Главный герой произведения, Виктор Казаков, - "малолетка", за короткое время прошедший тернистый путь от приблатнённого дворового хулигана, "баклана" по лагерному, до опытного, видавшего виды налётчика, живущего по воровским понятиям. Действие разворачивается в первые месяцы Великой Отечественной войны в оккупированном немцами Ростове. Оторвавшись от нормальных людей, от запуганного и закомплексованного сталинского общества, Казаков не смог адаптироваться и в криминальной среде. "Один на льдине", - так блатные называют человека, отбившегося от воровского кодла. Витька Казаков постоянно один, даже, если вокруг него - толпа народа. Он один духовно. Нет в его душе мира, не может он прибиться ни к какому берегу... Фатальная череда непредвиденных жизненных обстоятельств, чёрная полоса бед и злоключений затягивают его всё глубже и глубже в вязкую трясину криминала с его человеконенавистнической идеологией, выражающейся в красноречивой формулировке: "Человек человеку волк!" И только горячая, безответная любовь к однокласснице Тамаре Филатовой согревает Виктора всё это время, не давая пасть окончательно. В конце концов, чувство причастности к своему народу, к всеобщей беде, пересиливает все его неосознанные метания и заблуждения, душу наполняет непреодолимая жажда мести, и Витька присоединяется к всеобщей борьбе с захватчиками. И погибает с оружием в руках, не сдавшись и не отступив...
Часть 1.
Путь к блатным
1
Улица была по-утреннему многолюдна и суетлива. Позванивая, весело пробегали по рельсам трамваи, тарахтели гужевые повозки потребсоюзов, проносились, воняя бензином, полуторки и чёрные блестящие "Эмки". Народ торопился на заводы, фабрики и в учреждения. Знакомая, сотни раз виденная картина...
Витька в нерешительности остановился около трамвайной остановки, что-то сосредоточенно обдумывая. В школу идти не хотелось. Какая может быть школа, если в клубе с сегодняшнего дня начинали крутить 'Путёвку в жизнь'. Витька раньше смотрел уже этот фильм, и от того желание его удесятерилось. Вчера, едва увидев афишу у клуба, он не мог успокоиться до самого вечера, а ночью ему снился странный сон, наполненный героями из "Путёвки в жизнь". В этом сне Мустафой был он сам, Витька, и ему, Витьке, вгонял под ребро бандитскую финку жестокий Жиган. Парень проснулся в холодном поту, - столь правдоподобен был сон.
Витька наконец решился и, махнув на школу, бодро зашагал в противоположную сторону. До начала сеанса было ещё далеко и, чтобы как-то убить время, он направился к своему закадычному дружку Гришке Маковкину по прозвищу Макуха. Это был сорвиголова, знаменитый на весь Сельмаш хулиган, не боявшийся ни бога, ни чёрта.
Не доходя квартала до Октябрьского шоссе, он повстречал бежавшего что есть духу с портфелем под мышкой Сергея Овсепяна, своего одноклассника, жившего неподалеку от него, на соседней улице, которого ребята в шутку называли Вовсе Пьяном. Серёжка был его лучший друг, после Маковкина, конечно.
- Привет, Серый! Никак в школу чешешь? - схватил его за рукав Витька. - Айда со мной к Макухе, а после в кино. В клуб 'Путёвку в жизнь' привезли, знаешь.
- Как-нибудь потом, Казак. Я сегодня пару по литературе исправляю, - попробовал отвертеться Овсепян. - Да и влетит, поди, за прогул...
- Плевать! - отмахнулся Витька и в доказательство смачно сплюнул под ноги. - Пошли, Серый, не пожалеешь. Билеты я покупаю, у меня деньги есть. Ещё и на эскимо с лимонадом хватит.
- Пойти, что ли? - заколебался Овсепян, услышав об эскимо с лимонадом.
- Конечно, пошли. У Макухи папирос стрельнём. Погуляем как надо. Надоело в школе за партой горбатиться.
- А чёрт с тобой, идём! - лихо тряхнул курчавой шевелюрой Овсепян.
Через четверть часа они уже были во дворе Гришкиного неказистого с виду, но уютного внутри флигеля. Гришка Маковкин полгода назад женился и жил во флигеле вдвоём с женой, без родителей. Те, чтобы не стеснять молодых, выторговали после свадьбы у соседа татарина добрый участок земли и слепили себе мазанку. Со стройматериалами Гришкиному отцу было проще - он работал на подводе в жилищной конторе.
Гришка только что проснулся и умывался во дворе под рукомойником. Рядом, с расшитым петухами украинским рушником в руках, стояла его супруга: красивая смуглолицая, похожая на цыганку, украинка, сосватанная Гришкиными родителями в Койсуге.
- Привет, шкеты! - обрадовался Гришка, увидев приятелей. Он был года на три старше их и поэтому обращался бесцеремонно.
- Что давно не показывались? Забурели? - Гришка расспрашивал их, вытирая полотенцем лицо и шею.
- Да школа чёртова приморила, - проговорил Витька, украдкой глянув вслед ушедшей во флигель Гришкиной жене. - Везёт тебе. Ты уже школу - по боку...
Гришка провёл их во флигель, кивнул на старый, почерневший от времени сундук, который его родители привезли ещё из деревни, где жили перед тем, как переселиться в город.
- Присаживайтесь, шкеты. Рубать будете? - Гришка кивнул на собиравшую на стол супругу.
- Не, мы только что из дому, рубали уже, - ответил за двоих Витька, усаживаясь на массивную крышку сундука. Несмело попросил: - Гриш, угости папироской, если есть. Со вчерашнего дня не курил, уши пухнут.
- Курите! - Макуха небрежно кинул им распечатанную коробку дорогого 'Казбека'. Усевшись за стол, принялся жадно наворачивать дымящийся, как костёр, борщ, откусывая большие куски чёрного ржаного хлеба.
- Как житуха, пацаны? Что нового в школе? Выкладывайте.
- Что нового? Ничего нового, - проговорил, сглатывая голодную слюну и морщась от попавшего в глаз папиросного дыма, Витька. - Школу сегодня закосили, да и гад с ней...
- Будет нам теперь завтра, - вставил Сергей Овсепян. - Родителей, наверно, вызовут.
- Боишься, Вовсе Пьян? - испытующе глянул на него Гришка и презрительно сощурился.
- Если б боялся, не пришёл бы к тебе, - обиделся Овсепян. - В школе комса кампанию объявила по борьбе со стилягами и блатарями. Тельняшки и прахаря запрещают носить, у пацанов с Берберовки чубы ножницами в учительской режут, джаз не велят слушать, одеколоном брызгаться. В общем, дурдом полный.
