аполлионом, либо градом Верамо. Он призван погубить погрязший по уши в грехах человеческий род. Но причина пришествия антихриста не только в этом. Могу сообщить по большому секрету, что Иегова тоже надумал простереть свою длань на дела мирские. Им будет ниспослан на Землю воскресший отпрыск Иисус Христос, он же нареченный Параклетом - людским утешителем. Борьба предстоит серьезная, трудиться придется от света до света, невзирая на третьих петухов.
   Необходимо реализовать все наши колдовские возможности. Особенно обратите внимание на вербовку людских душ. Это наша пятая колонна на Земле. Не забывайте об идеологическом обеспечении колдовской компании! Кстати, последнее больше всего касается оборотней. Путайте их карты, вносите в их ряды неразбериху и дезорганизацию, сводите на нет все их начинания. И все вместе активно помогайте губителю рода человеческого антихристу! Вам, и только вам предстоит довести до полной победы великое дело, начатое вашими дедами и отцами! Да здравствует грядущий конец света!
   При заключительных словах сатаны вся нечистая сила повскакивала с мест и дружно начала аплодировать своему повелителю.
   Однако антихрист Аполлион сразу же усомнился в справедливости слов дьявола. Прежде всего, он не поверил в то, что человечество погрязло в грехах и пороках, и тут же, в прениях, высказал свои сомнения. Он потребовал доказательств.
   Сатана позеленел от злости, как Фантомас, - он был таким же лысым и безбородым, - и повелел подать огромное платиновое блюдо с голубой каемочкой, на котором лежало волшебное яблоко. Два придворных черта, мигом исполнили повеление своего господина.
   - Что желаете лицезреть, уважаемые? - спросил дьявол.
   - Чудов! - торопясь, чтобы его никто не опередил, выкрикнул Кощей Бессмертный, явившийся в преисподнюю чуть раньше Бабы-Яги, прямо из охотничьего домика Дорофея Евграфовича Бовы.
   - Прошлое? Настоящее? Будущее?
   - Прошлое, но желательнее не слишком отдаленное, - заказала имевшая на этот город виды Баба-Яга.
   Люцифер дал знак и его первый заместитель Чертило, одетый в роскошную, вышитую петухами украинскую рубаху, крутнул волосатой лапой яблоко. Оно, быстро покатившись по блюду, явило собравшимся огромное, похожее на половину амфитеатра, помещение, набитое людьми, как улей пчелами. На ярко залитой светом "юпитеров" сцене, впереди стола президиума, на трибуне, стоял - почти лежа на ней - очень старый, полный, с дряблой кожей на насупленном лице, человек со сросшимися на переносице густыми, черными бровями. Человек был в гражданском костюме, усеянном всевозможными знакам отличия, медалями и орденами, отчего пиджак его при малейшем движении звенел, как кольчуга. На левой стороне груди, отдельно от остального иконостаса наград, сияло пять звезд героя.
   Человек почти спал и в то же время читал по бумажке, словно лунатик, странные слова, похожие на магические заклинания:
   - Товарищи! Ваш съезд собрался в преддверии знаменательной даты: весной исполняется шестьдесят лет чудовскому союзу молодежи ...
   Человек со сросшимися бровями внезапно умолк, еще больше насупился и, не отрывая глаз от бумажки, начал медленно валиться на трибуну. Кто-то позади него, в президиуме, вовремя заметил это и что есть силы в отчаянии зааплодировал. Зал ответил жиденькой овацией, и человек со сросшимися бровями очнулся, пожевал сухими старческими губами, затем, сунув два пальца в рот, вытащил жавщую ему нижнюю вставную челюсть, положил в стакан с водой и продолжил чтение:
   - Чудь, конечно, достойно отметит этот юбилей. А вас просим прийти к своему празднику с новыми большими трудовыми свершениями...
   Человек замолчал и снова начал медленно оседать на трибуну. Кощей Бессмертный захохотал. На него сердито зашикали и пригрозили выдворить за дверь. Яблоко продолжало катиться по блюду, демонстрируя погрязшее в грехах человечество.
   - Молодежная организация - боевой помощник и надежный резерв партии, - продолжал свои магические заклинания человек на трибуне.
   Более-менее слушали его или делали вид, что слушают только в первых рядах, да и то потому что почти поголовно спали. В середине зала занимались кто чем: кто разговаривал, кто читал книгу, кто ел, кто целовался. На галерке курили, сквернословили, пили вино, передавая бутылки под креслами, смеялись, пели песни, а одна парочка в самом углу последнего полупустого ряда откровенно занималась любовью.
   И над всем этим бардаком продолжал разноситься голос человека со сросшимися бровями:
   - Вам предстоит довести до полной победы великое дело, начатое Соловьем Разбойником вместе с вашими дедами и отцами. Будьте же их достойной сменой, высоко несите знамя...
   В это время густобровый оратор снова надолго затих, а когда его разбудили робкими хлопками из президиума, он стал лихорадочно шарить рукой бумажку. Увы, речь его была далеко, под ногами крепко спавшего в первом ряду известного нам Васи Ветрова. Теперь уже засмеялись не только на том свете, но и на этом.
   Вскоре речь вернули в исходное положение и человек со сросшимися бровями включился в прежний режим:
   - Слава Соловью Разбойнику, - вдохновителю и организатору передового отряда чудовской молодежи!
   Человек намеревался продолжать, так как был уже в форме и не спал, но его заставили замолчать бурные аплодисменты. В зале почувствовали, что дело подходит к долгожданному концу и таким способом принялись выражать свое нетерпение. Кое-кто в задних рядах даже, по-разбойничьи, свистнул.
   - Слава молодому поколению Чуди!
   Человеку на трибуне не дают говорить. Зал рукоплещет стоя. В первых рядах нестройно скандируют: "Бокий! Партия! Комсомол!" В последних и на балконе улюлюкают, блеют, кукарекают и обзываются матом. Помещение гудит от треска покадаемых кресел, как кинотеатр, когда закончился плохой фильм и все, отплевываясь, устремляются к выходу. Оратора уже никто не слушает, но он продолжает монотонно бубнить оставшиеся еще в бумажке заклинания:
   - Да здравствует великая партия Чуди - партия Соловья Разбойника! Да здравствует народ - строитель светлого будущего!
  
  
   9. Беллер выпущен из Ада
  
   Беллер выехал из Лугачёвска с инспекторской проверкой лагерей мещёрского края. Первой на пути его следования была исправительно-трудовая колония номер тринадцать. Служебный вагон то слегка покачивало с боку на бок на рельсах, как лодку на волнах, то вдруг начинало резко швырять из стороны в сторону так, что нерасторопные обитатели вагона, матерясь, стукались головами о стенку, а проводница проливала на пол чай.
   Беллер стоял в проходе, возле приоткрытого окна, за которым проносились занесенные снегом деревья мещёрского леса, и задумчиво курил папиросу. За окном темнело. В вагоне зажегся свет. Из туалета в одной майке с белоснежным вафельным полотенцем на шее протопал добродушный толстяк Серба - помощник Моисея Соломоновича Беллера. Еще несколько человек о чем-то оживленно спорили в тамбуре. Беллер знал их: Востриков и Варфоломеев, оба столичные уроженцы, в партии с 1920 года. Сам Моисей Соломонович был из муромской партийной организации, но жил и работал последнее время в Лугачёвске. В Муроме же обре-талась его семья: жена и две дочери.
   Год назад Беллер покинул город Муром, где родился и вырос. Ехать, честно говоря, не хотелось. Особенно сюда, в Лугачёвск. Добро бы где-нибудь поближе к родным местам обосноваться, мало там лагерей что ли? Хоть пруд пруди. Но выбирать не приходилось. Да и сам Моисей Соломонович понимал, что в Лугачёвске сейчас, после недавних перегибов с колхозами, позарез нужна твердая рука партии! Особенно в таком нехорошем месте, как Мещёра... О Лугачёвске, стоявшем в самом центре дремучих, заколдованных мещёрских лесов, ходили зловещие слухи. Говорили, что в городе будто бы, как гнойный фурункул, вызревает тайный антиправительственный заговор, организованный и финансируемый выходцами с того света, что в пригородных лесах будто бы скрывается чудом спасшийся от расстрела Бургомистр, что на городском кладбище по революционным праздникам и выходным дням происходят страшные шабаши нечистой силы, а председатель лугачёвского совета, старый большевик Саввиди, будто бы продал свою душу дьяволу за зеленые, как листья в весеннем мещёрском лесу, американские деньги!
   Между тем, Адам Серба уже одетый, без полотенца, сияющий свежевыбритыми щекам, подошел сзади к Беллеру и проговорил, указывая на часы:
   - Через полтора часа будем на месте, Моисей Соломонович. Проводница говорит, - без опозданий идем. Что ни говори, а транспорт начал ходить четко.
   Беллер только кивнул слегка головой и промолчал. Ему не хотелось разговаривать с Сербой. Он вообще его недолюбливал за слишком уж бесстрастный характер. Товарищи в шутку поговаривали, что Адаму хоть мочись в глаза, а ему всё - божья роса! Но работник он был исполнительный. В начальство не рвался, но и в рядовых не засиживался, всегда середины золотой придерживался. Пять лет назад Адам Серба был исключен из партии Соловья Разбойника за принадлежность к оппозиции, но раскаялся и после шестимесячного испытательного срока был вновь восстановлен в рядах...
   Беллер не признавал таких деятелей, которые запросто, как перчатки, могут поменять, свои убеждения. Не доверял подобным людям. То ли дело Троицкий. Хоть и враг, но на своем стоит твердо. Принципиальный. А этот перевертыш Серба!.. И кто только назначил бывшего оппозиционера на столь ответственную работу? Хотя им там, в Чудове, виднее...
   Беллер подумал о Якове Вампирове, которого знал лично. Тяжело ему приходится на большой муромской дороге. А впрочем, кому сейчас легко? Рааве, что Макару...
   Серба все стоял, не отходил. Казалось, подслушивал... мысли! Беллер сам вдруг испугался своей "смелости". Ужаснулся, - не вслух ли произнес последнюю фразу? Посмотрел с тревогой на помощника.
   - Я говорю, не вовремя едем, Моисей Соломонович. Глубокой ночью ведь прибудем, беда. А места здесь сами знаете - поганые! Как бы чего не вышло...
   Его последние слова вдруг покрыли частые винтовочные выстрелы, зловеще захлопавшие, как детские хлопушки, из пробегавшего за окном леса.
   - Ложись, Моисей Соломонович, - успел дико взвизгнуть Серба и, падая на пол вагона, увлек за собой растерявшегося Беллера.
   Пули, выбив стекло, прожужжали над самой головой. Зазвенело и в тамбуре, где Востриков с Варфоломеевым, так же попадав на пол, открыли частую, беспорядочную пальбу из наганов по лесу. Вылетели стекла и в заднем вагоне. Из мрачной чащи мещёрского леса продолжали молотить по окнам. Изо всех купе спецвагона повыскакивали сотрудники, выхватив кольты, бросились - кто присев, с локтя, а кто стоя - отвечать нападавшим.
   Беллер поднялся на ноги и тоже полез было в боковой карман пиджака, но тут же со стоном опустил руку.
   - Вы ранены, Моисей Соломонович? - трусливо пролепетал Серба и принялся громко звать проводницу.
   Беллер и вправду был ранен, в правую руку. Проводница не приходила и Адаму пришлось самому наспех делать перевязку, использовав для этого голубую, недавно купленную в лугачёвском ГУМе рубашку Моисея Соломоновича. Сотрудники, возбужденно переговариваясь, хрустели битым стеклом в проходе. В купе заглянул раскрасневшийся, с порезанным о стекло лбом Варфоломеев.
   - Моисей Соломонович, проводницу кокнули и Гармаша Толика - обоих наповал!
   Беллер кивнул головой и обратился к Сербе:
   - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день... Банда в области. В тридцать третьем-то году! Чудно... Как прибудем на место, не забудь сообщить куда следует... Ах ты, чертова болячка, - угораздило же! Полегче, Адам, ослабь малость повязку, в са-мом-то деле. Чёрт, дьявол... полегче!..
   А в это время бесплотный ангел полуночи незримо опустился на грешную, холодную землю. Да, да, читатель, - это был сам виновник только что происшедшего безобразия, дьявол. Он пристроился позади двух всадников, медленно отъезжавших от железнодорожного полотна на заиндевевших, прядавших ушами, отфыркивающихся лошадях вглубь сумрачного мещёрского леса и принялся слушать их прерывистый, злой разговор.
   - Никак достали анчихристов, Фома Терентьич! Стекла так и брызнули в двух вагонах, - хай им ни дна, ни покрышки не будет, поганым! - говорил один из всадников, по голосу - моло-дой парень, обращаясь к своему товарищу - закутанному в башлык бородачу.
   - Отольются вражинам наши слезы, Емеля! Покель силов моих хватит изничтожать буду жидов, чекистов и комиссаров, мать их за ногу! - утробно басил в ответ бородатый. - Что ж это за власть окаянная и откель она на нашу голову навязалась? Не иначе как от самого сатаны! Били ее генералы, не добили, били англичаны с хранцузами, не побили, били атаманы - а она всё стоит, понимаешь, как кол в одном месте! Да что ж это такое, скажи на милость? Куды ж от ней, от власти этой проклятущей податься?
   "Неразумный человек земной, - с искренним сожалением думал сатана, незримо паря над самыми головами всадников, - о чем печется больше всего, чего ежесекундно желает? - Смерти ближнего своего! Как будто сам проживет вечно, как будто не одинаково весь род людской подвластен моему всемогуществу? Как будто не одинаково все они - просто клопы для меня, из грязи земной вырастающие, как грибы после дождя, и в грязь же земную ложащиеся? И что с того, что сейчас вот они - есть, а время минет, и даже следа их не останется на этой прекрасной, предназначенной Создателем для Рая, планете, которую сами же они превратили в сущий ад!
   Непонятно, зачем некоторые из них так настойчиво, невзирая на средства, добиваются власти над себе подобными? Особенно в этой загадочной, ужасной стране Чуди... К чему эти миллионные жертвы и бесчисленные войны, результатом которых явится только лишь перетасовка лиц в кабинетах, как карт в колоде? Все хотят вкусно есть и ничего не делать, и для этого на Земле изобретено страшное, непобедимое оружие - государство!
   Но смешные люди не знают, что для меня, демона ночи, это оружие - ничто! Я всемогущ, я живу вне времени и пространства и даже - вне мировой материи, ибо я есть материя совершенно иного качества, постичь которую не в состоянии человеческий разум"...
  
   ...Беллер, поминутно останавливаясь и переводя дыхание от усталости, брел по какой-то проселочной дороге. Болела раненая бандитами рука, кружилась голова и гудели от усталости ноги. В поле не было видно ни зги. На мрачном, чернильном небе - ни звездочки.
   "Темно, как в преисподней. И люди куда-то запропастились", - тревожно подумал Моисей Соломонович.
   Вдруг на небе, подобно электрической лампочке, ярко вспыхнула круглая луна и откуда-то сверху, как коршун, свалился на дорогу Серба.
   - Ага, вот ты наконец и проговорился, проклятый! - яростно завизжал он, потрясая над головой какой-то бумагой. - Здесь всё про тебя сказано, несчастный оборотень! Сатана!.. Я тебя давно раскусил. Признавайся, ведь ты же работаешь на нечистую силу! Ведь так, сознавайся, работаешь?!
   - Уйди, подлюка, застрелю! - в ужасе заорал Беллер и, выхватив левой, здоровой рукой гладкий, тяжелый "ТТ", с наслаждением разрядил в Адама всю обойму.
   Тот как подкошенный рухнул на дорогу, из раны ручьем хлынула горячая кровь, мгновенно затопив то место, где с дымящимся пистолетом в руке растерянно стоял Беллер. Увидев кровь, он выронил пистолет и, повернувшись, побежал прочь.
   Луна продолжала пылать на небе, освещая окрестности. И - о ужас! - всё вокруг было сплошь завалено мертвецами. Кровь лилась из зловещих, рваных и резаных ран, из распоротых животов и проломленных черепов. Кровь поднималась как вода в реке во время весеннего паводка. Вскоре она уже достигала колен Беллера, а он все бежал и бежал, хлюпая ногами по кровавой жиже, спасаясь от, дьявольского наводнения. Дорогу вдруг пересекла гигантская тень грузного, медведеобразного существа в сапогах, с трубкой под большими человеческими усами.
   - Ви зачем убили моих людей, Моисей Соломонович? Я послал их сказать, чтоб ви нэ искали Джавдета у Сухого ручья, его там нэт... Ми винуждены будем судить вас как врага чудовского народа!..
   - Врешь, Макар, это ты их убил! - помертвев и зажмурившись от страха, закричал в ответ Беллер и погрозил тени кулаком. -Ты кровопийца, вурдалак! Это ты всех убил! Ты! Ты! Ты!.. Можешь и меня убить, но я больше не хочу молчать. Будь ты проклят во веки вечные, кровавый убийца!
   Беллер вновь в бессильной ярости погрозил кулаком исполинской тени, но руку его сжали железной хваткой...
   - Приехали, Моисей Соломонович! Просыпайся - станция, - тряс его за плечо Адам Серба.
  
  
   10. Голгофа маньяка Чертило
  
   После совещания в преисподней Баба-Яга с Кощеем Бессмертным решили лететь домой, в мещёрский лес, вместе. Всё веселее! Ведьма влезла в свою ступу, колдун вскочил на черного, крылатого коня, похожего на большую ворону, и оба тронулись в обратный путь.
   Кощею предстояли долгие хлопоты с подготовкой к предстоящей свадьбе на Василисе Премудрой и он поспешал. Миновав все девять кругов Ада, реку Ахерон и благополучно покинув печальное пристанище грешников, волшебники уже за воротами преисподней, в тайге, увидели какие-то сооружения, вероятно, тоже предназначенные для наказания грешников. Это был уже как бы нулевой круг Ада, сплошь состоявший из обнесенных колючей проволокой лагерей.
   Баба-Яга заинтересовалась и, махнув рукой летевшему рядом, эадубевшему на сильном ветру Кощею, начала снижаться над ближайшей зоной. Колдун последовал вслед за нею. Перед самой землей благоразумно сделавшись невидимыми (волшебники, как известно, обладают удивительной способностью растворять свое физическое тело и принимать астральный, то есть невидимый ок-ружающим облик), - они приземлились на территории исправительно-трудовой колонии общего режима ? 13, некогда входившей в небезызвестное в здешних краях, стяжавшее мрачную славу во времена макаровых репрессий ГУЛАГ.
   Внимание их сразу же привлек какой-то шум за металлической решеткой ближайшей локалки. Шум перемешивался матерной руганью и звуками тупых ударов кирзовых сапог в мягкое человеческое тело.
   - Никах, бабуся, грешника потчуют, - подал голос невидимый постороннему глазу Кощей Бессмертный. Своего, так же невидимого, черного, крылатого скакуна он оставил вместе с бабусиной ступой возле столовой и вышагивал по зоне налегке.
   В это время сработал электрозамок на металлических воротах локалки, из-за ограды которой доносился шум борьбы и звуки ударов, и наружу вывалились четыре здоровенных мордатых надзирателя в добротной обуви и полушубках, тащившие упирающегося и не желающего никуда идти заключенного. Заключенный был в наручниках, в черном, потертом бушлате с белым номером на груди. На лысой, с черной короткой щетиной, голове не было шапки. Правый глаз подбит, во рту - кровь. Одно слово - грешник!
   Надзиратели, поминутно пиная человека в наручниках сапогами, поволокли его но проходу между локалками и бросили в ШИЗО. Так они между собой выражались.
   - Знатный, небось, грешник! - подмигнул Бабе-Яге Кощей Бессмертный. - Всем грешникам грешник! За таким только гляди...
   Баба-Яга с ним согласилась и проникла сквозь стену штрафного изолятора в темницу, где вместе с еще одним заключенным сидел давешний грешник, с которого надзиратели так и не сняли наручники.
   - Барнаульский? Вот те на... Тебя-то за что в кандей закупорили? - спрашивал у человека в наручниках другой зек, заядлый нарушитель режима не вылезавший из темницы за изготовление "чернухи" - всевозможных поделок на продажу, Филя-Орлиный Глаз.
   - Под землей работать отказался, там - ад! Оттуда обратной дороги нету. Бешеный Рэмбо пропал, маньяк Чертило - тоже. К тому же, план завышенный. Хозяин, падла, вчера блатных собрал, на халяву им угощение поставил. Чаю - сколько хочешь, сигареты... даже баб, говорят, из женской зоны привозили... История в общем известная. Сегодня хозяин тебе - угощение, завтра ты ему - три нормы! А вкалывает кто, сам знаешь - мужики! Козлы, суки, придурки, бугры, опущенные - те не в счет. Блатные знают на ком выехать - на мужике! А в забое сейчас какая работа? С нашей-то обувкой... День-два поработаешь и в больничку, если вообще не на тот свет! Да еще три нормы...
   - Ну так и тута не мёд, - ответил Барнаульскому Филя, - кормят через день, да и то одна вода! Хлебушка 360 граммов в сутки... Холодина как в преисподней, одеял не дают, да еще бьют, суки, дубиналами на проверке! По два раза на день: утром и вечером... Курить такоже не моги, у меня уже уши пухнут без курева. Да все нутрё ноет - видать, отбили чё-нибудь... На днях одного вообче ухандокали, - так же вот как тебя в наручниках привели. Супротивничал, дура!
   - Варварство! - Семен Барнаульский яростно сжал кулаки и скрипнул зубами. - Эх, если бы вырваться отсюда, я бы им!..
   - Э-э, что бы ты сделал, - махнул рукой собеседник и, проворно соскочив с нар, помочился в стоявшую в углу парашу. - Были орлы почище твоего - злодеи! Ан и тех обламывали - тише воды, ниже травы становилися. Плетью обуха не перешибешь, милай!
   - Я перешибу! - гневно стрельнул в него глазами Барнаульский. - Нет, никто меня еще не знает... Я им устрою веселенькую жизнь! Революцию нужно делать, дядя. Где это видано, чтоб человека ни за что, ни про что в тюрьму сажали?.. Вот тебя, допустим, разве по делу посадили?
   - А то как жа? - удивленно взглянул на него собеседник. - Рази ж у нас ни за что сажають?.. Жинку я по пьяной лавочке топором уработал, царствие ей небесное. Следовательно, все справедливо. Потому и страдаю от нашей любимой народной власти. А иначе нельзя, без строгости-то. Никак невозможно... Разбалуется тогда народишко-то.
   - Ну ты ладно, а вот я,.. - с жаром заговорил Барнаульский, - меня-то за что сюда упекли?
   - Стало быть, имеется какая ни на есть вина, у нас ни за что не садют, - стоял на своем упрямый дядя.
   - Да говорю же, что ни за что! Стукач один, Иуда, заложил... Я художник, понимаешь? Картины рисовал, а им, видишь ли, подавай, - чтоб человек кайлом всю жизнь отмахал - это работа!
   - А как жа, самая что ни на есть работа - кайлом махать, - ответил Барнаульскому Филя. - А картинки что - баловство одно... Видать, правильно тебя, парень, засудили. Нечего тунеядствовать на шее у трудового народа!
   Баба-Яга, как женщина (а женщины, хоть даже и колдовского звания, известно, - падки до всякого рода сентиментальностей!), заинтересовалась личностью опального художника и осталась подслушивать его историю дальше. Она смекнула, что Барнаульский может быть пригоден для предстоящего в скором времени рождественского шабаша и прикидывала чем бы его лучше всего искусить.
   Кощей Бессмертный же заскучал и отправился бродить по зоне. Но в зоне ничего занимательного больше не было и Кощей покинул ее. Путь его лежал к находившемуся неподалеку от лагеря лесоповалу.
   Тут уже во всю хозяйничал наш леший. Мотопилы яростно грызли лес, и усердно пыхтевшие в снегу трактора едва успевали отвозить срубленные деревья к избушке на курьих ножках, которую леший Афоня, при помощи сжатия физического пространства, приблизил к месту вырубки леса настолько, что до нее было каких-нибудь десять-пятнадцать минут бега в сапогах-скороходах. Возле избушки другая бригада зеков под руководством опытного бугра распиливала привезенные стволы ручными пилами на чурки и складывала в сарай, который был хоть и неказист с виду, но внутри - поистине безразмерный. Волшебным был сарай, не иначе.
   Вокруг лешего с сучковатыми палками в руках расхаживали присматривавшие за вкалывающими зеками блатные, которым леший Афоня посулил щедрое угощение в "гостиничном" домике Дорофея Евграфовича Бовы. С обслужвающим персоналом и стерегущими усадьбу милиционерами уже было заблаговременно переговорено на этот счет и даже уплачено... И не удивительно, что они пошли навстречу, ведь платила нечистая сила не какими-то там "деревянными рублями', а натуральной конвертируемой валютой! Чья алчущая душонка устоит? Даже публичный дом сдался...
   Семен Барнаульский попал в колонию по двум статьям: за тунеядство и занятие незаконным предпринимательством. Как ты верно помнишь, читатель, - после появления в Лугачёвске слухов об НЛО, Барнаульский развил кипучую деятельность, сбывая на городских рынках фальшивые фотографии с этими самыми НЛО. В короткое время он сказочно обогатился, открыл несколько подпольных фотоателье, где, помимо инопланетной, штамповал и откровенно порнографическую продукцию, - короче, поставил дело на широкую ногу.
   Всё бы шло хорошо, если бы не заинтересовались вскоре темными делишками Барнаульского компетентные органы. Интерес у них возник не спонтанно, - явно усматривалось чье-то анонимное наушничество! Семен не без основания подозревал, что руку к этому приложил его давний приятель, поэт-постмодернист Роберт Акулов по кличке Тарзан. Акулов был страшный завистник, к тому же - голубой и ко всему прочему (ходили такие слухи) - был внештатным осведомителем этих самых компетентных органов... Барнаульский за глаза обзывал Тарзана Иудой, однако, дружбы с ним не порывал и частенько пользовался его фактурой, когда требовалось снять на фотопленку развратную сцену с геями.
   Впоследствии, в тюрьме, да и в лагере, Барнаульскому частенько приходилось лицезреть подобные сцены, но обо всем - по порядку!
   Попал он в камеру, по-тюремному, "хату", где правил бал бывший мент, беспредел Бакланов по прозвищу Бешеный Рэмбо. Вокруг него кучковалась кодла из нескольких тюремных "чертей" и всякого отребья. "Черти" заняли все лучшие места в темнице, а остальные зеки ютились по трое на нарах. Одному - серийному маньяку Чертило, - места вообще не досталось и он спал на полу, на драном, пожелтевшем от долгого употребления матраце.
   Вспоминаешь, читатель? Еще бы тебе не помнить первого заместителя царя преисподней демона Чертило! Все дело в том, что до поступления на службу в Ад, Чертило был обыкновенным смертным и работал преподавателем начальной школы. Единственной особенностью, отличавшей его от других людей, была ничем не объяснимая страсть к разрушению. Чертило ломал парты после уроков, подсыпал в чернильницы учеников табаку, гадил мимо унитаза в сортире и писал калом на стенах всякие гадости. Проделывая все вышеописанное, Чертило испытывал что-то вроде полового экстаза. Но мелкие пакости постепенно перестали удовлетворять маньяка и тот приступил к более крупным. Объектом его агрессивных на.клонностей теперь стал зоопарк: Чертило однажды ловко залез в карман зазевавшейся кенгуру и выкрал детеныша, зверски выщипал все перья из хвоста павлина, которые потом продавал на лугачёвском рынке по пяти целковых за штуку, и наконец прокрался в загон к слонам, имея явно выраженные сексуальные намерения.
   Его задержали на месте преступления представители органов правопорядка, составили протокол и водворили в городской следственный изолятор. На следующий день дело о покушении на изнасилование слона было передано в суд и Чертило загремел на всю катушку!
   Тюремные "черти" издевались над маньяком особенно изощренно: воровали хлеб, подсовывая вместо него резиновые подошвы, заставляли беднягу нырять с верхних нар в кружку с водой, поджигали вату, насовав ее между пальцами ног, когда он спал и называли это - "велосипед".
   А Семен Барнаульский сошелся в камере с недоучившимся лугачёвским студентом, заточенным в темницу за какие-то половые извращения... Студент, которого звали Миша Бельмондо, наловчился "тискать романы", что котировалось в тюрьме гораздо выше педерастии, и развлекал сокамерников занимательными историями. Он-то и поведал Семену удивительные вещи о Древней Греции, в которой женщина, оказывается, считалась существом, стоящим гораздо ниже мужчины, - вроде лагерного педераста, - о Карфагене, Иудее и о многом другом.
   - Ты представляешь, Семен, - нашептывал он ночью Барнаульскому, лежа на соседних нарах. При этом он курил в кулак и пускал дым по стене, - греки в глубокой древности были похожи на нас, зеков, - они не чурались половых извращений между мужиками. Вспомни скульптуры греческих малолеток с обнаженными мудями. Чего стоит знаменитый Аполлон Бельведерский! Греки считали, что красивая баба или петух - всё едино! Мало того, в Спарте, например, вся система воспитания малолеток способствовала возникновению в их среде гомосексуализма. Представь себе, Семен, - каждого новорожденного эти олухи несли в высшее учреждение Древней Спарты - герусий, или попросту - совет старейшин (ментовку, по-нашему), который вправе был убить пацаненка, если находил того доходягой. Потом, до семи лет чувак воспитывался в семье, а после поступал в кодло (общественную школу), где проводил время до совершеннолетия и перевода во взрослую зону. В этих-то закрытых школах (ШИЗО, по-нашему) и процветала между малолетками вовсе не запретная в Греции педерастия!
   Мало того, в Греции существовали гермафродиты или андрогины - двуполые существа. Они одновременно имели признаки мужского и женского полов и с сексуальной ориентацией у них никаких проблем не возникало.
   Среди карфагенских наемников, африканцев, тоже существовали гомосексуальные отношения...
   - Педераст, он и в Африке педераст! - глубокомысленно изрекал Барнаульский.
   - Верно, - поддакивал Белъмондо и продолжал: - Старые, более опытные солдаты брали себе на выучку зеленых юнцов, попутно используя их ках слуг и наложниц. Об этом писал еще Гюстав Флобер в своем историческом романе "Саламбо". Было мужеложство и в Древней Иудее. Одна из библейских заповедей гласит: "Не ложись с мужчиною, как с женщиною". Но ты не думай, Семен, это было приписано намного позже излагаемых в Библии событий. Мораль, так сказать, уже поменялась. А во времена Иисуса Навина любовь между мужиками не считалась зазорной.
   С начала нынешнего века традиции древних по этой части постепенно стали возрождаться. А в последнее время за рубежом, среди тамошних ученых светил, даже произошел резкий сдвиг по фазе и они всей кодлой решили, что гомосексуализм - это вовсе не "психическая болезнь" и не какое-нибудь там позорное явление - утеха гермафродитов, а самая обычная и естественная форма сексуального поведения. А что естественно, то не безобразно! Американская ассоциация психиатров долго думала и гадала и в конце концов исключила гомосексуализм из разряда душевных заболеваний и педерастов перестали лечить. Мало того, им даже разрешили выходить друг за друга замуж! А у нас в Чуди какое-то средневековое варварство: до сих пор у нас за это сажают за решетку. Но ты, Семен, верно, не знаешь, - голубыми были: философ Эразм Роттердамский и французский поэт прошлого столетия Артюр Рембо, который сожительствовал в Париже с поэтом Полем Верленом и тот как-то даже стрелял в него из пистолета в припадке дикой ревности. Композитор Бетховен жил со своим слугой, как с крепостной девкой... Да мало ли примеров в истории!
   Подобные ночные беседы не проходили для Барнаульского даром. Как Горький, он проходил, так сказать, свои тюремные университеты. К концу срока он свободно бы мог держать экзамен на звание бакалавра гомосексуальных наук, а просиди еще пару лет - защитил бы кандидатскую диссертацию!
   Но самым поразительным результатом этих ночных бдений было то, что в темнице в скором времени, как в Греции, в которой, как хорошо всем известно, есть всё, - появились свои собственные гермафродиты! Дело было так.
   Среди "чертей" выделялся животной силой татарин или чуваш Шалдыков по кличке Шайтан. Это было воистину воплощение дьявола в образе человека! Сексуальный маньяк Чертило даже не пытался ему противиться, а молча и безропотно, как кролик перед удавом, сносил все его гнусности. О, читатель, - это был сущий ад! Шайтан муштровал маньяка, как муштруют салагу первого года службы, и следил, чтобы в этом принимали участие остальные "черти". Когда клиент дошел до нужной кондиции, - был физически истощен и морально подавлен, - наступил самый ответственный момент в таинстве посвящения в тюремные гермафродиты. Шалдыков велел "чертям" завесить нары беспредела Бакланова от посторонних глаз простынями, что стало напоминать шатер или скинию, и позвал маньяка Чертило:
   - Эй ты, жертва пьяного гинеколога, сегодня ночью будешь тискать романы для Рэмбо... Я, чур, второй! Потом - кто захочет.
   Шайтан хищно ощерил прокуренные, гнилые волчьи клыки и дико заржал прямо в лицо маньяка. Тот о отвращением отвернулся, уловив зловонное дыхание монголо-татарина, и стал готовиться к предстоящим испытаниям. За время пребывания в темнице из него уже вытравили всякую охоту совершать мелкие пакости и он стал находить особое удовольствие в противоположном: когда пакости делали ему.
   Бешеный Рэмбо, развалясь в грязных сапогах на нарах, молча и сосредоточенно разглядывал порнографические карты, когда к нему вкрадчиво, по-кошачьи, приблизился бледный от страха и унижения серийный маньяк Чертило.
   - Что, боишься меня, Чертило? А говоришь: слона ебал! - загремел Бешеный Рэмбо: не единожды стреляный, резаный кривыми кинжалами в Средней Азии, со старыми шрамами на тупом, вы-зывающем гадливое омерзение лице. - Будешь мне пятки сегодня чесать... Если хорошо постараешься, получишь три сигареты, чай и сахар. Время пошло! Да не ставь сапоги на шконку, на пол сбрось.
   Маньяку Чертило было до того страшно, стыдно и противно, что в какой-то момент захотелось бежать к двери камеры и бить в нее рукама, ногами и головой, умоляя надзирателей лучше отрубить ему голову, чем быть гермафродитом и чесать заскорузлые, вонючие пятки Бешеного Рэмбо. Но тут же пришла другая, отрезвляющая мысль о том, что все равно ему никуда из темницы не деться. В других камерах наверняка тоже нужны гермафродиты и сидящие там зеки клацают зубами, как волки, поджидая свою добычу. И не здесь так в другом месте его обязательно заставят чесать кому-нибудь пятки. Все так, все закономерно и это не иначе как роком не назовешь. И, следовательно, нужно пронести свой крест до конца. Известно ведь: кто претерпит до конца, тот спасется!
   Вопреки всем опасениям, Чертило быстро научился тискать романы и чесать Бешеному Рэмбо пятки. Маньяк даже примерил как-то греческую женскую тогу, которую стащил для него в тюремном драмкружке Шайтан Шалдыков. В тоге было намного удобнее и Чертило стал чувствовать себя настоящим гермафродитом. Спал он теперь, как и положено, на своем постоянном, коронном месте возле параши. Обедал он тоже возле параши, миску и ложку мыл здесь же.
   Вскоре в камере, помимо Чертило, появилось езде четыре гермафродита, которые тоже носили греческие тоги и назывались странными именами: Афина, Диана, Психея. И только четвертого гермафродита звали просто и понятно: София Ротару. Андрогины в камере ценились почти так же, как водка и курево, уступая малость чифиру. Их старались попусту не кантовать и при пожаре выносить первыми.
   Вместе с маньяком Чертило и прибыл Семен Барнаульский в исправительно-трудовую колонию номер тринадцать. Сюда же попал и Бешеный Рэмбо, к которому маньяк испытывал мистическое, парализующее все члены, влечение. Такое же чувство испытывает человек при виде змеи или покойника.
   Рэмбо вошел в тесный контакт с лагерным общаком, познакомился с влиятельными урками и стал метить в авторитеты. Попутно он давил "крыс", "козлов", "мужиков", а по ночам стучал куму обо всем, что происходило в бараке. Сексуального маньяка Чертило он держал на подхвате и даже иной раз подкармливал из воровского общака, как расчетливый хозяин подкармливает скотину.
   Так прошло два года. Маньяк Чертило уже смирился со своей участью лагерного гермафродита. К тому же, на зоне, где вокруг хоть пруд пруди такими же как сам, не так остро переживал всё, что с ним приключилось. В Греции и похлеще того бывало! - успокаивал себя в душе.
   К концу срока маньяка было почти не узнать: его теперь не нужно было принуждать чесать пятки и носить тогу, он охотно делал это и сам. Сказывалась давняя привычка. Бешеннй Рэмбо к этому времени совершил дерзкий побег из лагеря с помощью подкопа. Побег, к сожалению, оказался неудачным. Рэмбо увлекся землеройными работами и отмахал туннель такой длинны, что, как, червь после дождя, вылез из земли аж в соседнем лагере - со строгим режимом. Здесь он и остался, схлопотав новый срок за попытку побега.
   Туннель же милицейское начальство решило приспособить к хозяйственным нуждам - не пропадать же добру! По нему проложили рельсы и пустили электричку, в результате чего получилось что-то вроде лагерного метро.
   В работах по прокладке первой очереди необычного метрополитена участвовал и сексуальный маньяк Чертило, бывший по специальности геологом, после окончания соответствующего факультета в лугачёвском ВУЗе. Его, как муху на варенье, тянуло в родную стихию, под землю - к грунтам и подпочвенным водам. К тому же, здесь он мог в полной мере реализовать свою болезненную страсть к разрушению. "Ломать не строить - душа не болит!" - не уставал повторять Чертило. Он махал лопатой день и ночь, перестал подниматься на поверхность даже для сна и приема пищи, оброс бородой, почернел от грязи, как шахтер, и стал походить на взаправдашнего черта.
   Однажды, что есть духу хватив увесистым кайлом в каменную стену туннеля, маньяк Чертило с изумлением увидел как стена перед ним содрогнулась, обмякла и с шумом обрушилась к его ногам. В проеме показались испуганные волосатые рожи каких-то существ с небольшими, козлиными рожками на головах, сжимавших остро отточенные трезубцы. Чертило понял, что докопался до преисподней и обрадовался.
   - Мужики, ведите меня скорее к хозяину и вызывайте вашего опера, я согласен дать показания! - проговорил он, приветливо улыбаясь рогатым.
   Маньяка схватили, связали и, грубо подталкивая в спину трезубцами, погнали через все девять кругов Ада в замок Люцифера.
  
  
   11. Сумасшедший дом
  
   Ваня Богатырёв стремительно шел до коридору пснхиатрической больницы. Его раздражал дневной свет, многолюдство больничных палат, - сам дух этого безрадостного учреждения.
   Ваня искал уединения и потому спешил в самый дальний конец коридора, где у стены в углу, под лестницей, обычно проводил послеобеденное время.
   Каково же было его разочарование, когда наконец-то добравшись до своего излюбленного места, он увидел там какого-то незнакомого молодого человека. Он был в такой же как и у Ивана серой больничной пижаме, но неопрятной, давно не стиранной, - небрит и непричесан. Ноги он поджал под себя по-турецки и, не моргая, смотрел в одну точку перед собой - прямо в глаза Ивана Богатырёва.
   Иван тотчас ушел бы, если б не этот взгляд. Он как будто приковал его к месту. В глазах незнакомого молодого человека была глубина, как в бездонном колодце, в глазах его был космос.
   Ваня Богатырёв вздрогнул и смущенно отвел взгляд в сторону.
   - Ты сидишь на моем месте! - проговорил он, не глядя на молодого человека.
   - Абсурд. В этом мире ни у кого нет своего места! - спокойно отвечал незнакомец.
   - Но я хочу сидеть здесь и не хочу, чтобы ты был со мной рядом! - попробовал протестовать Богатырёв. - Ты должен уйти, иначе я размозжу о стену твою голову!
   Иван сам не понимал, как у него это вырвалось. Последнее время он стал очень агрессивен и раздражителен, что и было зафиксировано в истории его болезни.
   - Послушай, почему вы, люди, столь глупы и неразвиты? - спросил незнакомец. - Допустим, ты сейчас убъешь мое физическое тело, но что с того? Я тут же сброшу его с себя, как человек сбрасывает, к примеру, пальто или шубу, и покину ваш физический мир.
   - Ну и в какой же ты мир уйдешь? - заинтересовавшись, спросил Богатырёв незнакомца.
   - В астральный мир, конечно.
   - А где он находится?
   Иван уже не порывался бить незнакомца, а, затаив дыхание, слушал его удивительные ответы.
   - Я не могу тебе сразу всего рассказать, но если хочешь - помогу уйти из физического мира! Хочешь?
   - Не знаю...
   - Это естественно... Лягушка ничего не знает кроме своего болота, - угрюмо сказал незнакомец и предложил Ивану присесть с ним рядом.
   - Но станет ли лягушка человеком, если узнает, что помимо ее болота есть еще мир людей? - парировал Богатырёв, садясь на корточки рядом с удивительным незнакомцем.
   - Конечно нет, - отрицательно качнул головой собеседник Богатырёва, - у каждого в этом мире свой путь и всякий должен его отработать от начала до конца. Но всё дело в том, что, усовершенствовавшись в образе лягушки, то есть осознав себя в этом образе по отношению ко всему остальному миру, индивид в следующей своей земной инкарнации воплотится уже в другое, более совершенное физическое тело. Может быть даже, в человеческое. Всё зависит от того, все ли привязки он отработал в образе жабы и до какой степени осознания себя и мира поднялся.
   - Как тебя зовут, слушай? - спросил Богатырёв.
   - Верамо. Можешь пока называть меня Аполлион Верамо, хотя это не имеет ровно никакого значения. У меня много разных имен и званий... Кстати, одно из них - граф. Но об этом потом...
   Незнакомец отвел глаза в сторону и Богатырёву стало ясно, что он о чем-то умалчивает.
   - А я... - раскрыл было рот Иван, чтобы представиться в свою очередь, но Верамо остановил его капризным взмахом руки.
   - О себе можешь не рассказывать, я все о тебе знаю.
   Он лукаво усмехнулся, отчего начал сильно смахивать на Мефистофеля, как его представлял себе Богатырёв, внимательно оглядел затаившего от страха дыхание Ивана, дольше всего задержался на руках и глазах. Богатырёв опять не выдержал прямого взгляда в глаза и отвернулся.
   - Ты - большой художник!.. - уверенно заговорил Аполлион.
   Иван хотел было возразить, но Верамо жестом руки остановил его.
   - Не говори ничего. Неважно чем ты конкретно занят. Пишешь ли ты стихи, или сочиняешь музыку, занимаешься ваянием из глины, или создаешь романы, - всё равно ты творишь, ты изображаешь конкретные картины жизни, зашифровывая их условным языком какого-либо из видов искусства. В нашем кругу таких творцов принято называть художниками... - Верамо перевел дух и продолжил: - Ты имеешъ много тайных желаний и для достижения цели порой используешь любые средства. Но быстро прогораешь и часто останавливаешься на полпути... Смел, но не всегда решителен. Умен, даже больше того - гениален, но никто этому не верит, даже ты сам... Желая добра, часто приносишь несчастье близким людям. Ни во что и ни кому не веришь. За деньгами не гонишься, но умрешь за границей в славе и богатстве. Правда, здесь предстоит тебе еще казенный дом... Зовут или Василий, или Иван. Скорее всего, последнее... Фамилия не имеет значения, но, возможно, что-то из Древней Чуди... В прошлой жизни был царским сыном. В будущей - попадешь на другую планету. В принципе, всё.
   - Ты можешь предсказывать будущее? - вскричал пораженный Богатырёв и глаза его загорались лихорадочным огнем.
   - Я все могу, но не будем об этом, - передернул плечами Аполлион Верамо. - Скажи, что ты собираешься делать в жизни?
   - Вылечусь и уеду домой! - с готовностью ответил Ваня.
   - Выходит, ты считаешь, что ты действительно чем-то болен? - Верамо презрительно ухмыльнулся и бросил на собеседника косой, испытующий взгляд.
   Богатырёв задумался.
   - Неужели чем-нибудь отличаются от тебя те люди - разве что беспросветной тупостью, - которые отправили тебя сюда? - продолжал вкрадчиво Верамо. - И вообще, что есть сумасшествие, как не ступень к вершине познания себя и окружающего мира? Суть не в терминах, придуманных глупыми людьми, а в смысле явления... Познающий себя и мир, а значит приобщяющийся к идее Создателя, всегда будет в корне отличаться от всех этих двуногих скотов, мечтающих только о том, как бы поплотнее набить свое презренное чрево, да удовлетворить похоть о первой попавшейся самкой! Слушай меня и пред тобой откроется истина.
   - Постой, но разве можно сажать нормального человека в сумасшедший дом? - удивленно проговорил Ваня. - Это ведь форменное насилие. Нужно что-то делать, Аполлион! Нужно бороться!
   - Не нужно ничего делать! - отрицательно качнул головой Верамо. - Всё сделается само собой. Терпи, жди. Что написано на роду, то и будет!
   - Это что ж, христианская мораль?.. Ударили по правой щеке - подставь левую?
   - Что есть щека и вообще, - тело человеческое, как - ничто, пустота, объемное изображение, проецируемое в пространстве твоим собственным воображением!.. Знай - ничто лежит в основе всего, а мир вещей и процессов это просто грандиозная космическая иллюзия.
   - Значит, наш разговор - тоже иллюзия? - спросил Иван, всё больше и больше возбуждаясь от слов Верамо.
   - Нет, наш разговор не иллюзия, - сказал Аполлион, - ты смешиваешь мир физический и духовный. Все материальное - суть порождение духовного, а посему наши физические тела - лишь видимая и осязаемая оболочка некой высшей, незримой духовно-мыслительной субстанции человеческого эго. Эти два плана в идеале не имеют между собой ничего общего, как, например, вода не имеет ничего общего с глиняным сосудом, в который она временно заключена.
   - В таком случае, зачем вообще нужно тело? - внимательно выслушав Верамо, сделал свое заключение Богатырёв. - Если дух выше, как ты говоришь, то и не нужно ему никакого тела! Пускай живет своей духовной жизнью...
   - Верно! - встрепенулся, уловив в речи собеседника проблеск живой мысли, Апоплион. - Вот ты и стремись к этому... Цель человеческой жизни - духовное совершенство, то есть совершенство своей духовной субстанции, а конечная цель - уход с Земли и вообще с физического плана в астральный мир. Пока остановимся только на этом... Земля - это как бы срединная планета, самый низший уровень существования человеческого эго. Даже более того - это своеобразный Ад, из которого можно подняться в Чистилище и далее - в Рай, а можно вечно ко-лесить по всем девяти кругам. Основная масса человечества здесь на Земле и обретается, бесконечно перевоплощаясь в кого бы-то или во что бы-то ни было. Потому что это только масса, человеческая глина, иллюзия и ничего более. Уход с Земли - удел избранных. Сам знаешь, Бог к себе грешников не берет. Плоть грешна в самой своей изначальности, ибо идея творца - через очищение плотью сконцентрировать возле себя всю мировую духовную субстанцию. То есть, собственно, - себя, свое божественное эго, которое лежит в основе всего.
   - Сложно! - вздохнул, покачав головой, Иван.
   - Легка только дорога в Ад, - ответил Верамо.
   - Аполлион, ты веришь в нечистую силу? - немного помолчав, спросил Богатырёв.
   - В какую еще нечистую силу? В дьявола, что ли? - уточнил Верамо.
   - И в дьявола тоже... Ты можешь мне не поверить, но я недавно видел самого настоящего, живого сына царя Гороха!.. Вот как тебя сейчас... Даже разговаривал... Он на летающей тарелке из прошлого прилетел. Говорил, что летающие тарелки это что-то вроде машины времени. Я так полагаю, что над нами кто-то космический эксперимент проводит. Как над подопытными кроликами.
   - Могу догадаться, что из-за этого ты здесь! - невесело усмехнулся Верамо. - Что ж, вполне знакомая история... Человек, к примеру, был в прошлой жизни Наполеоном. Естественно, в процессе духовного совершенства в его мозге проявляются некоторые детали прежней карнации. Человек начинает уверять всех, что он натуральный Наполеон Бонапарт, а его почему-то хватают и помещают в психиатрическую лечебницу!.. Точно также и ты, я уверен, бы в какой-то из своих многочисленных прошлых жизней сыном царя Гороха и тебе из глубины веков явилось его материализованное изображение. Вадимо, воображаемое колесо времени, сделав полный виток, повторяет на более высоком уровне какие-то события четырехсотлетней давности... А может, это был просто биологический робот... Насчет дьявола же скажу, что это - дух, равный по своему значению Богу, но служащий своеобразным противовесом в мире. Ибо, что было бы добро, если б не существовало зла?.. Хотя, творимые дьяволом дела можно назвать злом чисто условно. Это, скорее, зло во спасение...
   - Аполлион, а ты кто? - помявшись, поинтересовался Богатырёв.
   - Художник, я же говорил...
   - А чем ты конкретно занимаешься? Каким видом искусства?
   - Хоть это и не имеет никакого значения... что ж, изволь, - пишу стихи. Изредка прозу. Еще реже беру в руки кисть... Больше всего времени уделяю познанию себя и окружающего мира. В результате этих раздумий и появляются изредка мои творения.
   - Ты можешь мне показать что-нибудь из твоих сочинений? - попросил Богатырёв.
   - Тебя так интересует это?
   - Да, да, очень! Покажи, пожалуйста, - горячо настаивал Иван.
   - Что ж... если есть такое желание...
   Верамо принялся рыться в пухлых, набитых каким-то хламом, карманах своей пижамы и за пазухой.
   - Вот, кстати, - последнее, - выудил он наконец несколько измятых клочков серой туалетной бумаги, густо исписанных мелким, некрасивым почерком. На первом клочке, вверху стояло название: "Пришествие Антихриста".
   - Прочтешь и можешь потом мне не возвращать. Порви и выбрось, - сказал Аполлион.
   - А как же... - раскрыл было рот Богатырёв, но Верамо остановил его нетерпеливым жестом.
   - За это не беспокойся. Все, что я пищу, сейчас же попадает на волю в надежные руки. Но мы заговорились...
   Верамо встал и попрощался с Иваном.
   Приходи завтра на это же самое место. И прошу тебя, - о наших с тобой разговорах никому ни слова! Иначе тебе не поздоровится...
   Иван сложил руки крест накрест, что, видимо, должно было символически означать сохранение тайны до гробовой доски и бережно спрятал за пазуху сочинение Аполлиона.
   Вечером в палате Иван разгладил на коленке эти мятые, потрепанные клочки и с трепетом приступил к чтению...
  
   Раньше, до встречи с Верамо, Богатырёв особо не интересовался окружавшими психами. Привыкнув к пресловутому чудовскому коллективизму, он не выделял себя из общей массы оби-тателей сумасшедшего дома. Психи ценили его скромность и считали своим. Но, узнав от своего нового знакомого, что тот порядок вещей, который он считал незыблемым и справедливым, на самом деле вовсе таковым не является, и, - что все в этом мире относительно. - Иван начал присматриваться к себе и людям.
   В себе Богатырёв прежде всего обнаружил страшное, давящее на психику, неудержимое сексуальное влечение к женскому полу, не заглушаемое даже специальными уколами. Когда становилось совсем невмоготу, Иван приходил к женскому отделению и наблюдал сквозь стеклянную дверь за разгуливавшими по другую сторону бабами. Некоторые из них были в одном нижнем белье, а то и вообще без ничего, голяком, ничуть не стесняясь ходивших тут же врачей и санитаров.
   За женщинами подсматривал не один Иван, но и другие психи. Все они, кроме Богатырёва, занимались при этом мастурбацией.
   Среди сумасшедших был один тип, носивший всегда под халатом женские чулки и представлявший, что он не мужчина, а женщина. Звали его все Аллой Пугачёвой и психу это прозвище нравилось.
   Алла Пугачёва отпускал длинные волосы, которые собирал сзади в косичку и завязывал красным бантом, красил помадой губы и подводил черным сапожным кремом глаза.
   Сумасшедшие наперебой зазывали Аллу Пугачёву в свои палаты, угощали его конфетами, которые им приносили в посылках с воли сердобольные родственники, и страшно обижались, когда администрация больницы в корне пресекала подобные действия...
   Был в лечебнице псих, который сутками сидел в туалете и кричал "занято". Другого никак не могли одеть и он, пугая врачих и медсестер, постоянно ходил голый. Третий, аккомпанируя себе на венике, горланил похабные частушки. Четвертый бился головой о стенку, как чукча из анекдота, который искал мягкий вагон. Пятый находил особое удовольствие в плевании в потолок. Шестой представлял, что он вертолет и, привязав к ботинку дтанную веревку, крутил этаким пропеллером у себя над головой. Седьмой лаял, но не кусался, восьмой, наоборот, кусался, но не лаял, девятый... Впрочем, хватит. Остановимся пока на этом, не будем подробно описывать, чем занимался каждый из многочисленных обитателей психиатрической больницы. Заметим только, что после памятного разговора с Аполлионом Верамо, Иван Богатырёв начал не без основания подозревать, что все эти сумасшедшие очень может быть, что и вполне здоровы. И даже более того - находятся на ступень выше к духовному совершенству, чем все остальные смертные.
   На следующий день, перед обедом, в больницу привезли новенького. Иван из окна палаты видел, как вели его от санитарной машины к. их корпусу. Одет новенький был в светложелтое, выгоревшее на солнце солдатское "хэбэ" довольно необычного покроя, в разрезе воротника которого синела тельняшка. На голове у него была не пилотка, а какая-то желтая матерчатая фуражка с козырьком, вроде той, что носит вождь кубинской революции Фидель Кастро. Иван Богатырёв заинтересовался странной формой новенького и выглянул в коридор.
   По коридору в это время шел, размахивая ботинком на веревке, сумасшедший, представлявший из себя вертолет.
   - Убери мою ногу с пешеходной дорожки! - предупредительно крикнул он, завидев Ивана Богатырёва, и со страшным ревом "полетел" дальше. Впереди на "фюзеляже" у него красовался большой ярко-голубой флаг чудовских ВВС, выдранный, вероятно, из военного журнала.
   Снизу по лестнице поднимались санитары, ведущие новичка. Увидев "вертолет", новичок в "хэбэ" побледнел, как известка, упал на ступеньки и, закрывая руками голову, покатился вниз.
   Иван выбежал из своей палаты. Повыскакивали из палат и другие психи. Тот, который всегда играл на венике, пробегая мимо Богатырёва, подмигнул ему, ударил по воображаемым струнам и пропел хорошо поставленным голосом:
  
   Молоток плывет по речке
   Из села Кукуева.
   Ну и пусть себе плывет,
   Железяка хуева!
  
   Тут с ним столкнулся другой больной, тот самый, что ходил всегда голым, и сбил гитариста с ног. Образовалась пробка. "Вертолет" не подрасчитал курса и с маху врезался "пропеллером" в оконное стекло. Санитары бросились ловить вертолетчика, а Иван Богатырёв под шумок затащил новичка в солдатском "хэбэ" в палату.
   - Хана винтам, брат, до базы малость не дотянули... - загадочно заговорил тот, сев на Иванову койку и жадно гляди ему в глаза. - Меня судить будут, да, брат?.. Нас всех судить будут! Слушай, у тебя случайно на косяк не найдется?.. Эх, блядь, не могу... третьи сутки из боя не вылазим!.. Шестерых в том подлючем ущелье оставили. Седьмой еще живой был - добили, чтоб не мучился. Старлей приказал... Меня там зацепило малость... Из бура. Винтовка есть такая английская, знаешь? А-а, да откуда вам здесь об этом знать!.. Ты где служил?.. Только с поезда, земляк, надо отвечать! Только с поезда... Как они орали, брат! Как резаные... Там дети, старики, женщины... а мы их - из пулеметов! Я не хотел убивать, знаешь... Они-то при чем? Так ведь, зема? Ты бы убил?.. Не могу!.. Оставь покурить... Автобус по ущелью едет, а он, сука, старлей наш, - из пулемета по ним! В упор... Только красные щепки брызнули... Из-за двух духов весь автобус под пулемет!.. Я в дурдоме, брат, да?.. Я не хотел никого убивать, они нас, падлы, заставили!
   Солдат упал лицом в колени Ивана Богатырёва и разрыдался. Иван гладил его жесткие стриженные волосы, успокаивал. Он знал, что больной в прошлой своей жизни воевал с тевтонами и теперь, видимо, война снова вплотную подступила к нему и схватила своей костлявой рукой за глотку. А солдату кажется, будто все это произошло с ним сейчас, наяву, в его теперешней жизни. Ему кажется, будто снова свистят где-то пули, рвутся снаряды и падают, захлебываясь кровью, люди, поделенные коварной ру-кой муромских разбойников на своих и чужих...
   Встретившись после обеда с Верамо, Иван рассказал ему о солдате.
   - Понимаешь, Аполлион, это у меня уже второй случай. Первый раз, как ты знаешь, я сына царя Гороха встретил. А сегодня привезли парня - из времен Тевтонской войны! Они в горах на каких-то блоках стояли... На его глазах вертолет с раненными духи сбили. Тевтонов он духами считает, нечистой силой. Я думаю, правильно, а ты как считаешь?
   - Обыкновенные люди... - пожал плечами Аполлион. - Запомни, не так страшен чёрт, как его малюют! Пририсуй Богу рога, и он станет страшнее чёрта.
   - Но ведь они зверствовали, тевтоны твои! - взвизгнул от негодования Богатырёв.
   - А твои муромские разбойники - нет? - спокойно парировал Верамо.
   - Твои духи все земли за кордоном захватили, рабами всех сделали.
   - А твои разбойники ничего не захватывали за кордоном? А Ливонский орден?.. А раздел Речи Посполитой? А восточная часть Дакии?
   - В Ливонии произошли народные бунты, а в Речи Посполитой мы вернули наши исконные чудовские земли...
   - Да, да вернули... Давай теперь вернем Аляску и отдадим Золотой орде всю центральную часть Чуди до Новгорода включительно, - рассмеялся Аполлион Верамо. - Ты, Иван, гляжу, так ничего и не понял... Что есть дух, и что - физическое тело?
   - Да понял я всё! - раздраженно отмахнулся Богатырёв. - Ты бы, Апполион, того парня послушал... Не могу я, слышишь, людьми их считать. Звери они! Подонки! Бюрократы несчастные!
   Иван внезапно перешел на крик, поперхнулся, раскашлялся и виновато умолк.
   - Замолчи, псих, санитаров накличешь. Прибегут - смирительную рубашку наденут! - строго посмотрел на него Верамо. - Не знаешь, не говори, а слушай меня - я всё знаю!
   - Тогда скажи, куда мне отсюда идти? Я, наверно, повешусь! - решительно проговорил Богатырёв.
   - Ты пойдешь туда, куда новеду тебя я, - сказал, успокаивая собеседника, Аполлион. Я покажу тебе такое, что тебе и во сне не снилось! Хочешь?
   - Хочу, конечно, а что для этого требуется?
   - Желание, Иван. Только твое желание. И еще - вера!
   - Вера во что? - с трепетом переспросил Богатырёв.
   - Уж конечно не в светлое будущее, - ехидно подковырнул Ивана Аполлион, - хотя оно тоже имеет некоторое отношение к... потустороннему миру...
   - Так ты!.. - вскрикнул в ужасе Богатырёв.
   - Да-да, Иван, в том мире, который я открою перед тобой, молятся другому богу... Имя ему, как ты можешь догадываться, - Дьявол! Ты ведь тоже принадлежишь ему, Иван. Да, да, не удивляйся, я-то знаю...
   - Так значит, все, что со мной случилось, - его козни?! - с дрожью в голосе спросил Богатырёв.
   - Вот именно, Иван, - кивнул Верамо, - ты уже успешно прошел весь подготовительный этап посвящения и теперь дело за сущей малостью... Моему Господину, - а я, как ты можешь дога-дываться, его покорный слуга, - нужна твоя... душа!
   - Так ты... слуга дьявола? - вскрикнул Иван.
   - Да. И хочу, чтобы ты был моим помощником.
   - Что я должен буду делать?
   - Наслаждаться земной жизнью. Ну и, конечно, вредить людям.
   - Даже хорошим?
   - А разве в этом мире есть хорошие люди? - усмехнулся Верамо. - Запомни раз и навсегда: Земля - это Ад! А в Аду находятся одни грешники... Вспомни, откуда пошел человеческий род? От кого? От Адама и Евы, которые совершили первородный грех, за что и были изгнаны Богом из Рая. То есть, из Астрала, где они существовали в нематериальном виде. Бог изгнал их на физическую Землю, которую спецально для них создал в противовес астральной Земле. Бог проклял Адама и с тех пор его потомки в поте лица добывают хлеб свой, а потомки Евы - в муках рожают детей.
   - Но почему ты именно меня выбрал себе в помощники? - нетерпеливо перебил его Богатырёв.
   - Потому что для этого годятся только лица царской крови.
   - Но ведь я...
   - Ты был сыном царя, - поправил Ивана его собеседник.
   - Ну и где я буду после этого жить?
   - Скоро состоится великий шабаш. Готовься. Будешь мне помогать...
   - Что мне предстоит делать?
   - Я же сказал, вредить людям.
   - Как именно?
   - Какой ты нетерпеливый, Иван, - Верамо усмехнулся. - Так и быть, придется тебя основательно ввести в курс дела.
   Верамо порылся в карманах пижамы и, вытащив пузырек с какими-то таблетками, протянул Ивану.
   - Вот, возьми... Постарайся сегодня не спать до двенадцати часов. В полночь выпей три таблетки - не больше, но и не меньше. Ничему не удивляйся. Кстати, ты, кажется, хотел женщину? Скоро твое желание исполнится. Ты будешь иметь столько женщин, сколько пожелает твоя душа. Правда все они ведьмы, но могу тебя заверить, - в постели ведьма ничем не отличается от обыкновенной женщины. Не забудь только при появлении первой ведьмы крикнуть ей: "абракадабра". На этом всё. Ступай. До встречи на Лысой горе!
   Попрощавшись с Верамо, Иван выбрался из закутка под лестницей и, не оглядываясь, зашагал по коридору к себе в палату. В кулаке он сжимал полученные от Верамо таблетки...
  
  
   12. Искушение Ивана
  
   Ровно в полночь Иван Богатырёв выпил три таблетки, как наказывал Верамо, и со страхом принялся ждать, что произойдет дальше. А дальше произошло вот что: Иван почувствовал вначале легкое головокружение и слабость во всем теле, которые с каждой минутой усиливались. В глазах у него потемнело до такой степени, что Иван перестал различать вблизи себя какие-либо предметы. В ушах появился какой-то шум. Ему даже показалось, что он поднимается в воздух и куда-то летит, хотя мог головой поклясться, что остается на прежнем месте. Существо его как бы расслаивалось: часть оставалась на месте, другая часть просачивалась сквозь пространство, третья - сквозь время. Иван всем существом своим ощутил необычную невесомость, как во сне, когда с легкостью перелетаешь с крыши одного многоэтажного дома на крышу другого. Палату заволокло пепельным, воняющим серой туманом. Это длилось совсем недолго, внезапно все оборвалось, туман рассеялся и Иван почувствовал прежнюю физическую тяжесть в теле, в глаза ударил сноп яркого солнечного света, а в уши - рокот набегающих на берег морских волн.
   Иван с удивлением огляделся по сторонам: он возлежал на песке, на пляже. Больничной пижамы на нем не было, и вообще не было никакой одежды, кроме узких, траурного цвета, плавок. Рядом, в шокирующем купальнике только подчеркивающем наготу ее стройного, соблазнительно изогнутого, шоколадного тела, лежала обворожительная смуглянка со смоляными, рассыпанными по белому песку волосами. При виде чудесной незнакомки у Богатырёва перехватило дыхание.
   - Ты кто? - еле выдавил он, смущаясь и краснея, как мальчишка.
   - Чудак!.. Ты что, совсем ничего не помнишь? - загадочно улыбнулась, глядя прямо ему в душу черными, немигающими глазищами ведьмы, девушка. - Мы вместе приехали из Лугачёвска. Я - Лора, Лоренция Верамо, графиня. Мы познакомились в сумасшедшем доме. Теперь вспомнил?
   - Почти, - неуверенно кивнул Иван, отводя глаза от бесстыдной, ослепляющей, словно огонь электросварки, улыбки графини Верамо. Ему было стыдно показывать свою забывчивость и он решил ничему не удивляться, что бы не преподнесла еще на блюдечке с голубом каемочкой капризная девчонка-судьба.
   Тем более, что новое, интригующее приключение на морском берегу Богатырёву положительно нравилось. А о прекрасной Лоренции и говорить не приходилось, Иван просто влюбился в нее с первого взгляда и ему дела не было до того, каким способом он попал в этот жаркий земной Рай из сурового, заснеженного Лутачёвска. А способ, между тем, был самый прозаический...
   Подкативший к пыльному перрону большого южного города традиционный для подлой чудовской действительности, зеленый "плацкарт" выгрузил обливающихся потом курортников, командированных и язвенников, и, дернувшись всеми вагонами, как застоявшийся конь, отвалил от перрона. Толпа мигом рассыпалась, как стекто, оставив у прокаленного солнцем, неприветливого здания железнодорожного вокзала, сооруженного, вероятно, еще во времена покорения Кавказа, растерянных, восседающих на горбах сумок, сумочек и чемоданов, одиночек впервые очутившихся в этих экзотических краях.
   Среди них была высокая, стройная женщина в летах с такими соблазнительными чертами и в столь коротенькой юбочке, что пробегавшие мимо приезжие обоего пола, как загипнотизированные, поворачивали к ней свои головы, а лениво прохаживавшиеся тут и там по платформе в белом облачении с балоснежными же "аэродромами" на головах горбоносые хозяева здешних мест, как мухи на мед, принялись слетаться к так поразившей весь вокзал длинноногой особе.
   Женщине на вид было, должно быть, лет сорок пять, а может и больше, но мы не можем в точности утверждать этого, так как у женщин после тридцати бывает очень трудно установить их подлинный возраст, так что, возможно, ей было и все пятьдесят, суть не в этом. Главное, - что она кого-то ждала, то и дело погладывая на часы и отыскивая глазами лавочку, чтобы присесть. Массивный коричневой кожи чемодан она держала у ног, под мышкой сжимала сумочку, на окружавших ее крикли-вых и нахальных горбоносых потомков местных князей, виноградарей, пастухов и абреков не обращала никакого внимания и ничего не отвечала на их домогательства, которые заключались, впрочем, всего-лишь в невинном желании подвезти ее на собственных "Жигулях" и тем заработать несколько "деревянных" рублей детишкам на молочишко.
   По внешнему, курортному виду женщину вполне можно было принять за одинокую, уставшую от скучной, деловой жизни сотрудницу какого-нибудь учреждения, взявшую отпуск, - "горячую" путевку на море и приехавшую отдыхать и веселиться. Увы, все обстояло совершенно не так!
   Прежде всего, женщина приехала сюда не на поезде, а прилетела, но отнюдь не на бело-голубом лайнере Аэрофлота, а в самой обыкновенной ступе! И была это совсем не курортница, а Баба-Яга собственной персоной. Ступу с метлой она оставила на привокзальной платной стоянке, предварительно наслав порчу и сглаз на сторожа. У того помутилось в глазах и, вместо ведьминой ступы, он увидел новенькую, блестящую черной лакированной краской "Волгу" с правительственными номерами.
   В это время с северной стороны по другому пути подошел еще один пассажирский состав, как две капли воды похожий на первый; из окна одного из вагонов высунулась черноволосая голова Лоренции Верамо. Помахав в воздухе рукой, она громко крикнула, обращаясь к томившейся на перроне Яге:
   - Ядвига, привет! Ты давно здесь? А мы только приехали. Мы сейчас...
   Через несколько минут Лора в сопровождении Ивана Богатырёва выпорхнула из вагона, как ночной мотылек, на раскаленный перрон вокзала. На ней были бежевые, вельветовые брюки в обтяжку и белая марлевка. Иван нёс пухлые, увесистые чемоданы.
   Причем проводник плацкарта, из которого они только что вышли, морщинистый армянин с седеющей копной жестких, как колючая проволока, волос на голове открыл от удивления рот и проводил счастливую парочку молодых сумасшедшим, ничего не понимающим взглядом. Он голову мог положить на отсечение перед кровожадными касогскими абреками, что молодые люди, только что покинувшие вагон, в этом вагоне не ехали, билетов ему не показывали, постели не брали и вообще он их видел первый раз в жизни!
   - Здравствуй, Лоренция! Здравствуй, Иван! Как я рада вас видеть, - улыбаясь, отвечала на их бурные приветствия высокая, длинноногая Ядвига. - Я, право, сильно притомилась с дороги, поедемте в гостиницу.
   - И впрямь поехали! А то разболтались тут, - весело захлопала в ладоши Лоренция... Если присмотреться, она выглядела не столь безукоризненно, как показалось вначале Ивану. На глаз ей можно было дать не меньше тридцати.
   Приезжие тут же сговорились с одним из многочисленных местных фанатов-автолюбителей - угрюмым и непроницаемым, как видневшиеся из окна его "Жигулей" горы, - и тот за хорошую мзду, которую, вероятно, взял бы и отставной таможенник Верещагин, быстро отвез их в город. Не будем описывать этого нудного и ничем не примечательного путешествия, а также всей дальнейшей процедуры столь же нудного и банального разговора со скучными, как потрепанная газета, служащими единственной городской гостиницы, где вновь прибывшие и остановились на жительство.
   Поселили их в двух номерах небольшого двухэтажного дома старой постройки, имевшем, однако же, - как снаружи, так и внутри, - довольно приличный вид людского жилья. Каждый номер располагал двумя скрипучими, железными койками, небольшим столом-тумбочкой и старым, но еще работавшим телевизором отечественного производства.
   - Хороши апартаменты, Ядвига? - швырнув на пол чемодан с сумочкой и бросившись с маху на кровать, спросила у Бабы-Яги Лоренция.
   - Потянет, девочка, нам для нашего дела большего и не требуется! - Как-то по-своему, загадочно подмигнула ей накрашенным глазом колдунья. - Поедем на пляж?
   Получив согласие, Ядвига быстро сбросила кофточку и мини-юбку, оставшись в одних узких, прозрачных трусиках, туго обтягивающих ее полный, округлый зад, оставляя неприкрытыми холеные, соблазнительно выпуклые бедра, и - в таком же белом, прозрачном лифчике, который закрывал, да и то чисто символически, только ее большие, коричневые соски на крупных, как два белых шара, грудях.
   Покопавшись в чемодане, колдунья извлекла оттуда новый, цвета морской волны, купальник и обнажилась полностью.
   - Ой, Ядвига, какие у тебя груди красивые! - восторженно вскричала Лоренция, с нескрываемым лесбийским интересом разглядывая Бабу-Ягу. - А талия - как у осы! И кожа... С ума сойти: белая-белая!.. Погоди, не одевайся, дай полюбоваться!
   - Ну вот, что я тебе статуя, что ли, чтобы мной любоваться? - засмеялась ведьма Ядвига, но просьбу Лоренции исполнила и, отложив купальник, обнаженная несколько раз крутнулась на одной ноге вокруг своей оси.
   - Бесом буду, Ядвига, знай: была бы я синьором, - до смерти б в тебя влюбилась! - продолжала восхищаться ее красивым телом Лоренция Верамо. Сама она тоже разделась и, стоя рядом со стройной Ядвигой, не сильно проигрывала в сравнении. Лоренция также была высока ростом, правда, немного ниже Ядвиги, - смуглокожа; груди имела небольшие, но упругие, как резина, с крохотными сосками, высокомерно вздернутыми кверху; живот - небольшой, округлый с треугольником темных, вьющихся волос в самом низу; ноги - прямые, точеные...
   На пляже - небольшом участке песчаного берега между двумя бетонными волнорезами - негде было упасть волшебному яблоку, - так густо он был забит лежащими вповалку на шезлонгах и без них отдыхающими. Ядвига с Лоренцией прошли дальше по берегу и за вторым волнорезом, возле пионерского лагеря, отыскали чудное место - подошву небольшого обрыва, - правда, довольно каменистую, но, что важнее всего, почти лишенную загорающих. Неподалеку располагалась только какая-то компания молодых людей с пивом, транзистором и гитарою, да в стороне лежала на спине, покрыв лицо полотенцем, коричневая от загара женщина, рядом с которой возилась маленькая девочка.
   Ведьмы расстелили на прибрежной гальке принесенные с собой большие махровые полотенца, сбросили халатики и с громким визгом и хохотом, обрызгивая друг друга, бросились в воду. Вода была почти горячая, как в ванной. Цвет имела зеленоватый и до того прозрачный, что даже на глубине трех-четырех метров довольно отчетливо просматривались на дне все камни.
   - Хорошо-то как, Ядвига! - причитала от восторга Лоренция, плавая "по-собачьи" вокруг подруги и поминутно отфыркиваясь. - Ядвига, я кайфую - как хорошо!
   - Сауна, девочка моя, благодать! - вторила ей Ядвига. - Мужика бы сейчас!
   - Погоди, скоро и мужики будут, - говорила, отдуваясь и выплевывая попавшую в рот воду, Лоренция. - На тебя весь пляж зенки пялил... А загорать ляжешь - все твои рабы! Выбирай любого... Эх и позабавимся же мы, Ядвига!
   - Не горюй и тебе достанется, - лежа на спине и разглядывая синее безоблачное небо, отвечала красивая колдунья, - ты темпераментная, мужики таких любят!
   Когда они вышли на берег, возле их места уже лежали на полотенцах два здоровенных черноволосых и черноусых, густо поросших такой же чернобурой шерстью по всему телу, гражданина в плавках.
   - Клюнула рыбка! - ехидно хихикнула Лоренция, незаметно подталкивая Ядвигу локтем в бок. Та сделала невинное выражение лица и, покачивая крупными красивыми бедрами, прошлась взад вперед перед окаменевшими от восторга черноволосыми гражданами ...
   Познакомились быстро и вечером поехали кататься по городу. Ядвиге достался неотразимый, смахивающий на итальянского оперного певца, Сурен так и сыпавший всю дорогу остротами и комплиментами, сидя за рулем "Волги". На заднем сиденьи Лоренция беззаботно болтала с пожилым, степенным, уже заметно поседевшим дядей Гургеном.
   Наездившись до одури по сверкающим от неона улицам засыпающего курортного городка, завернули в гостиницу, где поселились Ядвига с Лоренцией, - в ресторан. Просидев со своими блистательными кавалерами до закрытия и, как и следовало ожидать, не заплатив ни копейки, колдуньи смело поднялись в свой номер.
   Сурен с Гургеном захватили с собой из ресторана коньяк с шампанским и целую дюжину пирожных, которые свалили в полиэтиленовый кулек. Каково же было их удивление и даже раздражение, когда вслед за ними в номер к женщинам ввалился еще один мужчина (Иван Богатырёв). "Муж!" - трусливо подумал дядя Гурген. "Любовник!" - кровожадно решил Сурен. Оба встали как по команде из-за стола, где до этого восседали, и взялись за бутылки: Гурген - за шампанское, чтобы унести с собой, если выгонят, Сурен - за коньяк, чтобы сопротивляться, если бросятся драться.
   Но не последовало ни того, ни другого. Иван лениво расспросил женщин о том, о сем, скучающе пожевал пирожных, принесенных Суреном и Гургеном, пожелал всем спокойной ночи и вышел. Сурен потер от удовольствия руки и на радостях откупорил коньяк; Ядвига, лукаво удабаясь, отобрала у него бутылку, взяла два бокала и зашла в туалет. Поставив бокалы на пол, колдунья ловко наполнила их коричневым, напоминающим по цвету крепкий чай, коньяком, вздернула свою мини-юбочку, обнажая просоленное в морской воде, как огурец, тело, нырнула рукой в трусы и вытащила небольшой, полиэтиленовый пакетик с черным порошком. Ведьма разорвала пакет зубами, сыпанула порошка на глаз в оба бокала, остальное высыпала себе в рот и, взболтнув бутылку, запила коньяком.
   Раздался требовательный стук в дверь уборной, кто-то отчаянно подергал ручку, как будто хотел оторвать ее и унести с собой, но ручка не поддалась.
   - Занято! - крикнула зло Ядвига и, дернув за веревку бачка, с шумом спустила воду.
   Когда она вернулась в комнату, Сурен с Гургеном были уже в одних трусах: Сурен в аккуратных, белых, заграничных, обтягивающих его сзади и спереди, как резина; Гурген - в уродливых, сатиновых, широких, как юбка, длиной почти до колен. Лоренция забавляла их, устроив нечто похожее на западный стриптиз наоборот. Она взобралась на стол и, пластично двигая телом, медленно одевала горой наваленные на столе вещи. Она была уже в зимних сапогах, в шубе и наматывала поверх норковой шапки в виде чалмы пуховый оренбургский платок. Сурен с Гургеном млели от страсти и нетерпения, а когда Лора надевала очередную вещь, - сопровождали ее действия оглушительным поросячьим визгом. Сурен подзывал стриптизершу к себе и щедро совал за голенища ее сапог мятые, вырученные от продажи шашлыков на местном рынке, засаленные червонцы, воняющие псиной и бомжами.
   Ядвига поднесла мужчинам по бокалу коньяка с плавающими на поверхности крошками недорастворившегося порошка. Те жадно вылакали отраву и тут же превратились в двух огромных, черных, как антрацит, воронов. На этом вечерний сеанс антистриптиза закончился. Пришедший из своего номера Иван Богатырёв широко распахнул окно, схватил полотенце и несколькими широкими взмахами выгнал нахальных птиц на улицу. Улетая, один из воронов ухитрился стащить плохо лежавший бумажник Гургена, что и фигурировало потом в деле как отягчающее обстоятельство.
   Да, да, читатель, по факту исчезновения граждан кавказской национальности Сурена и Гургена прокуратурой курортного городка было возбуждено уголовное дело. Обвинение, естественно, пало на наших курортников: Ивана, Лоренцию и Ядвигу. Их обвиняли в убийстве и все было бы ничего, если б просто в убийстве. Ну убили, ну погорячились, - дело житейское: милые дерутся - только тешатся. Мало ли кто кого в Чуди не убивал? Вон Раскольников старуху топором уделал и то ничего, отлегло от сердца и воротился назад. Чудовский человек отходчив.
   Но убить с целью похищения бумажника - это уже что-то!.. Это уже отягчающие, корыстные обстоятельства. Это уже преступление и наказание одновременно. Убил человека, хоть и кавказской национальности, - преступление, а на бумажник его позарился - наказание. Зачем же человека убивать, да еще и на деньги наказывать?!
   Деньги - двигатель земной человеческой цивилизации. Без денег в нашем скучном мире - ни куда! "Не имей сто рублей, а имей сто друзей", - по сути очень прагматичная поговорка: каждый из ста может принести пользы на тысячу!
   А о той, какой чудодейственной силой обладают деньги, либо их эквивалент, выражающийся в золоте, бриллиантах и прочем, ты, читатель, узнаешь из главы "Взятка", в которой добрый волшебник Мороз Иванович выручает из вражеского полона царевича Ивана.
   Искушения же Богатырёва на этом не закончились: искушали его еще долго и изощренно сначала в Лугачёвске, потом в столице. Женщины - это был еще не самый сильный искус Ивана.
   В данном случае, они даже сослужили добрую службу. Не будь радом Ядвиги с Лоренцией Верамо, сидеть бы Ивану Богатырёву в сырой темнице за убийство шашлычников Сурена и Гургена, хоть он их и не убивал и, тем более, не грабил. Ворвавшиеся в гостиницу оперативники в черных масках и в бронежилетах, с автоматами Калашникова в руках, нашли в пустых номерах испарившихся преступников только их личные гигиенические принадлежности и три сброшенных при поспешном бегстве кожи: две лягушачьи и одну змеиную! Кожи в тот же день были доставлены в городское следственное управление и торжественно сожжены в деревенской печке, которую специально для такого случая сложил знаменитый печник, помнивший еще легендарного Соловья Разбойника.
  
  
   13. Морозко
  
   Доставив Ивана-царевича на крылатой колеснице в славный град Лугачёвск, Морозко отправился в ближайший лес и с утра вступил в свои родовые владения. Он шел между деревьев, опираясь на массивный, ледяной, волшебный посох, и радовался раскинувшейся пред его взором чудесной лесной сказке. Хорош мещёрский лес в зимнюю пору. Хвойник стоит весь в снегу, как в белом тулупе. Ольховник - гол как сокол. На полянках из сугробов одиноко торчат чахоточные кусты ивы. Обнажились до исподнего осинки, березы и черемухи, - только весной оденутся в зеленые сарафаны. Покряхтывают от мороза степенные дубы-колдуны, утирают красные носы парубки-клёны.
   Идешь - и словно крылья вырастают у тебя за спиною от радости! И весь мир, всё живое в нем, хочется единым прикосновением посоха превратить в ледяную пустыню, в белое безмолвие. Такова разрушительная сила подобной радости, которая бывает, порой, у матери, - с величайшим наслаждением задушившей бы, в припадке дикой любви, собственное дитя. Но и тогда, кажется, любовь эта не найдет выхода.
   Так путешествовал Морозко по своей вотчине, пока не уперся вдруг посохом... во что бы вы думали?.. в ледяную кромку шоссе! Это обстоятельство весьма озадачило доброго краснощекого волшебника. И в самом деле, представьте себе его состояние: с одной стороны - покорный, заваленный сугробами волшебный лес, а с другой - непонятная, ускользающая из глаз ариаднина нить мирской дороги...
   Впереди, за бугром, послышался стрекочущий шум мотора и на шоссе вынырнул, движущийся с большой скоростью, "МАЗ" с прицепом. Морозко едва успел отскочить за ближайшие елки и с затаенным ужасом проследил оттуда за промчавшейся мимо дьявольской колесницей. Страх перед непонятным железным конем, дышащим дымом и копотью, сохранился у старика со вчерашнего дня, когда он впервые столкнулся с подобным зверем в Лугачёвске на главной площади города.
   Не успел добрый волшебник оправиться от первоначального испуга и выйти из укрытия, как далеко на северо-востоке, в районе Лугачёвска, раздался мощный взрыв, как будто треснула пополам планета. Под ногами у деда Мороза колыхнулась земля, и снег лавиной обрушился с задрожавших деревьев.
   "Началось!" - мысленно перекрестился Морозко, понимая, что взрыв - не иначе, как дело рук нечистой силы, населившей со вчерашнего вечера пригородные леса!
   В то время как он это подумал, над деревьями протяжно, как артиллерийский снаряд, просвистело какое-то тело с трепещущими на ветру данными волосами и шлепнулось в сугроб неподалеку от дороги. Тело было совершенно голое!..
   Мать честная! Морозко зажмурился и покраснел и без того красной от мороза физиономией. Из сугроба на шоссе выбиралась молодая, грудастая девица, белеющая нагим телом, как снег. Это была Вика...
   Нет, не тот мерзкий холодный труп, с которым - не подозревая о том - спал в одной постели бедный царевич Иван, а самая натуральная, живая Вика, заброшенная за три десятка километров от своего дома не иначе, как все той же нечистой силой! Не зря ведь подглядывал за ней с царевичем Иваном тот бледнолицый тип в красной, как у палача, рубашке, который являлся (сообщу вам по большому секрету) домовым - ни больше, ни меньше!
   Вика, увязая голыми ногами в глубоком снегу, выбралась-таки на дорогу и принялась плясать от холода какой-то современный танец. Чуть ли не брейк. Молодые упругие груди ее при этом высоко подскакивали в такт движению, чем вызывали у притаившегося за елками деда Мороза томительное половое желание... Дед-то, как-никак, был не простой... Волшебник!
   Снова впереди затарахтел автомобильный двигатель, и на дорогу из-за бугра выехала легковушка. В салоне, рядом с водителем, сидела молодая красивая женщина.
   Вика, прикрывая одной рукой полные груди и не переставая приплясывать, подняла другую руку, останавливая приближающуюся машину. Водитель смутился.
   - Трассовая... Шоферня, наверно, побаловалась и из машины выбросила... Может, подберем, Лиза? Замерзнет...
   - Вот еще, - брезгливо поджала напомаженные губки красивая женщина, - стану я ехать вместе с трассовой проституткой! Поезжай, Жорж, не оглядывайся!
   Вика, клацая зубами от холода, погрозила кулачком вслед умчавшейся легковушке. И тут из-за ёлок вышел Морозко. Состроив масленую, довольную рожу, он нараспев спросил, как того требует классический сказочный ритуал:
   - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? - но тут же сконфузился и замолчал, поняв всю абсурдность заданного вопроса. Вика уже покрылась вся синей гусиной кожей и не попадала зубом на зуб.
   - В-вот д-ду-урень старый, - сказала она, заикаясь от холода, - с-сам не в-видишь, что ли что ч-человек з-замерзает! Д-дай д-дубленку п-погреться!
   Не опрашивая позволения, Вика быстро раздела деда Мороза и с блаженством облачилась в его тулуп, еще хранивший тепло тела волшебника.
   - Кайф!!! Как у бога за пазухой! - пропела она, прикрыв от удовольствия глаза.
   За бугром снова затарахтел двигатель.
   - Не серчай, красна-девица, но здесь нам боле оставаться не след, - быстро проговорил Морозко, косясь в сторону приближающейся машины, и стукнул посохом о земь.
   В ту же секунду у дороги не стало ни его самого, ни завернутой в долгополый волшебный тулуп Вики. Только поземка сметала с обледенелой кромки шоссе свои жалкие крохи...
   Тем же утром, - когда в Лугачёвске разразился страшный взрыв на одном из железнодорожных переездов, когда Баба-Яга отправилась на совещание в преисподнюю, первый секретарь лугачёвского комсомола вручал в морге билеты покойникам, а Иван-царевич пребывал в объятиях мерзкого трупа, думая, что это Вика, - в мещёрском лесу, неподалеку от Лугачёвска, в избушке на курьих ножках, проснулась Василиса Премудрая. Она ловко соскочила с постели, попав босыми ногами в комнатные шлепанцы, и удивленным, ничего не понимающим взглядом окинула помещение, в котором она находилась. Спальня блистала роскошью и великолепием, каковых, верно, не бывало и в хоромах знатнейших чудовских бояр. Не будем тут скрупулезно описывать обстановку, ибо она ни в коей мере не поддается описанию. Скажем только, что Василиса была поражена, убита, уничтожена!
   В общих чертах комната напоминала светлицу, к чему Василиса привыкла, проживая до недавнего времени, пока ее не выкрала нечистая сила, в Чудове, и многие вещи были ей знакомы. Но встречалось и такое, чему девушка никак не могла придумать какого-либо применения. Например, вот этому большому гладкому и блестящему ящику, напоминающему маленький сундук для приданного или довольно объемный ларец для драгоценностей. Сундук стоял на четырех длинных, черных, лакированных ножках высоко над полом, сверху находился какой-то непонятный предмет с тонкими блестящими стрелами без оперений, похожий на рога.
   "Дьявольские штучки!" - подумала Василиса и, схватив со стола тяжелый серебряный канделябр, с размаху стукнула им по лицевой, выпуклой стенке "сатанинского" сундука. Раздался невообразимый грохот, стенка высыпалась, как слюда из оконца, и глазам пленницы предстали внутренности загадочной рогатой вещицы.
   На шум в опочивальню из коридора вбежала проснувшаяся кикимора, из-за ее сутулой спины выглядывала волосатая довольная рожа лешего, только-что вернувшегося из леса. Василиса Премудрая вскрикнула и живо скрестила на груди белые обнаженные руки, так как была в одной только коротенькой, прозрачной ночной сорочке.
   - Прошу прощения, боярыня, - конфузливо пробасил леший Афоня и скрылся из виду.
   Кикимора, узрев распотрошенный цветной телевизор, всплеснула руками.
   - Тьфу ты, нечистая сила, - не доглядела! Госпожа ить наказывала смотреть... Ты пошто, негодница, такую дорогую вещь ухандокала? Обстановку ить Кощей Бессмертный - щедрая душа - справлял. Он, он, болезный... Что теперь делать-то, ума не приложу. Не иначе со свету сживет Кощеюшка!
   Кикимора пригорюнилась.
   - Подумаешь... - равнодушно пожала плечами девушка. - Велика печаль! У Кощея, чай, таких ларчиков - сорок сороков! Не обеднеет от одного, старый... Скажика лучше мне, бабуся, что делать со мной будут и где мой суженый царевич Иван?
   - Э-э чево удумала, милая, - покачала седой головой участливая кикимора. - Друг твой далеко-далече, за тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Знай, сударыня, что позарился на твою милость хозяин наш, Кощей Бессмертный, и недалек уж день, когда поведут тебя под венец с ним, нарядив в свадебные одеяния.
   - Что?.. Ах он старый хрыч! - вскрикнула в негодовании Василиса Премудрая. - Так не бывать же этому никогда!
   Для убедительности девушка топнула об пол босой ножкой, так что колыхнулись под сорочкой ее высокие груди и встрепенулась коса.
   - Я-то что? Я ничего, милая, - струхнув, попятилась от разгневанной Василисы старая привратница и проворно шмыгнула за дверь, оставив ее наедине с собственными невеселыми мыслям...
   Печь за ночь прогорела и в избушке настыло. Кикимора взялась растапливать печь, - лешему как всегда было велено наколоть дров.
   Работать лешему не хотелось и он, выйдя на двор, поогляделся по сторонам, расчистил под ногами снег, лег и приложил ухо к земле. Так и есть, чуткий его слух уловил далекое, едва различимое тарахтение ручных бензиновых мотопил "Дружба" и треск валившихся на землю деревьев. Сомнения не было: где-то там, на севере, в соседнем районе велась рубка леса!
   Не долго думая, леший Афоня умело растворил свое временное физическое тело и, приняв астральный облик, поспешил к месту предполагаемых лесоразработок, чтобы спереть там немного дров.
   В избушке на курьих ножках похолодало еще пуще. Кикимора зябко поежилась и запахнула на впалой старушечьей груди вязаную шаль. Лешего с дровами всё не было.
   - Эк тебя, малый... только за смертью посылать! - ворчливо посетовала старая привратница и выглянула на улицу. Она, конечно, не подозревала чьих рук дело - такой лютый мороз...
   Покликав лешего и не получив ответа, кикимора, кряхтя и постанывая, взяла топор и сама двинулась в глубь леса по дрова. Не замерзать же в нетопленой избе.
   Это и было на руку деду Морозу! Быстро пробравшись сквозь щель неплотно затворенной двери в избушку на курьих ножках, он голубоватым искрящимся облачком пролетел по длинному коридору, покрывая все колючим серебряным инеем, и сквозь замочную скважину проник в светлицу Василисы Премудрой.
   Девушка уже оделась и даже накинула на плечи от холода белую кроличью шубку, но все равно было зябко. Когда же в комнату пробрался Морозко, стало и вовсе невмоготу. Как будто ледяным духом повеяло. Василиса вскрикнула и прижала захолонувшие руки ко рту, пытаясь дыханием отогреть закоченевшие пальцы.
   Морозко покружил по светлице, уплотнился, вытянулся до пола, тело старика материализовалось и он предстал перед Василисой в своем традиционном виде. То есть в красном тулупе, в шапке, с белой окладистой бородой чуть ли не до самой земли в с белым прозрачным посохом в правой руке.
   - Здравствуй, девица, я Мороз-красный нос! Давно тебя по лесу разыскиваю. Не холодно ли тебе, милая?
   - Холодно мне от одной только мысли черной, дедушка, что отдадут меня замуж за проклятого Кощея Бессмертного! - заговорила в ответ на речь старика Василиса.
   - Не кручинься, красна-девица, слез горьких понапрасну не лей! - успокоил ее Морозко. - А как идти тебе под венец с поганым Кошем Бессмертным, - ты допреж того рано поутру, когда еще вторые петухи не певали, сорочку с белого тела скинь и натрись хорошенько вот этой волшебной мазью! А что далее делать сама уразумеешь...
   С этими словами Морозко выложил из кармана тулупа небольшую склянку с какой-то голубой жидкостью, посохом об пол стукнул и пропал, будто его и вовсе тут не было.
   Волшебник, что скажешь!..
  
  
   14. Взятка
  
   Не зря подглядывал за молодыми в квартире Юрия Филимоновича Мухи нахальный домовой в кумачовой рубашке. Еще не разразился взрыв на железнодорожном перезде близ лугачёвского аэропорта, а в городском уголовном розыске уже затрещал требовательно и настойчиво телефон...
   - Алло, это уголовный розыск?
   - Так точно. Дежурный старший лейтенант Борзых слушает.
   - Это говорит доброжелатель... Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Спешу исполнить свой интернациональный долг - приезжаете скореича, тут у нас, в доме ? 55 смертоубийство! Да, да - девушку кокнули. Дочку инженера Мухи. Только что. Прямо в постеле!.. Да, да по улице Свободного труда. Не стоит благодарности... Мы сознательные, понимаем... Преступник еще не ушел... До свидания.
   Царевича Ивана взяли прямо в постели. Викин синий холодный труп (но, как ты уж знаешь, читатель, это была вовсе не настоящая Вика, а искусная колдовская подделка!) отвезли на экспертизу. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате насильственного удушения при помощи петли из бельевой веревки. Обвинение, естественно, пало на Ивана-царевича. На него завели уголовное дело и в тот же день перевели из КПЗ в следственный изолятор.
   К этому времени весь город был потрясен разразившейся на железнодорожном переезде катастрофой. Спешно заработала скрипучая бюрократическая машина МВД, докапываясь до причин ужасной аварии. Тут кстати пришелся загадочный молодой человек, арестованный по обвинению в убийстве гражданки Виктории Юрьевны Мухи, но утверждавший, что никакой мухи он не убивал, и - что сам он является, ни много ни мало, отпрыском царской фамилии!.. Нити явно тянулись за границу, в паутину тайного эмигрантского заговора. Лугачёвским арестантом заинтересовался Чудов, и неизвестно что бы стало с бедным царевичем Иваном, если бы к нему на помощь не подоспел дед Мороз, выведавший обо всем от Вики.
   Дело обстояло так...
  
   "Первого", как и предполагал Дорофей Евграфович Бова, сняли сразу же после памятного партайно-хозяйственного актива. Освободившееся кресло пустовало недолго - сыграли свою роль блистательные связи в столице, - и его в тот же день занял Дорофей Евграфович.
   Кресло как будто специально было изготовлено для его начинавшей уже тучнеть фигуры. Дорофей Евграфович утонул в кресле, оно как бы засасывало и растворяло человека, подобно бермудскому треугольнику либо черной дыре.
   Ах, читатель, что это было за кресло!.. Сядешь, точнее, не сядешь, а, падешь в него - навзничь, не оглядываясь и не примеряясь, - и как будто в объятиях знойной женщины очутился! Блаженство... Идиллия... Нирвана... Так бы, кажется, и сидел всю жизнь - не вставал. Тем более и вставать не требуется: рядом - дюжина телефонных аппаратов различных расцветок, от которых, как нервы от мозга, протянулись провода во все уголки области и даже за пределы ее - в Чудов. Здесь, в этом кабинете, сконцентрирована великая сила, способная по своему усмотрению двигать массы людей и техники, вершить судьбы многочисленных городов и весей, и даже мало того, - повелевать самой природой: вырубать леса и перекрывать плотинами реки, создавать искусственные моря и разрушать горы...
   У Дорофея ЕвграФовича закружилась голова от сознания собственного всемогущества. Шутка ли, он был сейчас царем в своей вотчине! Да что царем - богом!
   Бова неприязненно покосился на висевший над его головой портрет Спиридона Дормидонтовича. Получалось как-то несолидно. Бог - и вдруг ниже кого-то!.. Пусть он там, в Чудове, у себя в Усыпальнице... А здесь уж, извини-подвинься!.. Авторитет, к тому же, подрывается... местного руководства...
   Дорофей Евграфович решительно щелкнул тумблером переговорного устройства и вызвал из приемной дежурного.
   - Убрать! - указал он на портрет Соловья Разбойника. - Повесить в кабинете второго секретаря.
   - Но там уже есть один, - попробовал протестовать дежурный.
   - Ничего, теперь будет два, поместятся, - грубо перебил его Бова, а сам подумал: "Помощника нужно заменить. Разговорчив больно!"
   Когда портрет был убран, Бова позвонил в областное отделение Союза художников.
   - Рой Абрамович? Добрый день, милейший! Да, да... Бова на проводе. Ну что вы, Рой Абрамович!.. Благодарю... У меня вот к вам какое дельце. Не могли бы вы мне к завтрему портретик изобразить? Да, конечно, мой собственный... Тут, знаете ли, висел в кабинете один... да уж больно он устарел... Вот именно, Рой Абрамович, как это вы верно выразились, - в стиле ретро! Золотые слова!.. А я, знаете ли, все больше демократ по натуре, новаторство поощряю... В искусстве также... Авангардизм, как вы правильно говорите... Так что пришлите мне на вечер человечка, лучше, конечно, на дом. Этакого, знаете, портретиста. Из старичков желательнее, молодые нынче что нарисуют?.. Так, баловство одно, а же живопись... Бывал, бывал я на их выставках! Как же... Заумь... Абсурд, скажу вам, любезный Рой Абрамович. Бабы голые... Ню, - как вы правильно выразились. Да-а... Помню, одного такого живописца прямо с выставки в сумасшедший дом отправили! Барнаульский, кажется, по фамилии... Что? Тоже знаете? Нуте-ка нашумел, да-а... нашумел... Говорят, голяком по городу шастал!..
   Ну нам такого добра не надо, вы уж постарайтесь, Рой Абрамович, похлопочите... Что? Какой-какой школы? Петрова-Водкина?.. Нет, Водкина не надо, что хорошего! Маститый живописец, говорите? Эт школы Водкина-то?.. Макара, говорите, рисовал?.. Тогда пойдет! Пойдет, пойдет, Рой Абрамович, раз Вождя рисовал, то пойдет. Только вот почему Водкина, говорю? Другой фамалии, что ль не нашлось для школы? Ну назвали б Ликерова, что ли, а то Водкина!.. Больно уж прозаичная фамилия, говорю, Рой Абрамович. Хотя, конечно, коли правительством признано, я не против. Давайте школы Водкина, а там разберемся...
   Закончив разговаривать о Роем Абрамовичем, Бова пододвинул толстую рабочую тетрадь в клеенчатой фиолетовой обложке, раскрыл и написал на первой странице: "Абрам Маркович Эдельман. Художник. Сегодня, 19.30. Портрет".
   Затем, подумав, дописал снизу: "Школы Петрова-Водкина".
   В этот момент, робко скрипнув, приоткрылась дверь, в кабинет из приемной заглянул дежурный и дрожащим, срывающимся от страха голосом доложил:
   - Дорофей Евграфович, тут к вам посетитель на прием просится... Какой-то странный тип! Из колхоза, видать, в тулупе... Я не впускаю, говорю, что не приемный день, а он всё равно прется! Позвать милиционера?
   - Дурак, к Соловъю тоже ходоки из колхозов шли! - грозно крикнул на дежурного Бова. - Да как ты смеешь, подлец, народ ко мне не пускать, а?! Для кого мы тут поставлены, я у тебя спрашиваю, отвечай?
   Бова решил блеснуть перед дежурным своей демократичностью. У того отнялся язык от ужаса.
   - Для народа мы здесь поставлены нашей партией, болван! - сам ответил на свой вопрос Дорофей Евграфович и, успокоившись, сел.
   - Давай сюда старика!
   В кабинет с мешком через плечо ввалился наш хороший знакомый, дед Мороз и, потоптавшись возле длинного отполированного до зеркального блеска стола, здорово наследив Бове и высморкавшись в полу тулупа, грузно плюхнулся на предложенный первым секретарем стул.
   - Чем могу быть полезен? - ласково пропел Дорофей Евграфович, а сам в душе пожалел, что приказал впустить в кабинет загадочного старика, - уж больно сильно разило от него лесным духом, водкой, чесноком и коровьим пометом. Но нужно было терпеть пытку общения с простым народом до конца.
   - А мы, боярин, вот по какому деду, - откашлявшись, утробным басом заговорил краснорожий старик, - хош казни, хош милуй, но дай слово молвить рабу божьему. А бьет тебе челом Морозко, чай не слыхивали в сем граде великом оного прозвания? И немудрено, боярин, впервой я, почитай, на четыреста лет вперед выбрался. Да отрока со своей милостью прихватил, нареченного Иваном Рюриковичем - сына царского. Приворожила его, слышь, боярин, дочь купецкая Василиса. А ее царь лесной Кош Бессмертнай со товарищи на четыреста лет вперед перебросили, каков глас!.. Вот и мыкаемся в ваших краях, Василису оную ищем... И прознал я, слышь, боярин, что ярыги твои на днесь Ивана-царевича полонили, в Разбойный приказ свели и пытают лютой казнью, дабы он в воровстве супротив твоей, боярин, милости сознался. А тако же и в душегубстве, будто бы сотворенном супротив дочери приказного дьяка Юрия Мухи... Но в том-то и дело, что дочь сия, Виктория, цела и невредима обретается ныне в моем загородном ледяном дворце. Право слово!.. Так что не супротивничай, боярин, и уваж мою просьбицу - отпусти ты ни в чем неповинного отрока Ивана на все четыре стороны, а за то тебе благодарность от меня выйдет зело великая! Каменьев самоцветных: ясписа, сапфира, халкидону, алмазов, топазов, аметиста, - всего на полтора мильена; да перстней старинной работы с лалами и сардониксами; да злата, да серебра... Вот оно всё тут, в мешке у меня... Получай, боярин, не побрезгуй подношением убогим!
   С этими словами дед бухнул тяжеленный мешок на стол, потеснив письменные принадлежности, взял двумя руками за нижние углы и высыпал содержимое мешка перед Бовой. Первый секретарь ослеп от груды золота, серебра, алмазов, жемчуга и прочих драгоценных побрякушек, как по мановению волшебной палочки появившихся на его рабочем столе. Сердце сладостно екнуло и чуть не остановилось, дыхание комком встало поперек горла. Не вздохнуть, не выдохнуть! Руки затряслись, как у эпилептика, и утонули в мягком, ласкающем кожу золоте по локоть.
   Бова набрал целую пригоршню монет царской чеканки и, воздев руки кверху, с хохотом осыпал себя сверкающим золотым дождем. Первоначальные мысли о том, что перед ним - сумасшедший, только что сбежавший из психбольницы, сменились единственной непреодолимой, алчной мыслью-ликованием: "Мое!.. Мое!.. Мое!.."
   - Телефончик, боярин... позвони в темницу! - сладко улыбаясь, напомнил первому секретарю Морозко.
   Не глядя на посетителя, красный от возбуждения, потный, взлохмаченный, со съехавшим на бок галстуком, Бова сорвал трубку и лихорадочно набрал номер.
   - Алло, следственный изолятор?.. Говорит первый секретарь обкома Бова, вы меня слышите? Следствие по делу Рюрикова Ивана прекратить в виду отсутствия состава преступления, самого подследственного сейчас же привезти ко мне!.. Что? Везти не на чем?.. Бензина нет? Черт возьми, наймите такси, я заплачу. Всё!
   Дорофей Евграфович, пыхтя, бросил трубку и вновь утопил свои руки в золоте...
  
  
   15. Конкурс красоты
  
   С утра 25 декабря, на Рождество Христово, в Лугачёвск прилетела правительственная комиссия во главе с Министром, дабы на месте разобраться в причинах и последствиях постигшей город трагедии. В аэропорту Министра, его супругу и сопровождавших их лиц радушно встречал Дорофей Евграфович Бова с группой ответственных товарищей, среди которых были Савелий Петрович Лупу, Кирил Кирилыч Капустин, то бишь Кощей Бессмертный, вожак городского комсомола Вася Ветров и прочие.
   Оркестр в торжественной обстановке исполнил гимн Чуди и высокопоставленный гость с супругой приступили к обходу почетного караула.
   Министр был стар, грузен, низкоросл: густые черные брови, сросшиеся на переносице, придавали его лицу суровое выражение. Министр страдал одышкой, хроническим геморроем (профессиональным заболеванием почти всех аппаратчиков) и еще целым букетом всевозможных болезней и недугов, отчего всегда имел при своей особе дежурного медика. Он равнодушно обежал строй почетного караула, думая только об уютном, теплом номере, горячей ванне и сытной трапезе. (Министр с утра ничего не ел).
   Его супруга, молодящаяся дама лет пятидесяти, с лицом колхозной доярки, наоборот, осматривала караул неторопливо, с затаенным любопытством, подолгу задерживаясь возле каждого солдата. Она засматривалась в их глаза, как мать, и даже больше... Солдаты - молодые краснощекие хлопцы - всё понимали и посмеивались в душе над Министром, как порой посмеивается иной доморощенный Дон Жуан, ловко наставляющий рога своему незадачливому шефу. Тут же, перетянутый ремнями многочисленных фотоаппаратов, как конь подпругою, бегал известный лугачёвский фоторепортер Федосейкин, запечатлевая для истории волнущие моменты.
   У Дорофея Евграфовича четко была расписана программа встречи высокой столичной комиссии и дальнейшие события развивались по заранее намеченному сценарию. Из аэропорта Министра и сопровождающих его лиц, усадив в черные обкомовские "Волги", в сопровождении многочисленного эскорта мотоциклистов провезли по городу. Вдоль дороги стояли толпы счастливых, ликующих лугачёвцев с красными флажками, шарами и транспарантами. Все кричали что-то патриотическое, а некоторые даже танцевали на проезжей части, чем затрудняли движение министерского поезда.
   За спиною толпы, в подворотнях, несмотря на ранний час вовсю торговали с выносных лотков водкой и - на разлив - вином. Краснные флажки и транспаранты раздавали бесплатно.
   В одной из подворотен причащались и знакомый уже нам поэт-постмодернист Тарзан, который так и не дождался тогда на площади царевича Ивана, и Викина подруга Катя. Катя жадно высосала стакан красного вина, получив в придачу флажок (без флажка вино не отпускали). Тарзану в нагрузку к бутылке водки всучили транспарант на прочной деревянной ручке с надписью, выведенной белой краской: "Слава столичным трудовым министерствам!" По меткому замечанию присутствующих в подворотне, ручкой можно было бы воспользоваться в случае драки. Сам же транспарант решительно ни на что не годился и Тарзан воткнул его в урну, едва завернул за угол.
   Покружив по городу и вдоволь насладившись произведенным на Министра эффектом, Бова велел следовать в обком, где в банкетном зале был уже накрыт стол для торжественного обеда. Из обкома Министра повезли на ведущий авторемонтный завод, где во время обеденного перерыва состоялся торжественный митинг. Первым перед рабочими выступил с докладом сам Министр. Достав бумажку и надев очки, он сказал:
   - Дорогие товарищи лугачёвцы! Накануне Нового года, который, я думаю, ознаменуется новыми трудовыми свершениями нашего народа во имя построения светлого будущего всего человечества, мне посчастливилось посетить ваш прекрасный и героический город! В эти часы вся страна знает о постигшем вас страшном несчастье и скорбит вместе с вами. Скорблю и я, плоть от плоти сын простого народа, начинавший свою трудовую деятельность батраком у местного сельского мироеда-кулака, державшего две пары быков, лошадь и другую живность. Я вас спрашиваю, дорогие товарищи, может ли кто-либо из вас или ваших родственников в деревне иметь сегодня лошадь на своем подворье?
   Министр сделал паузу, откашлялся и обвел вопросительным взглядом море человеческих голов, разлившееся внизу, около сооруженной прямо на улице трибуны. Головы дышали паром по причине лютого мороза, царившего в эти дни в Лугачёвске, и тупо смотрели в лицо Министра. Некоторые при последних словах Министра оживились, по-дурацки выскалились и закричали в один голос:
   - Верна-а! Что говорить, братцы, мироед был евонный хозяин! Купи нынче на нашу зарплату лошадь - не больно разгонишься! А быка?..
   - Что там лошадь, и овцу не купишь!
   - При Макаре, тесть рассказывал, в колхозе макуху на трудодни получали, а тут лошадь!
   - Правильно, мать их за ногу, что раскулачили! Справедливо!
   Дождавшись конца выкриков, Министр продолжил:
   - Как видите, дорогие товарищи, не может наш человек позволить себе иметь лошадь и две пары быков, подобно какому-нибудь кулаку-мироеду. И каково же мне, товарищи лугачёвцы, всю жизнь проработавшему на благо трудового пролетариата, сознавать, что снова льется кровь нашей молодежи, для которой мы, старшее поколение, их отцы, завоевали счастливое будущее! Каково мне сознавать, что снова поднимает голову коварный враг, устраивает катастрофу на железной дороге, чтобы снова вернуть те времена, когда несознательный, темный крестьянин мог позволить себе иметь лошадь и пару быков и, мало того, - даже эксплуатировать наемный труд!.. Я спрашиваю у вас, стоящих сегодня здесь: может ли кто-либо из вас позволить себе эксплуатировать чужой труд? Держать, к примеру, работника?
   - Куды там! Работника... Едва от аванса до зарплаты хватает! - заряжаясь непримиримой классовой ненавистью к проклятым эксплуататорам, выкрикнул кто-то из первых рядов.
   - Такое только начальникам по карману! Сплуатируют рабочий класс, суки! - поддержал первого крикуна высокий, широкоплечий рабочий в желтой, брезентовой паре и лыжной шерстяной шапочке с бубоном на голове, поверх которой, на лбу, были прицеплены круглые, черные сварочные очки. Стоявший тут же, в группе инженеров и работников заводоуправления, начальник цеха Юрий Филимонович Муха (отец пропавшей невесть куда Вики) оглянулся и узнал в говорившем сварщика своего цеха, который варил ему летом металлические ворота для дачи. Юрий Филимонович втянул голову в плечи и поспешил прочь из толпы, дабы не нарваться на крупные неприятности.
   По завершении торжественного митинга и отъезда высокой правительственной делегации, в одном отдельно взятом цеху, а именно в цеху Юрия Филимоновича Мухи, собралось на обед несколько рьяных представителей рабочего пролетариата. Денег у них почти не было, а есть хотелось зверски, но больше всего хотелось выпить. Было их несчастливое количество - тринадцать, но это не имеет ровно никакого значения.
   Насобирали они на две бутылки вина и буханку черного хлеба. Купили. Вылили вино в глубокую алюминиевую миску, из которой до этого ели цеховые собаки, накрошили хлеба, уселись кружком, как запорожцы за Дунаем, и принялись жадно хлебать. Разговор они при этом вели исключительно политический.
   Первый сказал:
   - Зря вы о войне... Войны не будет, у нас атомные ракеты на Кубе!
   Второй добавил:
   - У нас золота больше чем в Америке! Мы за золото в Америке пшеницу покупаем для Кубы. А они нам взамен - сахарный тростник.
   Третий похвастался:
   - А я кубинский ром на днях пил. "Гавана Клуб" называется. Ничего, - правда, наша водка покрепче будет. А сигареты кубинские дерьмо! Аж в заднице дерет!
   Четвертый глубокомысленно предрек:
   - Через пять лет будем жить в светлом будущем, Бова обещал. Я первым долгом костюм себе справлю из лавсана. И вино брошу пить - только водку.
   Пятый поперхнулся хлебом, закашлялся, из носа у него полилось вино. Шестой похлопал его ладонью по спине. Остальные ели молча и сосредоточенно, ревниво следя за слишком ретивыми едоками. Сварщик, варивший Мухе металлические ворота для дачи, вздохнул, облизал ложку и сказал, обращаясь к четвертому:
   - А водку с хлебом хлебать, небось, слабо в светлом будущем-то?!
   - Давай на спор, что целую чашку съем сам! - загорелся четвертый. - На будущий костюм спорим.
   - Идет. Весь золотой запас страны против твоего костюма! - согласился сварной, схватил руку четвертого и приказал второму: - Перебивай!
   Второй перебил и рабочие пролетарии начали ждать пришествие светлого будущего. И сколько им его ждать - неизвестно...
   После посещения авторемонтного завода Кощей Бессмертный шепнул что-то на ухо Дорофею Евграфовичу Бове, и тот, отведя Министра, в сторону, сообщил о предстоящей свадьбе Кирил Кирилыча. В виде сюрприза, Министру было предложено принять участие в свадебной церемонии, на что он сейчас же дал свое согласие. Тут же длинная кавалькада обкомовских "Волг" покинула город и устремилась по расчищенному от снега шоссе в ближайший Н-ский район, где в лесу, в избушке на курьих ножках, предстояло забирать невесту.
   Кощей уже сладостно потирал костлявые руки в предвкушении скорой брачной ночи и подсчитывал в уме сумму предполагаемых подарков от столь влиятельных в миру мужей. Однако ликовал он преждевременно.
   Когда министерский поезд достиг желанной цели, остановившись возле избушки на курьих ножках, до которой, по личному указанию Бовы, за одну ночь была протянута асфальтированная дорога от автострады, Кощей Бессмертный понял: стряслось что-то неладное. Во-первых, избушка стояла к лесу задом, а к подъехавшим автомобилям передом, а не наоборот, как полагалось по известной колдовской инструкции. Во-вторых, дверь избушки была распахнута настежь, и внутри помещения во всю хозяйничал голубой эфирный Мороз.
   В то же мгновение на пороге показалась закутанная в шубу Яга и ошеломила Кощея невеселым известием:
   - Девчонка-то, Василиска, пропала! Нетути... Как скрозь землю провалилась, окаянная!
   - Как так? - опешил Кощей Бессмертный и, страшно матерясь, влетел в прихожую избушки на курьих ножках. - Недоглядела, карга!.. Предупреждал ведь - смотреть в оба! Проворонили, мать вашу!..
   - Моя вина, боярин, казни! - покорно разводила руками лесная колдунья. - И как такое могло приключиться, ума не приложу!.. Отнесли мы ей, невесте-то, с утра наряд подвенечный, велели одеваться. Только она, слышь, свою справу скинула да тут и натерлась волшебной мазью. А уж кто передал ей ту волшебную мазь, про то нам неведомо... Хватились мы с челядью, ан Василиски-то и след простыл! Никак в мышь-полевку оборотилась и сквозь пол в подполье ушла. Посля еще белку видели на соседнем дереве и будто молвила та белка человечьим голосом...
   - Поймали, аль нет белку-то? - поинтересовался Кощей.
   - Куды там - впоймаешь ее! - покачала головой колдунья. - Она в дупло шмыганула и нет ее, поминай как звали! Все дупло общарили - ни в какую. Не иначе помогает ей кто из нашего брату.
   - Белые маги, кому ж еще помогать, - раздраженно проворчал незадачливый жених. Предупредил напоследок ведьму:
   - Ладно, бес с ней, с Василиской этой, кого-нибудь другого подыщем для шабаша. Важно, чтоб девственница была... Ты ж смотри, старая, в соборе вовремя будь, сатана опоздавших не жалует!
   Выйдя на улицу, Кощей огорчил Дорофея Евграфовича сообщением о пропаже невесты. Спешно решено было искать замену, так как все приготовления к свадьбе были уже закончены, заказан стол в самом помпезном ресторане Лугачёвска, договорено с городскими духовными властями о проведении церемонии венчания новобрачных в кремлевском соборе и идти на попятный было поздно.
   Самое трудное в сложившейся ситуации было то, что Кощея Бессмертного устраивала только девственница. Вернувшись в Лугачёвск, сразу же обратились за советом и помощью к вожаку городского комсомола Васе Ветрову, но тот сказал, что вопрос не по адресу и намекнул на пионерскую организацию...
   Жена Министра предложила спешно объявить конкурс красоты девственниц, и все, включая Кощея Бессмертного, горячо под-держали эту идею. О конкурсе было объявлено по городскому радио, и к концу рабочего дня у здания обкома партии собралось несколько сот девственниц, пожелавших принять участие в конкурсе.
   Специальная комиссия во главе с Васей Ветровым скрупулезно профильтровала море девственниц и к первому туру было допущено только пятьдесят претенденток в возрасте от 10 до 45 лет. Первый тур, представлявший собой медицинское освидетельствование, забраковал еще десятерых участниц конкурса. Шестеро из них на деле оказались вовсе не девственницами, трое являлись непорочными только наполовину, а одна хоть и сохраняла по чистой случайности девственность, но уже имела ребенка, извлеченного из ее живота при помощи кесарева сечения.
   Второй тур походил на своеобразную церковную исповедь. Впрочем, вместо традиционного попа девицы исповедовались какому-то странному молодому мужчине, наряженному в черное шелковое заморское платье старинного покроя, испещренное красными магическими знаками и иероглифами. На поясе у него висел широкий рыцарский меч с крестообразной рукояткой. Впоследствии говорили, что мужчину будто бы привел Кирил Кирилыч Капустин, но точно ли это было так - осталось загадкой. Кощей называл молодого, смешно разодетого мужчину с дурацким рыцарским мечом граф, или граф Верамо и представлял его всем окружающим. Когда Верамо предложили принять участие в качестве судьи во втором туре конкурса красоты, граф согласился и принялся по одной исповедовать девственниц на первом этаже, в кабинете председателя комитета народного контроля. Кабинет спешно убрали черным шелковым крепом, вместо ламп внесли зеленые свечи в серебряных канделябрах, на стол перед Верамо лег бог весть где раздобытый белый человеческий череп. Рядом, у стены, расположился весь народный контроль в составе председателя, трех замов, одного инструктора, секретарши и водителя, дабы осуществлять контроль над вторым туром конкурса красоты.
   Результаты, обнародованные через полчаса графом Верамо, были потрясающие. Из сорока оставшихся претенденток на звание мисс Лутачёвск из соревнования выбыла добрая половина. Десять участниц конкурса оказались тайными минетчицами, осуществлявшими орально-генитальные контакты за вознаграждение и так, пять страдали транссексуализмом и были лесбиянками, три занимались онанизмом, а две - занимались и вовсе непередаваемыми на бумаге вещами... Итак, в финал выходило всего двадцать девственниц. Как сказал бы дурной футбольный радиокомментатор: "Кто же, кто же станет обладателем почетного звания первой красавицы Лугачёвска?"
   Для участия в следующем туре девушки прошли в конференц-зал и поднялись на сцену. Здесь стояло девятнадцать стульев, составлявших правильную геометрическую окружность. Из громкоговорителей, расположенных по углам сцены, полилась "Калинка" и девицы, под музыку, плавно поплыли по кругу. Ведущий конкурса Вася Ветров объявил перед тем, что по прекращении "Калинки" каждая из участниц должна быстро занять место на стуле. Не успевшие автоматически выбывали из конкурса.
   Глядя на эту викторину, зал покатывался от хохота, а Министр даже уронил под кресло вставную челюсть, которую потом долго искал Дорофей Евграфович Бова, ползая на коленях по полу.
   Музыка начинала играть и прекращалась семь раз. Всякий раз убирали по одному стулу, так что их в конце концов осталось тринадцать. Постоянно на один и тот же стул набрасывалось сразу по две, а то и по три девственницы, садясь друг другу на колени, что и вызывало припадки дикого веселья в зале.
   Вдоволь потешившись, раздали оставшимся тринадцати участницам порядковые номера и объявили очередной - четвертый тур. Девицам предлагалось блеснуть своими физическими достоинствами. Спрятавшись ненадолго за кулисами, они вскоре вновь появились на сцене, наряженные в такие узкие трусы, что казалось, будто это вовсе и не трусы, а два прозрачных фиговых листа, скрепленных между собой белой ниткой. Роль бюстгальтеров выполняли точно такие же белые нитки, имевшие впереди, на сосках, небольшие кружки материи размером с пятикопеечную монету.
   Тут уж жюри, которое возглавили Министр со своею супругой, выбрали пять наиболее соблазнительных претенденток на звание королевы красоты. Последнее слово оставалось за Кощеем Бессмертным...
   Был уже поздний вечер, когда ведущий наконец-то объявил победительницу конкурса. Ею оказалась одиннадцатилетняя Рита Старикова, сестра Викиной подруги Кати. Мисс Лугачёвск усадили на импровизированный трон, для чего Дорофей Евграфович бескорыстно пожертвовал кресло из собственного кабинета, а загадочный, невесть откуда взявшийся граф Верамо увенчал ее голову самой настоящей золотой короной, усыпанной драгоценными каменьями, как неподметенный пол сором. Корону он вытащил из своего портфеля, который таскал за ним коротко стриженый, безусый и безбородый малый в черной фетровой шляпе, в черных перчатках и галстуке. Все говорили: ассистент графа. В конференц-зале ассистент (это был, конечно же, Ваня Богатырёв) появился так же, как и сам граф Верамо, - неожиданно, подобно грибу из-под земли. Вел себя более чем странно: совершенно не отражался в зеркалах, а когда приближался к участницам конкурса, рот его кривила дьявольская ухмылка. Причем Дорофей Евграфович Бова, внимательно наблюдавший за пришельцем ниоткуда, голову мог дать на отсечение, что видел будто бы у ассистента в этот момент отрастали во рту два больших, белых, волчьих клыка!.. А когда Верамо надумал представить Первому своего ассистента и Бова пожал тому легкую, белую руку, - кожу Дорофея Евграфовича ожег жуткий могильный холод, как если бы, например, он поздоровался с пресмыкающимся.
   Дело в том, что после того как Иван в сумасшедшем доме выпил предложенные Аполлионом Верамо таблетки и сделался невидимым, из воздуха появилась жена Верамо, Лоренция, и предложила слетать на море. Да, после приема волшебных таблеток, Иван Богатырёв стал не только невидимым, но и обрел чудесную способность летать, как птица. На море и произошло его приобщение к потустороннему миру.
   Незаметно в конференц-зале появились и другие загадочные незнакомцы обоего пода, непонятно какими путями проникшие туда. Так что Бова начал не без основания беспокоиться за судьбу партийной кассы. Успокаивало только то, что все эти выходцы ниоткуда каким-то чудодейственным образом знали Кирил Кирилыча Капустина, называли, "господином" и исполняли все его приказания. От многих из этих существ воняло козлом, затхлой погребной плесенью, а от некоторых даже кровью!
   Выбрав себе невесту, Кощей Бессмертный повез всех в лучший ресторан города "Мещёра", где молодым были преподнесены подарки. Дарили в основном по две тысячи в бумажных рублях, с пары - четыре тысячи. Министр дал три вагона импортного товара, которые обещая прислать на станцию Лугачёвск-товарная завтра, в крайнем случае - через неделю, транзитом из Бреста. Бова не пожалел для лучшего друга Кирил Кирилыча десяти тысяч и обещал назвать его именем районный город Н. Граф Верамо вручил молодоженам ни много ни мало - ключи от новой квартиры, которые он, как написал впоследствии в своей заметке корреспондент городской газеты, "образно назвал ключами от врат Ада".
   После каждого подарка приглашенная на торжество рок-группа "Красные дьяволята" Бояна Гробовникова играла туш; ресторанный зал содрогался от бурных рукоплесканий, а невеста с подносом в руках, на котором стояла стопка водки, подходила к дарителю и потчевала его этим угощением.
   Она смирилась со своей ролью не сразу. После нашумевшего в городе конкурса красоты, который, к тому же, транслировался по телевидению, едва узнав об уготованной ей участи наложницы богатого старика, Рита Старикова пробовала бежать из обкома. Незаметно юркнув за дверь конференц-зала, она уже спустилась на первый этаж, как вдруг путь ей перегородил невесть откуда взявшийся Семен Барнаульский. Он затащил девчонку в комнату, где в углу, на высокой подставке возвышался бронзовый бюст Дорофея Евграфовича Бовы, а по стенам были
   развешаны портреты каких-то строгих, бородатых, хорошо одетых людей, из которых Рита знала только Спиридона Дормидонтовича Соловья и Марка Красса, повалил на стол и, выпустив из оскаленного рта волчьи клыки, прокусил ей кожу немного выше груди. Особых трудов это не составило - после последнего тура конкурса красоты девчонка была почти без всякой одежды. Рита вскрикнула от острой боли и на мгновение впала в забытье. Молодая горячая ее кровь струей хлынула в оскаленную пасть вампира.
   Барнаульский не стал выпивать у нее всю кровь - девственница нужна еще была для великого шабаша... Но и того, что он высосал хватило, чтобы Рита Старикова и сама сделалась вурдалаком! Самого его превратила в вампира Баба-Яга, выкрав из штрафного изолятора и в собственной ступе переправив на волю. Охрана открыла по взвившейся над зоной, как баллистическая ракета, ступе беспорядочную пальбу из автоматов, но промахнулась. Но пути следования в Лугачёвск Баба-Яга и совершила свое черное дело...
   Наконец, когда все подарки были вручены молодым, всё в ресторане выпито, и съедено, а стрелки часов неумолимо подползали к двенадцати, настал черед самому главному - венчанию в соборе.
   Пьяненькому Министру было уж море по колено и он бы с удовольствием отправился не то что в какой-то там собор, но и в саму преисподнюю! Нечистая сила, которой вдоволь уже набралось в ресторане, окружила его плотным кольцом, а ловкий домовой в кумачовой цыганской рубашке (вероятно, тот самый, что подглядывал в квартире инженера Мухи за Викой и царевичем Иваном) подсовывал Министру на подпись какую-то грамоту.
   Министр пьяно выкаблучивался и требовал зачтения вслух содержания документа.
   - А тогда подпишешь, начальник? - спрашивал домовой, увлекая Министра на улицу и впихивая в машину.
   - Подпишу! Клянусь честью, подпишу, - божился хмельной Министр, усаживаясь вместе с домовым на заднее сиденье "Волги" и пробуя обнять того и чмокнуть слюнявыми губами в небритую щеку. - Читай, братишка! Дьявол с тобой, подпишу что хош! Хоть смертный приговор собственной теще... Эх, что за кони мне достались привередливые...
   Домовой забубнил ему что-то на ухо, из чего до слуха шофера долетали только неясные обрывки текста. Шофер прислушался.
   - Не бойтесь! Отриньте в бездну космоса все предрассудки и ограничения, - читал домовой, - все средства хороши для испытания острых ощущений: наркотики, алкоголь, мистика, женщины, гомосексуализм... Самые низменные ваши чувства и страсти должны пробудиться в вас... Я, господин ваш, князь тьмы, открою вам истину!..
   С такою же точно грамотой пристал к жене Министра бывший маньяк Чертило, который стал теперь демоном. Польщенная вниманием молодого человека, старая модница лукаво улыбнулась и приняла из рук демона испещренную загадочными письменами бумагу и гусиное перо. Не успела она и ойкнуть, как Чертило оголил ей желтую морщинистую шею, выпустил изо рта страшные белые клыки и, клацнув ими, как волк, мгновенно прокусил министершину кожу на шее. Кровь алым фонтаном брызнула в пасть вурдалака. Напившись, он обмакнул в кровь гусиное перо и снова подал его насмерть перепуганной министерше. Та дрожащей рукой вывела в грамоте какую-то закорючку. Демон Чертило скрепил документ странной печатью, изображавшей козлиное копыто, и хлопнул этой же печатью по ране на шее министерши. Боль как рукой сняло и супруга Министра снова повеселела. Она и не подозревала, что продала душу дьяволу!
   Из мужчин поддался на провокацию в ресторане один только Вася Ветров. Зайдя по малой нужде в мужской туалет, он вдруг услышал за спиной вкрадчивые осторожные шаги, быстро обернулся и увидел симпатичную, прекрасно сложенную, черноволосую девушку со смуглой кожей лица, смахивающую на цыганку. (Это была супруга графа Верамо Лоренция). Мнимая цыганка, сладострастно улыбаясь, принялась соблазнять молодого человека прямо в сортире. Она ловко приподняла длинную, черную юбку и обнажила почти до самой талии стройную, затянутую в черный сетчатый чулок, ножку. Черные, зовущие в бездну, глаза ее горели сумасшедшим огнем и страстно приказывали Васе: "Разденься!"
   Не в силах противостоять колдовскому искушению, вожак лугачёвского комсомола быстро снял с себя всю одежду, оставшись в чем родила мать. Ведьма с диким воем набросилась на него, повалила на пол и, расстегнув у себя на груди кофточку, сунула пальцы за бюстгальтер. В следующую минуту Вася увидел в руках у нее небольшой пузырек. Жена Верамо открыла его и принялась натирать тело Васи Ветрова волшебной мазью. В нос молодого человека ударило лесным духом, смешанным с запахами красавки, болиголова и белены, - Вася хорошо это знал, ввиду того, что в школе имел пятерку по ботанике. В то же время сильно завоняло приторно-сладким запахом мертвечины.
   Вася страшно чихнул и в мгновение ока превратился в черного пуделя. Точь-в-точь такого, какого видел однажды во Дворце после памятного концерта руководитель рок-группы "Красные дьяволята" Боян Гробовников.
   Сам он тоже был приглашен на свадьбу Кощея Бессмертного и играл со своим коллективом в ресторане. Играл, конечно, не бескорыстно, ну да что об этом говорить... Игра его, без сомнения, стоила свеч. Всякая игра чего-нибудь стоит! Весь вопрос - что стоит та или иная игра.
  
  
   16. Шабаш
  
   Итак, длинная кавалькада обкомовских автомобилей тронулась к лугачёвскому кремлю, где в старинном соборе всё уже было готово к шабашу. Позади бежал, далеко выбрасывая вперед лапы, черный пудель, недавно еще бывший Васей Ветровым. Превратившая его в собаку колдунья Лоренция Верамо разделась догола, намазалась мазью из специальных растений и жира мертвецов, - стала невесомой, как птичье перо, и, вскочив на бог весть откуда появившуюся в ресторанном туалете метлу, вылетела через распахнутую форточку на улицу. Ее примеру последовали другие ведьмы и колдуны, среди которых были и жена Министра с совратившим ее демоном Чертило.
   Граф Верамо перевернулся через пень ивы, оборотился в крупного матерого волка и, широкими прыжками обогнав вереницу "Волг", первым прибежал к собору.
   В покинутом нечистью ресторане произошел переполох. Пережившие все эти страсти официантки, посудомойщицы и повара побросали работу и потребовали расчет у заведующего - небезызвестного нам по первым главам, бывшего директора столовой Пупкина, - которого вытащил в люди Дорофей Евграфович.
   Страсти продолжались и на заснеженных улицах Лугачёвска, заполненных, несмотря на столь позднее время, колядующими, пьяными и просто толпами праздно шатающихся горожан. Одни утверждали, что видели в тот час огромного серого волка, промчавшегося будто бы по самой середине главной улицы города. На поясе у волка будто бы болтался, чертя асфальт концом ножен так, что во все стороны разлетались снопы искр, самый натуральный рыцарский меч. Другие прибавляли к этому еще и черного пуделя, будто бы гнавшегося за волком-меченосцем. А третьи божились, что по небу журавлиным клином пролетала целая стая голых женщин и мужиков, сидевших будто бы верхом на дворницких метлах.
   Гулявшие тут же в толпе лугачёвцев девчонка Катька со своим парнем Тарзаном, уже основательно набравшиеся с утра по случаю приезда Министра, обратили внимание на первый автомобиль министерского поезда. В "Волге", на заднем сиденье, сидела наряженная почему-то в черную фату и черное же подвенечное платье Катькина младшая сестра Рита и махала им рукой из окна.
   - Гляди, Тарзан, Ритка куда-то с хахалями покатила! - дернула за рукав куртки своего парня Катька Старикова.
   Рита что-то прокричала сестре, швырнула в снег к ее ногам пузырек с красной, как кровь, жидкостью, и машина скрылась за поворотом.
   Тарзан быстро схватил пузырек и, весело подмигнув Катьке, уверенно шепнул:
   - Опий из мака! Поканали скорей, уколемся!
   Тарзан сидел на игле уже более четырех лет и дня не мог прожить без допинга.
   Молодые люди торопливо шмыгнули в ближайшую подворотню, зашли в грязный подъезд и спрятались в темноте под лестницей. Тарзан вынул из кармана небольшую металлическую коробочку, извлек оттуда медицинский шприц и лихорадочно, трясущимися руками, утопил иголку шприца в пузырьке с красной жидкостью...
   Через некоторое время в подъезд зашел инженер Юрий Филимонович Муха. После загадочного исчезновения единственной дочери Вики он похудел, осунулся, заметно опустился и начал попивать. Вот и сейчас в кармане у него была непочатая бутылка кубинского рома "Гавана Клуб", купленного в честь праздника.
   Юрий Филимонович случайно заметил в уличной толпе Викину подругу и одноклассницу Катю Старикову с каким-то, похожим на женщину, узкоглазым парнем. Муха сейчас же бросился вслед за ними с целью расспросить о Вике. Но каково же было его изумление, когда, зайдя в подъезд, Юрий Филимонович увидел там вместо Кати Стариковой и ее парня две мерзкие здоровенные крысы с наглыми остроносыми, почти человеческими мордами. Крысы стояли на задних лапах и, взявшись за передние лапки и раскачиваясь, как хмельные, тянули заунывными голосами старинную новогоднюю песню-колядку:
  
   Коляда, коляда!
   Подавай пирога,
   Блин да лепешку
   В заднее окошко!
  
   У инженера Мухи глаза поползли на лоб и зашевелились под шапкой волосы, он машинально перекрестился, хоть и был убежденным атеистом, и стремглав бросился из подъезда, спасаясь от дьявольского наваждения. Но не тут-то было.
   Мерзкие твари, выскочив на улицу вслед за Юрием Филимоновичем, с хохотом настигли его и бросились к нему на грудь. Одна, запустив лапу за пазуху инженера Мухи, выхватила бутылку рома, а другая - партийный билет. Потрясая в воздухе своими трофеями, крысы бросились наутек, и Юрию Филимоновичу не оставалось ничего другого, как пуститься в глупую погоню за проклятыми животными выручать свой партийный билет, который был ему дороже самой жизни.
   Вскоре он уже был у дверей собора на территории лугачёвского кремля, куда забежали, совершившие хулиганский поступок крысы.
   Вся площадка перед собором была исчеркана крестообразными следами автомобильных протекторов, но сами машины куда-то пропали. По-видимому, хозяева разрешили водителям немного "поколдовать" в рождественскую ночь.
   Приоткрыв кованую дверь собора и робко заглянув во внутрь, Муха опешил и даже открыл от изумления рот. То, что он увидел не вписывалось ни в какие рамки и представления!..
   В этот момент кто-то внутри собора объявил противным гнусавым голосом: "Последний!" Чьи-то сильные ледяные руки схватили инженера Муху и втащили в помещение. Дверь за его спиной хлопнула, как крышка гроба, кто-то задвинул тяжелый запор.
   В соборе царил таинственный полумрак, тут и там колеблемый пламенем высоких зеленых свечей, поставленных возле икон различных святых, мучеников и апостолов. Все иконы были перевернуты кверху ногами. Перед алтарем, иконостас которого завесили черным шерстяным крепом, испещренным красными иероглифами, на амвоне лежала совершенно нагая девчонка - невеста Кощея Бессмертного Рита Старикова. Ей, видимо, неловко было лежать в таком виде перед собравшимися, она вертела по сторонам головой и то и дело порывалась встать со своего ложа. Молодой человек в красной рубашке по знаку сидящего на троне в центре собора зеленолицего рогатого существа метнулся к девственнице и возложил рядом с ней руку, отрубленную у мертвеца. В ту же минуту Рита Старикова заснула беспробудным сном.
   Позади зеленолицего, с козлиными рогами, существа на стене висело перевернутое вниз головой распятие. Повсюду на полу валялись хлысты для истязания девственницы и белые человеческие черепа, неизвестно для какой цели. На столе, стоявшем около трона, располагался таинственный стеклянный шар, наполненный хрустально-прозрачной жидкостью, искрящейся при свете ближайшей свечи как алмаз. Рядом с шаром стояли искусно вырезанные из слоновой кости фигурки египетских божеств и три сосуда о волшебными эликсирами: красным, голубым и зеленым.
   Перед троном, на котором восседал рогатый повелитель геенны огненной, толпилась большая группа ведьм и колдунов. Впереди всех стояли граф Верамо с супругой и Кощей Бессмертный с Бабой-Ягой. Жена Верамо Лоренция, как и большинство присутствующих на шабаше ведьм, была нагишом. Остальные - и Баба-Яга в том числе - облачились в черные просторные монашеские одеяния.
   Зеленолицее существо с рогами скучающе зевнуло и, обратившись к графу Верамо, промолвило:
   - Аполлион, сын мой, начинай богохульствие!
   Граф Верамо или, как его еще называли, антихрист, проворно выступил вперед, стал рядом с троном и громогласно, на весь собор, прокричал:
   - Уважаемая публика! Ведьмы и колдуны, вампиры и лешие, кикиморы и домовые, все вновь обращенные и только ждущие обращения и приобщения к истине, внимайте и запоминайте - ибо это есть великая истина истин!
   Сатана - не враг людей. Он - животворная сила, любовь и проблеск света в этом царстве вселенского мрака!
   Воздадим же должное сатане и надругаемся над Иеговой и его блудным сыном Иошуа бен-Пандира, рожденным вовсе не от духа господня, а зачатым во грехе от простого римского легионера!
   Слава сатане Машиах! Осанна!
   "Осан-на-а!!!" - эхом ответил собор антихристу. К трону, полусогнувшись в поклоне, стали приближаться ведьмы и колдуны, показывая своему рогатому господину "знак сатаны", который имел форму козлиного копыта и был у одних на руке, у других - на лбу, у третьих и вовсе - за ухом.
   Предъявив печать, ведьма или колдун поворачивались к сатане задом и отвешивали низкий поклон, касаясь лбом гранитного пола собора. Дьявол приподнимался из кресла и также поворачивался спиной к своим подданным. Двое дюжих чертей стаскивали с повелителя зеленые шерстяные штаны, и ведьма или колдун целовали сатану в зад, затем, облобызав еще и левые руку и ногу, на коленях отползали в сторону.
   Остальная нечисть при этом дико богохульствовала, отпускала отборные проклятия в адрес бога, богородицы и Иисуса Христа и плевалась на иконы святых.
   Министр, подписавший-таки в машине дьявольский договор, узрел все эти богохульства, ужаснулся и хотел было бежать прочь, но подручные Верамо крепко схватили его за руки и силком подтащили к трону. Сатана что есть силы хлопнул Министра ладонью по лбу, отчего у того сразу образовалось на голове коричневое копыто, и подставил свой большой белый волосатый зад с черной кисточкой хвоста для целования. Министр скривился, сплюнул, замотал головой. Державший его за левую руку демон Чертило врезал упрямцу тяжелым кулачищем под дых, и Министр, покорившись, чмокнул дьявольский зад пересохшими враз губами. Сатана покропил лысину вновь обращенного кровью из поданного Аполлионом Верамо серебряного корца, посыпал ее серой и велел подойти всем остальным, не имевшим еще на челе печати дьявола.
   Тут же, за столом возле трона, было составлено несколько десятков договоров, на основании которых присутствующие продавали свою душу дьяволу.
   Инженер Муха хотел было увильнуть от этой процедуры и ничего не подписывать, но граф Верамо пустил в ход новый козырь. Всем подписавшим договор выдавалась индульгенция, освобождающая от всех грехов. Юрий Филимонович вспомнил свой недавний летний грех - тайно вывезенные с завода металлические ворота для собственной дачи - и, тяжело вздохнув, подошел к столу...
   Когда все бюрократические форальности приобщения к потустороннему миру были окончены, в руках инженера Мухи оказалась индульгенция следующего содержания:
   "Да простит вас властелин наш сатана Машиах, низвергнутый из Эдема в Аид за грехи ваши. Я, властью сатаны, освобождаю вас от всех церковных и светских нарушений, совершенных вами; от всех грехов, проступков, излиществ и извращений, как бывших, так и будущих, как бы они ни были велики. Да будете вы причастны к великому богохульству сатанинской церкви нашей. Я приобщаю вас к магическим таинствам, к астральной чистоте, равной чистоте некрещенного новорожденного; и да будут врата Рая закрыты для вас, а врата адского блаженства, ведущие к космической нирване через очищение огнем, откроются вам после вашей физической смерти. Осанна!"
   Точно такие же индульгенции в обмен на собственную душу получили от антихриста Министр, его жена, Дорофей Евграфович Бова, Савелий Петрович Лупу, Моисей Соломонович Беллер, Вася Ветров, Боян Гробовников и другие. Хоть и велика была плата, да ведь и грехов имелось у каждого немало...
   Часы, находившиеся где-то за стенами собора, пробили двенадцать, и сатана дал знак приступить ко второй части рож-дественского шабаша - трапезе. Откуда ни возьмись появились длинные дубовые столы, покрытые саваном; вся нечисть тесно разместилась на широких лавках, и рок-группа Бояна Гробовникова, которая также последовала из ресторана в собор, где и была приобщена к потустороннему миру, грянула похоронный марш.
   Любитель пожрать - Министр с удовольствием потирал руки, в предвкушении сытного угощения. Взгляды собравшихся устремились на двери алтаря, из-за которых черти должны были подавать блюда.
   Двери наконец торжественно распахнулись, и пирщество началось. На столы поставили несколько больших, похожих на корыта, блюд с трупами... На первое - лапша из змей и жаб. На десерт - кровь жертвенных животных, смешанная с человеческой мочой. Что и говорить - славное угощение!..
   Вся нечистая сила с жадностью накинулась на еду. Сатане, в знак почтения, торжественно поднесли голову. Вновь обращенные сатанисты брезгливо морщились, вздыхали, недоуменно переглядывались и почти ничего не ели.
   - Гнушаются угощением, сволочи! - шепнул на ухо сатане граф Верамо.
   У рогатого удивленно поползли вверх брови. Антихрист методом телепатии понял мысль своего господина и, вскочив с места, во всеуслышание провозгласил:
   - Всем есть трупы и жаб! Кто не будет есть, - нынче же отправим в преисподнюю, в третий круг. Как раз где чревоугодникав мучают... Будете по пояс в дерьме под вечным дождем из града, снега, мочи и гноя мокнуть! А трехзевый Цербер будет лаять на вас и рвать с мясом кожу. Хорошенькое удовольствие?
   После подобного предупреждения все вновь обращенные рьяно набросились на мертвечину, ломая ее, как курицу, так что во все стороны летел трупный жир. А Дорофей Евграфович Бова даже попросил добавки, и двое чертей, взвалив на волосатые плечи ломы и лопаты, спешно отправились на ближайшее городское кладбище, чтобы выкопать из могилы покойника.
   Плотно закусив, приступили к завершающему этапу рождественского шабаша - черной мессе.
   Сатана облачился в одежды церковнослужителя, вместо креста повесил на грудь собственное рогатое изображение и, взойдя на амвон перед иконостасом, где на черном ложе лежала нагая девственница, принялся читать сатанинскую библию:
   - Да будут благословенны сильные, ибо им принадлежит мир! - патетически восклицал дьявол, и весь собор, преклонив колени, хором повторял эту заповедь...
   Всего было десять основных заповедей. Верующим в сатану строго вменялось в обязанность ненавидеть ближних и всячески вредить им. Ударившего по щеке надлежало бить в то же место еще сильнее. Предлагалось желать жену ближнего своего и так далее.
   Затем сатана прочел несколько стихов из Евангелия:
   - Во время оно... рече папа к римлянам: "Когда же приидет сын человеческий к престолу славы нашей, перво-наперво вопросите: "Друг, для чего ты пришел?"
   Но если не перестанет стучать, ничего вам не давая, выбросьте его во тьму внешнюю".
   И было так, что явился бедный некий клирик в курию отца папы и возгласил, говоря: "Помилуйте меня, привратники папские, ибо рука нищеты коснулась меня; я же беден и нищ; а посему прошу, да поможете невзгоде моей и нужде моей".
   Они же, услышав, вознегодовали зело и рекли: "Друг, бедность твоя да будет в погибель с тобою. Отойди от меня, сатана, ибо не пахнешь ты тем, чем пахнут деньги.
   Аминь, аминь, глаголю тебе: не войдешь в радость господина твоего, - пока не отдашь последнего кондранта..."
   Вся нечистая сила, затаив дыхание, слушала слова своего господина, а кое-кто из вновь обращенных, опившись крови с мочой, спал, привалясь к стене всем телом.
   До окончании чтения, граф Верамо торжественно внес в собор черного петуха. Часть свечей потушили. Антихрист со словами: "Прошу, рабби!" подал черного петуха сатане и выхватил из ножен свой широкий рыцарский меч. Дьявол схватил меч и, держа трепещущую с завязанным клювом птицу над спящей девственницей, единым взмахом меча отсек петуху черную голову. Кровь брызнула на тело девственницы; алым ручейком затекла под горло и между ног. Собор тяжело застонал и подался вплотную к амвону.
   Сатана сцедил петушиную кровь в поднесенную антихристом чашу, отбросил мертвую птицу прочь и, вытащив большой желтый член, с удовольствием помочился в чашу.
   - Аллилуйя! - дико завопил в этот миг Верамо. Рок-группа Гробовникова снова заиграла похоронный марш, и нечисть стала по очереди подходить к графу и прикладываться к чаше с мочой и кровью.
   Ведьмы быстро опьянели, натянули, у кого не было, одежды монахинь и, составив большой хоровод спиной друг к другу, принялись безобразно выплясывать вокруг амвона.
   Гробовников, отчаянно ударяя но струнам электрогитары, перешел на репертуар известной группы "Бис". Тут уж не удержались колдуны и вслед за Бовою и Министром пустились отплясывать дьявольский танец. Черти принесли несколько больших медных распятий, иконы, христианские Библии и бросили все это под ноги танцующим для осквернения.
   Граф Верамо приблизился к спящей на амвоне, залитой петушиной кровью, девственнице, убрал мертвую руку и крикнул на непонятном наречии:
   - Талифа куми!
   Рита Старикова повиновалась и покорно встала с черного ложа.
   - Князь мира желает тебя! - вновь грозно провозгласил антихрист.
   Девственница робко шагнула с амвона. Толпа пляшущих ведьм и колдунов расступилась, и Рита беспрепятственно прошла к трону. Здесь уже лежала черная медвежья шкура. Сатана указал на нее девственнице, и та беспрекословно легла, утонув, как в траве, в мягкой густой шерсти. Двое прислуживающих чертей быстро раздели своего рогатого повелителя, и дьявол, кряхтя, лег сверху на девственницу и смешно задергал прыщеватым задом.
   Это был знак к началу всеобщей оргии. Ведьмы, одна за другой принялись сбрасывать черные монашеские одеяния и прямо на них отдаваться своим партнерам. Брачные узы перестали иметь какое-либо значение, совокупляющиеся руководствовались одним только половым инстинктом. Жена графа Верамо Лоренция отдалась примеченному еще в ресторане Васе Ветрову. Граф выбрал Ритину сестру Катю, снова принявшую человеческий облик. Кощей Бессмертный совершал половой акт с супругой Министра, которая, к слову сказать, проявила немалые познания в сексуальной области; созналась, что читала "Камасутру", и то и дело, на зависть окружающим колдунам, меняла позы. Кощей Бессмертный был тоже не промах. Сказывался опыт, приобретенный в охотничьем домике Дорофея Евграфовича Бовы. Дорофей Евграфович овладел Бабой-Ягой, оказавшейся, несмотря на укоренившееся в народе прозвище, довольно знойной, темпераментной женщиной. Художник-авангардист Сема Барнаульский, вызволенный Бабой-Ягой из лагеря, присоединился по старой памяти к бывшему сексуальному маньяку Чертило. Нашли партнеров по душе и другие колдуны и ведьмы.
   Насытившись девственницей, сатана передал ее, в порядке очередности, Верамо, а сам, как добрый застоявшийся жеребец, принялся обгуливать одну ведьму за другой. Потенция его с каждым новым половым актом не ослабевала, а, вопреки всяким законам природы, увеличивалась и увеличивалась. За какой-нибудь час он перебрал всех женщин и с разгона насел на последнюю, оказавшуюся, к слову, вовсе не женщиной, а Катькиным приятелем Тарзаном...
   С первыми петухами, всё исчезло, ведьмы и колдуны разлетелись по своим жилищам, разбрасывая по пути волшебные мази и порошки, с помощью которых наводили на людей порчу и пагубу. Перед самым концом шабаша граф Верамо вступил в тайный сговор с Министром. Тот, предварительно спрятав во внутреннем кармане пиджака какой-то полученный от графа конверт, в котором что-то подозрительно похрустывало, как могут хрустеть только новенькие банковские купюры, взял Верамо с собой в столицу. Вместе с графом отбыла в Чудов и вся лугачёвская нечисть.
   О том, что приключилось с ними дальше, вы узнаете из следующей части нашего замечательного романа. Впрочем, если кто не верит, что все написанное здесь - правда и одна только правда, может отложить книгу в сторону и приняться за чтение какого-нибудь там Распупенко или Федяева. У нашего произведения, смею вас заверить, найдется не одна сотня тысяч других читателей.
   А что до Распупенко, что ж... выше головы не прыгнешь, как говорится. Но бог с ним...
   Поставим же точку в конце первой части романа и перейдем поскорее к следующей!
  
  
  
   Часть вторая
  
   1. Заколдованный город
  
   Эхо страшной лугачёвской катастрофы, когда на железнодорожном переезде пассажирский автобус столкнулся с поездом, прокатилось по всей стране. Причем, странным образом до сих пор обнаруживались погибшие. И что особенно следует подчеркнуть, находили их не только в Лугачёвске или, допустим, в его окрестностях, но даже и в самой столице. У многих, по непонятным причинам, были огнестрельные раны на теле, но милицейские следователи объясняли это коварными происками всё той же нечистой силы, появившейся в стране после тех памятных событий в провинциальном Лугачёвске.
   Свидетель и активный участник этих событий, бывший вожак лугачёвской молодежной организации Вася Ветров, которого теперь почтительно величали Василием Виссарионовичем, перебрался к тому времени в Чудов и работал в Министерстве культуры. Попал он сюда, естественно, не с бухты барахты... В наше время, сам понимаешь, читатель, за просто так ничего не делается. Один мой знакомый азербайджанец говорил как-то, что сейчас задарма даже жена к мужу в постель не ляжет. А тут Министерство культуры! Васе удалось пролезть туда благодаря протекции известного нам Министра!
   Министр перетащил в столицу и остальных участников памятного шабаша в Лугачёвске. Все они получили разные должности - в зависимости табеля о рангах. Заняли места, так сказать, согласно купленным билетам. Так, Савелий Петрович Лупу стал главой администрации одного из столичных округов. Кощей Бессмертный, которого продолжали принимать за бесследно исчезнувшего, возможно, в результате всё той же лугачёвской катастрофы, Кирилла Кирилловича Капустина, получил солидный пост в Министерстве финансов. Бывшему начальнику цеха Мухе доверили городское трамвайно-троллейбусное управление.
   Выше всех, как и следовало ожидать, прыгнул Дорофей Евграфович Бова. Благодаря посредничеству всё того же Министра, Бова получил должность столичного мэра. Продвинулся по служебной лестнице и сам Министр, которого, кстати сказать, звали Феропонтом Феоктистовичем Бокием. В результате всенародного голосования, его единогласно избрали президентом. Воистину, жизнь широко раскрывала пред ним свои ласковые объятия, как, впрочем, и перед Бовою.
   Дорофей Евграфович в эти дни был занят подготовкой к предстоящему Первомайскому торжеству. На его совести лежало праздничное оформление центральной столичной площади. Воодушевленный усердием, Бова решил затмить все когда-либо проходившие Первомайские демонстрации. Нужно было придумать что-нибудь грандиозное, из рук вон выходящее, эдакое космическое по масштабам! В голову, как назло, лезла всякая чепуха и Бова решил обратиться за помощью к специалистам. На экстренное совещание в здании городской мэрии в тот же день были созваны подающие надежды художники, знаменитые светила из Академии наук, представители Комитета по архитектуре и градостроительству, сотрудники Министерства финансов во главе с Кощеем Бессмертным, а также некоторые хозяйственники и главы районных администраций.
   Объявив повестку дня, Дорофей Евграфович Бова долгих речей произносить не стал, а сразу, как говорится, взял быка за рога и предоставил трибуну желающим высказаться по этому поводу.
   Мнения были самые разноречивые. Одни предлагали выложить центральную площадь мозаичной плиткой, изображающей славные страницы Пугачёвского бунта, другие - изваять в центре площади из необожженной глины временную скульптуру основателя первого в мире народного государства, высота которой соответствовала бы достигнутым страной за годы народной власти успехам, то есть с пятиэтажный дом. Третьи, одобряя в целом идею мозаики, все же советовали изобразить страницы исторического бунта только на половине площади, другую же половину, по их мнению, следовало украсить текстами из "Труда". Городские хозяйственники, среди которых был и вновь испеченный директор трамвайно-троллейбусного управления Юрий Филимонович Муха, пошли и того дальше. Они предложили не писать тексты на мозаичной плитке, а целиком издать весь "Труд" на гигантского формата листах бумаги, читать который смог бы разве что Гулливер. Все четыре тома бессмертного сочинения Марка Красса вначале можно было бы использовать как пьедестал для глиняного изваяния Соловья Разбойника, в результате чего рост его увеличивался вдвое и был бы заметен, вероятно, даже из Солнцева тамошней преступной группировкой. Впоследствии книги заняли бы почетное место около Усыпальницы вождя, по левую его сторону, если стоять задом к крепостной стене, а к центральной площади передом. В исключительных случаях их можно было бы и читать, правда, пришлось бы постоянно иметь под рукою подъемный кран, ну да это не беда. Главное, чтобы бессмертный труд этот не пропал даром.
   Конечно, по соседству со столь грандиозными сооружениями переставало смотреться допотопное здание храма Василия Блаженного и поэтому его предполагалось снести, а памятник Минину и Пожарскому заменить памятником Гайдару и его Команде.
   Дорофей Евграфович пошел еще дальше и тут же мысленно сбросил с пьедестала Гайдара и его Команду, а на их место водрузил бронзовую фигуру президента Бокия, передающего ему, Бове, символические щит и меч для борьбы с оппозицией.
   А что, чем не шутит лукавый?.. Сердце Дорофея Евграфовича сладостно екнуло и учащенно забилось... И вот уж пред его мысленным взором проплыл не один только памятник, но и... Усыпальница... И там, чуть-чуть пониже традиционной надписи "Соловей", как раз на том самом месте, где некогда было начертано "Макар", Бова воочию узрел - о господи, не может быть! - он увидел свою собственную фамилию; четыре буковки, сконцентрировавшие в себе всего Дорофея Евграфовича.
   Вероятно, по этой причине Бове и не пришелся по душе ни один из предложенных грандиозных проектов украшения центральной столичной площади к Первомайскому празднеству. Нет, он, конечно, ни в коей мере не претендовал на этакое, с ног сшибательное... Пускай себе столпы занимают подобающее им место. Но можно ведь было догадаться, предусмотреть у самого основания величественного пьедестала вождя какую-нибудь маленькую, в пол человеческого роста, фигурку Бовы. Пусть даже просто бюст... Не догадались. Пренебрегли. А посему - не бывать по вашему!
   Бова отклонил все предложения, кроме того, что касалось уничтожения храма Покрова. Однако, взрывать храм не решился, не без основания опасаясь трений с руководством церкви, а ограничился лишь закрытием его на время праздника от людских глаз гигантским полотнищем кумача. На полотне решено было запечатлеть величественный образ всенародно избранного президента Феропонта Бокия, - видного политического и государственного деятеля, борца за мир на Кавказе и во всем мире, выдающегося писателя, публициста и прочая, прочая...
   Все стали наперебой восторгаться этим мудрым, по их выражению, решением, безбожно льстя Дорофею Евграфовичу Бове. Особенно усердствовали Кощей Бессмертннй, Муха, Савелий Петрович Лупу и некто Рой Абрамович Айзенберг - председатель правления Союза художников, не так давно выдвинутый на эту должность из Лугачёвска Бовою. Айзенберг поддерживал с ним самые приятельские отношения еще в бытность Дорофея Евграфовича первым секретарем лугачёвского обкома партии, услужливо присылая ему на дом лучших художников для увековечивания на портретах его личности. Дальновидный Рой Абрамович понимал, что исполнение столь замечательного проекта по украшению центральной площади к Первомаю непременно поручат ему и заранее пожинал победные лавры.
   Кощей Бессмертный был занят другими расчетами. Он предполагал "схимичить" на полотне для портрета президента и вместо требующегося по смете дорогостоящего шелка, закупить в Турции обыкновенный ситец, что принесло бы ему немалую коммерческую выгоду. Бывшим инженер Муха восхвалял Бову просто так, по обязанности, ввиду того, что был накрепко связан с ним, как и со всем потусторонним миром, страшным договором, отнимавшим у Юрия Филимоновича собственную душу.
   Только один человек в зале не выказывал ни малейшего восхищения идеей Дорофея Евграфовича и до времени сохранял презрительное молчание. Это не укрылось от цепкого взгляда Бовы и он не преминул тут же обратиться к человеку с вопросом:
   - А вам что же, господин Сухарьков, не нравится наш проект по подготовке, центральной площади столицы к Первомайскому торжеству? Что-то видик у вас не того... Гляжу, вот-вот взорветесь, как бочка с порохом!.
   - Но это же фогменное кощунство, милый Догофей Евггафович! - сейчас же заговорил, ничуть не скрывая своего негодования, председатель Академии наук Сухарьков. - Непостижимо... Я пготестую! Закгывать хгам Покгова - символ вегы чудовского нагода - какими-то вгеменными соогужениями, пусть и олицетвогяющими всеми пгизнаваемые автогитеты!..
   Академик Сухарьков говорил долго и с жаром, но речь его нисколько не повлияла на судьбу принимаемого решения. Решение, по сути, было принято уже тогда, когда оно только зародилось в голове Дорофея Евграфовича. Сейчас просто шла бессмысленная комедия, призванная, по мысли Бовы, продемонстрировать присутствующим видимость плюрализма мнений.
   - Хорошо, господин Сухарьков, - проговорил, внимательно выслушав ершистого академика, Дорофей Евграфович и наложил свою резолюцию: - Изложите, пожалуйста, письменно свой протест против изображения личности всенародно избранного президента и оставьте у меня в приемной. Мы разберемся с вашим заявлением... Все могут быть свободны. Вы, Кирилл Кириллович, вы, Савелий Петрович, вы, Рой Абрамович и вы, Юрий Филимонович, останьтесь.
   Когда за последним участником совещания закрылась дверь, Бова бросил на оставшихся виноватый взгляд и с огорчением проговорил, намекая на академика Сухарькова:
   - Надо же, весь праздник перепортил, зануда! И то ему не так и это... Как будто в бочку меда ложку дегтя вылил. Этого так оставлять нельзя, как вы думаете?
   - Превратить сего мужа в жабу, да и дело с концом! - первым подал голос Кощей Бессмертный, слывший в колдовском мире максималистом.
   Бывший инженер Муха был не столь кровожаден и высказал мнение о "психушке"... Непосвященный в их дела Айзенберг ничего не предложил, однако и он согласился с Дорофеем Евграфовичем, что дерзкого академика следует проучить.
   - Отправим-ка мы его в Лутачёвск на предмет выяснения причины тамошней катастрофы, каковой, по мнению некоторых столичных ученых, возможно, является вмешательство внеземной цивилизации, - решил участь академика Сухарькова Бова, - посмотрим как он выпутается из этой ситуации!
   В тот же день Сухарькову письменно было сообщено о решении главы столичной администрации откомандировать его для проведения научной работы в город Лугачёвск. Академик хотел отложить отъезд на неделю, но какая-то неведомая, непреодолимая внешняя сила заставила его собрать чемодан и буквально под руки понесла на Булгарский вокзал. Сухарьков сопротивлялся как мог, отбрыкивался, хватался за дверные ручки, столбы и деревья, но что-то неизменно отрывало его от этих предметов и влекло, как в кошмарном сне, все дальше и дальше.
   Сухарьков понял, что противиться этой магической, неземной силе бесполезно, что он - всего лишь жалкая живая игрушка в ее коварных руках и отдался на волю провидения.
   Многие в Чудове видели в эти часы опального академика. На углу проспекта Калиты и Кольцевого бульвара его лицезрели из окон автобуса Боян Гробовников со своими "Красными дьяволятами", спешившие на концерт в Таусени. Перебравшись вскоре после памятного шабаша в Лугачёвске в столицу, Бог спешно состряпал новую рок-программу, в некоторой степени копирующую вышеупомянутый шабаш, взял на роль девственницы известную нам Катьку Старикову и приобрел дьявольскую популярность, перещеголяв даже знаменитую "Машину времени" Макаревича. Действо обычно протекало так. На сцене, задрапированной черным материалом, выставлялось черное кресло, должное, по мысли устроителей концерта, символизировать трон. В кресло, в черном трико, с ветвистыми, сувенирными оленьими рогами на голове, садился Гробовников. В руках у него была электрогитара, на поясе - длинный кавказский кинжал в потертых ножнах, заменяющий рыцарский меч. Вспыхивали зеленые свечи и рок-группа занимала свои места. Последней на сцену выбегала Катька Старикова и под легкий блюз начинала стаскивать с себя сначала верхнюю одежду, потом чулки, трусы и всё остальное. Зал сопровождал эти действия оглушительным рукоплесканием и яростным ревом сотен молодых луженых глоток, приветствующих своих кумиров. Женские трусы с лифчиком летели на головы публики и обнаженная Катька Старикова падала на черный, жертвенный алтарь перед троном своего рогатого повелителя. Взбесившаяся толпа фанатов в мгновение, ока разрывала на сувениры брошенные ей аксессуары женского туалета и начинался сам концерт, в середине которого Гробовииков овладевал лежащей на алтаре символической девственницей. Во время черной мессы Катькин парень Тарзан, которого также взяли в группу и, за неимением других талантов, использовали на подхвате, вносил большую чашу с красным портвейном. Гробовников совершал омовение своего члена, мочился туда, а затем передавал чащу для "причащения" участникам концерта. На сцену, визжа, прорывалось несколько истеричных поклонниц Гробовникова и, оттеснив от чаши "Красных дьяволят", жадно допивали остатки ритуального пойла. На этом рок-шабаш обычно заканчивался. Бог упивался славой, срывал баснословные гонорары и ему, конечно, дела не было до какого-то там академика, отбывающего в Лугачёвск для выяснения причин тамошней катастрофы, которая Гробовникову оказалась только на руку.
   Заметил Сухарькова и пролетавший мимо на траурной служебной "Волге" Вася Ветров. Он спешил со своей любовницей, женой графа Верамо Лоренцией, на улицу Тайвань, где в одной аристократической, в современном истолковании этого слова, квартире устраивались для лучших людей города блистательные вечеринки с привлечением модных поэтов, прозаиков, художников и музыкантов. Называлось это собрание - Дунькин клуб. Ввела их сюда дочь всенародно избранного президента Бокия Берта, которая была хозяйкой квартиры и душой здешнего общества. На имя ее в салоне существовало негласное "табу", как на имя божества, которое запрещалось произносить вслух в некоторых языческих культах первобытных племен, и Берту Феропонтовну, в отличии от мадам Верамо, звади просто Мадам.
   Познакомилась с ней Лоренция еще зимой, в крепостном Колонном зале, где всенародно избранный президент Феропонт Феоктистович Бокий устраивал пышную аудиенцию в честь ее супруга, графа Верамо, наслышанный о его чудодейственных способностях врачевателя всех болезней. А болезней у президента Бокия было хоть пруд пруди.
   Обращаясь к знаменитому заезжему магу и чародею, президент сказал, уставясь в поданную секретарем бумажку:
   - Дорогой граф Верамо! Дорогая графиня Лоренция! Дорогие товарищи: Индира Ганди, Фидель Кастро, Александр Исаевич, советский разведчик Штирлиц... Нет, это не то. Ты что мне дал? - повернулся президент к стушевавшемуся секретарю.
   Тот на полусогнутых подлетел к Бокию, трясущимися руками схватил листки доклада и лихорадочно забегал глазами по строчкам.
   - Феропонт Феоктистович, наваждение! Не было ничего такого в докладе, я лично своей рукой перепечатывал, - взмолился секретарь, затравленно поглядев в глаза президенту.
   - Ладно, давай речь сюда. Как-нибудь разберусь, - сказал Бокий и продолжил чтение: - От лица всех чудовцев мы рады, что мы из Ленинграда, Сталинграда... нет это не нужно... Мы рады приветствовать вас в Чудове и выражаем глубокую озабоченность по поводу кончины... нет, это опять не то... Выражаем глубокую признательность за ваше внимание к первому в мире демократическому, правовому, тоталитар... нет, рыночному, крыночному... тьфу черт, что ты тут понаписал! Ничего не разберешь. Но вы меня, надеюсь, поняли, господа, я говорю о государстве, которое мы сообща с международным валютным фондом, международным сионизмом и международным империализмом, волюнтаризмом и онанизмом развалили... О, господи, какой бред ты тут, понимаешь, написал! - президент старчески откашлялся и, вынув из кармана пиджака носовой платок, смахнул со лба пот.
   - Прошли времена конфронтации и гонки вооружений и вот на лицо позитивный сдвиг по фазе... нет, прошу прощения, понимаешь, - сдвиг в мирном диалоге уносика, братец, ноги... нет, в диалоге с Западом. На нашей земле - граф, порвавший со своим темным царством... нет, извиняюсь, - порвавший целку... тьфу ты, что за доклад! В общем, господа, - это луч света в темном царстве. Первая ласточка с весною в сени к нам летит... нет, при чем тут, понимаешь, сено? Мы глубоко убеждены, что его примером воспользуются и другие графы, князья, друзья, бароны, купоны, кальсоны, гандоны, мудозвоны, - президент устал поправлять свою речь, махнул рукой и принялся читать всё подряд, - маркизы, карнизы, визы, шуры-муры, пули дуры, баксы, максы, эники-бэники ели вареники, "а" и "б" сидели на трубе и даже, может быть, лица кавказской национальности и коричневые хари из-под красных знамен. Милости просим на нашу землю! Мы вас встретим цветами и гранатами, ракетами и ядерными боеголовками! Вас встретят тучные нивы на полях колхозов и совхозов, мины и засады в горах Чечни и пули киллеров на столичных улицах, а также, оснащенные современной зубоврачебной техникой, заводские цеха, в которых, как рыба об лёд, бьется бешеный пульс капитализма...
   Тут президент, заметно притомившийся чтением бестолкового доклада, слукавил и, оставив незачитанными несколько абзацев, сразу объявил заключительные слова:
   - Слава партии Спиридона Дормидонтовича - партии с большой муромской дороги! Свободу сексуальным меньшинствам! Руки прочь от Бори Федосеева! Курильские острова - Японии! Опиум - народу! Гармонь - попу! Баян - козе! Иконы - папуасам!
   Присутствующие ответили на приветствие оглушительными аплодисментами, причем громче всех хлопал недавно перебравшийся в столицу из Лугачёвска Бова. Кто-то под шумок хулигански прокричал: "Браво! Бис!" - чем поверг в немалый конфуз собравшихся, которые и без того были весьма шокированы безумным докладом Бокия. Какой идиот кричал "браво" и "бис" никто, кроме графа Верамо, не понял, потому что дурацкий выкрик принадлежал самому графу как, впрочем, и всёостальное.
   Президент, по старой партийной привычке, принялся горячо лобызать дорогого гостя, и в это время в голове у него как бы включился портативный радиоприемник и громкий голос известного телевизионного ведущего четко, по слогам, обругал его нехорошим словом. Глава государства опешил, со страхом оглядел застывшую в подобострастии, с поднятыми для аплодисментов руками свиту и понял, что никто ничего не слышал. Граф Верамо тоже, казалось, хранил полнейшее неведение.
   "Дурак!" - снова, как током, пронзил президента с головы до ног четкий голос дерзкого телеведущего. Феропонт Феоктистович гневно сомкнул брови и подозвал Бову.
   - Щу... шу... шу... шу... - зашептал он ему что-то на ухо.
   Дорофей Евграфович понимающе кивнул и тихо, на цыпочках, удалился из Колонного зала.
   В ту же ночь ведущий чудовского телевидения без копейки в кармане оказался в Лугачёвске, где ему предстояло освещать ход восстановительных работ по устранению последствий аварии на железнодорожном переезде. Не довольствуясь уготованной ему ролью простого статиста, тележурналист дал несколько гневных, разоблачительных репортажей с места события, в которых упомянул и о безвременно погибших лугачёвских комсомольцах. Установка же была на то, что человеческих жертв будто бы вообще не было, а все, так называемые, погибшие умерли своей смертью.
   Тележурналиста судили за клевету и упекли скитаться по всем кругам бывшего макарова ГУЛАГа.
  