- А меня что же, ваша комса за блатаря считает? - осведомился Гришка.
- Да есть такой базар, - уклончиво ответил Овсепян.
- Ну а вы как? - улыбнулся Гришка, оглядывая помрачневших друзей.
- Рогом упираемся, - процедил Витька. - Жаль мало наших остаётся, ссучиваются, курвы... Ладно, плевать... Ты, Гришка, в кино пойдёшь? 'Путёвку в жизнь' привезли.
- Во кайф, пацаны! - радостно воскликнул Макуха. - Идем, конечно, о чём разговор...
- До сеанса ещё далеко, - сказал, раскуривая затухающую папиросу, Витька. - Что будем делать, Гришка? Может, сходим мороженого в парке поедим?
- Не, ну его... Лучше пива выпьем, - предложил Гришка...
В неказистом поселковом клубе, куда пришли наши приятели после того, как погуляли по парку и выпили пива, было уже полно народу. Зрительный зал ещё не открывали и люди толкались в коридоре, заглядывали в располагавшуюся здесь же библиотеку. Все ждали киномеханика дядю Жору с фильмом, которые он возил на старой скрипучей бричке, сам управляясь за кучера. В клубе он совмещал в своём лице все штатные единицы. Помимо прямых своих обязанностей киномеханика, дядя Жора был директором клуба, кассиром, контролёром, художником и даже уборщицей. Несмотря на столько должностей, получал он очень мало, но не огорчался и добирал, что ему не додавало государство, за счёт зрителей. Дело в том, что билетов дядя Жора никогда никому не давал и, сдав что положено по плану, - оставался с немалым барышом.
Дядя Жора щеголял в надраенных до зеркального блеска хромовых сапогах, в новенькой, с красным верхом, кубанке и в модной, недавно купленной по случаю на толкучке, москвичке. Местные пацаны его боготворили и наперебой предлагали свою помощь. Они мели зал, протирали сиденья, таскали тяжёлые жестяные коробки с фильмами.
Подошло время начала сеанса, а киномеханика всё не было. Народ в клубе волновался. Послышались сердитые возгласы и ругательства. Через полчаса самые нетерпеливые начали расходиться, да и у тех, кто ещё оставался, постепенно пропадала всякая надежда. Дядя Жора никогда не опаздывал к началу сеанса, и, если такое произошло, значит, была на то исключительная причина. Кое-кто, с опаской поглядывая по сторонам и понизив голос, предполагал, что дядю Жору арестовали...
Витька Казаков чуть не плакал от досады. Ему так хотелось посмотреть этот фильм. Он прождал в клубе до вечера (Гришка с Овсепяном ушли раньше), но дядя Жора так и не появился. Вечером пришёл хмурый злой сторож и, выгнав из клуба ещё толкавшуюся там малышню, навесил на дверь тяжёлый ржавый замок.
- Дяденька, а завтра будут кино крутить? - поинтересовался у сторожа Витька.
- А бог его знает, - неопределённо пожал тот плечами. - Мож будут когда-небудь, а могёт, что и навовсе прикроють энту лавочку, - начальству виднее. Киномеханик-то, слышь, люди брешут - шпиён! Взяли его вчерась, злыдня. Во!.. А ты ступай, ступай отсель, малый, неча тут околачиваться. Ступай с богом.
Домой Витька вернулся затемно - после клуба играл в лапту со знакомыми ребятами на Пятидомиках. Родителей ещё не было с работы. Орал как резаный шестилетний Мирон - Витькин братишка. Оставленная на хозяйство средняя сестра Дашка как всегда 'лётала' на улице с соседскими детьми. Включённый на всю репродуктор, перекрикивая вой Мирона, передавал 'Сказку о Мальчише Кибальчише' Гайдара. Витька уложил в кровать Мирона, наспех поужинал и лёг спать, не дожидаясь родителей.
2
Утром Витьку разбудил отчаянный Дашкин крик, которую как всегда поднимали в школу ремнём. Витька вставал сам, чтобы не опускаться до подобного унижения. Мать была на расправу скорая, не смотрела, что уже почти 'жених', как говорили соседки, - всыпала частенько и старшему. Счастливее всех был баловень отца, Мирон, - ему позволялось спать, сколько влезет. За это его страшно недолюбливала завистливая Дашка и тайком от родителей поколачивала.
Едва выйдя за калитку, Витька нос к носу столкнулся с одноклассницей Томкой Филатовой, жившей по соседству с ними. Увидев его, Томка обрадовалась.
- Здравствуй, Казаков. Ты идёшь в школу? Я думала, что ты заболел, хотела проведать тебя сегодня.
Витька сплюнул с досады. Он намеревался нынче снова сходить к Макухе, поделиться услышанным вчера от сторожа возле клуба. А тут эта выскочка Томка!.. Она обязательно наябедничает в классе, да ещё родителям доложит. Если сейчас пойти в школу, может быть, всё и уладится.
Витька поколебался. Перспектива предстоящей порки ему не улыбалась, но и желания скучать несколько часов за партой было ещё меньше, чем вчера. Ему всегда труднее давался первый шаг перед совершением чего-либо. Но если он его делал, - дальше всё катилось неуправляемой, взбесившейся тройкой с горы. Как запойный пьяница, он не имел понятия о тормозах, и это причиняло ему в жизни немало жестоких огорчений.
Приняв, наконец, решение, Витька презрительно, с вызовом, взглянул на соседку.
- Ты что икру мечешь, Филатова? Тебя кто просил меня проведывать? Тебе что, больше всех надо, что ли? Что ты как соглядатай за каждым моим шагом следишь?!
- Так ты опять не идёшь на занятия? - поняла Томка.
- Это не твоего ума дело. Гляди, скажешь кому, что меня видела - отлуплю, не посмотрю, что девчонка!
Многозначительно погрозив ей кулаком, Витька зашагал в противоположную от школы сторону.
Во дворе у Гришки было пусто, дверь дома заперта изнутри. На требовательный Витькин стук долго не отвечали, так что тот усомнился: а есть ли кто в доме? Наконец в коридоре осторожно скрипнули половицы, дрогнула на окне занавеска, на миг приоткрыв чей-то взгляд, и дверь отворилась.
- А-а опять ты, шкет. Чего надо? - недовольным голосом спросил Гришка.
- Я к тебе, Макуха...
- Знамо, что не к Чемберлену.
- Ты знаешь, что вчера у клуба болтали? Дядя Жора - шпион! Сторож сказывал... Его, как Тухачевского, судить будут, - одним духом выпалил Витька, следя за реакцией приятеля.
- Ну и поделом ему, коли так, - буркнул равнодушно Гришка. - Ты проходи, шкет, что как свечка на пороге маячишь.
Макуха пропустил его в коридор. Что-то вспомнив, тронул за руку.
- Да, ко мне тут корешок заглянул... с работы. Ты посиди в кухне пока, мы покалякаем малость. Лады?
Витька согласно кивнул головой и прошёл в кухню, усевшись на давешний сундук. Макуха исчез в зале, где его ждал приятель. От нечего делать Витька принялся разглядывать виденную уже много раз обстановку кухни. Посередине, у стены - стерильно белая печка, в углу - посудный шкаф со стеклянными дверцами, в противоположном углу, на табуретке, - керогаз, вёдра с водой по лавкам, накрытые деревянными крышками, над столом, прибитый к стене гвоздиками, - большой портрет Будённого, сильно засиженный мухами, ниже - отрывной календарь. Витька зевнул и опустил глаза к низу. Скучная обыденность чужого быта навевала смертную тоску. Он уже начинал жалеть, что пришёл к Макухе.
Неожиданно из зала вышел Гришка в сопровождении невысокого полноватого мужчины в зелёном, полувоенного покроя, кителе с нагрудными карманами-клапанами, в кепке, в сапогах, - с большим, старым кожаным портфелем в руке.
- ...насчёт всего остального переговорим попозже, - продолжал незаконченный разговор мужчина с портфелем. - Что будет надо, дай знать. Как меня найти - знаешь. И почём зря не...
Они скрылись за дверью, которая как будто обрубила конец фразы. Витька невольно подивился странному Гришкиному посетителю, походившему на служащего какой-нибудь конторы. С каких это пор у Макухи завелись подобные знакомые? Когда Гришка вернулся, проводив мужчину, Витька спросил:
- Что это за фраер к тебе приходил, Макуха?.. Гляжу, в гору прёшь, фартовые дяди тебя проведывают.
- А что, не век же нам кайлом на стройке махать, - осклабился Гришка. - Будет и на нашей улице праздник.
- Кроме шуток, Макуха, кто такой? - не отставал Витька.
- Много будешь знать - скоро состаришься, - отрезал Гришка. - И вообще, держи язык за зубами, а то не посмотрю, что кореш...
- Ладно, не угрожай, пуганые...
- Ты не петушись, шкет, я серьёзно говорю: о том, что здесь видел, никому ни звука, - Гришка понизил голос. - Если узнают, что Он здесь был... несдобровать ни мне, ни тебе! Тебе - в первую очередь... Он и без того меня сейчас обматюкал за то, что впустил тебя, понял?
- Кто - Он? - шёпотом же спросил Витька.
- Большой человек... Нам с тобой не чета. Гляди, Вовсе Пьяну - ни слова, - Гришка зло сощурил глаза. - И что я с вами, шкетами, связался только!
- Он - из органов? - со страхом высказал своё подозрение Витька.
- Ты что, шкет, за кого ты меня принимаешь? - ещё больше обозлился Макуха. - Я тебе сейчас такие органы устрою!.. А ну пошли со мной.
- Ты что, Гриша, я пошутил, - Витька.
- Пошли, пошли, не дрейфь, вещицу одну покажу, - успокоил тот. - Узнаешь - кто такой Гришка Маковкин.
Он провёл приятеля в сарай во дворе, плотно закрыл за собой скрипнувшую несмазанными петлями дверь, засветил нашаренную на полке свечку.
- Только ещё раз предупреждаю - молчок!
С этими словами Гришка сунул руку за доску в дальнем углу сарая и вытащил какой-то свёрток. Размотав промасленную тряпицу, вынул настоящий, блестящий свежей смазкой наган.
- Смотри, шкет, и завидуй... Боевой, с полным комплектом патронов.
- Где взял, Макуха? - чуть не вскрикнул от восторга Витька.
- Где взял, там уже нет, - Гришка крепко сжал рукоятку, повертел пистолет из стороны в сторону. Крутанул на пальце, как это делают ковбои в американских фильмах, шутя прицелился в Витьку. - Ну что, шкет, понял теперь, где раки зимуют?..
- Дай подержать, Гришка! - взмолился Казаков.
- Не дорос ещё, - заматывая наган в тряпицу, сказал Гришка. - Всё, кина не будет, кинщика в кутузку упрятали... Выйди-ка, шкет, на двор, а то ещё чего доброго того... наведаешься как-нибудь в моё отсутствие...
Витька удалился, ничуть не обижаясь на Гришкино подозрение. Он и сам бы поступил точно так же. Как говорится: дружба дружбой, а табачок врозь.
Когда вышли прогуляться по улице, Витька уже чувствовал себе сообщником Макухи в каком-то тёмном, но интересном деле. Возбуждало ощущение опасности и причастности к тайне, которую ему сегодня доверили. Витька свысока поглядывал на прохожих, суетливо, как муравьи, тащивших нелёгкий груз своих скучных повседневных дел и забот.
- Видишь ли, шкет, я долго думал в своей жизни, - говорил, прикуривая папиросу, Гришка, - и понял, что честным трудом, кроме горба на спине да геморроя, ничего не заработаешь. Нам говорят одно, а в жизни происходит совсем по-другому. Говорят, что жить становится лучше и веселее, а на деле, сам знаешь, - ничего хорошего. Кайфово живёт только большое начальство, - народу достаются лишь объедки с их барского стола...
- Ты потише, Гриш, - с тревогой огляделся по сторонам Витька.
- Во! И все так, - радостно сказал Макуха. - Собственной тени боятся, как будто в тюрьме живут... Люди называется... Какие это люди, шкет? Одно слово: масса... Вот я знаю настоящих людей! Сам чёрт им не страшен. Как раньше, знаешь: четыре сбоку и ваших нет!
- Налётчики, что ли? - начинал о чём-то догадываться Витька.
- Всякие есть, - уклончиво сказал Гришка. - Вот к ним бы попасть - это да... Это тебе не на стройке вкалывать. У них свои порядки, не чета нашим... Там, кто смел - тот и съел. Клёвые ребята, шкет.
- А ты их видел?
- Нет ещё. Этот, что сегодня приходил, так... мелкая сошка на побегушках. На барыгу одного работает... Я им кое-что толкануть помогаю, - разоткровенничался Макуха.
- Я и гляжу, что ты всегда при деньгах, - сказал с завистью Витька.
- А что, могу себе кое-что позволить... Не у папаши же целковые стрелять до получки, - похвастался тот.
Они зашли в пивную, где встретили Гришкиного приятеля, крепкого плечистого парня Сашку Щукина, которого Витька видел несколько раз у Макухи. Сашка был из интеллигентной семьи, учился в институте, хорошо, с иголочки, одевался, но не брезговал и весёлых компаний. Любил выпить, пошухерить, своим жизненным благополучием не кичился, в общем, был парень свой в доску.