  
   2. Пришельцы из Космоса
  
   В ноль часов ноль минут по Гринвичу на околоземной орбите появился межзвездный космический корабль, прилетевший из звездного скопления Малого Магелланова Облака, с планеты К-3805. Командир звездолета, которого звали Оштар, по телепатической связи сообщил на свою планету, в Центр космических исследований по поиску разумных цивилизаций, о прибытии к цели и обратился к снаряженным на Землю разведчикам:
   - Капитан Брэм, вашему экипажу выпала большая честь первыми ступить на поверхность неизвестной Голубой планеты! Себя, по-возможности, не обнаруживать, в контакт с аборигенами не вступать! Постарайтесь выяснить уровень развития цивилизации, если такая имеется, и степень эволюции мозга разумных существ. Будьте осторожны, опасайтесь бактерий мыслей аборигенов!
   Через некоторое время от космического корабля-матки отделился спускаемый аппарат-зонд и плавно соскользнул с орбиты неизвестной Голубой планеты в глубь ее атмосферы. Аппарат имел форму летающей тарелки, - передвигался посредством антигравитационных двигателей, что позволяло ему легко изменять плотность своей материи вплоть до неосязаемого астрального плана.
   Покружив над освещенной, солнечной стороной планеты и подзарядив в районе Бермудских островов антигравитационные батареи за счет скрытых магнитных энергетических потоков, зонд пересек северную часть Атлантического океана, пролетел над Европой и нырнул в черную, теневую сторону Земли.
   - Спускаемся на поверхность, тут нас никто не обнаружит! - поспешно приказал командир аппарата-разведчика капитан Брэм. Но бортинженер О, внимательно следивший за приборами на панели управления, предостерег:
   - Здесь нельзя, капитан, приборы показывают большой уровень радиации. По-видимому, в этих местах недавно взорвалась атомная ракета.
   - На этой планете владеют ядерными технологиями? - удивился командир НЛО и щелкнул клавишей какого-то прибора, похожего на телевизор. Сейчас же на экране появился силуэт бетонного саркофага, под которым, как будто под колпаком, был погребен разрушенный взрывом четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС.
   - Всё ясно, - сказал капитан Брэм, - разумные существа на Голубой планете не так уж разумны. Они используют столь устаревшие и примитивные ядерные электростанции, которые у нас на родине эксплуатировали еще четыре миллиона лет тому назад!
   - Капитан, впереди, чуть севернее, - крупная, насыщенная промышленными объектами, агломерация, - сообщил пилот первого Луча Рики, который, благодаря своей высокой энергетике и утонченным вибрациям, был своеобразным биологическим двигателем спускаемого аппарата-разведчика,
   - Выбери подходящую площадку для посадки и снижай аппарат, - приказал старший инопланетянин.
   Зонд, описав несколько кругов над спящим Чудовом, снизился у центральной площади и завис перед Усыпальницей вождя.
   - Черт побери, капитан, они нас заметили! - с раздражением вскрикнул пилот Рики, указывая на двух аборигенов Голубой планеты, выскочивших из-под сводов Усыпальницы. Один из них вскинул карабин и хотел выстрелить.
   Капитан Брэм мысленно метнул в него, как молнию, биоэнергетический заряд парализующего действия и солдат, замерев, так и остался стоять со вскинутым к плечу карабином. Его товарищ поспешно бросил оружие и поднял вверх руки.
   - Он подает нам какой-то сигнал, - сказал пилот Рики, - но что он означает?
   - Всё весьма примитивно, брат. Дикарь хочет, чтобы мы взяли его с собой в небо, - предположил бортинженер О. - Что будем с ним делать, капитан Брэм?
   - В капсулу и на борт, потом разберемся!
   Не успел чудовский гвардеец пикнуть, как от спускаемого аппарата отделилась прозрачная, похожая на торпеду, пластиковая капсула. Бесшумно откинулась крышка. Две механические руки схватили обезумевшего от страха солдата и водворили в глубь капсулы, как в стеклянный, летающий гроб. Через минуту всё исчезло.
   Командир аппарата и пилот первого Луча Рики выплыли из летающей тарелки и сквозь потолок проникли в неохраняемую теперь никем Усыпальницу.
   - Мумия! - с радостью вскричал Рики и вплотную приблизился к прозрачному саркофагу Спиридона Дормидонтовича Соловья. -Уникальная находка, капитан. На нашей планете давно утрачен древний секрет изготовления мумий. Как ты знаешь, наши далекие прародители мумифицировали своих повелителей, которых они считали полубогами, пятнадцать миллионов лет тому назад. С тех пор на планете предков не сохранилось ни одной мумии.
   Капитан Брэм также приблизился к саркофагу.
   - Однако, звездный брат Рики, этот факт говорит об очень низком уровне развития интеллекта жителей Голубой планеты. Мне кажется, - они едва переступили порог бронзового века... Обожествление себе подобных, поклонение им в общественных храмах... Не удивлюсь, если увижу в этом городе художественные изображения человекобогов, так называемые иконы.
   - Тем лучше для нас, капитан, - ответил пилот первого Луча. - В этом случае мы сможем привезти на родину целую коллекцию мумий, икон и всяких других древностей, которые займут достойное место в Музее человечества вселенной на нашей счастливой планете К-3805. Я забираю этот экземпляр на борт аппарата.
   - Как считаешь нужным, звездный брат, - сказал капитан.
   Саркофаг с вождем исчез и инопланетяне, выйдя сквозь стену из Усыпальницы, принялись обследовать прилегающие окрестности. Пилот Рики остановился перед одной табличкой на крепостной стене и начал по слогам читать загадочные иероглифы аборигенов:
   - И-а-ков Мар-ко-вич Вам-пи-ров... Должно быть, имя какого-то святого, командир! - сообщил он Брэму.
   - Забирай ее с собой для исследования, - посоветовал капитан и в ту же минуту табличка со стены исчезла.
   - Командир, я забыл, что обозначают эти идолы, изображающие головы разумных существ? - осведомился пилот Рики.
   - Точно не знаю, нужно поднять космическую энциклопедию, - заговорил командир спускаемого аппарата. - По-видимому, это кладбище вождей аборигенов. Они по наивности воздают почести даже физическому праху своих вождей, совершая жертвоприношения в виде пучков ярко цветущей травы, чтобы умилостивить их астральные души.
   - Значит дикарям известна тайна строения всех четырнадцати энергетических тел чела? - удивился пилот.
   - Не думаю, - ответил капитан Брэм, - знания об астральном плане и об астральных телах у них чисто интуитивные, базирующиеся исключительно на подсознательном уровне. Для более глубокого проникновения в эту область у аборигенов Голубой планеты недостаточно утончены энергетические вибрации. Им присуща агрессивность, чему ты был свидетелем, брат. Агрессивность же - свойство больше животное нежели человеческое.
   - С твоего позволения, командир, я прихвачу с собой вот этот экземпляр идола, - указал пилот Рики на бюст Макара.
   Сейчас же из зависшего над их головами аппарата на бюст упал ослепительно яркий луч желтого света и гранитный Макар вместе с надгробием и постаментом, как по лунной дорожке, проследовал в НЛО. Вслед за бюстом в аппарат поднялись и инопланетяне. Капитан Брэм глянул на продолжавшего стоять у входа в Усыпальницу солдата со вскинутым карабином и мысленно снял блокировку жизнедеятельности его тела...
   В отсеке связи пилот первого Луча Рики с интересом перебирал найденные у плененного аборигена вещи: зажигалку, распечатанную пачку "Примы", несвежий носовой платок, шариковую авторучку, книгу карманного формата, - очень потрепанную, старую. Инопланетянин приблизил книжку к глазам и вслух, на языке аборигенов, прочитал название: "Лучшие анекдоты для вашей компании".
   - Что есть лучшие анекдоты? - спросил он у сидевшего напротив воина в расстегнутом кителе, безостановочно икающего от испуга.
   - А ты почитай, сам узнаешь, - неласково ответил пленник, - анекдот, он и в Африке анекдот!
   - Сидит Соловей-разбойник на дереве... - с выражением, торжественно принялся читать Рики...
  
  
   3. На большой муромской дороге
  
   Пилот первого Луча Рики, сидя в спускаемом аппарате перед монитором бортового компьютера, самым пиратским образом взламывал глобальную компьютерную сеть землян "Интернет". Через несколько минут все нужные сведения, касающиеся раздобытой вчерашней ночью на ритуальном кладбище аборигенов мумии, были в его распоряжении. Еще через полчаса пилот Рики при помощи похищенной информации, а также других сведений, почерпнутых из книги анекдотов и разговоров с пленным аборигеном, моделировал на физическом плане загадочную во многих отношениях историческую ситуацию обитателей этого гигантского куска Голубой планеты, который назывался Чудью. Вот что у него получилось...
  
   Рассвет окрасил остроконечные верхушки елей и бесформенные - сосен и столетних дубов-колдунов в кроваво-красные тона. Из стоявшего вблизи дороги шалаша, как из медвежьей берлоги, выполз маленький, одетый по-городскому гражданин с усами и небольшой бородкой клинышком, в которой застряла соломенная труха. Человек широко зевал и почесывал гладкую, блестящую, как биллиардный шар, лысину.
   Вдоволь назевавшись, он подошел к вчерашнему, почти потухшему за ночь костру, над которым на перекладине положенной на две рогатины висел закопченный котелок, снял с палки котелок и повесил чайник. Затем, став на четвереньки, принялся усердно раздувать пепелище костра, но ничего не добившись, испачкавшись только золой, сердито сплюнул и пошел в лес по дрова.
   Насобирав валежника, человек хотел было уже возвратиться к шалашу, но тут вдруг почувствовал в своей утробе требовательные позывы к активной деятельности, свойственной всем смертным. Позывы возрастали с такой прогрессирующей быстротой, что человек, с силой бросив дрова на землю, как будто это были не дрова, а злейший его враг, которого надо убить одним ударом, опрометью метнулся за ближайший куст боярышника. Там он стремительно сбросил с себя пиджак, жилетку, опустил щелкнувшие по бедрам помочи, обнажил крупный - как свиной бок - зад с белыми мясистыми ягодицами, сел на карачки и с наслаждением крякнул. Жидкая, желтая, как горчица, струя с шипением вырвалась на волю и зажурчала между его ног, обрызгивая мелкими капельками брючные калоши.
   - Ёбаный в гот, чем меня вчега эти мудаки накогмили? - кряхтя и прищуривая от блаженства глаза, выругался вслух гражданин с бородкой. Он слегка картавил. - Когбаса, как пить дать, была несвежая! Где они выдгали эту когбасу?..
   Закончив свое деяние, человек ощупал карманы спущенных до колен брюк в надежде найти какую-нибудь бумажку, ничего не нашел и, недолго думая, воспользовался пучком листьев, сорванных с кустарника.
   "Блядь, эта сука не догадалась притащить туалетной бумаги. Теперь жопа от листьев чесаться будет!" - с неприязнью подумал о своей жене человек и, подобрав рассыпанные дрова, направился к шалашу. Не доходя нескольких шагов и не выходя из-за деревьев, он вдруг испуганно остановился и даже присел, услышав чьи-то голоса. Возле шалаша были какие-то люди!
   Человек осторожно выглянул из-за деревьев и облегченно вздохнул, признав в пришедших своих партийных товарищей. Один был в очках, кучеряв, черноволос. Носил как и наш герой усы и маленькую иудейскую бородку клинышком. Его спутник, облаченный в серую солдатскую шинель, также был черноволос: прямые, жесткие волосы зачесывал назад, гладко брил подбородок, оставляя большие, пышные усы, слегка подкрученные на концах. Лицо у него было рябое и невыразительное. Какое-то флегматичное.
   Наш герой хотел было уже выходить из укрытия, но пришедшие, сидя возле шалаша, вели приглушенный разговор и человек прислушался.
   - Где же этот пэдэраст, биче? - справлялся у своего собеседника человек с рябым лицом и большими, подкрученными усами. - Послушай, Яков, мнэ кажется, что Соловей - агент царской охранки. Тебе нэ кажется вазможным такой вариянт? Сэйчас, генацвале, нэльэя довэрят никому, даже собственной жопе. Адын мой хороший приятель, земляк, рассказывал, что как-то захотел пернуть и усрался! Пришлось подмываться.
   Говорил человек с сильным кавказским акцентом, но речь его была понятна.
   - Нет, не думаю, что Спиридон Дормидонтович провокатор, - отрицательно качнул кучерявой головой Яков, - он на Колыме срок тянул. Брату его, опять же, высшую меру дали. Стала бы охранка своему же шпику такие пакости строить? Нет, Макар, не дуркуй, Соловей - наш человек!
   - Да нэ верю я ему, Яков, - горячился рассерженный Макар. - Он - дворянин, у него кровь голубая.
   - Как у Бори Федосеева? - хихикнул Яков.
   - Это кто такой, пачэму нэ знаю?
   - Да так... педераст один. В оперетках с голой жопой танцует.
   - Возьмем власт, я из этого Бори абезьяну в ЧеКа сдэлаю. Он у меня на раскаленных углях лэзгинку танцеват будет, кровью по утрам умываться и собственное дерьмо хават, - пообещал Макар.
   - Какой же ты строгий, Макар, - льстиво проговорил Яков, - строгий, но справедливый. Как батька. Всё верно, Чуди нужна крепкая рука!
   - И хорошая взбучька, - с ухмылкой прибавил Макар. Достал трубку, набил табаком и, прикурив от тлеющей головни, заметил выходящего из-за деревьев Соловья Разбойника. Усатая физиономия его расплылась в масленой улыбке.
   - Биче, Спиридон Дормидонтович, - здравствуй, дарагой наш партийный товарищ! Мы тут с Яковом ждем, ждем, даже беспокоиться начали: где, думаем, вождь мировых пролетариев? Нэ случилось ли чего?
   - С вождями, товарищ Макар, не может ничего случиться, потому что не может случиться никогда! - философски изрек Соловей. Подошел к шалашу, положил на землю дрова и начал разводить костер.
   Кучерявый очкарик Яков поднялся на ноги, обмахнул испачканные на коленях брюки, шагнул к возившемуся у костра человеку.
   - Спиридон Дормидонтович, тебе пламенный привет от всех наших товарищей из муромской партийной организации! Вот полный список подписавших приветственное обращение, - Яков протянул свернутую в трубку бумагу, похожую на древнечудовскую грамоту, только без сургучной печати.
   - Ну что ты, товарищ Яков, зачем такие бюрократические формальности, - запротестовал тот, но бумагу схватил и сунул во внутренний карман потертого пиджака.
   Усатый Макар, сняв шинель, хлопотал у разгорающегося костра; подкладывал в него сухой бурьян и мелкие ветки, отмахивался картузом от дыма.
   - Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! - подмигнул ему Соловей Разбойник и хищно выскалил желтые, подгнившие кое-где зубы.
   Макар подозрительно посмотрел на него и промолчал. "Зубы заговаривает Соловей", - подумал с неприязнью.
   - Так что там муромская партийная организация, товарищ Яков? - спросил Спиридон Дормидонтович и потер для чего-то длинные, как у обезьяны, загребущие руки.
   - Товарищи с большой муромской дороги ждут тебя или мировую смуту - им одна фигня, - принялся отчитываться Яков, - а Беллер срочно хочет тебя видеть: дело безотлагательной важности касательно чести и достоинства...
   - Я уже давно не практикую как адвокат, - скривился Соловей Разбойник.
   - Обстоятельства затрагивают сторону скорее духовную, нежели материальную, - продолжал деликатно намекать Яков.
   - Пусть обратится к попу: тайна церковной исповеди гарантируется!
   - Он иудей, к тому же неверующий.
   - Ах да, Беллер ведь проверенный наш товарищ, - вспомнил, хлопнув себя по лысине, Спиридон Дормидонтович. - Так что с ним стряслось, говоришь? Только покороче, - я еще должен принять ванну, выпить чашечку кофе...
   - С дочками у Беллера - беда! - доверительно, понизив на полтона голос, заговорил Яков. - Старшая в Чудове на панели валютной проституцией занимается, а младшая выскочила замуж за интуриста - подпольного миллионера. Причем, по достоверным сведениям, - ни та, ни другая презервативами не пользуются, а это чревато, я вам скажу...
   - Это их проблемы, как говорят в Америке, - горячо взорвался Соловей Разбойник, - а я вам не гинеколог и не акушер - аборты делать не умею. К тому же, мировую смуту в резиновых перчатках не совершают, батенька!
   - Беллер еще хочет кое-что сообщить об одной одиозной личности. Приватно!.. - многозначительно шепнул на ухо Спиридону Дормидонтовичу кучерявый Яков и посмотрел почему-то на возившегося у костра Макара.
   - Шепчи, шепчи - я всё слышу, - подал голос Макар и Яков сконфузился.
   - Подслушивать нехорошо, товарищ Макар, чему тебя только в кулинарном училище учили, - упрекнул Соловей Разбойник. - К тому же, я давно отправил товарищам в столицу письмо с рекомендацией переместить тебя с поста генерального секретаря и назначить на это место Бову.
   - Что ж, свято место пусто нэ бывает, - равнодушно воспринял услышанное Макар, - только мнэ кажется, - товарищ Бова нэ подходит на эту должность. Он слишком доверчивый и мягкотелый, к тому же никогда серьезно нэ учился в кулинарном училище, откуда и выходят настоящие вожди рабочего класса.
   - А вы знаете, друзья, - новые времена настали (чёрт их побери!) и теперь уже не нужно бояться человека с ружьем, - переменил пластинку Соловей Разбойник, уходя от щекотливого разговора о дележе шкуры неубитого медведя, то бишь чудовской власти. Заложив большие пальцы рук с грязными, нестрижеными ногтями за края жилета на уровне плеч, принялся расхаживать вокруг костра.
   - Иду вчера в соседнюю деревеньку за молоком, чтобы черкнуть письмецо товарищу Бове в Чудов. Я письма завсегда молоком пишу, дурная привычка после каторги осталась. Вдруг откуда ни возьмись выскакивает солдат: глаза - как у бешеного таракана, в руках - ружье, за поясом - кавказский кинжал в ножнах. "Стой, - шумит, - руки вверх! Как фамилия?" Я присмотрелся: над головой у него висит какая-то чертовня и рождественскими лампочками мигает. Вроде кухонной посуды что-то... Не успел я и рта раскрыть, чтобы отозваться, слышу - выстрелы. Человек из ружья в мою сторону палит. Вот полюбуйтесь. - Соловей юркнул в шалаш и принес изрешеченную пулями, как сито, старую кепку. - Человек с ружьем был плохим стрелком - промахнулся, иначе не сносить бы мне головы. А моя голова принадлежит всемирной смуте и мятежу!
   - Я бы нэ промахнулся, - ехидно хмыкнул Макар.
   - На что ты намекаешь, товарищ Макар? - подозрительно спросил Соловей, уставясь в лицо кавказского абрека злыми, прищуренными глазами, как будто прицеливаясь для рокового выстрела.
   - Нослушай, дарагой генацвале Спиридон Дормидонтович, зачем сердишься? Пашютил я, - заулыбался, разглаживая рукой кошачьи усы, Макар. - Кавказская шютка, панымаешь.
   Улыбался он одними губами, как будто натянув на лицо театральную маску. Глаза оставались холодными и непроницаемыми, как у хищника, поджидающего в засаде жертву.
   - Что-то шуточки твои, товарищ Макар, плохо пахнут, - Соловей втянул в себя воздух, брезгливо поморщился, с сожалением оглядел заляпанную штанину и перешел на другую сторону костра.
   - Друзья, не будемте ссориться, - принялся урезонивать их Яков, - давайте лучше чайку сообразим. Макар, ты чай будешь?
   - Я нэ чифирю, завязал. Здэс тебе, Яков, нэ Туруханский край, - отказался от предложения хмурый Макар.
   - У меня молоко есть, - воскликнул Соловей Разбойник.
   - Которым ты доносы в охранку строчишь? - подковырнул Макар.
   - Ну это уже черт знает на что похоже, - рассердился Соловей и резко выбросил правую руку ладонью вверх, в сторону своего оппонента. - Товарищ Макар, сию же минуту забери свои слова обратно, иначе товарищ Яков будет вынужден надавать тебе по физиономии! Правильно я говорю, товарищ Яков?
   - Спиридон Дормидонтович, Макар Давидович уже осознал свои ошибки и в душе раскаялся. Давайте лучше пить чай, - уклончиво ответил Яков.
   - Оппортунист и соглашатель! Иудушка, - горячо принялся клеймить его Соловей.
   - От Иудушки слышу, - огрызнулся Яков.
   - И ты Брут?.. - простонал Соловей Разбойник и, схватившись за сердце, сел на пенек. - Я рассчитывал на тебя, Саид.
   - Ладно, пошли отсюда, Яков, Спиридон уже начал заговариваться, - поднялся на ноги Макар. Извлек из кармана шинели новенький, отполированный револьвер; с сожалением глядя на Соловья Разбойника, покрутил коричневым от табака большим пальцем набитый маслеными патронами барабан.
   - Ты что, Макар, не смей! Только не здесь, - как клещ, впился в его руку побледневший Яков.
   - Биче, как ты мог такое подумать? - укоризненно глянул на него Макар и заговорил с Соловьем: - Спиридон Дормидонтович, дарагой, - возьми пистолет, нэ рискуй. Сегодня адын человек с ружьем, завтра - еще дэсят. Смутные времена наступают как при царе Горохе.
   - Спасибо, товарищ Макар, спасибо, товарищи! - расчувствовался Соловей и даже прослезился в жилетку. Взял револьвер, крутнул его, как ковбой, на указательном пальце и, не оборачиваясь, резко выстрелил себе за спину.
   В кустах за спиной Соловья Разбойника раздался душераздирающий крик и вслед за тем стук упавшего на землю тела. Макар с Яковом наперегонки рванули туда: глазам их предстал лежащий без чувств солдат в странной зеленой форме с загадочными эмблемами на рукаве и петлицах. Ружье его отлетело далеко в сторону, в противоположной стороне лежала пробитая пулей фуражка. У самого же служивого на теле не было ни царапины.
   - Браво, генацвале, такому выстрелу позавидовал бы сам Лимонадный Джо! - с восторгом похвалил Соловья Макар. - Гдэ научился так метко стрелять?
   - На Колыме дело было, - пустился в воспоминания Соловей Разбойник. - Бывало по весне разольются все реки, выклянчишь у местного попа отца Константина ружьецо (у него знатная двустволка была, раз в год, на Пасху, сама незаряженная стреляла!), патронов медвежьей картечью зарядишь, спиздишь у кого-нибудь лодку и - на зайцев! Заяц, скажу вам, товарищи, животное глупое, для бунта и революции весьма бесполезное. То ли дело - буревестник или, допустим, сокол: это наши птицы, пролетарские. А заяц, так это, я вам скажу, буржуазный пережиток, - Соловей сощурился. - Плывешь эдак по реке, а вокруг - зайцы. Кто на бревне, кто на ветке, кто на островке: трясутся косые от страха и на меня с надеждой поглядывают. Думают, должно быть: дед Мазай. Как же, нашли доброго доктора Айболита!.. Вскидываю я двустволочку и дуплетом по зайчишкам ка-ак шарахну, - только красные ошметки во все стороны брызнули! Так, батенька, стрелять и наловчился, на зайцах руку набил.
   - А что с этим будем делать? - кивнул на лежавшего без сознания солдата Яков.
   - С собой заберем, в Муром, от греха подальше, - принял решение усатый Макар, - а то они здэсь со Спиридоном, чего доброго, перестреляют друг друга до нашего возвращения. Что тогда товарищам с большой дороги скажем?
  
  
   4. Призрак бродит...
  
   На следующий день Спиридон Дормидонтович с утра пустился в путь, чтобы к вечеру попасть в Муром, где его на конспиративной квартире поджидал Беллер. Расчет его был верен и основывался на том обстоятельстве, что днем Беллер всё равно скрывается от жандармов и застать его дома можно только под вечер.
   Соловей не стал идти по большой дороге, чтобы не пугать своим разбойным видом проезжих купцов на тройках и окрестных крестьян на заморенных клячах, оставил кистень и самодельную боевую палицу в шалаше и махнул напрямик, по просеке. Он шел, посвистывая по своему обыкновению в четыре пальца, от чего поспешно прятались в норы дикие лесные звери и разлетались пернатые. С могучих дубов от его разбойничьего свиста срывались столетние вороны и долго, с карканьем, летели следом в надежде поживиться мертвечиной, которую оставит им Соловей Разбойник на поле брани. Ведь не на утренний променад вышел он в страшный мещёрский лес!
   Просека вскоре стала расширяться и незаметно вывела на широкую лесную поляну, сплошь усеянную яркими полевыми, цветами. На поляне кое-где горбатились различной величины валуны, оставшиеся здесь, вероятно, со времен великого оледенения. То и дело на пути попадались неглубокие озера со стоячей водой, заросшие, как бородой, мелким ивняком и осокой. Утро было жаркое и Соловью Разбойнику захотелось выкупаться в одном из этих озер. Он, как поганый ордынец, не мылся уже полгода.
   Но не успел Спиридон Дормидонтович подойти к берегу и раздеться, как за спиной раздалось какое-то старческое кряхтенье и покашливание. Моментально оглянувшись, так что хрустнула в суставах шея, он с ужасом увидел выглядывавшего из-за придорожного куста шиповника дряхлого старика, похожего на Санта-Клауса. Старик был с большой, белой, окладистой бородой, лыс, как бубен, и весь какой-то нематериальный, призрачный, как будто искусно сотканный из тончайших нитей паутины или составленный из парашютиков одуванчика. Господин сей был в белой, хорошо отутюженной фрачной паре, в жилетке, на шее носил гастук-бабочку, а в руке держал белый же невесомый цилиндр. И сам, к слову сказать, не стоял, а как бы покачивался в воздухе. Одно слово - призрак!
   - Что вам нужно, почтеннейший? - испуганно вскричал не отличавшийся особой храбростью Соловей Разбойник, продолжая глядеть в бесцветные, неживые глаза загадочного старика.
   Тот ничего не ответил, тяжело вздохнул и, отвернувшись, побрел прочь, покачиваясь на слабых, кривых ногах, которые почти не касались земли. Цилиндр он продолжал зачем-то держать в руке, несмотря на то, что солнце припекало всё сильней и сильней и старику по логике гораздо лучше было бы надеть его на свою лысую голову.
   "Это не спроста!" - подумал Спиридон Дормидонтович, сорвал ромашку и принялся гадать, - кто мог устроить за ним слежку? По всему выходило, что на хвосте у него сидела охранка Бургомистра.
   "Нужно маскироваться, а то меня за версту Соловьем Разбойником признают", - решил он, искупался в озере и вскоре позабыл о странном пришельце. Мало ли сумасшедших шляется в наш век по лесам и полям в надежде на легкую поживу.
   Так преодолел он половину пути и, когда солнце свернуло уже к горизонту, набрел в чистом поле на какого-то человека, копавшего неподалеку от дороги яму.
   Одет человек был бедно, в лохмотья. Котомку, не боясь ничего потерять из нее, бросил тут же на землю. Да и терять ему, видимо, было нечего.
   - Бог в помощь! - проговорил Спиридон Дормидонтович, поприветствовав землекопа. - Далеко ли отсюда до вашей деревни?
   Человек отложил лопату, утер со лба обильно струившийся пот и пристально взглянул на него снизу вверх. На лице его промелькнуло такое выражение, будто спрашивающий - сумасшедший.
   - О какой деревне ты ведешь речь, чужеземец? - сказал он, - все деревни теперь называются городами, а города в свою очередь - деревнями!
   - И с каких же это пор повелось?
   - С тех самых пор как проникли из-за кордона на нашу землю подметные грамоты проклятого колдуна и чернокнижника Марка Красса! По его поросячьей милости и называется теперь наша деревня Горюны городом, - ответил землекоп.
   - Тогда, может быть, лопата, которую ты держишь в руке, вовсе не лопата, а печатная машинка? - предположил Соловей Разбойник, посмеиваясь над наивностью крестьянина.
   - Может быть, - согласился человек, не переставая пристально разглядывать его из своей ямы, - ведь я сегодня с утра занимаюсь благородным умственным занятием, сочиняя поэму этой могилы. Так сказал великий и ужасный Марк Красс!
   "Сумасшедший!" - решил Спиридон Дормидонтович и хотел уже было продолжить свой путь, как вдруг на краю могилы (или что это было такое?) возник из воздуха давешний прозрачный, нематериальный господин с цилиндром в руке. Он стоял, низко склонив лобастую лысую голову, потряхивал бородищей как бодливый козел, и, казалось, не обращал на Соловья Разбойника ни малейшего внимания. Между стариком и сумасшедшим могильщиком завязался следующий разговор.
   - Что, товарищ, не скоро еще принесут покойника? - спросил старик.
   - Бьюсь об заклад, папаша, что его вообще никогда не принесут! - весело отвечал могильщик. - Я изрыл этими дурацкими могилами уже всё поле, а покойника всё нет и нет. Никак не преставится болезный.
   - Но ты всё-таки рой, - посоветовал могильщику странный старик и, достав из жилетного кармана носовой платок, громко, как будто дунул в трубу, высморкался, - вдруг как покойник всё-таки отдаст наконец богу душу! Должен ведь он когда-нибудь помереть?
   - Кто его знает? - пожал плечами могильщик и вновь взялся за дело.
   - А вы давно ждете покойника? - неожиданно обратился Соловей Разбойник к загадочному старику.
   - Давно, - кивнул он, смерив спрашивавшего подозрительным взглядом, - но это ничего не значит. Я уверен, что он рано или поздно всё равно умрет. Всё дело в сроках смерти. Он обречен и ничто уже ему не поможет. Покойник должен лежать в могиле, которую мы должны ему выкопать... Кстати, с кем имею честь?.. - поинтересовался старик.
   - Бывший помощник присяжного поверенного Спиридон Дормидонтович Соловей, партийная кличка - Разбойник, - отрекомендовался собеседник. - В суде больше не практикую, занимаюсь, как сами можете понимать, коммерцией на большой муромской дороге. Всё больше экспроприирую, так сказать... А ваша светлость кто, если не секрет, конечно?
   - Что вы, какой секрет... - махнул рукой бородач и приосанился. - Марк Красс: журналист, ученый, политик. Главный редактор "Новой Рейнской газеты".
   - Вы немец? - поинтересовался Соловей.
   - Это не важно.
   - У нас в царстве это важнее всего, уважаемый!
   - Ну тогда - немец...
   - Вот это другое дело, - удовлетворился Спиридон Дормидонтович и продолжил допрос: - Вы говорили о покойнике, смерть которого неизбежна. Ну и что будет, когда он умрет? Почему вы так желаете его смерти?
   - Он освободит мою душу и тогда я беспрепятственно отправлюсь на покой, - ответил Марк Красе, - но пока он не умер, мне предстоит вечно желать его смерти и готовить ему могилы.
   - Зачем же так много могил для одного господина? - спросил Соловей.
   - Но что же в таком случае будет делать могильщик, если он выкопает только одну единственную могилу? - в свою очередь поинтересовался тот. - Нет, могильщик должен всегда заниматься своим непосредственным делом - рытьем могил!
   - В таком случае, чтобы не остаться без работы, могильщику даже выгодна длительная агония потенциального покойника, - сказал Спиридон Дормидонтович.
   - К тому времени, когда умрет покойник, копание могил станет внутренней потребностью могильщика и он будет копать их просто так, ради собственного удовольствия, - ответил старик. - Нет ничего под солнцем сильнее и устойчивее привычки, которая присасывается к человеку, словно пиявка, и попробуй потом ее оторви!
   - А вы не допускаете возможности, что могильщик, привыкнув рыть могилы, когда-нибудь выкопает могилу и для вашей персоны? - поинтересовался Соловей Разбойник.
   - Это исключено! - решительно отрезал седобородый Марк Красс и сердито нахмурил брови. - Копая могилу покойнику, могильщик испытывает к нему профессиональную ненависть, так как он еще не привык к своему труду. Копание могил еще не стало внутренней потребностью могильщика. Когда же покойника не станет, исчезнет и предмет ненависти могильщика и могилы он будет продолжать рыть только для собственного удовольствия... К тому же, меня нельзя похоронить в обыкновенной могиле. Я, как вы можете догадываться, - бесплотен. Я не имею физического тела. Фактически я - ничто... Мираж, блеф, пустое место!
   - Ах вот как! - удивленно протянул Спиридон Дормидонтовнч, пораженный объяснениями старика, - значит вы, как бы это точнее выразиться, - призрак?
   - Да, если вам угодно, - кивнул головой старик.
   - Но ведь могильщик думает, что вы живой человек? Как же так... - замялся Соловей.
   - Пусть думает, - сухо возразил Марк Красе, - людям это полезно. Люди вообще не могут жить без призраков, химер и иллюзий. Вспомните, почтеннейший: "Еели к правде святой мир дороги найти не умеет, - честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!" Из ваших кто-то сказал, - муромских разбойников... Когда золотой сон рассеивается и умирает один призрак, - на смену ему неизменно приходит новый. Так устроена жизнь и никуда от нее не деться.
   - Ловко придумано! - с восхищением причмокнул языком Соловей. - Нам есть чему у вас поучиться.
   - Милости просим, - сделал приглашающий жест рукой Марк Красс.
   Спиридон Дормидонтович еще немного побеседовал с седобородым господином во фраке и пошел своей дорогой. До Мурома было еще не близко, а ему необходимо было попасть туда засветло. О сумасшедшем старике он больше не думал, что проку вспоминать о том, чего нет.
   Дорога снова, как уж, юркнула в лес и Соловья Разбойника подхватила зелеными лапами елей родная стихия. Лес шумел, как пьяный мужик, и радовался появлению своего кумира. Страшный муромский лес взбунтовался против прежнего повелителя - деда Мороза и от его былого ледяного могущества не осталось в лесу и следа. Растаял ледяной, волшебный дворец; деревья стряхнули снежные вериги. Где теперь добрый колдун Морозко никто не знает, да никому и дела нет до того до будущей зимы.
   Долго ли коротко шел по лесу Соловей Разбойник, видит - стоит на поляне деревня о трех избах. Две избы справные, а третья - развалюха: соломенная крыша, как шапка на голове пъяньчушки, набекрень съехала. Заходит он в избу, а там на печи Емеля-дурак спит, пузыри губами-варениками пускает, опух от сна, как поросенок. Из-под подушки рукоятка обреза торчит, в окно станковый пулемет смотрит.
   "Наш человек!" - подумал Соловей Разбойник и, заложив пальцы в рот, что есть духу свистнул прямо в Емелино ухо, похожее на крупный лопух.
   Дурак подскочил на печи как ужаленный, выхватил из-под подушки обрез и, не целясь, наугад пальнул несколько раз в свистевшего.
   - Сгинь, сгинь, нечистая сила! - орал он, и, быстро махая правой рукой сверху вниз и справа налево, осенял себя крестом. - Отыде дьяволе от дому сего, здесь тебе нет части и участия, места и покою. Здесь крест Господень, матерь Христова пресвятая Богородица, святый Петр, архангел Гавриил, святые херувимы и серафимы...
   - Ну, окстись, дурень, что мелешь? - перебил его Спиридон Дормидонтович, отобрал обрез и выбросил от греха подальше в сени. Подумав, подошел к пулемету системы "Максим" и, со знанием дела, отсоединил затвор.
   - Никак ты, батько? - протер заспанные глаза Емеля. - А я грешным делом уж решил, - поганые из-за кордона нагрянули.
   - Чья власть в деревне? - равнодушно спросил Соловей Разбойник.
   - А бес его знает, - пожал плечами Емеля и сладко, во всю пасть, зевнул, обдав Спиридона Дормидонтовича устойчивым запахом никогда не пропадающего перегара, - мы в лясу на кордоне живем, о том, что делается в городе слыхом не слыхивали... Может, там и власть, а нам бы поесть, да выспаться всласть!.. Ты бы, батько Спиридон, опять купчишек на большой дороге пощипал малость. А мы тебе в этом благородном деле - первейшая подмога и защита. Богатыри как на подбор: семеро одного не боимся!
   - Вам бы всё, дуракам, грабить, да крушить, - с сожалением воскликнул Соловей Разбойник, - а мне за державу обидно! Сами же разорили царство, будто татаровья поганые.
   - Мели, Емеля, - твоя неделя, а я лучше посплю еще малость, - пробасил дурак, проворно забрался на печь и рухнул спать, как убитый. Через минуту от оглушительного, богатырского храпа задребезжали оконные стекла и сползла еще сильнее на бок трухлявая крыша.
   "Нет, не прав был сумасшедший колдун и чернокнижник из Тевтонии Марк Красс - эта сонная деревня никогда не станет городом!" - злобно подумал Спиридон Соловей, вышел во двор, отыскал полуразвалившийся колодец и плюнул в него три раза. За околицей он разулся, отряхнул прах с подошв ботинок, связал их шнурками, перебросил через плечо и направился дальше в Муром...
   Через неделю он возвращался назад. В деревню Горюны наведываться не стал, за версту услышав доносившийся из нее храп Емели-дурака.
   Дойдя до знакомого поля, Спиридон Дормидонтович остановился перевести дух и покурить. Всё поле было изрыто свежими могилами, как будто кладбище. Могильщика и призрака Марка Красса нигде видно не было, должно быть, они перебрались на соседнее поле. Могильщик по-прежнему занимается своим любимым делом: копанием могил, а седобородый, выживший из ума иностранец молча бродит от могилы к могиле, как привидение, поджидая покойника, которому по всем срокам давно уже надлежало бы помереть, но который отдавать богу душу никак не торопится. И долго ли еще старому так слоняться - никто не знает...
  
  
   5. Президент Бокий
  
   Президент страны, столицу которой посетили инопланетяне, страдал старческим маразмом, бессонницей и запоями. Его полнейшей некомпетентностью в самых элементарных областях человеческого знания ловко пользовались всевозможные прохвосты и проходимцы в ранге министров и в звании генералов: президент с детской доверчивостью и непосредственностью клевал на любую липу, которую ему подсовывали. Бессонница появилась вследствие боязни лишиться власти, буквально вырванной им, как кусок мяса, из зуб предшественника, Вавилы Патрикеевича Самодурова, у которого Бокий служил министром.
   Вавила Патрикеевич был правителем либеральных взглядов: войн с басурманами не вел и всех татей и разбойников из темниц выпустил. В Чудове во время его правления закипели строительные работы, а на сельских полях колхозникам велено было выращивать бананы и ананасы, посевы которых почему-то гибли от суровых морозов. Самодуров напрочь отменил деньги, как буржуазный пережиток и главное зло, а взамен их ввел бумажные карточки, по которым среди граждан распределялись продукты питания и промьшленные товары. Лошадь наконец-то была реабелитирована и признана не роскошью, а средством передвижения, а из Усыпальницы вождя вынесен труп Макара.
   Неизвестно, что бы еще взбрело в напичканную всевозможными грандиозными идеями и проектами лысую, как шар, голову Вавилы Патрикеевича, если бы не разразился знаменитый лугачёвский кризис. После памятного взрыва на железной дороге басурманы на юге воспрянули духом, собрались в шайки и вновь пошли войной на царство-государство Вавилы Патрикеевича. Война протекала неудачно, воеводы и генералы Самодурова терпели поражение за поражением и стали поговаривать о примирении с погаными, а тут из Лугачёвска начали просачиваться в столицу зловещие слухи о каком-то Иване Рюрикове по кличке Царевич, - самозванце, претендующем на чудовский престол. Всякому стало понятно, что в царстве, как нарыв, назревает грандиозная смута и предотвратить ее можно только решительными мерами. Нужна твердая рука!
   Стали вспоминать покойного Макара Давидовича Каймакова, крещеного басурманина, некогда державшего царство в ежовых рукавицах... Некоторые горячие головы даже предлагали воскресить,.. но медики и ветеринары во главе с академиком Сухарьковым охладили их пыл, доказав как дважды два, что подобное в отечественных условиях невозможно. Тогда, воспользовавшись отсутствием Бокия в Чудове (он в это время был в Лугачёвске), члены правительства собрались на экстренное заседание, которое в последний раз проводил сам Вавила Патрикеевич. Журналисты и секретные агенты иностранных разведок на заседание допущены не были в виду того, что проходило оно тайно, за закрытыми дверями в двенадцать часов ночи. На повестке дня был единственный вопрос: смещение с поста руководителя Чудовского царства-государства Вавилы Патрикеевича Самодурова и всенародные выборы нового президента, Феропонта Феоктистовича Бокия. "За" проголосовали все участники заседания в том числе и сам Вавила Патрикеевич, который в сию же минуту был смещен и отправлен на пенсию, на свою малую родину в село Кособоково сажать свои любимые ананасы...
   Возвращаясь из поездок по царству, которые он регулярно совершал под давлением своей супруги Глафиры Евстигнеевны, Бокий ждал, что Вавила Патрикеевич за время его отсутствия преставится и держава со скипетром наконец-то по праву достанутся ему. Он бредил державой и видел ее во сне у себя под подушкой, а на лысую голову Вавилы насылал самые страшные проклятия, желая ему смерти от рук поганых. Постепенно Феропонт Феоктистович прибирал к рукам бразды правления Чудью, выпадающие из старческих рук Самодурова, председательствовал на всех митингах, съездах и демонстрациях, и везде велел развешивать свои портреты, а лысые изображения Вавилы Патрикеевича - прятать подальше. Фактически, Феропонт Феоктистович Бокий и явился негласным зачинателем той всенародной смуты, которая разразилась в Чудове вскоре после памятного шабаша нечисти в лугачёвском соборе.
   Притащив с собой из провинциального Лугачёвска всю тамошнюю нечистую силу, Бокнй стал царствовать, лежа на боку: в столице стоял вечный храп, а в спортивном комплексе "Олимпийский" то и дело проводились соревнования на лучшего лежебоку. Повсюду открылась масса новых кабаков и питейных заведений, из темниц татей и разбойников выпускать перестали, а лошадь опять объявили роскошью и ввели на пользование ею особый, лошадиный налог. В царстве снова появились деньги, но теперь уже зеленые, американские, которые печатали на юге басурманы и контрабандой переправляли в Чудов. Против басурман было послано новое войско взамен старого, потрепанного, утратившего боеспособность и перенявшего некоторые басурманские методы ведения боевых действий, как то: грабеж мирного населения, убийство полонян и изнасилование полонянок, пускание красного петуха и тому подобное.
   В общем, времена настали смутные, как во время чумы при царе Горохе. Несмотря на это, супруга Бокия Глафира Евстигнеевна то и дело устраивала в крепостном дворце шумные пиры и балы, на которых блистала выписанными из-за кордона дорогими нарядами от Кутерье; неизменно окруженная молодыми, стройными, как породистые жеребцы, столичными офицерами. Дочь Феропонта Феоктистовча Берта страстно увлеклась искусством и поэзией, особенно современной, авангардной, открыла на улице Тайвань литературно-художественный салон, получивший в народе меткое название: "Дунькин клуб", и в свое удовольствие прожигала молодые годы. Бывала Берта, или Мадам как ее называли в "Дунькином клубе", и в институте Поэзии, а уж о легендарном в Чудове поэтическом общежитии и говорить нечего: Мадам здесь чуть ли не была прописана!
   Сам всенародно избранный президент Бокий, подсидев Вавилу Патрикеевача, захандрил и просыпался днем или ночью в холодном поту: ему снились некий боярин Борис, убивший царского сына, и "кровавые мальчики"... Чтобы лучше спать Феропонт Феоктистович начал частенько заглядывать в бутылку. Что он там увидел - осталось загадкой, только в народе прошел устойчивый слух, что на президента будто бы наслали порчу и он запил. Впрочем, новость сия воспринималась простым людом вовсе не в ущерб безупречной репутации Феропонта Бокия, а скорее наоборот - повышала ее на несколько порядков. И верно: какой же уважающий себя чудовец не любит выпить?! Это уж тогда и не чудовец вовсе, а несчастный тевтонишка, просиживающий весь вечер в своем "гаштете" с одной, единственной кружкой пива. Нет, нашему человеку подавай ведро! Выдует и еще попросит. А уж что до любимого национального налитка нашего - водки, - тут как раньше, при царе Горохе, поллитрой на троих не отделаешься...
   Так что президент Бокий в этом отношении был настоящим чудовцем: поллитровку белой как за себя кидал, даже не скривившись и не занюхав для виду коркой, не говоря уже о настоящей закуске. Закуска на столе появлялась только после второй бутылки.
   Любимыми кинофильмами президента были только те, в которых показывали пышные застолья с многочисленными возлияниями с тостами и так. Особенно нравилась ему экранизация "Судьбы млекопитающих", где простой матрос-гермафродит Кошка стаканами пил водку в тевтонском полоне.
   - Вот, понимаешь, матрос, а пьет так, что главнокомандующий позавидует! - нравоучительно изрекал президент Бокий в кругу домашних и наливал стаканчик. - Что эти тевтонцы, разве они соображают что-нибудь в загадочной чудовской душе? Чудь, понимаешь, аршином общим не измерить! - Феропонт Феоктистович показывал домочадцам стаканчик и, опрокинув его в себя, продолжал. - Нашего человека, понимаешь, мало просто убить. Просто так не убьешь. Ему надо еще не дать утром опохмелиться! Вот тогда ему крышка и капут, правильно я говорю?..
   Из многочисленной музыкальной продукции на алкогольную тему Бокий больше всего ценил песню Высоцкого "Считай по-нашему, мы выпили немного...", а из литературной братии признавал только Веничку Ерофеева. Веничкина "Москва-Петушки" была настольной книгой президента.
   В ту страшную апрельскую ночь, о которой пойдет речь далее, Бокий долго не мог уснуть, как будто предчувствуя надвигающуюся беду, тревожно ворочался с боку на бок, тяжело вздыхал, охал, скрипел металлическими зубами. Жена также не спала, озабоченно косилась на мужа.
   - Мучает, я гляжу, тебя что-то, Феропонт, - не выдержав, заговорила наконец Глафира Евстигнеевна, - повинись, сбрось камень с сердца, облегчи грешную дуду.
   - В чем мне виниться, женщина? Не царское это, понимаешь, дело!
   - А мальчики кровавые в глазах?.. Помнишь, сам же говорил? Приснились.
   - И ты туда же, вслед за этим, как его?..
   - Пушкиным?
   - Кой черт Пушкиным... Ракеткиным еще скажи. Тьфу ты, совсем с толку сбила, бестолковая, - Сухарьковым.
   - А что Сухарьков, Феропонт?
   - А всё то же, - как заигранная пластинка: про мальчиков, да про девочек в Беловежской Пуще. Да про Белый дом с Клинтоном и Моникой Ливински. А что нам, понимаешь, сексуальные проблемы Билла и этой Моники? В нашем царстве-государстве никакого сексу нету и быть не должно, я так понимаю. Это они там, за морем, с жиру бесятся, а у нас проблемы жизненно важные. Бургомистра покойного с убиенным семейством его перезахоронить надо? Надо. Это, понимаешь, раз. Другого покойника из Усыпальницы вынести и земле предать - это, понимаешь, два. А то ведь этак смута и разбой никогда не закончатся, пока последнего разбойника и душегуба в могилу не закопаем.
   - И не боязно тебе, Феропонт, такой грех на душу брать?
   - Хватит тебе, женщина, всё о грехах, да о грехах и без тебя тошно. Расскажи что ли сказку какую-нибудь, может, засну.
   - Какую ж тебе сказку рассказать, я уж все их позабыла.
   - Хорошую. Я страшных сказок не люблю. Мне потом после них чертики зеленые снятся.
   - Ну слушай. Расскажу тебе сказку, что в детстве от матушки слыхивала. В неком царстве, в неком государстве жили-были старик со старухой...
   - И была у них курочка ряба! Знаю я эту сказку.
   - Да нет, это не о том... Жили-были старик со старухой и не было у них детей, а они очень сыночка хотели. И прознал об их горе-злосчастье добрый волшебник, сжалился он над стариками и подарил им сына. И назвали его Иваном. Рос мальчик не по дням, а по часам и превратился в богатыря. А правил той землей нечестивый царь Ирод. Пошел Иван богатырь по всей земле и начал простой народ супротив Ирода поднимать. И всех кто к нему приходил Иван окунал в живую воду, чтоб не брала их ни стрела каленая, ни меч вострый. Прознал о том нечестивый царь Ирод и повелел своим воеводам схватить Ивана богатыря и заточить в темницу...
   - Вот это, понимаешь, я одобряю, - подал, реплику Бокий, - неча со всякими там оппозиционерами нянчиться: оппозиционер должен сидеть в темнице!
   В это время громко задребезжал телефон правительственной связи.
   - Кому там нечистый покою не дает? - чертыхаясь, президент поднялся с постели и, нашарив под кроватью комнатные тапочки, пошлепал к телефонному аппарату.
   - Да, я слушаю. Кто говорит?
   - Я, Феропонт Феоктистович. Вы еще не спите? - раздался на другом конце провода взволнованный голос Бовы.
   - Ты, Дорофей? Что стряслось? Не мог, понимаешь, до утра обождать, - мне тут Глафира занятную сказку рассказывала про Ивана богатыря.
   - Никак нельзя ждать, Феропонт Феоктистович. Происшествие наипервейшей важности, можно сказать. Катастрофа, одними словами.
   - Сухарьков опять? Да? Говори, Дорофей, оппозиция опять в бутылку лезет, диссиденты?
   - Хуже, Феропонт Феоктистович. Соловья Разбойника того... из Усыпальницы вывезли! В неизвестном направлении.
   - Как вывезли? Черт, что за чушь, понимаешь?.. Да кому он нужен, вывозить его!..
   - Я так соображаю, Феропонт Феоктистович, что нужен.
   - Кому?
   - Диссидентам, кому ж еще. Сухарькову.
   - Ты думаешь?..
   - Предполагаю, Феропонт Феоктистович... Скоро ведь Первое мая, - революционная дата, как сами догадываетесь...
   - Так что ж он!.. воскрес, не дай бог, что ли?
   - Не воскрес, а всякое-разное в Чуди теперь приключиться может... В Питере, Феропонт Феоктистович, охрану "Авроры", я полагаю, усилить надо. И мосты через Неву развести. А большую муромскую дорогу - перекрыть блок-постами. Мещёрский лес, к тому же, прочесать не помешает, авось и найдем беглеца-то.
   - Действуй, Дорофей! Срочно вводи в царстве чрезвычайное положение. Отныне, всех впускать - никого не выпускать! Все митинги, крестные ходы и несанкционированные шабашы запретить, объявить монополию на печатание фальшивых американских долларов. Что касаемо дипломатических отношений с басурманами, то таковые разорвать, всенародно сжечь, а пепел развеять по ветру. На юг послать новое войско, а старое частично рассеить и взять в полон, - кто добровольно не сложит буйную голову, - выдрать как сидорову козу. Приказ ясен? Выполняй и не жалей розог.
   - Будет исполнено, Феропонт Феоктистович! - по-солдатски, гаркнул на другом конце провода Бова.
  
  
   6. Богатырёв и Вика
  
   В одно апрельское, еще прохладное утро из прибывшего в столицу на Булгарский вокзал Лугачёвского-скорого на перрон ступил среднего роста парень лет двадцати с утонченными, аристократическими чертами лица, коротко стриженый, одетый в светло-синий джинсовый костюм "варенку". За плечом у него болталась небольшая спортивная сумка. Это был известный нам Иван Богатырёв.
   Иван вышел из вагона и - опешил, остановившись как вкопанный. Он закрыл глаза, отчаянно потряс головой, снова открыл их, но видение не исчезало. Навстречу ему, из обшарпанного, поцарапанного пулями и осколками здания Булгарского вокзала валила разношерстная, гудящая, как рой пчел, толпа народа, напоминающая массовку на съемках фильма о великой смуте и революции! Вокруг мелькали красноармейские шинели, крестьянские полушубки, дорогие заграничные пальто нэпманов и норковые шубы их проституток. Повязанные шерстяными платками до самых глаз горластые деревенские бабы тащили узлы и тяжелые мешки с картошкой, везли на тележках гигантские кожаные чемоданы нэпманов бородатые носильщики в фартуках, с бляхами на груди, крикливые, как воробьи, оборванные мальчишки, ловко шныряя в толпе, продавали газеты, сплошной стеной шли черные, горбоносые кавказцы в бурках и лохматых, надвинутых на глаза, папахах, вели пойманного карманника в мичманке суровые милиционеры.
   Одним словом, это был уже не тот Чудов, который Иван знал с детства, в котором родился и вырос. Произошла дьявольская подмена, но кому это было выгодно и для чего меняли Иван Богатырёв не знал.
   Спустившись в подземный переход и ловко маневрируя среди бестолково снующих туда-сюда пассажиров с узлами и громоздкими чемоданами, он направился к станции метро, благо она была на месте.
   В переходе его поразило обилие нищих, калек и газетных лотков с обнаженными красоткам на обложках бульварной прессы. В толпе, как водится, шныряло несколько цыганок, пристававших к приезжим. У стены, на ящике, сидел сгорбленный старик в пенсне, наигрывавший на аккордеоне что-то из популярной музыки двадцатых годов. Проходившие изредка бросали мелочь в лежавший перед ним солдатский картуз.
   Это был Чудов - новый, неузнаваемый, пугающий этим новым. Иван, пробиравшийся сквозь толпу к нужной ему Кольцевой линии, немало дивился происшедшим в городе переменам с тех пор как был здесь в декабре прошлого года в отпуске. В Чудове, как и в провинциальном Лугачёвске, явно произошла страшная катастрофа, быть может, тоже взрыв, и виной всему - нечистая сила! После дьявольского шабаша в соборе, в котором принимал участие и сам Богатырёв, он склонен был все приписывать козням рогатого! И не без основания... В данном случае, правда, руку приложил пилот первого Луча Рики, экспериментируя на борту НЛО с добытой из взломанной сети "Интернет" исторической информацией землян. Откуда было знать глупому инопланетянину, что "время" на планете Земля категория не статическая, а подвижная, постоянно изменяющаяся, однако, не имеющая обратного хода и сослагательного наклонения.
   Иван сел в быстро примчавшийся поезд метро, необычно для столицы переполненный. На Новопосадской перешел на Козельскую линию. В переходах вдоль стен так же просили подаяние нищие и громоздились многочисленные лотки с всевозможной печатной продукцией. У самых ступеней эскалатора предприимчивые молодые люди в кумачовых косоворотках и купеческих шароварах, заправленных в надраенные до зеркального блеска хромовые сапоги, бойко торговали шпаргалками для вступительных экзаменов в институты, трудовыми книжками, схемами столичного метрополитена. Небритый, неопрятно одетый немой в рваной тельняшке предлагал порнографические карты, показывая на пальцах цену.
   Ивана заинтересовали шпаргалки. Он быстро выторговал два комплекта: по отечественной словесности и грамматике, спрятал их в спортивную сумку и заторопился к станции. Дело в том, что с некоторых пор, а именно после памятного шабаша в Лугачёвске, где Иван помогал Аполлиону Верамо, он решил восполнить пробел в своем образовании и поступить в институт. Причем не в какой-нибудь, а в знаменитый столичный институт Литературы и Поэзии имени выдающегося борца за освобождение народов Гвинеи-Бисау и островов Зеленого Мыса Амилкара Кабрала. Надоумил его поступать сюда всё тот же Верамо, а в виду того, что для поступления требовалось прислать работы на творческий конкурс, Иван начал сочинять роман. Роман получался весьма оригинальный. В нем фигурировали сын царя Гороха и летающие по небу колесницы, говорящая голова майора Карамануцы и лугачёвская психушка, шабаш в соборе и даже сам дьявол! Короче, вновь испеченный романист Богатырёв творчески изобразил в своем фантастическом произведении все то, что имело место в действительности и произошло с ним на самом деле.
   После отъезда лугачёвской нечисти в Чудов, Иван на некоторое время задержался в Лугачёвске, дописывая роман, и вот теперь явился в стольный град собственной персоной.
   Поджидая электричку, Богатырёв с интересом разглядывал станцию. Козельская была сравнительно новая линия, еще не полностью пущенная в ход и станции здесь были намного скромнее помпезных станций старых линий, выстроенных еще во времена правления Макара. Доехав до Сумароковской, Иван поднялся на поверхность и зашагал в сторону Востриковского бульвара, мимо длинной очереди нэпманов и спекулянтов, выстроившихся с утра у дверей в американский ресторан "Макдоналдс".
   К нему подбежали двое белобрысых остроносых мальчишек-гимназистов с импортными ранцами за спиной, что-то наперебой предлагая купить. Что купить - парень вначале не понял и растерянно остановился.
   - Очередь в "Макдоналдс", господин хороший, совсем не дорого... Пятым будете!
   Наш герой отрицательно затряс головой и пошел дальше. В душе (хоть и соприкоснувшейся в Лугачёвске с дьяволом) остался неприятный осадок. Не та была столица чем каких-нибудь три месяца назад, не та. И люди здесь были уже другие. После шабаша в Лугачёвске Иван стал иначе восприниматъ окружающий мир, обостреннее реагируя на недостатки.
   Пройдя немного по Востриковскому бульвару, он свернул вправо во двор, где в глубине за деревъями высилось небольшое, трехэтажное здание желтого цвета. Это был тот самый дом, названный в одном знаменитом романе про чертей домом Грибоедова, но на самом деле являвшийся домом Герцена. Неподалеку от здания стоял памятник самому Герцену, обращенный лицом к Востриковскому бульвару. Богатырёв остановился посередине двора и с каким-то мистическим благоговением, как в храме, взглянул на эти святыни литературной истории. Он почувствовал себя приобщенным к некоему загадочному таинству посвящения в рыцари литературного братства. И хоть впереди все было как в тумане, Иван подсознанием, интуитивно понял, что связан отныне со всем этим миром на долгие годы, а может быть даже навсегда.
   Его безмолвную молитву прервал женский голос, неожиданно раздавшийся за спиной:
   - Извините, вы не скажете, где здесь буфет?
   Иван резко обернулся, хотел грубо отрезать, что не знает, открыл было рот и - оторопел. Перед ним стояла, нельзя сказать чтобы уж очень красивая, просто симпатичная девушка, совершенно ему незнакомая, но Иван мог поклясться матерью, что он ее когда-то хорошо знал! В детстве ли это было, во сне или в другой жизни, но он знал эту девушку, общался с ней, - они долго не виделись и вот - долгожданная встреча!
   (Иван, конечно же, не мог знать, что девушка шла за ним чуть ли не от самого Булгарского вокзала, случайно увидев на площади трех вокзалов.)
   - Здравствуй! - сразу же переходя на "ты", пролепетал Богатырёв и подал руку. - Я - Иван, а тебя как зовут?
   Девушка растерялась.
   - Вика... Но ты не ответил на мой вопрос.
   - Ты как сюда попала? - не слушая ее, говорил Иван. - Имя у тебя красивое: Виктория, что в переводе с латинского значит "победа"!
   - В принципе это не имеет значения, - отмахнулась Вика, - потому что фамилия всё портит.
   - А какая у тебя фамилия? - вежливо поинтересовался Иван.
   - Смешно сказать - Муха! - сконфузилась та. - Так как насчет буфета? - напомнила Богатырёву.
   - Иван видел, что никакого буфета ей не нужно - это только повод для того, чтобы завязать разговор. Вика всё время порывалась спросить что-то еще, вероятно, самое главное, но не решалась. И Богатырёву захотелось продолжить знакомство.
   Они вошли в здание института, где вахтер - седобородый, дряхлый инвалид в валенках - объяснил как найти буфет. Он помещался в соседнем одноэтажном доме, но был еще закрыт. На стене другого дома висела мемориальная доска, сообщавшая, что здесь в такие-то годы жил писатель Аполлон Сократов.
   - Это тот самый Сократов, который "Дырбулщыл" написал, - торжественно объявил Иван, - только, честно говоря, мне этот Сократов не очень нравится. Язык у него какой-то корявых. Я больше Булгакова люблю, "Мастера и Маргариту".
   - А я - сказки и фантастику, - призналась Вика, - а ты что пишешь?
   - Роман я написал, если можно так выразиться.
   - О чем же твой роман?
   - О дьяволе.
   - Послушай, а ты правда меня совсем не узнаешь? - решилась наконец задать свой вопрос Вика.
   - О чем ты? - непонимающе переспросил Иван.
   - Лугачёвск помнишь? Дискотеку под Новый год? Тарзана с Гробовниковым? - принялась перечислять Вика. Но, следя за реакцией Богатырёва, она вскоре замолкла. Хрупкая надежда на то, что наконец-то нашелся ее жених Иван Рюриков улетучилась.
   Хоть и сильно похож был Богатырёв на бесследно канувшего куда-то царевича Ивана, приходилось признать, что это, увы, был не он.
   - Пойдем погуляем по городу, - предложила неожиданно Вика.
   - Пойдем, только вот куда?
   - А мне без разницы.
   - Ты в первый раз в Чудове? - спросил Иван.
   - Да, никогда до этого здесь не была. Чувствую себя испуганной колхозницей... Ты знаешь, сдала как-то на вокзале вещи Бога (Бояна Гробовникова) в камеру хранения и, представь себе, забыла номер! Какой хай служители подняли, если бы ты видел!
   Они вышли на Востриковскй бульвар и неторопливо пошли в сторону Тайваньской площади.
   - А я коренной чудовец,- говорил Иван, - служил в армии, в Лугачёвске.
   - В Лугачёвске? - брови девчонки удивленно поползли вверх.
   - Да, а что тут удивительного? - спросил Иван.
   - Я сама родом из Лугачёвска, - гордо ответила та.
   - Тесен мир, - удовлетворенно хмыкнул Богатырёв, а сам подумал что, возможно, видел Вику на дьявольском шабаше в соборе или в лугачёвской психушке.
   - Куда дальше? - остановилась на перекрестке Вика.
   - Ну что, вынужден взвалить на свои плечи роль гида, - весело проговорил Иван, - первым делом пойдем на Тайвань. Кто не был на Тайване, тот не видал Чудова! Вперед и с песней!
   - Запевай! - поддержала его шутку Вика, шагнула на проезжую часть и едва не попала под машину, не заметив красный сигнал светофора. Машина была старая, допотопная, похожая на большой четырехколесный велосипед с желтой, резиновой грушей вместо сигнала.
   Несильным ударом Вику отбросило на тротуар, - она отделалась тяжелыми ушибами и легким испугом. Водитель странного авто непонятной марки в черном кожаном пальто до пят, в кожаных перчатках с широкими раструбами, в очках и кожаном шлеме, смахивающий на летчика-испытателя, отделался не столь легко. Впоследствии в газетах писали о сломанных ребрах, выбитых зубах и фиолетовых "фонарях" под глазами. О том, кто приложил к этому факту руку скромно умалчивалось...
   Тайвань поразил Ивана и Вику духом нэпманского предпринимательства, европейской свободы и американской раскрепощенности. Они будто окунулись в живую воду после мертвой. Перед ними было совершенно другое царство, не испытавшее тяжелого гнета тысячелетнего рабства.
   Прямо на улице работали многочисленные художники-портретисты, выдававшие за несколько минут такие шаржи, что - хоть стой, хоть падай! Тут и там играли джаз-ансамбли, умело копирующие обезьяньи ужимки негров, выступали известные столичные барды, баянисты, балалаечники и массовики-затейники. Стены многих домов, заборы и сортиры были испещрены надписями в честь погибшей недавно в автокатастрофе танцовщицы варьете из Речи Посполитой Шарлотты Приднестровской. Танцевали, ударяя бубнами себе по головам, завернутые в белые простыни со штампами столичной психушки, лысые шаманы. Читали рулоны стихов невменяемые поэты, представители кадетской и монархической партий, как сеятели из романа Ильфа и Петрова, разбрасывали листовки с призывами свергать президента Бокия и вешать на фонарных столбах разбойников с большой муромской дороги. Тут же многочисленные воры с бегающими, как цепные кобели, глазами сбывали с рук краденое нэпманское добро, попутно облегчая карманы ближних. На мусорном ящике расположилась стайка наперсточников, визгливо зазывая приезжих лохов испытать свое счастье. Повсюду сновали жизнерадостные, похожие на макак с выскаленными зубами, иностранцы. Они то и дело щелкали затворами фотоаппаратов и небрежно швыряли зеленые, стодолларовые бумажки в шляпы и футляры от инструментов уличных музыкантов. Кое-кто из меценатов приценивался к картинам, стоявшим у стен и на подоконниках зданий. И хоть полотна были чудовищны и годились только на растопку буржуек, торговля шла бойко. Некоторые халтурщики-живописцы наловчились толкать такую мазню мешками и вскоре пооткрывали личные счета в швейцарских банках. Особым спросом пользовались сюжеты с НЛО, шабашами ведьм и колдунов на Лысой горе, а также смертоубийство царем Горохом собственного сына и расстрел Бургомистра-чудотворца с семьей в доме купца Калашникова.
   - Чудеса!.. Ты когда-нибудь видела такое? - бесцельно слоняясь по Тайваню, восхищенно говорил девчонке Иван Богатырёв.
   - Я торчу, как будто дозу наркоты вколола, - с блаженной улыбкой призналась Вика.
   - То ли еще будет! - многозначительно пообещал Богатырёв и, быстро вынув из кармана, показал на ладони новенький одноразовый шприц и две ампулы с белой, прозрачной жидкостью.
   - Ой, Ваня, как я тебя люблю! - обрадовалась Вика и бросилась ему на шею.
   - Что ты, что ты, только не здесь, в подъезд зайдем, - отбивался от нее Иван, увлекая за угол ближайшего дома. Там, в подъезде, на пыльной лестничной клетке он, как шпагой, безжалостно проткнул ей вену медицинской иглой и впрыснул в кровь волшебное снадобье, полученное от лесной ведьмы Ядвиги после рождественского шабаша. Снадобье было настояно на папоротнике, дурмане, адамовой голове и полыни и обладало большой магической силой.
   В Чудове в скором времени намечался очередной шабаш - весенний саббат Белтейн или Вальпургиева ночь и Вика теперь имела полное право участвовать в этом шабаше в качестве невесты Ивана Богатырёва.
  
  
   7. Путевые заметки с Тайваня, или Дунькин клуб
   (Отрывок из романа Ивана Богатырёва)
  
   Впоследствии, проживая за морем в стране ковбоев, индейцев и бизнесменов, Иван решил описать впечатления от Тайваня в своем поучительном романе, попутно коснувшись тусовавшегося здесь же столичного художественного и литературного андерграунда, - дал исчерпывающее историческое описание Чудовского царства-государства, изобразил некоторых правителей, пророчески наметил перспективу на будущее. Заметки получились столь занимательными, что, не дожидаясь напечатания всего романа, выскочили отдельным изданием, были на "ура" встречены перекормленным информацией заморским читателем и наделали много шума в эмигрантских кругах. Мы сочли необходимым поместить эти острополемические заметки и в нашем сочинении. Поверьте, они стоят того!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   "Чем поражает Чудов провинциала? Вопрос, конечно, риторический. Но исходя из собственных наблюдений, - поражает прежде всего Тайванем. Тайвань - самая свободная, скоморошья улица Чудова. Это как бы город в городе, государство в государстве со своими обычаями, неписаными законами, со своей моралью, религией и наконец со своими гражданами... Вот только правителей на Тайване нет. Тех, которые привыкли прятаться от черни за крепостной стеной. Им здесь, думаю, было бы неуютно. Особенно вновь испеченному президенту Бокию.
   Небольшой экскурс в историю. В Чуди никогда не бывало президентов, а только князья и цари, о чем красноречиво свидетельствуют многочисленные летописи, "Повесть временных лет", а также "Сказка о царе Салтане". Лежит Чудь на отшибе Европы, с восточной и южной сторон граничит с погаными и басурманами, откуда и прет в державу азиатчина. Так что довольно странно слышать такие несовместимые понятия, как "Чудь" и "президентская власть". Если в Европе президентов избирают давно (за исключением Туманного Альбиона, где формально главой государства считается королева), то чудовцы как всегда пришли к этому, минуя все предварительные стадии, сразу после свержения полусумасшедшего Вавилы Патрикеевича Самодурова. Почти как Гвинея-Бисау, волею наших "великих" чудовских мечтателей и фантазеров перемахнувшая из первобытно-общинного строя аж в постиндустриальное общество!
   Что ж, президент, так президент. Чудовцам не привыкать к смене ярлыков на шее у столичных градоначальников. То та это, царь Горох, убивающий сыновей, то ли убиенный собственными подданными Бургомистр, то ли Соловей Разбойник со своими работниками ножа и топора, романтиками с большой муромской дороги, то ли крещеный басурманин Макар Каймаков, - чудовскому мужику, в принципе, всё едино. Он твердо убежден, что начальство назови хоть "горшком" и поставь в печь, оно всё равно останется начальством, а в огне не сгорит и в воде нисколечко не потонет. Начальство - это национальная чудовская беда, вроде монголо-татарского нашествия. Здесь постоянно жалуются на две вещи: тьму власти и власть тьмы!
   Итак, мы шли с моей новой знакомой Викой по Тайваню. Вика будет моей невестой - решено! Скоро должен состояться грандиозный шабаш Белтейн, который мы раньше по наивности называли праздником Первого мая, и мне для участая в шабаше нужна будет подруга. Вика великолепно годится на эту роль: она очень сексуальна, испорчена; на юном лице ее отпечатались следы тайных пороков.
   Мы шли по Тайваню и тщетно пытались вкусить чего-нибудь от его яркой, демократической жизни. Увы, вкусить здесь было решительно нечего. Хотя праздношатающиеся толпы разнаряженных в пух и прах нэпманов и почти ничего не скрывающих из своего личного, интимного товара великосветских блядей наслаждались всевозможными "фантами", кока, дока, гонококка и еще черт знает какими коками. Сосали, грызли, лизали и глотали всякие кремовые, фруктовые, шоколадные, кофейные и тому подобные мороженые. Жрали цыплят гриль и другую закордонную нечисть в местных шикарных забегаловках, - для нас всё это оставалось недосягаемой голубой мечтой. Проходя как "полноправные хозяева" всего этого сказочного изобилия и плюс к тому еще и необъятной родины своей, о чем говорилось в популярной патриотической песенке времен правления Макара, на деле мы, увы, чувствовали себя изгоями на этом великолепном празднике новой чудовской жизни.
   Тайвань, как сказочная скатерть самобранка, выбрасывал нам под ноги соблазнительные дары процветающей западной и загнивающей отечественной экономик. Как в пресловутой комнате смеха с кривыми зеркалами, цены преломлялись до дьявольского несоответствия с реальностью. Газета здесь стоила три целковых вместо трех копеек, стоимость пачки дрянных чудовских сигарет на глазах разбухала как вселенная после большого взрыва и превышала номинал раза в четыре. Паршивый детский водяной пистолет тянул чуть ли не на полтора червонца, когда каких-нибудь полгода назад едва ли не столько же стоил боевой с двумя запасными обоймами на черных рынках Грозного и Одессы.
   Местные голодные, по три дня ничего не курившие тайваньские поэты с таким жаром кляли президента Бокия и его покойную мамашу, что президент, вероятно, в своей резиденции корчился на полу в припадках дикой икоты, а мамаша - переворачивалась в гробу. Однако, это обстоятельство нисколько не мешало поэтам набиваться вечером в Дунькин клуб, - как назывался литературно-художественный салон Берты Феропонтовны Бокий, родной дочери президента. Никаких вступительных взносов в клубе не требовалось, даже одноразовые пластиковые стаканчики здесь бесплатно выдавались каждому, ну а что в них налить - было делом личным и сугубо интимным. Расклад напитков варьировался от несерьезных фант, минералок и пепси-кол, до сорокоградусных водок и бешеных, едва не загорающихся в желудках синим пламенем спиртов, до которых так падки были поэты. Среди них особенно выделялся известный чудовский поэт-неформал Глеб Ананьев по кличке Мастурбалиев. Он глушил спирт, как воду из-под крана, почти ничем не закусывая, и перепить его никто не мог. Мастурбалиев сочинял косноязычные порнографические оды и читал их девицам легкого поведения, которые липли к художникам и поэтам, как болотные, пиявки.
   Художники не только совершали возлияния Бахусу, но в течение вечера ухитрялись под шумок изобразить Мадам, как звали в салоне Берту Феропонтовну, в анфас на каком-нибудь оборванном клочке бумаги, а то и просто на обоях. Среди них не было выдающихся личностей, если не считать авангардиста Семена Барнаульского, но он появился значительно позже.
   Музыкальный отряд столицы был представлен конечно же Бояном Гробовниковым, приходившим в Дунькин клуб без своей рок-группы, с акустической гитарой через плечо. Бог заметно постарел, оплыл жиром от хорошей кормежки на свадьбах, в кабаках и на рок-шабашах. Сочинял мало, больше выступал, безбожно эксплуатируя свои прежние достижения как заигранную пластинку. Но продолжим воображаемое путешествие по Тайваню.
   Доблестная чудовская милиция, вооруженная великолепными резиновыми дубинками, опасалась показываться на Тайване без поддержки специально экипированных внутренних войск, танков и авиации.
   - Чуден Тайвань при ясной погоде. Когда б вы это видели, граждане, чтобы бродячему уличному музыканту бросали в пыльную шляпу, валяющуюся на мостовой, конвертируемые американские доллары, а истеричного, с нездоровым блеском в глазах, юношу призывающего к свержению президента Бокия не волокли под вой и улюлюканье праздной толпы на Кутузовку, в политическое управление?
   Времена... времена меняются, уважаемые господа. Меняются стремительно, на глазах. Вчера еще, казалось бы, тарелка пельменей из несвежего мяса стоила не больше 50 копеек, а теперь сколько бы вы думали? Ни за что не догадаетесь - 4 рубля! Но есть и дешевле, в зависимости от названия блюда. Два с чем-то... Но закончим говорить о еде. Ведь не хлебом единым, в самом дате, жив человек! Есть еще пища духовная. А уж она-то чьей-то щедрой рукой рассыпана по всем укромным закоулкам столичных вокзалов. Встречается кое-что в этом роде и на нашем тернистом пути, на Тайване. И вот что удивительно, издатели, видимо, как один решили, что чудовский человек (чудак в простонародье) неграмотен в смысле сексуального образования и с жаром принялись просвещать его в этой области. Извините, господа сексуально озабоченные просветители, но лучше бы вы позаботились о практической стороне этого вопроса, с теорией мы уж как-нибудь справимся без вашей помощи. Но это шутка, конечно. Как говорится: сексу в Чудове нет. А на нет, как известно, и суда нет. Вот так-то.
   На этом свои путевые заметки с Тайваня заканчиваю. Больше всё равно не скажешь, а что сказал - достаточно для того, чтобы понять: в Чудь подул холодный ветер перемен с Запада!"
  