Щукин угостил приятелей пивом. Потом угощал Макуха. Потом взяли водки и отправились на трамвае к знакомым Сашки Щукина, жившим в центре города в общежитии. Они были рабфаковцами. Подпивший уже Щукин вступил в какой-то учёный спор с одним из них, высоким худощавым очкариком Максимом. Витька, сколько ни вслушивался в этот блестящий фейерверк научных терминов, замысловатых литературных оборотов, цитат и иронических реплик, смог понять только то, что говорят о русском языке. Максим утверждал, что язык - это тоже орудие классовой борьбы и дело политическое, и приводил стихи Маяковского, где тот к перу приравнивал солдатский штык. Щукин же напрочь отвергал все его доводы и доказывал, что язык, наряду с математикой, физикой, химией и другими точными науками, не может быть буржуазным или рабоче-крестьянским. Язык существует сам по себе, развивается по научным законам и не зависит, как он выразился, от 'политической конъюнктуры'. Другой рабфаковец, рыжий круглолицый Николай, при последних словах Щукина зажал ему рот ладонью и покивал на стенку, показывая пальцем на своё ухо. Спор сразу же прекратился, и все дружно принялись за водку.
Витька с интересом приглядывался к рабфаковцам. Он впервые был в такой необычной компании. Рабфаковцы выпили водки и постепенно их языки снова развязались. О политике больше не говорили. Щукин поведал трогательную историю о своём недавнем знакомстве с молодой женой какого-то ответственного партийного работника, который часто бывает в разъездах по области, рвётся на повышение и потому работает как проклятый. Жена во время его отсутствия времени зря не теряет, и берёт от жизни всё, что только она может ей дать, не гнушаясь и бедными, замученными жестокой зубрёжкой, студентами. Тему поддержал худощавый очкарик Максим, сообщив собутыльникам по глубокому секрету, как прошлым летом, будучи в Москве у родственников, подготавливал к вступительным экзаменам в институт дочку самого (Максим назвал фамилию, которая тут же вылетела из Витькиной головы). Далее следовали довольно сальные подробности, от коих вся компания буквально покатывалась от хохота. Эстафета перешла к рыжему Николаю, который, видимо, за неимением личного опыта, рассказал анекдот о том, как Ежов пришёл к Сталину с компроматом на маршала Тухачевского.
- Товарищ Сталин, - серьёзным голосом, но с искорками смеха в глазах, говорил Николай, - мы располагаем неопровержимыми сведениями о том, что маршал Тухачевский испортил триста тридцать три девственницы. Что будем делать? - Я думаю, будем завидовать маршалу Тухачевскому, - подкрутив ус, лукаво ответил Сталин.
При этом Николай так умело копировал акцент вождя всех времён и народов, что компания вновь схватилась за животы, прося повторить последнюю фразу Сталина.
- А вот ещё анекдот про воров, - едва поослабли громовые раскаты смеха, выкрикнул раззадоренный предыдущим рассказчиком Витька и, не дожидаясь полной тишины, чтобы не перехватили инициативу, начал: - Пишет Ленин декреты. Вдруг - телефонный звонок. Ленин взял трубку, поговорил. Снова писать, глядь, - ручки нету...
- Ты, парень, про Ленина завязывай, - перебил его вдруг нахмурившийся Максим. - Шутить шути, да знай меру... За такие анекдотцы знаешь что бывает?
За столом сразу стало тихо. Было слышно, как жужжит и бьётся о стекло назойливая муха.
- А ты что же, Бурьянов, донесёшь, может? - угрожающе спросил Щукин.
- Не донесу, но и вести такие разговоры не позволю, - твёрдо заявил Максим и с вызовом глянул в сумрачные глаза Щукина.
- То-то я давно замечаю, что у нас в институте стукач объявился, - сказал Щукин. - Что ж, иди, Макс, заложи нас всех, может, в органах тебя по головке погладят, коврижек сладких дадут.
- Что ты сказал? - начал медленно подниматься из-за стола Максим. Лицо его сделалось багровым. - А ну повтори, кто стукач?
Рыжий Николай вскочил с места и предусмотрительно включил патефон. С пластинки зазвучал громкий, заглушающий голоса скандалящих, тенор запрещённого Петра Лещенко.
- Что сказал, то и сказал, а ты не порть компанию, - почти крикнул тоже побагровевший от злости Щукин.
- А вы не глумитесь над вождём революции!.. Ишь моду взяли осквернять всё святое, - крикнул в ответ Максим. - Если б не революция, мы бы сейчас в рудниках заживо гнили.
- Мы и так гниём, парень, целуйся со своей революцией, - ловко ввернул Гришка Макуха.
- Да вы все тут антисоветчики?! - опешил Максим, затравленно оглядываясь по сторонам.
- Да, антисоветчики, и Колчаку в детстве служили, - с издёвкой подковырнул Щукин.
Витька, раскаиваясь в том, что ляпнул не подумавши, сидел как на иголках. Каждую секунду ожидал кулачной развязки ссоры.
- Ты не утрируй, Щукин. Сам знаешь, каково международное положение, - горячо доказывал Максим. - Сколько заговоров уже раскрыто, сколько вредителей обезврежено... Враги на Западе день и ночь клевещут на нас, а вы им подпеваете?
- Под-пи-ваем, - сострил Макуха, берясь за бутылку.
- Может, хватит, ребята? - подал голос Николай, стоявший у патефона с пластинкой в руках. - Тебе, Макс, тоже, если что, мало не покажется, - обратился он к товарищу. - Где ты Лещенко с Вертинским достал? А стихи Есенина?..
- Не твоего ума дело, - зло пыхтя и отдуваясь, плюхнулся на своё место Максим. - Тоже мне Шерлок Холмс нашёлся... Это искусство, а не какие-нибудь там подзаборные анекдоты.
- Искусство - политически вредное и буржуазное, - съязвил Щукин.
- А вот у нас все блатные Есенина знают, - сообщил в наступившей тишине Макуха. - Некоторые зеки его стихи на груди у себя выкалывают. А есть умники - Ленина или Сталина... Рассказывают, одному такому, с Лениным на груди, вышку дали. К стенке поставили, только стрелять, - он рубаху - настежь и кричит: 'Стреляй, коль рука не дрогнет!' Так и заменили расстрел двадцатью пятью годами Соловков.
- Враньё, - тоном знатока сказал Щукин. - В голову бы выстрелили или ещё куда...
- За что купил, за то и продаю, - буркнул Макуха.
3
Домой Витька заявился глубокой ночью, пьяный и довольный весело проведённым временем. Мать, едва открыв дверь, прямо на пороге принялась бить его снятым с ноги тапком. Сзади с ремнём подходил отец. В бессвязных и бессильных что-либо изменить материных криках и причитаниях Витька разобрал только несколько слов: 'лоботряс', 'школа', 'Филатова', 'педсовет'. Стало ясно, что Томка, несмотря на угрозу, наябедничала. Витька разозлился, оттолкнул мать и, не дожидаясь отцова вмешательства, выбежал со двора на улицу. Душа его жаждала мести, кулаки сжались сами собой. Не задумываясь ни на минуту, Витька схватил с земли камень и со злостью запустил в тёмное окно стоявшего по соседству дома Филатовых. Зазвенело выбитое стекло, и Витька, не дожидаясь развязки, тенью метнулся вниз по тёмной безлюдной улице. Спустившись к железнодорожному полотну, он пошёл по насыпи в сторону Дона. Потом свернул вправо и вскоре оказался на дне глубокой балки, возле ручья. Присев у густо разросшегося куста терновника, отдышался.
Середина апреля вполне позволяла беглецу, без риска подхватить воспаление лёгких, переночевать на улице, постелив на землю охапку сухого бурьяна. Утром он поднялся совершенно подавленный и голодный, как волк. Воспоминания о вчерашнем вызывали в душе щемящую боль и озлобление против всего несправедливого мира. О возвращении в родительский дом, а, следовательно, - признании своего поражения, не могло быть и речи. Витька, подтянув потуже брючной ремень, глухими задворками пробрался к Гришке Маковкину, но того как назло дома не оказалось. Тогда беглец решил вернуться домой, благо родители были на работе и, захватив провизии и тёплую одежду, уехать куда-нибудь из города. Так он и поступил... Добравшись до ближайшей железнодорожной станции, Витька подцепился на трогавшийся товарняк и потом долго с грустью смотрел на удаляющийся родной город. Но далеко уехать ему не удалось. В Батайске Витьку сняли с поезда железнодорожники и сдали в милицию. Переночевав в камере на жёстких нарах, он на следующий день был уже дома. Потом Витьку с матерью вызвал участковый. Долго обо всём расспрашивал, что-то писал, задумчиво курил, пуская в потолок кольца голубоватого дыма. При расставании пригрозил в случае повторения - довести дело до прокурора. Витька испугался. Получив дома хорошую взбучку от отца, решил дружбу с Макухой завязывать.
Утром за Витькой зашёл Сергей Овсепян и, как ни в чём не бывало, позвал в школу. По дороге он неожиданно огорошил товарища новостью:
- Не слыхал, Казак, Гришку Маковкина арестовали! В ЧеКа сейчас сидит, срока дожидается. Говорят, что за спекуляцию, а там кто его знает...
Витька опешил, недоверчиво поглядел на Сергея.
- Когда арестовали?
- В тот же день, когда ты, Казак, из дома сбежал. Позавчера.
Витька почесал за ухом.
- Дела...
Он вспомнил о студенческом общежитии, где они были с Гришкой в тот злополучный вечер, воскресил в памяти сцену спора с очкастым Максимом, которого Щукин обозвал стукачом... Подумал: 'Не по доносу ли Максима арестован Макуха?'. Но сразу же отогнал эту мысль, явно не имевшую под собой реальной почвы. Ведь донеси Макс в органы, вместе с Гришкой непременно взяли бы и его, Витьку, а он вот отделался лишь лёгким испугом. И участковый ничего не спрашивал у него о Маковкине. Нет, тут дело в другом... Вероятно, в тех тёмных делишках, о которых признался Витьке Гришка Маковкин в тот день, когда показывал пистолет.
Овсепян достал из кармана пачку дешёвых папирос 'Трезвон', предложил Витьке. Прикурив от спички, спросил:
- Что это ты, Казак, из дому драпанул, моча в голову стукнула?
- Да так, мозги проветрить захотелось... Весна, знаешь... птички из тёплых краёв возвращаются.
- Они, значит, из тёплых, а ты наоборот - в тёплые! - сострил Овсепян.
- Ага, к самому синему морю... А там, в лодку и - в Турцию! К казакам-некрасовцам, - поддакнул Витька.
- Ты - Казак, тебе сам бог велел, - усмехнулся Овсепян.
Проходивший мимо пожилой мужчина с кожаным портфелем под мышкой при слове 'казак' замедлил шаг и покосился на ребят. Оборвав речь на полуслове, Овсепян подхватил Витьку под руку и увлёк в переулок.
- Ты, Казак, насчёт Турции-то языком не больно шлёпай. Видал - шкура какая с портфелем? Идёт, а сам уши так и расставил локаторами. Чуть что услышит и - в ЧеКа с кляузой!.. Совсем народ гнилым стал.
- Эт точно, - вспомнив о заложившей его Филатовой, согласился с ним Витька.
В школьном дворе их окружила оживлённая толпа одноклассников. Со всех сторон, как горох, посыпались приветствия и вопросы. Витька не успевал на них отвечать. В лице сверстников он был героем, мучеником, невинной жертвой НКВД, хоть и провёл в 'милицейских застенках' всего одну ночь.
Закурив, Витька неторопливо и обстоятельно, смакуя подробности и не забывая малость приврать, поведал ребятам о своих 'подвигах'. Особого расположения удостоился Лёшка Симонов, получив недокуренную Витькину папиросу. Если бы не звонок, известивший о начале занятий, Витька долго бы ещё чесал языком, до чего он был большим охотником...
Уроки, как всегда, тянулись нудно, долго и бестолково. В поведении преподавателей сквозила какая-то нервозность, причину которой Витька не мог себе объяснить, да это его не очень и интересовало. Устроившись за последней партой, он вначале играл с Сергеем Овсепяном в крестики-нолики. Потом, когда игра наскучила, принялся швырять жеваные бумажные шарики в сидевшую по соседству Томку Филатову. Та, чувствуя перед ним вину, пол урока стойко переносила эту бумажную бомбардировку. Но под конец, когда историк Пётр Семёнович Декельбаум с жаром принялся излагать контрреволюционную сущность Столыпинской аграрной реформы, в Витьку полетел учебник истории. Через минуту Витька уже загорал в коридоре, с ненавистью обдумывая план отмщения ненавистной соседке...
Лишь только прозвенел последний звонок, Витька первым выбежал на улицу из душных, подавляющих настроение стен школы и облегчённо, во всю грудь, вздохнул: мучения кончились! К нему тут же присоединились Сергей Овсепян и Лёшка Симонов. За углом школы сложили всю имевшуюся в наличии мелочь и, закурив, побежали в пивную, которая располагалась возле Колхозного рынка...