  
   8. Поэтическое общежитие
  
   Под вечер, с гудящими от усталости ногами, Иван с Викой оказались перед массивной, дубовой дверью высокого, напрочь лишенного балконов и каких-либо архитектурных украшений, здания. Поверх двери кособочился неровный кусок фанеры, на котором кто-то хулигански изобразил черта с вилами и надписал снизу несколько дополненную фразу из Дантовского "Ада": "Входящие, оставьте на вахте упованья!"
   Едва они приблизились к двери, - прямо над ними широко распахнулось окно на четвертом этаже и оттуда, с воплем: "Я люблю вас, Люда! или люди", - вывалился человек. Прыгнул он не прямо вниз, на асфальт, а благоразумно взял правее, на деревья. Густые ветки кленов, спружинив, смягчили удар и самоубийца, цепляясь за них, как за стропы парашюта, рухнул на землю.
   Иван испугался и зажмурил глаза, Вика вскрикнула. За самоубийцей тут же примчалась "Скорая", как будто ждала его за углом. Двое здоровых мордоворотов в белых халатах, похожие на ресторанных вышибал, выволокли зеленые, брезентовые носилки, небрежно швырнули на них безжизненное, похожее на изломанную куклу, тело самоубийцы, задвинули носилки в салон и машина, врубив звуковую сирену и два синих проблесковых маячка на крыше, испарилась.
   - Что это за дом? - с дрожью в голосе спросил Богатырёв Вику.
   - Это поэтическое общежитие, - с готовностью ответила та.
   - И ты здесь живешь?! - чуть не вскрикнул Иван.
   - Да, с подругой, Катькой Стариковой, - кивнула головой Вика.
   - Ни фига себе примочки тут у вас, - никак не мог прийти в себя Богатырёв.
   Они зашли в фойе общежития, причем Иван приготовился к самому худшему. Вопреки его опасениям, вахтера на месте не оказалось и "упованья" оставлять было некому.
   - Это юморист Косорыгин был, - рассказывала Вика, поднимаясь по обшарпанной, пыльной, лестнице, - он постоянно вешается или с четвертого этажа выбрасывается - девок так соблазняет. Заманит какую-нибудь мочалку в комнату, дверь запрет и - к окну, или петлю - на шею: не дашь... - удавлюсь или в окно выпрыгну! Девки-дуры жалеют его, дают... А сегодня, видно, промашка вышла.
   Иван шел вслед за Викой, как Данте за Вергилием, слушал страсти, которые она красноречиво расписывала и со страхом озирался по сторонам, представляя себя в круге первом...
   На втором этаже кипел жаркий бой. До коридору катался огромный человеческий колобок, из которого, как пружины из ветхого дивана, выскакивали чьи-то руки, сжатые в кулаки, и ноги. Из колобка доносился звериный рев, изобразить который средствами человеческого голоса было невозможно.
   Посередине коридора, как запорожец в повести Гоголя "Тарас Бульба", лежал дюжий бородач в разбитых вдребезги очках, широко разбросав в стороны богатырские руки и ноги. Из распахнутого дипломата, валявшегося неподалеку, вулканической лавой вылились рукописи и застыли причудливыми сгустками по всему коридору. Другой человек, словно покойник, лежал в соседней комнате на входной двери, которую он вынес, вероятно, после хорошей оплеухи.
   - Что это? - вскричал изумленный Богатырёв, указывая на колобок.
   - Это молодые гении дерутся, - голосом музейного экскурсовода пояснила Вика. - Обрати внимание на человека с бородой - ответственный секретарь литературного альманаха "Молодой гений" Мефодий Бавкун. В комнате на двери - заведующий отделом прозы, талантливый романист Лёва Вермельштейн.
   - А где главный редактор? - опередил ее встречным вопросом Богатырёв.
   - Там, - указала пальцем на человеческий колобок Вика. - Очень известная поэтесса Муза Перту.
   - И часто они дерутся?
   - Почти каждый день. По ночам пьют, до обеда отсыпаются, вечером - бой быков, как в Испании! Что поделаешь - гении!
   Они поднялись на третий этаж, прошли по длинному, полутемному коридору и остановились перед комнатой 313. Вика постучала в дверь. Открыла им девушка примерно одного возраста с Викой, растрепанная и полуодетая, с любопытством взглянула на замешкавшегося на пороге Богатырёва.
   - Пардон, я, кажется, некстати, сударыня...
   - Да заходи, парень, не бойся, я не кусаюсь! Есенин с Тарзаном скоро придут, они за варевом умотали, - развязно проговорила девчонка.
   - Есенин с Тарзаном?.. - Иван вылупил недоумевающие глаза на Вику, думая, что вокзальная фантасмагория продолжается и он сечас увидит живого Сергея Есенина!
   - Это поэты, они в этой комнате живут, - пояснила Вика.
   - Понятно, - сказал Богатырёв, заходя вслед за ней в помещение.
   - А-а, так тебя, парень, тоже сюда подселили? - обрадовалась чему-то девчонка, открывшая им дверь. - Ну так вон койка свободная у окна. Располагайся как дома, но не забывай, что в гостях.
   - А ты тоже здесь живешь? - с серьезным видом поинтересовался Иван, подходя к кровати, на которую указала девчонка. Бросив на кровать спортивную сумку, он, не разуваясь, лег на грязный, в каких-то пятнах, матрац и с наслаждением вытянул ноги.
   - Нет, мы с Викой на той половине живем, в 340 комнате, - охотно объяснила девчонка и, подумав, добавила: - Меня, между прочим, Катей зовут.
   - Хорошо, что не Анной Карениной, - пошутил Иван, - а то собрались тут, понимаешь, Есенины с Тарзанами.
   - Это ты Назара Тараканова еще не видел, - снова принялась объяснять Вика, перехватив инициативу у Кати, - вылитый Сергей Есенин, вылитый! И голос, прикинь, такой же.
   - Может, сын внебрачный? - пошутил Богатырёв.
   - Вот увидишь, тогда сам скажешь, что Есенин, - настаивала на своем Вика. -А какие стихи пишет!..
   - Ну раз стихи пишет - то Есенин, - с улыбкой согласился Иван. - Кстати, постель где можно получить? Я поживу здесь несколько дней, поработаю, а то дома не дадут.
   - На втором этаже у завхоза, - сообщила Вика, - если хочешь, я сбегаю принесу.
   Когда она выпорхнула из комнаты, Катя подсела на кровать к Ивану, развязно проговорила:
   - А ты ничего с виду... средней паршивости. Зовут-то тебя как, не сказал?
   - Иваном.
   Парень положил руку на покатое плечо девчонки.
   - Вот еще!.. Сейчас Тарзан придет. - Катя сбросила его руку с плеча и встала с кровати.
   К тому времени, когда Вика принесла Ивану постель, вернулись загадочные Есенин с Тарзаном. Первый - невысокий, широкоплечий крепыш с желтыми, вьющимися, как виноград, волосами н впрямь чем-то смахивал на Сергея Есенина. Второй - рослый, смуглолицый, длинноволосый брюнет с серьгой в ухе напоминал Гойко Митича, снимавшегося в многочисленных югославских вестернах.
   - Есенин! - представился кучерявый крепыш, подавая руку Ивану. От него, как и от его приятеля, ощутимо разило сивухой.
   Тарзан оказался Робертом Акуловым - небезызвестным лугачёвским поэтом-постмодернистом. В Чудове они вместе с Катей Стариковой подрабатывали на рок-шабашах Бояна Гробовникова.
   Тарзан выставлял из пакета купленное в магазине вино. Вика готовила немудреную студенческую закуску с традиционными в подобных случаях "Завтраком туриста" и кабачковой икрой.
   Иван по-быстрому застелил свою кровать синеватыми от крахмала, аппетитно похрустывавшими простынями, набросил сверху байковое солдатское одеяло не первой свежести.
   Всё это время Есенин нервно вышагивал по комнате, что-то сосредоточенно обдумывая. Потом остановился перед Богатырёвым и, жалобно глядя ему в глаза, трагически воскликнул:
  
   Друг мой, друг мой,
   Я очень и очень болен.
   Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
   То ли ветер свистит
   Над пустым и безлюдным полем,
   То ль, как рощу в сентябрь,
   Осыпает мозги алкоголь.
  
   - Эт точно! - согласно кивнул головой Тарзан, откупоривая бутылку. - Полечись давай, брат, - всю болезнь как рукой снимет.
   Есенин замолчал и покорно принял из рук постмодерниста Акулова наполненный вином стакан. Взял предложенное вино и Иван. Улыбнувшсь, сказал:
   - За знакомство, парни! За нас...
   Все чокнулись и выпили, причем Есенин выпил только половину стакана и сейчас же, не закусывая, закурил.
   - Ну что, полегчало? - подмигнул Есенину Акулов. - От чего заболел, тем и лечись, гласит народная мудрость.
   - Что ты понимаешь в народной мудрости? - сердито глянул на него Есенин. - Ты, маргинал городской... ты когда-нибудь видел живое чудовское слово?.. Вы там насквозь прогнили, в своих муравейниках... К черту всё, вина хочу!
   Есенин залпом допил вино и обратился к Ивану:
   - Я правильно говорю, друг?.. Что они видят в своих городах, кроме грязи, мрази, вранья и разврата?.. И вообще, - весь мир бардак, - все люди бляди!
   Богатырёв хотел было возразить, но Вика предупредительно тронула его за плечо и шепнула на ухо:
   - Ты на него не обижайся, у него трагическое восприятие мира. Он очень несчастен...
   - Что такое человек и что такое вообще люди? - спрашивал сам себя Есенин. - Это наполненные дерьмом ходячие желудки. Человек хочет только наслаждений и живет исключительно рада наслаждений. Всё остальное ему до фонаря: стихи, родина, духовность... Всё это для него пустой звук... И вообще, друзья, давайте еще выпьем.
   Тарзан снова налил в стаканы.
   - За что будем пить?
   - За дружбу, конечно, и за любовь, - предложила Вика.
   - А я не хоту пить за любовь, - заупрямился отчего-то Есенин, - вы пейте за любовь, а я не буду. Я выпью за свою смерть!.. Голова моя машет ушами, как крыльями птица...
   Ивана постепенно начинал раздражать этот парень. Он понимал, что Есенин талантлив, даже, может быть, чертовски талантлив, но таланты, как известно, в быту очень тяжелые люди. Богатырёв понимал, что Есенин нарочно валяет Ваньку, может быть, даже сознательно провоцируя его на скандал, и ему стоило немалых усилий держать себя в руках.
   Под воздействием выпитого вина Иван все чаще и чаще стал бросать на Вику недвусмысленные, полные любовной тоски взгляды, особенно на ноги - длинные, как у цапли. Он пристроился с ней рядом и стал откровенно заигрывать, шепча на ухо всякую любовную чушь, что, однако, весьма нравится слушать разбалованным, ветреным девицам легкого поведения. Вика хихикала и с опаской косилась на сидевшего с другой стороны Есенина.
   Когда закончилось вино, Есенин с Тарзаном снова пошли в магазин. Вышла из комнаты и Катя. Едва дверь за ними захлопнулась, Иван вплотную занялся Викой. Правой рукой обхватив за плечи, он повалил ее на кровать, жадно прижался губами к ее горячему рту. Левой рукой взбил к животу юбку, утопил ладонь между ее жарких ног.
   Вика замычала, замотала отрицательно головой, забилась под ним, водворяя юбку на прежнее место.
   Иван оторвался от нее, задыхаясь, как ныряльщик, только что вынырнувший из воды, вопросительно уставился на Ваку.
   - Ну что ты, дурочка?! Давай... всё путем будет!
   - Есенин тебя убьет! - со страхом пролепетала Вика. Проворно вывернулась из-под него и пересела на другую кровать.
   - А кто он такой, этот Есенин? - озлился Богатырёв, весь горя от неутоленного желания. - Что он купил тебя, что ли? Подумаешь, Есенин... Мало я девок у пацанов отбил. И тебя отобью, вот увидишь!
   - Есенин сказал, что повесится, если я ему изменю, - призналась Вика, - а он такой, ты его еще не знаешь... Он жену с детьми из-за меня бросил.
   - Так вот оно что, - разочарованно протянул Иван, - у вас, оказывается, давняя любовь, а я-то думал... И серьезно это у вас?
   - Я же говорю, - он вены из-за меня резал, под машину бросался. Он такой, Есенин. Если что пообещает - обязательно сделает.
   - Ты сама-то хоть что-нибудь пишешь или так?.. - неопределенно покрутил в воздухе рукой Богатырёв.
   - Нет, к чему мне, я стихов не пишу, - ответила Вика, - а вот Есенин знаешь какие стихи сочиняет - все девчонки балдеют!
   - А-а женская душа - потемки, - отмахнулся Иван. - Сергея Есенина тоже бабы погубили. Женщина - это дьявол в юбке! Из-за Евы всё человечество пало.
   - Какой же ты женоненавистник, - покачала головой Вика, - Можно подумать, - сам пять минут назад ко мне под юбку не лез.
   - Это инстинкт, животная страсть, - поморщился Иван, - меня, когда выпью, всегда на баб тянет. Кстати, ты бы позвала своих соседок по комнате.
   - Да у них там тоже гай-гуй идет. Я заглядывала в комнату - кодла человек десять!
   - И тоже все поэты? - изумился Богатырёв.
   - Там всякие есть - и поэты, и прозаики. Есть Толстый Критик, есть Детский Писатель. Его Костей зовут, - принялась объяснять Вика. - Детский Писатель из Мурома. Его на рождество менты за что-то поколотили, все внутри поотбивали, - у него язва в кишках открылась. Говорит, сапогами по животу мочили. Во гестапо, прикинь! Костю в неотложку отвезли, треть желудка в больнице оттяпали. Он теперь пока не выпьет, - жрать ничего не может. А пьет всё, что горит: одеколон, денатурат, политуру...
   - Ты че такое с вырезанным желудком лакать?! Он что, йога этот ваш Детский Писатель? - удивился Иван Богатырёв.
   - Пойдем сам увидишь, - пообещала Вика.
   - Туда же, небось, без бутылки не принимают? - усомнился Иван.
   - Там всех принимают. Капусты отстегнешь на пузырь - примут.
   - Ну, тогда пошли знакомиться с твоими детскими писателями и толстыми критиками, - капуста, слава богу, имеется, - проговорил, вставая с кровати, Богатырёв. - Кстати, почему - Толстый Критик?
   - А вот сам увидишь, - сказала Вика, направляясь вслед за ним к выходу, - толстый, как баба. У него ляжка, как моих три!
   - Не голубой, случайно? - спросил в коридоре Иван.
   - Не знаю... нет, наверно. Голубых я тебе потом покажу.
   - А что есть и такие?
   - Спрашиваешь... Это же Поэтический институт!
   - Ты так говоришь, как будто век здесь прожила, - искренне удивился Иван. - Кстати, Есенин на каком курсе?
   - На первом, - ответила Вика, - он пять лет назад приехал, вступительные экзамены сдал, да так и остался на первом курсе, на семинаре Нектарского. Мэтр талант Есенина признал и уломал ректора, чтобы из общаги не выселили.
   - А ты как здесь оказалась? - спросил Богатырёв.
   - Я парня ищу, твоего тезку, Рюрикова Ивана, - доверительно сообщила Вика, - мы с ним в Лугачёвске на дискотеке познакомились. Он чудной был, как будто малость пустым мешком по башке шарахнутый. Про какого-то царя рассказывал... Тарзан говорит, что так авторитетов на зоне кличут. Выпили мы, короче, шампанского с коньяком, повезла я Рюрика к себе на хату, а что дальше было, хоть убей - не помню! Очнулась - в поезде. Как в поезд попала - ума не приложу. Денег, прикинь, ни копейки и одета в какую-то рвань... Две недели в Чудове на вокзале бомжевала пока не повстречала свою подружку Катьку Старикову из Лугачёвска и Тарзана-Акулова вместе с ней. Их Боян Гробовников, рок-музыкант популярный, в Чудов с собой взял и в поэтическую общагу жить по блату устроил. Тут и я к ним присоседилась, в общаге с Есениным познакомилась, о Рюрике начала забывать и вдруг - ты! Знаешь, вы похожи с Рюриком как родные братья. Я вначале тебя за него приняла.
   - А ведь я тоже встречал твоего Рюрика в Лугачёвске! - радостно вскричал Иван, всё поняв. - Он действительно сын Царя Гороха, и попал в наше время из прошлого.
   - Расскажи как это было? - прямо вцепилась в Ивана Вика, но тот охладил ее пыл уклончивым ответом:
   - Не сейчас, как-нибудь потом. Я еще сам толком не во всем разобрался.
   Вике ничего не оставалось делать, как вновь взять на себя роль Виргилия и продолжить знакомить Ивана с поэтическим общежитием, которое больше походило на Ад, нежели на человеческое жилье. Они прошли вперед по длинному, полутемному коридору, вдоль которого, как в тюрьме камеры, плотно гнездились комнаты абитуриентов. Было шумно и душно. То и дело хлопали двери комнат, по коридору пробегали или проходили молодые люди. Цепляясь за стены и за плечи друг друга, проплывали, как лунатики, пьяные. Они громко о чем-то спорили, темпераментно жестикулировали, пускали табачный дым к потолку. Кое-кто декламировал стихи. Из комнат доносились заунывные, хмельные песни и треск работающих магнитофонов.
   Иван, как рыба в воду, нырнул в эту знакомую, разжигающую кровь, атмосферу творчества и загула. Это ему нравилось. Все ему здесь нравилось. И эта симпатичная, недоступная, пока девчонка Вика, и сумасшедший Есенин, и вот эта, идущая навстречу блондинка с длинными, соблазнительными ногами, и гладковыбритый хмельной юноша с косичкой, проворно юркнувший в туалет.
   Они дошли до конца коридора и остановились перед наполовину открытой дверью комнаты, из которой, как кучевые облака, вываливались сизые клубы крепкого табачного дыма.
   - Вот здесь я и обитаю, - кивнула, на клубящуюся комнату Вика. - Заходи, Ваня, и не обращай ни на кого внимания, они все козлы!
   - Такие как внизу у входа нарисованы? - пошутил он.
   - А то нет, - улыбнулась Вика.
   Когда они протиснулись в комнату, Иван несколько оробел при виде многочисленной пьяной компании, рассевшейся вокруг двух прямоугольных, составленных вместе столов-калек с расшатанными ногами, застеленных вместо скатерти газетной рванью. На газетах горой громоздились какие-то куски, рыбьи кости, консервные банки, хищно, как акулы, скалившие зубастые пасти. В разных концах стола дымились вулканы непогашенных окурков. Натюрморт дополняло несколько пустых бутылок из-под водки, стаканы, кружки, пустые коробки из-под сигарет. Люди пристроились кто где: кто на смятых, неприбранных кроватях, кто на скрипящих, как протезы, стульях, кто на тумбочках и подоконнике. Один, лысый, в зеленом кепи заморского пехотинца, сидел на чемодане, как будто только что приехал с вокзала, а один - на перевернутой кверху дном пустой водочной посудине. Все громко разговаривали, не слушая соседа, стараясь друг друга переорать. При этом - яростно жестикулировали руками, тыкая в лицо соседа дымящейся сигаретой. На вошедших мало кто обратил внимание, потому что в комнату постоянно кто-то входил или выходил из нее.
   Ближе всех к двери сидел сильно поддатый, растрепанный и взъерошенный парень в голубой джинсовой рубашке и, взмахивая, как дирижер, длинными костлявыми руками, что-то рассказывал.
   - Это и есть Детский Писатель Костя Вертий, - шепнула Богатырёву Вика, кивнув на дирижирующего самому себе рассказчика.
   Иван прислушался.
  
  
   9. Опять чертовщина
  
   - ...Разглядывая необычно наряженного парня, я совершенно позабыл о морозе и даже не чувствовал его, несмотря на отсутствие головного убора, который где-то посеял по пьяни, - говорил Детский Писатель. - Этот человек как бы загипнотизировал меня своей историей и мне даже начало казаться, что сквозь не на шутку разъярившуюся метель начинают проступать не силуэты обычных муромских пятиэтажек, а островерхие купола церквей и причудливые контуры боярских хором. Парень в старинной соболиной шапке, бархатной шубе и желтых сафьяновых сапогах с загнутыми вверх носками рассказывал о глубокой старине так, будто только что оттуда прибыл. Я видел самого настоящего царского сына, но, возможно, что это была галлюцинация.
   К концу повествования я начисто протрезвел и начал не без основания подозревать, что имею дело с кем-то вроде нечастой силы.
   "Как тебя сыскать в граде сем, витязь?" - закончив свой удивительный рассказ, спросил у меня парень в соболиной шапке.
   Я черкнул ему на листке из блокнота свой адрес и мы расстались. На прощание парень снял с пальца изумрудный перстень и протянул его мне.
   "Не обессудь, витязь, за сей скромный дар, у меня боле ничего при себе нету. Жди, скоро пришлю за тобой своих отроков - в Чудов поедешь! - сказал он.
   Я поблагодарил парня за доброе слово и он растворился в снежной кутерьме.
   Дома я ничего не сказал родителям о необычном происшествии, заперся в своей комнате и с трепетом сунул руку в карман куртки, где лежал подаренный незнакомцем перстень. Признаюсь, я с затаенной надеждой думал, что перстня там не окажется и, следовательно, все, что со мной было - всего-лишь плод пьяного воображения, а может быть и белая горячка. Но перстень как ни странно лежал на месте. Я с нескрываемым ужасом повертел его перед глазами: это было массивное золотое изделие, несомненно, работы старинного мастера. В сердцевину был вставлен крупный, салатного цвета, изумруд, пылающий в свете электричества, как зеленый пожар. Перстень, очевидно, стоил немалых денег.
   "Кто же это был такой? - мучительно спрашивал я у самого себя. - Ну действительно, не сын же царя Гороха?.. Тогда зачем этот театральный маскарад? И этот перстень?.. Но перстень-то ведь настоящий? Черт побери, чепуха какая-то... Откуда здесь этот загадочный пришелец? Четвертое измерение?.. НЛО?.. Стоп, да ведь это же - НЛО!"
   Я опешил и чуть было не выкрикнул всё это вслух. И удивляться тут было чему. Дело в том, что где-то в начале сентября я засел писать фантастический рассказ в стиле Гофмана и Чаянова, который назывался "НЛО"! Спросите: при чем здесь сын царя Гороха? Но ведь я об этом как раз и писал, о сыне царя Гороха!
   Я опрометью метнулся к шкафу, в котором хранились мои рукописи, быстро разыскал нужную папку, выхватил разрозненные листки и лихорадочно начал читать.
   "Значит, - это я его вызвал из прошлого? - закончив читать, с трепетом подумал я и у меня закружилась голова от подобного открытия. - Неужели я обладаю такой силой, что могу вызывать людей из давно минувших веков?.. Господи, уж не волшебник ли я?.. Нет, бред какой-то. Тогда что же это?.. Откуда перстень? Неужели всё мне только почудилось?.."
   Я подошел к окну и, облокотившись о подоконник, стал пристально всматриваться, в хмурую ночную мглу. Мне хотелось увидеть еще что-нибудь загадочное, хотя бы тот же НЛО, но ничего сверхестественного больше не происходило.
   "Видно, встреча с царским сыном мне просто почудилась, а кольцо я где-нибудь нашел, - снова с облегчением подумал я и лег спать. Но самое удивительное - незнакомец знал, что я учусь в институте Поэзии и скоро поеду в Чудов на сессию. И отроков своих он за мной всё-таки прислал!..
   Метусь как-то поздним вечером из кабака по проспекту Мичурина, фонарные столбы лбом пересчитываю и вдруг, откуда ни возьмись, - двое. Хари уголовные, один и вовсе нацмен, как таракан, усатый. Под руки третьего ведут, солдата. "Что за черт?" - думаю и - за ними. Дошли они до подземного перехода, спустились вниз, бросили служивого на пол и совещаются, что с ним дальше делать. Один кричит - тот, что с усами, - убить да и дело с концом, а тот, что поинтеллигентней, с усами и бородкой, в круглых, как блюдца, очках, разобраться предлагает и, если что, - просто надавать по шее. Перебранка между харями завязалась, не могут, понимаешь, уступить один другому. А служивый тут возьми да и очнись, да и приди в полное понимание. Осмотрелся по сторонам, смекнул что к чему, видит такая оказия: смертоубийством попахивает, запросто можно жизни разлюбезной лишиться, а она-то своя, не казенная. Вскидывается солдат на ноги и - по ступенькам наверх! Только каблуки сапог подкованных засверкали. Те двое - за ним. Я - за харями. Бежим, как стайеры на короткой дистанции, пятки в жопы, как в тесто, влипают. Солдат видит такую с моей стороны поддержку, остановился, повернулся к харям и - в позу Шварцнеггера. Как завизжит на всю улицу: "Я-а-а-а!" - и усатому сапожищем - по сопатке! У того аж усы отклеились и челюсть во рту подпрыгнула и щелкнула, как волчий капкан. Сделал усатый двойное сальто в воздухе и рухнул на асфальт как убитый. Его приятель, очкарик, струхнул, жидок на расплату оказался. Юркнул, как заяц-русак, в платный сортир, случившийся поблизости, и на очке забаррикадировался. Но мы со служивым его и в сортире достали и замочили в четыре кости.
   Но слушайте, что дальше было. Солдатик-то оказался не простой - из столичного гарнизона. И перенесла его из первопристольной в Муром, - кто бы вы думали? Летающая тарелка! НЛО значит. Опять НЛО!..
   Иван Богатырёв слушал рассказ Кости Вертия и ему поневоле начинала чудиться психушка, где он в прошлом году познакомился с графом Верамо. В принципе, общежитие Поэтического института ненамного отличалось от сумасшедшего дома. И диагнозы у обитателей общежития были примерно одинаковые: прозаик, поэт, критик...
   То, что Детский Писатель Костя тоже видел сына царя Гороха не очень его взволновало. Вероятно, в Чуди появление царских сыновей стало весьма обычным явлением. Как прилет грачей по весне.
   Иван поогляделся по сторонам и, не найдя никого, хотя бы отдаленно напоминающего Толстого Критика, спросил Вику. Она, прошвырнувшись между сидящими и выпив водки, была уже здесь, как рыба в родной стихии. Толстого Критика в комнате не было и Вика предложила его поискать. Они поднялась на четвертый этаж и заглянули в первую попавшуюся комнату.
   В комнате, на пыльном полу, по-турецки, поджав под себя ноги, сидел бородатый человек с всклокоченными, стоявшими матюком волосами. Человек был одет в нестиранную тельняшку и зеленые спортивные брюки "адидас" с белыми лампасами. Вокруг него стояли портреты таких же бородачей - классиков чудовской литературы, возле которых - по граненому стакану, доверху наполненному вином.
   Бородач в тельняшке чокался с каждым из портретных бородачей своим стаканом и, крякнув, одним махом опрокидывал вино в себя. Затем, проведя ладонью по усам и разгладив их, говорил, обращаясь к одному из портретов:
   - Что, Федор Михалыч, нехорошо пошла? А вы корочкой, корочкой его, злыдня, занюхайте. Эка беда с вами, писателями, каторжанами... Не дворянское это дело, Федор Михалыч, супротив власти итить! Как раз, гляди, в кандалах по Владимирке похиляешъ в Сибирь-матушку, добывать для страны коксу! То ли дело мы, Митьки... По фигу нам сибирский мороз и бесы в степях Украины!
   Бородач увидел вошедших и сделал приглашающий жест рукой.
   - Заходи, мужики! Тут у нас съезд Союза писателей... По сто пятьдесят накатите за Федора Михалыча?
   - Наливай коль не шутишь, - с готовностью приняла предложение Вика и дернула Богатырёва за рукав. - Подсаживайся к столу, Иван, не видишь какое изысканное общество.
   - Никогда еще с великими не выпивал, - садясь на пол возле бородатой тельняшки, признался Иван.
   - Еще бы... Великие только в этой комнате обитают, - с гордостью сказал бородач, наливая вино себе и вновь пришедшим, - здесь их духи по ночам бродят, в портреты воплощаются. Я сам сколько раз их видел: и Федор Михалыча, и Льва Николаича. Тут до меня драматург Юлиан Сущий жил - повесился от тоски! Каждую ночь духи классиков донимали.
   - А ты сам-то кто? - выпив вино, спросил у бородатой тельняшки Богатырёв.
   - Я Митек, вольный художник. Меня весь Чудов знает, - скороговоркой зачастил веселый бородач. - Я - на все руки от скуки! Могу мандавошку с мудей подковать, могу подметки на ходу срезать. Мы - кремляне: живем в Кромах, в разных домах, на поросячьей улице, где скачет рак на курице. А вы что за люди и много ли вам Отец наш талантищей отвалил?
   - Я Вика-блядушка, - лукаво подмигнула полосатому Митьку Вика, - а он Иван-бывший солдат, - Толстого Критика ищем.
   - А зачем вам Толстый Критик?
   - А низачем. Он нам и даром не нужен! - засмеялась Вика.
   - Тогда я вам помогу, - решительно сказал Митек и стад водить пальцем по грязному полу. - От меня пойдете налево, увидите лестницу, ведущую на третий этаж, но она вам не нужна. Поднимитесь по соседней лестнице на пятый этаж, свернете направо. Там увидите человека в одних трусах а с трубкой, садящего в картонной коробке из-под "Панасоника". Не пугайтесь - это философ-неоплатоник Никодим Бут, он в ящике из-под телевизора живет, Диогена из себя корчит. Днем спит, как кот в сапогах, а по ночам онанизмом занимается. Пройдете мимо философа, потому что он вам тоже на фиг не нужен, и увидите в конце коридора дверь, окованную железом, как пиратский сундук, с решетчатым окошком посередине: там и живет Толстый Критик.
   Иван с Викой поблагодарили гостеприимного Митька за угощение и двинулись дальше. Ад, ад куда ни глянь простирался перед изумленным взглядом Богатырёва. Двери многих комнат были распахнуты настежь и за ними творилось черт знает что! Вот распяли на рваном матраце грешницу с густыми распущенными волосами. Она корчится и кричит, а двое по очереди подходят к ней и флегматично пытают, сверкая голыми, прыщеватыми ягодицами. В соседней комнате - собрание сатанистов: блестят синеватыми лезвиями обнаженные рыцарские мечи, чернеют длинные плащи и монашеские сутаны, белеют человеческие черепа с оскаленными зубами. Посередине помещения - стол, заменяющий алтарь, на котором горят зеленые свечи, дымится, распространяя благовония, курильница, лежат пентакль и кинжал о белой рукояткой. В жертвенной чаше колышется, заменяющее кровь, красное церковное вино "Кагор". Вот комната, стены которой выкрашены черной траурной краской. У стены, заместо кровати, - гроб со спящим в нем человеком. В другой комнате сразу за дверью с потолка свешивается петля, в которой неизменно оказывается голова всякого входящего в помещение.
   Иван почти обезумел от всего увиденного и услышанного в поэтическом общежитии и не хотел уже никакого Толстого Критика, но Вика настояла, уверяя, что это весьма примечательная личность. Толстый Критик и впрямь был толстый. Он был такой толстый, что не помещался на стуле, на котором восседал и одна половинка его зада мешком, как тесто, свешивалась чуть ли не до самого пола. У Критика было четыре подбородка и щеки, как у сытого, довольного хомяка. Звали его Дементий Мошкара и родом он был откуда-то из Тьмутаракани.
   Толстый Критик пил водку, наливая ее из огромной, полуведерной бутыли со стеклянной ручкой в глубокую, хрустальную вазу из-под цветов. Он даже скорее не пил, а заливал ее, как бензин в бак автомобиля, в свою объемистую, как добрый тьмутараканский бурдюк, утробу. Водка выходила из него потом, катившимся по красному, лоснящемуся лицу крупными, прозрачными горошинами. Толстый Критик сидел мокрый, как мышь, и в перерывах между возлияниями читал какую-то рукопись.
   - Ты гляди, что пишет, сукин сын! Ильф и Петров нашелся, - язвительно комментировал прочитанное Толстый Критик. - А слог-то, слог... топорный какой-то, неотесанный. Резать беспощадно! Под корень резать... В мусорную корзину такое чтиво!
   Критик Мошкара на минуту оторвался от своего занятия и свирепо уставился на вошедших Ивана Богатырёва и Вику.
   - Какого дьявола надо? Поэты, прозаики?.. У меня консультации платные, плюс вступительный взнос - бутылка! - рявкнул он, вращая огромными, налитыми кровью вампирьими глазами.
   - А натурой нельзя расплатиться? - хихикнула Вика и недвусмысленно тронула край своей и без того коротенькой юбочки.
   - Только в порядке очереди, у меня сегодня вся ночь по часам расписана, - похвастался Толстый Критик. - Женщины ни с того ни с сего вдруг все бросились в литературу, как будто в других областях искусства нельзя заниматься блядством и проституцией! - нравоучительно добавил он. - Пишут глупые сентиментальные романы, ужасные лирические стихи и бытовые, кухонные рассказы, в которых одна тема, одна проблема и одна боль: женщина и ее неустроенная личная жизнь! Каждая строчка их отвратительной писанины как бы вопиет к читателю, - причем, обязательно - мужчине: сжальтесь надо мной, о мой рыцарь круглого стола, голубой принц и герой моего романа, посмотрите как я несчастна, как я страдаю, ночей не сплю и плачу в розовую подушку! Разве мои душевные муки не трогают вашего жестокого, каменного сердца? Идите же ко мне, мой Дон Жуан, мой Казанова, мой Челентано и Чекатило, заключите мое хрупкое тело в ваши крепкие, медвежьи объятия так чтобы хрустнули мои кости. Возьмите меня... я ваша! Я теперь ваша, как кошка, которую не выгонишь из дома и приходится, скрепя сердце, содержать: кормить вкусными кошачьими консервами "Вискас" и поить кефиром "Данон"... Женщина, я вам скажу по большому секрету, - это проклятие для литературы! - закончил свои пространные сентенции Толстый Критик.
   - Браво! Браво, Дементий, я полностью с тобой согласна, - захлопала от восторга в ладоши сияющая Вика и, подлетев, чмокнула Критика в толстую, обвисшую щеку.
   - А ты что же не женщина? - удивился Дементий Мошкара.
   - Нет, я не поэтесса, - поправила его Вика.
   Побродив еще немного по этажам и потеряв где-то Вику, Иван вернулся в свою 313. Есенин с Тарзаном крепко слали каждый на своей койке, весь стол был заставлен опорожненными бутылками из-под водки "Распутин". Кати Стариковой не было.
   Иван, чертыхаясь, разделся в темноте и лег спать. И приснился ему удивительный сон...
  
  
   10. Сон
  
   Ивану снилось, что он учится в Чудове, в институте Литературы и Поэзии. Он не удивился, потому что давно подумывал о поступлении в этот ВУЗ. Хотя во сне он и не мог этому удивляться ввиду того, что у него и сомнений никаких не было в реальности всего происходящего. Он просто жил и иной действительности, кроме той, что разворачивалась перед ним во сне, просто не существовало. Сон и был настоящей его жизнью, а, пробуждаясь, Иван склонен бил думать, что - засыпает. И потому, - действительность давно воспринимал как сон, как иллюзию. Постепенно в голове у него всё перемешалось в невообразимую кашу, Иван, как незадачливый мореплаватель, потерял всякие ориентиры, плюнул и отдался во власть течения. Но вернемся ко сну.
   Иван бесцельно бродил по коридору обширного, сооруженного из стекла или плексигласа здания. Вокруг было множество молодых людей - студентов института. Причем, многих он узнавал и здоровался. Вот идет навстречу юморист Косорыгин, тот, что бросился с четвертого этажа. Идет целый и невредимый и весело машет рукой Ивану. Вот Муза Перту - главный редактор альманаха "Молодой гений". Иван радостно затряс ее руку, хоть никогда перед этим не видел. Муза была, как и полагается, в просторных греческих одеждах и несла вместо арфы обыкновенную шестиструнную гитару. Ответственный секретарь альманаха Мефодий Бавкун предстал в образе хмельного рогатого сатира с флейтой в одной руке и наполненной вином амфорой - в другой. Философ-неоплатоник Никодим Бут выглядывал из диогеновой бочки и хулигански показывал всем проходящим мимо большой резиновый фаллос. Полосатый Митек с жаром играл на гармошке и завывал, как волк на луну, залихватскими частушками собственного сочинения:
  
   Ни в кино теперь не ходим, ни на танцы,
   Зарабатываем баксы и рубли.
   Понаехали к нам в Чудов иностранцы,
   Демократию с собою привезли!
  
   Толстый Критик ходил по кругу с шляпой и собирал пожертвования, а Детский Писатель читал свои последние детские стихи, где были такие строчки:
  
   Новая считалочка -
   Сшила шубу Аллочка.
   Сшила шубу Аллочка
   За четыре "палочки"!
  
   Стихи имели бешеный успех у женщин, преподаватели института переписывали их в альбомы, чтобы читать на сон грядущий своим детям.
   Был вечер. Сквозь прозрачные стены здания виднелось расплывшееся фиолетовыми чернилами небо. Все небо было усеяно звездами, как большой кусок горной породы - крапинками золота. Многие студенты с каким-то мистическим трепетом и восторгом смотрели, не отрываясь, на звезды, как будто видели их впервые. Что они там нашли? Что позабыли? Сколько веков уже человек точно так же взирает на звезды, словно ищет там, в тайных глубинах космоса, оставленную некогда Родину. Может быть, эта Родина и есть - потерянный Рай?
   Поднял к небу глаза и Богатырёв. Он внимательно ощупывал взглядом одну звездочку за другой, как будто хотел убедить себя в их реальности, и вдруг одна из них начала двигаться. Она перемещалась не как метеорит или спутник, по прямой, а скачкообразно, надолго задерживаясь на одном месте, и на глазах увеличивалась в размерах. Она приближалась к Земле! И тут кто-то радостно закричал: "Смотрите, смотрите, это НЛО! Это же НЛО!"
   Ивана охватило страшное возбуждение. Мелькнула, мысль, что НЛО появился неспроста, что это шанс... и нужно действовать незамедлительно. Он давно мечтал встретиться с космическими пришельцами и сейчас испугался, что неопознанный летающий объект его не заметит.
   Богатырёв настолько был уверен, что представляет какой-то интерес для инопланетян, что принялся мысленно контактировать с пилотами НЛО. Он патетически говорил, устремив глаза к небу: "Космические братья, я вас вижу, я вхожу с вами в контакт! Слышите ли вы меня, космические братья? Прошу вас, летите сюда, на Землю, я хочу вступить с вами в контакт! Я ваш брат по разуму. Летите ко мне, я зову вас, космические братья. Летите ко мне!"
   Каково же было его удивление, ужас и, в то же время, восторг, когда он увидел, что инопланетяне его услышали! НЛО резко спикировал к земле, в короткий миг превратившись из светящейся точки в полый прозрачный эллипс внушительных размеров. Через несколько минут он уже стоял напротив здания института. В прозрачном эллипсе за пультом управления сидел всего один пилот - белокурая женщина, облаченная в блестящий, серебряный комбинезон без скафандра плотно, как будто это была вторая кожа, облегающий ее тело. Инопланетянка была стройна, красива и внешне ничем не отличалась от земных женщин.
   Ивану было совершенно безразлично кто сидел за пультом управления НЛО, мужчина или женщина. Ему важно было другое. Он тут же начал мысленно контактировать с инопланетянкой. Иван говорил: "Заберите меня с собой! Я ваш космический брат по разуму, заберите меня на вашу планету. Я не хочу здесь жить, заберите меня с собой. Я хочу навсегда покинуть Землю. Я хочу в космос!"
   Инопланетянка услышала его и Иван сам не понял каким образом оказался вдруг в НЛО. Инопланетянка дружелюбно ему улыбнулась, ничего не произнося, нажала какую-то кнопку и корабль вертикально, со страшной скоростью, бесшумно понесся в глубины космоса. У Ивана перехватило дух от такой скорости. В считанные доли секунды корабль оказался в межзвездном пространстве и полетел дальше, к неведомой звезде, откуда прибыл, оставляя далеко позади уменьшившуюся в малую точку Землю. Вскоре она и вовсе пропала из поля зрения, а планета, к которой направлялся корабль, стала стремительно приближаться, вырастая на глазах до гигантских размеров. Еще мгновение и НЛО мягко опустился на поверхность планеты. Иван вышел из корабля и с изумлением огляделся по сторонам. Того, что он ожидал здесь увидеть и что рисуется в воображении всякого землянина при мысли о далеких космических цивилизациях не было и в помине. Чужая планета была как две капли воды похожа на Землю, только не на современную, а дореволюционную, с конками, первыми паровыми автомобилями, с похожими на больших стрекоз аэропланами, с "ерами" в конце слов на многочисленных вывесках и с усатыми городовыми, скучающими на перекрестках. "Железный Миргород!" - мелькнула в голове у Ивана знакомая ассоциация.
   Куда девалась инопланетянка Богатырёв не понял. Он даже не успел спросить, зачем они сюда прилетели. Ведь все здесь было ему знакомо. Он обманулся в своих ожиданиях. Иван хотел попасть на другую планету, он уже заранее придумал ее для себя по некоему стереотипу. Это должна была быть ирреальность, сон, мистика, - что угодно, но только не привычная земная действительность.
   "Ведьма! Ведьма и чертовка, - с неприязнью подумал Иван об исчезнувшей инопланетянке, - заманила к дьяволу на куличики, а сама сбежала. Как я теперь обратно на Землю попаду?"
   Одежда его выделялась в толпе необычным покроем и на Богатырёва начали обращать внимание. Вездесущие мальчишки бежали следом и, указывая на него пальцами, кричали: "Иностранец! Иностранец!" Иван отпугнул их и опрометью бросился в переулок, где на него с лаем накинулась собака. Отбившись камнями от глупого пса он юркнул в дворницкую и в изнеможении упал на грязный, засаленный топчан. В глаза ему бросилась кочерга, стоявшая возле печки, и воткнутый в березовую чурку топор с гладкой, как будто отполированной рукояткой. Сам не зная для какой цели, Иван двумя руками выдрал из полена топор и сунул за пазуху, за брючной ремень. "Авось пригодится по случаю", - подумал, выходя из дворницкой.
   На улице смеркалось. Незнакомые звезды величиной с кулак яростно пылали на чужом небе. Где-то там, должно быть, была Земля, на которую он вряд ли теперь попадет. Иван сел, прислонившись спиной к забору, обхватил голову руками и зарыдал от тоски и бессилия.
   К нему подошел человек в отрепьях, с клюкой в руке и котомкой за плечами, участливо справился:
   - Почто слезы льешь, мил человек? Али беда приключилась?
   - Жрать я хочу и ночевать мне в этом городе негде! - остервенело выкрикнул Богатырёв, смотря с ненавистью в доброе лицо нищего проходимца. - А ты давай топай отсюда, пока при памяти! Шляются тут по ночам всякие, а потом носки грязные пропадают.
   - Чем я обидел тебя, мил человек? - удивился прохожий.
   - Давай, давай сыпь по Питерской, благодетель, а то по шее как раз схлопочешь, - огрызнулся Иван. - Заманили, как мышь в мышеловку, за тридевять земель и еще спрашивают...
   - Но я ведь не сделал тебе ничего плохого, за что ты на меня вызверился? - спросил нищий. - Хочешь, я по-братски поделюсь с тобой последней краюхой хлеба, - отдам тебе свою рубашку, обогрею твое сердце теплом и лаской!
   - Ты что гомик? На черта мне нужна твоя ласка, - брезгливо скривился Богатырёв. - Ну и на планетку я попал: то собаки грызут, то нищие проходимцы в любви объясняются!
   - Я знаю как тебе помочь, чужеземец, - объявил вдруг загадочный собеседник Ивана, словно врач, поставивший точный диагноз больному, - в сердце твоем охладела любовь к людям, ты перестал верить в добро и предался страстям и тайным порокам. Тебе нужно покаяться и снова найти дорогу к Создателю.
   - Ты лучше, кретин, укажи мне дорогу на Землю, - я домой хочу! - раздраженно вскричал Иван и плюнул под ноги нищего проповедника. - Может быть, начнешь чесать мне про монастырь, так сам в него ступай - я еще погрешить хочу. Я баб люблю трахать и водку пить, а молиться - с детства не приучен!
   - Отойди от меня, сатана! - патетически вскричал проповедник и стукнул клюкой о землю.
   - От такого слышу, а за базар отвечать надо, - огрызнулся Иван и залихватски выдернул из-за пазухи пугачёвский топор, сверкнувший в свете луны голубым лезвием. - Эх, размахнись рука, раззудись плечо!..
   Иван начал махать топором, как заведенный. Срубил осину, росшую возле забора, и в мгновение ока искромсал ее на дрова.
   - Молодец, паря, хвалю, - доброе дело сделал, - кивнул головой нищий, указывая на поверженную осину, - в этом доме вдова немощная живет, будет теперь ей чем печку растапливать.
   - Смеешься, окаянный, - Иван бросил топор и пошел на все четыре стороны. Он решил во что бы то ни стало отыскать ту женщину в серебряном комбинезоне и потребовать возвращения на Землю. Куда идти он не знал и проплутал без толку всю ночь. За это время с ним произошло множество невероятных приключений, описывать которые у нас нет ни времени, ни желания. Скажем только, что на Ивана набрасывались грабители, затаскивала в свою халупу с красным фонарем уличная проститутка, забирали в участок городовые и зазывали в ночлежку веселые, никогда не унывающие босяки. От грабителей он отбился благодаря своей богатырской силушке, уличную проститутку ублажил, от городовых откупился, а в ночлежке вновь повстречал давешнего проповедника и, плюнув ему в другой раз под ноги, ушел шляться по городу. Тут на глаза ему попался кабак, расположенный в подвале, и Богатырёв спустился туда по крутой, скользкой от плевков, каменной лестнице.
   В кабаке стоял гул, как на металлургическом заводе, было так же душно - помещение никогда не проветривалось. В воздухе стоял гнилостный запах плесени, - воняло брагой, немытым человеческим телом и перегоревшей водкой. Клубами плавали сизые табачные облака, в углу на стойке патефон наяривал "Бублички".
   Богатырёва от всех этих запахов едва не стошнило. Принюхавшись и попривыкнув, он подозвал проворного малого в кроваво-красной косоворотке, в сапогах - гармошкой, с пустым подносом в руках, зная из книг, что это половой, и спросил себе водки и пива. Деньги у него оставались старые, чудовские, но, как ни странно, - были в ходу и здесь.
   Расторопный половой, похожий на нахального цыгана - такой же кучерявый и вороватый, - в точности исполнил заказ, получил на чай и со словами: "Мерси, ваша честь!" - пропал, будто провалился сквозь землю. Иван выпил водочки и повеселел, и потеплело у него на душе, и отлегло от сердца. Мир уже не казался таким безжалостным и враждебным, а завсегдатаи кабачка - такими ничтожными и отвратительными. Странное дело: Иван начал любить их, этих смердящих всеми запахами помойки бомжей и босяков. Он начал любить людей и подвигнуло его на это не схоластические проповеди нищего с клюкой и сумой, а самая обыкновенная водка, сивуха, зеленый змий!.. Так вот что вселяет в человека любовь, заставляет верить в добро и помогать несчастным и обездоленным: водка! Она, она милая... Вот - бог, заставляющий скупца вспомнить о бескорыстии, богатого - прокутить с босяками в три дня все свое имущество и следовать вслед за ними в ночлежку, несчастную вдову - опустить свою скромную лепту (всё, что она имеет в сей день на пропитание) в безразмерную кассу трактирщика, чтобы хоть на немного забыться и попасть в мир сладостных грез из этой подлой, безрадостной действительности.
   Богатырёв хлебнул пивка и растаял окончательно, как шоколад, положенный на горячую сковородку. И зазвал к своему столику всю кабацкую рвань и голытьбу: всех хромых и косых, безногих и одноруких, с проваленными носами и бельмами на глазах, заживо рязлагающихся, с отвратительными гноящимися язвами на теле. И угостил каждого, поднеся собственной рукой стаканчик, и пил из этого же стаканчика сам, и смеялся, и плакал, обнимая несчастных калек, потерявших ноги и руки в последнюю басурманскую кампанию. Я смеялись бомжи и босяки над чудаковатым "барином", но смеялись одними губами: глаза их были серьезны и настороженно злы. Глаза только ждали удобного момента, когда "барин" скопытится, чтобы передать всю полноту действий рукам, четко знающим свое дело: никогда не пропускающим чужой карман и не промахивающимся по чьей-либо физиономии.
   Иван пил страшно, как будто последний раз в своей жизни. Всё перед его обезумевшим взором плыло и преломлялось в дьявольской свистопляске. Он стучал кулаком по столу и яростно рвал на груди джинсовую куртку. Не известно чем бы все это закончилось, если бы вдруг не появилась та самая белокурая инопланетянка в серебряном, обтягивающем комбинезоне. Она улыбнулась Богатырёву доброй, лучезарной улыбкой, взяла за руку и, ни слова не говоря, повела наверх, прочь из гнилого затхлого подземелья.
   - Опять ты, проклятая? - в ужасе вскричал Иван и попробовал освободиться от женщины. - Ты меня сюда заманила, бросила на произвол судьбы, а теперь и вовсе погубить хочешь?.. Не выйдет. Отправляй меня сейчас же на малую землю!
   - Разве тебе плохо здесь, Иван? - спросила белокурая инопланетянка.
   - Ничего хорошего... Кстати, откуда ты знаешь мое имя?
   - Я много чего знаю о тебе, - замялась блондинка.
   - Кто тебе сказал, Верамо? - испугался Богатырёв.
   - Граф Верамо здесь не при чем, - отрицательно качнула головой женщина, - его источник информации нечист, а просветленные души не пьют воду из грязных источников. К тому же, имя - не такой большой секрет, чтобы его не могли узнать посланцы иных цивилизаций... Открою тебе тайну, человек: мы давно наблюдаем за вами и ставим различные научные эксперименты.
   - На кой черт вам это нужно? - ухмыльнулся Богатырёв. - Ни фига себе примочки... нашли подопытных кроликов!
   - Это всё делается в медицинских целях. Наши научно-исследовательские лаборатории вырабатывают вакцину против зла, - ответила инопланетянка.
   - Вот те на... вакцину против зла? - удивился Иван и пьяно икнул. Его тут же стошнило под ноги.
   - Разве можно так напиваться, человек?! - с сожалением покрутила головой блондинка в комбинезоне и протянула небольшую, синюю, светящуюся штучку, похожую на леденец в целлофановой обертке. - На съешь это - враз полегчает.
   Иван покорно проглотил конфету и сейчас же почувствовал себя лучше. Хмель как рукой сняло, голова раскалываться перестала. Богатырёв повеселел.
   - Ты кудесница!.. Чтоб я еще когда-нибудь выпил этой гадости...
   - Зарекалась свинья в грязи не валяться.
   Они вышли из подвала на свежий воздух и блондинка поманила его за собой в глухой, криво сбегавший к реке, переулок.
   - Куда ты меня ведешь? - насторожился Иван, наученный горьким опытом.
   - Не бойся, я веду тебя туда, куда ты и сам хочешь попасть, - успокоила инопланетянка. - Мы сейчас отправимся на вашу планету.
   - Ура! - подпрыгнул от радости Богатырёв и вцепился в блондинку железной хваткой. Не давая ей дышать, принялся целовать взасос, жадно шарил руками по скользкому, как у змеи, телу.
   Долго ли, коротко продолжались эти объятия и лобзания Иван не помнил, но до настоящего дела у них не дошло. Как только начал приближаться самый ответственный, момент, когда он наполовину стащил с нее блестящий, как рыбья чешуя, комбинезон и под ним молочно забелело женское, такое же, в принципе, как и у землянок, тело, - всё враз куда-то исчезло и Богатырёв проснулся. Вместо космической блондинки, он жадно мял подушку и сдирал с нее белую, похожую на комбинезон инопланетянки, наволочку.
   Опомнившись, Иван чертыхнулся, оставил в покое подушку, встал с кровати и пошел в туалет. По пути он, не переставая, думал о так полюбившейся ему во сне блондинке.
  
  
   11. Псих
  
   Вечером следующего дня в комнату к Ивану Богатырёву, в которой в этот поздний час кроме него никого не было, неожиданно нагрянул Алоллион Верамо в сопровождении небритого, с короткой стрижкой, субъекта в шрамах, от которого за версту несло уголовщиной. Верамо с порога ошарашил Ивана сообщением о намечающемся вскоре смертоубийстве Тарзана.
   - Боже мой, Аполлион, и ты это так запросто говоришь, будто речь идет об убийстве курицы! - ужаснулся Ваня Богатырёв. - Нужно немедленно что-нибудь делать, сообщить хотя бы в милицию!..
   - Иван, вечно та суетишься, - укоризненно покачал головой Верамо и, не дожидаясь приглашения, опустился на край Ваниной кровати, - спешка нужна при ловле блох или при ебле чужой жены! Кстати, сожительница Тарзана Екатерина Старикова - довольно симпатичная телка. Советую тебе ею заняться, когда Тарзан сыграет в ящик, иначе свято место пусто не бывает!..
   Пришедший с ним уголовник, так же не спросясь, тяжело плюхнулся на кровать Ивана. Верамо, вспомнив, представил Богатырёву своего спутника:
   - Познакомься, Иван, - это великий и ужасный Софрон Бакланов по кличке Бешеный Рэмбо, мой самый лучший друг после Гитлера и Пиночета... Да, так на чем мы остановились?
   - На Тарзане, которого зарежет какой-то Иуда Искариот, - мрачно отозвался Иван Богатырёв, не принявший легкомысленного настроя Аполлиона.
   - Ты, вероятно, думаешь, что в моих силах что-либо изменить? - скептически осведомился Верамо.
   - Но ты ведь знаешь о предполагаемом убийстве?
   - Увы, это не составляет для меня большого труда! - пожал плечами Аполлион Верамо. - Общаясь последнее время с Тарзаном, ты, Иван, конечно же не обращал внимания на его руки. Мне же хватило и той мимолетной встречи в лугачёвском соборе, чтобы увидеть у него на правой руке две звезды. Одну - на бугорке Сатурна, другую - на третьем суставе среднего пальца.
   Звезда вообще означает событие, должное произойти вне человеческой свободной воли. Она, в основном, располагается на бугорках ладони или на линиях и почти всегда означает опасность или что-либо фатальное... Но вижу, что это тебе не интересно, да и не совсем понятно и потому перехожу к главному. Так вот, звезда на третьем суставе среднего пальца предсказывает убийство или насильственную смерть от болезни. К тому же, у Тарзана к этим двум звездам присоединяется еще и линия Сатурна, которая проникает в третий сустав. Это означает роковую и постыдную смерть, избежать которую, увы, никто не может! Эти знаки образовались у Тарзана во время жизни и являются следствием пороков... Кстати, - перед тобой одна из многочисленных жертв Тарзана.
   Сказав это, Верамо указал на восседавшего рядом Бешеного Рэмбо.
   - Он учился в лутачёвском институте вместе с Тарзаном. Однажды прочел ему только что переписанное из диссидентского журнала "Посев" политическое стихотворение, в котором были такие строки:
  
   "...Не фанатик!
   Далек от мысли...
   Просто веры во что-то нет.
   Наши лозунги явно прокисли,
   Не читаю я наших газет.
   Что-то новое хочется, яркое;
   Настоящий, не мертвый клич.
   Наша жизнь, лишь подобие жалкое
   На все то, что хотел Ильич!"
  
   Что ж ты думаешь, Иван? В ту же ночь у Бакланова был обыск! Нашли крамольные стихи, карикатуры запрещенного художника Барнаульского и массу другой продукции литературного самиздата. В результате - три года исправительно-трудовой колонии общего режима!
   - Он мне ничего об этом не говорил, - вскинулся пораженный новостью Богатырёв.
   - Еще бы! - засмеялся в ответ Аполлион. - А ты думаешь зря я тебя приметал в психушке? Чтобы спастись, ты должен пройти через очистительный огонь, сжигающий людские пороки... И первым из них будет порок Тарзана!
   - Собаке собачья смерть! - перебив Верамо, ни с того, ни с сего злобно выкрикнул вдруг Софрон Бакланов и стукнул мосластым кулаком по коленке.
   - Но это не вы будете его убивать? - испугался Иван Богатырёв.
   - Нет, всё сделают темные силы, которым он продался. Он сам себя убьет, мы будем только посредниками, - заверил Ивана Аполлион Верамо. - Если его сейчас не убить, - Тарзан никогда уже не спасется. По моим подсчетам, его карма заканчивается в ближайшие дни, будущего для него уже не существует.
   - Как так? - снова, удивился Богатырёв.
   - Очень просто, - ответил Верамо и принялся что-то подсчитывать на клочке бумаги, умножая какие-то цифры. Получив результат, он записал его в столбик, провел вертикальную линию и выстроил с правой стороны целые колонны загадочных цифр. Проделав всё это, придвинулся с бумажкой к Богатырёву.
   - Вот смотри - это расклад судьбы Тарзана по системе черной магии, - так называемая формула жизни. Ноль приходится напротив цифры двадцать четыре: Тарзану как раз двадцать четыре года. Скоро ему должно исполниться двадцать пять. Но все дело в том, что ноль обозначает общий упадок психической энергии, как результат - безволие и, в конечном счете, - насильственную смерть. Так что Тарзан обречен! Такова его карма... Мы в этом деле - лишь недостающее звено в длинной цепи его грехопадения.
   - Так вы, Аполлион, всё-таки приложите руку к этому... - Богатырёв замялся на последнем слове, но, поборов себя, выдавил, - преступлению?
   - Зачем так грубо, брат, - поморщился граф Верамо, - это вовсе не преступление, а очищение от грехов - катарсис! И приложим мы вовсе не руку, а, заметь, - только мысль. Ты не знаешь, - мысль властвует над судьбой человека! Что я имею в виду? Иногда ты, Иван, возможно, ощущал - хоть и не придавал этому значения - слабые вибрационные прикосновения в различных частях тела? Особенно в области позвоночника. Так вот - это ни что иное как следствие передачи твоей мысли на расстоянии. Но ты никогда этим серьезно не интересовался и поэтому не можешь добиться большего эффекта, чем вышеизложенный.
   Люди же, научившиеся управлять энергией своей мысли, могут внушить ее на расстоянии другому субъекту. И хотя мысль не воплощается у адресата в словесные образы, как о том пишут доктора наук, изучающие телепатию и гипноз, - но она обязательно внедряется в мыслительный аппарат и воздействует на образ мышления, вызывая, порой, зрительные галлюцинации. В галлюцинации, вызванной мысленной энергией посылавшего, сконцентрирована мысленная энергия данного субъекта, которая, материализуясь, проникает в его мозговой аппарат и вызывает понятную сознанию реакцию.
   Таким образом, я, к примеру, посылаю некоему субъекту свою мысленную энергию, соединенную с некоторыми частями своей ауры, то есть излучения, в котором четко прослеживается рука, сжимающая нож. Ни для кого не секрет, что мысль, проходя сквозь ауру, захватывает с собой, некоторые ее части. При желании их можно даже увидеть своими собственными глазами, но это доступно не всем. Моя мысленная энергия, соединенная с кусками биополя, фактически, - с частями моего тела, внушает другому субъекту посредством видимых образов мысль об его убийстве и субъект погибает! Чем больше у него грехов и пороков, тем легче это проделать. А люди двоедушные или вступившие в какой-нибудь тайный сговор с темными и вовсе беззащитны перед мысленной энергией медиумов... Но оставим это, - перешел вдруг к другому Верамо. - Я хотел бы знать, Иван, над чем ты сейчас работаешь?
   - Пишу роман, - скромно ответил Богатырёв.
   - Почитай нам что-нибудь из своего романа, - попросил Аполлион.
   - Если вам так хочется... - Иван выдвинул из-под кровати спортивную сумку, достал оттуда объемистую тетрадь и, не выбирая, принялся читать с самого начала:
   (Второй отрывок из романа Ивана Богатырёва)
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
   I
   "Мир не понимает меня... Но понимаю ли я мир? Если да, - уж не Бог ли я? И вообще, мне иной раз кажется, что я прилетел с другой планеты. Или, во всяком случае, был предназначен Создателем для другой планеты, и лишь по чистой случайности, по неразберихе в его божественной канцелярии, попал на Землю.
   А теперь мучаюсь и не нахожу себе места. Где мое место?
  
   II
   С сегодняшнего дня решил: буду искать свое место. Под лежачий камень вода не течет.
   Завел будильник на половину седьмого, но проспал. Проснулся - уже половина десятого, а место, как известно, ищут с утра. Потом в учреждениях днем с огнем никого не разыщешь. Ладно, отложу поиски до завтра, ведь не горит...
   Тем более, - место можно найти и не выходя из общаги. Вот возьму, к примеру, и стану знаменитым художником, как Семен Барнаульский или Пикассо! Но нет, для этого нужны акварельные краски и альбом для рисования. Ни того, ни другого у меня нет.
   Тогда, может быть, попробую свои силы в прозе? Точно. Вот возьму и наколбасю гениальный роман в двадцать печатных листов! И стану популярнее Аполлона Сократова.
   Я встал, умылся, почистил зубы и, не завтракая, натощак, приступил к написанию гениального романа. То есть, - сел за стол, отодвинув бутылки из-под водки, вылаканной Есениным и Тарзаном, положил перед собой чистый лист бумаги, взял шариковую авторучку и задумался.
   Нет, пожалуй, романа я сейчас не напишу, не то настроение. Что же тогда?
   Попробовать разве заняться йогой? Это мысль! Но с чего начать? Системы я почти не знаю, никакой справочной литературы у меня нет. Буду просто созерцать и медитировать, контролируя при этом дыхание как того требует пранайама, и отслеживать свои мыслеформы.
   Я разделся до трусов, взобрался на подоконник, скрестил руки на груди и стал пристально смотреть в одну точку.
   Через пять минут мне это до смерти надоело и я спрыгнул с подоконника на пол. Нет, не то. Нужно что-нибудь друтое.
   Я затравленно оглядел комнату. Взгляд задержался на подтяжках Есенина, валявшихся возле кровати. Может, повеситься? Нет, рано. Что же тогда предпринять?
   А ведь верно - нет мне места на этом свете!
  
   III
   Не думай, читатель, что предлагаемая твоему драгоценному вниманию повесть - сатира. Ни в коем случае... Самая наисерьезнейшая вещь!
   И верно, какой уж тут, к лешему, смех, если речь идет о самоубийстве? Смех сквозь слезы получается. Хотя, смею тебя заверить, читатель, - есть на земле некоторая категория людей, не могущих рассуждать без смеха о собственной смерти! Из их числа, должно быть, и герой нашего произведения...
  
   IV
   Больше всего на свете я боюсь оставить после своей смерти что-либо, что скомпрометировало бы меня в глазах оставшихся жить как человека непорядочного, а наипаче, - порочного. Таковыми могут быть фотографии, письма, рукописи, воспоминания родственников и друзей.
   С этой целью я однажды уничтожил все свои юношеские фотографии. Не имею никаких знакомств и, следовательно, не веду переписки. Дабы избежать общения с родственниками, большую часть свободного времени провожу в поэтическом общежитии.
   Вот только ничего не могу поделать с рукописями. Они растут в моей сумке, как грибы после хорошего дождя. Я, кяжется, нашел свое место в мире!
   Неужели мои рукописи еще кто-нибудь прочтет, кроме меня? Но это ведь недопустимо!
  
   V
   Человек не должен оставлять на земле душу после своей смерти, ибо душа ему потребуется в загробном мире. Но что-то же нужно оставить и на земле? Тело - само собой. Но тело уйдет в землю и достанется червям, а вот что на земле? На земле нужно оставить миф. Миф о своем существовании.
   Именно для этого пишутся автобиографии и мемуары, выпускаются учебники истории и издаются художественные произведения. От людей помельче остаются семейные фотоальбомы и устные предания.
   Мир держится на мифах.
  
   VI
   И я тоже хочу оставить о себе только миф. Если меня когда-либо били, я докажу, что бил я. Если я кого-нибудь обманул, - скажу, что обманули меня... Все правильно. Тело ляжет в сырую землю, душа отойдет в загробный мир, а на Земле останется миф, как тень от человека.
   Жизнь - это и есть сотворение мифа.
  
   VII
   Я не находил себе места под солнцем, потому что не умел творить из своей жизни миф. Я хотел просто - жить, но это, увы, невозможно. В физическом мире живут по физическим законам, а физические законы слишком низменны, чтобы их не мифизировать. Натурально, как Бог на душу положит, живут только животные и сумасшедшие.
   Следовательно, любой человек, первоначально предназначенный для иного мира или для иной, более развитой космической цивилизации, но случайно оказавшийся в этом Аду, будет сейчас же объявлен животным или сумасшедшим и заключен либо в зоопарк, либо в психушку.
  
   VIII
   Но почему же я, даже найдя свое место в мире, обложенный рукописями романа, как медведь охотниками, всё равно чувствую некое отчуждение от этого гнусного мира?
   Да ведь я не творю мифа! Пишу, как живу, и, следовательно, снова нет мне места под солнцем.
   К черту мифотворчество, - пусть лучше меня упрячут в сумасшедший дом!
  
   IX
   Я иду по улице. Но разве это улица? Это иллюзия улицы, ибо нет ничего нелепее этих двух рядов многоэтажных, каменных муравейников с балконами. Между муравейниками, как река по дну горного ущелья, льется бесконечная лента автомобилей. Суета, вонь бензина, копоть. По обеим берегам автомобильной реки - поток пешеходов. Саранча, сметающая с прилавков всё съестное и несъестное... Желудки, животы, утробы... Ад... Ад...
   Где здесь место одинокому, несчастному писателю? Собьют с ног и затопчут!.. Но внешне - миф.
   Ба-а, да ведь я же рассмотрел сущность мира сквозь розовые покрывала мифа! Я прохожу сквозь него, как сквозь стену. У меня особое зрение. Я вижу то, что не видят другие.
   Неужели я действительно - Бог?"
  
  
   12. Разговор с антихристом
  
   - Молодец! Ай да молодчина, Иван! - внимательно выслушав Богатырёва, буквально взорвался похвалой Аполлион Верамо. - Ты как считаешь, Бакланов? - обратился он к уголовнику.
   - Гениально, - одобрил Ванино произведение неразговорчивый Софрон.
   - Я знаю, что делать! - хлопнул вдруг Богатырёва по плечу Аполлион. - Сейчас же едем на Тайвань, привлекаем "Красных дьяволят" Гробовникова и устраиваем грандиозное шоу! Я показываю фокусы, Бакланов - приемы рукопашного боя (он в этом спец!), ты, Иван, тискаешь пару глав из своего романа, Гробовников поет и бренчит на своей балалайке. Успех я вам гарантирую сумасшедший! Нас просто завалят венками, как памятники, и деньгами, которые нам некуда будет девять и мы будем сорить ими по всему Тайваню. А тебя, Иван, малолетние поклонницы, визжа, будут носить на руках, как Леонтьева... Собирайся скорее, едем!
   - Смеешься, Аполлион, какой Тайвань, какое шоу? Времени - без четверти двенадцать, - взглянув на часы, охладил его пыл Иван.
   - Ну, всё равно собирайся, пройдемся перед сном грядущим по улице, свежим духом подышим, - тоном приказа сказал граф Верамо.
   Богатырёв подчинился и они втроем спустились по гулким маршевым лестницам на первый этаж и вышли из общежития.
   - Хочешь, я напечатаю твою рукопись в "Новом мире"? - неожиданно предложил Ивану граф Верамо, вышагивая с ним и Софроном Баклановым по опустевшим чудовским улицам.
   - Шутишь, брат? Эту книгу никогда не напечатают в "Новом мире"! - возразил Иван. - Ты, видно, плохо знаком с нашей чудовской литературой. Разве ты не заметил, что я читал отрывки, пародирующие последний, недавно изданный роман известного столичного литератора Касьяна Нектарского? Роман о Христе.
   - Но это очень скверный роман! - вскричал раздосадованный Верамо. - Я чатал его еще в сумасшедшем доме.
   - Ты хочешь предложить мои сочинения в Ваш "Новый мир"? - презрительно усмехнулся Иван и поглядел весело на Софрона Бакланова. - Что, брат, напечатают когда-нибудь в "Новом мире" мои опусы? Боюсь, что к тому времени не будет не то что "Нового мира", но и нас самих!
   - Это точно, - рассеянно поддакнул Бешеный Рэмбо, посмотрел с нетерпением на часы и с ходу замочил ребром ладони фонарный столб, зазевавшийся на тротуаре. Тот рухнул на проезжую часть, как будто срубленное топором дерево.
   " Ты, если торопишься, можешь идти, - заметав нервозность Бакланова, посоветовал Верамо, - буду нужен - знаешь где меня разыскать. На Тайване в "Дунькином клубе" или на Ермаковке. Еще заглядывай на Державинскую площадь, в ресторан "Макдоналдс" и в Котельники.
   - Договорились, - Бешеный крепко пожал руки графу Верамо и Богатырёву и ловко запрыгнул в подошедший к остановке последний троллейбус. Иван остался наедине с Верамо.
   - Послушай, Иван, это же действительно гениально! Ты настоящий писатель, - вновь заговорил о романе Аполлион, потрясая зажатой в руке черной шляпой, - это нужно немедленно издавать. Ты в Лугачёвске не пробовал носить в редакцию?
   - Брось, Аполлион, о какой редакции ты ведешь речь? - презрительно скривился Иван. - Такую вещь никогда не опубликуют в Чуди. Разве ты не знаешь, что всем издательским делом ведает литературная мафия, которая наживает на этом колоссальные барыши. Для отвода глаз они публикуют иногда третьесортные опусы молодых графоманов, с рождения зараженных смертельным вирусом социального реализма. Но пропустить в печать что-нибудь действительно стоящее... Нет, такого здесь давно не бывало. Уж поверь мне, я в Лугачёвске оббил пороги не одной редакции.
   Богатырёв достал сигареты, закурил и, немного повертев в пальцах зажженную спичку, бросил ее под ноги.
   - Расскажи мне лучше о себе, " попросил Иван. Он был готов слушать Верамо днем и ночью - такова была притягательная сила внутренней энергии Верамо. Так, порой, ночные бабочки и всякие другие насекомые летят на свет уличного фонаря и безнадежно бьются об него, обжигая слабые крылья.
   - Может быть, где-нибудь присядем? - предложил Верамо.
   Собеседники быстро нашли лавочку у ближайшей остановки общественного транспорта и присели. Аполлион тоже закурил, подхватив сигарету, как показалось Ивану, из самого воздуха.
   - Родился я в сумасшедшем доме, - неторопливо и обстоятельно начал свой рассказ Верамо, - правда, это была не обычная психушка, а особенная. Больные в ней содержались целыми семьями. Территорию психиатрическая лечебница занимала обширную - на ней мог бы легко разместиться целый микрорайон современного города. Больница была обнесена глухою кирпичной стеной, поверх которой пропущена еще и колючая проволока, подсоединенная к высоковольтной линии. Так что выбраться восвояси не было почти никакой возможности. Почти - потому, что некоторые отчаянные беглецы все же изыскивали способы покинуть это мрачное заведение и очутиться в свободном мире. Но об этом потом...
   Раннее детство я помню весьма смутно. Жили мы в желтом двухэтажном корпусе, в котором раньше была школа-семилетка. Условия жизни, можно сказать, сносные: кухня, туалет, - правда, общие, по одному эхземпляру на каждый этаж. Баня - на улице, но мы, мальчишки, никогда ею не пользовались на что были свои, взрослые причины... Мыли нас прямо дома - в однокомнатных палатах, в корытах.
   Однажды, мой приятель Калька сагитировал меня подсматривать в женскую баню. Это было любимое развлечение всех психиатрических мальчишек.
   Баня была одноэтажная, к тому же, окна в женской половине закрашены белой краской снаружи, а не изнутри. Больничным пацанам ничего не стоило процарапать на стекле порядочные щели и вечерами, подставляя друг другу спины, - наслаждаться соблазнительным зрелищем. Я еще ни разу не подглядывал в баню и с радостью принял Колькино предложение.
   Колька уступил мне первенство и, вскарабкавшись на его хилую под больничной робой спину я узрел следующую картину. Прежде всего, я увидел не женщин, как ожидал, а мужчин, что весьма меня озадачило. Вероятнее всего, женщин в этот день мылось мало, и банщики сочли возможным запустить на женскую половину часть мужчин. Это были мужчины из врачебного персонала лечебницы во главе с самим главврачом Харитоном Кадурой, - низкорослым, упитанным дядькой с обритой наголо, лоснящейся головой. Но боже мой, что делал со своим персоналом этот круглый, обритый дядька!.. Хотя, что именно он вытворял я понял лишъ значительно повзрослев. Тогда же мне казалось, что эти раздетые, мокрые дяденьки играют с дядькой главврачом в какую-то непонятную, но весьма интересную игру вроде детского паровозика... Все действо происходило на ковре, залитом водой и заляпанном мылом. Главврач Кадура часто отвлекался от игры, звонил кому-то по телефону, сердито распекал и требовал сейчас же явиться в баню.
   Впрочем, вижу как краснеешь ты, брат, и потому умолкаю. Знай теперь почему нас, мальчишек, не отпускали родители мыться в общественную баню.
   Больница занималась не одним только вылечиванием своих питомцев, но и трудовым воспитанием, что весьма не нравилось многим закоренелым психопатам. Однако, население сумасшедшего дома постоянно, естественным образом, возрастало и необходимо было вести широкое жилищное строительство. К тому же, в клинике на собственном подсобном участке выращивалась значительная часть продуктов питания, чем занималось особое подразделение больных, названное в шутку "полпотовцами". Для нужд сельхозучастка и строителей на территории психбольницы был заложен большой машиностроительный завод, работавший на привозном сырье и энергоресурсах. Так что проблема трудоустройства в больнице была решена полностью.
   Было открыто две школы: общеобразовательная и вечерняя, а также техникум. Мало того, раньше был даже институт, который закрыл главврач, получив указание сверху. И верно, если трезво рассудить: какое же психам высшее образование?!
   Сколько себя помню, обитатели дурдома почти поголовно были заражены национальной чудовской болезнью - алкоголизмом. Прямо эпидемия какая-то свирепствовала! Не помогали никакие меры. Когда начальство о6ъявляло сухой закон - дураки доставали где-то синий, как чернила, денатурат и технический спирт, глушили тройной одеколон и женские духи, пудру для лица и зубную пасту, ставили брагу и гнали самогон. А кое-кто ударился в наркоманию и по клинике потянуло жженой коноплей.
   В связи с этим сухой закон в дурдоме спешно отменялся, - начальство открывало заколоченный было вино-водочный магазин и приступало к яростной и безрезультатной агитации и пропаганде трезвого образа жизни. Психи, однако, над агитацией только посмеивались и втихомолку делали свое алкогольное дело.
   Мой отец вьпивал обычно в компании с родителями Кольки...
   - Зачем ты всё это мне рассказываешь? - нетерпеливо перебил вдруг Аполлиона взволнованный Богатырёв и с досадой швырнул под ноги окурок сигареты.
   - Что, знакомая картина? - мефистофельски усмехнулся граф Верамо, - не хочешь слушать, не надо. Ты сам меня об этом попросил...
   - Аполлион, ты говоришь, что я писатель, - в задумчивости заговорил Иван, - я не знаю так это или нет, я еще ничего толком не написал и тем более не издал, хотя думаю... Но ты точно - гений! Скажи, разве это справедливо, когда настоящие художники загибаются в лагерях и психушках, а всякая бездарь - печатается в журналах и имеет наглость называть себя поэтами? Ведь настоящий, истинный поэт - это тот, кто кончил жизнь трагически! Почему ты не веришь, что ты - поэт, гений, демиург?!
   - А тебе так важно это знать? - задал встречный вопрос Верамо и, не дожидаясь ответа, продолжил:
   - Поэзия не перестанет существовать, если не будет того или иного поэта. Она - нечто целое, неделимое. Как народ... И так ли уж важно знать - поэт ты или не поэт? Каждый вносит свою лепту в общее дало.
   Заметь, брат, - ни одному человеку, сотворившему новую жизнь, то есть родившему ребенка, не приходит в голову сумасшедшая мысль объявлять себя Богом! А ведь рождение новой жизни - явление Божественного порядка! Ведь лепим-то мы новую жизнь по своему образу и подобию как в свое время Бог лепил первого человека Адама. Что ж, мы все - боги?.. Не лучше ли сказать, что мы всего лишь составные части единой, высшей трансцендентальной субстанции. То есть, - Бога! Ответил я на твой вопрос, брат?..
   - Часть стремится к целому?.. - в раздумье, потирая лоб, начал Иван.
   - Но не всегда находит правильный путь и, порой, ее приходится направлять, - вкрадчиво докончил за него Аполлион. - Всё дело в том, что Бог умер, чтобы воскреснуть в новом качестве. А жалкие людишки обрадовались: "Нет Бога!" - и погрязли в дерьме, гоняясь за иллюзией гедонического идеала счастья. Наслаждение - вот что объявили богом, а страсти и пороки постепенно сделались нормой повеления современного человека.
   - Что же теперь делать, Аполлион? - ужаснулся Богатырёв.
   - Пройти через катарсис - очищение! - горячо заговорил Верамо. - Умереть, чтобы убить в себе все грехи и пороки и заново возродиться, как птица Феникс! Очиститься от страстей и воспылатъ любовью ко всему сущему. А главное - обрести веру, ибо только вера есть основа оптимистического мирочувствования, которое необходимо всякому, ступившему на путь познания истины!
   - Помоги мне очиститься от скверны, Аполлион, - экзальтированно вскричал Иван, пожирая пылающими, как у вурдалака, налитыми кровью глазами своего повелителя.
   - На пути к истине человека подстерегают многие трудности, - отдаленно начал Аполлион Верамо.
   - Я не боюсь трудностей!..
   - ... и соблазны.
   Богатырёв на минуту задумался.
   - К черту соблазны! Говори - как спастись?
   - Прежде всего - уберечься от темных сил, - продолжал свою проповедь Аполлион. - Это, в первую очередь, враждебная землянам цивилизация неких шести планет Ориона, а также "деро" - выродившаяся раса биороботов внеземного происхождения, обитающая в недрах нашей планеты. Помни, брат, - ловцы человеческих душ не дремлют. И чем больше они их запутают в свои коварные сети, тем позже воскреснет в людях истина, ибо цель человеческого существования - слиться в единое целое с великим всесильным абсолютом.
   Но не страшись, брат, душ грешных, падших в объятия Люцифера, ибо это - их нравственная смерть во спасение. Да, именно - грех во спасение... Давно известно: не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься! Не страшись дьявола и, так называемой нечастой силы - все они созданы Богом по его образу и подобию. Все они Божьи дети, а Люцифер - его ангел. Люцифер - это карающий меч Иеговы, беспощадно сражающийся со злом. Не зря ведь говорится, что не так страшен черт, как его малюют. Скажу больше, - черт вообще не страшен порядочному человеку, потому что черти в Аду наказывают только грешников! Страшись, брат, лжепророков, рядящихся в овечьи шкуры, которые на самом деле - суть волки хищные. Известно: дорога в Ад выстлана благими намерениями. Но ты, Иван, пойдешь туда, куда поведу тебя я. Смелее! Первый робкий шаг по пути приобщения к истине ты уже сделал: я говорю о великом лугачёвском шабаше и о твоем приобщении к Ордену... На очереди следующий...
  