Разошлись поздно. Распрощавшись с Овсепяном, жившим на соседней улице, Витька свернул за угол и чуть не присвистнул от радости: впереди, беззаботно помахивая хозяйственной сумкой, шла Томка Филатова. На улице уже смеркалось, прохожих было мало и в Витькиной, возбуждённой от пива голове враз возникло желание отплатить Томке за всё. Быстро догнав соседку, он бесцеремонно дёрнул её за руку и проговорил угрожающим голосом:
- Постой, Филатова, потолковать надо!
- Слушаю, - ничуть казалось бы не смутившись и не испугавшись, взглянула на него Томка.
Витька сжал кулаки.
- Я же предупреждал, чтобы никому про меня - ни слова! Тебя кто просил фискалить? Смотри, с огнём играешь.
- Брось, Казаков, не ударишь, - чуть изменившимся голосом, но не отстраняясь и глядя прямо Витьке в глаза, проговорила Томка. - А если ударишь - сдачи получишь, так и знай!
Витька опешил и чуть скосил глаза набок. Но ответ Томкин ему неожиданно понравился, мстить соседке расхотелось.
- Ладно, живи пока, Филатова, я сегодня добрый, - снисходительно произнёс Витька. - Но в следующий раз не спущу, отделаю как бог черепаху, так что мама родная не узнает.
- Отделал один такой, теперь на таблетки работает, - не уступала Томка. В глазах у неё плясали искорки смеха. По всему было видно, что ей нравилось разговаривать и препираться с Витькой. Тем более, что в такой манере она разговаривала с ним впервые.
- Язык у тебя, гляжу, острый, Филатова... Про это на кичмане знаешь как говорят?.. - Витька, усмехнувшись, сощурился. - Побрить бы им, не скажу что... сама догадайся.
- Пошляк! - презрительно поморщилась Томка. - Кстати, знай: меня к тебе наставницей прикрепили. На буксир тебя возьму из двоек вытаскивать. Потонешь ведь, Казаков.
- Не бойся, Филатова, я плавать умею. Хочешь, завтра на Дон смотаемся? Покажу.
- Нет уж, как-нибудь в другой раз, - отказалась Филатова. - Завтра мы заниматься начнём, чтобы к первому мая все хвосты твои сдать. А то ведь выпускные экзамены не за горами, не обидно будет в седьмом классе на второй год оставаться?
Перекинувшись ещё парой малозначительных фраз, они разошлись. И с этого дня в Витькиной жизни всё переменилось. Он стал мало есть, мало спать, больше думать. Думал о Филатовой, мысленно воскрешая всякий раз её образ, манеру вести разговор, жесты и мимику. Всё это ему до жути начало нравиться, хотя раньше он этого, казалось, вовсе не замечал. Витька потерял всякий интерес к прежним пристрастиям и увлечениям. Время, когда поблизости не было Томки, становилось до того мрачным и тоскливым, что даже мать замечала в нём перемену и не на шутку тревожилась, глядя на его состояние. Но зато в школе, куда он теперь спешил с радостью, порой даже забывая поесть, Витька преображался. Томка всё время была у него на виду, и в эти часы он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
Девчонка стала необходима ему как воздух утопающему, и Витька из кожи вон лез, чтобы обратить на себя её внимание. Он передрался со всеми одноклассниками, утверждая среди них своё влияние, которое и без того было велико. Мать измучилась забегать после работы в школу, куда её постоянно вызывали преподаватели. На Витькину голову дождём лились замечания, выговоры и порицания, но Тамара только презрительно усмехалась и отводила взгляд в сторону, оставляя без внимания очередную Витькину выходку...
Однажды в выходной он сидел с ней во дворе своего дома, под яблоней, покорно разложив на траве учебники. Тамара оживлённо объясняла ему задачу по физике, но Витька пропускал это мимо ушей. Всё его внимание было сосредоточено на вырезе Томкиного дешёвого платьица, в котором просматривалась волнующая белизна девичьей груди. Витькина душа всколыхнулась, вспыхнула огнём необъяснимого, испепеляющего желания. Он сам испугался этого, враз захлестнувшего всё его существо, чувства. Витька качнулся, как хмельной, и, после непродолжительной внутренней борьбы, решившись, глубоко вздохнул, положил руку на мягкое Томкино плечо и признался:
- Тома, я тебя люблю!
Девчонка, вздрогнув всем телом, испуганно подняла глаза на парня и, выпустив из рук 'Физику', отшатнулась.
- Ты что, Казаков?.. На солнце перегрелся?
- К чёрту, Томка, - иди сюда!
Всё более и более распаляясь, Витька крепко обхватил девичьи плечи и потянул Тамару к себе.
- Всё брошу, Тома: пить, курить, драться; друзей к чёрту пошлю, лишь бы ты была со мной... Жить больше без тебя не могу!
- Перестань, Казаков, всё это глупости... Пусти, родители твои увидят! - попробовала вырваться из его объятий девчонка, но Витька, прижав к себе её тело, повалил на землю.
- Не пущу, Тома, пусть все видят, - люблю! Только скажи - на край света за тобой пойду, из дому опять сбегу, в Дон с моста брошусь!
В ту же минуту девушка почувствовала на своих губах горячие губы парня.
- Сумасшедший! - Собрав все силы, Тамара вывернулась из-под него и, хлопнув сгоряча ладонью по распалённой Витькиной физиономии, выскочила за калитку. На ходу она расправляла смятое платье. Из-за забора до Витьки донеслись её сдавленные рыдания. Всё было кончено.
4
На следующий день Витька не пошёл в школу. Воспоминания о случившемся причиняли невыносимую, ноющую боль, которую можно было заглушить разве что только водкой. Витькина любовь была безжалостно растоптана в самом зародыше, и он твёрдо решил не вспоминать больше о Томке. Серёга Овсепян, верный друг и телохранитель, сразу же примкнул к своему отчаявшемуся во всём приятелю. Скинувшись как всегда и настреляв мелочи у школьной пацанвы, они купили бутылку водки и отправились в своё излюбленное место - берберовскую балку. Витька пил не закусывая, хоть они и захватили с собой полбуханки чёрного хлеба, - хотел быстрее опьянеть и забыть о вчерашнем. Когда бутылка опустела, потянуло на откровенность.
- Серёга, друг, люблю я тебя, армянская морда! - Витька вдруг заплакал, обнимая и целуя Овсепяна. - Ты ведь, гнида, не знаешь, что вчера было? - Витька шмыгнул носом, вытирая пьяные слёзы. - Томка Филатова, сука, по харе мне съездила, вот ей богу не брешу. Ломается, как принцесса на горошине, а я ведь её, армян, тоже люблю, как и тебя!.. Застрелю я её, наверно, Серый. У меня наган есть, как у Красных Дьяволят в фильме, знаешь?.. Сначала её кончу, а после себя. И поминай как звали!.. Давай, Вовсе Пьян, ещё на одну сообразим и пойдём убивать Филатову, ты мне поможешь.