  
  
   Часть третья
  
   1. Пророк нашего времени
  
   По пыльной, каменистой дороге в направлении города Чудова, в котором с недавних пор обосновалась вся лутачёвская нечистая сила, шел опальный художник Семен Барнаульский. Он был совершенно наг и белая кожа его казалась прозрачной в лучах нежаркого апрельского солнца.
   Солнце окаймляло голову нагого подобно нимбу, от чего Барнаульский был похож на святого. Все портила неуместная нагота, придававшая ему сходство с мифологическим героем античной Греции или же с современным нудистом. Кругом стояла гробовая тишина, как будто в первый день сотворения мироздания. Время, казалось, застопорилось как и облака на чистом, голубом небе. Время медленно переливалось в пространство там, на недосягаемом горизонте.
   По краям дороги росли деревья, совершенно не отбрасывающие тени. Всё было таинственно и нематериально. Да и что, собственно, есть материя, как не простая условность - иллюзия, порождаемая человеческим духом...
   Семен Барнаульский сам не ведал куда шел и с какой целью. Он шел туда, куда вела его пыльная, каменистая дорога, но Семену казалось, что ведет его разум. Он не испытывал нужды в пище: деревья, росшие вдоль дороги, были густо усыпаны тяжеловесными, сочными плодами, напоминавшими плоды яблок по вкусу и электрические лампочки - по форме. Раньше он никогда не ел таких плодов и сам не знал откуда они тут появились. Семен даже заподозрил, что плоды эти запретные и не пойдут на пользу, но всё равно поедал их и утолял жажду из родников, с трудом пробивавшихся сквозь глинистую, иссушенную временем почву. Он знал, что впереди по дороге - большой город, но никогда еще не бывал в этом городе и не знал, что его там ждет.
   На окраине Чудова ему повстречался пастух, гнавший навстречу большое стадо баранов, между которыми почему-то не было ни одной овцы.
   - Мир тебе, добрый чаловек! - остановившись, поздоровался с пастухом обнаженный Семен и приложил правую руку к сердцу. - Скажи мне, куда гонишь ты этих баранов?
   - На пастбище, куда же еще, - проговорил удивленный пастух, с подозрением оглядывая странного незнакомца.
   - А разве нет в вашем городе подходящего пастбища для этих бедных животных? Разве во всем городе не найдется для них лишнего клочка корма? - вновь последовал вопрос прохожего.
   - Сразу видно, почтенный, что ты давно странствуешь по белому свету - животные уже не пасутся в Чудове как при царе Горохе, - отозвался пастух и, не попрощавшись, погнал стадо дальше, прочь от многолюдного, сытого, утопающего в роскоши и великолепии своей архитектуры большого города избранных.
   Барнаульский тоже последовал своим путем и вскоре робко ступил на булыжники городской мостовой.
   Его сейчас же облепили крикливые, грязные и такие же голые городские мальчишки, а девицы постарше шарахнулись прочь, притворно визжа и закрывая глаза розовыми ладошками. Повсюду слышались озорные выкрики прохожих: "Голый! Голый идет!" - и вмиг вокруг путника образовалась увесистая, как камень, улюлюкающая и негодующая толпа зевак.
   Семен шел сквозь толпу, не останавливаясь и нечего не понимая в происходящем. Что так возбудило всех этих людей, кривляющихся и гримасничающих, как обезьяны? Какие чувства завладели их сердцами? Разве не у каждого из них упрятана под одеждами точно такая же плоть? И чем отличается она, например, от лица или рук человеческих? Разве не видят они ее каждодневно? Зачем же это ненужное и странное раздвоение?
   Но оставим бесполезные вопросы и вновь обратимся к бедному Барнаульскому, к которому в этот момент протолкался сквозь плотную массу тел истекающий потом блюститель порядка и, грозно влившись в него начальственным немигающим оком, загремел:
   - Кто такой? Пьяный? А ну дыхни!.. Почему в таком виде? Документы имеются?
   Семен на всё отвечал отрицательным покачиванием головы. Никто ничего толком не мог разобрать. Рассуждали, примерно, так: если голый, значит, - пьяный или сумасшедший, а если не пьяный и не сумасшедший, то почему голый? Наконец решили, что парня попросту раздели на большой муромской дороге разбойники и толпа быстро рассыпалась, как песок. Даже строгий блюститель порядка, треснув напоследок голого ребром ладони по шее, оставил его в покое и направился к ближайшему кабаку, где в это время вспыхнула пьяная потасовка.
   Окруженный беснующимися, как маленькие чертенята, мальчишками Барнаульский пошел дальше по улице и заметил с правой стороны школу, во дворе которой по кругу молча прохаживались люди с завязанными черной материей глазами.
   - Кто эти несчастные и почему они лишены солнечного света? - спросил Семен у старого седого привратника.
   - Яркий солнечный свет может ослепить долго пребывавшего во тьме человека, - ответил ему привратник.
   - А разве эти люди так долго находились во тьме?
   - Видно ты не из наших краев, странник, если не ведаешь, что человек в нашем городе больную часть своей жизни проводит во тьме. К тому же, школярам нельзя смотреть на голого человека.
   - А можно ли человеку не смотреть даже на самого себя?
   - Можно, если глаза его будут скрыты под плотной черной повязкой.
   Пока протекал этот загадочный диалог, голым городским мальчишкам наскучило его слушать, и, оставив пришлого незнакомца, они вприпрыжку припустили за какой-то веселой процессией, разнаряженной в яркие, цветастые платья, со смехом и частушками под аккордеон окружавшую катафалк.
   Барнаульский побрел по городу без мальчишек. Чем дальше отодвигались окраины и разворачивался, мак гармошка, центр, тем более было чудного и непривычного на его пути. Он видел толстого важного осла, наряженного в хорошо выглаженную бостоновую пару, о стрелки брюк которого, вероятно, можно было бы порезаться, с толстым кожаным портфелем под мышкой, спешащего в какое-то учреждение. Могучий, обнаженный до пояса молотобоец собрал вокруг себя большую группу вальяжно развалившихся в мягких кабинетных креслах зрителей с холеными, лоснящимися физиономиями "новых" чудовцев. Живая, почти метровой длины рыбина, скорее всего белуга, неловко подпрыгивая на измочаленных в кровь плавниках, яростно билась всем своим чешуйчатым телом в какие-то плотно запертые двери. Четыре мощных полуголых арапа-невольника тащили на бугристых, фиолетовых плечах носилки, на которых вместо паланкина возвышался гигантский зеленый аквариум, доверху наполненный зеленой водой. В аквариуме в кресле восседал совершенно сухой гражданин и читал совершенно сухую газету.
   Семен хотел было полюбопытствовать у ближайшего негра об этом человеке в аквариуме, но передумал. Ведь договориться о чем-либо с чернокожим невольником он все равно бы не смог.
   Барнаульский долго бродил по заповедному городу, поражаясь увиденным и поражая своим видом окружающих, которые всё время оглядывались на него и указывали пальцами. Сами горожане были наряжены в различные платья, кто во что горазд. Кто в роскошную заморскую одежду, кто в скромные чудовские лен и хлопок, а кое-кто и в отрепья, сквозь которые просвечивало изможденное, голое тело. Многие, не взирая на теплую погоду, щеголяли в тяжелых дорогостоящих шубах, похожие на неповоротливых северных зверей - медведей, что должно было, видно, наглядно говорить о величине материального достатка последних. Большинство женщин было облачено в азиатскую паранджу, скрывающую их лица от городских ловеласов.
   Семен проходил улицы, как гренадер сквозь строй со шпицрутенами, ничуть, однако же, не смущаясь многочисленных любопытных взглядов. Ведь ничего преступного он не совершал. Какая-то женщина даже вздумала последовать его примеру (дурной пример, как известно, - заразителен!) и тоже робко обнажила свою плоть, но ее тут же жестоко побили камнями. В неразберихе кто-то запустил камнем и в голого Барнаульского. Это послужило сигналом и в ту же минуту на Семена обрушился целый град булыжников. Трудно сказать, что бы с ним сделала разъяренная толпа горожан, если бы в это время к месту уличных беспорядков не подоспела доблестная чудовская милиция во главе с ее начальником Моисеем Беллером. Толпа была жестоко побита резиновыми дубинками и разогнана, а голый доставлен во дворец мэра. Дело в том, что новый мэр Чудова, то бишь Дорофей Евграфович Бова, решил изменить политику и взять курс на закордонную демократию.
   Бова был хитер азиатской хитростью и задумал использовать приход нагого Барнаульского в своих целях. Он тут же объявил его пророком и Мессией, явившимся, чтобы благословить воцарение нового столичного мэра.
   С приходом Барнаульского в Чудове наступили новые времена, повсюду дружно закипело строительство и даже пятиэтажное здание сената вновь покрылось строительными лесами.
   Непосвященным следует объяснить, что планомерно, при каждом новом градоначальнике, в здании сената надстраивали лишний этаж и щедро покрывали фасад свежей краской. Все эти ремонтные работы сопровождались невообразимым победным ревом труб городских музыкантов, репертуар которых никогда не менялся, и яростной шумихой на всех чудовских базарах, где глашатаи объявляли, что очередной этаж здания сената вот-вот увенчается крепкой и надежной крышей. Но этого почему-то никогда не происходило. После всякого ремонта на головы заседающих сенаторов начинала сыпаться штукатурка, после первого же дождя принималась течь крыша и сенаторы вновь начинали робко поговаривать о перестройке и капитальном ремонте здания.
   По случаю похода в Чудов Мессии Бова закатил в своем дворце пир на весь мир и пригласил на него виновника торжества - Барнаульского. Тот с радостью принял приглашение Дорофея Евграфовича, тем более, что он еще никогда не бывал на пирах.
   За столом во дворце мэра располагался весь цвет странного города Чудова, включая Беллера, недавно выпущенного из Ада, и Кирилла Кирилловича Капустина, финансировавшего шабаш. Все были густо перепачканы кирпичной пылью и известкой, так как постоянно крутились на строительных площадках, дабы зафиксировать свое активное участие в перестройке и реконструкции ветхих городских строений. Старые знакомые Барнаульского - Лоренция Верамо и ведьма Ядвига то и дело косились на него, произнося вполголоса: "Оригинально!" Сами они тоже мечтали обнажиться, но чуть-чуть попозже, когда шабаш достигнет своей кульминации.
   Граф Верамо, беседуя с телерепортером перед нацеленным на него в упор дулом телекамеры, давал в прямой эфир интервью о сегодняшнем торжестве во дворце, а также о планах Бовы на будущее. Верамо играл в столичной мэрии роль придворного астролога и предсказателя и к нему постоянно обращались за прогнозами. На сегодня известный маг и чародей предсказывал трагическую смерть первого президента Чуди Феропонта Феоктистовича Бокия, а впоследствии, вплоть до великого саббата Белтейн - Вальпургиевой ночи, - еще целую вереницу загадочных смертей и убийств, самым громким из которых будет заказное убийство ответственного работника Министерства культуры Васи Ветрова. Из негромких смертей Верамо предсказывал гибель от передозировки наркотиков некоего Тарзана, - человека без определенного места жительства и рода занятий, а также коварное убийство на почве ревности корреспондента одной из дохлых столичных газет Пети Ёжика.
   Удивительный Барнаульский гордо, как троянский царевич Парис, расхаживал по залу, не прикрытый даже фиговым листком. Подобно римскому патрицию он презрительно разглядывал копошащихся у его ног плебеев. Но было чему удивляться и нашему герою. На длинном, покрытом девственно чистой, белоснежной скатертью столе кроме обеденных приборов и соли в солонках не было никакой снеди. Пир явно предстоял необычный, призрак тайны витал в воздухе. Все чего-то ожидали, нетерпеливо поглядывая на дверь, ведущую на кухню, а перешептывались. То и дело слышалось: "президент Бокий" и "Макар Каймаков"...
   Вася Ветров, заметно возмужавший и слегка полысевший на ответственной работе в Министерстве, одетый с иголочки во все заграничное, предлагал знакомым импортные презервативы с усиками и шипами, а дамам и ведьмам - заморские купальники, которые, оказавшись в воде, становились совершенно прозрачными. Заказы он тут же аккуратно заносил в голубую книжицу, после чего давал посмотреть свою авторучку, которую нужно было поднести к правому глазу и вращать подобно детской игрушке "кино", в результате чего там появлялись обнаженные женщины. Вася любил, все экстравагантное, заграничное и прививал эту культуру окружающим.
   Последнее время, в связи с отходом президента Бокия от государственных дел и царствованием лежа на боку, в Чудь хлынул бурный поток промышленных товаров с запада. Вася тут же смекнул что к чему и, благодаря своему служебному положению, организовал рекламу импортного ширпотреба в газетах, на радио и телевидении... К изготовлению рекламных роликов были привлечены лучшие столичные поэты, прозаики и драматурги, а также популярная рок-группа Бояна Гробовникова "Красные дьяволята". Теперь их знаменитые рок-шабаши носили несколько иной, рекламный оттенок. На сцену, уставленную дорогостоящей офисной мебелью высыпали "дьяволята", одетые в черные спортивные костюмы фирмы "Адидас", в кроссовках фирмы "Рибок", - расставляли японскую аудиоаппаратуру и яростно ударяли по струнам, подражая музыкантам группы "Кисс". Выбегала "девственница" - Катя Старикова, в черном, кожаном купальничке, в высоких сапогах - ботфортах, - с плетеной ременной плетью в руке. Вслед за ней на брюхе выползал голый, представляющий "сатану" Боян Гробовников. На голове у него была черная, кожаная маска с прорезями для глаз и губ, на шее - собачий ошейник с острыми металлическими шипами. Под волчий вой музыкантов и дьявольский рев взбесившейся аппаратуры Катька-мнимая девственница начинала что есть силы сечь извивавшегося у ее сапог Гробовникова и таскать его на поводке по сцене. Последним появлялся Тарзан, наряженный женщиной, и подменял запарившуюся "девственницу", ложась вместо нее на жертвенный алтарь... Рок-шабаш заканчивался обильным возлиянием, пародирующим причастие. "Причащались" теперь баварским баночным пивом перемешанным с отечественной водкой "Смирнов", отчего получался умопомрачительный "ерш", напрочь валивший с ног любого заядлого выпивоху.
   Васе Ветрову в этом рекламном клипе больше всего нравились маска и собачий ошейник Гробовникова и он втайне мечтал, чтобы и его когда-нибудь потаскали на поводке по сцене... Но вернемся во дворец Дорофея Евграфовича.
   В зале стоял ненавязчивый шум от сдвигаемых столов и стульев, а также - легкий звон обеденных принадлежностей. Вскоре зазвучал чудовский гимн, который виртуозно исполнила все та же рок-группа Гробовникова, и под его мелодию в зал наконец-то внесли первое блюдо - длинное и широкое, как корыто. Барнаульский вздрогнул и в ужасе зажмурил глаза. На блюде, подобно осетру, лежал большой, белый, обнаженный мужчина со связанными шелковыми шнурами руками и ногами. Это был бывший президент Феропонт Феоктистович Бокий, снятый с высокого поста за халатное отношение к заспиртованному трупу Спиридона Дормидонтовича, в результате чего сей труп и был выкраден из Усыпальницы неизвестными злоумышленниками. Бокия не только сняли, но и арестовали, что проделала группа разбойников с большой муромской дороги во главе с Моисеем Беллером и товарищем Яковом Вампировым. События развивались по четко разработанному сценарию, но кто его разрабатывал осталось невыясненным до сих пор...
   Бокий был еще жив и визгливо закричал, когда прислуга принялась вспарывать ему большими кухонными тесаками крупный, как у беременной женщины, старческий живот и перерезать, словно курице, горло. Сбегавшую на дно блюда горячую кровь черпали жестяной кружкой и тут же разливали в бокалы. Смахивающий на садиста шеф-повар из Мурома Макар Давидович Каймаков, вооружившись небольшим, острым, как бритва, топориком с ожесточением рассекал череп Бокия, желая добраться до мозгов, что считалось в Басурмании, откуда он был родом, отменным деликатесом. Со всех сторон к блюду тянулись руки с тарелочками, на которые расторопные поварята сваливали увесистые куски свежего, еще дымящегося, человеческого мяса.
   Бова, произнеся тост, призывающий к скорейшему возведению крепкого и надежного потолка над новым, уже шестым по счету, этажом здания городского сената, жадно высосал кровь из своего бокала, чем и подал сигнал к началу всеобщей оргии пожирания бывшего президента Бокия.
   Читатель тут, конечно, вправе усомниться в реальном существовании в природе вышеописанного города, где бы без зазрения совести, так, за здорово живешь, выпивали за обедом кровь своего ближнего и закусывали его собственной плотью, где бы по улицам среди бела дня, подобно троянскому царевичу Парису, разгуливал совершенно голый человек, где бы вместо того, чтобы выстроить новое здание сената его только периодически перестраивали, где бы...
   А впрочем, остановимся пока на этом. Довольно перечислять. Ведь и без того ясно как божий день, что всё это - чистейшей воды выдумка. То есть, вранье, а сели и не вранье - то сказка!
   Но вы вправе спросить: сказка-сказкой, но где же конец? Чем же всё-таки закончились необычайные похождения голого Барнаульского в странном городе Чудове?..
   А как, смею вас спросить, заканчиваются обычно сказки? Добрые чудовские народные сказки, дошедшие до наших дней, может быть, благодаря легендарному Бояну? (Не путать с Бояном Гробовниковым!)
   Пиром заканчиваются эти замечательные истории! Точно таким же пиром, как и во дворце славного и уважаемого Дорофея Евграфовича.
   Был на том пире и Ваня Богатырёв, которого привел вездесущий Верамо. Все видел, все слышал. И даже кровь вместе со всеми пытался пить, да только по усам текло, а в рот ни капельки не попало.
  
  
   2. Дитя застоя
  
   Знаменитый столичный поэт, прозаик и литературный критик Касьян Ипполитович Нектарский, вальяжно развалясь в мягком кресле, читал "Мастера и Маргариту". Читал он внимательно и с интересом, помешивая левой рукой кофе на журнальном столике и то и дело взглядывая поверх книги на телевизор, где в это время транслировался футбольный матч с канадцами в Вене.
   Касьян Ипполитович читал, откусывая большими, "лошадиными" зубами бутерброд с сыром, положенным поверх печеночного паштета; поминутно покачивал крупной, как у вождя, головой и с восхищением привскрикивал на самых острых моментах: "Бред!"
   Потом Касьян Ипполитович взглянул на часы, уразумел, что уже полдень и пора отправляться на службу и засобирался. У него был сегодня семинар в Поэтическом институте.
   "Бред!" - в последний раз объявил Нектарский, с сожалением поглядывая на оставленное чтение, надел шляпу, плащ, подхватил под мышку пузатую, как будто беременную, потрепанную папку крокодиловой кожи и вышел, захлопнув, дверь на английский замок.
   Касьян Ипполитович как обычно, с мальчишечьей прытью сбежал несколько пролетов вниз и... застопорился на площадке между первым и вторым этажами. Навстречу ему шел кот. Черный, как сама сажа. "Не повезет!" - суеверно подумал Нектарский и принялся отпугивать дерзкого кота громкими "брысь!" и всяческими отвратительными с точки зрения кота гримасами, но кот не пугался.
   Не прогнав гадкого кота, Нектарский вынужден был ретироваться наверх, но кот (упрямое создание!) важно шествовал вслед за Касьяном Ипполитовичем и тому показалось вдруг, что кот будто бы подмигивает ему левым глазом, как бы желая сказать: "Что, брат, съел?! А говоришь, - чертей никогда не бывает. Вот он я собственной персоной! Возьми меня за рупь двадцать!"
   Всё это, конечно же, только представлялось бедному Нектарскому, но и без того положение его было критическим. Допятившись таким образом до своей квартиры поэт понял, что отступать больше некуда, увидел под соседскою дверью кусочек мела, помянул добрым словом гоголевского "Вия", обрадовался и быстро очертил жирный круг, в который и стал обеими ногами, как будто собирался играть в давнишнюю, полузабытую мальчишечью игру "ножички" или "землю"...
   Когда он наконец попал в старинный городской особняк, где и помещался институт Литературы и Поэзии, все семинаристы были уже в сборе и даже пришел один вольный слушатель, как сообщил староста, рабочий поэт Гарри Страусов. Едва глянув на новенького, Касьян Ипполитович с досадою понял, что занятие нынче затянется. А ему так необходимо было пораньше освободиться, потому что поздним вечером (в половине двенадцатого) у него намечалась сегодня гостья, небезызвестная Лоренция Верамо, с которой он с некоторых пор поддерживал интимные отношения.
   Нектарский мысленно окрестил новичка "модернистом", что, к слову сказать, не расходилось с действительностью. Модернист, который являлся не кем иным, как Иваном Богатырёвым, был в каком-то молодежном отрепье, с огромной "торбой" рукописей на шее, с одеялом, напоминающим рулон рубероида, за спиной, наверное, для того, чтобы ночевать на улице, непричесанный, небритый и в добавок ко всему - того!.. Что - "того!.." Нектарскому успел шепнуть староста семинара Страусов, повертев незаметно указательным пальцем возле своего виска.
   Но ни Страусов, ни тем более Нектарский конечно не могли знать, что Иван после возвращения в Чудов совершенно переменился, жил где придется, питался, как птица небесная, - чем Бог пошлет и только писал свой, начатый еще в Лугачёвске, роман. Когда не было дождя, он бродил по пригородным лесам, распугивая парочки влюбленных и сексуальных маньяков, в ненастье наведывался в город, останавливаясь либо у Верамо, либо в поэтическом общежитии у Тарзана с Есениным. Они-то и затащили его сейчас на семинар Нектарского.
   Касьян Ипполитович подал тайный знак старосте Гарри Страусову, что, мол, всё прекрасно понято и повел своих орлов к дому Герцена. Дом этот, к слову сказать, был выстроен бог весть в каком архитектурном стиле, напоминал постройки - всё вместе - времен императрицы Екатерины и, не к ночи будет помянут, Макара и занимал с подсобными помещениями и парком место двух хороших девятиэтажек.
   Касьян Ипполитович торопился поскорее справиться со службою на что, как ты уже знаешь, читатель, у него были свои причины, а потому вручил взятые на вахте ключи от аудитории Страусову, а сам направился по неотложным делам.
   Получив власть и ключи, Гарри Страусов приосанился, как ефрейтор, скомандовал в шутку: "Шире шаг, гвардейцы!" - и повел начинающих литераторов на второй этаж, где проходили обычно занятия семинара.
   Все ему безропотно повиновались и только Иван Богатырёв задержался у дверей актового зала, разглядывая репетицию какого-то самодеятельного спектакля. На него зашипела, как гадюка, некрасивая пожилая еврейка - руководитель драмкружка, а староста Страусов вновь вполголоса гаркнул и модернист поспешил за остальными семинаристами.
   - Кто что принес? - строгим голосом спросил Гарри в аудитории и начинающие таланты бойко зашелестели рукописями.
   - А давайте вначале новичка послушаем, Гарри? - предложил худой, как скелет, парень в очках, по виду - "вечный студент", и обвел присутствующих растерянным взглядом, как бы моля о поддержке. Семинар его поддержал и предоставили слово Богатырёву. Иван фыркнул, как рассерженный кот, и мысленно обозвал вечного студента болваном. Ему вовсе не хотелось сейчас ничего читать, он вынашивал очередную главу романа и всё остальное его только отвлекало и сбивало с мысли. К тому же, компания ему не нравилась и он решил их проучить.
   Богатырёв живо вынул из сумки растрепанную общую тетрадь в синей, коленкоровой обложке и начал читать на каком-то непонятном, отдаленно напоминающем чудовский, языке. При первых же звуках его голоса все невольно вздрогнули, уставились недоуменно вначале на Ивана как бы вопрошая: "Что ты такое непонятное несешь нам?!" - потом поворотились к вечному студенту, как бы укоряя: "Кого ты это нам подсунул, что за фрукт?" - и под конец воззрились на Гарри Страусова, как бы негодуя и отплевываясь: "Что это еще за ересь!" Один только вечный студент загорелся и с восхищением уставился на Ивана Богатырёва. Он был большой любитель всяческого маразма и авангарда в искусстве.
   Поясним несведущим: то, что читал Богатырёв, были не стихи, так как отсутствовала конечная рифма, но и не проза, так как был ясно слышим ритм, а нечто среднее между стихами и прозою как писали, скажем, во времена Гомера или позднее, в средние века и эпоху Возрождения.
   - Стоп машина! - прервал наконец модерниста Ивана староста семинара, шлепнув по столу огромной, с трубопроводом вздувшихся жил, бугристой ладонью. - Вот прочитал ты нам сейчас вещь, а перевод? Это на каком-то церковном языке написано. Мы ведь ни бельмеса не поняли! Переведи нам подстрочно, чтоб всё было - как божий день!
   Богатырёв пожал плечами, но перевел:
   - "Притча о брачном пире. Кесарево кесарю, а Божие Богу. О воскресении. Наибольшая заповедь. Вопросы учителя Фарисеям. Учитель, продолжая говорить им притчами, сказал: "Царство небесное подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего и послал рабов своих..."
   - Это что же у тебя рассказ исторический? - вновь бесцеремонно перебил Ивана Гарри Страусов, с нескрываемым ужасом глядя на его удивительную рукопись.
   - Рассказ, - согласился Иван, - только не исторический.
   - Антирелигиозный? - допрашивал Богатырёва Страусов. - Там у тебя что-то про бога было и про Юлия Цезаря, что ли?
   - Про кесаря, - с обворожительной улыбкой, от чего открылся ряд неправильных передних клыков, поправила его какая-то девица и ловко сделала глазки Ивану.
   Иван нахмурился и отвернулся.
   - Кесаря, Цезаря - какая разница, рассказ-то антиклерикальный! Дадут богу в конце по шапке? - опять заговорил Гарри Страусов.
   - Богу? - Богатырёв поглядел на старосту так, как тот давеча смотрел на него...
   Влетел запыхавшийся Нектарский.
   - А-а уже дискуссия, молодцы! О чем сыр-бор?
   - Да вот товарищ нам про бога читает, - с гадкой усмешечкой протянул вечный студент и набрал в легкие воздуха, чтобы еще что-то из себя вытянуть, как резину, но ничего не сказал.
   - Так-так, про бога значит уже пишем, - весело объявил Касьян Ипполитович, занимая свое "коронное" место посередине длинного стола, - про баптистов, что ли? Ты сам-то баптистов когда-нибудь видел?
   Слова были обращены к Богатырёву и он недоуменно пожал плечами.
   - Ну вот не видел, а писать берешься! - с металлическими нотками в голосе приступил к приговору Нектарский. - Вся эта писанина гроша ломаного не стоит! Пиши то, что сам видел и хорошо знаешь.
   - Но я и пишу об этом! - возразил Иван Богатырёв и потянул было из сумки другую тетрадь, со своим романом, но Касьян Ипполитович его остановил.
   - Нет, почитай лучше про бога, только покороче - самую суть.
   - Хорошо, - хмуро кивнул Иван и продолжил прежнее чтение: - "Учитель, какая наибольшая заповедь в законе? Учитель сказал ему: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим", - сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя..."
   - Сюжет библейский, - глубокомысленно изрек Нектарский, перебивая Ивана и махая рукой в знак того, что достаточно читать. - Это что, сатира? "Забавную библию" читал? Э-э да у тебя, гляжу, целый роман в сумке... Кто хочет высказаться?
   Руку подняла девица с неправильными передними зубами, строившая перед тем новичку раскосые глазки.
   - Рассказ хороший. Мне очень, очень понравилось! Только вот про бога нужно убрать и уточнить в сцене со школой, когда учитель задает вопросы фарисеям... Каким фарисеям? Пусть лучше будут "металлисты", это современнее. А особенно хорошо в конце: возлюби ближнего! Возлюби...
   - Нет плохо! " отрезал вдруг староста Гарри Страусов. - Пошлятиной отдает. Возлюби? Почему - "воз"? Тут что-то от эротики, секс какой-то. Почему нельзя сказать просто, по рабоче-крестьянски, - полюби! И насчет бога я не согласен с Инессой Верц. Бога нужно оставить и - высмеять! Это же находка, я считаю, - бог в нашей стране! Вот только ты, парень, там о каком-то законе толкуешь? Ты сам-то сидел, коль писать берешься?.. Что за закон, к чему он там - непонятно. Вот если б ты закон об индивидуальной трудовой деятельности осветил - это б ты был молодцом! А бога нужно обязательно высмеять, пометь себе на полях.
   Третьим выступал вечный студент.
   - Я не знаю, может, до меня что-нибудь не дошло, - тут Гарри говорил, будто рассказ юмористический, но я ничего смешного в нем не нахожу. Как я понял, весь юмор заключается в каламбуре: "Кесарево - кесарю"? Кесарево сечение, что ли? Это юмор ниже пояса, как говорит Касьян Ипполитович. А что "царство подобно царю" - это даже не каламбур, а избитая истина. Всё равно, что "вода подобна воде"! Это каждый дурак знает.
   - Да-а каждый дурак, - задумчиво протянул чему-то улыбающийся Иван, - каждый дурак думает, что он что-то знает и думает, что он вообще способен думать, и поди докажи ему обратное! Легче заставить солнце вращаться вокруг Земли, чем доказать дураку обратное.
   - Ты на что это намекаешь, воин? - грозно посмотрел на Богатырёва рабочий поэт Гарри Страусов. - Ты говори, гвардеец, да не заговаривайся. Это тебе не шалтай-болтай, а институт!
   - И что же, брат, - обратился к старосте Иван, - в институте нужно говорить то, о чем не думаешь?
   - А как ты хотел? - аж подскочил Гарри Страусов. - Думаешь, литература это тебе так, шарашкина контора, что взбрело в башку, то и наколбасил?! Дудки, парень, - пиши что положено! На черта мне нужно - о чем ты там думаешь!
   - А о чем ты сам думаешь, это тебе нужно? - перебил вдруг старосту Богатырёв.
   - Оставь уж мои мысли при мне.
   - А отчего же так, пусть все знают, - Иван кротко улыбнулся и впился немигающим взглядов гипнотизера в глаза Страусова. - Ты недавно получил от завода новую квартиру и на радостях написал анонимное письмо в Министерство культуры Ветрову с жалобой на то, что Нектарский развалил семинар, ничего не делает и зря получает свои полставки. Если Нектарского не снимут, ты думаешь посылать такие же анонимки в администрацию Бовы и в Союз чудовских поэтов.
   - Бред! Бред сумасшедшего! - вскричал ужаснувшийся староста и повел ошалелыми глазами по сторонам. - Не писал я никакой анонимки, всё бред и вранье!
   Касьян Ипполитович как-то истерически-неестественно засмеялся и потер для чего-то руки.
   - Вот так дела. Кляузы, значит, строчим!
   - Да не писал я никаких анонимок, - злился раздосадованный Страусов, понимая, что на семинаре у мэтра ему теперь делать нечего. Нектарский его непременно отчислит, а это почти наверняка означает крах всем розовым надеждам бывшего рабфаковца Страусова и потерю диплома, который считай уже был у него в кармане.
   Семинаристы затаились. Иван Богатырёв ни с того ни с сего вдруг с силой хлопнул по плечу сидевшего рядом вечного студента, который чем-то ему понравился, и торжествующе вскричал:
   - А что я говорил им тогда про летающие тарелки?! Не поверили, в психушку упрятали?.. Вот гадом буду, если Гарри Страусов не продал свою душу дьяволу!
   Здесь следует заметить, что недавно вернувшийся из Лугачёвска Ваня Богатырёв уже успел прослыть в столице чудаком, если не оказать большего... Домашние, слушая его чудовищную историю о каких-то летающих под самыми облаками хатах и санях с крылатыми конями, вначале только недоверчиво посмеивались, потом, когда он начал рассказывать о шабаше в лугачёвском соборе, - загрустили, а под конец начали украдкой смахивать слезы.
   В институте Поэзии ничего подобного еще не слыхали и при последних словах Ивана с ужасом на него уставились. Дичь о продавшем душу старосте прозвучала еще нелепее, чем - о кесаре, учителе и фарисеях. Налицо был какой-то дьявольский розыгрыш, так что Нектарскому даже захотелось осенить себя крестным знамением, но он вовремя спохватился, вспомнив, что - атеист. Ему даже начало казаться, что он ослышался и вольный слушатель Богатырёв сказал совсем не то, что сказал, а что-то другое, на каком-то экзотическом, древнечудовском языке. Мало того, Нектарскому на миг даже привиделись на Иване островерхая соболья шапка и княжеский кафтан, богато расшитый золотым узором.
   "Черт побери, брежу! Скорее воды!" - лихорадочно подумал бедный Касьян Ипполитович и опрометью, как будто за ним гнались, ринулся в туалетную комнату. Занятие скомкалось и вскоре прекратилось вовсе...
   Нектарский сходил в туалет, жадно напился воды, умылся.
   "Иешуа... Понтий Пилат... Иешуа!" - осенило вдруг, вспомнившего "Мастера и Маргариту" Нектарского. Он поспешно вернулся в аудиторию и во все глаза посмотрел на призрака, веря и не веря им, своим собственным очам!
   - Что смотришь, вспомнил да? - усмехнулся, переключаясь на Касьяна Ипполитовича, Иван. - Лора приедет через полчаса и будет ждатъ тебя во дворе, в детской беседке. Ты ведь не предупредил ее, что пойдешь в институт. Торопись, но знай, что в час ночи вернется из лугачёвской психушки ее муж. За Лоренцией прилетит в ступе Баба-Яга, поднимет ее с твоей постели. Дома у нее будет скандал и в эту же ночь в Чудове произойдет первое смертоубийство...
   Хватит! - яростно хватил кулаком по столу Нектарский. - Всё бред, нет никакой Лоры. Всё бред и галиматья! Хватит.
   Богатырёв пожал плечами и замолчал...
   На улице, когда все разошлись, Касьян Ипполитович робко приблизился к таинственному незнакомцу и тронул за локоть.
   - Кто ты?
   - Иван.
   - Я не о том... Ты - Иешуа Га-Ноцри?
   - Какая разница, брат. Дерево как ни назови, оно всё равно останется деревом.
   - И дьявол - есть???
   - Видишь ли, это долгий разговор, а тебя, кажется, ждет женщина? - сказал Иван, внимательно вглядываясь в отчего-то сразу забегавшие, полусумасшедшие глаза Нектарского.
   Богатырёв в своем нелепом, бомжеском одеянии, не торопясь, шел по Востриковскому бульвару, сосредоточенно курил и почти не слушал, что говорил Нектарский. Мысли его были заняты обдумыванием последних событий происшедших с ним в Чудове после возвращения из Лугачёвска. Материал просто просился на бумагу и Иван мечтал поскорее засесть за роман. Посещение поэтического семинара подтолкнуло к реализации еще одного смелого замысла. Иван решил не ссориться пока с этим литературным чинушей Нектарским, потому что хотел походить на занятия его семинара, пообщаться с начинающими поэтами и приобрести некоторые теоретические знания по литературе.
   О самом Нектарском Иван был не лестного мнения. Он давно знал Касьяна Ипполитовича как поэта и прозаика. Правда, заочно - по его многочисленным книгам. Некоторые стихи ему даже нравились, но в основном впечатление было отрицательное. Нектарский был, что называется, - дитя застоя!
   Нектарскому же было неважно, что думает о его творчестве загадочный пришелец. Он шел за Иваном, как будто привязанный веревкой, и тщетно пытался добиться ответа на свой вопрос о дьяволе.
   - Касьян Ипполитович! - окликнули вдруг Нектарского сзади тоненьким женским голосом. Он нервно оглянулся, но дорожка была пуста, по бокам ее пылали бешеные фонари, женщина нигде не пряталась.
   - Так дьявол - есть? - снова обратился к собеседнику Касьян Ипполитович, даже тронул его за локоть...
   - Нахал! - капризно шлепнула его ладошкою по руке какая-то миниатюрная дамочка, черт знает как очутившаяся на месте Богатырёва. - Зальют зенки и руки распускают... Только подойди еще, алкоголик!
   Нектарский оторопел, остановился, протер кулакам, глаза: дамочка спокойно удалялась от него, вступив в плохо освещенную уличными фонарями полосу аллеи.
   Модернист Богатырёв исчез...
  
  
   3. Смерть
  
   Нет, читатель, староста Гарри Страусов не написал анонимку в Министерство культуры Васе Ветрову. И не потому, что пожалел руководителя семинара Касьяна Ипполитовича Нектарского, а потому, что Васе Ветрову кляуза эта была уже не нужна!
   Вернувшись домой после званого обеда во дворце Дорофея Евграфовича Бовы, на котором был жестоко съеден прежний глава государства президент Бокий, Вася Ветров аккуратно разделся и счастливый лег почивать. Ничто не предвещало беды, даже полыхающие на фиолетовом небе яркие апрельские звезды.
   Ночь, рассеиваясь по городу, просачивалась в дома, теснила слабые островки света вокруг уличных фонарей, как ртуть, скапливалась в подвалах и подворотнях. Плясали на стенах тени, как цыгане в черных одеждах.
   Вася Ветров спал чутко и, как только что-то зашевелилось в комнате, открыл глаза. Сон это или не сон?.. Причудливые тени на стене отплясывали дьявольский, ритуальный танец, как бы творя поминки по президенту Бокию. Вася услышал плач и скрежет зубов, хотел пошевелиться, но не смог. Руки и ноги как будто связали веревками. Кто их связал? Риторический вопрос остался без ответа. Вася хотел закричать и только бесшумно, как рыба на берегу, открывал рот, - голоса не было, как и сил распутать воображаемые веревки. Неужели это конец?
   Одна из теней, пляшущих на стене, сгустилась, быстро вытянулась вверх и вниз, объемно уплотнилась, округлилась формами и перед Васей Ветровым появилась вдруг фигура женщины в черном! Она подошла к его кровати и присела в ногах.
   Вася, пересилив наваждение, обрел наконец способность двигаться и говорить, протер глаза и чуть не вскрикнул от страха и неожиданности.
   - Ты кто? Что тебе здесь надо? Уходи, я милицию позову! Бове пожалуюсь!
   Бессвязная Васина речь напоминала детский лепет. Но что ом мог еще сказать?
   - Нехорошо гостью выгонять, Василий, - укоризненно покачала головой страшная ночная гостья и тихо рассмеялась.
   - Кто ты? - не унимался испуганный насмерть Ветров.
   - Я смерть твоя! Пришла по твою душу, - ответила черная женщина. - Зовут меня Атропос; и я сегодня перережу нить твоей жизни.
   - Что тебе надо? Я еще не хочу умирать!
   Вася Ветров был в истерике. Он отодвинулся от своей смерти к самой стене и сжался в комок. Одеяло соскользнуло с его плеча на пол. На Васе ничего не было, даже плавок, но это ничуть не шокировало женщину в черном.
   - А разве по своему собственному желанию ты появился в этом мире? - спросила Атропос, без стеснения разглядывая голого Васю. - Пришел твой черед собираться в дальную дорогу, откуда нет возврата. Пожил, погрешил в свое удовольствие, настроил планов на будущее, ан всё! Срок вышел и нужно держать ответ перед тем, кто тебя сюда послал. Что сидишь, собирайся, я жду... Курить можно?
   - Курите пожалуйста, - растерянно кивнул наполовину лысой головой Ветров. В то же время, - лихорадочно обдумывал план спасения.
   "Прежде всего, следует одеться. Прямо при ней. Не стесняться же, право, какой-то бабы... Но где же трусы? Под подушкой или, может быть, я вообще был без них, как Барнаульский? Поветрие такое пошло, голяком по улицам шастать... Нудизм называется".
   Женщина, как будто поняв его мысли, сделала нетерпеливое движение плечом и вытащила откуда-то белые мужские трусы американского производства.
   - Вот одевайся. Ты ведь давно мечтал о таких? Знаю, любишь заграничные вещи, медом не корми...
   - А удобно ли? Ведь тебе самой, наверное, нужны? - спросил несколько смущенный Вася и понял, что сморозил глупость: женщины мужские трусы не носят. Наоборот бывает, а вот женщины - никогда!
   О таких трусах Вася действительно мечтал давно. "Семейные" ему не нравились, он любил, чтобы трусы плотно прилегали к телу.
   - Надевай, надевай! И не думай ни о чем, как не делал этого ранее. Смерть вовсе не так страшна, как ее малюют дрянные художники, вроде Семена Барнаульского, а даже наоборот - привлекательна! - Женщина, полулежа на кровати, кокетливо подмигнула Ветрову. Сигарету она засунула в длинный мундштук и манерно держала его двумя пальцами, делая маленькие затяжки и пуская дым к потолку. - Всю жизнь за тебя думал и принимал решения псторонний разум, а ты только добросовестно повиновался чужой воле, хотя тебе казалось, что решаешь именно ты и никто другой. Точно так же будет и сейчас: смирись, ни о чем не думай, выполняй, что от тебя потребуют. Не ты меня позвал и не сама я пришла, а лишь выполняя волю пославшего меня...
   - Но почему именно я? - с апломбом вскричал Вася Ветров. - У меня ведь только жизнь начинается. Такие перспективы по службе: карьера, деньги, и всё - коту под хвост! Это несправедливо, я не хочу, увольте.
   - А кто же, если не ты? - удавилась незваная гостья. - Чем ты лучше других, скажи на милость? Когда ты жрал тело президента Бокия и пил кровь его, у тебя ведь и в мыслях не было: почему он? Ты воспринимал это как должное, само собой разумеющееся. Так вот: вчера - он, сегодня ты, завтра кто-нибудь еще... Жизнъ - это, увы, лотерея: кому-то достается счастливый билет, кто-то проигрывает. Всё закономерно и не стоит долго на этом зацикливаться. Пора в путь!
   Вася нагишом спрыгнул на пол, натянул подаренные трусы, поспешно собрал разбросанную по комнате одежду. Через несколько минут он был готов.
   "Как же всё-таки от нее отделаться? - не переставал думать Вася. - А, может, это розыгрыш? Верно, дурья я башка, меня просто разыгрывают! С телкой, видно, вчера на вечеринке у Бовы познакомился, адрес дал, да и забыл с похмелья. После ведь с Мухой к Нектарскому еще заезжали, добавили, видно, у него... Умора! Жить, да жить надо, а тут - смерть!"
   Вася Ветров повеселел от своего счастливого открытия, сделал глазки маслинами и профессионально начал подъезжать к женщине на кровати: положил правую руку на ее плечо, а левой нырнул под платье. Женщина отпрянула от него, резко, как выстрелившая пружина, вскочила на ноги, отшвырнула мундштук с недокуренной сигаретой и приняла стойку японских нинзя. Затем гортанно прокричала боевой самурайский клич, высоко подпрыгнула и, оголив красивую белую ногу почти до бедра, ударила ею Васю Ветрова в зубы.
   Вася успел подумать, что это каратэ или еще какая-нибудь восточная гадость. Голову его пронзила острая, невыносимая боль, как будто ему снесли полчерепа. Васю как будто стукнуло электрическим током, причем, не обыкновенным, а вселенским. Электрическим током с большой буквы! Перед глазами поплыли разноцветные круги, как в детских мультиках. Вспыхнули яркие, беспрерывно мигающие малиновые огни, почти как космические пульсары. Мир завертелся, как барабан "спортлото", перемешивая живую и неживую материю, остановился, и Вася Ветров, подобно выигрышному шару, выкатился наружу...
   Что это? Быть может, конец бытия? Вернее, конец существования земной материи, когда она, коллапсируя в мельчайшую точку, сольется с остальным физическим веществом вселенной, в мгновение ока приведенном кем-то Высшим для человеческого разумения в состояние, присущее веществу до момента Большого взрыва?
   Не удивительно ли, - всё вещество вселенной сконцентрировано в едином атоме - в сотни тысяч раз меньшем обыкновенной песчинки. В нем, в атоме, всё: галактики и метагалактики, квазары и черные дыры, звездные системы и всё, всё, всё, что находится на каждой планете вплоть до нас с вами!
   Нет в нем только смерти, которая собирает на Земле, как грибы после хорошего дождя, наши души и уносит их из мира сего в иной мир, в мир потусторонний, духовный, в так называемое зазеркалье. А что же наши тела? Они - как куклы в детском театре, которые во время представления актеры надевают на руку. Спектакль - окончен, и кукла отброшена до следующего представления...
   "Холодно! Почему здесь так дьявольски холодно? Как будто лежишь на льду Антарктиды. - Вася сделал робкую попытку пошевелиться, но и на волосок не сдвиул с места свое чугунное, заледеневшее тело. - Где я? Ничего не видно, хоть глаз выколи, хотя как его выколешь, да и зачем? Я здесь один, или таких как я много? А где же смерть? Куда она подевалась? Черт, у кого я спрашиваю?! Слабость - губы не разомкнешь, - будто свинцом налитые. И во рту что-то... наверное, кровь.
   Но почему же так холодно?.. Ощущение - будто совершенно голый. Дьявол, неужели раздели грабители? Нужно попытаться открыть глаза. Ну-ка открываю! Еще чуть-чуть... Черта с два, не открываются! Как будто клеем приклеены. Намертво. Тогда, может быть, удастся встать? Встаю! Собираю все силы и встаю. Что-то мешает. Как камень навалили сверху. Прижимает вниз, вдавливает... Что это? Нужно выползти из-под камня, иначе - конец, расплющит в лепешку. Еще немного, еще чуточку! Вот уже легче становится. Нога зацепилась... Еще поднатужься. Есть, освободился! Свобода-то какая, господи! Легкость".
   Вася Ветров, как мяч, взвился к самому потолку мертвецкой, чуть не ударившись головой о цементный потолок. Внизу, слабо освещенное тусклой, сорокаваттной лампочкой, лежало его собственное тело, чуть не вдавившее его в полку своей мертвой тяжестью. Тело было голое, гладкое, не похожее на Васю, а больше смахивающее на желтую восковую куклу. Особенное отвращение вызывал сморщенный, крючковатый стручок неживого пениса, закопавшийся в черной поросли жестких волос.
   Вася Ветров впервые видел себя со стороны. Небольшим усилием воли он заставил себя опуститься вниз, стал возле своего мертвого тела и с интересом принялся его разглядывать. Холода он уже не чувствовал. Не испытывал он и сожаления о покинутой жизни. Впрочем, жизни он и не покидал, продолжая ощущать себя собой и в новом качестве, как будто не его собственное тело лежало сейчас перед ним в морге, а одежда, которую он снял за ненадобностью.
   Из морга Вася Ветров, как и полагается, отправился домой, но делать ему там было уже нечего. Он не мог ни спать, ни есть, потому что, лишенный физического тела, не нуждался более ни в каких телесных проявлениях. Не мог он и читать: едва взяв в руки книгу, Вася уже загодя знал ее содержание и читать было не интересно. Помаявшись, он наконец плюнул на все и отправился в пригородные леса, на дачу к лесной колдунье Ядвиге.
  
  
   4. Дьявольская статья
  
   Однажды вечером, в один из тех прохладных дней конца апреля, когда надвигающаяся весна вдруг ни с того ни с сего замедляет свой стремительный бег, давая людям возможность на миг вспомнить об осени, двое молодых людей приятной наружности неторопливо шли по пустынному Востриковскому бульвару по направление к станции метро. Было безветренно и сизый дым от выхлопных газов автомобилей почти неподвижно стоял в воздухе.
   Один из молодых людей был Иван Богатырёв, другой - вечный студент, с которым сдружился Иван на семинаре Нектарского. Впрочем, что это мы все - вечный студент, да вечный студент, просим прощения! Пора представить читателю нового героя романа в полном объеме. Это никто иной, как Самуил Шварц - студент института Поэзии и сам поэт, печатавшийся под многочисленными псевдонимами, самыми известными из которых были: Петя Ёжик и Степан Микроба. Петей Ёжиком Шварц назвался потому, что страсть как любил всякие колкости, юморески и шуточки. Другой псевдоним, больше смахивавший на кличку, - Микроба, так понравился Шварту, что впоследствии трансформировался в его вторую фамилию, что подтверждалось соответствующей паспортной записью. Правда, в паспорт, порой, можно вписать и кличку. Шварц по природе был большой оригинал, по складу ума - философ. Задумавшись однажды над первоосновой всего сущего на планете, он вдруг решил, что важнее всего на земле - микробы, всё берет начало от них! Таким образом и явилась на свет эта странная для непосвященных запись в паспорте.
   Трудился Петя Ёжик в небольшой многотиражке одного из городских производственных объединений с очень длинным и замысловатым названием, в котором были и "Чуд", и "спец", и "вод", и "строй", и даже "монтаж". Рабочие ловко сократили всё это чудовищное словесное нагромождение до элементарного: "Шараш-монтаж"! Проживал Петя всё в том же поэтическом общежитии, на семейной половине, потому что был женат; и стоял в очереди на расширение. Но расширение предвиделось еще не скоро и Пете с супругой приходилось обустраивать свое временное жилище в общежитии. Впрочем, жилищем это нелепое сооружение можно было назвать чисто условно. Больше всего это походило на ночлежку из пьесы Горького "На дне"; разобраться в том, кто здесь обитает и с какой целью не смог бы, наверное, и сам черт. Судите сами: первый и второй этажи здания отведены были под семейных жильцов, причем на первом, - несмотря на то, что общежитие числилось за Министерством культуры, проживали почему-то работники какого-то треста столовых. На третьем и четвертом этажах обитали студенты-заочники обоего пола, на пятом - очники, которых на ночь запирали на массивную, железную, решетчатую дверь.
   Старожилы рассказывали, что дверь эта, отделявшая пятый этаж от всех остальных, сохранилась еще с тех былинных времен, когда здесь компактно проживали иностранные студенты, большей частью из освободившихся от колониальной зависимости африканских государств, а также из Океании и Папуа-Новой Гвинеи. Подобным образом администрация, видимо, пыталась обезопасить наших эакордонных друзей от посягательств городских путан и рэкетеров. Впоследствии иностранцы рассредоточились по всему общежитию, а традиция запирать на ночь решетчатую дверь осталась.
   Это было большим неудобством для будущих представителей доблестной отечественной литературы, так как на пятом этаже располагалось только одно муниципальное уборное помещение с большой, красной, похожей на жука, буквой "ж" на обшарпанной двери. Аналогичная комната с другой буквой алфавита - "м" была коммерческой и функционировала на платной основе. А в виду того, что на пятом этаже жили и те и другие представители человеческого рода, - ночью, когда с ожесточенным визгом запиралась решетчатая дверь, естественно, происходили эксцессы. Студенты, как известно, народ не богатый, деньгами располагают только в день получения стипендии и поэтому страшно экономят на всём. Тем более - на кооперативном туалете, приватизированном незадолго до того Васей Ветровым. Следовательно, все устремлялись в единственный и неповторимый... с красным, ритуальным жуком на двери. А когда кто-либо забывал спросонья прокричать перед входом в эту интересную комнату: "Свободно?" - то рисковал оказаться с глазу на глаз в компании с противоположным полом.
   Итак, Петя Ёжик, он же Степан Микроба, он же Самуил Шварц вместе с Иваном Богатырёвым, после очередного занятия на семинаре Касьяна Ипполитовича Нектарского, неспеша направлялись к ближайшей станции метро, чтобы ехать в поэтическое общежитие. По пути они вскладчину приобрели бутылку водки в Елисеевском гастрономе и, не прекращая спорить, спустились в гнетущее подземелье столичного метрополитена. Спор у них шел о дьяволе.
   - Ты понимаешь, Иван, - убежденно говорил Петя Ёжик, - я долго думал над этим и постепенно пришел к мысли, что в мире не существует ни добра, ни зла. Всё это условные понятия, придуманные человеком. Возьмем концепцию о дьяволе Булгакова, которую он позаимствовал у Гете. Что говорит Мефистофель в "Фаусте"? "Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо". Теоретически, Мефистофель - зло, но зло, творящее благо! Какое ж это зло, разреши мне спросить? Парадокс.
   - Да, но отсюда не следует, что зла не существует вообще, - перебил его Богатырёв, - может быть, здесь просто произошло смещение понятий, но зло - есть и, зачастую, оно рядится в одежды добра.
   - Ты хочешь сказать, что дорога в Ад выстелена благими намерениями? Иными словами: Бог - это дьявол, а дьявол, наоборот, - Бог? - переспросил Петя Ёжик.
   - Нет, я хочу сказать, что Бог - это Бог, и дьявол - дьявол, - возразил Иван, - но если дьявол, зачастую, совершает благие деяния, а именем Христа веками проливалась кровь, из этого вовсе не следует, что добро и зло суть одно и тоже. Просто, то, что мы называем дьяволом, не есть олицетворение мирового зла. Не забывай, что это падший ангел. Ангел! Он был в окружении Бога и, если он пал, если поддался соблазну зла, то отсюда следует, что зло уже было и до его падения. Следовательно, средоточие мирового зла находится вне понятия "дьявол". Он сам, так сказать, жертва.
   - Интересно ты вообще-то мыслишь, - признался Шварц, раздумывая над словами Ивана, - только мне кажется, - это всё от лукавого. Откуда мы можем знать, что такое дьявол и существует ли он вообще, если мы его никогда не видели, да, возможно, и не увидим.
   - Ну, это дилетанские рассуждения, - обиделся Иван Богатырёв, - электрического тока мы тоже не видим, однако из этого не следует, что его не существует. У тебя, Самуил, чисто материалистическое восприятие действительности. По-твоему: что нельзя пощупать - того и нет... Но мир намного сложнее и многообразнее, чем считает современная наука. Знай, - дьявол есть и многие его видели собственными глазами! - многозначительно закончил он.
   Разговаривая, они сели в подлетевшую, как застоявшийся дракон, электричку и помчались к Кольцевой линии.
   - Я, конечно, не такой грубый практик, как ты думаешь, - отвечал ему Петя Ёжик, - но, как уже говорил ранее, - из множества философских концепций мне наиболее близка философия жизни. Нет добра и зла. Всё это придумали слабые люди. Есть жизнь - здоровая, физическая, животная жизнь! А в жизни основной закон - естественный отбор. Выживает сильнейший, вот аксиома. А Бог и дьявол, и вообще любые религии нужны слабым людям, чтобы прятать за вымышленными понятиями добра и зла свою физическую неполноценность.
   - Фашистская философия. Ницше!.. - презрительно скривился Богатырёв.
   - Ты ошибаешься, Иван. Не Ницше породил фашизм, а фашизм взял на вооружение философию Ницше, - возразил Петя.
   - Что в лоб, что по лбу, - сказал Иван.
   - Любую философию можно обратить во зло, как у нас это произошло с идеями Марка Красса, - парировал Петя Ёжик.
   Они вышли на своей станции и через несколько минут ходьбы были в поэтическом общежитии. На семейной половине остановились перед дверью в комнату Пети Ёжика. Постучали. Иван зачем-то переложил из руки в руку целлофановый пакет, в котором аппетитно звякнуло. Дверь открылась и глазам Ивана предстала жена Пети Ёжика, драматическая актриса Ангелина Ребро. Поздоровавшись с Богатырёвым, она укоризненно заметила мужу:
   - Вас аж с улицы слышно было. У тебя, Самуил, такой грубый голос.
   - Ангелина, ты знаешь, - этот неверующий Фома, - Иван кивнул головой на Петю Ёжика, - не верит в существование дьявола!
   - Ну да, а ты прям-таки веришь! - театрально всплеснула руками Ангелина и обворожительно улыбнулась Богатырёву, так что у него толпой пробежали по спине мурашки от ее многообещающей улыбки.
   - А я верю, и сегодня не пропоет трижды петух, как вы все тоже в него поверите, - пошутил Иван, переступая вслед за Петей порог его комнаты.
   Они разулись в карликовом коридорчике и присели к столу. Иван извлек из пакета бутылку водки "Распутин". Вскоре на столе появились огромная черная, сердито ворчащая и отфыркивающаяся маслом, сковорода с яичницей-глазуньей с салом и колбасой, миска желтых, угреватых, плешивых соленых огурцов и два граненых, как мавзолей, стакана.
   - Ну а в реинкарнацию ты веришь? - разливая "Распутина" по стаканам, спросил Петю Ёжика Иван Богатырёв. - Вот, например, Назар Тараканов с нашего семинара, Есенин... Это же чудо, как похож на Сергея Есенина: и голос, и лицо, и осанка! А какие стихи пишет - заслушаешься!
   - Да не верю я ни в какие чудеса, бог с тобой, - небрежно отмахнулся Петя Ёжик, - этот твой Есенин обыкновенный шизофреник, я насмотрелся на таких в Дунькином клубе на Тайване! Там вся столичная богема тусуется.
   - А художник Семен Барнаульский?.. Ведь - пророк! Суриков наших дней, - не унимался Иван Богатырёв.
   - Барнаульский - хиппи. Возомнил о себе черт знает что, мессия новоиспеченный! - зло огрызался Шварц.
   - Но он ведь страдал за нас, невинный... Мне Тарзан как-то рассказывал... - намекнул Иван.
   - У нас невинных не сажают, - запустила реплику жена Пети Ёжика, вклинившись в разговор. Позируя перед зеркалом, она взбивала щеткой свои и без того пышные волосы.
   - Ага, у нас их в психушке гноят! - огрызнулся Богатырёв.
   - В какой психушке? - вздрогнув, как от удара хлыстом, переспросила Ангелина.
   - В психбольнице, - горячо заговорил Иван, не замечая как испуганно преобразилось лицо Петиной жены и удивленно поползли кверху брови у самого Пети Ёжика. - Знаешь, - сидит и сидит в дальнем углу коридора, под лестницей, без движения... Я ему говорю: "Голову кирпичем расшибу!" А он: "Мое тело - иллюзия! Захочу, и сброшу его, как перчатку". Во как...
   Петя Ёжик чуть не подавился куском и тяжело закашлял. Жена похлопала его по спине и, незаметно подмигнув, посоветовала:
   - Пойди на кухню воды попей. Не в то горло попало...
   Когда он вышел, Ангелина тут же последовала вслед за ним и, плотно притворив за собой дверь комнаты, шепотом напустилась на мужа:
   - Самуил, где ты выдрал этого типа? Не видишь - он же шизофреник!
   - Ангелина!.. - Петя Ёжик только безнадежно взмахнул рукой и, пошатываясь, направился в кухню.
   Ангелина для приличия еще немного постояла в коридоре и вернулась в комнату. Вскоре к ней присоединился Шварц.
   - Ребята, я должен был быть на месте Барнаульского, - пьяно заныл вдруг Петя Ёжик, - но я его не предавал, он сам себя предал!..
   Беседа разладилась, начинающие литераторы почти в совершенном молчании допили водку и доели яичницу. За все время трапезы перебросились только несколькими вялыми, малозначительными фразами. Петя Ёжик заметно окосел и под конец перестал попадать вилкой в сковороду. На удивление развезло и Богатырёва, хоть раньше он выпивал и поболее. Ему захотелось поделиться сокровенным: рассказать о недавних загадочных событиях в Лугачёвске, о страшной тамошней катастрофе, о шабаше и летающих по небу колесницах, - обо всём том, что описал он в своем знаменитом романе "Армагеддон"!
   - Поезд сбил крест с распятым на нем человеком, - торжественно начал Иван, и его сотрапезники испуганно притихли, - и хотя впоследствии официально объявили, что это был один из лугачёвских предпринимателей, похищенный рэкетерами с целью получения выкупа, я думаю иначе.
   - Так ты что ж... считаешь, что он... Иисус Христос? - помявшись, с расстановкой, мучительно выдавил из себя Петя Ёжик.
   - Не сомневаюсь. Именно Христос Иисус, - кивнул головой Иван. - Это был именно Христос, ни больше, ни меньше! А почему бы и нет?.. Я ведь вам говорил, помните, что собственными глазам видел в Лугачёвске сына царя Гороха! Да, да того самого, со знаменитой картины "Царь Горох убивает своего сына"... Видел целого и невредимого. Не верите? Думаете, сочиняю?
   - Допился! - безнадежно махнула рукой Ангелина. Она, действительно, уже слышала подобные сумасшедшие речи Богатырёва и относилась к ним соответственно...
   Петя Ёжик неожиданно встал из-за стала и, покачиваясь, направился к выходу. Ему захотелось оправиться. В коридоре он вдруг услышал за спиной чьи-то отчетливые шаги, шкребущие по полу чем-то металлическим. Петя со страхом обернулся, но ровным счетом никого не увидел. "Почудилось!" - подумал он и зашел в уборную, представлявшую собой комнату разделенную перегородкой на две равные части с двумя соответствующими дверями.
   Подергав дверь мужской половины и не добившись успеха, Петя воровато огляделся по сторонам, ехидно хихикнул, спросил громко, заплетающимся языком: "Пардон, здесь кто-нибудь есть? Свободно?" Не получив положительного ответа, быстро юркнул в женский сортир.
   Но не сделав своего дела еще и наполовину, Петя Ёжик вдруг услышал за своей спиной все те же металлические шаги, судорожно оглянулся и вскрикнул, увидев входящего в помещение страшного человека с зеленым безволосым, безбровым и безбородым лицом, с красными, горящими, как угли, глазами, - наряженного во всё черное, со шпорами на сапогах. Петя непременно лишился бы чувств, не будь сильно пьян и не надеясь в душе, что всё это - всего-лишь сон либо галлюцинация.
   - Здравствуйте, Шварц, рад вас видеть! - вежливо поздоровался вошедший. - Что, не узнаете меня? А ведь мы с вами, Шварц, кажется, земляки. Да... Я ведь тоже как и вы родом из Иудеи. Нехорошо земляками пренебрегать, не вежливо!
   - Что вам от меня нужно? - ни жив ни мертв, пролепетал непослушным ватным языков Петя Ёжик.
   - Вот это замечательно, Шварц!.. Что мне нужно?.. Люблю деловых, практичных людей. Итак, как говорил мой хороший знакомый Мопассан: "ближе к делу!" - зачастил скороговоркой страшный зеленолицый субъект и улыбнулся своей жуткой потусторонней улыбкой. - Мне донесли, что вы имеете возможность и доступ к некоему печатному изданию? Не могли бы вы, Шварц, оказать мне пустяковую услугу? Требуется опубликовать одну замечательную статейку... небольшую, всего каких-нибудь пятьсот строк...
   - Ого - целая полоса! - присвистнул, прикинув в уме, Петя Ёжик.
   - Да - это целая полоса, - быстро согласился с ним неизвестный, - но имейте в виду, Шварц, уверяю вас как земляка - это очень занимательное чтение! Газета ваша пойдет нарасхват, на Тайване ее будут продавать по червонцу! Вот увидите, что я говорю сущую правду.
   - Я, право, даже не знаю что вам ответить, - замялся Петя под пристальным взглядом красноглазого, - понимаете ли, не в моей компетенции решать подобные вопросы... Вы бы лучше... вам бы лучше сразу к редактору... Всё зависит от редактора газеты.
   - Ну а что же вы лично, Шварц?.. Беретесь ли вы быть моим посредником?
   - Да о чем ваш материал-то? Ведь эдак вы, извиняюсь, кота в мешке мне предлагаете!
   - Материал здесь, - похлопал себя по левой стороне черной груди страшный зеленолицый незнакомец, - не беспокойтесь, он вполне лоялен. Мы опубликовали его уже во всех государствах планеты. Осталось одно только ваше...
   - А нельзя ли конкретнее, так сказать, - продолжал допытываться Самуил Шварц, - не могу же я наобещать вам авансом, что статья ваша будет напечатана, если я даже не имею чести знать ее содержания! Вы, как я погляжу, вероятно, нездешние и, возможно, не сталкивались еще с нашими требованиями, так сказать, к печатным изданиям...
   - Не беспокойтесь понапрасну, Шварц, уверяю вас, - статья вполне годна для любого печатного издания! К тому же, вы в накладе не останетесь, мы вас хорошо отблагодарим за услугу. Вот, кстати, задаток!
   При этих словах страшный человек вынул из кармана какой-то мешочек, в котором что-то подозрительно звякнуло, и протянул Шварцу.
   - Но, прошу прощения за настойчивость, какова тема вашей статьи? - прлепетал, принимая мешочек, застеснявшийся Петя Ёжик.
   - Она о пришествии антихриста... Ну так что же, Шварц, могу я на вас рассчитывать? - в голосе незнакомца послышались угрожающие нотки. - Подумайте хорошенько, прежде чем давать ответ, взвесте все "за" и "против". Не торопитесь.
   "О пришествии антихриста?! - Петя похолодел и судорожно сглотнул воздух. - Пропал!.. Видимо, Ванька и правда что-то там видел... такое!.. Сверхестественное, - пронеслось в разгоряченной голове бедного студента.
   - Иван Богатырёв видел именно такое... что требуется видеть давно! - разгадав Петины мысли, зловеще произнес зеленый незнакомец. - Летающую избушку и коней не хотите ли?.. Кстати, при желании, вы, Шварц, тоже могли бы много чего увидеть. Зрелища любого плана, на любой выбор и вкус. Пожалуйста, прошу!
   Человек - или кто это был на самом деле - вытащил из черной одежды маленькое блестящее зеркальце в золотой оправе и повертел им перед самыми глазами пораженного Пети Ёжика.
   - Итак, взгляд сквозь стену!
   При этих словах страшного незнакомца Петя увидел в зеркальце свою комнату, убирающую со стола посуду жену и Ваню Богатырёва, спавшего почему-то возле стола, на ковровой дорожке.
   - Взгляд в прошлое! - продолжал комментировать зеленолицый.
   Глазам Пети Ёжика снова предстала его супруга. Он узнал ее, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, отделяющую нынешнюю Ангелину от той, что была в зеркальце. Узнал и... содрогнулся. Ангелина в кустах обнималась с каким-то мужчиной. На обоих ничего не было, да и не могло быть в столь фантастической позе...
   - Взгляд в замочную скважину!
   В зеркальце явилась уборная комната, но не такая, в которой они сейчас находились, а намного меньше и демократичнее, какие бывают в изолированных квартирах. В уборной сидел помолодевший на десять лет Петя Ёжик и что-то делал, что обычно делают несовершеннолетние мальчишки, когда случайно увидят на картинке голую женщину...
   - Тьфу какая гадость! Прекратите сейчас же, - с отвращением сплюнул, покраснев при этом, как бурак, опозоренный Петя Ёжик.
   - Если желаете, это можно размножить и отослать в редакцию, в институт, родителям... - принялся шантажировать зеленолицый субъект.
   - Я согласен, черт с вами, давайте вашу статью! - пролепетал упавшим голосом Петя Ёжик, - только я ее подредактирую, если что, можно?
   - Не возражаем, - быстро согласился зеленолицый и, вручив Шварцу свое произведение, тут же исчез...
   Промучившись со страшной рукописью неизвестного до половины четвертого ночи и ровным счетом ничего с ней не сделав, Петя свалился спать как убитый. Однако, утром, как огурчик, - был в редакции своей многотиражки и получал задание у ответственного секретаря Филиппа Спиридоновича Бандеры.
   Филипп Спиридонович был очень приятный и уважаемый человек в газете. Весу имел более ста килограммов, и обладал таким чрезвычайно объемистым животом, что все сотрудники мужского пола, коих было в редакции преобладающее большинство, дружно сходились в том мнении, что будь подобное произведение природы в пользовании женщины, то непременно получилась бы тройня!
   Этот самый живот являлся своеобразным культом поклонения уважаемого Филиппа Спиридоновича. Он кохал и лелеял его, как единственное дитя, как жену или родную мамашу. Филипп Спиридонович Бандера жил не умом или, скажем, сердцем, как все прочие люди, - он жил своим животом. Он никогда не носил часов и ни при каких обстоятельствах не справлялся о времени, живот безошибочно, с точностью до секунды, оповещал хозяина о приближении завтрака, обеда или ужина. Живот сообщал своему хозяину то или иное настроение в зависимости от степени наполненности продуктами питания. Самое приподнятое состояние Филипп Спиридонович имел тогда, когда утроба его была полна под завяз. Если оставалось несколько места, Филипп Спиридонович испытывал легкое беспокойство, как если бы у него несильно болел зуб. При опорожнении желудка наполовину Филипп Спиридонович стонал, как безнадежно влюбленный, и нигде не находил себе места. В случае же пустого, как бурдюк из-под вина, живота Филипп Спиридонович Бандера готов был съесть собственную тещу, - женщину очень приятной наружности, и корчился, как рак в кипящей воде с укропом...
   Сейчас Филипп Спиридонович только что плотно закусил запасенным из дому рулетом с чесноком и цыпленком упитанного телосложения и потому пребывал в наидобрейшем состоянии духа. Задание, которое он излагал пред Петей Ёжиком, корреспондентом промышленного отдела, было весьма деликатного свойства. По смыслу оно напоминало известную чудовскую народную сказку, в которой Ивану-царевичу требовалось идти туда, не зная куда и принести то, не зная что...
   - Понимаешь, старичок, - говорил Филипп Спиридонович, кладя перед собой пачку "Марльборо" и закуривая сигарету, - заводишко дрянь, построен еще при царе Горохе. Планы вечно не выполняются, в кассе - вошь на аркане, жилья нет, рабочие бегут как от татарского нашествия! Их, по правилам, бить да бить надо, чем мы до недавнего времени и занимались. Но сейчас там новый директор - человек из окружения Бовы... - ответственный секретарь Бандера многозначительно скосил глаза на Петю Ёжика, добиваясь соответствующего эффекта, сунул окурок в пепельницу, сразу же закурил новую сигарету и продолжил. - Начхать, конечно, в свое время я столько водки с ним пережрал! С первыми и со вторыми секретарями якшался... Но - надо поддержать, сам понимаешь... Сильно ругать нельзя, а хвалить особенно не за что. Ты, старичок, сходи на этот заводишко, покопайся там, может, передовик там какой-нибудь есть завалящий, хотя откуда ему взяться - все сплошь алкоголики! Но ты поспрашивай... Может, уборщица там какая-нибудь или сторож... Поищи! - Филипп Спиридонович закурил новую сигарету, чем вызвал у бедного Пети приступ старческого, дребезжащего кашля. - Не завидую тебе, старикан, но ничего не поделаешь. Иди, рой копытами землю, отыскивай передовой опыт, хотя наперед знаю, что ни черта не найдешь! Бардак такой, каких свет не видывал. А воры там - не приведи господь! Выпускают железобетонные изделия, - так поверишь: железа и бетона там кот наплакал! Один песок да металлолом со свалки. Цемент тянут все кому не лень, машинами вывозят. Год назад в городе пятиэтажный дом развалился из их панелей построенный, - так сослались, сволочи, на землетрясение...
   Прежний директор, Карапетян, дачу, гад, из железобетона себе отгрохал, со стороны глянешь - дот да и только! Никакими огнеметами его оттуда не выкуришь. В такой даче от ядерной войны отсидеться можно! Подвал там, говорят, - как бункер у Гитлера...
   Набил мощну, падла, дочку за сынка главы районной администрации выдал, - теперь бойней заправляет. Еще мильен зеленых хапанет, как минимум! Везет же людям, не иначе в рубашке родились!..
   В продолжении всего этого длинного и путанного напутствия Петя Ёжик сидел ни жив ни мертв, нащупывал во внутреннем кармане пиджака идиотскую статью о пришествии антихриста, и ждал удобного повода, чтобы всучить ее Филиппу Спиридоновичу. Он проклинал себя за вчерашний сговор с ужасным зеленолицым... в туалете, за взятые у него деньги, за водку, выпитую с Иваном Богатырёвым; крестил в душе самого Ивана, и - ровным счетом ничего не понимал! Видел ли Богатырёв в Лутачёвске сына царя Гороха и точно ли это был его сын? Наяву ли он сам встретил вчера в сортире страшного зеленолицего гражданина или тот ему попросту померещился с пьяных глаз? Точно ли незнакомец передал ему гонорар и свою рукопись, и действительно ли он исчез, - как будто провалился сквозь землю? Что это всё означает? И наконец, - в своем ли он сам уме?..
   На все эти вопросы ответа, естественно, не находилось. И Петя Ёжик, отчаявшись, извлек на свет дурацкий материал неизвестного гражданина из туалета.
   - Это что у тебя, старина? - рассеянно полюбопытствовал Филипп Спиридонович и небрежно откинул статью на ворох прочих, дожидавшихся прочтения материалов. - Я потом погляжу. А сейчас ступай на завод и сделай как я велел. Всё!
   С унылым видом Петя Ёжик поплелся выполнять безрадостное поручение. Проплутав битый день по горе-заводу и почти чудом заполучив пару заурядных положительных аргументов, он, не заезжая в редакцию, устремился домой, чтобы там, уединившись в своей келье, что называется "высосать из пальца" материал об ударной работе городских гидростроителей...
   Надев очки, Петя завалился было с газетой на диван в надежде на чудесный ужин, который готовила на кухне жена, как вдруг раздался резкий, требовательный стук в дверь.
   - Войдите, не заперто, - думая, что это кто-нибудь из соседей, прокричал Петя Ёжик...
  
  
   5. Двое с того света, или За что убивают ёжиков?
  
   Дверь медленно отворилась и в комнату ступили два странно наряженных человека. Переднего Петя узнал. Это был вроде бы известный уже читателю Семен Барнаульский, но, боже, как изменился он. Барнаульский был в голубой древнеизраильской плащянице, окантованной по краям красной материей, в стоптанных римских солдатских калигах на босую ноту; простоволосую галову его туго перехватывала голубая тесемка, на шее висел какой-то талисман, в руках он сжимал посох, искусно вырезанный из сандалового дерева. Его спутник (Аполлион Верамо) был небрит и коротко стрижен, как будто только что освободился из заключения. Лицо его показалось чем-то знакомо Шварцу, но где он мог видеть этого человека Петя не вспомнил. Не в древней же Иудее!
   Человек носил грязнобелый, давно не стиранный хитон, из-под которого выглядывала желтая туника, на поясе имел просторную холщовую суму, на ногах - старые сандалии, завязанные вместо оборванных кожаных ремешков веревками.
   - Иуда! - отрекомендовался он, протягивая крупную, немытую руку оторопевшему Пете Ёжику. Но сказал он это таким тоном, что непонятно было: то ли он называет себя, то ли предъявляет обвинение Пете Ёжику.
   Шварц также назвал свое имя, а про себя отчаянно решил: "Бред! Бред или розыгрыш! Из студенческой самодеятельности, наверное..."
   Появилась жена, колдовавшая на кухне над ужином. Увидев странных гостей, - выронила от изумления кастрюлю с дымящимися макаронами. Те, словно маленькие белые змеи, клубком заскользили по комнате, набиваясь во все углы и потаенные щели.
   - Здравствуйте, сударыня, - Иуда! - снова галантно представился спутник Барнаульского, а сам кивнул головой в сторону Пети Ёжика, так что Ангелине тоже показалось, будто человек в иудейском хитоне обзывает этим именем ее мужа.
   Семен в свою очередь поздоровался с хозяйкой и назвал себя Иошуа из города Нацерета.
   "Нет, не бред и не галлюцинация, - додумал Петя Ёжик и, пока жена управлялась с вываленными на пол макаронами, пригласил загадочных пришельцев к столу. - Кто же они такие? Может, жулики?" - продолжал мучительно размышлять Петя.
   - Не опасайся понапрасну, Пётр, мы не разбойники с большой муромской дороги, - как бы отвечая на его мысли, заговорил Иошуа-Барнаульский, - за нами увязались ишейкн первосвященника Уру-Салимского храма Каиафы. Можно ли переночевать в твоей хижине? На утро мы уйдем в Галилею, все решает только одна ночь. Я чувствую: меня кто-то предал Каиафе! Готов ли ты помочь мне, о Пётр, ученик мой верный?
   - Н-но позвольте... черт, ничего не пойму, какой Урусалим? Какая Каиафа?.. - Петя Ёжик лихорадочно потер руками виски, ошалело уставился на Барнаульского. - Ты в своем уме, товарищ?.. И вообще, прекратите вы в конце концов этот идиотский маскарад, или я попрошу Ангелину, чтобы она вызвала милицию! Разыгрывать меня вздумали...
   - Это он тебя предал, равви! - вскричал вдруг злобно Аполлион Верамо и ткнул в Петра грязным пальцем. - Я знаю, Каиафа дал ему за твою голову, Иошуа, тридцать сребреников. Вот эти проклятые деньги! - показал Верамо мешочек, полученный Шварцем от зеленолицего существа в сортире. - Это сексот первосвященника Уру-Салимского храма!.. Ты сейчас умрешь, как собака, подлый доносчик!
   С этими словами мнимый Иуда выхватил из-под хитона маленький острый нож и сделал шаг в направлении Пети Ёжика.
   - Ангелина, беги скорее на вахту, вызывай милицию! - истерически заорал находившейся где-то в коридоре жене бледный, как смерть, Шварц и, цепко схватив за ножку стул, приготовился к решительной обороне...
   Глупый человек! - думал демон зла сатана, витая в материальном пространстве над поэтическим общежитием и взирая на вышеприведенную сцену. - Глупый, глупый бедный человек! Для чего он лепит гнездо свое, подобно ласточке или муравью, бьется над окончанием института, хранит верность жене своей и совершает еще целую массу неразумных и ненужных поступков, не понимая, что всё это - весь материальный мир - всего-лишь иллюзия! Ничто... Преломление энергетических потоков в космическом пространстве... Он не понимает и даже не пытается понять, что жизнь - это единая секунда, подобная песчинке в песочных часах. Человек бездумно сорит ими покуда молод, но рано или поздно остается одна, последняя песчинка жизни, которая неминуемо упадет, как бы он этому не противился. Все сокровища Земли не стоят одной этой песчинки! За лишнюю секунду жизни, когда их уже в запасе не останется ни одной, человек с радостью отдаст всё накопленное в течении жизни материальное состояние вплоть до нижнего белья, но, увы, даже всё это - не вернет ему ни единой секунды его драгоценной жизни! Человек не подозревает, что точно также ценится каждая секунда жизни - первая или последняя, неважно. Любая - в единый миг может оказаться последней. Жизнь - есть секунда!
   Каждую новую секунду человек живет новой жизнью. И на что же он тратит жизнь? На что он тратит все богатства земного шара? На обучение в институте Поэзии, хотя всем давно известно, что настоящая поэзия создается талантливыми одиночками, а не толпами истерических графоманов. И что же можно почерпнуть в институте, в котором (с ума сойти!) не изучаются даже книги "Ветхого" и "Нового заветов", не говоря уже о бесценных трудах Фридриха Ницше, Канта, Шеллинга, Бердяева, Соловьева и других знаменитых философов и ученых, приоткрывших в своих произведениях тайну познания бытия. Человек тратит время на работу в редакции дохлой многотиражной газеты, над которой, читая, смеются даже сам редактор на пару с ответственным секретарем, - на сожительство с некоей актрисой Ангелиной Ребро, которая вот уже год как имеет тайную любовную связь с главным режиссером театра Никитой Галактионовичем Эмом, а с мужем живет исключительно ради денег"...
   Размышляя таким образом (а он любил пораскинуть мозгами, так как по натуре был философом старой школы и заядлым чернокнижником), дьявол снизился над общежитием и прямо сквозь крышу проник на чердак. Здесь оговоримся, что хоть Люцифер и является, так сказать, бесплотным духом, однако, - имеет четкую, невидимую для постороннего глаза, конфигурацию тела. А в особых случаях бесплотное тело его может даже материализоваться, но сатана прибегает к этому хлопотливому способу весьма редко. Духовная колдовская энергия его не имеет границ. Он может решительно всё! Но об этом после...
   Петя Ёжик, отчаянно размахивая стулом, вскочил с ногами на диван, а когда вслед за ним последовал и Верамо, - начал медленно пятиться к стенке.
   - Пётр, ты нарушаешь главный из моих заветов, - тихо проговорил вдруг Барнаульский и, немного помолчав, продолжил: - Ударившему тебя по щеке подставь и другую! Не противься злу, возлюби ближнего своего! Только в этом обретешь спасение... Пётр, заклинаю тебя, поставь сей предмет на место!
   - Услышав патетическую речь Барнаульского, Петя Ёжик, помимо своей воли, как загипнотизированный, повиновался, убрал стул и тут же получил сильный ножевой удар в брюшную полость... Раздался нечеловеческий вопль, переполошивший всех обитателей общежития, свет в комнате Пети Ёжика погас, сверкнули какие-то зеленые с голубым искры, остро завоняло карбидом и серой...
   Когда Петина жена Ангелина Ребро прибежала с милицией, свет уже горел, посередине комнаты расплывалась огромная лужа крови, в помещении кроме Семена Барнаульского никого не было.
   Четверо дюжих, мордатых милиционеров тут же в комнате принялись бить бедного Барнаульского. Наставили ему синяков под глазами, расквасили нос и вышибли сапогами три зуба. Впоследствии молва приписала ему, помимо всего прочего, еще и выломанное ребро, что на самом деле нисколько не соответствовало истине. Ребро было на месте и была этим Ребром Петина жена Ангелина, что и было зафиксировано в милицейском протоколе.
   Тело несчастного Пети Ёжика так и не отыскали и хоронить пришлось пустой гроб, в который для тяжести положили кусок ржавой водопроводной трубы. Слухи об исчезновении мертвого тела Самуила Шварца вскоре сделались достоянием гласности, в сомнительную процедуру захоронения пустой домовины, естественно, никто не поверил и насочиняли - кто во что горазд: каждый в меру своей испорченности. На первом и втором этажах общежития полагали, что Шварц укатил с любовницей - ведущей актрисой театра на Ермаковке Рогнедой Гирш - куда-то на Кавказ или, в крайнем случае, в Юрмалу, на третьем и четвертом сошлись на том, что Петя эмигрировал в Израиль, пятый этаж уверял всех, что Петю Ёжика попросту посадили за шпионаж.
   Мало того, загадочное исчезновение Шварца вскоре взбудоражило весь город. Поползли зловещие слухи о какой-то шайке, режущей честных граждан на холодец, о старухе, будто бы высасывающей на кладбище кровь у покойников, о пляшущих человечках и летающих гробах. Нашлись даже очевидцы, которые утверждали, что собственными глазами видели голых ведьм, на рассвете прокладывавших плугом борозду вокруг Чудова.
   Ужас обуял обывателей. С наступлением темноты улицы вымирали, как будто в городе царил комендантский час. Усиленные наряды милиции прочесывали все закоулки, хватая первого встречного и без разговоров, на месте, давая ему от десяти до пятнадцати суток, либо заменяя заключение денежным штрафом от тридцати до пятидесяти сребреников, то бишь, иэвиняюсь, рублей...
   В памятную ночь убийства Самуила Шварца, которая была последней перед страшной Вальпургиевой ночью, в Чудове произошло еще несколько смертей и исчезновений. Во-первых, как и было предсказано ранее, мученически умер от передозировки наркотиков Тарзан. Тело его нашли на Тайване, неподалеку от знаменитого Дунькиного клуба, где он регулярно встречался с Бояном Гробовниковым, требуя от того гонорары за участие в рок-шабашах. Бог жадничал на деньги и расплачивался с Тарзаном наркотой, которую по дешевке скупал у наркокурьеров, мешками прущих ее в Чудов с юга, из Дикого макового поля. Во-вторых, из центрального следственного изолятора на Кутузовке, при невыясненных, загадочных обстоятельствах, бесследно исчез рецидивист Семен Барнаульский по кличке Иошуа из Нацерета, как значилось в разосланных повсюду милицейских ориентировках. Пропажа произошла во время обеда и была столь стремительна, что на столе остались недоеденная, еще дымящаяся баланда и надкусанная пайка черного хлеба, а на цементном полу камеры - тень Барнаульского, продолжающая, не смотря ни на что, истово орудовать ложкой. Причем, по утверждению очевидцев происшествия - сокамерников Семена, - баланда в миске при этом уменьшалась сама собой, а от хлебной пайки откусывались большие куски и с жадностью, неизвестно кем, пожирались.
   И хоть милицейские протоколы на этот счет скромно помалкивают, мы-то знаем кто помог Барнаульскому вырваться из сырых застенок карающего ведомства Моисея Соломоновича Беллера. Конечно же - граф Верамо!
   И завертело бедного Семена в ту злополучную ночь, как детскую юлу, и подняло со страшной силой в воздух, так что он уж, грешным делом, решил: "Конец!" - и забросило за тридевять земель, на два десятка веков назад, в древнюю Иудею!..
  
  
   6. Барнаульский в Израиле
  
   Если бы мы могли с тобою, читатель, совершить точно такое же перемещение во времени и пространстве и оказаться там же, где и Барнаульский, - в Иудее, находившейся под железной пятой великого Рима, а точнее, - в ее северной части, именуемой Галилеей, и заглянули бы в небольшой, провинциальный городок Нацерет, то, возможно, повстречали бы на одной из его кривых улочек бедную пряху Милку - невесту бродячего плотника Авдия.
   Он очень часто уходил на заработки в другие провинции, особенно в соседнюю Иудею, где царь Ирод Великий развернул большое строительство новых храмов в честь римских языческих богов и императора Августа Октавиана, а также - крепостей, дворцов, театров, общественных бань на манер римских терм и многоквартирных, в несколько этажей, домов - инсул.
   Хотя галилеян не очень привечали в Иудее, так как считали сплошь разбойниками, богохульниками и блудодеями, не исполнявшими великих заповедей Бога Яхве, Авдию ничего не оставалось делать в виду того, что найти какую-либо работу по плотницкой части в маленьком, заглохнувшем Нацерете было делом совершенно немыслимым и безнадежным.
   Шесть дней назад Авдий распрощался с будущей супругой, к которой, по закону иудейской религии, еще не прикасался, и с многочисленными родственниками, взвалил на плечо тяжелый ящик с плотницким инструментом и отправился в недавно основанный Иродом город Себестею, где, по достоверным источникам, начиналось строительство синагоги. Он обещал вернуться к традиционному религиозному празднику - субботе иудейской, заработав несколько десятков римских серебряных денариев. Была уже пятница, до праздника оставалось, с небольшим, одна ночь, а Авдий все не появлялся.
   Милка все глаза проглядела, поминутно выскакивая на двор и вглядываясь в дальний конец улицы, примыкавшей к рыночной площади, которая в этот предпраздничный день кишмя кишела народом. Здесь были не только свои, но и пришлые. Заранее понаехало множество купцов и живущих в дальних селениях земледельцев, битком забив караван-сарай и городскую гостиницу. Купцы торопились поскорее распродать товар, а горожане - запастись всем необходимым, потому что по закону в субботу Господню запрещалось что-либо делать.
   Милку страшно тянуло туда, на площадь, где заезжие индийские факиры и блистательные египетские маги показывали пред толпой зевак свое удивительное искусство. Где грязные, горбоносые гадалки из кочевых арабских племен Синайской пустыни ловко предсказывали будущее, гадая по руке или по специальным магическим знакам "Младших Арканов", нанесенным на 56 папирусных карт "Таро". Где какой-нибудь бывалый финикийский купец рассказывал в кофейне причудливые истории о далеких Мелькартовых столпах, о море Тьмы, о страшных водяных чудовищах, о загадочных землях птичьеголовых людей и стране собак с человечьими головами, которые он исходил в свое время вдоль и поперек.
   Много интересного можно было увидеть и услышать на площади, но, увы!.. Не смотря на предпраздничный день, мать с утра засадила ее за работу. Она и сама трудилась, не покладая рук. Она работала днями и ночами, чтобы прокормить многочисленное семейство. Хотя иудейская религия запрещала верующим работать в праздники, мать Милки, праведная Анна, частенько пренебрегала и этим запретом, рискуя навлечь на свою голову гнев городских фарисеев. За это ей нередко доставалось от ее благоверного супруга, уличного водоноса Иоакима.
   Милка, сидя в своей бедной хижине за веретеном, сноровисто пряла шерсть, похожая на римскую богиню человеческой судьбы Парку. Работу она выполняла чисто автоматически, так как слыла в городе отличной пряхой; в то же время, мысли ее были заняты разговором с Богом Яхве. Она просила у Всевышнего скорого возвращения своего жениха Авдия и, конечно, - ребенка; лучше всего сына, о котором она тайно мечтала вот уже несколько лет подряд; о чем, впрочем, мечтает любая нормальная девушка.
   Заработки у Милки были не ахти какие, но все же на жизнь им хватало. Особенно удачным был прошлый год, когда вспыхнули волнения в Иудее и в Нацерете расквартировалась целая центурия римских солдат. Тогда у них с матерью было много заказов от городских ткачих: легионеры, поизносившиеся в походах, наперебой пустились справлять себе новое белье и верхнюю одежду, предпочитая готовому платью, которое было намного дороже, сшитое на заказ.
   Тогда же у Милки вышел очередной роман с одним римским легионером, сирийцем по национальности, которого звали Пандира, что в переводе на арамейский значит пантера. Сириец был красив жгучей, неотразимой азиатской красотой и ловок, как животное, имя которого носил. Он буквально заворожил бедную Милку, враз позабывшую и об Авдии, и о суровом иудейском законе, предписывающем побивать разоблаченных блудниц камнями. Почти каждую ночь она бегала на свидание с Пандиром в городскую финиковую рощу, благо Авдий опять надолго отлучился на заработки.
   Сириец Пандира был смел, как тысяча чертей, по ночам пьяный бродил по Нацерету без доспехов и шлема, с одним кинжалом, спрятанным в складках туники. На узких улочках, где едва могли разминуться двое прохожих, он никому не уступал дороги и нагло пер напролом, обкладывая встречных зевак отборным матом на арамейском языке. Его боялись и спешили посторониться первыми.
   Стройная, волоокая галилеянка тоже приглянулась жадному до баб сирийцу. Во вторую же ночь, когда она, запыхавшись, прибежала на свидание в финиковую рощу, он разорвал на ней одежды от подбородка до пят, голую, как лягушку с ободранной кожей, швырнул под раскидистую пальму и...
   Впрочем, не будем об этом, читатель, - вижу как ты стыдливо покраснел. Хотя, тебе, должно бить, вполне знакома картина, когда жена только и ждет отлучки законного супруга на какое-то время, но непременно чтобы была хоть одна вольная ночь, в которую, как водится, и заворачивает хвост на сторону... На тех, кто ни разу в жизни не имел любовника, смотрят осуждающе, - как если бы женщина, к примеру, не имела детей. А в Тевтонии девушку вообще не возьмут в жены, если она до замужества осталась девственницей. Там это вроде яблока, которое, если кто надкусит первым, то и все враз накинутся, а если нет - никто и не посмотрит!
   Но вернемся в хижину Анны, где невеста плотника Авдия Милка прядет свою нескончаемую пряжу. Просидев за веретеном до позднего вечера и мысленно сотворив множество молитв иудейскому Богу Яхве, Милка отложила работу до утра, наспех перехватила, так как есть особенно было нечего, и вышла на улицу поболтать с соседскими девушками. Едва она приблизилась к перекрестку, где возле фонтана обычно собиралась по вечерам городская молодежь, ее окликнула Рахиль, - лучшая подруга, с кем Милка делилась самым сокровенным.
   - Милка, - наконец-то!.. Иди скорее сюда, что-то скажу.
   Рахиль, высокая гибкая смуглянка, похожая на кочевницу из арабских племен, сама стрелой метнулась к Милке, заключила ее в жаркие объятия и горячо зашептала в самое лицо:
   - Хорошо, что я тебя встретила... Жду, жду, а тебя всё нет и нет. Ты знаешь, в городе новый пророк объявился, - все только и говорят целый день об этом. В синагоге говорят, в караван-сарае говорят, на рынке говорят, в римской претории говорят... Пророк целый день ничего не ест, заперся в гостинице и только пьет. Фарисеи говорят, что в нем - бес!
   - Ну и что же он прорицает? - заинтересованно спросила Милка. Глаза у нее при этом вспыхнули, как у кошки, а тело напружинилось, как у борца. Она страстно захотела увидеть новую галилейскую знаменитость хоть одним глазком. Сейчас же, в сию минуту, или никогда! Милка была максималистка.
   - Пророк предсказывает разрушение Уру-Салимского храма язычниками и скорое объединение Израиля, - без запинки, как по писанному, ответила Рахиль, увлекая подругу прочь от фонтана, - в переулок, ведущий к рыночной площади, на которой располагалась городская гостиница. - Пророка зовут чудно: Симон Бен-Раули. Он молод, хорош собой и одет, как римский патриций. Постоянно глотает сизый, вонючий дым, подобно индийским факирам на рыночной площади, и разговаривает двумя голосами: своим и еще одним, - наполовину мужским, наполовину женским, который доносится из какого-то черного, блестящего ящика с большими, вращающимися глазами. Собственные глаза у пророка Бен-Раули черные и огромные, немигающие, как у змеи. Он иногда выдавливает их из глазниц и засовывает в карман, но горожане при этом с отвращением отворачиваются, потому что зрелище это для правоверного иудея невыносимо. Пророк нисколько не стесняется женщин и порой появляется в коридоре гостиницы в одной набедренной повязке, едва прикрывающей его большой, как у легендарных эллинов, фаллос. Симон Бен-Раули сказочно богат, на деньги не скупится и щедро раздает чаевые гостиничной прислуге. Деньги у него странные, вырезанные из пергамента и размалеванные ядовитой зеленой краской с изображением головы какого-то почтенного сенатора на лицевой стороне. В Нацерете никогда не видели таких денег и поначалу боялись принимать, но чужестранец объяснил, что вышел новый указ кесаря: принимать пергаментные денарии по всей империи и это подействовало. Имя великого кесаря действует, как магическое заклинание; стоит его кому-нибудь произнести и все проблемы начинают разрешаться сами собой. Точно так же произошло и с зелеными деньгами Бен-Раули... Пророк очень набожен: напившись в гостинице белого виноградного вина, от которого у него из пасти изрыгается синее, огненное пламя, словно у дракона, он весь вечер поминает Бога Яхве, матерей всех галилеян, проживающих по соседству, а также - всех олимпийских богов языческой Эллады, начиная с Зевса и заканчивая козлоподобным аркадским Паном. О Пане Симон Бен-Раули говорит особенно часто и речи его вселяют в сердца женщин сладостную дрожь и любовный трепет... Пророк говорит, что завтрашней праздничной ночью, которую он называет Вальпургиевой, великий бог палестинских оливковых рощ и кедровых ливанских лесов Пан вступит в законный брак с богиней луны Дианой. Под покровительством и в тесной компании с богом сладострастия и чувственных наслаждений Приапом они проведут эту волшебную ночь за городом на лоне природы; а бог виноделия Вакх будет подливать в их кубки божественную амброзию. В священном празднике языческих богов, который по-римски называется Белтейн, может принять участие любой желающий. Пойдем же скорее, Милка, пророк Бен-Раули ждет нас, а ему перечить нельзя: все видели, как он прилетел по небу в огненной колеснице, подобно древнему пророку Илии! У колесницы было два больших, белых, птичьих крыла; и вся она, как две капли воды, походила на огромную, хищную птицу: орла или беркута. При виде ее весь Нацерет пал на колени, в ужасе ожидая конца света, но ничего страшного не произошло. Пророк Бен-Раули с криком: "Приветствую тебя о, многострадальная земля моих предков!" - выбрался из птичьего брюха и по железной живой лестнице спустился вниз. Здесь он расстелил на земле маленький цветной коврик, как будто собирался молиться Богу Яхве, но вместо молитвы припал губами к земле и горько, на весь Нацерет, разрыдался...
   Когда Рахиль с Милкой пришли в гостиницу, Семен Барнаульский названивал по сотовому телефону участникам завтрашнего шабаша, договариваясь о встрече в пригородной оливковой роще.
   Прибыв в Израиль не прямым рейсом из Чудова, а, как и полагается, транзитом через Вену, Барнаульский в сей блистательной европейской столице быстро сориентировался; сходил в израильское посольство, выклянчил подъемные, пособие по безработице и гуманитарную помощь. Потом, как богатенький Буратино, прошвырнулся по магазинам, прибарахлился: купил сногсшибательный японский двухкассетник фирмы "Тошиба", фотоаппарат, сотовый телефон, очки от солнца, тонкое нижнее белье и, подобранный со вкусом, костюм цвета чудовской ночи с искрой, соломенную шляпу и галстук, который никогда не носил и чувствовал себя в нем, как преступник на виселице.
   Он хотел было остаться в Вене насовсем, но тут на Европу с юга дохнуло смерчем, как будто огнем из пасти Змея Горыныча, - принесло обломанную пальмовую ветку Палестины и дым отечества, который пускали накурившиеся анаши уру-салимские наркоманы. Семен сентиментально взглянул на ветку, нанюхался дыма и в сердце его взыграло невыносимое желание отправиться в землю обетованную.
   В Израиле было жарко, как в чухонской бане, и Барнаульский в своем лавсановом костюме, с магнитофоном и гигантским баулом в руках, буквально залился потом, пока добрался из аэропорта в гостиницу. Аэропорт был странный и больше походил на ипподром, где устраиваются лошадиные гонки, нежели на аэропорт. Но пилоты колдовского самолета, услугами которого воспользовался Барнаульский, были весьма опытны и смогли бы посадить машину даже в жерло действующего вулкана или в пасть чудовского Змея Горыныча, а не то что на какой-то там ипподром!
   По-правде говоря, вокруг стали происходить весьма странные, непонятные Барнаульскому вещи, едва ступил он на раскаленную, как кухонная плита, израильскую землю. Прежде всего, его окружила ликующая толпа горожан в традиционных еврейских одеждах, с цветами и пучками пальмовых веток в руках. Они приволокли с собой какое-то маленькое, уродливое животное с длинными, как у зайца, ушами, похожее на карликовую лошадь; усадили на него Барнаульского и с криками "Осанна!" - повезли в гостиницу. При этом с руки Барнаульского непонятным образом исчезли дорогие, электронные часы с калькулятором фирмы "Казио", а из кармана - пачка ментоловых сигарет "Пьер Карден" и пьезовая зажигалка.
   Семен, конечно, предпочел бы столь экзотическому способу передвижения обыкновенное городское такси с шахматными клетками на двери или, в крайнем случае, маршрутный автобус; но ничего подобного поблизости не наблюдалось, а на прозрачные намеки Барнаульского окружающие только недоуменно пожимали плечами и отвечали, что никакого равви "Такси" не знают, а великий пророк "Автобус" придет тогда, когда будет угодно Богу Яхве.
   Под копыта зайцеухого существа, на котором гордо, в позе сарацинского султана, восседал польщенный приемом Семен, молодые, ликующие израильтянки бросали цветы, финики и пальмовые ветви, а злые, сгорбленные чуть ли не до земли старухи с огромными вороньими носами выплескивали помои и нечистоты из ночных горшков. Суетливые, как воробьи, и жестокие, как маленькие чертенята, мальчишки дергали бедную животину за хвост и швыряли ей под ноги банановые очистки, сопровождая все это обезьяньими ужимками и истерическим смехом, больше похожим на вой голодных гиен.
   Сразу же по прибытии в гостиницу, Барнаульский созвал лучших людей Нацерета и устроил грандиозную пьянку, которая гремела всю ночь и заглохла только под утро, когда закончилась вывезенная Семеном из Чуди водка. (А водки он привез целый баул: около двух ящиков, так что еле доволок до гостиницы).
   На следующий день Барнаульского начали одолевать посетители. Мужчины требовали пару сребреников на поправку здоровья, которое они испортили ночью, совершая вместе с ним обильные возлияния Бахусу; женщины наперебой жаловались на жизнь и умоляли спонсировать операцию по удалению той или иной части тела: кому нужно было срочно удалить больной зуб, кому аппендицит, а кому - ребенка. Семен их всех прогнал, грозно прикрикнув и топнув для пущей важности ногой об пол, от чего несчастных попрошаек как ветром сдуло из гостиницы. День предстоял тяжелый и хлопотный, хоть был не понедельник, а пятница - канун весеннего, языческого саббата Белтейн, как его проинструктировал перед выездом в Израиль загадочный граф Верамо, совершивший ритуальное убийство Пети Ёжика в общежитии Поэтического института. Барнаульскому отводилась роль тайного курьера и посредника между наиболее одиозными богами античной Эллады, как то: Паном, Бахусом, Приапом, иудейским Асмодеем и - обосновавшимся в Чудове фантастическим графом, власть которого над душами смертных была велика, "руки", протянувшиеся во все уголки планеты, длинны, а страсти и желания - ненасытны...
   На робко заглянувших в номер израильтянок Рахиль и Милку Барнаульский вначале зыркнул как на очередных нищенок, прибежавших кляньчить подаяние на свои глупые бабские немощи у богатого иностранца. Но подруги ничего не просили, а только с восхищением, во все глаза взирали на черную, блестящую трубку сотового телефона у него в руках и Семен смягчился. Он только что закончил разговор с богом сладострастия Приапом и тот обещал вскоре наведаться в гостиницу. Это было кстати. При виде прекрасных девушек в исколотых медицинскими иглами венах Барнаульского взыграла закисшая кровь и он пригласил их к столу, заваленному остатками ночного вакхического кошмара.
   - Миледи, прошу к моему скромному холостяцкому шалашу!.. Не обращайте внимания на беспорядок, лакеи сейчас все приберут.
   Милка хихикнула в ответ на странное обращение пророка и прошла вглубь комнаты. Рахиль предостерегающе дернула ее за руку.
   - Порядочным иудейским девушкам не полагается заходить в дом к одиноким, необрезанным иноверцам, - строго отчеканила она тоном читающего Талмуд раввина и ожидающе взглянула на Барнаульского.
   - Одобряю. Это в высшей степени аморально, - с готовностью согласился Семен, - мы сейчас дождемся моего приятеля Приапа, возьмем на базаре виноградного вина, потому что водка у меня закончилась и отправимся на природу... Вино, шашлыки, обворожительные мужчины с туго напрессованными валютой бумажниками, - что еще нужно порядочной израильской девушке для полного счастья?!
   - Деньги вперед, - сухо и деловито изрекла в ответ на его пространную сентенцию Рахиль, подошла к окну, задернула занавеску и резким, неуловимым движением фокусницы сбросила на пол платье...
  
  
   7. Окота на вепря
  
   В последний день апреля, в субботу 30 числа, события в Чудове развивались следующим образом. С утра выпали незначительные осадки в виде проливного дождя с градом и мокрого снега. Чудовцы посчитали это недобрым знаком и основания для этого были: всю ночь перед тем за городом страшным голосом кричала болотная выпь и в три глотки ей подвывали голодные волки. Людская молва вскоре выпь переиначила в саблезубого вепря и поползли гадючьи слухи об ужасном чудовище, будто бы бродившем по пригородным лесам и бросающимся на людей, как спущенная с цепи овчарка. Появились охотники достать дикого лесного вепря и содрать с него шкуру, - в частности замочить кабана вызвались Бешеный Рэмбо и какой-то неизвестный опальный стрелок или стрелец, попавший в немилость к властям еще при царе Горохе.
   Но Дорофей Евграфович Бова, единолично правивший теперь Чудью, издал царский указ, где строго-настрого запретил прикасаться к зверю, потому что решил все лавры победителя присвоить себе. Тут и объявился в столице Спиридон Дормидонтович Соловей, воскрешённый из небытия прилетевшими на Землю инопланетянами. Соловья сопровождал его закадычный друг и телохранитель, соратник по шайке муромских разбойников, Яков Маркович Вампиров. Они беспрепятственно, минуя охрану, проследовали в фамильный дворец Бовы, высившийся в старинной городской крепости за высокой кирпичной стеной. Бесшумно, как два фантома, поднявшись по лестнице, застеленной ворсистым персидским ковром, на второй этаж, они несколько замешкались перед кабинетом Дорофея Евграфовича... Сапоги у обоих были нечищены - в комьях засохшей болотной грязи. Соловей Разбойник махнул рукой, решительно указал пальцем на блестящую, полированную дверь и они вошли.
   Лицо Бовы, что-то быстро строчившего за столом, мгновенно исказила гримаса досады и злобного страха, едва он увидел переступивших порог кабинета непрошеных гостей. Он бросил ручку и со скрипом выкорчевал свое грузное туловище из ласковых, почти материнских объятий мягкого кожаного кресла. По еле уловимому знаку Соловья Разбойника, Вампиров лисой метнулся к растерянному Дорофею Евграфовичу, схватил его правую руку и, вложив в нее что-то, проворно отскочил на прежнее место.
   - А-а явились субчики, не запылились, - страшным голосом прохрипел Бова, разжал пальцы правой руки и увидел на ладони круглый кусочек картона, вымазанный сурьмой, с белым человеческим черепом и двумя перекрещенными костяшками посередине.
   - Так и знал, - черная метка! - воскликнул он и поискал глазами куда бы ее выбросить. - И от кого же, если не секрет?.. Уж не от самого ли Вавилы Патрикеевича, лешака лесно-го?.. Жив еще старик? Не окочурился в своем Кособокове?
   - От него, от него весточка, угадал, - кивнул лысой, лобастой головой Соловей Разбойник, тяжело плюхаясь на кожаный диван и вульгарно закидывая ногу за ногу, - предлагает Вавила встретиться сегодня на вечер где-нибудь в мещёрском лесу возле Кособокова, потолковать кой о чем, на вепря заодно поохотиться...
   - Вепрь мой и не думайте! - решительно отрезал Дорофей
   Евграфович и хлопнул кулаком по столу так, что подпрыгнули письменные принадлежности. - Я его породил в своем болезненном воображении, я его и убью!
   - Это еще бабушка на двое сказала чей вепрь, - не согласился с ним Спиридон Дормидонтович, - ежели б он в Чудове по улицам шлялся, - дело другое: стреляй в него, Дорофей, хоть из гаубицы - он твой! Но всё дело в том, что зверюга по полям, по лесам без устали целыми днями и ночами скачет и народ честной, муромский да лугачёвский, насмерть пугает... Вот и пораскинь головой, Дорофеюшка, на чьей территории вепрь и кому его живота лишать полагается...
   - Уж не вам ли с Вавилой? - всплеснул руками Бова и ударил ими себя по коленкам, будто собирался плясать вприсядку. - А я тебе, Спиридон, вот что скажу: не видать вам вепря как своих ушей, - я пока еще глава царства-государства!
   - Так вот и потолкуем в лесу, Дорофей, - вкрадчиво пропел Соловей Разбойник, подмигивая Бове, как уличная девка. - И не в тягость тебе эдакой громадой править?.. Налоги вовремя не собираются, казна пуста, солдаты из войска бегут, как от чумы, в пригородных лесах разбойнички озоруют, на юге сарацины с погаными голову поднимают. А тут ко всему прочему - вепрь, да смута в Чудове, да нечистая сила в правительстве, да инопланетяне - в космосе... Я думаю, Дорофей, взять бы да и поделить всё поровну на троих: тебе полцарства, мне полцарства, а всё остальное - Вавиле! Только чтоб без обману, по совести.
   - Это дело, - сразу же согласился на дележ Бова и потер от удовольствия руки, - это я понимаю... Чтоб по-людски, по-христиански, - не татаровья же мы окаянные... Мне полцарства, тебе полцарства, а Вавиле Самодурову - шиш с маком!
   На том и порешили. Дорофей Евграфович экстренно созвал приближенных и велел собираться на охоту. Вместе с ним в лес отправлялись Савелий Петрович Лупу, Кирил Кирилыч Капустин, Беллер, новый шеф-повар Макар, троллейбусный начальник Муха и конечно же вездесущий граф Верамо, без которого в Чудове не обходилось ни одно мало-мальски значительное мероприятие. Женщин, не считая поварих и служанок, было всего трое: супруга графа Верамо Лоренция, дородная половина Бовы Аглаида Еремеевна и молоденькая жена Кощея Бессмертного Рита Старикова.
   Ехать решили, не откладывая в долгий ящик, сразу же после обеда. Все оделись по-походному: женщины в удобные шерстяные лосины, в кожаные шнурованные полусапожки на высоком каблуке и теплые, на "рыбьем меху", курточки; мужчины натянули резиновые забродские сапоги, зеленые брезентовые ветровки, на головы водрузили небольшие баварские шляпы с фазаньими перьями, - повесили за спину охотничьи ружья и опоясались патронташами, набитыми патронами с зарядами на кабана и медведя.
   Перед самым отправлением жена Верамо ухитрилась позвонить своему очередному любовнику, известному чудовскому литератору Касьяну Нектарскому, и сообщила ему о месте предстоящей охоты. Оно было далеко, за тридевять земель, в дремучих мещёрских лесах под Лугачёвском, возле деревни Кособоково. Нектарский тотчас бросил все дела, купил цветы, шампанское и, сев на пригородную электричку, отправился в сторону Лугачёвска на свидание с околдовавшей его с недавних пор очаровательной ведьмой.
   Аполлион Верамо, сославшись на мифическую причину, отстал от Бовиного чернолимузинового кортежа, пересел в попутное такси и рванул к Ивану Богатырёву в поэтическое общежитие. Требовательно подергав запертую изнутри дверь комнаты ? 313, где жил Иван, и не дожидаясь пока ему откроют, граф шепнул какое-то заклинание типа: "сим-сим - откройся!" - решительно шагнул вперед и, не встретив никакого препятствия, прямо сквозь дверь проник в комнату. То, что он там увидел, повергло его в шок и на минуту лишило дара речи: обнаженная Вика Муха спала в одной постели с Богатырёвым. Волосы у нее на голове были разворошены, как солома, огромные белые ядра грудей скатились вниз, на простыню, разбросанные в разные стороны, длинные, как у фотомодели, ноги приковывали взгляд травянистым пучком черной, ненужной растительности в месте их циркульного соединения под животом - гладким и беззащитным, как розовый, выбритый поросенок.
   Граф смущенно кашлянул в кулак и громким голосом окликнул Богатырёва. Иван с Викой пробудились одновременно: Вика ойкнула и мигом натянула сползшее одеяло до самого подбородка, Иван, ничему не удивляясь, поздоровался с Аполлионом и попросил сигарету. Верамо щелкнул пальцами и на голые колени
   Богатырёва свалилась невесть откуда взявшаяся пачка "Пэл Мэла".
   - Ни фига себе! - присвистнула от изумления Вика, с интересом разглядывая неожиданного пришельца.
   Иван же и это воспринял как должное, закурил волшебную сигарету и приготовился слушать, что ему скажет Аполлион.
   - Сегодня ночью богиня луны, ослепительная Диана, возляжет на брачное ложе из полевых цветов и зеленых побегов, и аркадский бог лесов, получеловек-полузверь Пан откупорит этот непочатый сакральный сосуд!.. Торопись, если хочешь принять участие в таинстве, и знай, что твое присутствие на саббате в мещёрском лесу необходимо.
   - Но как мы найдем место проведения саббата? - усомнился Иван и тут же понял, что сморозил глупостъ. Подобный вопрос было бы простительно услышать от зеленого, неотесанного новичка вроде покойного Пети Ёжика или Есенина-Тараканова, но никак не от него.
   Верамо протянул Богатырёёву огромный, искусно изготовленный из турьих рогов, боевой кельтский лук и одну стрелу, непонятным образом вдруг появившиеся в ловких руках чародея.
   - Как только минешь городскую заставу, пусти стрелу по ветру строго в южном направлении, она приведет тебя куда надо, а сейчас прощай! - сказал он Ивану, подпрыгнул, ловко, как акробат, перекувыркнулся в воздухе через голову, превратился в ясного сокола и вылетел в открытую форточку.
   - Подумать только - колдун! - покрутила нечесаной головой никогда не видевшая ничего подобного Вика. Она вскочила с постели и принялась было одеваться, но Иван ее остановил.
   - Не трудись понапрасну, сегодня ночью одежда тебе не понадобится: ведьма должна явиться на шабаш обнаженной.
   - Но я ведь еще... не ведьма? - неуверенно усомнилась Вика.
   - Ты - ведьма с тех самых пор как повстречалась со мной. И сегодня ночью произойдет твое посвящение, - торжественно объявил Богатырёв.
   В это время в дверь требовательно постучали. Иван ткнул окурок сигареты в пепельницу, поспешно натянул джинсы и пошел открывать. Вика так и осталась лежать в кровати, закутанная в одеяло, как в белый кокон.
   В комнату ввалились хмельные Катя Старикова и поэт Глеб Ананьев по прозвищу Мастурбалиев, с кем Катька закрутила любовь после смерти Тарзана. Она суетливо забегала взад-вперед по комнате, опрокидывая стулья и что-то путанно рассказывая, но ничего нельзя было разобрать. Вика потянула ее за руку и, подвинувшись, усадила на кровать.
   - Что случилось, Катька, - рассказывай все по порядку!
   Сидим мы на пятом этаже у Толстого Критика, - придя в себя, обстоятельно начала Катя, - хорошо сидим... Я с Мастурбалиевым, Муза Перту с молодыми гениями, Толстый Критик с жопой в четыре обхвата. Сидим, тащимся, как клопы под дустом, - водочку попиваем. Гении: Бавкун с Левой Вермельштейном, уже лыка не вяжут. Муза Перту, шеф их задрипанный, - так себе, Толстый Критик, как всегда, - ни в одном глазу. Ты его знаешь, Вика: Критика чтобы напоить - бочку чистого спирта надо и соленый огурец на закусь! Пьем, короче, родимую, анекдоты политические травим, вдруг откуда ни возьмись - птица! Клюв - крючком, когти острые и глаза, как электрические лампочки, огнем полыхают. Ударилась птица камнем об пол и превратилась в мужика в черном плаще... и вроде бы нашего, лугачёвского... Протягивает нам мужик бутылку водки и просит выпить за упокой его тетушки, или за здравие, я уж не помню. Сказал, бутылку поставил, да и был таков - только его и видели. В окошко снова нырнул, как пловец в воду, руками в воздухе взмахнул, - глядь: полетел птица птицей. Молодые гении Мефодий Бавкун с Левой Вермельштейном рты пораскрывали, да и хлопнулисъ со стульев на пол, - только ноги кверху торчат в говнодавах сорок пятого размера. Толстый Критик пошутил, что нам, дескать, колдовской водки больше достанется, налил себе от жадности полный стакан, Музе Перту - полстакана; и они, крякнув, выпили. И что же ты думаешь, Вика, - превратился Толстый Критик в огромного, жирного кабана, а Муза Перту - в толстую хрюшку! Бавкун с Левой Вермельштейном от такого натюрморта и вовсе протрезвели, вскочили на ноги и - ходу, как будто у них моторчики в одном месте включились. А Толстый Критик как ни в чем не бывало поросячьей лапой за бутылкой тянется, взять хочет, ан не тут-то было: пальцев на лапе нет, только копыта! Тут уж и мы с Мастурбалиевым не выдержали, заперли комнату со свиньями на ключ и - сюда.
   - И очень кстати, - обрадовался Богатырёв, - на этих свиньях мы с Викой отправимся в мещёрский лес, на великий колдовской саббат Белтейн... Вставай же скорее, Вика, ты слышала: волшебные скакуны готовы в путь и роют копытами землю от нетерпения!
   Вика, ничуть не смущаясь Мастурбалиева, весело отбросила одеяло и спрыгнула на пол: белая, гладкая и блестящая, как будто натертая мастикой.
   - Я готова, Иван, - мой повелитель!.. Приказывай - я твоя!
   - Выпей это, - бросил ей Иван пузырек с дьявольской настойкой аконита, красавки, белены, черемицы, дурмана и ведьминой травы.
   Вика, отвинтив пробку, храбро приложилась к узкому, ребристому горлышку флакона и высосала всю жидкость до капли. В тот же миг она, как надутый воздушный шар, поднялась в воздух и замахала руками и ногами от бешеного восторга.
   - Лечу! Лечу, Катька, - я ведьма! Ведьма!
   - А я? - бросилась к Ивану Катя Старикова, обхватала руками за шею и умоляюще заглянула в глаза. - Я тоже хочу быть ведьмой, Иван! Я тоже хочу летать! Я тоже хочу на шабаш!
   - Так в чем же дело? Вот добрый, скакун... - кивнул Богатырёв на одуревшего от всего увиденного и услышанного Мастурбалиева и протянул Кате баночку из-под "Флорены" с волшебной мазью из опия, верхушек зеленой конопли, ягод и листьев лавра, дурмана и жира совы.
   Катя всё поняла, схватила баночку и повисла на шее у Мастурбалиева.
   - Глеб, мы сейчас по горячим путевкам отправимся отдыхать на море: мы будем, как дельфины, кувыркаться в воде, нежиться на раскаленном песочке и все ночи напролет - трахаться, как тараканы! Скажи, хочешь ли ты поехать со мной?
   - Конечно хочу, - с готовностью, как пионер, согласился Мастурбалиев.
   - Но тебе нужно натереться мазью против загара. Раздевайся сейчас же, - вот эта мазь! - юная ведьма, разжав миниатюрную ладошку, показала баночку из-под "Флорены" и кивнула на кровать, на которой до этого валялась Вика.
   Мастурбалиев, не споря, побыстрому совлек с себя пестрые поэтические одежды, голый лег на кровать, прикрыл от удовольствия глаза и приготовился к сладостной пытке...
   Вика тем временем по указанию Ивана слетала на пятый этаж в комнату Толстого Критика, оседлала его покатый, щетинистый круп, схватила за холку хрюкающую Музу Перту и, пришпорив своего скакуна, вернулась обратно. При этом ее поразило два чудесных обстоятельства: свиньи, как и она сама, тоже легко летали по воздуху, а прохожие, бестолково суетившиеся внизу, ровным счетом ничего не замечали, словно она с Толстым Критиком и Музой Перту были невидимы.
   За время ее отсутствия Катя успела натереть Мастурбалиева волшебной мазью и главам Вики предстал высокий, черный, бородатый козел с большими, изогнутыми, как сарацинские ятаганы, рогами. Из глаз его, подернутых влажной пленкой печали, выкатывались крупные горошины слез; козел тряс бородой, роняя горошины на пол, и жалобно блеял, словно упрекая коварную Катю: "Погубила ты меня, сестрица Аленушка, в козленочка превратила!"...
  
   Колонна шикарных правительственных "Лимузинов" в сопровождении эскорта мотоциклистов и двух милицейских машин с мигалками, как гибкая черная змея, на большой скорости вырвалась из Чудова. По старей лугачёвской дороге, по которой еще окаянный римский папа Карло хаживал как-то воевать Чудов со своим войском деревянных солдатиков, змея заюлила на юг в сторону дремучих мещёрских лесов, стремительно уменьшаясь в размерах, и вскоре окончательно пропала из виду. Вслед за ней из города с резким воем вылетела другая змея, стучащая железными колесами вагонов по отполированным до зеркального блеска рельсам. В утробе своей она уносила на юг счастливого Касьяна Ипполитовича Нектарского, сжимающего в потных от волнения ладонях цветы и бутылку шампанского для Лоренции. Потом взмыл ввысь ясный сокол и, покружив зловеще над притихшей столицей и обозрев всю ее, как свои владения, зорким соколиным оком, - устремился в том же направлении, что и змеи. И наконец последними показались странные всадники, восседающие на двух летающих свиньях и черном козле. Пришпоривая оборотней, как арабских скакунов, Иван Богатырёв с Викой и Катей Стариковой с гиком полетели вслед за остальными участниками шабаша в мещёрский лес, к месту встречи, которое изменить, увы, было уже нельзя.
   Едва миновав пунктирную черту городских новостроек, Иван, как и советовал граф Верамо, достал из-за плеча кельтский лук, вложил каленую стрелу, с силой натянул тугую тетиву почти до самого уха и выстрелил в белый свет как в копеечку. Тетива зазвенела, как басовая гитарная струна, исполнив аккорд смерти, согнутый в три погибели лук выпрямился и стрела с разбойничьим соловьиным свистом ушла, как натовская крылатая ракета, за горизонт. Ориентируясь по этому свисту и рванул на шабаш Богатырёв с молодыми ведьмами.
   Первым в лесную мещёрскую глушь, в бирючье село Кособоково, прикатил правительственный кортеж Дорофея Евграфовича Бовы со товарищи. Едва подъехали к околице, дорогу перегородил завал из столетних кедров, по которым, как в цирке, сновали шустрые белки и грызли золотые орехи. Мотоциклисты и машины сопровождения остановились, из кабины пробкой от шампанского вышибло Моисея Беллера. Он ретиво подбежал к завалу и стал в упор разглядывать его из полевого, цейсовского бинокля. Над ухом у него кто-то залихватски свистнул и Беллера унесли с полопавшимися перепонками.
   На тропу войны с дерева спрыгнул дюжий хлопец в спецназовском камуфляже, с вилами в одной руке и автоматом - в другой. У хлопца были длинные усы, опущенные книзу, словно моржовые клыки, лысый, выскобленный кинжалом до зеркального блеска череп и хамоватые, лукавые глазки с прищуром, разглядывающие незваных пришельцев из Чудова. Хлопец в другой раз свистнул и позвал кого-то, прячущегося за деревьями:
   - Выходи, батько Вавила Патрикеевич, - их тут кот наплакал... Лишь бы Соловья Разбойника средь злыдней не было, а так я их враз пересвищу!
   Бывший правитель Чуди Вавила Самодуров, сам себя отстранивший от власти и с тех пор безвылазно обитавший в лесной глухомани, вышел из-за деревьев и, прихрамывая, поковылял к машинам. Ему навстречу из переднего "Лимузина", как колобок, выкатился Бова и залег по всем правилам военной науки за колесом. Он опасался, что будут стрелять, но выстрелов не последовало. Из следующего автомобиля воскресшие муромские разбойники пинками вытолкнули Соловья Разбойника и тот, заложив четыре пальца в большой, как у Буратино, рот, что есть силы свистнул в ухо нахальному камуфлированному хлопцу. Того закрутило, как голубя-турмана, и, подняв на недосягаемую высоту, унесло в неизвестном направлении. Только воткнутые в землю вилы да брошеный в качестве трофея автомат напоминали о его недавнем пребывании.
   - Спиридон, у меня с Вавилой Патрикеевичем мир, заканчивай это грязное дело, - сердито прикрикнул на Соловья Разбойника Бова и выполз из-под машины.
   Трое правителей, минуя завал, сошлись в лесу на небольшой, с пятачок, поляне. Кощей Бессмертный, заправлявший хозяйственной частью, велел людям разложить костер, сам вынул из багажника своего служебного "Лимузина" потертую от многократного использования скатерть-самобранку, встряхнул, расстелил на полянке возле костра и, хлопнув три раза в ладоши, произнес магическое заклинание. В единый миг скатерть заполнилась изысканными восточными яствами, среди которых были и рахат-лукум, и инжир, и урюк, и кишмиш, и дыни с виноградом, и даже бананы с кокосовыми орехами. Посередине, словно пробуждающийся вулкан, курился медный, инкрустированный изысканными узорами, сосуд с благовониями, распространяя по лесу запахи ладана, шафрана и красного сандала. С краю казанской сиротой приютился трехлитровый глиняный кувшин с виноградным вином, к которому Кощей от себя добавил бутылку "Чудовской", закупоренной ядовитой зеленой пробкой с хлястиком.
   Дорофей Евграфович на правах старшего по должности взялся за кувшин, налил всем вина и торжественно провозгласил тост:
   - Выпьем, друзья мои, за то, чтобы наша встреча была не последней. Чтобы мы по-честному поделили Чудь, - и каждый получил то, что ему причитается...
   - Это ты на что намекаешь, Дорофей? - испугался подозрительный Соловей Разбойник, на которого враги постоянно устраивали покушения. - Ты выражайся яснее, нечего нам тут мыслью по древу растекаться... Причитаться человеку может всякое-разное: кому денег мешок на всемирную революцию, кому нож в спину!
   - Вечно ты, Спиридон Дормидонтович, по-своему всё перекрутишь, - с досадой сказал Бова и выпил. Опорожнили свои стаканы и Соловей с Самодуровым. Бова взял со скатерти спелую, медовую инжирину, брезгливо понюхал, надкусил, пожевал как траву и с отвращением выплюнул.
   - Дрянь заморскую понавезли и травят честного чудовского человека, - пожаловался сотрапезникам.
   - Ладно тебе о пустяках... Ты сказывай, Дорофей, как Чудь делить будем? - поставил вопрос ребром нетерпеливый Вавила Самодуров. - Мне, чур, Кособоково и мещёрские лесные угодья вплоть до самого Лугачёвска включительно с непроходимыми болотами и банановыми плантациями, которые я самолично тут рассадил.
   - А мне деревеньку Горюны и сплошняком все заповедные леса по обеим сторонам большой муромской дороги, - в свою очередь воскликнул Спиридон Дормидонтович Соловей и, подвинувшись ближе к Бове, доверительно зашептал: - Мы организуем колхоз в одной отдельно взятой деревне (брать будем с бою, по всем правилам осадного искусства), а дорогу обложим непосильной данью и обдерем, как липку. В муромском лесу поймаем северного медведя и снимем с него три белых шкуры. Косолапого убивать не станем, а пустом как есть, без шкуры, на ярмарку скоморошничать пред честным народом, а шкуры поделим - авось на что и сгодятся.
   - Дело говоришь, Спиридон, - закивал головой в знак согласия довольный Бова, - тебе - Горюны, Вавиле - Кособоково, а мне всё остальное. Володейте своими вотчинами, друже, княжьте, да дикого вепря в лесу караульте. А кто убьет вепря - того и будет!
   - За это не грех и водочки выпить, соглашеньице наше лесное спрыснуть, - предложил сейчас же Вавила, любивший повеселиться, особенно - пожрать и выпить,
   Бова откупорил "Чудовскую", ловко свернув ей на сторону, как кутенку, зеленую голову, хотел было налить в стакан, но из горлышка вместо жидкости повалил вдруг густой, черный дым, воняющий тротилом и порохом. Засверкали искры, как будто замкнуло электропроводку, и Бова, с ужасом отбросив взбесившуюся бутылку, упал плашмя на землю и закрыл голову руками. Вонючий дым грозовой тучей заклубился над поляной и стал уплотняться, принимая расплывчатую форму бородатого человека в чалме.
   - Други, ложись, он - бомбой! - прохрипел Дорофей Евграфович с земли, но Самодуров с Соловьем Разбойником не двинулись с места, сидя, как парализованные, и сумасшедшими глазами глядя на джинна из бутылки.
   Джинн приобрел окончательный вид разумного существа, щелкнул затвором ручного пулемета, который висел у него на шее и гортанно скомандовал:
   - Руки вверх, гяуры! Я - Хасан Абдурахман ибн Хоттаб, беру вас в заложники. Если к утру не внесете сами за себя выкуп, - буду делать вам ржавым ножом секим башка без наркоза! Башка заспиртую и за границу продам на органы, а все остальное шакалам брошу. Выбирайте одно из двух... но учтите, что третьего я ради спортивного интереса вот на этой осине собственными руками повешу, а после из Макарова пистолета застрелю, чтоб долго не мучился.
   - Откуда у вас пистолет Макара и ручной пулемет Калашникова... купца? - прокурорским голосом сухо осведомился Соловей Разбойник, зло глядя на джинна. Он заподозрил подвох со стороны муромского шеф-повара Макара Каймакова, совершенно секретно передавшего свое личное табельное оружие джинну и террористу Хоттабычу. Тайные дворцовые интрижки были в духе Макара Давидовича, не оставившего своих басурманских привычек даже после крещения прошлой зимой в проруби Чудского озера. А вот с какой целью отдал свой именной пулемет Хоттабычу славный купец Калашников Соловей не знал, но подозревал, что она была корыстная... Джинн, как уверяли впоследствии свидетели и очевидцы, расплатился с Калашниковым на чудовской таможне чистым червонным золотом.
   Старик Хоттабыч только усмехнулся ребячьей наивности Спиридона Дормидонтовича и дал длинную пулеметную очередь вверх. К ногам его в новых, высокозашнурованных солдатских ботинках упал с перебитым крылом ясный сокол и забился, крича почти как человек. К птице подбежали невесть откуда взявшиеся демон Чертило и леший Афоня с большими греческими амфорами в руках. Чертило брызнул на сокола мертвой водой и крыло на глазах срослось, кровь исчезла, перья разгладились. Афоня покропил водою живой и ясный сокол воспрянул духом, расправил широко крылья, взмахнул ими и превратился вновь в человека, кем и был до этого, - в графа Верамо.
   Граф отобрал у лешего грязные рабочие рукавицы из мешковины, в которых тот обычно заготавливал дровишки для избушки Бабы-Яги, решительной походкой завзятого дуэлянта подошел к распоясавшемуся Хоттабычу и небрежно швырнул ему в лицо Афонины рукавицы.
   - Милостивый государь, вы хам, безобразник и мелкий пакостник! Потрудитесь сегодня ночью прислать секундантов...
   - Сколько? - загорелся старик Хоттабыч.
   - Чем больше, тем лучше - мы их с Иваном Богатырём - вон он, кстати, на свинье по лесу скачет - всех до одного замочим и сушиться на деревьях развесим, - пригрозил Верамо.
   Джинн кивнул головой в знак согласия, хлопнул залпом стаканяру чачи, который внезапно появился в его руке из воздуха, утерся рукавом басмаческого халата и отправился на юг к касогам, собирать в басурманских горах секундантов.
  
  
   8. Вальпургиева ночь
  
   В мещёрском лесу смеркалось. Почти все участники шабаша были на месте и ждали только повелителя Ада Люцифера. Не было и Пана с Дианой, которых надлежало вызывать особым магическим способом. Приготовления к Белтейну были, в основном, завершены. Полянку, где перед тем старик Хоттабыч терроризировал Бову, Самодурова и Соловья Разбойника, несколько расширили, для чего пригнанная из ближайшего лагеря бригада зеков под чутким руководством лешего Афони поспиливала мешающие деревья. Всю ее усыпали цветами, зелеными ветками, огромными пучками травы, - в центре вкопали гнилой пень для дьявола и верховный фаллический символ праздника, - так называемый майский шест. Он представлял из себя длинный, искусно вырезанный из дерева мужской половой орган, которому должны были поклоняться в эту священную ночь ведьмы и колдуны. Возле фаллоса молодые чертенята во главе с бывшим маньяком Чертило, расчистив от цветов и травы небольшой прямоугольник земли, умело собирали друидический алтарь.
   Посередине поставили треножник для курений, по бокам - две свечи: слева зеленую для богини Дианы, справа красную для бога Пана. Позади зеленой свечи располагались сосуд с водой, медная чаша для жертвенной крови, колдовской жезл и колокол; позади красной свечи - сосуд с солью, фимиам, жертвенный нож с лезвием в виде полумесяца и Болин - кинжал с белой рукояткой, используемый в колдовских ритуалах для срезания маковых головок и разрезания мертвецов. Сразу за треножником для курений горела черная свеча, в отблесках ее пламени сверкал золотой пентакль с пентаграммой - пятиконечной звездой. Далее лежали два венка, сплетенные из вербены, которые предполагалось водрузить на головы Пана и Дианы, - магическая шпага с черной рукоятью и магические вилы, символизирующие орудие наказания грешников в преисподней. Впрочем, за неимением других, Чертило разрешил использовать трофейные вилы, брошенные хлопцем Вавилы Патрикеевича у завала.
   Граф Верамо, преобразившийся как по мановению волшебной палочки, - в длинном, до пят, черном облачении с длинными же рукавами, разрезанными впереди до самых плеч, в черном велюровом берете с павлиньим пером, с рыцарским мечом на поясе нервно вышагивал взад-вперед по поляне, то и дело посматривая на часы - ждал дьявола. Истомились в ожидании и остальные ведьмы и колдуны. Пора уже было начинать шабаш, а трон Люцифера, большой трухлявый пень, всё еще пустовал.
   - И где его только черти носят? - укоризненно покачал костлявой головой Кощей Бессмертный. - Может, Чертилу за ним послать? - предложил неуверенно графу.
   - Его только за смертью посылать, - презрительно фыркнул Верамо.
   - Только не за моей! - испуганно замахал руками Кощей Бессмертный и отбежал в сторону.
   Баба-Яга сплетничала с женой Кощея, молоденькой ведьмой Ритой Стариковой. К ним вскоре присоединились ее старшая сестра Катя и Вика, - тоже, естественно, начинающие колдуньи. Иван Богатырёв, оставив свиней и черного козла-Мастурбалиева под присмотром молодого, расторопного чертенка, общался с Нектарским, затрагивая высокие сферы искусства и литературы. Тот, недавно прибыв в Кособоково на электричке, еще не перебросился с Лоренцией и парой слов. Касьян Ипполитович тихо страдал, нежно прижимая к груди, как ребенка, бутылку "Чудовского игристого" и занюхивая горе цветами, которых здесь, на поляне, было хоть пруд пруди. Гирляндами полевых цветов были украшены и ближайшие к поляне деревья. И даже деревянный символический фаллос был весь в белых вишневых цветах, как в снегу, или - в морской пене.
   "Красные дьяволята" Гробовникова, срочно вызванные Бовой из Чудова, наигрывали легкий блюз, а сам Боян заигрывал с молодыми ведьмами, окружавшими лесную колдунью Ядвигу. Он шлепал их ладошкой по обнаженным, аппетитным ягодицам и норовил запустить руку поглубже между ног, но те отбрыкивались, как застоялые лошадки, и визгливо смеялись.
   - У-у бесстыдницы! - притворно покачивала головой Лоренция Верамо, чтобы польстить супруге Бовы Аглаиде Еремеевне, с которой вела беседу. - Совсем ни куда не годная молодежь пошла: так и норовит голыми задницами перед парнями сверкнуть при первом удобном случае.
   - И не говори, Лорочка, в наше время, при покойном Бургомистре-чудотворце, куда как построже было, - жаловалась выжившая из ума старуха. - Наденешь бывало корсет с зашитыми в нем фамильными бриллиантами и идешь на свидание, как в бронежилете: никакой старик Хоттабыч не страшен!
   Неожиданно на поляне повеяло ветром, все голоса, как по команде, враз смолкли, на небе потухла луна, как будто вырубили электричество, в трухлявый пень ударила молния, прогремел гром. Когда вновь запылала луна, все увидели на пне огромное рогатое существо с козлиными копытами на руках и ногах.
   Существо было в черном плаще, испещренном красными египетскими иероглифами, с посохом в правой руке в виде все того же фаллоса, светящегося зеленым, фосфорическим светом. Двое дюжих чертей, заросших густой, медвежьей шерстью до самых глаз, поддерживали его под локти.
   В центр поляны на полусогнутых ногах выкатился демон Чертило и, хлопнув три раза в ладоши, провозгласил:
   - Царь Ада, хозяин лесов, болот и рек, владыка душ и тел, демон зла, демиург пороков, ангел нечистой красоты, король тьмы и князь мира сего - Люцифер!
   Нечисть при последних словах Чертило, как скошенная трава, рядами повалилась на землю. Сатана встал со своего импровизированного трона, повернулся к лесу и лежащей на земле нечисти задом, а к символическому фаллосу передом, старчески кряхтя, нагнулся. Придворные черти задрали черный плащ повелителя, спустили до колен его штаны. На смену Чертило вышел граф Верамо и предложил всем приступить к основному обряду поклонения Люциферу, - к таинству лобзания дьявольского зада.
   Иван Богатырёв помнил этот обряд еще по шабашу в лугачёвском соборе и отнесся к услышанному спокойно и с пониманием. Вику же слова Верамо повергли в глубокий шок и смятение. А когда двое придворных чертей приволокли ее к трону Люцифера и грубо бросили перед ним на колени, Вика вскрикнула и принялась жалобно звать отца, который был здесь же, в свите Дорофея Евграфовича. Муху к дочери не пустил демон Чертило, сердито указав тому на его место, а граф Верамо поманил пальцем безучастно взирающего на Викино упрямство Ивана Богатырёва. Вручив ему тонкий, кожаный хлыст с кисточкой на конце, граф молча кивнул на распростёртую у пня обнаженную Вику и, зайдя за алтарь, скрестил на груди руки. Приготовились лицезреть захватывающую сцену наказания строптивой ведьмы и остальные участники шабаша.
   Иван понял, что отступать нельзя: Вику не спасешь, а себя погубишь, - решительно взмахнул хлыстом и обрушил его на белую, беззащитную спину своей невесты. Вика вскрикнула, на спине у нее мгновенно загорелся кровавый рубец, - его крест-накрест пересек второй. Третий скользнул ниже, к животу и Вика с воем задергалась, как будто в предсмертных конвульсиях.
   Богатырёв поднял хлыст для очередного удара, но сатана подал знак и истязание прекратилось. Черти подняли размякшее, безвольное тело Вики, подвели к трону повелителя тьмы, поставили на колени. Один черт нагнул волосатой лапой Викину голову вниз и ткнул лицом в сатанинский пах... Люцифер закатил от удовольствия заискрившиеся, как у блудливого кота, глаза и несколько минут боялся пошевелиться. Потом задергался, как перед тем дергалась под ударами хлыста Вика, взревел, словно дикое лесное животное, страшно заскрежетал вставными, металлическими зубами, как железный дровосек в Изумрудном городе, и - обмяк половой тряпкой, вывалив синий, искусанный язык и роняя пену...
   Вику от трона увели и оргия на поляне продолжилась. Когда все самым непристойным образом поприветствовали сатану, Чертило, взявши на себя в эту страшную ночь роль маэстро, снова хлопнул в ладоши, подал условленный знак Гробовникову и объявил танцы. Пары составились быстро: ведьмы и колдуны избрали себе партнерами либо чертей, превратившихся в лягушек, крыс и черных кошек, либо бывших людей, обращенных в свиней, козлов, пуделей и других животных. Оркестр Гробовникова весело взыграл польскую мазурку и пары - спиной к спине - веером сыпанули по кругу и понеслись по поляне, как подхваченные ветром осенние листья. Кавалеры старались больнее наступать дамам на любимые мозоли и - боднуть соседа рогами, если таковые имелись.
   Поэт Нектарский всё еще не мог добраться до своей возлюбленной Лоренции Верамо, которая плясала с каким-то черным пуделем, кружившимся перед ней на задних лапах и норовившим лизнуть в нос. (Откуда было знать Нектарскому, что сей пудель не так давно еще был человеком, звался Василием Ветровым и работал в Министерстве культуры). Сам Касьян Ипполитович лихо отплясывал с шухерной редакторшей литературного альманаха "Молодой гений" Музой Перту, превращенной графом Верамо в симпатичную, жизнерадостную хавронью.
   После танцев слуги зажгли смоляные факелы и закрепили их на деревьях. На поляне расстелили чертову дюжину скатертей-самобранок, выделенных по такому случаю ведомством Кощея Бессмертного. Всех пригласили отужинать "чем черт послал", а послал он многое: на скатертях громоздились непроходимые горы всевозможных овощей и экзотических фруктов, дымились обложенные кольцами репчатого лука шашлыки и истекали уксусом люля-кебабы, кровянели полусырые бифштексы и сочились желтым восковым жиром свинные отбивные. Рыба всевозможных сортов и приготовлений, как побитые на поле брани солдаты, штабелями покоилась на блюдах, закручивались в кольца цыганских серег колбасы, воняющие дымом костров, чесноком и душистым перцем. Целые зенитные батареи бутылок нацелили стволы в звездное, ночное небо, как будто ожидали налета вражеских бомбардировщиков. Ударяла в нос хулиганка-горчица и ласково размягчал душу теплый, заправленный в пироги и кремовые пирожные, ванилин.
   Перед ужином сатана облачился в монашескую сутану, стал перед деревянным символическим фаллосом и, потрясая своим фаллическим посохом, провыл песню благодарения богу лесов Пану, которому и поклонялась на сегодняшнем шабаше вся нечисть:
  
   О, сила Приапа,
   зачинателя всякой твари,
   всех гадов земных
   и венца творения -
   человека.
   Богиня и госпожа,
   Покровительница Селены,
   Диана
   и Бог Пан,
   Рогатый Пастух,
   играющий на свирели,
   Сила бога Ра
   и сила духов земли:
   драгоценных камней
   и металлов,
   элементалов и магнетизма,
   сила звезд и квазаров,
   благословите и освятите сей
   саббат, жратву вечернюю,
   место и время и меня
   пребывающего вовеки с вами!
  
   Колдуны и ведьмы слушали Люцифера с раскрытыми ртами, а Нектарский выхватил блокнот и ручку, сорвал с нее колпачок, как ножны у шпаги, и пустился записывать.
   Ужин протекал шумно и весело; нежить накинулась на жратву вечернюю, как будто три дня ничего не ела. В мгновение ока были разметены шашлыки и колбасы, проглочены не пережевывая бифштексы и отбивные, опустошены рыбные блюда, селедочницы и гусятницы. С утробным бульканьем наполнялись стаканы синей, как слеза, водкой и красным, как кровь, вином, летели в кусты обглоданные кости и пустые бутылки, и стояло отвратительное сопение и чавканье, как будто стадо свиней, в которое еще не вселились бесы, набивало свои безразмерные желудки.
   Утолив первые приступы голода, нечисть сентиментально размякла, подобрела, захмелела, - ей захотелось не только хлеба насущного, но и зрелищ. Снова нарисовался лукавый демон Чертило, словно бесшабашный массовик-затейник, энергия которого брызжет через край нескончаемо, а идеи рождаются одна за другой, как сумасшедшие грезы в затуманенном мозгу курильщика марихуаны. Чертило предложил совершить обряд крещения... болотной жабы и нежить бешеными рукоплесканиями выказала свое одобрение.
   Тут же принесена была купель, представлявшая из себя ночной горшок, в который помочились участники шабаша. Чертило, как и Люцифер, напялил на себя сутану, подпоясался веревочной петлей, в которой, по преданию, удавился Иуда, вместо креста взял ведьмину кочергу из избушки на курьих ножках, вместо Библии - срамной журнал "Плейбой" с голыми девками на обложке. Принесли жабу, завернутую в конверт одеяла, как новорожденный младенец. Крестные, - Иван Богатырёв и Вика, оправившаяся от хлыста, с багровыми, крестообразными рубцами через всю спину, униженно кланялись и совали мнимому священнику деньги.
   - Грех, грех, братия, за святое крещение меня, преподобного отца церкви господней, корыстью искушать, - утробным басом, копируя голос попов, говорил демон Чертило. - К тому же, знаете, чай, что я мзды не беру, - потому как за державу обидно, а посему быть по вашему...
   Чертило театрально схватил и спрятал под сутану деньги, развернул жабу, брезгливо ваял ее за длинную заднюю лапу и сунул головой в горшок. При этом он истово размахивал кочергой, потрясал в воздухе срамным журналом и восклицал:
   - Я крещу тебя, раб дивий Борис, - охальник, смутьян и греховодник, - во имя нечистой силы, духов и бесов Ада; и нарекаю сыном погибели, отцом лжи и внуком разврата. Да будь ты проклят во веки веков, и да разверзнется под твоими мерзостными ногами геенна огненная!..
   С этими словами Чертило вытащил из горшка полузахлебнувшуюся мочой жабу, стукнул ее кочергой по голове и отшвырнул в сторону. На этом обряд крещения закончился.
   Нечистые еще попили и поели, осоловели от ленивой сытости и потребовали новых зрелищ. Фантазия Чертило истощилась и на помощь ему пришел неугомонный шуточник и выдумщик граф Верамо. Он придумал по всем правилам обвенчать городского жида с лягушкою. Сейчас же послали дежурных чертей в недалекий отсюда Лугачёвск за жидом, а сами принялись искать лягушку. Поиски проводились как в старину, с соблюдением всех тонкостей колдовского ритуала. Выехал верхом на свинье добрый молодец, а попросту леший Афоня, натянул лук так, что чуть тетиву не порвал, пустил стрелу и кинулся вслед за ней серым волком по земле, а после сизым орлом под облаками. Долго ли, коротко скакал, видит: болото непроходимое, заколдованное, - в том болоте кикиморы живут и товаристые русалки с рыбьими хвостами в водяных окнах плещутся. Без слеги в то болото гиблое - ни ногой, там, по слухам, беглый монах Легонт с попом-расстригой Ермошкой жил-поживал да добра наживал с кистенем на большой муромской дороге, пока оба в том болоте с будуна не потопли. Зори там тихие, а зимы холодные; летом комары донимают, а осенью туманы-растуманы по берегу тащатся, как удавы, и сами про себя песни поют. В общем, - жуть!
   Но нашел-таки леший Афоня в том болоте лягушку-невесту. Она на кочке смирнехонько сидит, а в спине у нее стрела торчит и покачивается из стороны в сторону как живая. Выдернул Афоня стрелу, схватил драгоценную лягушку и в банку с техническим спиртом бросил: авось не даст ей спирт совсем окочуриться. Средство проверенное, - генералы канистрами жрут и даже рукавом кителя не занюхивают, а тут какая-то лягушка-квакушка!
   Привез Афоня невесту под Кособоково, на лесную полянку, а тут и жид из города прикатил. Худющий - одни ребра торчат, в чем только душа в воробьином теле держится! Спросили: оказывается - корм на улице не клевал, до прихода весны экономил. Покрошили мацы из синагоги, - чуть язык собственный не проглотил, клювом, как отбойным молотком работал.
   Вытащили тут лягушку из банки, думали конец ей приснился незаметно, а у квакушки от спирта рана, как будто от живой воды, зарубцевалась, во - чудо! Нарядили лягушку в свадебную фату, жиду узкий костюмчик справили и ну венчать... Венчали их на околице Кособокова под забором: вначале всех брехливых деревенских собак на них спустили, после кошку черную принесли и лично на жида натравили, ну а под конец уж и обвенчали их, жида с лягушкой... всей деревней. Кто поленом березовым венчал, кто кодом осиновым, а кто и оглоблей.
   И, наконец, ровно в двенадцать часов ночи, приступили к самому главному ритуалу шабаша: вызыванию бога лесов Пана и богини Луны Дианы. Посередине поляны перед алтарем демон Чертило с подручными чертенятами расчистили место и начертили белой краской большой магический круг, внутри нарисовали треугольник, в один из углов которого поставили треножник для курений, такой же как на алтаре. Напротив треножника начертили маленький крут для антихриста, которому предстояло вызывать богов, а позади - два таких же круга для ассистентов: демона Чертило и Ивана Богатырёва. После прочертили еще один маленький кружок, в котором изобразили монограмму Люцифера. Затем двое чертей, телохранителей сатаны, подтащили к алтарю огромного кабана, в которого граф Верамо превратил Толстого Критика. Его тут же окрестили вепрем и решили принести в жертву богу и богине, но убивать не стали, так как для магического ритуала вызывания нужна была только шкура. Кабанью шкуру с Толстого Критика искусно сняли, нисколько не повредив его самого и, голого, со складками сала, свисающими до самой земли, подтолкнули к трону сатаны, где Критик и подвергся экстравагантной инициации приобщения к потустороннему миру.
   Шкуру быстро разрезали на полосы и выложили ими внутренний круг, рядом с нарисованным белой краской. В кабаньи полосы с четырех сторон в виде креста забили гвозди из гроба казненного. Снаружи магического круга между гвоздями, так же в виде креста, поместили отрубленную голову черного кота, которого поймали здесь же, в Кособоково, череп убийцы, срочно доставленный курьером из Чудова, голову козла с рогами и летучую мышь, утопленную в собственной крови. Все эти предметы окропили жертвенной кровью, - за неимением замененной церковным "Кагором", - под треножником разожгли костер из угольев, заранее приготовленных из ольхового и кипарисового деревьев. В треножнике сейчас же задымилось курение, состоявшее из ладана, камфары, алоэ, серой амбры и стиракса, смешанных с кровью козла, крота и летучей мыши. На этом все приготовления к вызыванию богов были завершены.
   Граф Верамо, обнажив рыцарский меч, встал на свое место в центре магического круга, по бокам со шпагами, как гвардейцы в почетном карауле, застыли Чертило и Иван Богатырёв. Рок-группа Гробовникова разразилась какой-то дьявольской музыкальной вакханалией в подражание популярным хитам известных западных рок-звезд. При этом "красные дьяволята" срывали с себя одежду и, потрясая мужскими достопримечательностями, с шипением мочились на электроаппаратуру, которая работала от небольшой передвижной станции, выделенной по такому случаю Вавилой Самодуровым из Кособокова. Аппаратура искрила и замыкала, грохот на поляне стоял невообразимый, черти радовались и говорили: "Ад!"
   В круг к графу Верамо привели большую жирную свинью - Музу Перту. Граф вскинул вверх рыцарский меч и начал торжественно декламировать ритуальное заклинание:
  
   О, мать богиня, Королева ночи и Луны,
   О, отец бог, Король дня и леса!
   Я славлю ваш союз вместе с природой,
   которая радуется
   в буйном кипении жизни и красок.
   Примите мой дар в честь вашего союза,
   мать богиня и отец бог!
  
   Сказав это, Верамо плашмя ударил мечом жертвенную свинью по крупу три раза и она вновь превратилась в поэтессу Музу Перту. На теле бедной Музы не было ничего из одежды. Она стояла на четвереньках спиной к Верамо и, склонив голову, покорно ждала решения своей участи. Музе Перту казалось, что ее убьют и она уже мысленно прощалась с литературой, с альманахом "Молодой гений", который она редактировала, и со всеми своими стихами. Но Музу убивать не собирались. Верамо дал знак демону Чертило и тот притащил откуда-то огромный искусственный фаллос, мастерски сделанный из черной блестящей резины. Фаллос вибрировал в руках демона, как настоящий, только что ампутированный у негра, и все ведьмы, наблюдавшие за действиями Чертило, плотоядно вздохнули и облизнулись. Чертило приблизился сзади к Музе Перту, нагнулся и с силой воткнул в нее резиновое орудие, как меч в сердце противника. Муза вскрикнула и потеряла сознание, и это был знак, что боги приняли жертву графа.
   Поляну колыхнул бурный, ледяной ветер, в лесу послышались треск веток, стук костей и скрежет зубов; замелькали фосфорические огоньки, похожие на горящие глаза диких животных, и всех обуял беспричинный панический страх.
   И в этот миг перед магическим кругом внезапно явились они: бог и богиня! Они были обнажены и прекрасны телами, как могут быть прекрасны одни только боги. Пан, как и Люцифер, был с козлиными рогами на голове, с копытами на руках и ногах, но это его нисколько не уродовало, а наоборот придавало внешности этакий парижский салонный шарм. Длинная козлиная борода и усы не старили бога, потому что и без очков было видно, что Пан молод, краснощек и здоров, как только что народившееся животное. Под кожей у божества играли крепкие, литые мышцы, длинные и стройные, как у женщины, ноги не стояли на месте, живот лоснился от пота, а пах был аккуратен и чист, как у целомудренного ребенка. Богиня была прекрасна лицом, как изваянная из белого мрамора греческая скульптура, я стройна телом, как дикая горная серна. Шея ее напоминала плавный изгиб амфоры, средней величины груди с аккуратными розовыми вишнями сосков упруго пружинили при всяком движении тела, живот был гладок, как створка жемчужной раковины, а длинные ноги изящны и возбуждающе сексуальны. Грубая волосяная поросль совершенно отсутствовала в нижней части тела Дианы, что придавало ей вид несовершеннолетней школьницы, а маленькие, овальные, с ямочками посередине, ягодицы притягивали мужской взгляд и навевали мысли о поцелуе.
   - Пан! Пан!.. Явился Великий Пан! - разом, в десятки глоток взревела поляна и нечисть, как и во время появления Люцифера, в поклоне повалилась на землю. Поклонился даже граф Верамо, правда, не до земли, а, по-рыцарски, став на одно колено. И даже сам Люцифер на трухлявом пне склонил перед божеством рогатую голову.
   Выскочившие из леса черти тотчас наворотили позади богини целую копну из цветов, луговых трав и зеленых побегов, Чертило с Богатырёвым, поминутно кланяясь, приблизились к Пану и Диане и подобострастно увенчали их головы венками, сплетенными из вербены. Бог крепко пожал руку демону Чертило, а богиня, ласково улыбаясь Ивану, поцеловала его в губы. Голова у Богатырёва закружилась, душа, легкая, как перышко, подпрыгнула к темечку и он чуть не упал. Во рту было так сладко, будто он выпил нектара. Иван со страшной силой захотел Диану и понял, что умрет, если желание его не осуществится. Он во все глаза смотрел как богиня медленно опустилась на ложе из трав и цветов, грациозно развела ноги и как сверху на нее навалился Пан, и как вошел в нее со стоном до самого основания... Богиня вскрикнула и забилась под Паном, как прихлопнутая силком птица. И это стало сигналом к началу всеобщей оргии!
   Иван, не владея уже собой, схватил за руку Вику и, подтащив чуть ли не вплотную к брачному ложу богов, повалил на землю. Отсюда ему хорошо было видно лицо Дианы, искаженное страстью и любовной мукой, как гипсовая маска вакханки. Он впился в ее глаза диким, наэлектризованным жаждой обладания взглядом и, представляя в своих объятиях ее, сказочную Диану, - слился в долгом и мучительно сладостном поцелуе с Викой.
   Катя Старикова соединилась с Мастурбалиевым, который так и оставался в козлином обличии во все время проведения шабаша. Но это было даже к лучшему - она никогда еще не пробовала козла. К тому же, Катькин партнер несколько напоминал Пана и Люцифера, что доставляло ей острое удовольствие. Музой Перту, вновь ставшей женщиной, воспользовался поэт Нектарский, который опять не успел протолкаться к своей любовнице Лоренции Верамо: ее уже обхаживал черный нахальный пудель. Касьян Ипполитович разозлился так, что будь у него охотничье ружье или, в крайнем случае, кельтский лук, он бы не задумываясь пристрелил проклятую, сексуально озабоченную собаку! Ведьма Ядвига, то есть Баба-Яга меняла одного партнера за другим, так как была женщина весьма темпераментная и худосочные, изнервничавшиеся на вредной работе колдуны ее не удовлетворяли. Остановила свой выбор она только на Дементии Мошкаре - Толстом Критике, который вполне отвечал всем ее духовным и физическим запросам. Любитель парижской любовной экзотики Кощей Бессмертный, согнав со столетнего дуба занудливого ученого кота и отобрав золотую цепь, приковал сам себя к дубу и приказал своей молоденькой жене Маргарите и двум другим ведьмам сечь себя, как Сидорову козу, ременными плетьми и посыпать раны поваренной солью. Вавила Патрикеевич Самодуров наоборот предпочитал все чудовское, посконное... Он велел хлопцам истопить в Кособоково баньку, согнал в нее деревенских баб и молодых, ядреных девок, пригласил Бову; с Соловьем Разбойником и устроил разврат по полной программе. Горилка и холодное, со льдом, пиво лилось рекой, пар валил изо всех окон бани, как дым во время пожара, неугомонные кособоковские девки и бабы, пышные, как ватрушки, и скользкие, словно угри, просто вынимали душу из тела березовыми вениками и сексуальным деревенским массажом полового члена...
   Дьявол, по своему обыкновению, не ограничивался чем-то одним, а разнообразил удовольствия, как завзятый гурман и тонкий ценитель изысканных вин. Пол, возраст и внешний вид существа для него не имели ровным счетом никакого значения. Он и сам выступал сразу в нескольких ипостасях: то в виде мужчины, то в виде женщины. Причем, в последнем случае у него отрастали огромные, чуть ли не до пояса, шары женских грудей, которые он стыдливо прикрывал руками, словно кокетливая уличная проститутка, желающая набить себе цену.
   Над живой, шевелящейся в свете горящих факелов поляной, как шевелятся белые черви в гнилом куске мяса, стоял сплошной животный стон, оханье, хрюканье, сопение и мычание. Из членораздельной человеческой речи можно было разобрать только: "о, ес!", "еще", "да, да!", "вау, вау", "трахни меня", "дай, дай", "на, на", "фак ми" и так далее. Словно клубки змей, переплетались в немыслимые комбинации чьи-то руки и ноги; головы вдруг выныривали из-под ягодиц, а ягодицы в свою очередь неожиданно появлялись там, где по всем законам природы должны были находиться лица. Хлюпанье, шлепанье и причмокивание завершали сложную гамму оргических звуков, разносившихся над заколдованной лесной поляной, а к божественным запахам курившихся на алтаре благовоний примешивались другие... как пахнет живой человек во всех своих физических отправлениях.
   Ближе к утру Пан, насладившись божественным телом Дианы, сыграл на волшебной свирели и сплясал с ведьмами пастушеский танец. Пользуясь временным отсутствием бога, Иван робко приблизился к возлежавшей на ложе примятых полевых цветов, несколько утомленной любовью богине.
   - Что тебе надо, о, прекрасный юноша? - благосклонно взглянула на него богиня, не шевельнув даже пальцем, чтобы прикрыть свою очаровательную наготу.
   - Ты прекрасна, о, божественная Диана - я твой раб! - шепнул враз пересохшими от волнения губами Иван и в порыве неизъяснимой нежности припал ртом к лодыжке ее ноги.
   Диана вспыхнула и зарделась стыдливым румянцем, но ногу не убрала.
   - Что ты делаешь, безумный? Ты разве не знаешь, что простым людям запрещено прикасаться к бессмертным богам?
   - Но я люблю тебя, Диана! Я полюбил тебя сразу же как только увидел сегодня на поляне. Скажи, что мне делать? - в отчаяньи вскричал Богатырёв и принялся лобзать голую коленку богини.
   - Уйди, смертный, не нарушай запрета! - рассердилась наконец Диана и слегка оттолкнула от себя Ивана. - Как ты смеешь приближаться к богине в брачную ночь?
   - Но когда, Диана?.. - взмолился Богатырёв, скрестив на груди руки.
   - Жди своего часа, - сухо посоветовала богиня, - а пробьет он тогда, когда прокричат глашатаи на всех перекрестках: "Умер Великий Пан!" Тогда и придет твое время.
  
  
   9. Крестный ход революции
  
   Утром 1 мая, едва забрезжил рассвет, окрашивая в революционный цвет крови многоэтажки престижных районов Чудова и золотые купола уцелевших кое-где церквей, по городу начали кучковаться первые демонстранты. Хотя официально праздник был отменен в виду нагрянувших на страну демократических преобразований, его продолжали отмечать по собственной инициативе всевозможные партии, сборища и мятежные шайки разинско-пугачёвского толка. Всего их насчитывалось по городу тринадцать штук и отличались эти партии и шайки одна от другой, как ясный день от пасмурной ночи.
   Вот например выстраивается колонна пенсионеров в тельняшках и пенсионерок с красными пионерскими галстуками на шеях: в руках - кумачовые, пробитые пулями знамена и портреты всех членов последнего Политбюро, - это, естественно, сторонники Макара. Тут не спутаешь. Вот группа чудовцев помоложе: на груди комсомольские значки, в руках булыжники и бутылки с зажигательной смесью - это, и козе понятно, - вампировцы, меньшие братья первых. Вот бритоголовые молодцы с черными пиратскими черепами на красных нарукавных повязках - баклановцы. Этих отличишь без ошибки, слишком приметны. Далее подтягивается колонна молодежи, так и рвущаяся в бой: рукава засучены по локоть, ладони расчесаны до крови. Знамена и повязки на рукавах преобладают голубые. Из-под юбок у многих выглядывают синие от утреннего холода, кривые, волосатые ноги. Это чертиловцы. Главная цель: борьба против нарушения прав сексуальных меньшинств и требование свободы в выборе половой ориентации! Следом прицепом пристроились активисты партии зеленых, выступающие за объявление моратория до 2005 года на изготовление и эксплуатацию бензиновых двигателей внутреннего сгорания. Тут же идет нестройная группа нудистов с портретами голого Барнаульского, окруженная улюлюкающей толпой праздных зевак, и популярная рок-группа "Красные дьяволята" Бояна Гробовникова неизвестно с какой целью затесавшаяся в стройные ряды протестующих против чего-либо партий и массовых движений, едва вернувшись в Чудов с дьявольского шабаша.
   Здесь же, в бурлящей праздничной толпе, находился и один из прилетевших недавно на Землю инопланетян, а именно пилот первого Луча Рики, принарядившийся в форму захваченного около Усыпальницы солдата. Он тщетно пытался понять что-либо в царящем вокруг хаосе и неразберихе, но понял только то, что аборигены собрались на один из своих главных культовых праздников в честь бога, лежавшего в странном, ступенчатом сооружении посреди площади, откуда они с капитаном Брэмом и выкрали мумию этого самого бога.
   - Ты гляди и служивый за нас! - выкрикнула из толпы чертиловцев смазливая, грудастая девица на высоких каблуках и почесала длинным, приклеенным ногтем щетину на фиолетовом, невыбритом подбородке. - Эй, парень, иди к нам, - позвала она инопланетянина.
   Тому ничего не оставалось делать, как подойти к зовущей.
   - Народ и армия - едины! - констатировал другой чертиловец и похлопал инопланетянина по плечу. - Как тебя зовут, чудо?
   - Что есть чудо? - обратился инопланетянин к девице.
   - Чудо-юдо рыба-кит! - со смехом сказала та и обняла его за плечо. - Меня зовут Миша Бельмондо, а тебя как?
   - А меня зовут Рики, - ответил пилот НЛО.
   - Вика? - не расслышав, удивился Бельмондо. - Что, у вас тоже в армии гермафродиты есть?
   - Что есть гермафродиты? - с заокеанским акцентом переспросил инопланетянин Рики.
   - Это я тебе потом объясню, после митинга, - многообещающе сказал Миша Бельмондо и радостно помахал рукой проходившему мимо лидеру партии голубых, сексуальному маньяку Чертило.
   Попав в Ад прямо из исправительно-трудовой колонии ? 13, Чертило быстро вошел в доверие к Люциферу, стремительно скатился по служебной лестнице на самый низ преисподней, став вторым человеком в Аду, и выполнял самые ответственные спецзадания дьявола. В связи с приходом антихриста, маньяку Чертило было поручено сколотить мощный предвыборный блок гермафродитов, бисексуалов, лесбиянок и педерастов, что и было сделано с завидной резвостью. В результате, каторжные лагеря опустели наполовину, а в народе пронесся слух о всеобщей политической амнистии в связи с трагической гибелью первого всенародно избранного президента страны Бокия. Попали под Чертиловскую амнистию и наши старые знакомые: Миша Бельмондо, Шайтан Шалдыков и Бешеный Рембо. Бельмондо по выходу из лагеря вступил в партию голубых, уехал с маньяком Чертило в стольный город и начал активно бороться за ущемленные права сексуальных меньшинств. Шайтан Шалдыков к педерастам присоединяться не стал, повстречал как-то в лесу, на большой муромской дороге шайку крепких бородачей, обвешанных холодным и огнестрельным оружием, как музейные муляжи, с зелеными повязками воинов Ислама на головах, и поехал куда-то на юг воевать с гяурами.
   Бешеный Рэмбо тоже пошел воевать. С кем воевать, ему было по барабану. Вначале он бился в рядах доблестной цыганской армии против супостата, наркобарона Сороки, который вкупе с конокрадом Синицей море зажег и ветер вместо кукурузы посеял. Потом Рэмбо перебрался через Дунай и начал мочить даков в тамошнем мамалыжном конфликте. Причем, мочил он их везде, даже в сортире, предварительно подмешав в мамалыгу, которой они питались на передовой, пургену!
   Когда супостатов с чудовской земли изгнали, а мочить было уже некого, Бешеный Рэмбо расстелил в разбитом снарядами блиндаже, где отсиживался всю воину, политическую карту мира, закрыл глаза и принялся играть в "чудовскую рулетку". Он зарядил подствольник автомата одной единственной гранатой (две туда просто не помещались! - Прим. автора.), приставил дуло к виску и, нажав спусковой крючок, быстро ткнул указательным пальцем в карту. Адреналин так и взбурлил в его крови, как лава извергающаяся из вулкана. Граната, ударившись о каску, брызнула искрами, как новогодний салют, с зубовным скрежетом отрикошетила и, насквозь пробив трехметровый, железобетонный потолок блиндажа, случайно залетела на территорию суверенной Фракии. Инцидент вызвал бурный политический резонанс в мире: Бову, правившего теперь Чудью, обвинили в международном терроризме и нарушении прав фракийского человека! Блок НАТО в спешном порядке принялся расширяться на восток, как раздувающаяся вселенная после большого взрыва, а в Берлине в знак протеста взломали стену столичного зоопарка, выпустив на волю хищных животных, и порубили все дубы на гробы.
   Виновником этих международных инцидентов был Бешеный Рэмбо, ткнувший пальцем в карту после рокового выстрела гранатомета. Грязный указательный палец Рэмбо воткнулся в самый центр государства, гражданином которого он считался по паспорту. Центр, правда, был геометрически неправильный, в силу исторических обстоятельств смещенный ближе к западу. Бешеный Рэмбо понял, что боги подсказывают ему место следующего вооруженного конфликта, быстро, по-походному, собрался и налегке - загодя отправив в неизвестном направлении контейнер с захваченными на войне трофеями - отбыл в столицу...
   Между тем, по толпе, запрудившей Державинскую площадь, как ветерок по пшеничному полю, пробежал какой-то шум, где-то над головами ударила музыка и хриплый, вероятно, с перепою, мужской бас затянул: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." Нестройная колонна тяжело, как раненое животное, охнула, качнулась назад и пошла, медленно набирая скорость и убыстряя темп.
   Шествие напоминало крестный ход, только вместо допотопных портретов Бургомистра-чудотворца, икон и хоругвий в толпе несли транспаранты с революционными лозунгами, красные флаги и портреты отцов чудовской демократии. Чего предполагалось добиться подобным странным, языческим действом никто толком не знал. Дождя ли следовало просить у неба, богатого урожая у земли, долларов у международного валютного фонда, либо снижения налогового бремени у Дорофея Евграфовича Бовы? Причем, многие наиболее агрессивные демонстранты склонны были вовсе не просить чего-либо, а требовать!
   Таковых было хоть пруд пруди среди баклановцев - партии, на скорую руку сформированной вернувшимся с цыганской войны Бешеным Рэмбо и сильно смахивающей на незаконные вооруженные формирования.
   Сам Софрон Бакланов встал сегодня ни свет ни заря, вместо физзарядки оббежал три раза вокруг столицы, наскоро позавтракал в ресторане, заказав обед на четверых. Четвертым был член его незаконных формирований, киллер и террорист Антон Нищета по прозвищу Беда. Двое других боевиков на завтрак не явились по причине весьма уважительной: еще неделю назад они были зверски убиты в Солнцево, во время разборки с тамошней преступной группировкой, и Бешеный прекрасно об этом знал!
   После освобождения с каторги благодаря Чертиловской амнистии, Рэмбо ничуть не изменился: на физиономии его прибавилось несколько шрамов; он был среднего роста, худощав, усат, как таракан, стрижен под ёжика. Одет был в черную махновскую рубаху, грязные кирзовые сапоги и потертые камуфлированные брюки, снятые на войне с убитого вражеского офицера. На шее у Бешеного болтался массивный золотой крест, отчего он смахивал на сельского попа-расстригу.
   Киллер Антон Нищета ростом был пониже Бакланова, безус, длинноволос, на голове носил спортивную кепочку о длинным пластмассовым козырьком и с иностранной надписью по околышу; бегающие глазки свои прятал под фирменными черными очками. Одет был в белую майку, на которой во всю спину было что-то написано по-английски, возможно, - лозунг, подобно тем, которые раньше на каждом шагу призывали экономить электроэнергию РАО ЕЭС и досрочно выполнять пятилетки. Ноги его были облачены в черные вельветовые джинсы с латками на коленях и заднице. В руках террорист Нищета держал длинный газетный сверток, в котором просматривались контуры снайперской винтовки.
   Плотно закусив, Бакланов с Нищетой вышли из ресторана, оставив на столе деньги, придавленные желтой, похожей на кусок мыла, толовой шашкой с подожженным куском бикфордова шнура, и направились к автобусной остановке. Прохожие не обращали внимания на странно наряженных граждан и лишь когда прогремел взрыв в ресторане - всполошились и принялись открывать зонтики, полагая, что это гроза.
   Наши герои дождались поносного цвета автобуса, похожего на поставленный на колеса сарай, и, нагло в него пролезши первыми, поехали на место сборища демонстрантов. В городе намечалось сегодня грандиозное политическое шоу в честь праздника Первомая и, - одновременно совпавшего, - весеннего языческого саббата Белтейн. Весь Чудов знал, что сегодняшней ночью рогатый, козлоподобный бог Пан обвенчался с богиней Луны Дианой. Об этом знаменательном событии в колдовском мире загодя писали все столичные газеты, о Первомае же не заикнулась ни одна.
   Бешеный Рэмбо с террористом Бедой обиделись за свой кровный праздник солидарности всех трудящихся, так как происхождения были самого пролетарского, в роду у каждого - рабочие и крестьяне чуть ли не до седьмого колена: просто дистиллированный рабочий класс! Беда прошелся по редакциям газет и оставил в каждой, на столе главного редактора или ответственного секретаря, по увесистому газетному свертку, на которых красным фломастером было написано: "Осторожно, бомба!" Многие редакторы отнеслись к происшествию халатно, кинологов с собаками не вызвали, а бросили свертки в урны для ненужных бумаг, в результате чего в столице прогремело несколько серийных взрывов. В редакциях почти никто не пострадал, за исключением газеты, где ответственным секретарем был Филипп Спиридонович Бандера. Здесь загадочным образом погиб корреспондент промышленного отдела Петя Ёжик, убитый еще несколько дней назад, при невыясненных обстоятельствах, у себя в комнате в поэтическом общежитии. Причем, если ранее труп найден не был, то сейчас он оказался на месте происшествия, то есть в сортире, куда выбросила дьявольский пакет со взрывчаткой прибиравшая кабинет главного редактора уборщица. Возле трупа нашли записку, коряво написанную рукой мертвого Пети Ёжика, сообщавшую о том, что в его смерти виноват ни кто иной, как сам ответственный секретарь Филипп Спиридонович. Бандеру тут же арестовали и препроводили в милицию; устроили на квартире обыск, нашли дьявольскую статью о приходе антихриста и в тот же день перевели на Кутузовку... Здесь он вскоре сознался в двух умышленных смертоубийствах (Пети Ёжика и заслуженного работника Министерства культуры Васи Ветрова, которого он якобы лишил живота с целью завладения его приватизированной жилплощадью), - получил двадцать пять лет и отбыл, как говорится, в места не столь отдаленные, куда Макар телят не гонял...
   Народу в автобусе, в котором ехали Бешеный с Нищетой, скопилось не очень много. Паломничество на великий базар в Таусенях уже схлынуло и, бешено дребезжащий каждой своей железякой, "сарай" подбирал теперь остатки былой роскоши. В основном, это были пьяницы и наркоманы, просыпавшиеся позже законопослушных налогоплательщиков.
   Бешеный Рэмбо с Антоном Нищетой, устроившись на заднем сидении, о чем-то горячо разговаривали. Вернее, говорил в основном один Бакланов, оправдывая свою фамилию. Нищета только изредка бросал корявые, как изрезанное ножницами по металлу железо, скептические замечания.
   - Сколько же можно терпеть произвол, узурпировавшего всю власть в городе, Бовы? - на весь салон кричал Бакланов, заламывая в истерике руки, исколотые одноразовыми медицинскими шприцами. - Или мы стадо баранов, которые уже не пасутся в "вечном" городе? Почему мы должны безропотно подчиняться каждому, кто возьмет в руки кнут?
   - Твоя правда, Бешеный, - с ненавистью вставлял свое замечание киллер в черных очках, - с кнутом в башке миллионные составы муромских разбойников выглядят разбухшими тушами, сидящими на наших шеях...
   - Ты, Беда, никогда так не рычал, - удивленно взглянул на него Рэмбо.
   - Я как-то на девятке с диссидентами в одном бараке сидел, наслушался, - ответил террорист Нищета.
   - До какой гадости мы докатились, - продолжал чернорубашечник Рэмбо, - ведь мы все делаем по команде Бовы: перестраиваем сенат, осуждаем Соловья Разбойника и культ личности Макара, сеем мак и коноплю, пашем поднятую целину и так далее... А последнее постановление Бовы, запрещающее несанкционированные шабаши, митинги и демонстрации?! Это же черт знает что. Палки в колеса перестройки сената! Соловей в семнадцатом ни у кого не спрашивал разрешения на бунт и смуту. А у нас в Чудове все хотят регламентировать. На цыганский фронт их, в ударные батальоны!
   - Сахар и тот по талончикам отпускают, а наркота свободно на каждом рынке: колись не хочу! - зло цедил собеседник в черных очках от солнца, которого не было.
   - Сахар, это еще что, - подхватил его реплику Бешеный Рэмбо, - ты, Беда, не знаешь - мы живем хуже последней собаки! Ведь собака и та служит только тому, кто ее кормит, а кому служим мы, уголовники и террористы? Бове служим! А он недавно президента Бокия съел и прочие репрессии начал. В лагерях теперь - ни одного гермафродита, честные урки кожаные движки по ночам запускают и с Дуньками Кулаковыми живут. А всё она - партия голубых... Да это же враги народа!
   Салон, между тем, притих, с ужасом прислушиваясь к крамольному разговору, но двое нахалов не обращали на пассажиров автобуса никакого внимания. Они даже не уступили место старушке, с гиком, как ломовая лошадь, вперевшей в салон пузатый чувал чернобыльской бульбы.
   На предпоследней остановке Бешеный с Нищетой вышли и направились в редакцию газеты, в которой работал до недавнего времени Петя Ёжик, чтобы выразить соболезнование по случаю его трагической смерти. Газета называлась замысловато, на старинный манер: "Гостиный двор - Аддис-Абеба".
   Террористы поспели вовремя, из редакции как раз выносили гроб с телом покойного. Гроб был почему-то черного цвета, на крышке отсутствовал крест. Это были уже вторые по счету похороны Пети Ёжика: первый раз тело не нашли и торжественно предали земле пустую домовину. У входа в здание кучковалась вся редакция "Аддис-Абебы" в полном составе, с главным редактором - рабочим баснописцем Светозаром Тарасовичем Свистуновым - во главе. Свистунов был бледен, как смерть Васи Ветрова, и то и дело прикладывал дрожащую ладонь к впалой грудной клетке. В пику массивным телесным габаритам ответственного секретаря Филиппа Спиридоновича Бандеры, главный редактор был худ и сух, почти как покойный Петя Ёжик, и напоминал его старшего брата, либо отца. Глядя со стороны, можно было подумать, что у Светозара Тарасовича умер кто-нибудь из близких родственников, так остро он переживал. На самом деле у Свистунова открылась изжога и грудную клетку его просто терзала, как хищная птица, непереносимая боль. Тут же находились: толстый, с глупой пролетарской физиономией, рабочий поэт Максим Денежкин, графоман, пенсионер Бриллиантов, еще один графоман, но несколько моложе, Тюльпан Лугачёвский, рабочий бард Зубило и поэтесса, пишущая отвратительные детские стихи, Ефросинья Заикина.
   Тут следует пояснить, что главный редактор "Аддис-Абебы" Светозар Тарасович, сам будучи человеком сочиняющим басни, и сотрудников в газету подбирал соответственно своему хобби.
   Увидев Бешеного Рэмбо и киллера Нищету, литераторы во главе с редактором Свистуновым переменили на масках лиц выражение и маски, вместо скорбящих, стали угрожающими. Сотрудники газеты с ненавистью уставились на подходивших террористов, как будто между ними только что пробежала черная кошка. В среде литераторов явно что-то произошло... такое - с ног сшибательное, и внутри у них что-то клокотало, вот-вот готовое выплеснуться на поверхность.
   Первым не выдержал поэт Денежкин, он медленно, шатающейся походкой, как будто был пьяный, приблизился к киллеру Антону Нищете и истерически выкрикнул, даже, скорее, взвизгнул:
   - Дать бы тебе по шее!.. Всю жизнь книжку ждал... из-за тебя, дурака, всё накрылось! Зарубили на корню наш коллективный сборник.
   - Что случилось? - удивленно округлил глаза Нищета и на всякий случай подался немного назад от греха подальше.
   Баснописец Свистунов схватился в который уж раз за сердце и тихо, убитым голосом, пролепетал:
   - Из-за ваших шуточек с бомбой меня в ФСБ вызывали... Потом сразу - в неотложку. Газета запрещена, редакция распущена, коллективный сборник рабочих поэтов "Аддис-Абебы", который готовил Петя Ёжик, из издательства возвращен и аванс гонорара с нас высчитан. Это катастрофа! - Светозар Тарасович с жадностью глотнул кислорода, облегченно вздохнул и продолжил. - Ну, Антоша, не ожидал я от тебя подобного фортеля. Этот, твой дружок, - ладно... У него по роже видно - диссидент! Нацепил крест, как поп гамбургский, но ты!.. Сам говорил, что где-то на кого-то учился, характеристику в партию хотели тебе давать... Стервец ты, Антон! Ремня бы тебе хорошего.
   - Но-но, только без оскорблений личности! - угрожающе процедил киллер Антон.
   - А кто ты такой, скажи пожалуйста, что твою личность мне, главному редактору газеты "Гостиный двор - Аддис-Абеба", даже и оскорбить нельзя? - удивился Светозар Тарасович.
   - Я - Беда твоя! - сделав скорбное лицо, признался Антон Нищета. - И теперь куда бы ты ни пошел - и я за тобой! И никуда ты от меня не денешься. И жить нам теперь с тобой вместе, как две половинки одного яблока.
   Рабочий поэт Денежкин не унимался и, расхаживая туда-сюда вдоль черного гроба с Петей Ежиком стоявшего на стульях фирмы Сана КТВ у подъезда редакции, скулил и причитал как по покойнику:
   - Всю жизнь сборник ждал, почти в руках уже был... и вдруг из-за каких-то!.. Почему я из-за вас страдать должен?!
   Остальные литераторы угрюмо помалкивали как и Бешеный Рэмбо.
   Киллеру Нищете стало вдруг невыносимо противно от всего здесь происходящего, он молниеносно встал в позу драчливого кочета и, как всегда не в склад не в лад, заорал в самое лицо Денежкина:
   - Трусы! Трусы с хлыстом в башке! Да вы же, как разбухшие туши миллионных составов разбойников... Вы ничего не написали, даже "Труд" за вас еврей написал. А мы будем писать "Труд"! Только Прудон знал истину без хлыста в башке и вши на аркане. Я видел как голый ходил по улицам "вечного" города - это ли не знамение?! Как всё в природе выдумано мудро от листьев дуба и до чего-то, до чего - забыл, но это не важно. Мы напишем челобитную Бове, Рэмбо поможет мне, потому что я писать не умею. Ваши разбухшие туши... Не испугался!.. Я не рабочий. Перемен требуют наши сердца! Только попробуй тронь... Животное! Кретин!
   - Что же вы смотрите, господа, - подал голос испуганный добряк Бриллиантов, - вызывайте скорее карету "Скорой помощи", - он бредит!
   - Нет, он попросту пьян в стельку, - высказал предположение графоман Тюльпан Лугачёвский.
   Рабочий бард Зубило ничего не предположил, но крепко сжал жилистыми, мозолистыми руками гриф гитары, приготовившись к смертельной схватке. Детская поэтесса Заикина храбро спряталась за его широкую спину. Бешеный Рэмбо схватился за живот и захохотал на всю улицу. Поэт Денежкин бросился с кулаками на киллера Нищету.
   Нищета, как актер в пантомиме, тут же изобразил стойку боксера, но драться не стал, а, не дожидаясь явно не выгодного для себя столкновения с разъяренным поэтом Денежкиным, благоразумно отскочил в сторону.
   - Рэмбо, что же ты смотришь, он меня бьет! - истерически заорал он своему покровителю.
   Бешеный, не переставая хохотать, подошел к Антону и, дружески обняв, увлек его прочь от разгорающейся склоки.
   - Пошли, ну их к дьяволу, этих журналистов недорезанных! Не трожь дерьма, оно и вонять не будет.
   Поэт Денежкин что-то еще кричал им вслед, зло потрясая своими огромными кулаками, похожими на две гири, но террористы, не обращая больше внимания на оставленных за спиною противников, устремились в сторону главной площади Чудова, где накапливались политические демонстранты.
   - Знаешь что, я больше так не могу, - жаловался своему спутнику разгоряченный только что произошедшим скандалом Нищета, - давай что-нибудь делать. У меня просто руки чешутся сотворить что-нибудь мерзкое и грандиозное... Например, обгадить Князь-колокол.
   - Уголовщина. Элементарная уголовщина и больше ничего! - констатировал в ответ Рэмбо. - Революцию делают чистыми руками.
   - Идея. Давай делать революцию! - вскричал, пораженный пришедшей в голову простой мыслью киллер Нищета.
   - Я - за, но как ты ее собираешься делать? - спросил Бешеный Рэмбо.
   - Нужно идти в народ! - торжественно объявил киллер.
  
  
   10. Крысы
  
   Боян Гробовников вместе со своей рок-группой "Красные дьяволята" в полном составе торжественно шествовал по брусчатке центральной площади Чудова в змееподобной колонне демонстрантов, медленно ползущей к ритуальному ступенчатому сооружению - Усыпальнице первого вождя страны Спиридона Дормидонтовича. Музыканты, словно верблюды в аравийской пустыне, были навьючены всевозможной эстрадной электроаппаратурой и, как солдаты - к бою, в любую минуту были готовы к концерту. Поэт Глеб Ананьев по прозвищу Мастурбалиев, заменивший окочурившегося от наркотиков Тарзана, сгибался чуть ли не до земли под тяжестью двух громоздких колонок. Подружка покойного Тарзана Катька Старикова волокла огромный клубок проводов, извивавшихся, как черные змеи.
   Никто еще не знал, что вождя в Усыпальнице нет. Народ ликовал, размахивая красными и голубыми знаменами; из громкоговорителей лилась зажигательная революционная музыка.
   Внимание Гробовникова привлекла вдруг стройная молодая женщина, как бы парящая в воздухе впереди, немного в стороне от колонны. Роскошные белоснежные волосы ее рассыпались по плечам, спину плотно обтягивала белая, блестящая "водолазка", белые же, полупрозрачные лосины, будто вторая кожа, облегали ее узкие бедра, аккуратный, словно выточенный из слоновой кости, маленький таз и длинные, как у манекенщицы, ноги. Ничего подобного Гробовников еще не видел и поспешно сморгнул, чтобы прогнать соблазнительное видение, но прекрасная, неземная женщина не исчезала.
   Боян залюбовался очаровательной незнакомкой, машинально сделал шаг в ее сторону и, вскрикнув, провалился в глубокую яму или шахту водопроводного люка.
   Он долго летел вниз в кромешной темноте и непременно разбился бы, если бы не упал на что-то мягкое, брызнувшее из-под него с громким звериным визгом. Боян, ничего не видя, ощупал вокруг себя пол. Пол был мягкий, шевелящийся, пищащий и больно кусающий его за пальцы. Гробовников все понял и в ужасе отдернул руки. Это были, без сомнения, крысы. Много крыс. Весь пол был усеян крысами. Крупные, влажные от подвальной сырости животные ворочались под его телом, продолжавшим находиться в полулежачем состоянии. Несколько крыс уже карабкались, цепляясь лапками за штанины брюк, по его ногам.
   Боян закричал и, вскочив на ноги, с гадливой гримасой стряхнул мерзких зверьков со своего тела. Упавшие в самую гущу своих собратьев, крысы злобно завизжали и еще быстрее забегали под ногами Гробовникова. Подвал напоминал потревоженный муравейник. Оставаться на месте было невозможно и Боян поспешно пошел прочь от проклятого места, вытянув перед собой руки как слепой.
   Крысы продолжали суетиться по его ногами. Некоторые, изловчившись, больно кусали его за лодыжки. Света впереди так и не было. С потолка то и дело срывались шумные потоки воды, вместе с которыми на пол что-то тяжело с визгом шлепалось. Наверное, тоже крысы. Гробовников обезумел от ужаса и побежал, не разбирая дороги. Руки он все время держал вытянутыми перед собой, чтобы невзначай не наткнуться на какое-нибудь непредвиденное препятствие. Вода под ногами, кишащая потревоженными крысами, с остервенением хлюпала. Она постепенно прибывала и вскоре дошла Бояну до колен. Помимо подвальных крыс в воде еще что-то плавало крупными зловонными комками.
   Боян бежал и бежал по узкому, выложенному слизистым камнем, проходу и вода под его ногами все прибывала и прибывала. Она уже доходила Гробовникову до пояса. То и дело встречавшиеся на пути крысы мешали движению. Боян руками брезгливо отшвыривал их толстые, с длинными хвостами, туши. Вода превратилась уже в зловонную липкую жижу и Боян, чтобы не вырвать, вынужден был зажимать себе пальцами нос.
   Вскоре он обессилел и не смог уже быстро бежать по проходу. Да и вода не давала ему это делать. Она дошла уже до шеи Гробовникова. А проклятому тоннелю, или что это было такое, все еще не было конца.
   Поняв, что силы его на исходе и что он, возможно, никогда отсюда не выберется, Боян похолодел и чуть не лишился чувств от липкого животного ужаса. Одна только мысль, что ему предстоит утонуть в этой грязной смердящей канализации вгоняла его в столбняк. Гробовников моментально утратил все человеческие чувства и привычки, приобретенные человеческим обществом за тысячи лет развития цивилизации и ощутил себя всего-навсего малой, ничтожной частицей этого огромного животного мира, яростно борющегося тысячи лет за свое существование.
   Он враз позабыл, что он человек, что он разумен, что когда-то стремился к наслаждениям, отчаянно ищя в них смысл своей жизни. Как же он был глуп в том прошлом, нормальном человеческом существовании. Смысл жизни оказывается - в самом факте жизни! И больше ни в чем другом. Без жизни нет и смысла. Смысл - в том, чтобы не утонуть в этих отвратительных нечистотах, - не быть съеденым мерзкими крысами. В чем еще смысл жизни и какой еще смысл тебе нужен, жалкий человечишко?
   У Гробовникова мелькнула сумасшедшая мысль покончить всё разом - самому нырнуть в нечистоты, чтобы прервать мучения. Но как бы не так! Боян ужаснулся подобной мысли и, отогнав ее как уличную собаку, решительно продолжил свой нелегкий путь. Видеть он по-прежнему ничего не мог. Смешанная с канализацией жижа доставала до подбородка, но о том, чтобы вернуться назад к крысам, не могло быть и речи. Лучше уж утонуть в нечистотах!
   Боян медленно побрел дальше, балансируя разведенными в стороны руками, как канатоходец, и осторожно ощупывая ногами неровное дно подземелья. Под ногами то и дело попадались какие-то громоздкие предметы типа камней, старых ведер и сломанных табуреток. Гробовников спотыкался об эти предметы и еле удерживал равновесие, чтобы не окунуться в канализацию с головой. Вдоль стен подвала тянулись широкие трубы, в которых что-то с шипением клокотало и всхлипывало. Над головой Бояна по потолку что-то стучало и металлически скрежетало. С гулом захлопывались какие-то двери. Раздавался чей-то истерический потусторонний хохот, как будто черти веселились, наказывая в Аду грешников. Да это и был самый натуральный ад. Боян даже грешным делом решил, что уже умер и все, что с ним происходит - наказание за грехи. Что еще можно было подумать?
   К концу этого сумасшедшего дня, а может быть и не дня - кто его знает, Гробовников вконец обессилел и проголодался. Чтобы хоть немного отдохнуть, он взобрался, цепляясь за выступы и неровности, вверх по стене подземелья и расположился на трубах. Вода сюда не доставала и Боян с наслаждением вытянулся на мокром железе, ощупывая затекшие от долгого хождения ноги. С одежды потоками стекала грязная вода, в карманах и в башмаках отвратительно хлюпало. За пазухой что-то яростно барахталось. Боян сунул руку и вытащил за хвост случайно попавшую туда крысу. Животное кувыркалось в воздухе, пищало и норовило вырваться из его рук, но не тут-то было. Гробовников был дьявольски голоден. Голод пересиливал даже отвращение и Боян съел бы сейчас не то что крысу, но, наверное, и змею. Он быстро сдавил пальцами толстую шею зверька, так что там что-то хрустнуло, дождался пока тело крысы перестало биться в предсмертных судорогах и, зажмурив для чего-то глаза, хоть в подвале и без того ничего не было видно, впился зубами в тело своей жертвы. То и дело гадливо сплевывая и тут же блюя, Гробовников рвал зубами тугую, мокрую шкуру дохлой крысы, помогая себе руками. Очистив крысу от шкуры, - ел кровавое, приторно воняющее дохлятиной, калом и болотом, мясо животного. Уже не сплевывал и не рыгал. Крепился. Иначе для чего было есть крысу? В мгновение ока обглодал все косточки, перепачкав и без того грязные руки в кровь и крысиные внутренности.
   Наевшись, сыто икнул. Бросил остатки трапезы вниз, в воды канализации, на съедение живым крысам и попытался уснуть.
   Сколько он проспал Боян не помнил. Может, десять часов, а может, и все двадцать четыре. Проснулся от острой боли в правой ноге. В ужасе тряхнул ногой, сбрасывая вниз вцепившихся в брючную штанину трех здоровенных голодных крыс. С криком обхватил раненую ногу руками, но, увы, было уже поздно. Порвав обувь, мерзкие длиннохвостые твари отгрызли ему большой палец на правой ноге и начали есть остальные. Кровь вытекала из поврежденной ноги ручьем, и Гробовников, разорвав рубашку, крепко перевязал рану.
   Нужно было подумать о дальнейших действиях. Но о том, чтобы продолжать идти по воде, из-за полученного от крыс увечья, не могло быть и речи. Боян решил ползти дальше по трубам. Так он и поступил, благо трубы тянулись вдоль всего подземелья и нигде не касались поверхности сточной воды.
   Превозмогая невыносимую боль в покалеченной проклятыми крысами ноге, Боян пополз по трубам. Но он не учел одного обстоятельства. Вкусившие человеческой крови крысы, уже не могли оставить его в покое. Вынырнув из канализационных нечистот куда их стряхнул с ноги Гробовников, крысы взобрались по осклизлой стене на трубу и поползли следом за своей жертвой. Они знали, что существо с таким вкусным, сахарным мясом и дурманящей мозг кровью не выдержит продолжительного преследования и обессиленное попадет им в лапы. Нужно было только выжидать и не терять существо из вида.
   Это была царская добыча. За долгое полуголодное существование в подвале, крысы еще не видели такой крупной и такой беспомощной дичи. Дичь, правда, была живучая - крысы преследовали ее с того самого момента, как она свалилась в их подвал, - но и желание наконец-то, за столько голодных лет, сытно пообедать свежим, не крысиным мясом было велико и подстегивало хвостатых разбойников к дальнейшему преследованию жертвы. Ей некуда было уйти - крысы хорошо это знали и потому сильно не торопились. Да и торопиться к тому же было небезопасно. Подтверждением этого была печальная участь крысы, съеденной перед тем Бояном.
   Гробовников скоро почувствовал за собой погоню. Именно почувствовал, так как видеть в кромешной темноте подвала ничего не мог. За время своих бесплодных скитаний по подземелью он, видимо, начинал приобретать некоторые чисто интуитивные качества, обостряющие во много раз все чувства. Почти как у животного. Это заговорила в нем воля к жизни.
   Боян понимал, что пока он в состоянии двигаться, крысы ему не страшны. И он медленно полз по скользким чугунным трубам, на которые с потолка что-то непрерывно капало. Видимых причин для беспокойства не было. Пока он двигался - он жил. Он жил потому что двигался. И он будет двигаться пока хватит сил или пока не выберется из подземелья. Но Боян не знал выберется ли он из этого подземелья, зато точно знал, что силы его рано или поздно иссякнут и тогда, если не восстановить их, неминуемо последует смерть. Ужасная мучительная смерть от зубов проклятых животных. Одна только мысль об этом приводила его в дикий трепет, толкала на грань помешательства, парализуя волю к сопротивлению.
   Вот в чем было его человеческое проклятие! Будущее, фактически не существующее зло убивало в нем зачатки настоящего сущего добра, - чего нет, не было и не могло быть в голове ни одного животного. Не раздумывающее о смысле своей жизни, животное медленно, но неуклонно прогрессировало из века в веж, в то время как человек, объятый вечными сомнениями, стремительно деградировал.
   Ни одна корова не стала бы давать молока и ни одна курица не стала бы нести яйца, знай для какой роковой цели они предназначены человеком. За минуту до смерти, даже видя собственными глазами печальную участь своих собратьев, безжалостно забитых на бойне человеком разумным, животное ведет себя точно так же, как и в любую другую минуту своей в общем-то бессмысленной жизни. Между тем как человек с младенчества поражен неизлечимым вирусом стража перед смертью. Страх этот изначально заложен в человеческом подсознании. Он не дает человеку жить, нормально развиваться. Воистину, страх перед смертью породил - разум. Разум породил человека. Человека породил страх!
   Крысы медленно ползли по трубам за Гробовниковым. По пути к ним присоединялись все новые и новые животные, выползавшие из заплесневелых трещин в стене подземелья иди выныривавшие из зловонной канализационной жижы. Их было уже бесчисленное множество как и раньше, когда Боян попал в это страшное место.
   Он торопился, кожей затылка, чувствуя за спиной погоню хвостатых хищников. Боян почти обезумел от ужаса и не чаял выбраться из проклятого подземелья. Под ним с шумом плескалась грязная подвальная вода, словно в ней барахтались какие-то невидимые твари. Над его головой раздавались зловещие удары и стуки, как будто там, наверху, кто-то ходил, громко гремя подкованными сапогами. И Гробовникову казалось, что это его топчут какие-то скрытые от глаз противники. Он даже пожалел, что он человек, а не крыса, - тогда бы ему ничего не грозило и не было бы так жутко.
   Боян изнемогал. Голова раскалывалась от страшной боли. Его мутило от удушья - следствие поднимающихся с поверхности канализации ядовитых паров. Ноги и руки еле передвигались по поверхности трубы. Ныла начавшая гноиться рана на ноге. Но Боян почти не замечая боли, не думал, что от грязи может случиться гангрена. Все помыслы человека были устремлены только в одно русло: во что бы то ни стало выбраться из проклятого подземелья. Выбраться - даже если в уплату за это нужно будет отдать на съедение крысам собственную ногу! Большого пальца на ноге он уже лишился, - не страшно было отдать и саму ногу. Отдать часть, чтобы сохранить целое! Как человек, порой, опрометчиво забывает о таком варианте, вместе с частью лишаясь целого.
   Гробовников начал думать как реализовать этот замысел. Крысы, без сомнения, ни за что не оставят его в покое, пока не получат желаемого вознаграждения. То есть - всего Бояна. Силы у него заканчивались. Есть хотелось невыносимо. У Бояна даже мелькнула сумасшедшая мысль: съесть часть собственной ноги самому, а остальное оставить крысам. Вот только каким образом отделить ногу от туловища? Ножа, или какого-либо острого предмета у него не было. Ничего подобного не могло быть и на трубах. Оставался единственный выход - искать что-нибудь режущее на дне кишащей голодными крысами канализации. Там он без сомнения найдет, что ему требуется.
   Это был, конечно, не лучший вариант, но и не худший. Это был, вообще, единственный вариант. Других просто не существовало. Чтобы спасти свою жизнь нужно было нырять в зловонную канализационную жижу и искать на дне какой-нибудь острый режущий предмет, чтобы отрезать себе ногу. Там, на дне, непременно должен быть навален всяческий хлам и Боян раздобудет себе необходимое орудие.
   Думая так, он сел на трубе, свесив вниз ноги, так что они коснулись поверхности плескавшихся там нечистот. Собрался с духом, зажмурился, почувствовал острую боль в щиколотке левой ноги от укуса изловчившегося хвостатого хищника, и - бросился вниз, с головою нырнув в грязную воду. Плававшие в воде крысы с визгом подались в разные стороны. Некоторые пошли вместе с ним на дно, но тут же вынырнули. Сдерживая в груди воздух, Боян опустился на четвереньки и принялся шарить по дну руками. Ему попадались какие-то лохмотья, куски проволоки, старые кастрюли, утюги и чайники. Режущих предметов не было. Гробовников нащупал что-то неподвижное, покрытое волосами и мягкое, по-видимому, дохлую крысу, с отвращением отдернул руку и вынырнул на поверхность канализации. По лицу потоками текла грязная вонючая жижа, попадая в глаза, ноздри, рот. Вода доставала Бояну до подбородка и он моментально почувствовал возле своего лица какое-то движение, а затем довольно ощутимый толчок чего-то сопящего, влажного и усатого в щеку. "Крыса!" - мелькнуло в голове бедного пленника подземелья и он попытался ухватить руками наглую хищницу. Плененная крыса яростно забилась в его ослабевших пальцах и, больно укусив за руку, вырвалась на свободу. Да, он уже не в состоянии был удержать в ослабевших руках сильное увертливое животное, а тем более задушить его. Боян очень ослаб и еле передвигался. Он снова нырнул, набрав в легкие побольше насыщенного углеродом, смрадного подвального воздуха. На этот раз ему сопутствовала удача и Гробовников нащупал на дне крупный осколок бутылочного стекла. Спрятав стекло за пазуху и поминутно отгоняя снующих туда-сюда по поверхности воды крыс, он медленно приблизился к стене подземелья и попытался снова взобраться на трубы. Это ему, однако, не удалось по причине ужасной слабости и истощения. Боян сделал еще несколько попыток, поминутно оскальзываясь и с проклятиями падая в воду. Крысы на трубах и в воде, почуяв его критическое положение, засуетились еще сильнее, предвкушая скорый обильный ужин. О том, чтобы залезть на трубу не могло быть и речи. На это не было уже ни сил, ни времени. Еще минута-другая и крысы просто-напросто разорвали бы его как собаки. Боян быстро выхватил из-за пазухи найденный осколок стекла и стал решительно резать им кисть своей левой руки.
   Острая нечеловеческая боль пронзила всё его тело. Гробовников взревел как раненый зверь и всё равно, впившись глубоко зубами в собственное плечо, едва не потеряв сознание от нестерпимой муки, которой он добровольно сам себя подвергал, - резал и резал, рвал стеклом неподдающиеся сухожилия и хрустящие под его орудием кости. Он знал, что как бы не велика была боль в разрезаемой стеклом руке, эта боль - ничто по сравнению с болью предсмертной, после которой неминуемо наступает самое страшное - небытие! Боян не понимал, что небытие приносит конец страданию, что предсмертная боль порою длится какие-нибудь доли секунды, в отличие от боли не предсмертной, которая иной раз продолжается всю жизнь. И стоит ли называть жизнью постоянную мучительную боль, предпочитая ее смерти, то есть фактическому избавлению от беспрерывных мук и страданий? И не лучше ли, чем отпиливать себе руку, - перерезать горло?
   Но нет, человек будет барахтаться до последнего, любыми способами цепляясь за жизнь. Впрочем, как и всё сущее на планете, полноправной частью которого и является человек. Для него нет вопроса: быть или не быть? Этот вопрос придумали полусумасшедшие фантазеры для доверчивых дураков. Пока есть движение - есть жизнь. Когда не будет жизни - не будет движения. Человек не может сказать: двигаться или не двигаться? так как прекратить движение не в его власти. Он всего лишь - жалкая шестеренка в сложном механизме мироздания. "Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно!" Но ни одна звезда не может потухнуть по своему желанию.
   Отрезав наконец-то кисть своей левой руки, Гробовников с искаженным гримасой ужасной боли лицом, покрытым крупными каплями холодного пота, бросил ее на съедение крысам и, прижимая брызжущую кровью рану ко рту, поспешно пошел дальше по подземелью. Он слышал за спиной плеск воды и шумную возню крыс, дерущихся за добычу, и ужас от крысиного кровавого пиршества придавал ему силы. К тому же, его несколько подкрепила кровь, которую он выпил, прижимая ко рту культю левой руки. У него было теперь немного времени, пока крысы будут пожирать свою добычу, и за это время ему необходимо отыскать выход из мрачного подземелья. Выход, без сомнения, был где-то рядом, так как грязная вода в проходе заметно пошла на убыль и по лицу его несколько раз уже робко скользнул невесть откуда ваявшийся ветерок. Приободренный надеждой на возможное скорое избавление, Боян перестал думать о плохом, случившемся с ним в этом проклятом месте. А из хорошего на память приходила только виденная перед тем как он свалился в подвал сказочная женщина. Она плыла по площади в плотно облегающей белой одежде, подчеркивающей безупречную красоту ее фигуры. Она как будто указывала путь Гробовникову и не ее вина, что на этом пути оказалась яма. Ведь, если копают ямы, значит, они тоже кому-нибудь нужны? Иначе, разве бы мы ценили ровное место, если бы ям не было?..
   Боян просветленно приближался к цели, хоть она все еще была скрыта от его глаз густой темнотою. Гробовников шел и думал о той женщине, которую, возможно, никогда уже не увидит, как и кисть своей левой руки, отданную на съедение крысам. Пожертвовав часть, он сохранил целое. Целое было важнее части. У него еще было много других частей, из которых и состоит целое. Важно только не пропустить момент, когда отдаваемые одна за другой части, собственно, и превращаются в само целое, а целое, теряя одну свою часть за другой, в конце концов становится частью.
  
  
   11. "Бунтовщик хуже Пугачёва"
  
   В колонне никто не заметил исчезновения Бояна Гробовникова, даже "Красные дьяволята". Вслед за ним пропала и белокурая, обтянутая лосинами женщина, которая так его поразила. И после всего этого на площади началась сущая чертовщина. Прежде всего, кто-то басом закричал: "Летит!" Все, как по команде, вскинули головы кверху, но ничего не увидели. Потом другой бас объявил: "Украли!" Все схватились за свои карманы, но оказалось, что украли останки вождя из его собственной Усыпальницы.
   Поднялся переполох. Все смешалось в доме Облонских... Ивана Богатырёва, затесавшегося в эту свалку, кто-то вытолкнул на трибуну Усыпальницы. В руках у него оказались какие-то письмена. Богатырёв обернулся и увидел внизу, в толпе, дьявольскую улыбку Верамо; проявившееся рядом, как черно-белая фотография, лицо Лоренции успокоило. Взгляд ее черных, сумасшедших, цыганских глаз пронзил сердце Ивана насквозь.
   - Пробил твой звездный час, царевич! Дерзай, время не ждет, - прокричала колдунья загадочные слова и тут же потухла, как будто выключили телевизор.
   Богатырёв взглянул на листы и понял, что это - его смерть, или уж, во всяком случае, - срок! Это была бомба, которую он должен был сейчас швырнуть в Дорофея Евграфовича Бову и во всю его гоп-компанию. Народ на площади ждал и Ваня, робко подойдя к микрофону и тяжело вздохнув, как перед аутодафе, стал читать:
   - Братья и сестры, мракобесие в нашей отсталой тюрьме народов - это гидра о многих головах. И сколько бы мы, честные патриоты Чуди, не рубили их, разоблачая всевозможные гадости и глупости, - на месте отрубленной головы, как в сказке, неизменно будет вырастать другая. И поэтому бить следует в самое сердце!.. - Иван перевел дух, взглянул на море голов с удивленно раскрытыми ртами, застывшее внизу, у подножия Усыпальницы, и начал читать смелее:
   - Я заявляю, что нам, для того, чтобы успешно двигаться дальше, нужно не пересматривать наследие Спиридона Дормидонтовича Соловья и не прочитывать его заново, о чем ратуют некоторые ретивые чудовские горе-реформаторы, а вообще от него отказаться. Об этом же в известном интервью одной парижской бульварной газете говорил видный правозащитник валютных проституток, борец за предоставление бездомным псам и уличным кошкам нормальных условий для существования, идеолог просвещенного абсолютизма и культурного мракобесия, академик Семен Семеныч Сухарьков. Золотые слова! А в придачу - будь моя воля, - я бы и шайку муромских разбойников разогнал. А всем бандитам с большой дороги воздал по делам их... Недаром в средневековой Испании еретиков уничтожали, как бешеных собак.
   Так что, нам нужно, ни много ни мало, как разоблачить самого Соловья Разбойника! Мысль на первый взгляд довольно кощунственная... Но смотря на чей взгляд. Под влиянием последней перестройки сената с этого бронзового истукана порядком поотлетел уже величественный глянец. Правда, сей "предводитель команчей" все еще маячит на Чудовском политическом горизонте подобно предзакатному солнцу, но только слепой не увидит на этом солнце темных пятен. Вера во всевозможные революционные химеры и мистификации в нашем народе столь велика, что одной только этой верой Соловей был возрожден из небытия, как сказочная птица Феникс из пепла.
   Увы, никуда не денешься. Вера, воистину, творит чудеса! Сказано же в писании: "Если будете иметь веру, хотя бы с горчичное зерно и скажете горе сей: "поднимись и ввергнись в море", и не усомнитесь в сердце своем, - сбудется по словам вашим". Вместе с Соловьем Разбойником ожили и его верные клевреты: муромский повар Макар Каймаков, да местечковый ветеринар, мастерски отворявший кровь и профессионально ставивший пиявки, Яшка Вампиров. У этого палача и кровопийцы Вампирова, оказывается, были еще и какие-то там заслуги перед чудовцами, о чем несколько месяцев назад громогласно заявил с трибуны по случаю рождественского шабаша многоуважаемый Дорофей Евграфович Бова. Ну а Спиридон Дормидонтович, естественно, - не человек, а шестикрылый серафим во плоти, ходячая добродетель, не мужчина, а облако в штанах! Отец родной да и только. Правда некоторые недостатки свойственны и небожителям.
   Ничего не скажешь, суров был "Пахан" к врагам революции! Только и читаешь в его письмах и телеграммах периода пугачевского возмущения: "виновных расстрелять!", "засадить в тюрьму!", "сослать на принудительные работы!" и так далее.
   Седовласые ученые мужи, пишущие историю муромской разбойной партии, объясняют это братоубийственной войной и всеобщей смутой, вспыхнувшими в то время в Чуди, во время коих никак нельзя было обойтись без топора, виселицы и темницы. Народишко озоровал, генералы с князьями и атаманами рвались к Чудову, с запада перли тевтоны, с севера варяги; на юге поганые в незаконные вооруженные формирования кучковались.
   В общем, куда ни кинь - всюду клин! Город такой в Лугачёвской губернии... Помутнение в мозгах у чудовцев очередное вышло: едут, к примеру, в Муром, подъезжают, что за черт? - Клин! В Лугачёвск лыжи навострят - опять Клин. Припрутся деревню какую-нибудь разорять, приглядятся, а это вовсе и не деревня, а все тот же Клин, чтоб ему было пусто!
   И на кой черт, спрашивается, нужно было оборонять от супостата Чудов и затевать всю эту катавасию с мятежом, когда после воочию убедились, что и здесь, в столице - Клин, и нет этому Клину ни конца, ни краю.
   А между тем, гибли безвинные люди: дети, старики, женщины... Войско костьми ложилось на. полях брани, думая, что помирает за Чудов, а не за какой-то никому не ведомый Клин... Разве цель оправдывала средства, которыми она достигалась? Да и что за цель была у кучки дорвавшихся до пряников, которых вечно не хватает на всех, бандитов с большой муромской дороги? Мировая революция? Построение города Солнца? Цели, вроде бы, благородные. Но, как известно, дорога в Ад выстлана благими намерениями!
   Естественно, чудовский дурак-мужик не понимал пролетарской диалектики и никогда всерьез ничему не учился, умея только быкам хвосты крутить, да на собак брехать, а на людей гавкать. А по этой самой диалектике он должен был сознательно отмереть как класс (первый или второй, неважно) в процессе революционных преобразований. Потому как являл собой все ту же отсталую, мелкобуржуазную стихию.
   Тогда, в период Пугачёвского бунта, всё было просто и понятно, как коровье мычание. Наиболее сознательная часть мужиков: люмпены, алкоголики с тунеядцами и другой деревенский пролетариат, в силу общности классовых интересов, присоединяется к передовому рабочему классу. Середняк активно нейтрализуется, - его обдирают, как липу, продразверсткой, если надо - засаживают в темницу, расстреливают, либо выселяют в места не столь отдаленные, вплоть до девятого круга Ада. Кулак, как ярый враг, - безжалостно истребляется! Такова жестокая логика классовой борьбы по Марку Крассу!
   Мы, товарищи, не для того брали власть в свои руки, чтобы нянчиться со всякими буржуазными элементами из таблицы Менделеева, двурушниками, саботажниками, спекулянтами, кадетами и прочей монархической сволочью, политическими проститутками и педерастами! Только террор, только беспощадный красный террор!.. Всякая смута и революция лишь тогда чего-нибудь стоят, если они умеют защищаться!
   Что ж, вполне в духе Соловья Разбойника. Его старший братец тоже был международным террористом, за что и поплатился! А в какой благородный гнев впал пылкий юноша-гимназист Спиря, узнав о казни своего брата. Что же, Бургомистру нужно было его помиловать? Из гуманных соображений, так сказать?..
   Куда там, эти чудища в золотых эполетах не вняли гласу гуманности и повесили брата разбойника. Но почему же, в таком случае, Спиря, когда через несколько десятков лет история предоставила ему шанс прослыть гуманистом, - им не воспользовался? Это когда чеченка Гюльчатай, скрыв личико под черной киллерской маской, стреляла в него из американской ракетной установки "Стингер"...
   Вы думаете Соловей Разбойник помиловал ее? Как бы не так. Террор и только террор по отношению к незаконным вооруженным формированиям! И ангел во плоти, великий Спиридон Дормидонтович убил женщину.
   Ах как он страдал по поводу так называемой кровавой субботы. Надо же, чудовский Бургомистр повелел расстрелять мирную демонстрацию рабочих. И когда - в святую иудейскую субботу! Как будто не мог дождаться воскресенья или, в крайнем случае, понедельника. Зверь, мазохист, чудовище!..
   Ведь пролетариат же расстреливали, сукины сыны, передовой класс! Гвардию, так сказать, революционную. Зато впоследствии, когда власть и все пряники были в руках разбойников, Соловей не имел ничего против учиненной его молодчиками расправы над мирной демонстрацией чудовцев, протестующих против несправедливого дележа дефицитных пряников, из-за которых, собственно, и разгорелись вся эта смута и революция.
   Спрашивается, что же стало с человеком, по приказу которого было убито несколько десятков пьяных грузчиков, мещан, приказчиков, воров и уличных проституток, собравшихся в ту памятную субботу на центральной площади Чудова, чтобы разрушить храм и выкрасть из крепости Князь-колокол? Бургомистра расстреляли вместе с женой, детьми и прислугой. Могил их нет, все о них забыли. Знают только, что - Бургомистр... Такова беспросветная чудовская действительность. Подумать только, - царя, некогда пролившего реки крови, до сих пор величают Грозным; другого деспота и палача, построившего на костях чудовцев потешный город на севере, среди непроходимых болот и дремучих лесов, - Великим! Зато тишайшего из бургомистров, при котором народ получил столько воли, сколько не имеет и до сих пор, бомжи и городские маргиналы вслед за мракобесами всех мастей называют "Кровавым"!
   Чему удивляться. Усатый, как морж, Макар Каймаков до недавних пор лежал у крепостной стены, на кладбище величайших преступников и негодяев, раскинувшемся посреди столицы этого странного царства. Человек, превративший в ад собственную страну, по уши обагренный кровью невинных, до сих пор числится в пантеоне божеств! А главный преступник, развязавший всю эту физическую и идеологическую мясорубку, уничтоживший людей немногим меньше своего верного выкормыша Макара, преспокойно занимал до недавнего времени персональную Усыпальницу, сильно смахивающую на пирамиды египетских фараонов.
   Спрашивается, сколько можно поклоняться мумиям, скелетам и призракам? Где это видано, чтобы преступники с большой муромской дороги всячески восхвалялись, обожествлялись и превозносились до небес, а истинные сыны Чуди, не щадившие за нее крови и самой жизни, - планомерно втаптывались в грязь и уничтожались? Где могила генерала Каретникова, погибшего под Лугачёвском во время Пугачёвского мятежа? Увы, после отступления генеральского войска, труп его был выкопан из земли современными опричниками, перевезен в Чудов и сожжен на центральной площади, а пепел развеян по пригородным лесам. Даже не верится, что происходило это не в средневековой инквизиторской Испании, а в строящей справедливую жизнь Чуди! А что стало с телом вольного атамана Коновалова, застрелившегося в обложенном бунтовщиками Новолабинске? Бьюсь об заклад, что участь его ничуть не лучше посмертной участи генерала Каретникова...
   Что мы вообще знаем о генералах Собчаке, Денискине, Вангели, Красноносове, Коже, Покрышкине и многих других чудовских патриотах, геройски сражавшихся в годы Пугачёвской смуты и мятежа с шайками Соловья Разбойника?
   Зато последний деревенский алкоголик не окончивший и двух классов церковноприходской школы, "съев" предварительно литру-другую, с тупым пафосом вам поведает о том, как рубал проклятых беляков Семен Михайлович Буденный и какие у него были пышные волоса под носом.
   Еще знают Калиту - чудовского старосту. Этого придурка жизни, безропотно отдавшего Макару на заклание собственную жену вот в такой же майский саббат Белтейн! Ну и, конечно, - липового шахтера Каширина, иуду, продавшего все и вся всемогущему Макару Дивидовичу.
   Гюльчатай, Карпенко, Челубея и некоторых других полевых командиров трогать не будем. Все они погибли от рук своих же ревтрибуналов, пав жертвою собственной наивности.
   Ведь вот парадокс: такие-сякие генералы Собчак, Денискин, Вангели за всю Пугачёвскую войну не уничтожили ни одного своего подчиненного, хоть те и терпели порой поражение за поражением в периоды прорывов бунтовщиков к Осе и Булгару. Зато мятежники черт знает за что расстреляли талантливого полководца, создателя чудовской конной армии Григория Карпенко, тайно казнили в тюрьме вольного партизана Митрофанова, арестовали батьку Челубея, наводившего со своей бандой ужас на половцев и касогов.
   Кто все это творил? Кощей Бессмертный со своим тайным масонским орденом вольных каменщиков? А где же был в таком случае Спиридон Дормидонтович? Сто процентов, что - у руля взбунтовавшейся Чуди! Смешно подумать, чтобы в деревне что-либо делалось без ведома председателя колхоза. Так значит: бей своих, чтоб чужие боялись?..
   Разоблачение Соловья Разбойника - дело не простое. Слишком много у него защитников и тайных воздыхателей. Ну с теми, кто урвал себе пряников и кусок от праздничного пирога все ясно. Это жалкие болонки, лижущие пыльные сапоги своего хозяина! Они будут придумывать любые оправдания, лишь бы сохранить свое сучье положение.
   Сложнее с теми, кто не видел от "Пахана" ничего, кроме побоев и грубой брани. Они с таким же усердием лижут бьющую их руку, с каким болонки облизывают руку гладящую! Это уже патология с явными признаками мазохизма. Умом, как говорится, чудовцев не понять - нужен психиатр и хорошая, заграничная аппаратура... Поклонение божеству - как дурная привычка: попробуйте бросить курить? Не бросите, потому как - тянет, хоть и хорошо знаете, что вредит здоровью, и рак легких приключиться может... То же самое и с Соловьем Разбойником: пер народ в революционные праздники к его Усыпальнице, - вроде как причащался, будто хорошую затяжку курева делал. И легче становилось на душе, и теплее на сердце, а лиши их этих маленьких удовольствий - взвоют, как волчья стая!
   Известно, сколько ни говори "рахат-лукум", во рту сладко не станет, но попробуй запрети говорить?! Чудовское народонаселение, как заграничный компьютер, - какую программу заложил, на той и работает.
   Но начинать разваливать культ бронзового истукана надо, иначе в Чудове начнут разваливать его многочисленные изваяния! По количеству памятников Соловью мы, без сомнения, занимаем первое место в мире. Представляю, сколько гор разрушено для их изготовления! Сколько попусту потрачено бронзы, чугуна и стали! Сколько, наконец, сломанных рук и ног не получило желаемого гипса, ушедшего на его бюсты и отдельные головы, щедро расставляемые во всех школах и учреждениях во времена правления Макара Каймакова, Вавилы Самодурова и Феропонта Бокия!
   Воистину, их тьмы и тьмы, и тьмы, - как сказал известный поэт (правда, по другому поводу). Что поделаешь, ведь мы живем в довольно странном царстве, царстве дураков и памятников...
   Иван снова перевел дух, посмотрел мельком на оставшиеся непрочитанными три листа, обрадовался, что осталось так мало по сравнению с ворохом бумаги, валявшимся на полу под ногами, куда он сбрасывал отбарабаненные листы доклада. В это время услышал за спиной цокающие чем-то металлическим по камню шаги, обернулся и обмер: к нему приближались, четко печатая строевой шаг, три гвардейских офицера в черных треуголках и зеленых, екатерининских мундирах с красными обшлагами рукавов. Шпаги у офицеров были обнажены и крепко прижаты к правому плечу, глаза навыкате, усы - торчком.
   - Милостивый государь, - с дореволюционным пафосом начал передний гвардеец, - потрудитесь сдать вашу шпагу, нам предписано вас арестовать и препроводить в секретную канцелярию ее величества. Вы обвиняетесь в попытке мятежа в городе Чудове и сочувствии злодею и бунтовщику Емельке Пугачёву!
   - Что за бред?! - с раздражением воскликнул Иван и попятился от суровых гвардейцев. - Господа, вы, наверно, с кем-то меня перепутали?
   Он затравленно взглянул вниз, на толпу, запрудившую центральную площадь Чудова, словно ища поддержки, и ровным счетом никого не увидел. Площадь была пуста, сера и уныла. Кое-где ее пересекали старинные экипажи, да одинокие прохожие в чуйках и армяках суетливо спешили по своим делам.
   Снова черт или инопланетяне сыграли с Иваном злую шутку, как и в тот раз, когда он возвратился в Чудов из Лугачевска, попав на несколько десятилетий назад. Правда, наваждение тогда быстро рассеялось и, что самое главное, - не имело для Богатырёва никаких дурных последствий. Сейчас, после Вальпургиевой ночи, всё могло сложиться иначе: в мир пришел Великий Пан и шутки его были опасны!
  
  
   12. Под дубинками омоновцев
  
   Между тем, атмосфера в Чудове с каждым днем накалялась. Немилосердное солнце пекло как летом, так что под ногами плавился асфальт. На Державинской площади почти ежедневно вспыхивали стихийные митинги противников режима Бовы. Особенно усердствовал демократический союз киллеров и террористов во главе с Баклановым. Редко какой митинг заканчивался без милицейских "воронков" и дубинок омоновцев. Столица бурлила и клокотала, как пробуждающийся Везувий.
   После ареста Ивана Богатырёва, Вика Муха затосковала: днем спала в поэтическом общежитии, а к вечеру принаряжалась, ложила в сумочку желтый билет, дюжину импортных презервативов, и отправлялась на Востриковский бульвар, где было ее постоянное место...
   Сегодня, едва выйдя с очередным клиентом из фирменного ресторана "Макдональдс", Вика услышала доносившиеся с Державинской площади звуки милицейских сирен, какие-то усиленные громкоговорителями команды, крики, топот множества ног. По Востриковскому невозможно было протиснуться от забившего весь бульвар народа. Очередь в "Макдональдс" смешалась с многотысячной толпой демонстрантов и в этом невообразимом человеческом месиве невозможно было что-либо разобрать. Вика сразу же потеряла в толпе клиента, плюнула на все и стала с трудом проталкиваться к станции метро, чтобы ехать в общежитие.
   У самого спуска в метро, на бетонном парапете подземного перехода стояли - плечом к плечу - два оратора: плотный, с пышными рыжими усами, как у Будённого, мужчина, на черной американской майке у которого красовался круглый, самодельный значок с загадочной надписью "Клуб защиты потребителей" - и длинный бородач в очках с запенившимся ртом, с медалью на косоворотке, на которой был изображен профиль чудовского богатыря в остроконечном железном шлеме. Перебивая друг друга и яростно жестикулируя, они с жаром доказывали что-то собравшимся вокруг зевакам. Понять что-либо из их путаных, безумных речей было почти невозможно. Вика остановилась и прислушалась. Бородач с медалью на косоворотке уверял, что Чудь погубили жиды, весь будущий урожай ими слопан на корню, в амбарах и по сусекам пусто - не наскребешь пшеницы даже на колобок; бедному крестьянину податься некуда, кроме как в сельский кабак, а следовательно: "Бей жидов - спасайся кто может!"
   Усач с самодельным значком призывал угрюмых чудовцев защищаться от врагов перестройки сената всеми доступными и недоступными средствами, вплоть до отделения и полного самоопределения в рамках отдельно взятой улицы или городского квартала. Воробьев не бить, а репатриировать в Биробиджан, в землю обетованную, а его самого назначить большим начальником Чукотки и всех спорных с Японией островов, морей и рек. Своим избирателям он обещал приватизировать землицу Алясочку, досрочно, к будущим президентским выборам, выловить в Тихом океане морского дьявола, произвести евроремонт на Сахалинской каторге, найти тунгусский метеорит и честно поделить его, как ваучеры, между всеми чудовцами. Усач указывал пальцем на своего соседа по парапету, при этом прищуривал глаз, будто целился из пистолета, и кричал, что таких пижонов нужно пачками топить в Оранжевом море и мешками отправлять на остров Пасхи к аборигенам, которые съели Кука, Робин Гуда и Пятницу, а иудейскую субботу оставили на закуску.
   В толпе стояли гвалт и неразбериха. Кое-кто соглашался с бородатым медалистом, кое-кто возражал и поддерживал усатого со значком. Попахивало скандалом, а Вике это нравилось. Ее то и дело толкали и наступали на ноги. Бородач в косоворотке, спрыгнув с парапета и поставив на асфальт свой огромный "министерский" портфель, который у него тут же украли, принялся засучивать рукава, намереваясь закатать по уху своему слишком рьяному оппоненту. Усатый "защитник" начал разбрасывать в толпе листовки порнографического содержания, которые ему подавала снизу худая, истеричного вида, дама с лицом невыспавшейся проститутки.
   В это время в толпу римским тараном вклинилась многочисленная когорта милиционеров с черными резиновыми дубинками наперевес.
   - Разойдись! - злобно орали блюстители порядка, прорываясь к парапету подземного перехода. При этом они умело, как казаки шашками, работали своими дубинками, посылая точные и сильные удары направо и налево.
   - Опричники! Мусора поганые! Волки! - визгливо заголосил очкастый бородач с медалью, получив увесистый удар через всю спину - аж лопнула косоворотка. Он принялся отбиваться от милиционеров руками и ногами, задирая их выше головы, как непристойная танцовщица в кафешантане. Очки у него слетели и приземлились около Вики.
   Вика машинально подхватила их и хотела было отдать бородатому, но того уже оттеснили в сторону. Ей были видны только серые милицейские спины да работавшие с остервенением руки с дубинками, будто они выколачивали ковер. Какая-то женщина с безумными глазами, внезапно выскочившая из толпы, чуть не сбила Вику с ног. За женщиной гнался молодой, веселый омоновец с дубинкой. Вика почему-то задержала взгляд на рукоятке дубинки, обмотанной для удобства синей изоляционной лентой. Рука омоновца была продета в самодельный кожаный темляк от офицерской портупеи. Дубинка на мгновение зависла над женщиной, воздух разорвал заяц грязной, площадной ругани, и женщина, схватившись обеими руками за таз и дико закричав, будто ее ужалила змея, рухнула на четвереньки под ноги мечущейся, как море во время шторма, толпы.
   Вика ужаснулась, сердце ее моментально сжалось в, как мышь, юркнуло в пятки, подкосились колени. Она бросилась прочь от омоновца, столкнулась с пожилым пьяным мужчиной, упада, больно ударившись об асфальт коленкой, выронила сумочку с презервативами. Ей наступили на руку так, что она вскрикнула от боли; кто-то, споткнувшись об нее, тоже упал. Пополз в сторону на карачках.
   - Чудовцы, - стенку, стенку, чудовцы! Не трусь! - кричал усатый человек бойцовского вида в черной рубашке и солдатских, камуфлированных штанах. Это был не кто иной, как руководитель союза киллеров и террористов Софрон Бакланов. Он ловко отбивался от наседавших омоновцев куском водопроводной трубы, пытаясь личным примером сплотить дрогнувшие ряды демонстрантов.
   Вика видела, как несколько милиционеров проволокли к улице Марка Красса, где стояли машины, усатого "защитника потребителей".
   - Товарищи, меня арестовали ни за что! Сообщите в Лугачёвск академику Семен Семенычу Сухарькову! - кричал он своим оставшимся на свободе соратникам и извивался в руках мучителей в серой форме, как пойманная змея. Он отбивался, что было сил, упирался в асфальт ногами, а после и вовсе поднял их кверху, но это не помогло. Милиционеры подхватили его за ноги и так, на руках, почти бегом донесли до машины и, раскачав, на счет "три" кинули в кузов "уазика".
   Со стороны Крепости с воем подлетело несколько зеленых военных грузовиков-фургонов с окнами, забранными мелкой металлической сеткой. Из машин посыпались солдаты с дубинками и большими щитами. Дело приобретало не шуточный оборот. Площадь оцепили. Солдаты выстроились перед загаженным голубями памятником Державину и, сомкнув щиты, как римские легионеры, ринулись на толпу.
   Вика так и не смогла выбраться из свалки. Парализованная животным ужасом, она бросалась из стороны в сторону, но неизменно натыкалась на чьи-то спины, плечи, животы, сумки. Ее толкали, бранили, сбивали с ног, топтали. Вика уже плохо соображала, что вокруг происходит, и почти ничего не видела, - глаза заливало слезами и потом. Липкий холодный пот ручьями струился по всему телу, лопнувшая во многих местах блузка прилипла к спине и животу, юбка выпачкалась.
   - Что, сучка, лесбиянка, подстилка американская, - тоже демократии захотела?! - наклонился над ней, обессиленно лежащей на клумбе под деревом, милицейский начальник Беллер с погонами генерала на мокрой от пота, голубой безрукавке. Он взмахнул дубинкой и с каким-то животным наслаждением ударил ее по заднице. - Встать, когда с тобой разговаривают старшие по званию!
   Вика, потирая ушибленное место, покорно поднялась на ноги. Ей было уже все равно, что с ней сделают, - лишь бы поскорее выбраться из этого проклятого места. 3 сердцах она выкрикнула в лицо Беллеру:
   - Вы не имеете права... Я жаловаться на вас буду! Вы!.. вы... - Вика, не договорив, закрыла лицо ладонями и расплакалась.
   - В машину! - приказал Беллер подбежавшему сержанту-нацмену. - Да не в "бобик", чурка, в мою машину... Живее, мать вашу раз-так и раз-этак!
   - Ест, тыварышь генерал, будэт исполнэна! - лихо козырнул сержант и, понимающе скаля волчьи, ослепительно белые клыки, потянул Вику за руку. - Пашлы, силюшай... В турму на "Вольга" паедыш!
   Вика покорно пошла с сержантом. Она понимала, что здесь, на площади, все равно никому ничего не докажешь и самое лучшее для нее - поскорее лопасть в отделение.
   Сержант привел ее к черной "Волге", стоявшей на улице Марка Красса, около Елисеевского гастронома, усадил на заднее сиденье и ушел. Перед уходом погрозил лукаво водителю.
   - Сыматры, Пэтрович, нэ балуйса с дэвачька, - началнык узнает, сэким-бащька сидэлаит!
   - Сделал один такой... - сердито буркнул в спину ему водитель "Волги": немолодой, с морщинистым лицом, мужчина в милицейской Форме; внимательно и нахально уставился на вжавшуюся в сиденье Вику.
   - Кто такая? Из этих, митинговщиков гребаных?
   - Нет, я здесь совершенно случайно. Из "Макдональдса" шла, - ответила Вика.
   - Проститутка, значит, - многозначительно изрек водитель. Воровато огляделся по сторонам, вышел из машины и сел на заднее сиденье, рядом с девчонкой.
   - Ты вот что, милая... если хочешь того, чтоб похлопотал за тебя перед кем следует... рот на замок и молчок... поняла?..
   Руки водителя жадно забегали по ее телу, полезли в трусы и за пазуху.
   - Что вы... что вы делаете? Я закричу... Да отпустите меня, в конце концов, - я вашему начальнику всё расскажу! - Вика, тяжело дыша, вырвалась из цепких лап водителя. Вжавшись в угол, задергала лихорадочно ручку двери.
   - Помогите! Помогите, насилуют! - закричала она что есть силы.
   Водитель испугался и, оставив ее, выскочил из машины.
   - Поори, поори... Привезу в контору, там ты весь наряд через себя пропустишь!
   Несколько парней, бежавших от Державинской площади вниз по улице Марка Красса, приостановились. В одном из них Вика узнала человека в черной рубашке, ловко дравшегося с омоновцами куском водопроводной трубы.
   - Помогите, ребята, насилуют! - опять закричала она и с новой силой задергала ручку двери.
   Дверь неожиданно подалась под тяжестью ее тела и Вика вывалилась на улицу. Водитель бросился в ней. В это время Бешеный Рэмбо подбежал сзади к водителю и, рубанув его, как шашкой, ребром ладони по шее, свалил с ног.
   - Поднимайся и бежим! - коротко приказал он Вике. Для верности ударил распластавшегося на асфальте милиционера ногой, обутой в высокий, почти до колена, черный ботинок со шнуровкой.
   - Рэмбо, быстрее, менты! - предупредительно крикнул ему один из поджидавших его товарищей.
   Подхватив Вику иод руки, они со всех ног бросились вниз по улице. Позади них раздался громкий топот подкованных ботинок и разъяренные крики омоновцев. Пробежав немного, Рэмбо с Викой и парнями шмыгнули налево, в переулок. Омоновцы не отставали, идя по следу, как свора гончих собак.
   - К Тарасовке гонят, суки, а там ментовни - чертова прорва! - крикнул одетый в широкую белую майку киллер Антон Нищета и достал из-за пазухи пистолет с глушителем. - Я сниму парочку, Бешеный, размочу сухой счет?
   - Не надо, дворами уйдем, - ответил Бешеный Рэмбо.
   - Понял, - кивнул головой киллер и, как только в поле зрения показались первые преследователи, открыл по ним ураганный огонь.
   Омоновцы, как горох, посыпались на мостовую. Через минуту с ними было все кончено. Антон Нищета сделал каждому по контрольному выстрелу в голову, пересчитал трупы и записал в потрепанный блокнот.
   - Силачом слыву не даром, семерых - одним ударом! - выскалив зубы. продекламировал он и подмигнул оторопевшей Вике.
   Они быстро свернули во двор. Пробежав под аркой дома, повернули опять. Выбежали на другую улицу. Здесь уже было сравнительно тихо. Не слышно было милицейских сирен, не видно было омоновцев. Горожане не бежали куда-то, сломя голову, а неспешно прогуливались по тротуару в свете уличных фонарей.
   - Ушли, кажется, - объявил, тяжело переводя дух, Бешеный Рэмбо.
   - Ты кто? - обратился он затем к Вике.
   - Я не проститутка, я своего парня ищу, - пролепетала та, дыша, как выброшенная на берег рыба.
   Третий боевик в зеленой, похожей на бронежилет, безрукавке, окинув ее взглядом с головы до ног, с сомнением покачал головой.
   - Вид у тебя не ахти... Того и гляди милиция остановит и желтый билет потребует. Бешеный, что будем делать? Берем такси?
   - Ты прав как всегда, Горацио, - кивнул Рэмбо. Ступив на обочину дороги, он выхватил из кармана ручную гранату с круглым, ребристым корпусом, дернул за чеку и принялся останавливать "тачку".
   Бешеный Рэмбо был отчаянный малый.
  
  
   13. Табачный бунт
  
   В связи с началом войны на юге против басурманов, которая внезапно вспыхнула сразу после Вальпургиевой ночи, в войско был призван из запаса некий генерал Змей Горыныч по прозвищу Чудо-юдо. А так как он имел три головы и каждая была заядлой курильщицей, вся табачная промышленность столицы вскоре была переведена на военные рельсы, а частные табачные фабрики национализированы. Сигареты и папиросы, как патроны, эшелонами отправлялись на фронт, над которым днем и ночью нависал, не рассеиваясь, едкий, фиолетовый смог от сгоревшего табака. Генерал Горыныч позеленел от курения, кашлял, как чахоточный, и плевал кровавой мокротой, но окуриваемый никотином враг не сдавался.
   В тылу стали ощущаться перебои с сигаретами; табачные фабрики не поспевали за военными заказами. У заядлых курильщиков в правительстве Бовы начали пухнуть уши, деревенеть языки и чесаться зубы под золотыми коронками. Недовольные антитабачной политикой Дорофея Евграфовича, они стали готовить военный переворот. Душой заговора был Кирилл Кирилыч Капустин, больше всех пострадавший от национализации: в Лугачёвске у него отобрали фамильную табачную фабрику.
   Такова предыстория того страшного и кровавого события, разразившегося в Чудове вскоре после разгона мирной демонстрации на Державинской площади, которое получило в исторических документах название: Табачный бунт...
   Вика была в шоке от всего случившегося с ней на площади и машинально, как лунатик, следовала за своим избавителем в черной махновской рубашке. Ей было все равно куда ехать: с ним или в поэтическое общежитие. С большим удовольствием она поехала бы сейчас домой, в Лугачёвск, но дом был далеко и ехать туда было еще рано: впереди - продолжение поисков Рюрика, а теперь и Ивана Богатырёва. Воспоминания об Иване на мгновение пробудили в душе чувство тревоги и страха перед стремительно надвигающейся роковой неизвестностью, но она тут же отогнала неуместные мысли, как бродячую собаку, решив полностью положиться на волю провидения. После шабаша в Вальпургиеву ночь Вика сильно изменилась: поверила в свои силы и перестала бояться смерти. И ее понесло, как щепку в весеннее половодье.
   Софрон Бакланов, как звали спасителя, привез ее к себе домой. Вика совсем не знала Чудова и не имела представления в каком районе оказалась. Приятели Софрона киллер Нищета и боевик в безрукавке вышли из такси немного раньше, предварительно условившись о встрече. Бакланов жил в коммуналке, похожей на маленьких размеров тюрьму. По длинному, узкому коридору, загроможденному всяким хламом, он провел Вику в свою комнату - крохотную, как школьный пенал. Родители в соседнем пенале уже спали; на общей кухне полуночничали, то и дело звякая бутылкой о стаканы, соседи: муж с женой. Он был в одних трусах и майке, она - в комбинации, сквозь которую просвечивалось голое тело.
   Вика робко поздоровалась. Мужчина никак не отреагировал на приветствие, занятый в это время бутылкой, женщина оценивающе ее оглядела, особенно - ноги, и тоже промолчала. Софрон сделал нетерпеливый жест рукой, давая понять Вике, что на соседей, как не детали интерьера, не стоит обращать внимания.
   Комната Бакланова сверкала чистотой, - обстановка была спартанская: старомодный шифоньер, железная кровать, у окна на столе - телевизор, в углу у двери - гантели и гиря. Над кроватью висел портрет молодого военного без погон, со знаками различия на петлицах. Военный был в очочках, похожих на старорежимное пенсне, и в фуражке со звездой. Выражение лица его было холодное и надменное, как у тевтона.
   Перехватив ее взгляд, Бакланов пояснил:
   - Это генерал Домовина. Да, да - тот самый, что к тевтонам переметнулся... Только зря его в предатели записали, - он против Макара Каймакова боролся и против всей муромской нечисти, а не против Чуди.
   - А разве это не одно и то же, коль Чудью правил Макар Каймаков? - сказала Вика.
   - Конечно, нет. У нас просто все с ног на голову перевернули, а вот у тевтонов все четко и ясно: с одной стороны Вильгельм, с другой - Карл Либнехт и Роза Люксембург. Никто не назовет там предателем человека, боровшегося против Вильгельма и его клики. А у нас всех, кто выступал против Макара - такого же кровопийцы, как и Вильгельм, - почему-то причислили к врагам и предателям. Абсурд, да и только!
   Вика не стала продолжать щекотливый разговор, грозивший перерасти в неуместный спор, устало присела на стул около стола. Софрон спохватился и захлопотал. По-быстрому соорудил на кухне нехитрый ужин с чаем и бутербродами, показал где душ, снабдил ее лохматым, как медведь, банным полотенцем, махровым халатом и пластмассовыми шлепанцами.
   - Вот только извини, постель у меня одна. Ну да я на полу лягу, - предупредил он, виновато разведя руками. Лицо его при этом стало смахивать на лицо человека с портрета, приобретя холодное и надменное выражение. Оно как бы предупреждало Вику, что мышеловка захлопнулась и деваться ей отсюда некуда...
   Вика, став под душ, блаженно улыбнулась. Вода горячими руками обняла ее тело и ласково прижала к себе. Вика представила себя в сильных руках Софрона и, прикрыв глаза от удовольствия, принялась ласкать сама себя. Она не раз так делала, желая сильнее возбудить себя, чтобы не так был противен мужчина, поджидавший ее в постели. При этом она представляла, что занимается любовью с Джеки Чаном, Шварценеггером или Чаком Норрисом. Софрон Бакланов сразу же покорил ее чувственное сердце, как покоряли до этого ловкие и безжалостные супермены заокеанского Голливуда. Но как не вязалось сейчас его поведение с тем образом лихого боевика, размахивающего куском водопроводной трубы над головами озверевших омоновцев, который сложился у нее на площади.
   Он должен был взять ее сразу же, едва переступив гнилой порог этого коммунального крысятника, - взять грубо, по-мужски, в клочья разорвав на ней все одежды! Взять без всяких бутербродов, тапочек и махровых халатов... Он должен был рычать от страсти, как дикое животное, а не лепетать, как геморройный гимназист, занимающийся онанизмом в общественном туалете. Он должен был работать в поте лица, как шахтер в забое, а не выплясывать перед ней на цырлах, словно прыщавая институтка. Он много чего должен был сделать для поддержания и упрочения имиджа сверхчеловека, полового гангстера и голливудского громилы...
   На рассвете в квартиру позвонили. Софрон, чертыхаясь и позевывая, поднялся с пола, где спал на старой солдатской шинели, и пошел открывать. Вернулся он скоро, включил свет и торопливо принялся одеваться.
   - Что случилось, Софрон? Ты куда? - с тревогой спросила разбуженная звонком Вика.
   - Танки в городе! Военный переворот, - одним духом выпалил Бакланов, облачаясь в свою черную рубашку и туго подпоясываясь портупеей.
   - Я с тобой, - вскрикнула она и, забывшись, вскочила было с постели, но тут же кокетливо прикрылась одеялом. - Отвернись, пожалуйста, Софронушка, я оденусь.
   На лестничной площадке томился вчерашний спутник Бакланова, длинноволосый парень в спортивной кепочке и черных очках - киллер Антон Нищета. Сегодня он был в клетчатой ковбойке, из-под которой на груди выглядывал уголок тельняшки. Немного ниже, у окна, курили еще двое: плечистый бородач в спортивном костюме и желтой солдатской кепке, со значком в виде двуглавого орла на груди, и похожий на татарина шатен в камуфлированной куртке и джинсах, с зеленой повязкой на голове.
   Бакланов назвал Вике их имена: длинноволосого в тельняшке звали необычно - Беда, бородача в спортивном костюме - Игорь, шатена с зеленой повязкой исламиста - Шайтан Шалдыков. Шайтан не так давно вернулся с юга, где участвовал в священной войне против неверных - газавате. Дела у поганых шли неважно: генерал Змей Горыныч нанес им несколько сокрушительных поражений, обкурил до невменяемости табаком и хитро-мудрый Шалдыков навострил лыжи на север, где тоже попахивало порохом.
   Торопливо спустившись по лестнице, они выбежали на улицу. Заря, как гигантский пожар, занималась над дремлющим городом. В утренней тишине неестественно громко чирикали воробьи, меди и без того стерильно чистые тротуары дворники. То тут, то там мелькали серые, сгорбленные фигуры чудовцев, спешащих на базар. Из-за домов с проспекта доносился неясный и тревожный гул работающих вхолостую дизельных двигателей; то и дело что-то металлически лязгало и со звоном рассыпалось по асфальту, будто по нему протаскивали крупную цепь.
   - Какая-то Комиссия по чрезвычайной выдаче табака образована, по телевизору объявляли. Все Бовины министры - в Комиссии, - рассказывал по пути Антон Нищета, навинчивая на ствол пистолета глушитель. - А войско еще ночью в Чудов вошло, мой сосед за бутылкой в дежурку бегал, видел. Командует мятежным войском - голова...
   - Простая голова? - удивленно переспросила Вика.
   - Да не простая голова, а голова генерала Карамануцы, - уточнил киллер Нищета. - Привезли ее на четырех "КАМАЗах" с двумя бэтээрами сопровождения и сгружали подъемным краном, потому что груз ценный, по доскам кантовать нельзя.
   - Что же теперь будет? - в испуге спросила Вика; глянула с надеждой на Софрона, словно ища защиты.
   - Что будет... ГУЛАГ-архипелаг опять будет, как при Макаре, - со злостью процедил Бакланов, достал дифицитную сигарету и, забив в нее капсуль, задурил.
   - Ну это мы еще посмотрим! - возразил Шайтан Шалдыков и попросил: - Рэмбо, оставь покурить.
   - На, - небрежно сунул ему сигарету с капсулем Бешеный.
   Шалдыков докурил почти до самого капсуля и бросил окурок под ноги рывшегося в урне бомжа. Тот с радостью схватил окурок, с наслаждением втянул в себя сладкий табачный дым и тут в пальцах у бомжа рвануло.
   - Бывают на свете огорчения, - злорадно усмехнулся Рэмбо, увидев как полетели в одну сторону пальцы бомжа, а в противоположную - зубы.
   - А что ты сделаешь, Шайтан? - хмыкнул киллер Беда, вступая в полемику с исламистом Шалдыковым. - Вчера видел, что на Державинской площади творилось?! Еле ноги унесли от омоновцев, а сегодня - танки!
   - Бороться будем, оружие доставать на черном рынке будем, в муромский лес уйдем, как чеченцы! - горячо заговорил Шайтан, злобно сверкая раскосыми, татарскими глазками.
   - Пацаны, пацаны, но это же гражданская война! - воскликнул бородатый пацифист Игорь и, как кот Леопольд, добавил: - Давайте жить дружно!
   Вышли к проспекту, где у обочины, как на учениях, вытянулась длинная колонна танков, бронетранспортеров, боевых машин пехоты, грузовиков с солдатами. Запыленные до самых бровей, усталые пехотинцы в тяжелых, похожих на панцири черепах, бронежилетах, в касках, с новенькими автоматами в руках курили на броне, лениво переругиваясь с толпившимися внизу чудовцами. Шустрые, вездесущие мальчишки ловко влезали на танки и клянчили у воинов старые, застиранные до белизны, солдатские кепки. Вышагивающие вдоль колонны алые, небритые офицеры с грязными подворотничками на кителях отгоняли мальчишек сердитыми окриками. В воздухе грозовой тучей висел черный, вонючий смог, выбрасываемый в атмосферу коллекторами работающих танковых двигателей. Народ из окрестных домов все прибывал и прибывал, в адрес военных неслись проклятия и прямые угрозы. Кое-кто из заметно нервничавших отцов-командиров уже ощупывал кобуру с табельным пистолетом.
   Вика, подхваченная всеобщим азартом бесшабашного Табачного бунта и противодействия властям, протолкалась к самым танковым гусеницам и горячо заговорила, обращаясь к сидевшим на верху хмурым пехотинцам:
   - Ребята, вы что делаете? Вы же против собственного народа идете! Опомнитесь. Неужели вы будете стрелять в своих матерей, сестер и братьев?
   - Тамбовский волк тебе брат, шалава!.. - матерно выругался один черноусый красивый сержант, зло сверкнув на нее сверху распутными, воровскими глазами. - Разожрались тут в Чудове на халявных харчах, с жиру беситесь, суки, а простому народу курить нечего!
   Вику как будто обожгло пощечиной. Она инстинктивно, словно спасаясь от удара, отшатнулась назад; расширенными от недоумения и растерянности глазами продолжала смотреть на сержанта. Она вдруг воочию убедилась как страшен чудовский бунт - жестокий и беспощадный.
   - Брось, не видишь, - это краснопогонники... Внутренние войска! - потянул ее за руку из толпы Бешеный Рэмбо. - Среди этой публики агитацию разводить бесполезно. Они заключенных охраняют, для них все люди - зеки!
   Подбежал Шайтан Шалдыков, уже разузнавший в толпе последние новости. Выпалил одним духом:
   - Войско ко дворцу Бовы идет. Там народ собирается, все ждут, что скажет Бова. Еще не все потеряно, друзья... Эх, сейчас бы парочку бутылок с зажигательной смесью, да - по головному танку!
   - С ума сошел?! - ужаснулась Вика. - Он же загореться может, а там - люди!
   - А разве танки без людей бывают? - удивился Шалдыков. - Сколько на юге танков в засадах пожег и во всех люди были... Люди хорошо горят, как бумажные солдатики!
   - Да ну тебя, - брезгливо скривилась Вика.
   Подошли киллер Антон Нищета с Игорем.
   - Бешеный, не знаешь, когда они стрелять будут, а то что-то неинтересно, - спросил киллер и покрутил на указательном пальце пистолет с глушителем. - Ей богу, сейчас вон того капитана рыжего с бэтээра сниму. Эх, капитан, никогда ты не станешь майором!
   Антон Нищета прицелился и плавно нажал курок. Раздался негромкий хлопок, рыжый капитан в запыленном полевом обмундировании, вскрикнув и взмахнув руками, как куль повалился на землю.
   - Что ты наделал, кретин, кто теперь будет командовать его солдатами? - напустилась на Антона Вика.
   - У генерала Карамануцы много людей, - флегматично ответил киллер.
   - А что, им можно, а нам нельзя? - принял сторону Антона пацифист Игорь. - Думаешь, они в нас стрелять не будут? Как бы не так. Не для того они в город входили. Попомни, Вика, мои слова: без большой крови эта их прогулочка не обойдется!
   - Золотые слова! - весело воскликнул киллер Антон и метким выстрелом снял с брони еще одного офицера.
   В колонне зашевелились. Подбежало восемь санитаров с носилками, убитых унесли, пятна крови на асфальте посыпали песком, в штаб генерала Карамануцы сообщили, что потерь нет. Прозвучала отрывистая, лающая команда и проспект наполнился страшным воем и грохотом от заработавших разом сотен автоматов и десятков крупнокалиберных пулеметов; им, по-собачьи, подгавкивали дивизионные минометы и утробно ухали, выплевывая сталь в огонь, танковые орудия. В считанные минуты вокруг колонны, в радиусе пятисот метров, образовалась безжизненная пустыня. Смешались в кучу кони, люди... Дома лежали в руинах, деревья и коммерческие палатки как будто смело ураганом Торнадо, искрили кое-где поваленные линии электропередач, да горел газ в домах, со свистом вырываясь из поврежденных трубопроводов.
   Наши приятели встали на ноги как ни в чем не бывало, отряхнули пыль с одежды, уставились вопросительно на командира.
   - Что будем делать, Бешеный? Стреляют, - кивнул на колонну Шайтан Шалдыков и все горячо его поддержали, подтвердив, что, действительно, стреляют.
   - Я - ко дворцу Бовы! - решительно сказал Рэмбо и вопросительно взглянул на боевиков. - Кто трусит, может оставаться здесь, со мной пойдут только самые храбрые.
   - Мы все с тобой, о чем разговор, Рэмбо! - за всех ответил киллер Антон Нищета и, как заяц, юркнул в кювет, когда со стороны колонны бронетехники вновь загремели выстрелы...
   Вся площадь перед дворцом Дорофея Евграфовича Бовы была запружена народом. Возбужденные мятежом, а кто и просто - водкой, чудовцы сновали туда-сюда, как муравьи, собирались мелкими группами, словно капельки ртути, о чем-то спорили, яростно жестикулируя руками, и тотчас рассыпались, как песок, чтобы собраться в другом месте. Кое-кто размахивал флагами различных расцветок, среди которых преобладали красные и голубые. На дворце Бовы развевался белый флаг и было непонятно, что он символизировал: то ли величавое наследие чудовских белых царей, то ли капитуляцию перед мятежным генералом Карамануцей. Мелькали плакаты с призывами не подчиняться КЧВТ и призвать табачных путчистов: Соловья Разбойника, Макара Каймакова, Вампирова, Лупу и примкнувшего к ним Кирилла Кирилыча. Капустина к ответу! То тут, то там в людском водовороте начинали скандировать: "Бова! Табак! Свобода!" и "Долой Кощея Бессмертного и генерала Карамануцу!"
   На лицах спрессовавшихся перед дворцом чудовцев светились радость и горячая решимость лечь костьми на площади, но не пропустить взбунтовавшееся войско путчистов в резиденцию горячо любимого Дорофея Евграфовича. Ломимо гражданских костюмов, попадались стриженные крепыши в таких же как у Шайтана Шалдыкова камуфлированных куртках, с зелеными повязками на головах. Мелькали голубые береты бывших десантников, желтые кепки солдат, воевавших в Средней Азии, и зеленые парадные картузы пограничников.
   Вика как и вчера, во время разгона митинга на Державинской площади, растерялась. Она почувствовала себя в этом гигантском людском столпотворении маленькой, словно песчинка в Каракумах, беспомощной и никому не нужной. В сердце зашевелился отголосок пережитого вчера страха и она мысленно стала молиться великому богу Пану, богине Луны Диане, рогатому Люциферу, а когда это не помогло - Ивану Богатырёву. При этом Вика инстинктивно прижалась к плечу идущего рядом Рэмбо, с мольбой взглянула ему в глаза. Он понял ее состояние и ободряюще улыбнулся.
   - Все в порядке, Вика, - живыми нам отсюда не выбраться!
   Бешеный явно искал в толпе свою смерть, переходя от группы к группе и всюду нарываясь на скандалы, так что ему уже в одном месте порвали черную рубашку, а в другом - съездили по уху. Его друзья от него не отставали и хватались за животы всякий раз, когда Рэмбо получал по чайнику. В одном месте Бешеного окликнули люди в черных полувоенных костюмах с красными повязками на рукавах, на которых в белом круге был изображен черный человеческий череп и две перекрещенные кости. Рэмбо задрожал, как осиновый лист под ветром, обреченно вздохнул, попрощался со своими приятелями и покорно побрел к черным. Среди них выделялась стройная, белокурая женщина в кожаных галифе и высоких, до колен, ботфортах. В руках у нее был хлыст, которым она похлопывала себя по голенищу ботфорта.
   - Кто эти люди? - спросила Вика у киллера Антона Нищеты, наиболее ей близкого по духу. Она заподозрила что-то нехорошее и не ошиблась в своем предчувствии.
   Антон Нищета смущенно кашлянул, потупил стыдливо глаза и, глядя на носки своих кроссовок, ответил:
   - Это ангелы смерти, а сама смерть - женщина в коже, с хлыстом в руке и списком обреченных в кармане. И первым в этом списке стоит Бешеный Рэмбо!
   - Так бы и сказал прямо, что убийцы, чего уж там... - уточнил бородатый пацифист Игорь. - На повязках у них чудовские свастики. Немного отличаются от тевтонских, но, в принципе, - одно и тоже.
   - И Софрон!.. - Вике не договорила, с испугом, во все глаза, глянув на киллера Нищету.
   - Да, он из их шайки-лейки, - кивнул тот. - Ну а мы, так сказать, сочувствующие... Правда, Шайтан у нас, как белая ворона, - моджахед-одиночка, но нам, в принципе, по барабану. А если и дальше в Чудове так хреново дело пойдет, я и сам в моджахеды подамся!
   В это время толпа у самых стен Бовиного дворца всколыхнулась, загудела, как улей, зарукоплескала. Над головами и плечами собравшихся на импровизированной трибуне, которой служила крыжа ракетной пусковой установки, возник силуэт очередного оратора с мегафоном. Вновь загремели, многократно усиленные, призывы к единению всех антикарамануцовских сил, к неповиновению табачным путчистам, к борьбе и подвигу во имя победы Бовы на будущих президентских выборах. Чудовцы снова дружно скандировали: "Бова! Чудов! Свобода!" - и с нетерпением ожидали какой-либо развязки: хорошей или плохой - по фигу! Стали попадаться пьяные. Кое-кто уже начал выворачивать булыжники из мостовой и складывать их в пирамиды на случай уличных беспорядков. На улице Марка Красса перевернули троллейбус и поставили его поперек проезжей части вроде баррикады. Медные провода троллейбусной линии смотали в рулон и отволокли в ближайший пункт приема цветных металлов. В результате этой отчаянной, гуманитарной акции количество пьяных на площади перед дворцом возросло в геометрической прогрессии, а полки ближайших вино-водочных магазинов опустели. Поползли тревожны олухи, что мятежное войско табачного бунтовщика генерала Карамануцы, сметая на своем пути мелкие заслоны столичной милиции и дистрофические баррикады добровольных защитников свободы и демократии, на всех парах, как поезд с отказавшими тормозами, приближается ко дворцу Бовы.
   Рассеянно поджидая Софрона, Вика и не заметила, как вскоре оказалась одна. Друзья Бешеного, услышав о приближении войска, проворно скрылись, вокруг толкались незнакомые люди, на нее, как и вчера, никто не обращал внимания. Никому до нее не было никакого дела. Только один хмельной мужик, прижав к фонарному столбу, принялся задирать ей юбку. Вика ударила мужика ногой, обутой в остроносую туфлю, в пах и тот, скорчившись, отстал. И потерялся в толпе, как мелкая, двухкопеечная монета.
   Вчера Вика знала куда ей идти, она шла туда, куда вел ее Софрон Бакланов. Сейчас же она не имела об этом ни малейшего представления. Всякие вехи и ориентиры в этом густом человеческом бездорожье были утеряны. Группа черных ангелов с черепами на рукавах, среди которых был Софрон, как плавучий остров невезения, все время отдалялась от нее, как бы уносимая морским течением, и Вике приходилось постоянно проталкиваться вслед за ними, чтобы окончательно не потерять из виду. Софрон, казалось, забыл об ее существовании и даже не смотрел в ее сторону, рассыпая комплименты смазливой, сексуально наряженной Смерти. Вику это задело, она обиженно отвернулась и пошла прочь от Бовиного дворца, расспрашивая у встречных бомжей и вокзальных проституток дорогу к ближайшей троллейбусной остановке.
  
  
   14. Страшная ночь в троллейбусном депо
  
   Несмотря на полыхавший в Чудове свирепый Табачный бунт, столичные троллейбусы сновали по маршрутам бесперебойно, как оленьи упряжки на крайнем севере; и Вика, дождавшись очередного рогатого, благополучно покинула бурлящую народом площадь. Сидевший за рулем водитель Калгушкин узнал ее сразу же и затрясся от страха, как будто больной тропической лихорадкой. Да и кто в чудовском троллейбусном депо, увидав дочку генерального директора управления Юрия Филимоновича Мухи, особенно в ночное время, не начинал дрожать и, как скелет, клацать зубами от страха, неумело осеняя себя крестным знамением. Дело в том, что среди водителей депо бродили, как дрожжи, упорные слухи, - будто бы дочка генерального директора - ведьма! Не лишен был этого предубеждения относительно Вики и водитель Калгушкин...
   Старые чудовские дядьки сказывали на досуге: "Вот, мол, в добрые прежние времена истории приключались, так истории! Чего стоит одна повесть о Хоме Бруте, поведанная знаменитым Гоголем, от прочтения коей поджилки начинали трястись у дюжих казаков, и ядреные зубы во рту такого гопака выплясывали, что позавидовал бы любой заядлый танцор!"
   Водитель Калгушкин, однако, брался заверить тех дядьков, что в столичном троллейбусном депо случались истории и пострашнее той, которая приключилась с бурсаком Хомой Брутом. И произошла одна из этих бесовских переделок с самим водителем Калгушкиным в памятную Вальпургиеву ночь!
   Приходит Калгушкин во вторую смену, а диспетчерша ему и заявляет: "Так, мол, и так, Калгушкин, троллейбус твой на ремонте, а замены нет! Вот тебе "Пэ Тэ Э" (что расшифровывается: правила технической эксплуатации), садись и зубри!"
   - Так я ведь их две ночи кряду читаю! - взмолился Калгушкин голосом Хомы Брута, а у самого мурашки по спине так и забегали. Ночь безлунная, поганая ночь. Да число ко всему - тридцатое, конец месяца, а под конец месяца в Чудове всегда всякие гадости всплывают. То самолет, едва выйдя из ремонта, разобьется, то сданный под ключ дом - развалится! Конечно, можно списать все на аврал, когда в конце месяца подтягиваются все производственные хвосты и перевыполняются досрочно все обязательства, а можно и нечистую силу заподозрить... Это уж кому как приглянется.
   - Ничего не знаю, - сердито отвечает тетка, - ты за технику безопасности расписывался? Сиди и читай теперь! Просвещайся.
   Делать нечего, вышел он в ремзону, сел на лавочку, развернул "техническую библию".
   "Главное, - думает, - по сторонам не смотреть, авось обойдется!" Сидит читает. В ремзоне тихо, тихо. Гробовая тишина, можно сказать. Даже не подумаешь, что третья смена работает. Вдруг слышит, никак дверь какая-то заскрипела, и как будто идет кто-то!
   Мать честная! Холодный пот из Калгушкина так и брызнул, как кровь из открытой раны! "Но нет, - думает, - нечистая сила, меня голыми руками не возьмешь!" Сидит, словно гвоздями к скамье прибитый, читает, по сторонам не смотрит. Слышит, подкрадывается кто-то и медовым голосом сменного мастера Кляты начинает увещевать:
   "Калгушкин, - говорит бес, - вот тебе книга выезда, принимай троллейбус, пожалуйста, и выезжай на линию!"
   - А какой, - спрашивает Калгушкин, - номер?
   - Тринадцатый.
   Калгушкина так и затрясло всего. И не от того, что номер несчастливый, а потому что он этот троллейбус принимал уже вчера ночью. Что ж вы думаете, принял, несмотря на то, что поворотов на нем не было, фары и свет в салоне не горели, скаты были "лысые", амперметр не работал и средняя дверь не открывалась. Принял, ничего. Тем более, что мастер Клята книгу выезда подписал! Если правду сказать, вчера они все до того Калгушкину осточертели, что не смог он удержаться. А, может, колдовство подействовало, когда они собрались все возле чудища рогатого, одноглазого - и давай бесовский танец вокруг него выплясывать. И у всех - рога! Страсти господни, да и только... И вы сами посудите, чем "Пэ Тэ Э" в двенадцать часов ночи штудировать, да плясками чертей любоваться, лучше уж как-нибудь на линию выбраться!
   Ну и выехал он вчера на тринадцатом. С грехом пополам... Троллейбус на малейшей кочке аж до самых проводов подсигивает, как будто взлететь хочет, Калгушкин в нем, как та панночка в гробу, летает и зубами от злости скрипит. Ему бы терпеть, помалкивать, так нет же, вырвалось в сердцах: "Чтоб ты сгорел, окаянный!" А он возьми и загорись взаправду! Еле с пожарниками потушили. Им-то что, им, наверняка, премия выйдет, а Калгушкина наоборот - лишили. За выезд на неисправном троллейбусе.
   Так что он теперь, как от моровой язвы, от этого тринадцатого отшатнулся. Сменный мастер пригрозил рапортом самому сатане и исчез, как сквозь землю канул. А времени на часах, мать честная, - без четверти двенадцать уже! Калгушкин читает, глаз от технических правил не отводит. "Только бы, - думает, - этот тринадцатый в ремзону не притащили. Взгляну в его единственный "глаз", тут и конец мой будет!"
   Слышит вдруг, вроде как голоса какие-то. Поглядел и обмер: ни дать, ни взять - домовые! Двое. Носы красные, рожи опухшие. Один новые "башмаки" на штанги за червонец предлагает, другой - сферическое зеркало. И зельем от духов несет приворотным...
   Калгушкин "Правила" захлопнул, диспетчершу на помощь стал звать. Пускай порядок наводит. А в нее, видно, тоже лукавый вселился: подлетела она в образе Вики Мухи - голая, в чем мать родила, и ну - зубами щелкать да рогами трясти. Или это у него под влиянием тринадцатого сплошь кругом рога начали мерещиться?
   А Вика еще руки заламывать стала и причитать, как та панночка из повести Гоголя: "Приведите сюда Вия! Приведите Вия!"
   Ну тут и мастер-оборотень с двумя духами, что ворованными запчастями соблазнить Калгушкина хотели, завопили на всю ремзону: "Давай сюда тринадцатый! Тринадцатый сюда!"
   Калгушкин опять в книгу уставился, а сам краем уха слышит: тащат проклятого Вия. "Господи, - молится он про себя, - хоть бы не взглянуть на окаянного, хоть бы не взглянуть!" А тринадцатый все ближе, ближе... Скрежет страшный в депо стоит, как будто от несмазанной телеги.
   А нечисть шипит Калгушкину в оба уха: "Ты, Калгушкин, писал вчера в заявке на ремонт, что фары не горят? Гляди - сделали!"
   Не удержался он тут, глянул прямо в желтый, единственный, как у циклопа, глаз тринадцатого, вспомнил вчерашнюю смену и ударился в обморок...
   Вот такие страсти, читатель, случаются в столичном троллейбусном депо. И сами тут посудите, ну куда до них той повести о бедном Хоме Бруте? Ребятишкам на забаву, не иначе, та повесть!
   Впрочем, вы и сами, быть может, встречались с подобным чудовищем рогатым в Чудове? А если нет, так непременно встретитесь. Особенно в ночное время.
  
  
   15. Муха допился
  
   На Викиного отца, генерального директора трамвайно-троллейбусного управления Юрия Филимоновича Муху будто наслали сглаз и порчу - он вдруг запил. Вообще-то, припадки запоев у него случались и раньше, еще в бытность начальником цеха на Лугачёвском авторемонтном заводе, но тогда они возникали спонтанно, от случая к случаю и не превращались в тот дикий, беспробудный кошмар, в который Муха окунулся вскоре после переезда в Чудов. Переезд ли был тому причиной и ностальгия по оставленной малой родине, шабаш в соборе и потеря собственной души, пропажа горячо любимой дочери либо что-нибудь другое, - факт тот, что Юрий Филимонович запил и запил основательно, по полной программе. Тут были и ночные кутежи в ресторанах с битьем посуды и - непоглянувшихся морд, и шашлыки на загородных дачах видных чиновников, и бешеные гонки на автомобилях, и сауны с распаренными, красными, будто с них с живых содрали кожу, дамами легкого поведения. Муха кутил, как ухарь-купец; расшвыривал напропалую собственные и казенные деньги, не думая о завтрашнем дне и вообще ни о чем не думая...
   Этой ночью Юрия Филимоновича осенило. Он вдруг познал истину! Уже не опасаясь какого-то скрежета, гавканья и мяуканья, все время звучавших в погруженной во мрак квартире, он спокойно, впервые за месяц запоя, разделся и лег спать.
   Утром затрещал будильник, хоть Муха голову мог положить на трамвайные рельсы, что разбил его третьего дня об голову Кирилл Кирилыча Капустина, за что - уж он сам запамятовал, но делать нечего, приходилось вставать и идти на службу.
   Трамвай подкатил к остановке почему-то дореволюционный, бельгийского акционерного общества, но Муха ничуть не удивился, ведь он этой ночью познал истину!
   В вагон Юрий Филимонович не вместился и ему пришлось повиснуть на чьих-то плечах - после оказалось, что дамских. Малогабаритные трамваи выпускало бельгийское акционерное общество...
   - Господа, приобретайте абонементные талончики! - стонала в салоне кондукторша и по ее искаженной гримасой ужаса физиономии можно было без труда представить выражение лица какого-нибудь американского негра, которого линчевала толпа белых расистов.
   Когда Муха подошел к зданию трамвайно-троллейбусного управления, то, как это ни странно, не нашел его на прежнем месте. Он вообще нигде его не нашел. Вместо управления пред ним расстилалась обширная хлопковая плантация, на которой, полусогнувшись, трудились черные, раздетые до пояса, невольники.
   Любой бы уже, окажись он в положении Мухи, давно обозвал бы все это чертовщиною, а то и позвонил бы прямиком в милицию, от греха... Но не забывайте, уважаемые, что наш Юрий Филимонович в сию минуту был, так сказать, не в себе, вернее, - не от мира сего. И он все принимал как должное.
   Быстро возглавив работу плантации (а Мухе было по барабану кем руководить, лишь бы руководить), он до обеда умудрился перевыполнить две дневных нормы, в перерыв организовал производственное соревнование, а вечером, на профсоюзном собрании плантации, предложил считать работу старшего надсмотрщика за истекший срок удовлетворительной.
   Старший надсмотрщик, которого звали Биллом, слыл на плантации рубахой-парнем: он из горла, в два глотка, опорожнял семисотграммовую бутылку виски, с трех ударов засекал насмерть невольника и за четыре минуты соблазнял любую недотрогу Техаса и Калифорнии. Билл был здоровенным детиной под два метра ростом с железными бицепсами, крепкими кулаками, похожими на две гири, и квадратным подбородком. Одевался он в штаны из "чертовой" кожи, в безрукавку из бизоньей шкуры; на ногах носил индейские мокасины, на голове - широкополую ковбойскую шляпу. Он был весь обвешан оружием и стрелял метко, как Лимонадный Джо, попадая на лету мухе в правый глаз. Его в шутку звали Малютка Билл и боялись, как огня, все окрестные пастухи, мексиканские разбойники и индейцы.
   Билл подружился с Юрием Филимоновичем, так как тоже любил заложить за воротник и они стали куролесить на пару. В "салуне", куда заглянули вечером после смены Муха со своим лучшим собутыльником Биллом, негритянский ансамбль "Бонни эМ" вовсю наяривал чудовские народные песни и частушки непристойного содержания. Потом затянул "Шумел камыш", потом еще какой-то современный шлягер из репертуара знаменитой группы пропавшего невесть куда Бояна Гробовникова "Красные дьяволята". Впрочем, некоторые бродячие ковбои и одиночки-золотоискатели уверяли, что будто бы видели Гробовникова в штате Юта, в непроходимых и страшных Скалистых горах, где живут дикие мормоны и свирепые команчи, - вылезавшего из пещеры.
   Хмельные чудовские девки в кичках и повойниках на головах, подхватив длинные подолы цветастых сарафанов и шерстяных понев, без зазрения совести трясли ножками, затянутыми в молочного колера колготки, как заправские танцовщицы в кафешантане. В зале около сцены выплясывало пестрое племя панков, бритоголовых, хиппи и всякой другой заокеанской невидали в джинсах из первосортной чудовской мешковины, в каком-то нижнем белье вместо рубашек, на котором по-английски были начертаны всевозможные изречения и афоризмы примерно следующего содержания: "Я - шизофреник!", "Плюнь мне в физиономию!", "Да здравствует Чилийская хунта!", "Вступайте в морскую пехоту США!" и тому подобное. Тут же, в стриптиз баре, юлой вертелась вокруг металлического шеста голая коричневая мулатка, и завсегдатаи выражали свои чувства ураганной пальбой из кольтов в потолок, от чего он напоминал огромное сито.
   Под строгой, лаконичной табличкой "Не курить" полулежал желтый от кокнара аксакал, сося тоненькую трубочку кальяна. Какой-то начинающий, голодный, как бездомный пес Шарик, поэт из Дунькиного клуба метал рифмованные громы и молнии на головы собравшихся прожигателей долларов...
   - Половой! - громко позвал Юрий Филимонович человека и для убедительности хлопнул в ладоши. Он не удивлялся царившей вокруг дьявольской кутерьме и неразберихе, памятуя, что в мир, после памятной Вальпургиевой ночи, пришли Великий бог Пан и богиня Луны Диана. А небожители, как известно, могут сотворить все!
   Тут же, как из-под земли, появился молодой человек с полотенцем через руку, с блокнотиком и с вузовским значком на лацкане пиджака.
   - Чего изволите-с?
   - Так, - повертев меню перед глазами и бросив его под стол, принялся загибать пальцы Муха, - во-первых, икры черной - два раза!.. Билл, ты икру черную хавать будешь? Будешь! Во-вторых, колбасы сухой - палку! В-третьих...
   Муха не успел еще загнуть третьего пальца, как вдруг откуда ни возьмись появились какие-то граждане в штатском. Они быстро скрутили Юрию Филимоновичу белы руки, пригласили фоторепортера и понятых. В их присутствии один из штатских сунул в карман Мухе револьвер, а второй, с другого бока, - пачку американских долларов и пакет с каким-то белым порошком. Затем, тщательно обыскав бедного Муху, извлекли у него из карманов оружие, деньги и белый порошок, который на вкус оказался опиумом. Пробовали все, даже фоторепортер с понятыми.
   - Мафия! - коротко и зловеще бросил старший из фэбээровцев, и Юрия Филимоновича увели...
   Тут уж, я уверен, дорогой читатель, любой из самых терпеливых с гневом отбросит сие писание и в сердцах выкрикнет: "Чушь собачья!"
   Ну и что же потом? Найдет он занятие себе по душе?
   Допустим, - щелкнет включателем телевизора. Монотонный голос дикторши беспристрастно поведает вам о том, что на ирано-иракском фронте идут ожесточенные бои с переменным успехом и, что такого-то числа доблестная иранская авиация подвергла массированной бомбардировке иракские города Багдад, Басру и так далее, и, что иракские войска, в свою очередь предприняв контрнаступление на таком-то участке фронта, уничтожили 200 иранских танков и захватили в плен 5000 военнослужащих иранской армии. Точно так же, как перечисляла бы эта кукла, к примеру, - сколько стиральных машин изготовил в текущем квартале такой-то завод и сколько высококачественной, сверхплановой продукции выпустила такая-то табачная фабрика... Ей, что дадут - то она и вещает.
   "Вот, - скривившись, кисло промолвит иной телезритель, - мура какая-то. Почти как у нас в первую басурманскую кампанию. Зачем же народ честной пугать? Как бы чего такого... не вышло!" И выключит телевизор.
   А иная чудовская задерганная домохозяйка, явившись с базара навьюченная кашелками и авоськами со жратвой, врубит "ящик", а там - металлический голос диктора (конец предложение)"... без объявления войны вторглись на территорию Чудовского государства!" (Постановка из времен Тевтонской войны).
   Сами посудите, услышав такое, да еще на полном серьезе отчеканенное, у какой тетки душа в пятки не прыгнет?! И полетит она вещей птицей Гамаюн к соседке Дуньке узнавать, где бомбоубежище. А потом - к куме Маруське за чувалами, а там - в магазин, запасаться мылом и спичками...
   "Нет, - скажет тогда иной высокообразованный товарищ, - лучше я уж того, про Муху дочитаю".
   В ФБР, куда в крытом, зеленом фургончике "ГАЗ-53" привезли Юрия Филимоновича, находилась уже почти вся столичная мафия. Арестованных мафиози по одному вводили в приемную, где их повторно, тщательнейшим образом обыскивали, дабы никто не мог пронести с собой наркотик, налитый в зеленые, как крокодил, большие "фауст-патроны" с зелеными же этикетками, на которых, подобно канадскому флагу, изображался кленовый или виноградный лист. Но некоторые мафиози уже успели предварительно нахлебаться "канадского листа" - такие подвергались особо утонченному сервису. Их вели в баню, которая, впрочем, ненамного отличалась от купания моржей в ледяной проруби. Зато "зеленый наркотик" из головы задержанных выходил наверняка.
   Муха никого не выдал, даже Малютку Билла, который скрылся в неизвестном направлении, предварительно выпустив в преследователей весь боезапас из пистолета, но никого даже не задел. Билл был лучшим стрелком Техаса! Переночевав в Федеральном бюро расследований, Юрий Филимонович утром вновь благополучно попал в отчий кров, и даже жена к нему вернулась...
   За оставшимися вещами.
   "А как же истина? - спросит тут раздосадованный читатель. - Открылась она Юрию Филимоновичу или не открылась?"
   Смею вас заверить, что - да! Ведь она открывалась очень просто, помните, у Крылова: "А ларчик просто открывался". Вот так же просто открывалась и истина, как бутылка "Портвейна", например...
   На вторую ночь Муха плыл уже с одноногим Джоном Сильвером искать клад на необитаемом острове сокровищ, но находил там сундук мертвеца, на котором сидели гермафродит Али-Баба и сорок разбойников с большой муромской дороги. На третью - летел на Марс в фотонной ракете, которая была похожа на тульский самовар с тамбовским волком заместо космонавта. На четвертую - увидел прекрасную белокурую женщину в блестящем комбинезоне, погубившую перед тем Бояна Гробовникова. На пятую и шестую ночь с Мухой творилась и вовсе всякая чертовщина: он видел себя в гробу в белых тапочках и черных женских колготках, гроб летал по ремзоне троллейбусного депо, как НЛО, а Малютка Билл стрелял в него из крупнокалиберного пулемета. Вика просила поднять ей веки, накрасить ресницы импортной тушью и позолотить ручку, а Кощей Бессмертный спекулировал яйцами, уверяя, что это его собственная смерть.
   На седьмую ночь, когда Муха отдыхал от видений, за ним явились три херувима в белом и на белом же рафике с синим проблесковым маячком на крыше отвезли не в меру познавшего истину Юрия Филимоновича в Лугачёвск, в желтое здание, стоявшее посреди Эдема. Живет теперь он напротив своего дома в одной палате с Дорофеем Евграфовичем Бовой, которого привезли в Эдем неделю спустя, после памятного чудовского землетрясения, разрушившего до основания весь город и разом похоронившего все его наполеоновские мечты. Бова пишет под его диктовку душещипательные послания Биллу в лечебно-трудовой профилакторий и дочери Вике, перебравшейся вслед за Иваном Богатырёвым на постоянное место жительства в далекую экзотическую страну, родину Малютки Билла.
   Муха ведет активную культмассовую работу, посещает библиотеку для слепых и даже вступил на днях в общество анонимных алкоголиков, недавно организованное в лугачевской психиатрической лечебнице.
   Обо всем, что с ним произошло, он не думает, к руководству людьми больше не рвется и к приобретению материальных благ не стремится. Можно сказать, что Юрий Филимонович обрел наконец-то долгожданное душевное равновесие, примирился во всеми и стал по-настоящему счастлив. И не будем ему мешать...
  
  
   16. Полтергейст
  
   Ивана Богатырёва в тюремной карете доставили в крепость и поместили в мрачном и сыром, одиночном каземате, где раньше, во времена царя Гороха, хранились пушечные ядра и порох. Тюремщик поставил перед ним на стол глиняный кувшин с водой и краюху черствого хлеба, густо посыпанную крупной солью. Дверь с протяжным скрипом захлопнулась, как гильотина, и Богатырёв остался один. Он принялся нервно вышагивать по каземату, обдумывая свое положение. Самым ужасным было не лишение свободы, не шутовски наряженные екатерининские гвардейцы, притащившие его в этот сырой, заплесневевший погреб, не скудная тюремная пайка и не дурацкое обвинение в причастности к Пугачёвскому мятежу, а полнейшая невозможность работать.
   Дело в том, что Иван положил себе за правило регулярно, каждый вечер предаваться своему любимому литературному увлечению. Как ты уже знаешь, уважаемый читатель, - Ваня писал смелый сатирический роман, предварительно названный "Армагеддоном", на страницах которого он беспощадно бичевал волюнтаристские методы руководства Чудью, застой, коррупцию, идеологическое и экономическое банкротства власть предержащих и многие другие пороки общества, умело завуалировав все это для отвода глаз сказочно-фантастическим сюжетом.
   Роман обещал получиться сенсацией, можно сказать, - романом века! Ваня Богатырёв до того увлекся, что сам не заметил, как переступил некую незримую, предохранительную межу, напрочь потерял все ориентиры, и понесся с бешеной скоростью по волнам своего воображения, подобно тому, как разбушевавшийся цунами несет с собой треснувшее по всем швам судно, грозя в щепки расколотить его о прибрежные рифы.
   Начинался Ванин роман так:
   "В ноль часов ноль минут по Гринвичу на околоземной орбите появился фотонный космический корабль, прилетевший из звездного скопления Малого Магелланова Облака, расположенного на расстоянии 150000 световых лет от Земли. Капитан звездолета по телепатической связи сообщает на свою планету, в Центр космических исследовании по поиску разумных цивилизаций, о прибытии к цели и обращается к снаряженным на Землю разведчикам:
   - Себя, по возможности, не обнаруживать, в контакт с аборигенами не вступать! Постарайтесь выяснить уровень развития цивилизации, если такая есть, и степень эволюции мозга разумных существ. Будьте осторожны. Опасайтесь бактерий их мыслей!.."
   Романом были заполнены уже две толстых тетради в черной клеенчатой обложке и смело начата третья - зеленая. Вдохновившись, Ваня, между тем, упустил из поля зрения самое главное - возможность напечатания романа. Да, да, дорогой читатель, свершилось самое страшное и непоправимое: Ванин чудо-роман оказался в конечном счете не для тебя! Тебе, многоуважаемый читатель, нельзя было подходить к этому дьявольскому произведению даже на пушечный выстрел! Это было в высшей мере опасное и вредное сочинение, равное по своей вредности разве что наркотику или яду гремучей змеи.
   Сам посуди, дорогой любитель отечественной словесности, какие гнусные вещи и персонажи фигурировали на страницах этой мерзкой рукописи. Здесь, как Онегин по Невскому, разгуливали дьявол и Кощей Бессмертный, Баба-Яга, Соловей Разбойник, черти, домовые и лешие. Здесь, в Аду варился в кипящей крови по колено Моисей Соломонович Беллер, а в Эдеме лакомились райскими яблочками добрый доктор Айболит и веселый волшебник Морозко. Здесь летала по воздуху избушка на курьих ножках, бродили по заброшенному кладбищу вампиры и привидения, плескались в реке русалки и водяные.
   Теперь ты, читатель, конечно, и сам убедился, что никто, никогда, ни за какие коврижки не стал бы печатать подобного романа! Разве что один только Бог или сам сатана, но до Бога, как известно, высоко, до дьявола глубоко...
   Но вернемся назад, в крепостной каземат, в котором оказался Иван Богатырёв после своего смелого выступления на центральной площади Чудова. Мечась, словно рысь, из угла в угол, Иван обдумывал план побега. Бежать нужно было далеко, за море-океан, на остров Буян, в страну вечного лета и знойных креолок, а если получится - и того дальше. Весь вопрос состоял в том: каким образом бежать из глухого, старинного каземата с метровыми, непробиваемыми стенами? Без помощи нечистой силы простому смертному с этой задачей справиться было никак нельзя. А нечистая сила в последнее время, как назло, покинула Ивана Богатырёва, и сколько он не призывал сейчас дьявола, рогатый к нему на подмогу так и не явился.
   "Заманили, демоны, как мышь в мышеловку, и бросили на произвол судьбы! - со злостью думал Иван, вышагивая по каземату. - И зачем только я на трибуну полез с этим паршивым докладом?!"
   В замочной скважине вдруг загремели ключи, визгливо отворилась окованная железными полосами, тяжелая дубовая дверь и на пороге появились тюремщик и высокий, подтянутый офицер с двумя гренадерами в островерхих медных шапках, в зеленых кафтанах с красными обшлагами рукавов и погонами, в белых штанах и черных, выше колен, штиблетах. В руках они сжимали старинные ружья с кремневыми замками и длинными, трехгранными штыками; на белых портупеях висели шпаги. Офицер был в черной, треугольной шляпе с белым галуном и плюмажем, в длинном, ниже икр, зеленом сюртуке, в белых перчатках с раструбами и трехцветной лентой через плечо.
   Офицер отдал отрывистое приказание, солдаты взяли ружья на караул, подошли к Ивану и застыли по бокам, как куклы. Снова прозвучала короткая лающая команда и Богатырёв, подталкиваемый гренадерами, вышел из каземата. Дверь за его спиной захлопнулась и узника куда-то повели по гулкому каменному лабиринту с низкими сводами, так что местами приходилось даже нагинать голову. Проход кое-где освещался нещадно дымящими смоляными факелами, а кое-где в нишах стен стояли горящие плошки. С потолка местами капала вода, иногда дорогу перебегали откормленные, как поросята, наглые казематные крысы.
   Богатырёв предполагал, что его ведут на допрос и был рад этому, потому что неизвестность и одиночество больше всего угнетали его. К тому же, он намеревался попросить у своих мучителей перо и бумагу, чтобы и в тюрьме продолжить писать роман, от которого Ивану не было никакого спасения: мысли и образы просто перли из него, как из квашни - забродившее тесто.
   Ивана привели на первый этаж и втолкнули в просторное, освещенное свечами помещение, обставленное казенной, канцелярской мебелью с широким, монолитным столом у окна, за которым скучающе позевывал огромный, заплывший жиром чиновник.
   - Вот бунтовщика доставили, ваше превосходительство, - гаркнул офицер и ловко щелкнул кавалерийскими шпорами на ботфортах.
   - Это бунтовщик? - брезгливо скривился чиновник, презрительно разглядывая Богатырёва.
   - Бунтовщик, - утвердительно кивнул головой офицер, - и как изволили метко заметить их сиятельство: бунтовщик хуже Пугачева!
   - Ну, так плетей ему и - в колодки! И в каторгу его, мерзавца, - вынес скоропалительное решение чиновник и, зевнув, махнул солдатам, чтоб уводили задержанного.
   Иван и рта не успел раскрыть, как оказался в другой комнате, совершенно лишенной обстановки, с одной единственной скамьей для экзекуций. С него грубо содрали одежду, привязали за руки, за ноги к скамье; вышел здоровенный дылда с бородой помелом в красной косоворотке, засучил рукава, взял в волосатые руки страшную, ременную плеть...
   Иван уже мысленно прощался с жизнью, как вдруг в помещение стремглав ворвался господин в черной фрачной паре, в черном же цилиндре на голове, в черных перчатках, с тростью и старинным пистолетом, выглядывавшим из-под фрака: точь-в-точь масон, или карбонарий! Богатырёв с радостью узнал в вошедшем графа Верамо.
   - Сейчас же прекратить это безобразие! - вскричал тот, отталкивая палача с плетью от Ивана и потрясая какою-то грамотой с сургучной печатью, свернутою в подзорную трубу. - У меня бумага от самого князя Потемкина об отмене телесного наказания и замене его пожизненною ссылкою в отдаленные губернии за Камень. С этой минуты сей бунтовщик переходит в полное мое распоряжение, - потрудитесь исполнить данное предписание.
   Ивана тут же развязали, вернули одежду и, недовольные, уселись играть в кости. Верамо вручил каждому из тюремщиков по целковому, палачу - два и они с Иваном вышли из комнаты.
   - Как ты здесь оказался? - удивленно спросил Богатырёв и тут же понимающе закивал головою. Для мага и чародея такие пустяки не составляют большого труда.
   Друзья благополучно выбрались из темницы: грамота Аполлиона Верамо, как магический ключик, открывала перед ними все двери. Оказавшись вне крепостных стен на пустынной вечерней улице черный граф погрустнел, достал из кармана какой-то сверток и протянул Ивану.
   - Что это? - спросил Богатырёв.
   - Документы, билет на самолет, деньги, - граф Верамо через силу улыбнулся и продолжил. - Да, да, Иван, время твое пришло и ты должен покинуть это страшное царство. Ты с достоинством выдержал все испытания и отправишься нынче за океан, в землю обетованную, открытую итальянцем Колумбом. Здесь тебе больше оставаться нельзя. Знай, человек, что умер Великий Пан сегодня ночью и Чудов ждут ужасные испытания! Поезжай же немедля в аэропорт и ничего не бойся, екатерининские гвардейцы тебе больше не страшны, все в столице опять вернулось на круги своя.
   Произнеся эту возвышенную тираду, граф Верамо на глазах Богатырёва преобразился: растаяли в воздухе черная фрачная пара, цилиндр, грамота с сургучной печатью, трость и старинный пистоль. Верамо стоял перед Иваном в своем обычном современном костюме и лишь пакет с документами и деньгами не претерпел никаких изменений. Богатырёв принял его из рук Аполлиона, сдержанно поблагодарил за все.
   - Торопись, брат, до вылета самолета остается всего лишь час, - предупредил граф Верамо.
   Богатырёв махнул рукой замаячившему вдалеке на ночной дороге зеленому светлячку; машина с шахматными клетками на крыше вынырнула из серой кисельной мглы и, скрипнув тормозами, резко, как конь, стала.
   - В аэропорт, шеф? - спросил Иван, склонившись, будто в поклоне, к окошку.
   - Садись, поехали, - равнодушно сказал таксист и покрутил правой рукой счетчик.
   Богатырёв обернулся к Аполлиону и даже раскрыл было объятия для последнего прощания, но удивленно крякнул и опустил руки. Графа Верамо позади него не было. Его не было вообще нигде, как будто и не существовало никогда в природе. Он исчез бесследно, сделав свое дело, и Иван никогда его больше не видел.
   Богатырёв вскочил в поджидавшее его такси и оно помчало его в аэропорт, навстречу чарующей неизвестности.
   Таксист попался на редкость словоохотливый, заводной, а может, причиною его возбуждения была история, которую он поведал Ивану, - судить не беремся. История же, действительно, вышла занимательная и даже сверх того... не лишена была этакой, холодящей кровь и будоражащей больное воображение, мрачной, потусторонней таинственности. Иными словами, это была просто находка для полнокровного, широкоформатного голливудского фильма ужасов, с одним только существенным отличием, - всё поведанное таксистом было сплошь голая правда и ничего более!..
   Таксист, звали которого Савелием Митрофановичем Бричкиным, занимал с семейством, состоявшим, впрочем, всего из двух женщин: жены и восьмидесятилетней тещи, комнату в коммунальной квартире старинного, сооруженного еще в прошлом веке, дома в центре Чудова, на Кольцевом проспекте. Впрочем, он был здесь примаком, женат был уже два раза. Прежней жене и оставил квартиру со всеми удобствами в спальном районе столицы, в Котельниках. С Маргаритой (теперешней своей супругой) сошелся полгода назад, в такси познакомились. Ну и поселился, уступив ее настояниям, в доме по Кольцевому проспекту...
   - И что ж ты думаешь, с первых же дней началось такое, что не приведи господь!.. Во-первых, обувь начала пропадать. Ляжешь вечером в постель, утром встаешь - комнатных тапочек - нет как нет! К жене Маргарите - слыхом не слыхивала, видом не видывала! Думали уж, что - соседи... После окажется, что один тапок под подушкою лежит, другой, где б ты думал? - в холодильнике! Стуки по ночам раздаваться стали. Спишь, вдруг средь ночи - стук в дверь! Открываешь - никогошеньки! В сортир по нужде выйдешь - за спиною шаги чьи-то и сопение гадкое. Обернешься - пусто! Мало того, по имени окликать начало... Что - уж и не знаю толком, но только окликало. Лежишь в кровати ночью, спишь - не спишь, а только слышишь, как кто-то зовет женским голосом: "Савелий! Савва!"... Я уж, грешным делом, дурак на тещу подумал: не она ли случайно по бабьей памяти костями тряхнуть надумала?! Но где там - голос молодой, девичий.
   А раз, слышь, лежу пьяный... На октябрьские дело было. В комнате никого, дверь изнутри на замок заперта и ключ в скважине торчит. Вдруг слышу: заскрежетало что-то в замке и как будто ключом кто-то, ключом... Маргарита, думаю, с тещей от гостей вернулись. А тут и дверь скрипнула: открыли, думаю, значит. И вдруг - господи боже мой! - так холодный пот из меня и брызнул: дошло до меня, понимаешь, что нельзя снаружи дверь отпереть, ну никак невозможно! В замке-то с этой стороны - ключ! как откроешь?.. Только я это подумал, слышу - идет кто-то по комнате, осторожно эдак крадется. Я - глядь: ну никого, ни единой души, понимаешь! А шаги: тук-тук-тук по комнате... И ко мне! Мать честная, хоть и выпимши я был, а не растерялся: хвать что попало под руку (точно еще помню, что утюг подвернулся) и - в того, кто идет, понимаешь! Так свое орудие и запустил в это самое... в привидение! А оно хвать меня сзади за голову волосатыми лапами, - точно помню, что волосатыми, - глаза мне закрыло, виски как тисками сжало и - на подушку меня! И воняет от него, понимаешь, козлом, а еще серой.
   Потом душить меня, подлец, начал. Я - в крик! Ногами и руками отбрыкиваюсь. Слышу, со стола что-то на пол загремело, после оказалось, что хрустальная ваза. Теща меня чуть со свету за нее не сжила, поди объясни, что виной тому - дьявол! Тут еще будильник ни с того ни с сего задребезжал, ну нечистый дух меня и бросил. Видать, подумал, что утро уже. В деревне они петухов боятся, а в городах - будильников!
   Наутро встал я и - к зеркалу. И жена тут как тут, Маргарита. Что это у тебя, говорит, на шее засосы?! Никак с соседкой, Ларкой - честной давалкой всю ночь, кобель, кувыркался! Знала б она, дура, с кем целовался-миловался, - с самим чертом! - не говорила бы так.
   А последнее время и вовсе взбесилась поганая комната, чтоб ей пусто было! Дверь по ночам ходуном ходит, туфли и тапочки по комнате, как реактивные, летают, часы останавливаются и даже, понимаешь, электросчетчик в обратную сторону крутиться начал. Что только не делали, ничего не помогает! Того и гляди с проверкой нагрянут и на двести рублей оштрафуют. Поди объясни после, что виной - нечистая сила!
   А как супруга Маргарита в больницу слегла, она у меня по-женски страдает, - случилось самое ужасное... Остался я вдвоем с тещей. Первая ночь ничего прошла, во вторую - вода с потолка закапала, на третью ночь, понимаешь, лежу, маюсь, уснуть не могу хоть тресни! Кофею еще, помню, надулся... И только двенадцать пробило, - часы у нас на стене старинные, ночью бить начинают - оторопь берет, - слышу: кровать под тещей скрипнула. Поднимается старая карга, зубами, как собака, щелкает, глаза во тьме красным полымем горят, и - ко мне! И зовет, стерва, молодым голосом: "Савва! Савелий, где ты?!" А руками по комнате шарит, меня ищет. Батюшки мои, что тут со мною приключилось!.. Как только рассудка не лишился, ума не приложу? Спрыгнул с кровати и - в коридор...
   На этом, к сожалению, сия занимательная история прерывается по причине вполне понятной: Иван Богатырёв был доставлен, как и положено, в аэропорт, расплатился с таксистом, щедро отвалив на чай, и отпустил его на все четыре стороны. Кого интересует ее завершение, - отсылаю в таксопарк ? 3; спросить Савелия Митрофановича Бричкина из первой колонны, номер автомобиля: 76-98 ЧАД, либо на Кольцевой проспект в дом... черт, запамятовал какой по счету. Помню только, что между рекой и проспектом Калиты. Серое такое, невзрачное четырехэтажное зданьице с облупленными кариатидами по фасаду и с ветхими, позеленевшими от времени металлическими воротами посередине. Прошу убедиться во всем своими собственными глазами. Не позабудьте только прихватить с собою, на всякий пожарный, валидолу. Как бы же того... Отрасти ведь господние вам обещаются. Так что, как бы чего не вышло... с сердцем-то!
   А впрочем, не верь, добрый мой читатель, нет не о рассказе Савелия Митрофановича я, - но во всевозможные валидолы, карвалолы и тому подобную чушь не верь и не доверяйся им ни на вот столько! Подумай, разве все эти аптечные предосторожности способны спасти тебя от великой и непостижимой судьбы, которая на роду уже скрупулезно пишется на всякого гражданина или гражданку прилежными секретарями в подземной канцелярии его величества - сатаны! Конечно же, не способны ни при каких обстоятельствах, иначе, - знай человек, где ему предстоит споткнуться и упасть - соломки бы подстелил, чтобы не ушибиться!
   Зачем же тогда пить всю эту аптекарскую гадость, годную разве что к укорачиванию жизни, но, ни в коем случае, не к продлению?! Скорее выбрось, мудрый читатель, все эти снадобья, которые - я наверняка знаю - хранятся у тебя в специальной коробочке из-под отвратительных мужских туфлей чудовского производства, в мусорное ведро. Это единственное достойное для них место! Пускай ими пользуются бродячие собаки, да бомжи, роющиеся на городской помойке.
   Ты же, читатель, без опасения вступай во всевозможные авантюры, приключения и переделки, - знай: ничего с тобою не произойдет... Ровным счетом ничего, что являлось бы на земле хуже смерти! Да и сама смерть, впрочем, бывает весьма привлекательна, особенно та, что пожаловала в гости к Васе Ветрову.
  
  
   17. Убийство Кощея Бессмертного
  
   После подавления Табачного бунта, Беллер, оставшийся преданным сподвижником Бовы, - единственным во всем взбунтовавшемся правительстве, - сделал головокружительную карьеру и занял столь высокий пост, что порой даже становилось неясно кто же, собственно, правит Чудью: он или заметно подряхлевший Дорофей Евграфович?
   Беллер лично арестовал всю шайку разбойников с большой муромской дороги во главе с самим Соловьем, особенно же рад был поимке ненавистного Макара Каймакова - Бовиного шеф-повара, - за голову которого было назначено вознаграждение в тысячу целковых золотом. Голову, отбитую от одного из многочисленных памятников Каймакова, принес Бешеный Рэмбо и Беллеру пришлось раскошеливаться. С Макаром у Моисея Соломоновича были давнишние счеты, еще со времен Пугачёвского мятежа. Муромских разбойников забили в колодки и угнали на далекий север в Весь Заволочскую, на каторгу.
   А Бешеный Рэмбо со своими людьми стал теперь работать на Беллера и выполнял особо деликатные поручения, когда требовалось кого-нибудь убрать, закопать, замочить и так далее...
   Голову генерала Карамануцы, наоборот, - лишили всех наград, разжаловали в рядовые и отправили на юг, в войско генерала Змея Горыныча, сражаться с погаными. Савелия Петровича Лупу отстранили от работы в правительстве и, как мяч, отфутболили в Лугачёвск, докапываться до причин тамошней катастрофы на железнодорожном переезде, чем уже занимался выдворенный из Чудова ранее мятежный академик Сухарьков. Кощея Бессмертного оставили пока в столице, но держали в ежовых рукавицах, позаимствовав эту утонченную, экзотическую пытку у сосланного в Весь Заволочскую Макара. Жил теперь Кощей не в Крепости вместе с Бовою, а на кладбише, где для него специально был выстроен дом, напичканный подслушивающими устройствами и скрытыми камерами. За Кощеем Бессмертным вели неусыпное наблюдение! Камеры фиксировали все и не отключались даже тогда, когда он заходил в сортир. Особенный интерес у органов и лично у Дорофея Евграфовича вызывали постельные подробности личной жизни Кощея, когда он занимался французской любовью со своей молодой женой. Он закручивал ее морскими узлами, вертел, как пропеллер, и едва ли не выворачивал наизнанку... Однако, медовый месяц Кощея Бессмертного длился недолго, вскоре его с супругой Ритой Стариковой... впрочем, не будем пока об этом.
   Сам Моисей Соломонович поселился на пригородной даче, принадлежавшей ранее опальному академику Сухарькову, и жил в трехэтажном особняке один, потому что, как и Макар Каймаков, никому не доверял и всех боялся.
   В ту страшную, безлунную ночь, о которой пойдет речь далее, Беллер лег спать, не гася света. Он, как всегда, был один во всем доме и оставил не выключенным свет из чувства страха. Он боялся темноты, хоть и любил ночь, страшился одиночества, хоть и предпочитал уединение.
   Итак, он лег, не выключая света, но заснуть не смог, так как все время думал о всякой чертовщине. То ему казалось, что в окне сейчас возникнет желтая, восковая рока покойника или какого-нибудь другого чудища, то - что в зале вдруг раздадутся чьи-нибудь вкрадчивые шаги, и дверь спальни раскроется. Также сквозь стену могло пожаловать хохочущее привидение, из-под кровати - высунуться чья-нибудь окровавленная рука; мог ли громко забарабанить во входную дверь, а на чердаке - дьявольски завизжать какие-нибудь твари.
   Но больше всего Моисея Соломоновича почему-то беспокоила входная дверь. Он интуитивно чувствовал, что опасность грозит именно оттуда! Весь покрытый холодным потом, с ужасом, одним глазом он следил за стрелками больших, старинных часов, висевших на стене, отмечая каждую прошедшую минуту. Большая стрелка неуклонно подбиралась к двенадцати.
   Беллер знал, что если не заснет до полуночи, то наверняка умрет от разрыва сердца, едва услышит бой часов, отмечающих это роковое мгновение, в которое и случаются всевозможные дьявольские происшествия. Не так давно, буквально на прошлой неделе, в это же время случилось загадочное убийство на старом городском кладбище, в доме Кощея Бессмертного. Что убийство произошло именно в двенадцать часов ночи - ни раньше, ни позже - определили по остановившимся на этой фатальной цифре стрелкам будильника и по карманным золотым часам Кощея, которые убийцы почему-то не прихватили с собой. А было вот что.
   С утра, как обычно (а день был воскресный), на кладбище пришли старушки и не увидели возле калитки дома Кощея Бессмертного, который всегда приветствовал их снятием с головы своего черного, вытертого во многих местах котелка. Мало того, и сама калитка была на запоре. Старушки туда-сюда, перемахнули через забор, заглянули в окна первого этажа дома, который стоял по эту сторону кладбищенской ограды, и ужаснулись...
   Потом уже, когда прибыла милиция и дверь дома взломали, глазам случайных свидетелей предстала такая леденящая кровь картина дикого средневекового вандализма, что кое у кого не выдержали нервишки и пришлось срочно вызывать карету "Скорой помощи", чтобы препроводить несчастных в лечебницу для душевнобольных. Весь пол, стены и потолок в доме были залиты кровью. Причем, на беленых стенах и потолке четко отпечатались кровью следы чьих-то ног, точнее одних костяшек, как если бы, к примеру, по потолку и стенам прошелся скелет. Все в помещении было перевернуто и перебито, пол взломан, будто искали золото, а в углу под сорванными досками пола вырыта глубокая, в полтора человеческих роста, яма, в которую положена убитая жена Бессмертного Рита. Посередине также залитого кровью стола лежал топор и стояла черная свеча, начинавшая гореть, но потухшая.
   Сам Кощей Бессмертный, ветхий уже, семидесятилетний старик, висел на чердаке под самой крышей, прикрученный к перекладине колючей проволокой, обмотанной вокруг его шеи.
   Самое удивительное во всей этой истории было то, что дом был заперт изнутри на два замка и засов, окна также были плотно затворены и заперты изнутри на задвижки, как и слуховое окно чердака. Подвала в доме не было, подкоп исключался, а больше никаких других следов проникновения злоумышленников в помещение не было. Не сквозь стену же они прошли, в самом деле?..
   Беллеру явно не следовало вспоминать сейчас эту историю. Каким-то необъяснимым, запредельным чувством он улавливал некую незримую, надмирную связь своих мыслей с загадочными силами, совершившими жестокое убийство на кладбище. Его мысли неминуемо должны были притягивать их к себе, как притягивает быка красный платок тореадора или - хищника запах крови. Беллер побледнел, затаился в неудобной позе и почти перестал дышать, потому что даже собственное дыхание казалось ему страшным. Он боялся пошевельнуться, скрипнуть лишний раз сеткой кровати, округленными от ужаса глазами следя, как загипнотизированный, за большой стрелкой стенных часов, которой оставалось до цифры двенадцать всего несколько делений. "Вот сейчас... Еще одна минута, одно деление!.. Еще, еще!.." - повторял он про себя, как помешанный. Сердце у него в груди колотилось, как молот, и удары его казалось разносились далеко по окрестностям.
   Беллер отчаянно гнал от себя невязчивые мысли о страшном убийстве в доме Кощея Бессмертного, но они, как живые существа, вырвавшись из-под контроля, сами нахально лезли в его голову. Мало того, мысли облекались в такие яркие образные картинки, воссоздавая такие ужасающие подробности недавнего преступления на кладбище, что у Беллера отнимались, как у парализованного, ноги, холодело все внутри и даже, казалось, сам собой замедлялся пульс. Будто сердце на мгновение замирало, накапливая силы для решительного броска на волю, прочь из его тела.
   И когда отчетливо и громко, на весь пустой дом, заскрипела, как будто разрывая саму материю, входная дверь в прихожей, а вслед за этим погас свет, Беллер закричал нечеловеческим голосом, вскочил с постели и выбежал из комнаты. В кромешной темноте он схватил первое, что подвернулось под руку, - стул, и, не прекращая дико орать, ринулся со своим орудием в прихожую. Уже ничего не соображая от страха, он стал яростно махать перед собой стулом, поражая невидимого противника и прорываясь к двери. Беллер слышал глухие удары стула о какие-то возникающие на пути препятствия, слышал как валится что-то или кто-то вокруг него от сокрушительных ударов и от сознания своей силы мало-помалу успокаивался.
   Невидимые враги не помешали ему добраться до входной двери на первом этаже, отпереть ее и выскочить на улицу. Здесь он быстро отбросил стул и что было мочи помчался прочь от страшно дома. Ноги слушались превосходно и он несся, как спортсмен на беговой дорожке. Перешагнув через недавний ужас после встречи с потусторонними силами, Беллер понял, что может теперь все! Не было сейчас для него никакой преграды. Увидев на пустой, темной улице дачного поселка фигуру одинокого прохожего, он мигом догнал его и, побуждаемый каким-то диким, первобытным азартом разрушения и убийства, принялся его бить.
   Избив прохожего, Моисей Соломонович помчался дальше, ощущая в себе дикую, всесокрушающую силу вырвавшегося из клетки животного. Он знал, что ему теперь было нужно! Беллер искал женщину, и вот она появилась на его пути, неся в руках корзину со свежевыстиранным бельем. Он тут же набросился на нее, ударом ноги ловко выбил из рук корзину, повалил женщину на землю и навалился сверху, разрывая в клочья ее одежду...
   Одной женщины ему показалось мало, к тому же Беллер жаждал теперь девушку, а не женщину и, бесплодно проплутав по ночным улицам, решительно приблизился к какому-то дому. Как это ни странно, он легко проник в него через раскрытое окно мезонина, забежал в одну комнату - никого, в другую - та же история. Только в спальне увидел спящую в кровати девочку примерно одного возраста с убитой на кладбище женой Кощея Бессмертного Ритой. Приглядевшись, он понял, что это и в самом деле жена убитого Кощея, счастливо спасшаяся от смерти. Вдруг в спальне каким-то непонятным образом появился сам Кощей Бессмертный. В одной руке он держал окровавленный топор, в другой - висящую на куске колючей проволоки... отрубленную голову Беллера!
   Моисей Соломонович ужаснулся и, ощупав свою голову, убедился, что она пока что на прежнем месте. Он истерически крикнул Кощею, что тот держит вовсе не его голову. Но голова, которую принес Кощей Бессмертный, рассмеялась, брызгая слюной, тут же на лету превращающейся -в капельки крови, выскользнула из проволочной петли и покатилась, как колобок, по полу. Беллер снова в ужасе схватился руками за свою голову, и тут маленькая Рита вырвала у Кощея топор и занесла его над головой Беллера.
   В тот же миг Моисей Соломонович каким-то фантастическим образом оказался на помосте в центре городской площади, забитой народом. Склонившись перед гильотиной он клал на нее голову, а Рита и Кощей Бессмертный готовились привести гильотину в действие.
   Невозможно передать словами весь ужас, который обуял Беллера в ту самую минуту, когда острый, как бритва нож гильотины бесшумно упал на его шею. Он ждал удара каждой клеткой своего тела. Шея же стала до такой степени чувствительной, что, возможно, сама собой отделилась бы от туловища, как хвост у ящерицы, проведи по ней кто-нибудь в этот миг хотя бы простой соломинкой.
   Гильотина опустилась, Беллер внутренне сжался, а потом вдруг в самый момент удара расслабился, как будто отпустил стрельнувшую в воздухе пружину.
   Но смерти, как ни странно, не последовало. Шея ли сделалась как ватная, нож ли гильотины, но желаемого отделения головы от туловища не произошло и Рита с Кощеем стали поднимать и настраивать нож гильотины для второго удара...
  
  
   18. Падение стольного града
  
   В тот страшный, пасмурный день, который запомнился чудовцам навсегда, Бова решил засесть за собственные мемуары. Он чувствовал, что правлению его подходит конец: несчастье следовало за несчастьем, наступая друг другу на пятки. Не успел отсвирепствовать Табачный бунт, - пропал без вести Беллер, вскоре умерла супруга Дорофея Евграфовича, Аглаида Еремеевна, царство-государство трещало по всем швам, раздираемое внутренними противоречиями, никто его не любил, пора было подводить итоги!
   Бова не знал как пишутся мемуары и, положившись на чудовское авось, решил начать с того, что больше всего волновало его в данную минуту. А занимал его сон и приснившаяся этой ночью прекрасная белокурая женщина, поразившая Бовино воображение, как удар молнии.
   Он заперся во дворце в своем любимом оральном кабинете, в котором обычно развлекался с секретаршей из ливонских полонянок Мариной Бесиковски, велел прислуге всех впускать и никого не выпускать, закурил трубку мира, оставшуюся здесь со времен царствования Макара, и принялся скрипеть пером по бумаге.
   "Эта белокурая женщина появляется, как привидение, ровно в полночь. Она дьявольски красива и привлекательна. Она привлекает и отталкивает одновременно, как змея... Ее хочется задушить собственными руками и, в то же время, - самому пасть перед ней на колени. У нее лицо невинного ребенка и ведьмы. Когда ее раздеваешь, - испытываешь особое наслаждение, - как будто сдираешь кожу с царевны-лягушки. Такие женщины позволяют себе решительно все... Такие женщины приносят беду и несчастье!"
   Написав это, Дорофей Евграфович Бова отложил перо, проворно разделся, снял красные, в белую крапинку трусы, лег на диван и принялся заниматься онанизмом. При этом он мечтал о женщине, приснившейся ему этой ночью. Оральный кабинет начал заметно вибрировать, задребезжали оконные стекла и вздыбился, как волосы на голове, паркет. Вова всегда занимался мастурбацией в своем рабочем кабинете, но такого не видывал никогда!
   И тут в Чудове началось самое настоящее землетрясение. Потолок над головой Бовы треснул, как яичная скорлупа, на голову посыпались сухой цемент и штукатурка. Стены подломились, словно ноги истощенного человека, диван, как салазки с горки, поехал к балконной двери. Бова как был, голый, в ужасе выпрыгнул с четвертого этажа своего дворца. "Ну, - подумал он, - конец, разобьюсь в лепешку!" Но Бова не разбился, а упал в воздухе на голую белокурую женщину, прыгнувшую с третьего этажа. Пока летели, они успели совершить половой акт прямо в воздухе и в момент удара о землю оба одновременно кончили. В результате этого они совершенно не почувствовали боли, вскочили на ноги и разбежались на все четыре стороны.
   Пробежав по главной улице Чудова, свернув в переулок и заскочив в какой-то подвал, похожий на бомбоубежище, Бова вдруг понял, что это была именно та женщина, о которой он думал накануне землетрясения. В подвале, несмотря на безумствующую в городе стихию, показывали по "видику" эротический фильм "Жар под кожей". Многие зрители весело улыбались, а остальные держали в карманах брюк правые руки... Бова очень обрадовался, но потом сразу опечалился, вспомнив, что у него нету денег - он был на полном государственном обеспечении. К тому же, голого, его никто не хотел признавать за истинного Дорофея Евграфовича. Тут случился очередной, наиболее сильный толчок баллов около семи и вход в видеозал завалило битым кирпичом и остатками железобетонных плит с торчащими, как усы, прутьями арматуры.
   Экран телевизора потух, как свет в конце тоннеля, и в подвале воцарилась жуткая, могильная темнота. Женщины завизжали, словно их насиловали Киборги-убийцы, мужчины метнулись искать выход из захлопнувшейся каменной мышеловки. Вспыхнули трепещущие огоньки нескольких зажигалок и один фонарик. Стало поспокойнее на душе, слабо затеплилась надежда на избавление.
   Бова по привычке попытался возглавить поиски выхода из подвала, но его не слушали, больно толкали локтями и наступали ботинками на босые ноги. Голый король ни для кого уже не был королем и Дорофей Евграфович, философски поразмышляв над этим парадоксом, пришел к неожиданному выводу, что власть над себе подобными дает человеку одежда!
   Одежда Дорофея Евграфовича осталась в полуразрушенном дворце, в оральном кабинете, и Бешеный Рэмбо, явившийся к Бове для доклада о проделанной киллеровской работе, сразу же смекнул что к чему. Он быстро, пока землетрясение не разрушило еще всего дворца, совлек с себя запыленное, камуфлированное обмундирование боевика, облачился в беспорядочно разбросанные по кабинету "доспехи" Дорофея Евграфовича, которые были ему несколько велики, и громогласно объявил себя ни много ни мало - самим Бовою!
   Тут же, не отходя от кассы, было спешно состряпано новое чудовское правительство, в которое вошли киллер Антон Нищета, моджахед Шайтан Шалдыков и пацифист, непротивленец злу и насилию Игорь со странной, если не сказать большего, фамилией Цыганаш.
   К этому моменту настоящий Дорофей Евграфович Бова, которого, впрочем, таковым никто не считал, был извлечен из-под завала своеобразными, неформальными спасателями. Дело в том, что как только рухнуло здание, в подвале которого вовсю кипели видеострасти, к развалинам хлынули какие-то ловкачи с ломами, кирками и тачками и в считанные минуты разобрали по кирпичику весь завал. Похищенные кирпичи они увозили в неизвестном направлении, туда же уплывали и оконные рамы с уцелевшими кое-где стеклами и даже дверные косяки.
   Бова и в неглиже все еще считал себя правителем государства и подумал, что это нехорошо они делают, расхищая казенное добро, и прытко побежал в противоположную сторону, крича: "Милиция! Милиция!" Парни, воровавшие кирпичи, тут же побросали свое занятие и последовали вслед за Бовой, тоже горланя: "Милиция! Милиция!"
   Вскоре землетрясение кончилось, но за Вовой бежало уже полгорода, так как Чудов все равно был разрушен до основания и делать им было нечего. Когда они наконец-то подбежали к милиции, которая тоже была развалена надвое, как будто по зданию прошелся гигантский топор Гулливера, оставшиеся в живых милиционеры испугались, что их начнут как всегда за что-нибудь колотить и, словно тараканы, сыпанули в разные стороны.
   Бова погнался за белокурой, длинноногой милиционершей. Он почему-то решил, что это именно та женщина, о которой он все это время думал. Бова почти настиг ее возле зоопарка, но тут из разломанной клетки выбежал старый лев со свалявшейся гривой и погнался за Бовой и очаровательной блондинкой. У милиционерши был с собой портативный передатчик и она связалась со столичным управлением. Те, в свою очередь, оповестили о случившемся Министерство, оттуда информация проникла в Крепость и вскоре не замедлил явиться специальный указ правительства, подписанный лично Лжебовой, о поимке льва, сбежавшего из зоопарка.
   Против несчастного льва бросили целую дивизию внутренних войск, экипированную по последнему слову техники, и те зверски забили его саперными лопатками на центральной площади Чудова. Приехал старый, геморроидного вида генерал, посмотрел на труп льва с разорванной шкурой, заглянул в текст правительственного указа и ужаснулся. Дело в том, что льва предписывалось не убивать саперными лопатками, а взять живьем и вновь заточить в клетку до окончания следствия, которое вели Знатоки. Выход был только один...
   Со льва в срочном порядке содрали шкуру, наспех заштопали суровыми нитками и принялись думать и гадать, кого бы нарядить в львиную шкуру, чтобы он посидел вместо животного за решеткой.
   Выбор пал на голого Бову и его стали дружно ловить всей дивизией. Руководила поимкой Бовы белокурая милиционерша, которую звали Бэлла, а может быть и Белая, но вовсе не водка, а, скорее всего, - горячка!
   Чтобы не сидеть за решеткой, да еще в чужой шкуре, Бова спрятался в городской психушке. Там его в ту же ночь выбрали в народные депутаты и, когда на утро пришли его брать, Бова был уже неприкосновенной личностью.
   В психушке Вове собрали одежду: кто дал брюки, кто рубашку с галстуком, кто шляпу, - и отправили на съезд разбойников с большой дороги в город Муром. Бова пообещал выполнить все наказы психов, но на первой же станции вспомнил, что никаких разбойников больше в Муроме нет, потому что он самолично сослал их на каторгу в Весь Заволочскую. Потом Дорофей Евграфович вспомнил о той женщине, которая завладела его мыслями накануне памятного землетрясения и умышленно отстал от поезда.
   Поезд, от которого отстал Бова, поехал дальше и в лесу, не доходя до следующей станции был пущен под откос самостийными хлопцами Вавилы Патрикеевича Самодурова. Бова очень обрадовался, что остался жив, развернулся на сто восемьдесят градусов и пустился пешком обратно в Чудов. Но в столицу ему дорога была заказана: там хозяйничал самозванец Софрон Бакланов, объявивший за поимку Дорофея Евграфовича кругленькую сумму в зеленых заокеанских деньгах. Попутно в Чудове началась бешеная охота на ведьм и колдунов, в результате которой и был подстрелен женщиной-снайпером из Прибалтики загадочный граф Верамо. Графа излечила волшебными снадобьями его жена Лора и они покинули разрушенный землетрясением Чудов навсегда. А в Чудове началось что-то ужасное: толпы обезумевших от горя и водки горожан морским штормом метались среди дымящихся развалин, ищя чем бы еще поживиться. То и дело вспыхивали жестокие потасовки, новые власти бездействовали, закон оглох, а Фемида навеки потеряла зрение: наступил каменный век!
   Видя такое дело, Бова свернул на старую лугачёвскую дорогу и навострил лыжи на свою оставленную не так давно малую родину. В Лугачёвске Дорофея Евграфовича ждали и заботливо препроводили в лечебницу, где уже томился Юрий Филимонович Муха, скучавший по своему приятелю Малютке Биллу.
   - Женщина во всем виновата! - пророчески вскричал Бова в смотровом кабинете и попытался вырваться из цепких лап санитаров. - Прочь, смерды, великий князь всея Чуди пред вами. На колени, окаянные!
   Но Бову не слушали, его, как куклу, запеленали в белую смирительную рубашку и увели в палату. И Дорофей Евграфович понял, что жизнь кончилась, и он скоро умрет, как умер Великий бог Пан. И погубила Бову белокурая незнакомка, коварно проникшая в его сладкий сон накануне страшного чудовского землетрясения. А может быть, и стихия разыгралась по ее вине? Может быть, прекрасная блондинка зналась с нечистой силой и крутила любовь с самим Люцифером?
   У Бовы от обилия мыслей разболелась голова и он бросил это неблагодарное дело. Он откинулся в неудобной позе на подушку и, как был в смирительной рубашке, - заснул. И приснился ему удивительный сон, в котором опять появилась та самая белокурая Бэлла, из-за которой и начались все Бовины несчастья. Но теперь она была не в милицейской форме, а в серебристом комбинезоне, плотно облегавшем ее стройное, красивое тело. Рядом с ней были инопланетяне Брэм, Рики и О. Они улыбались Бове приторными, как будто нарисованными улыбками и указывали руками в небо, давая ему понять, как дикарю с острова Пасхи, откуда они явились на Землю. Дорофей Евграфович поднял голову вверх и увидел над собой серебристый, сферический летательный аппарат с мигающими разноцветными огнями по окружности. Его, вероятно, приглашали в НЛО и Бова не отказался Едва успев только подумать о согласии, он уже оказался внутри аппарата, инопланетяне заняли свои места, - белокурая красавица устроилась в одном кресле с Дорофеем Евграфовичем, - и НЛО плавно оторвался от земли.
   Бова приник к иллюминатору и в последний раз взглянул на стремительно удалявшуюся голубую планету, которую покидал навсегда. Он расставался с Землей без сожаления, как пасынок с нелюбимой мачехой, которую терпел только потому, что она - новая супружница отца, не более. Впереди была земля обетованная, Терра инкогнито, которую - он верил - боги даруют ему в наследие. И он уже начал забывать Чудов, страшное землетрясение, Вальпургиеву ночь, шабаш в лугачёвском соборе, - всё то, что он претерпел для какой-то высшей цели, которая пока что была ему неведома. Ведь всё в мире происходит неспроста, нужно только научиться распознавать для чего случаются те или иные события.
   Бова улетал и отлет его походил на бегство Наполеона из Испании, когда сжигаются за собою все мосты, чтобы не дать переправиться наступающему противнику. Стремительно поднявшись на самую высшую ступень власти, Дорофей Евграфович вдруг столь же стремительно скатился по ступенькам вниз и оказался никем, когда как раньше считал себя этаким пупом земли и не без основания подозревал, что все дороги ведут не в какой-то там Рим, а в Чудов!
  
  
   КОНЕЦ
  
  
   Баба-Яга и разбитое корыто
   (Вместо эпилога)
  
   По шоссе с дьявольским ревом и грохотом катился коптящий перегоревшим бензином, злобно переругивающийся резкими гудками звуковых сигналов нескончаемый поток грузовиков, легковушек всех марок, автобусов. Словно вострубил Пятый Ангел, отворивший кладезь бездны, из которой на землю хлынула саранча!
   Баба-Яга, набирая воду у колонки, со страхом и ненавистью взирала на проносящуюся мимо горячую лавину железа. Баба-Яга была стара - восемьдесят пять минуло - одинока, несчастна. В современной чудовской жизни ровным счетом ничего не смыслила и от жизни ничего уже не ждала. Прозябала она в селе Кособоково на самой окраине, где на веки вечные бросила якорь избушка на курьих ножках, из которой от ветхости давно сыпалась труха. Время остановилось для Яги где-то на рубеже восьмидесятых, когда еще в силе была нечисть, заселившая заповедные муромские леса.
   Наполнив ведра, она, поворотом гаечного ключа, закрыла воду, аккуратно схоронила ключ в карман старого мужского, вельветового пиджака, кряхтя понесла во двор тяжелую ношу. Идти приходилось на бугор и Баба-Яга то и дело останавливалась, отдыхала. Зеленоватая, прозрачная, как слеза, вода колыхалась в ведрах, выплескиваясь через край, обливала Яге калоши.
   - Сатана в помочь, Бабуся-Ягуся! - поприветствовал ее ковылявший навстречу на своей деревяшке сосед Кощей Бессмертный, инвалид, чем-то растравивший ногу в последнюю басурманскую войну, чтобы не идти на фронт.
   - Здравствуй, Кощей, - остановилась в очередной раз передохнуть Баба-Яга.
   - Пензию вчерась не носили, не слыхала? - спросил Кощей, вынимая из кармана брюк жестяную коробочку из-под леденцов, где у него был табак, и свертывая самокрутку.
   - Должны были, да чтой-то не слыхать, ляхоманка их разбери, - ответила Баба-Яга. - Не иначе, Самодуров опять скрозь банк наши денежки прокручивать будет, как мясо через мясорубку... И что оно дальше будет, сосед?.. как думаешь?
   - Как в войну будет, бабуся, попомнишь мое слово, - весь окутавшись вонючим, сизым дымом от самокрутки, тяжело, с надрывом кашляя, прохрипел Кощей. - Дожили, под такую их мать с Самодуровым... папирос пачку не купишь: сто рублей пачка - это как? Да-а...
   - Вайны-та чай больше с басурманами не будет, сосед?.. не слыхать? - соболезнующе глядя на его муки с закруткой, покачала взлохмаченной седой головой Баба-Яга.
   - Да хучь бы и война, бабуся, нам чай хуже не будет, - сказал Кощей. - В войну хоть хлеб по карточкам был, а ноне поди купи: четыре сотни буханка! За хлеб-то?.. Никакой пензии, слышь, не хватит.
   - И не говори, сосед, - пригорюнилась Баба-Яга. - В вайну, помню, плохо ни плохо, а подожметь - соберешь барахлишка в мяшок, да - в Чудов на менку... С Катериной, помню, с покойницей ездили, свояченицей твоей... Где пяшком пройдешь, где подвязут на машине, где на товарняке... Помню, на какой-то станции милиции набежало... с наганами все... страсть! "Ах вы такие-сякие, - шумят, - слазь с ещелону!" - и наганами перед самым лицом машут... Катерина спужалась мялицаи-та, котомки побросала и - бечь с поезду. Ее мяляцейские и споймали-та. "Вражина, - шумят, - длиннохвостая, - вот мы тя щас - в каталажку!.." Катерина - ряветь. "Пустите, - грит, - дома дети не кормляны, не пояны по лавкам сядят, а мужика под Грозным убило!.." Вони и слушать не хотят, в тяплушку-та полезли и котомки да мяшки - ну на шпалы швырят, анчихристы... Бабы воем воют, за мяшки цеплятся, мяляцейские - мать пере-мать!.. Светопреставление, сосед, не приведи сатана! Я уж думала: не довезу оклунки-та. Сала я наменяла добрый шмат. Хорошее сало, с палец толщиной, с прослойкой... Откуда не возьмись, гляжу, - флотские с соседнего ешелону подбегают. "Ах вы, туда вашу мать, - тыловые крысы, с бабами воявать?!" и ну - мяляцейским бока мять... Только картузы во все стороны лятят - так били... "Мы, - шумят мяляцейским, - кровь на войне с духами мяшками пролявам, а вы здеся наших жинок в каталажку сажаете... Гярои, ядрит вас..." Так и отбили нас у мяляцейских.
   - Да-а... Раньше, слышь, мы, бабуся, за харчами в Чудов правили, а ноне они - до нас, в Самодурию, - сказал с усмешкой Кощей Бессмертный. Поплевал на окурок, растер в больших, желтых, потрескавшихся пальцах, бросил на землю.
   - И куды оно все идет, сосед? - спросила Баба-Яга.
   - Ды куда... к прежнему, слышь, - сказал Кощей, - как при Бургомистре-чудотворце было... Опить чтоб. значит, - бедный и богатый... Политика верная, я тебе, бабка, скажу. Разбойники чай муромские во время Пугачёвского бунта крепких хозяевов извели, худобу и барахло их себе прикарманили... У нас в Лугачёвске, слышь, у родителя покойного мельница паровая была, да табачная фабрика. А дом какой? - дворец, не дом. До сих пор стоит: администрация там сейчас... Всё под чистую забрали. Кто был ничем, тот станет всем, слышь. Каково?.. Вот и стали - всем!.. А нам теперича - хучь в петлю.
   - И не говори, сосед, - вздохнула Баба-Яга, - ну я нито пойду, прибраться еще надо в хате.
   Яга взяла ведра и продолжила свой нелегкий путь к избушке на курьих ножках. Во дворе к ней под ноги радостно бросился, помахивая хвостом, небольшой, черного цвета пудель, смахивающий чем-то на покойного Васю Ветрова.
   - Пошел, анчютка, погибели на тя нету, - беззлобно пхнула его калошей старуха, - увесь огород загадил, окаянный... А ну прокорми такого жеребца на пензию-та! Вот возьму талину, да погоню со двора, прорва чёртова...
   Баба-Яга зашла в избушку, кряхтя, поставила ведра на длинную, зеленую лавку, положила гаечный ключ на подоконник. Вспомнив о чем-то, осуждающе покачала головой.
   - Скряпит еще вражина своей культяпкой, не сдохнет... Сколько душ в войну загубил, сельчане сказывали. Народ за конституцию головы в горах, лесах и болотах положил, а энтот в тылу околачивался. Гроши, отпущенные из казны на жалованье войску, в Чудове разворовывал.
   Баба-Яга прошла в зал, опустилась в левом углу на колени и, подслеповато глядя на изображение дьявола, висевшее там, принялась бормотать заклинания на древнечудовском языке. В избушке было тихо, только отчетливо отсчитывал время будильник на столе, да периодически вздрагивал и начинал ритмично стрекотать старый, видавший виды холодильник в кухне.
   Баба-Яга пошептала, плюнула три раза через левое плечо, стукнулась лбом об пол и тяжело поднялась на затекшие, непослушные ноги.
   - И не приберет его сатана, - вновь вслух подумала о Кощее Бессмертном, - хороших людей давно поприбрал: Беллера, Бову, Соловья Разбойника, Макара, - не к ночи будет помянут, - а с энтого все как с гуся вода. Убивали его, окаянного, на кладбище, да не убили! Живуч оказался, Кощеюшка. Что и говорить - Бессмертный! Ивана Богатыря бы сюда надо, так он - за морем-океяном, на острове Буяне, в большом почете живет и глаз в наше Самодуровское захолустье не кажет. А Иван бы смог Коша Бессмертного одолеть, я бы ему к смерти Кощеевой верный путь указала. Да что теперь об том толковать, нет Ивана Богатыря и вся нечисть чудовская разбрелась кто куда; подножие Лысой горы бульдозерами заровняли и дачи для новых самодуровцев понастроили. Самодуров Вавила Патрикеевич теперь в Чуди - всему голова! Да и нет прежней доброй Чуди, кругом сплошь - Самодурия. Скрутили народ честной в бараний рог и последние соки из него, болезного, выжимают. А тут еще войны с супостатами, да землетрясения, да мор. да голод...
   В распахнутое окно избушки залетел вдруг с улицы огромный черный ворон и, покружив по комнате, сел на плечо Бабы-Яги.
   - Что, Асмодей, проголодался? - обратилась колдунья к демонической птице и, шаркая стоптанными чювяками по некрашеному полу, направилась в кухню. - Ну рассказывай где был, что видел и много ли людям зла причинил?
   Ворон в ответ на бабкин вопрос громко каркнул во все воронье горло, развернул, как веер, крыло и начал чистить клювом перья.
   - В Чудов летал, говоришь, на базаре у торговок семечки из мешка воровал?.. Ну а вообще там что в столице? Народ про нас что брешет?
   Ворон каркнул два раза и, взмахнув крыльями, перелетел в кухню на стол.
   - Проклинают нас с Кощеем, говоришь, на столичном базаре? И Самодурова клянут злые языки? - прокомментировала ответ ворона ведьма. - Что ж, этого и следовало ожидать от непутевого простонародья. Им меда не надо, - дай начальство охаять, потешиться, поскоморошничать... И то правда: сколько людям добра ни делай - в ответ одна черная неблагодарность. Так и норовят тебя в грязь затоптать и смешать с коровьим пометом. Зато уж если кто из чудовцев выбьется из грязи, так норовит, вор, обязательно - в князи! Чтоб над всеми хозяином быть и драть со своего вчерашнего собутыльника три шкуры.
   Едва войдя в кухню, Баба-Яга услышала вдруг в коридоре какую-то возню, громкий собачий лай, шум опрокидываемых предметов.
   - Кого там черти мордуют? - чертыхнулась ведьма и, отворив дверь, с опаской выглянула в коридор. Там юлой кружились, сметая все на своем пути, громадный черный котяра, распушивший хвост, как у белки, и пудель Вася, норовивший ухватить нахального ворюгу за жирную холку. Со стены с грохотом упало висевшее на гвозде деревянное корыто, мастерски выдолбленное как-то из цельного ствола дерева лешим Афоней, ушедшим неведомо куда. Рассохшееся корыто треснуло по всей длине и, как березовое полено, раскололось на две равные части.
   - Вот напасть, лихоманка вас подери... А ну брысь отсюда! - всплеснула руками Баба-Яга и выгнала на улицу кота и пуделя Васю. Подошла к изувеченному корыту, пнула ногой обломки, пригорюнилась. - Что теперь без корыта делать, ума не приложу? Лешего Афоню днем с огнем, не сыщешь, а окромя него такая тонкая работа врят ли кому по плечу. Никак придется Кощея Бессмертного к синему морю снаряжать: пущай, дурень, забросит в воду дырявый невод, авось споймает золотую рыбку, да выклянчит у нее новое корыто. А то без корыта в хозяйстве просто беда: ни тебе бельишко грязное замочить, ни самой искупаться.
  
   1986 - 2000
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"