Сергей, захмелевший не меньше Витьки, заорал вдруг дурным голосом, хлопая приятеля по плечу:
- Во, чудак, ничего не знаешь. Люблю, люблю... А она, Томка твоя, с каким-то фраером шуры-муры крутит, сам сколько раз видел!
- С каким фраером? - встрепенулся Витька.
- А я знаю. Длинный такой фитиль, в очках. Должно быть фэзэушник или рабфаковец, - ответил Овсепян.
- Врёшь! - взревел не своим голосом Витька и, оттолкнув Сергея, проворно вскочил на ноги. - Врёшь, армян, не верю!
Жгучая ревность захлестнула враз всё его существо, паутиной переплетаясь со злостью на весь несправедливый мир и неудержимой жаждой возмездия.
- Куда ещё, в школу? - недовольно пробурчал Овсепян, поднимаясь вслед за Витькой с земли.
- Пошли, узнаешь, - упрямо тянул его за собой Витька. - Деньги ещё есть?
- Откуда? - пожал плечами Овсепян и для убедительности похлопал по пустым карманам.
- Найдём, - сжимая кулаки, зло бросил Витька.
У крайних дворов Берберовки встретили пожилого мужика с пустыми вёдрами в руках. Витька с бранью стал требовать у него денег, и, ничего не добившись, ударил по морде. Мужик зарылся в кусты сирени и, побросав вёдра, проворно кинулся наутёк, но споткнулся и упал. Подбежавший Витька стал избивать его ногами. Мужик попробовал сопротивляться и даже, изловчившись, уцепился за Витькину ногу, но ринувшийся на выручку к другу Овсепян несколькими точными ударами в челюсть отбил у него всякую охоту к дальнейшему сопротивлению. Отобрав таким образом у бедного мужика серебряные карманные часы и рубль с мелочью, друзья отправились дальше.
В школу они прибыли к концу занятий и, раскупорив за углом принесённую с собой бутылку вина (на большее не хватило денег), стали поджидать Томку. Вскоре в густой толпе вываливавших из дверей школьников Витька заметил одноклассника Лёшку Симонова и, звонко, по-разбойничьи, свистнув в четыре пальца, поманил за угол.
- Томка Филатова где? - не отвечая на приветствие, сухо осведомился Витька.
- Да на комсомольской ячейке осталась, Бугор их зачем-то собирает, а что? - с жадностью глянув на бутылку вина в руках Казакова, ответил Лёшка.
- Не твоё дело. На пей, - перехватив его взгляд, протянул вино Витька, - да не увлекайся смотри, на троих.
- Ерунда, я ещё в казёнку сбегаю, гроши есть, - похвастался, прикладываясь к очищенному от сургуча горлышку поллитровки, Лёшка.
- Гляди, гляди, вон он, рабфаковец тот, в очках! - дёрнул Витьку за рукав Овсепян и указал рукой в дальний конец школьного двора, где на низкой лавочке для накачивания пресса сидел какой-то парень.
Витька посмотрел в ту сторону и вздрогнул от неожиданности, узнав в сидящем Максима, одного из тех рабфаковцев, с кем не так давно познакомился в общежитии. При воспоминании о той памятной пьянке злоба вскипела с удвоенной силой.
- А-а, старый знакомый. Стукач!.. Я этого хмыря знаю, Серый, - с ненавистью процедил Витька и сжал кулаки. - Сейчас я с ним за всё поквитаюсь: и за Гришку Маковкина, и за Томку!
- На пей, Казак, - протянул ему бутылку вина Симонов.
Витька запрокинул бутылку высоко над головой и с жадностью влил в себе сладковатую приторную жидкость. Передал вино Овсепяну.
- Откуда ты этого фитиля знаешь, Витёк? - поинтересовался Сергей.
- Так, знаю... Я всё знаю, армян, - задумчиво проговорил Витька.
- Что, бить кого-то будем? - весело спросил Лёшка. Выпитое уже начало производить в его голове своё действие и Лёшку потянуло на подвиги. - Ты только скажи, Казак, - любого за тебя отоварим. Мы ребята берберовские! - Он подмигнул Овсепяну.
На Берберовке ребята - жулики-грабители,
Ехал дедушка с навозом и того обидели! -
в тон ему, дурашливо пропел Овсепян.
Вскоре в дверях школы показалась Филатова. Распрощавшись с подругой, сразу направилась к поджидавшему её на лавочке рабфаковцу.
- Всё ясно, - многозначительно подмигнул своим Витька и решительно двинулся вслед за Томкой. За ним, пошатываясь, побрели Овсепян с Симоновым, допивая на ходу вино, которое ещё оставалось в бутылке.
Тамара весело поздоровалась с рабфаковцем, он галантно взял её под руку и повёл прочь со школьного двора, что-то оживлённо рассказывая. Филатова улыбалась, поминутно, снизу вверх, поглядывая на своего кавалера. По всему было видно, что знакомы они давно и ей приятно его общество.
У Витьки от обиды померк свет в глазах. Он ощутил в груди такой леденящий холод одиночества и такую тоску, что впору было завыть по-волчьи. Он убыстрил шаг, почти побежал за Филатовой и её спутником. Обогнал их за школьным двором и нахально перегородил дорогу.
- Привет, соседка! Не помешал?.. Возьмёте в свою компанию?
Очкастый рабфаковец Максим узнал Витьку и сдержано поздоровался. Тамара поморщилась, почувствовав перегар, исходивший от Витьки и от его дружков, подошедших следом.
- Нет, Казаков, ты в нашей компании будешь третьим лишним. Оставайся уж со своей компанией, - резко отрезала она. - Пойдём, Максим, нечего с ним разговаривать!
- Нет, постой, Филатова, погутарим, - схватил её за руку Витька. - А ты топай отсюда, Макс, пока по шее не схлопотал. И больше чтоб я тебя здесь не видел!
- Не понял, друг... Ты что это раскомандовался? - опешил Максим, загораживая от Витьки Тамару и легко толкая того в грудь.
Витька взорвался.
- Ах, ты драться, очкарик?! Ты меня, да? Получай, гнида, стукач, стиляга! - Казаков что есть силы ударил Максима в зубы, тут же, не давая опомниться, добавил с левой. И уже на земле, лежачему, расквасил сопатку.
Поражение рабфаковца Максима было полным, несмотря на то, что он был намного выше и сильнее Витьки. Тот драться любил, а главное - умел. Не было в их классе пацана, который решился бы выйти с ним один на один... Нападение Казакова было столь стремительным, что Тамара глазом не успела моргнуть, как её кавалер был повержен в прах, к её ногам, и беспомощно барахтался там, утирая одной рукой кровь, бегущую из носа, а другой - шаря по земле в поисках очков.
- Негодяй, за что ты его бьёшь?! Не смей! - негодующе вскрикнула Филатова и, оттолкнув Витьку, бросилась к жалобно скулившему на земле Максиму.
- Витёк, ну их к гадам, пошли отсюда, - потянул его с места побоища Овсепян, с брезгливой жалостью поглядывая на распростёртого у их ног рабфаковца. Его поддержал и Лёшка Симонов, уже допивший вино и вертевший в руке пустую бутылку.
- Наша взяла, Казак! Пошли, больше он сюда не сунется, - говорил Лёшка.
Но Витька был неумолим. Он стоял позади Филатовой, вытиравшей носовым платком кровь с лица рабфаковца, и зло требовал:
Витька на секунду отвлёкся, отвернулся от рабфаковца, и в то же мгновение как будто молния полыхнула у него перед глазами. Казакову показалось, что с неба упало что-то тяжёлое, жёсткое, как сталь, и на полной скорости врезалось в его голову. От чудовищного удара Витька не удержался на ногах, взмахнул руками и тяжело рухнул на землю.
Над поверженным врагом с увесистым колом в руках встал взъерошенный, окровавленный, страшный рабфаковец. Тамара с плачем повисла у него на руках, о чём-то умоляя, но тот её не слушал и, потрясая колом, кричал:
- Ну, подходи следующий, кто смелый. Шпана позорная! Будете знать, с кем связываться. Ну, подходи!..
Овсепян с Лёшкой Симоновым оторопело попятились от разъярённого Максима. Лёшка с досады швырнул в него пустой бутылкой, но промахнулся. Максим, размахивая колом, бросился на Овсепяна с Симоновым. В пылу драки никто не заметил, как Тамара побежала назад, в школу. Вернулась она с директором, которого пацаны звали Бугром, и с историком Декельбаумом.
- Атанда, Вовсе Пьян, - Бугор с Дикелем! - предостерегающе крикнул первым заметивший их Лёшка Симонов. Он отбросил кусок ржавой арматурины, которым отмахивался от рабфаковца, и отбежал в сторону, за деревья. За ним следом проворно припустил и Овсепян, всё ещё сжимая в руках увесистую штакетину, выломанную из ближайшего забора.
С противоположной стороны улицы, от трамвайной остановки, донеслась звонкая трель свистка спешившего на шум драки постового милиционера...
5
Ночь Витька провёл в полупустой камере районного отделения милиции. На длинных сплошных деревянных нарах, в разных местах, спало несколько человек задержанных. В соседних камерах сидели Лёшка Симонов и Овсепян. Лёшку он потом так и не увидел, его, должно быть, выпустили. С ним он встретился только на суде. Днём Витьку вызвали на первый допрос, составили протокол по драке у школы. Потом к этому протоколу стали прибавляться всё новые и новые, - Витькина вина росла как снежный ком. Откуда ни возьмись появилось заявление мужчины с вёдрами, которого они избили и ограбили на окраине Берберовки, всплыли разбитое стекло в доме Филатовых, дружба с Гришкой Маковкиным, прогулы школьных занятий, антисоветские анекдоты в студенческом общежитии, пьянки, неудачный побег из дома. Казаков понял, что погиб, пал духом и стал готовиться к самому худшему. Знал: Томки Филатовой ему теперь не видать, как, впрочем, и вольной жизни.
От нечего делать Витька принялся разглядывать многочисленные надписи, которыми были испещрены все стены камеры. Почитать было что, возможно, чуть ли не каждый, кто здесь сидел, оставил о себе выцарапанную на стене память. Посередине стены, чуть ли не под самым потолком был искусно изображён портрет Ленина, сбоку - голова женщины и надпись: 'Не верь красивым женщинам', - неразборчивая подпись. Далее: 'Здесь отдыхал Сашка Япончик', рядом: 'Петро, если встретишь Х. - нас заложили...' - остальное стёрто. Ниже: 'Смерть сукам, ворам!', лев с короной, голубь за решёткой, надпись 'чурки', далее - обнажённая женщина, пенис и слово 'хам'; изображение влагалища и надпись: 'Лёня - мастер по вскрыванию лохматых сейфов'. А вот и кое-что интересное! В самом углу у окна Витька наткнулся на знакомое имя: '6 апреля 1940 года. Здеся тянул срок Макуха. Прощай Ростов-папа! Прощайте друганы!'.
'Завтра и меня отсюда увезут, - печально подумал Витька, вспомнив слова следователя на последнем допросе. - Куда? В тюрьму? В другой город? В другую область? На север? Завтра десятое...'.
Казаков порылся в пустых после милицейского шмона карманах, отыскал там чудом завалявшийся малюсенький огрызок карандаша со сломанным грифелем и старательно выцарапал около Гришкиной надписи: '9 мая 1940 года. Тут сидел Витька Казаков с Вовсе Пьяном'.
На следующий день Витьку, как и обещал следователь, отвезли в следственный изолятор. Витька уже привык к милицейской камере и сильно не волновался, идя с матрасом под мышкой по пустым, гулким тюремным коридорам впереди надзирателя, пожилого плечистого мужика с усталым лицом землистого цвета. Витька по наивности думал, что всё заключение сводится к сидению в камерах: сначала в отделении милиции, потом в следственном изоляторе, потом в лагере. Возможно, будут заставлять работать, ну да к работе ему не привыкать: с детства выполнял всю тяжёлую работу по дому. Возможно, когда-нибудь побьют, как в первую ночь в районном отделении, но и к побоям Витька привык, - сколько передрался в школе и на улице с пацанами! Счёт потерял всем потасовкам. Так что насчёт своей дальнейшей участи Казаков был спокоен. Чем его могла испугать тюрьма?
Надзиратель неожиданно остановил его перед камерой, велел стать лицом к стене, громыхая тяжёлой связкой ключей, отпёр замок и скомандовал:
- Шагом марш в камеру, босота! Сейчас тебе покажут, где раки зимуют, - мужчина сердито толкнул его ключами в спину и с силой захлопнул дверь.
Витька опешил, застыв на пороге как вкопанный: на него изо всех углов камеры с интересом смотрели десятки глаз. Камера была огромная, с двумя рядами двухъярусных кроватей вдоль стен. Посередине, во всю длину помещения, тянулся деревянный стол с лавками по бокам. Справа от двери, в углу, находились унитаз и умывальник.
Осмотревшись и не зная, что делать дальше, Витька несмело шагнул к столу, положил на него матрас и поздоровался: