- Эх, ма, - пшеница, - вздыхая, мял в руке горсть колосьев стоявший рядом с Сергеем Мерцаловым в вырытом прямо посередине пшеничного поля, на небольшом бугре, окопе молоденький, с прыщеватым лицом, прапорщик Аранский. - У нас на Смоленщине - куда хуже. Жиденькая какая-то, неказистая. А тут прям литая, вспухшая...
Прапорщик с блаженством взял один из колосьев в рот, захрустел спелыми зёрнами. Сергей Мерцалов, получивший недавно, после взятия Тихорецкой, чин капитана и назначенный командиром взвода, презрительно сморщился.
- Вы, прапорщик, чем разглагольствовать попусту, винтовку лучше бы свою проверили, да бруствер перед собой повыше насыпали. Красные в атаку вот-вот пойдут.
- А слышали, гаспада, - говорил стоявший с правой стороны от капитана Мерцалова чернявый, смуглолицый штабс-капитан Мартиросян Гайк, - армянин из Ростова, - гэнэрал Дэникин запрэтил убиват плэнный балшавиков. Даже, говорят, начал из них формироват пехотный части, ара.
Штабс-капитан произносил русские слова с сильным кавказским акцентом, но всё равно многое было понятно. Мерцалов знал, что так говорят донские (бывшие крымские) и кубанские армяне. Их земляки в Закавказье говорили совсем по-другому.
- А что ж, и правильно, - подал голос пожилой, в потёртой драгунской фуражке на голове, поручик Тарас Войтюк. - Сколько можно нам, господа, - офицерам, в окопах сидеть, вшей кормить, да как нижние чины в атаки с винтовками бегать? Пускай теперь солдатня вместо нас в окопы садится. Им к этому не привыкать.
- Поручик Войтюк, - повернулся к нему побледневший враз от негодования капитан Мерцалов, - вы как давно в Добровольческой армии?
- Под Великокняжеской записался, - в смущении ответил тот.
- А я, - повысил голос Сергей Мерцалов, - ещё с покойным Корниловым под Ростовом начинал, в первый Кубанский поход на Екатеринодар ходил, и вот до сих пор - в строю... Может быть, вам, господин поручик, уже в тёплое местечко захотелось, в штаб какой-нибудь или в интендантское ведомство, в обоз? А Россию от большевиков пусть пятнадцатилетние мальчишки, гимназисты и юнкера, защищают? Так, что ли?..
- Да нет, вы что? - торопливо залепетал поручик, испуганно косясь на разгневанного командира взвода. - Вы, не так меня поняли, господин капитан. Я ведь только про пленных речь вёл. А сражаться я не отказываюсь. Как говориться: война до победного конца!
- Я тоже вмэсте с гэнэрал Корнилов из Ростова ушёл, - вновь заговорил штабс-капитан Мартиросян, обращаясь к Сергею Мерцалову. - А что там сэйчас, гаспадын капитан? Мнэ, каренной нахичэванцу, просто страшна об этом падумат, ара: нэмцы в Ростове! Это просто ужас, гаспада... А новый Донской атаман, гэнэрал Краснов - поистине пахож на уличный шлюха, нэ брэзгующий брат аружие у врагов Отечества... Продал Дон нэмцам, кайзэра Вильгельм называет сваим другом... В то время, когда мы, ара, - настоящие патрыот Родына, с кровью вырываем эта аружие у большевиков... Эта атаман Краснов, как толка разобьём красный бандыт здэс, на Кубани, нужно павэсит на пэрвый же фонарь, как измэнник Россия.
- А Краснов называет нашу Добровольческую армию Бродячими музыкантами, - с улыбкой подал голос молоденький прапорщик Юрий Аранский, - а генерала Антона Ивановича Деникина - правителем без территории и полководцем без армии... Не правда ли, - остроумно?
- Ну, вы, маладой чэловек, повторяете нэлепый шуточка пустозвона Багаевский, - нетерпеливо перебил его армянин Мартиросян. - Нэ следовало бы гаварыт эта гадаст вслух... Армия у нас уже ест, был и будет всэгда. А тэриторий мы скора вазьмём, ара, дай срок. И тогда пасмотрым, как запоёт эта данской салавэй, друг Вильгельма.
- Ну вы решительно всё перепутали, Гайк Амаякович, - поправил его поручик Войтюк. - Насколько мне известно, донским соловьём как раз таки называли покойного Митрофана Богаевского, а не атамана Краснова... Да-да, господин штабс-капитан, не делайте удивлённые глаза, - господина Богаевского давно нет в живых. Ещё в апреле этого года его расстреляли большевики в вашей родной Нахичевани, в Балабановской роще на окраине города.
- Нэ знал, прастите, поручик... Пуст зэмля ему будэт пухом, - стащил с головы форменную офицерскую фуражку Гайк Мартиросян и набожно перекрестился.
- Господа, внимание, - поднял предупредительно руку вверх капитан Мерцалов.
Офицеры насторожились. Схватив винтовки, припали к брустверу. Высокая, почти в пол человеческого роста, пшеница не мешала обзору, потому что окоп был благоразумно вырыт на возвышенности. Далеко впереди, на краю поля, у протянувшихся длинной цепочкой пирамидальных тополей, заклубилась пыль. Послушались отдельные, ещё не ясные приглушённые крики, постепенно переросшие в мощное, многоголосое русское "ура". Красные цепи поднялись в атаку. Сразу же загудела, обрабатывая расположения белых, артиллерия большевиков.
- Огонь! - решительно рявкнул капитан Сергей Мерцалов и первый, приложившись к шероховатому прикладу винтовки, выстрелил во врага. Стали дружно палить, после каждого выстрела передёргивая затворы, и остальные офицеры взвода. С флангов торопливо забили, прорезая воздух звонкими очередями, ротные пулемёты. Снаряды, метко выпущенные с красных батарей, стали рваться вблизи окопов, нащупывая огневые точки противника. Им яростно отвечала артиллерия добровольцев, буквально перемалывая наступающую пехоту красных. Но большевики, не смотря ни на что, неудержимой лавой катились вперёд. В самой гуще наступающих, на тонконогом горячем черкесском аргамаке, в одной шёлковой малиновой рубахе, похожей на трепещущее пламя костра, красовался красный главком Сорокин. Размахивая револьвером, он подбадривал своих атакующих бойцов.
От смертоносного, бьющего прямо в лоб, огня добровольцев передние цепи наступающих ложились почти поголовно, но задние с фанатичным упорством продолжали двигаться вперёд, к позициям марковцев. Вот неожиданно смолкла добровольческая батарея, опасаясь задеть своих. Видно, расчёты меняли позицию. Артиллерия большевиков перенесла огонь вглубь расположения неприятеля.
Под Иваном Сорокиным убило коня, ординарцы сейчас же подали ему другого. С правого крыла офицерских позиций, во фланг наступающим красноармейцам, стала заходить казачья конница генерала Эрдели: 1-й Кубанский (Корниловский) и 1-й Черкесский полки. Казаки и черкесы вихрем врезались в гущу передовых цепей большевиков, разметали их на мелкие группы и одиночек, стали безжалостно рубить и топтать конями. Красные, не выдержав неожиданного удара, в панике бросились назад, под прикрытие своих пулемётов.
Над безжалостно вытоптанным сапогами и копытами коней, бывшим пшеничным полем яростно метался ужасный, нечеловеческий гул от множества голосов бьющихся друг с другом, как дикие звери, потерявших всякий человеческий облик, бывших людей. Красные и белые, сойдясь не на поле Куликовом, а на мирной хлебной ниве, кололи друг друга штыками, рубили по головам шашками, колотили прикладами и душили руками, катаясь по залитой своей и чужой кровью, перемешанной с соломой и растоптанным зерном, плодородной кубанской земле.
Наступающие массы красных войск, под лихим ударом кавалеристов генерала Эрдели, на миг приостановились, попятились. Но уже летел туда во главе с размахивающим шашкой Сорокиным конный Дагестанский полк...
Марковцы из окопов с интересом следили за разворачивавшимся впереди, на поле, грандиозным сражением.
- Господа, - крикнул вдруг, выскочивший на бруствер с винтовкой наперевес, молодцеватый генерал Казанович. - Вперёд, господа офицеры, в атаку! За единую и неделимую нашу мать - Россию!
Последние его слова заглушил мощный патриотический рёв голосов выскочивших из траншеи с винтовками в руках добровольцев. Безжалостно топча сапогами поспевающие, тучные кубанские хлеба, офицеры кинулись навстречу атакующим сорокинцам, порыв которых был так же стремителен и неудержим. Люди бежали друг на друга, яростно разевая пасти, с бешеной скоростью. И те и другие горели желанием тут же, в сию минуту уничтожить, испепелить, стереть в порошок ненавистного врага, из-за которого и навалились на Россию страшные беды. Как это ни странно, и те и другие до самозабвения любили родину, и родина эта была одна. И как поделить её, они не знали. И единственным решением было, как им внушали начальники, - убить тех, других, кто не правильно любит Россию. Вернее, только говорит, что любит, а на самом деле, - губит её. И только они, истинные патриоты родины, спасают её!
Две цепи бегущих навстречу друг другу бойцов, наконец, сшиблись друг с другом в середине поля, в разные стороны буквально полетели тела убитых: поражённых острыми трёхгранными металлическими штырями, в военном обиходе носившими название - штыки, или получивших страшный удар увесистого, окованного железной скобой, приклада прямо в лицо, от которого оно враз превращается во что-то невообразимое и страшное...
Вой. Визг. Крики раненых. Предсмертные стоны убитых... Две обезумевшие от грохота боя толпы людей густо перемешались, бешено заработали штыками, прикладами, саблями. Выбивали из рук врага винтовки, кидались на штыки с голыми руками. Били, душили, зубами рвали друг другу глотки, чтобы победить или умереть. Так им внушили их командиры.
- Ах, мать вашу разэтак! Пид такую... - в архангелов, святителей, в Христа, в Бога и душу - мать! - ревели матерно, врубаясь в плотные, как будто литые, офицерские ряды, хлебнувшие по личному приказу главкома Сорокина по кружке чистого спирту, кубанские красные бойцы. Крушили, рубили, сбивали с ног своей тяжёлой крестьянской массой холёные тела бывших господ. Дрались привычно и умело, по-мужицки размашисто. Как будто в кулачном жестоком бою в станице на Масленицу.
- Мужичьё! Смерды! Земли вам захотелось? Свободы? Равенства? На, получай, борода! - били кулаками по зубам, по глазам, по бородам, прикладами винтовок - по смушковым фронтовым шапчонкам озверевшие офицеры. Стреляли в упор из наганов, пропарывали толстые брюха фамильными прадедовскими кинжалами, полученными лично из рук генерала Ермолова за геройство в Кавказской войне.
Сергей Мерцалов не успевал отскакивать от рушащихся под его ударами, как крепкие, подрубленные дубы, бездыханных тел кряжистых кубанских мужиков, колол до тех пор, пока не сломал об чьё-то ребро штык. Вокруг падали десятками свои и чужие, орали, как резаные, под ногами недобитые, истекающие кровью бойцы. И мелькали тут и там штыки, револьверы, сабли, сапёрные лопатки, кинжалы и просто, увесистые дрыны. Только успевай оглядываться по сторонам, крутиться волчком. Сергей уже получил два штыковых удара: один в ляжку правой ноги, другой в шею. Правда, не глубокий, но довольно чувствительный. Перехватив за ствол винтовку, хлопнул по голове внезапно появившегося сбоку, низенького, в старом выцветшем картузе, солдатика. Услышал специфический хруст лопнувшего под ударом черепа и страшный предсмертный вопль несчастного. Равнодушно перешагнул через мёртвое тело и побежал дальше. Споткнулся, чуть не упал, наткнувшись на чей-то валявшийся под ногами, громоздкий труп в запылённом офицерском обмундировании. Мельком успел рассмотреть: поручик Войтюк. Впереди упал, заорав не своим голосом от боли, проткнутый насквозь красноармейским штыком, молоденький прапорщик Аранский. Падали и другие марковцы: десятками, сотнями, целыми ротами ложились в вытоптанные остатки пшеницы, и больше уже не вставали... И атакующие добровольцы не выдержали безумного напряжения рукопашного боя, повернув назад, торопливо попятились к своим позициям...
50
Татьяна Дубровина, расставшись под Таганрогом с мужем, Самуилом Лазаревичем Нижельским, с остатками разбитых красных частей доехала до Ростова. Здесь пыталась разыскать родителей мужа, но вокруг царила такая неразбериха, суета и паника, что было не до того. К тому же, подходили роды и нужно было как-то определяться. Она пришла в городской военный госпиталь, который спешно готовился к эвакуации в Батайск и дальше, по линии железной дороги, на юг, на Самарское. К Ростову подходили немцы и город защищать было некому.
Уставший до смерти, измотанный бессонными ночами, пожилой главврач взял Татьяну с собой, зачислив в штат как сестру милосердия. Родильного отделения в госпитале, увы, не было. Несмотря на беременность, Татьяна справлялась со своими нехитрыми обязанностями. По пути следования санитарного эшелона, в вагоне ухаживала за ранеными, стирала грязное бельё и окровавленные бинты, которых катастрофически не хватало.
Она ничего не знала о судьбе своего мужа Самуила Нижельского, оставшегося с отрядом на позициях под Таганрогом. Может быть, он даже погиб в том страшном бою... Татьяна старалась не думать о самом худшем, надеялась, что он спасся, хоть выжить в том аду, во что превратили наступающие германские войска позиции красных, было трудно. Тяжёлая кайзеровская артиллерия просто сметала с лица земли всё живое, становившееся у неё на пути.
С тех пор Татьяна Дубровина не получала о муже никаких известий. Да и об остальных бойцах отряда - тоже... Не знала она ничего и об оставленном в армянском селе на попечении местного крестьянина старшем брате Артуре, с которым столкнулась случайно... Которого собственноручно ранила в горячке боя... Всё бы отдала теперь, чтобы он остался жить. Хоть это и - враг, офицер-дроздовец.
Не знала Татьяна и что будет с ней самой, а главное, - с её ребёнком, который должен был явиться на свет со дня на день. Что с ним делать, когда кругом творится такое? Куда девать? И куда деваться самой?
Под Батайском все пути были забиты эшелонами с отступающими из Ростова красноармейскими частями. Весь красный Батайский фронт, сдерживавший германское наступление, оставил позиции и спешно перебрасывался на юг, на Кубань. Там армия главкома Ивана Сорокина готовилась к наступлению против захвативших Тихорецкую деникинцев.
Немцы заняли города Ростов и Нахичевань, станицы Гниловскую, Александровскую, Аксайскую, Ольгинскую, - вошли в Батайск и остановились, наткнувшись на огромное скопление красных. К тому же, их из Новочеркасска предупредили союзники-казаки, что за Доном германские войска могут столкнуться с Добровольческой армией, которая придерживается англо-французской ориентации и стоит за продолжение войны с Германией.
Политическая обстановка на юге была до такой степени запутана, непредсказуема и взрывоопасна, что не могли предсказать наперёд, как будут дальше развиваться события, даже прославленные военачальники, популярные вожди движений, выпускники военной Академии и чины Генерального штаба. Весь прежний, привычный и устоявшийся уклад российской жизни трещал и, как гнилая тряпка, расползался по швам, - взамен, на четырёх лапах, выползало из затхлых недр народных низов что-то страшное, мерзкое и уродливое, похожее на доисторических динозавров. Это был, поистине, Всероссийский апокалипсис, о котором писал в Новом Завете апостол Иоанн Богослов.
51
Грушевская сотня Максима Громова, в составе Сводного донского казачьего полка, который входил теперь в дивизию генерала Голубинцева, окружала станцию Котельниково. Сотня в полнейшей тишине ехала по дну балки, доходившей почти до самой станции, с её южной стороны. Когда впереди замаячили первые станционные постройки, хорунжий Максим Громов выхватил из ножен шашку и громко подал команду атаковать неприятеля. С гиком и свистом ворвались в посёлок казаки, изрубив по пути жиденькую красноармейскую заставу. Из-за бугра с шумом выскочило ещё до двух сотен грушевцев, а с противоположной стороны, от вокзала, на который напирали основные силы дивизии, уже гремели пачками и в одиночку винтовочные и пистолетные выстрелы, звонко лопались гранаты и учащённо перекликались друг с дружкой голосистые казачьи пулемёты.
На улицы повыскакивали из домов и станционных построек полуодетые красноармейцы. В спешке передёргивая затворы, стали палить в разные стороны. Они не знали, откуда наступает противник, где свои, а где чужие? Стреляли больше для острастки, - в белый свет, как в копеечку. Густая лава казачьей конницы заходила на станцию с тыла.
- Вперёд, станичники! - не своим голосом орал Максим Громов и, привстав в стременах, с потягом опускал сверкающий огненной молнией клинок на головы и плечи шарахающихся в разные стороны, испуганных красноармейцев.
- Ура! - ревел сбоку назначенный Громовым командиром взвода Лукьян Родионов, и также с остервенением рубил шашкой большевиков, - своих недавних товарищей.
От него не отставали грушевцы Иван Вязов с Ильёй Астаповым. Юркий в бою Ванька Закладнов, вырвавшись вперёд, с азартом погнался за каким-то одетым в кожанку красным, видимо, - комиссаром. Тот, услышав позади себя топот конских копыт, обернулся и несколько раз выстрелил в молодого казака из нагана. Лицо его искажала гримаса ненависти и животного страха.
Иван схватился за правую руку, пробитую выше локтя пулей. Скривился от острой боли. В глазах у него полыхнуло бешенство и жажда мести. Вынырнувший справа, из-за штабеля чёрных, промасленных шпал, какой-то неказистый, в летах, казачок достал комиссара в кожанке длинной, привезённой ещё с Германской, пикой.
Красные в панике отступали по улице, конные казаки преследовали их, безжалостно рубя и забирая в плен поднимавших руки. Вдруг с чердака ближайшего дома по несущимся вскачь казакам полоснула точная пулемётная очередь. Затем ещё одна и ещё. Передние, мчавшиеся во весь опор, всадники, не успев придержать коней, полетели на землю, как подкошенные. Покатился с коня и казачок-фронтовик, выронив длинную кавалерийскую пику. Упал, пронзённый десятком горячих пуль, вместе с взвившимся на дыбы скакуном, грушевец Ванька Закладнов. Остальные, повернув коней, живо понеслись обратно к вокзалу. Вслед им продолжал методично стучать большевицкий пулемёт с чердака. Из переулка вдруг резво вымахнул на рысях эскадрон красных кавалеристов из 1-го кавалерийского крестьянского полка Бориса Мокеевича Думенко. Приободрённые пехотинцы бросились преследовать отступающего противника.
Сотни грушевцев, выскочив из тесных поселковых улиц на оперативный степной простор, понеслись в обход станции, к вокзалу. Командир полка подъесаул Замятин, бешено нахлёстывая коня, спешил на соединение с главными силами генерала Голубинцева. У вокзала кипела ожесточённая рубка. Белые казаки теснимые яростно врубившимися в их ряды конниками Думенко, медленно отходили в поле. Подъесаул Геннадий Замятин, вырвавшись немного вперёд, повёл грушевцев в тыл наступающего полка Думенко, в котором были, в основном, одни иногородние.
Загудела земля под копытами сотен конских копыт, жалобно задребезжали в ближайших котельниковских хатёнках стёкла. Завидев опасность с тыла, часть красных кавалеристов повернула коней. И вот встретились в яростной сабельной рубке две непримиримые враждебные силы на Тихом дотоле Дону: вольные хозяева этих тучных земель, казаки, и пришлые иногородние мужики, в удали и джигитовке порой не уступающие станичникам. Со стороны вокзала стал подходить на всех порах лёгкий бронепоезд большевиков, отрезая не успевших уйти из посёлка казаков от основных сил. Забили с платформ трёхдюймовки красных, залились бешеным смертоносным лаем пулемёты на бронированных башнях. Повсюду в степи начали рваться снаряды, поражая осколками подходившие к станции резервные сотни белых казаков.
Сводный казачий полк смешался, прекратив атаку на конников Думенко, повернул назад, в степь. Упал с коня с пробитой шальным осколком головой доблестный подъесаул Замятин. Схватившись рукой за окровавленный, простреленный пулей, бок, начал валиться из седла Максим Громов. Антон Мигулинов с одной стороны, а Иван Вязов - с другой, бережно придержали его, не дав упасть. Поскакали втроём прочь от смертоносного огня красного бронепоезда...
* * *
Сводный донской казачий полк, где служило много уроженцев станицы Грушевский, отходил от Котельникова вдоль речки в направлении станицы Нижне-Терновской.
- Эх, мать ихнюю разэтак, - сокрушённо ругался грушевец Пантелей Некрасов, носивший уже погоны сотника. - Здорово черти-мужики дерутся. И, вроде бы, совсем трохи их, а пруть, ироды, как скаженные.
- А видал, Пантюха, и казаки среди них есть, - сказал старший брат, болгарин Христо, ехавший с ним рядом, стермя в стремя. - Я и нашенских в бою, кажись, видал... Точно, - Сизокрылова, сына Никандра Романовича.
- Ну, энто шкура ещё та, - злобно ощерился Пантелей Некрасов. - Попался бы он мне зараз у руки, - живым не ушёл, паскуда... На куски бы рвал, вражину красную. Продал Дон комиссарам-жидам да кацапам с китайцами и радуется.
Пантелей Ушаков, правивший позади сотенного, всё слышал. Укоризненно покачивал головой, встряхивал то и дело поводом. Затем, выехав из колонны, попридержал коня на обочине, пропуская передние ряды. Дождался пока с ним поравняется Сизокрылов.
- Слышь, Никандор, - Обратился к нему, тронув коня, Пантелей, - Твово сынка, бают, в атаке видели... Супротив казачества с мужиками иногородними пошёл. Нет?..
Старик Сизокрылов яростно сверкнул на него бешеными, навыкате, глазищами. Брызжа слюной и захлёбываясь словами, крикнул:
- Не сын ои мне больше, с той самой минуты, как с большевиками снухался! Усё! Отрезанный кусок... Попадись мне на путях, - вот этой самой рукой срублю стерьву, не побачу, что своя кровь!
- Энто как у Тараса Бульбы, значит, - весело скалился, ехавший сбоку и утирающий кровь с рассечённого лба Григорий Закладнов. - Я мальцом книжку такую читывал у станице. Запамятовал, кто написал... Так там тожеть сын супротив папаши попёр, а казаки оба. Как их, эти... запороги, да... Мало того: до ляхов перебежал, - полячишек так в старину называли. Ну, Бульба его подстерёг в одночасье и застрелил. Андрюхой сынка звали, во... Я тебя, толкует, сын мой непутёвый, породил, я же тебя и убью, гадёныша!
- И поделом, сучёнку! - одобрительно воскликнуло несколько станичников. - Не предавай впредь казачество и отца родного!
- Вот зараза, угораздило же меня, - кривился от острой боли, показывая перевязанную окровавленным бинтом кисть левой руки соседу Егору Астапову, Харитон Топорков. - Надо же так вдарить, - мизинец, как не бывало срубил, сучий потрох!
- Добрый уруб, ничего не скажешь, - качал простоволосой головой Егор Васильевич. - Видать, опытный фронтовик действовал, - они это могут, хоть и мужики. Особливо, которые из драгунов. Как их самый главный большевицкий начальник - бывший вахмистр драгунского полка Борис Думенка. Лихой рубака, я тебе скажу, друже Харитон.
- Да мне ещё считай свезло, - продолжал за своё Харитон Топорков. - Мизинец что? Так, мелочёвка... Была бы голова цела! Вон соседа, Ивана Шубина - он через три хаты от меня жил, на крыше у него ещё железный кочет с раскинутыми крыльями - так его навовсе порубили красные товарищи, - сам видел.
- Царство небесное вновь убиенному Христову воину, - торопливо закрестился Егор Астапов.
- А картуз-то твой где? - сочувственно взглянул на Астапова Харитон Степанович. - В бою посеял никак?
- Ага, краснопузым прызент исделал, - скептически хмыкнув, пошутил Егор Васильевич. - Шашкой какой-то байстрюк красный срубил, - пояснил затем серьёзно. - Едва до башки не достал, анчютка... Жалко фуражки. Антилерийская она у меня, чёрная - не как у всех. Ещё с Японской кампании осталася.
В колонну станичников вдруг ворвался, прискакавший из головной сотни Максима Громова, грушевец Антон Мигулинов.
- Казаки, Григория Закладнова не видали? - спрашивал он, крутясь, как вьюн, среди конников. - Закладнов где? Жив чи нет?
- Да вон он, на правом фланге едет, - указали Мигулинову.
- Чего тебе, кугарь? - обернулся к подъезжавшему Антону Гришка Закладнов.
Мигулинов, свесился чуть с седла, полушёпотом заговорил на ухо:
- Крепись, Григорий Устиныч, беда! Братана твово, Ваньку, красные в бою положили. Под пулемётную строчку на станции попал... Так усего и изрешетило: и его самого, и коня.
Сообщив чёрную весть, молодой грушевец сразу же крутнул за повод коня, резко поворотил его и помчался вперёд, к своей, идущей в авангарде сотне. Лицо Григория мгновенно помертвело, он пошатнулся в седле, крепко ухватившись за луку. В голове яркой вспышкой молнии промелькнуло: "Ванька, брат!.. Нету больше! Убили!"
- А-а... У-у-у, - Григорий застонал, завыл чуть ли не по волчьи, заскрежетал от внезапного горя зубами. Яростно сжал рукой, до боли в суставах, эфес старинной, принадлежавшей ещё прадеду, погибшему на Кавказе в войне с горцами, шашки.
Казаки попритихли. Сочувственно поглядывая на него, понимающе кивали чубатыми головами: надо выплакаться человеку, излить душу. Горе...
В глазах у Закладнова помутнело, поплыли яркие, светящиеся круги.
- Война, мать её за ногу... - вздохнул бывший батареец Егор Астапов...
В середине войсковой колонные, на санитарной линейке, метался в бреду раненый в бою Максим Громов. Машинально скрёб окровавленными заскорузлыми пальцами простреленный бок. Иван Вязов, сидя возле него, смачивал водой из фляги тряпицу и прикладывал то и дело к горячему лбу одностаничника. С тоской всматривался в помертвевшее, осунувшееся враз лицо несчастного. Думал: "Дотянет ли до тылового лазарета?.. Кровищи-то сколько потерял - страсть".
Ехавший возле линейки Илюха Астапов держал в поводу Ванькиного жеребца. Умело свернув закрутку и закурив, тяжело вздохнул.
- Да... Я что говорю, Иван: ещё один такой наскок, ну б его нагад, - и усе мы до одного так же вот, как Грома, ляжем... А то и завзят, - в деревянный ящик сыграем, односум... Правильно я толкую, чуешь?
- А то нет... - ухмыльнулся, признавая полнейшую правоту Ильи, Иван Вязов.
Приободрённый поддержкой товарища, Илья Астапов продолжил излагать свои соображения:
- Я толкую, слышь, Ванюха: красные дерутся дюже зло и умело. К тому же, командиры у них, говорять, добрые. Из иногородних... Думенко Борис, да Семен Будённый, - оба в драгунских полках царёву службу ломали, фронтовики... А в Котельникове, об которое мы зуб нонче обломали, красными казаками заправляет бывший есаул Фома Текучёв. Лихой рубака, я тебе доложу...
- Зато у нас командиры некудышные, - сплевывал с досады в землю Иван Вязов. - Мыслимое ли дело, в конном строю супротив бронепоездов да пушек с пулемётами переть?.. Вот и всыпали нам товарищи!
- Ничего, ничего, Вязов, скоро и мы им накладём, дай срок, - зловеще пообещал, подъехавший сзади Лукьян Родионов с лычками приказного на погонах. - Токмо всем казакам надо собраться воедино, в железный кулак, и вдарить сообща в самое больное место... А то что же это такое? Каждая станица сама по себе, своим гуртом. Как куркули, право... Так, конечно, толку не будет, ежели делиться будем.
- А что, господин приказный, помимо нашего грушевского полка, есть поблизости и другие? - наивно поинтересовался Иван Вязов.
- Конечно, есть, - высокомерно взглянул на него Родионов. - Ты, Вязов, никак с Луны свалился, чи шо?.. Такие вопросы задаешь... Устояли бы мы одним полком супротив всей Красной Армии?.. У нас тут цельная казачья дивизия, не слыхал? Генерал Голубинцев командует. Правее нас, в районе Большой Мартыновки, действует отряд полковника Топилина, у слободы Большая Орловка дерётся местный казачий отряд войскового старшины Мартынова. А в общем ежели взять, то прозываемся усе мы - Царицынский фронт, под началом генерал-лейтенанта Константина Константиновича Мамонтова. Главные его силы за Доном располагаются, у Цимлы.
- А почто Царицынский? Он же у красных, - не понял Иван.
- Эх ты, казуня неотёсанный, - презрительно передразнил его приказный Родионов. - Не потому Царицынский, что мы город уже взяли, а что - направление нашего наступления таковое. Понял?
- Опять ни хрена не пойму, дядька Лукьян, - продолжая хлопотать над стонущим в повозке Максимом Громовым, признался Вязов. - Какое направление наступления, когда всё время драпаем от красных? То из Романовки, то зараз из Котельникова...
- То временно, дурень, - рассердился приказный Родионов. - Стратегия у господ генералов такая, навроде нашего казацкого "вентеря": поначалу вроде бы как отступить, чтоб поглубже заманить красные банды, а посля прихлопнуть мышеловку и всех разом добить. Ясно?
- А-а... Ну ежели только так, - покрутил головой Вязов.
- Ваньку Закладнова жалко, - сокрушался Илья Астапов. - Ни за грош сгинул казак. Толком-то и не пожил на белом свете, девок не долюбил...
- С каждым могёт случиться, - невесело протянул Иван Вязов. - Пуля, она ведь, дурёха, не разбирает, кого ей в голову клюнуть.
Казаки ехали, перебрасываясь словами, разбирая детали недавнего налёта на станцию, а кругом колосились, набираясь земных соков, раскинувшиеся во всю ширь ровной, как стол, задонской степи, бескрайние поля ядрёной пшеницы-гарновки. Едут казаки вдоль осыпающихся прямо на дорогу, под копыта коней, тучных донских хлебов и не ведают, что кому-то из них, может быть, уж не доведётся увидеть следующего урожая. А кое-кто не попробует свежеиспечённого хлебушка - и из этого... Скосит его, возможно, очередь большевицкого пулемёта, достанет в бою пулей пришлый интернационалист-красноармеец или безжалостно срубит в конной лихой сшибке отчаянный фронтовик драгун из иногородних, а то и свой же, красный казак.
Разгоралась, подобно раковой опухоли, беспощадная братоубийственная война на Тихом Дону, подобно метастазам, захватывала всё новые и новые очаги. Теснили белые казаки красных к границам области. На севере она была почти вся уже очищена от Советов. В центре, по железнодорожной линии Лихая - Царицын, - тоже. На юге, в Сальском округе, успешно громила большевиков Добровольческая армия. И только на юго-восточном направлении всё ещё держались за железку, медленно откатываясь к Царицыну, кавалерийские и пехотные партизанские отряды красных. Некоторые крупные иногородние сёла, вроде слободы Большая Мартыновка, сражались в полном окружении белоказаков. Здесь и разгорелись основные события лета 1918 года.
52
- Ну говори же, сволочь, говори, - уже не владея собой, войсковой старшина Ковалёв подскочил к пожилому, с тёмно-русыми закрученными усами, красноармейцу, захваченному в недавней кавалерийской стычке, и со всей силы ударил его затянутой в чёрную кожаную перчатку рукой в челюсть. Пленный пошатнулся, как молодое деревце под напором ветра, но на ногах устоял. Выпрямился, харкнув на пол перемешанный с осколками выбитых зубов сгусток крови. С ненависть взглянул в глаза разъярённого Чибисова.
- Зазря, зазря дерётесь, ваше благородие, вам это не к лицу. Вон, холуёв своих лучше покличьте, - кивнул фронтовик на стоявшего в стороне Тимофея Крутогорова с дюжиной младших офицеров и урядников из личного конвоя Ковалёва. - Токмо, один хрен ничего я вам не скажу, - продолжал решительным голосом красноармеец. - Хотите знать, какие у нас силы? Что ж, идите, попробуйте сунуться, - сами узнаете.
- Гад! Сука большевицкая! Предатель, - подскочив к пленному, горячий и несдержанный Тимоха Крутогоров сбил его ударом кулака с ног. Принялся яростно топтать и пинать сапогами.
- Отставить, сотник, - остановил его Митрофан Ковалёв. Приказал находившимся в помещении полкового штаба казакам из своего личного конвоя поднять окровавленного, стонущего фронтовика.
- Послушай, дружище, - переменил обращение войсковой старшина. Ласково заглянул в заплывшие синяками глаза пленного. - Пойми меня правильно: скажешь, сколько у вас в Большой Мартыновке войск, сколько пулемётов, имеются ли орудия? И я отпущу тебя на все четыре стороны. Будешь жить, пойми ты меня... Если же станешь по-прежнему запираться, - мы тебя расстреляем. Подумай хорошенько. Даю тебе на размышление десять минут.
- Стреляй, сука офицерская! Контра недорезанная. Один хрен всех не перестреляешь, - гордо подняв голову, проговорил большевик.
- Ну хорошо, - войсковой старшина Ковалёв повернулся к своим конвойным. - Казаки, ну-ка выведите его во двор, да спустите там с него шкуру нагайками. Может, тогда язык у него развяжется.
Казаки из личного конвоя комполка пинками вытолкали пленного из хаты. Митрофан Ковалёв обратился к собравшимся в штабе офицерам:
- Итак, господа, если этот красный мерзавец ничего не скажет, остаётся два выхода: или, ничего не зная о противнике, так сказать, вслепую атаковать слободу, или же сегодня ночью послать в Большую Мартыновку наших лазутчиков. По моему, нужно поступить именно так.
- Я тоже так думаю, - согласился с Ковалёвым Тимофей Крутогоров. - Могу даже предложить разведчиков. Есть у меня в сотне отчаянные ребята, земляки, к тому жа. Сполнют...
- Хорошо, сотник, - кивнул головой войсковой старшина Ковалёв. - В случае успеха, я в долгу не останусь...
* * *
В штабе объединённого Мартыново-Орловского красноармейского отряда, расположенного в слободе Большая Мартыновка, перед собравшимися командирами подразделений стоял калмык Санчар Каляев. Возбуждённо размахивая руками, доказывал:
- Белый - мала-мала. Мой чэрез их лагер проста так конь ехал... Ни болша полк их там. Посылат гонец на станция Ремонтный, к наша красный войска, остальные партызан здэс бит белый банда, - пабеда наш будет. Верьте мне, дарагой товарищ.
- Я думаю, товарищ Герасимчук, рискнуть можно, - обратился к командиру объёдинённого отряда комиссар Тарас Зыгин. - Сегодня же нужно послать опытного бойца, разведчика, на станцию Ремонтная для установления связи с командованием 1-й Донской стрелковой дивизии. Как только установим контакт, - договоримся с командиром дивизии товарищем Шевкоплясовым о совместных действиях по прорыву белоказачьей блокады. Действовать трэба смело и решительно. Нащупаем в обороне беляков самое слабое место и, как только подойдут нам на подмогу войска Шевкоплясова, совместно с ними внезапно ударим всей конницей. Для прикрытия пустим пехоту с пулемётами - это твоя задача, товарищ Ситников, - повернулся комиссар к одному из командиров. - Неожиданность удара, вечерние сумерки, - всё это гарантирует почти стопроцентный успех операции. В случае неудачи, конница отойдёт в село, а пехота пулемётами остановит контратаку противника... Впрочем, это исключено.
- Я тожеть так маракую, - поддержал Зыгина командир Больше-Орловского партизанского отряда, простой крестьянин, фронтовик Иван Ситников. - Пробиваться из котла надо, и чем скорее, тем лучше. Покель нам казаки навовсе петлю на шее не затянули.
Командир объединённого отряда Федос Герасимчук обвёл умным взглядом склонившихся над картой округа красных командиров, остановился на Серафиме Грачёве, который, заменял тяжело раненого в бою Булаткина, командуя конным дивизионом.
- Как твои кавалеристы, товарищ Грачёв? Не подкачают?
- Будьте покойны, товарищ Герасимчук, - решительно тряхнул густым, ниспадающим на левую бровь, чубом лихой каменнобродский казак, бывший атаманец Серафим Грачёв. - Вложим белякам как следовает, чтоб надолго запомнили. По всем правилам сабельной науки.
- Ну что ж, - хлопнул по столу широкой ладонью, подводя итог совещанию, Федос Харитонович. - Дело ясное, - идём на прорыв... Товарищ Зыгин, подберите разведчика для установления связи с комдивом Шевкоплясовым. Желательно не одного, а двух - трёх, для подстраховки. И лучше - из больше-мартыновских сельчан, чтоб хорошо местность знали, пробрались бы незаметно через казачьи расположения... На этом всё. Руководить операцией буду лично.
* * *
Из трёх, посланных к основным силам красных, больше-мартыновских разведчиков только одному, молодому парню, удалось дойти до своих. Второго гонца казаки подстрелили у хутора Арбузова, третьего, - пожилого фронтовика, - взяли в плен.
Молодого бойца, вырвавшегося из блокадной Мартыновки, сейчас же доставили в штаб, который находился в посёлке Дубовское при станции Ремонтная. Как раз в это время в расположение дивизии прибыл командующий 10-ой красной армией Климент Ефремович Ворошилов. Он созвал на совещание руководящий состав подразделений и политработников. Были: командир 1-й Донской советской стрелковой дивизии Шевкоплясов, начальник штаба Фёдор Крутей, командир1-го социалистического кавалерийского карательного полка, который - после объединения с отрядом Будённого - насчитывал уже около 1000 сабель, Борис Думенко, его заместитель Семён Будённый, командиры кавалерийских дивизионов Баранников, Городовиков, Маслаков и другие.
Ворошилов поставил вопрос ребром о немедленном деблокировании Мартыново-Орловского партизанского отряда Герасимчука. Стали разрабатывать и уточнять детали предстоящей операции.
- Я думаю, товарищи командиры, что одного кавалерийского полка будет вполне достаточно, чтобы пробить брешь в обороне белых, - заговорил Климент Ефремович. - Социалистический карательный полк товарища Думенко прорвёт фронт и глубоким обходным рейдом зайдёт в тыл белоказачьей группировке, которая окружает слободу Большая Мартыновка. По условленному сигналу, партизаны из села нанесут встречный фронтовой удар и выйдут из окружения... Я слышал, там много раненых и больных... Так что вы, товарищ Шевкоплясов, не забудьте отправить с полком Думенко достаточное количество санитарных линеек для вывоза раненых и медикаменты.
- Будет сделано, товарищ командарм, - с готовностью ответил комдив Шевкоплясов, так и пожиравший преданными глазами столь высокое большевицкое начальство.
- Дивизию выдвинете вдоль железной дороги к станции Зимовники и займёте оборону по правобережью реки Малая Куберле, - продолжал давать наставления Ворошилов. - После рейда на Большую Мартыновку, кавполк Думенко со всеми партизанами, обозами и беженцами выйдет через станицу Иловайскую и село Кутейниково на вас. Стрелковые части обеспечат боевое прикрытие выходящих из окружения партизан.
- Товарищ Ворошилов, разрешите вопрос, - обратился вдруг Борис Думенко к командующему.
- Что ещё? - недовольно глянул на смелого кавалериста большой большевицкий начальник. Он не привык, когда его бесцеремонно прерывали.
- А дополнительный запас боеприпасов нам дадут? - напрямки ляпнул Думенко. - Рейд ведь предстоит дальний, в отрыве от наших тылов и баз снабжения. Боевые действия могут затянуться и нам до зарезу нужны будут боеприпасы. А где взять?
- С этими вопросами обратитесь к командиру дивизии, это всё в частном порядке, - нетерпеливо отфутболил навязчивого кавалериста Климент Ворошилов. - Мы сейчас решаем общие стратегические моменты... И мало того, даже, можно сказать, - политические, потому что, как говорит член Реввоенсовета Южного фронта товарищ Иосиф Виссарионович Сталин: стратегия - это та же политика, а политика - та же стратегия...
"Красный генерал" Ворошилов, не любивший, да и не умевший говорить, быстро устал от своих высокопарных разглагольствований и, вытащив из кармана золотые купеческие часы на цепочке, демонстративно щёлкнул крышкой.
- Однако, мы заговорились, товарищи, а солнце-то к обеду клонится...
Шевкоплясов понял тонкий намёк и тут же послал расторопного ординарца на кухню распорядится насчёт угощения для важной персоны. Сам же подвёл итог:
- Всё остальное - в рабочем порядке, товарищи красные командиры. Все свободны.
Борис Думенко вышел из штаба дивизии в окружении своих боевых соратников: Будённого, Маслакова, Баранникова, калмыка Городовикова. Тут же, едва поспевая за командиром, вышагивал в развевающейся черкеске верный адъютант Семён Листопад. Вскочив у коновязи на коней, в сопровождении десятка кавалеристов охраны, они рысью поскакали в село Ильинка, расположенное в нескольких верстах от станции Ремонтная. Там стоял Первый крестьянский кавалерийский карательный полк.
Несмотря на столь устрашающее название, служили в нём вовсе не какие-то сорвиголовы, каты и разбойники с большой дороги, а обыкновенные крестьяне Сальского и первого Донского округов, в основном фронтовики, дравшиеся на Германской в кавалерии. Бывшие доблестные драгуны, гусары и уланы царской армии. К 1914 г. в армейской кавалерии имелось 20 драгунских, 18 гусарских и 17 уланских полков. Кавалерийская дивизия старой императорской армии включала две бригады: в первую входили драгунский и уланский, а во вторую - гусарский и казачий полки. Полки с одним номером составляли одну дивизию. Кроме того, была цельная драгунская дивизия в составе Кавказской армии - Кавказская кавалерийская. Кстати, в этой самой дивизии, в 18-м Северном драгунском полку, воевал и старший унтер-офицер Семён Будённый.
Отъехав на достаточное расстояние от станции, Думенко вдруг на всём скаку придержал коня, который носил причудливую кличку "Панорама", и обратился к сопровождавшим его командирам:
- Что, хлопцы, сварганим зараз свой собственный военный совет? А ну слезай с коней, ходи до кучи.
Кавалерийские начальники быстро спрыгнули на землю, отдав лошадей красноармейцам и вестовым, сгрудились вокруг своего любимого "батьки" Думенко. Борис Мокеевич шагнул в центр круга, обнажённой шашкой принялся мастерски вычерчивать карту местности.
- Ну что, похоже, товарищи командиры? - с улыбкой спросил комполка, как бы извиняясь за своё неумелое художество.
- Вполне, Борис Мокеевич. Просто картина Сурикова, - пошутили сподвижники.
- Ну так вот, - продолжил разрабатывать план предстоящей операции Думенко. - На прорыв пойдём ночью. Перед тем хорошо разведаем линию белого фронта и пошлём гонцов в Большую Мартыновку, чтобы были готовы к контратаке. Выдвинемся из расположения двумя полковыми колоннами: одну поведу я сам, другую, ты, Семён Михайлович, - повернулся он к Будённому. - Дивизион Баранникова будет выполнять самостоятельную задачу. Пойдёт по правому берегу реки Сал в направлении хутора Рубашкин, чтобы вдарить по казакам, обложившим Мартыновку, с северу. Мы с тобой, Семён, через Кутейниково и станицу Иловайскую, ломанём на хутора Кегичев и Арбузов... Вот они, южнее малость слободы... Зайдём белякам с тыла и внезапно атакуем в конном строю. Они поворотят против нас с Баранниковым, а тут партизаны из Большой Мартыновки, по сигналу, саданут им в спину своей конницей и пехотой. И гузырь кадетам. Побегуть как миленькие... Такова диспозиция, хлопцы. Вопросы есть?
- Всё ясно, Борис Мокеевич, - ответили красные командиры.
- Тогда по коням и айда в полк. Сутки на подготовку и выступаем, - приказал Борис Думенко, вскакивая на свою "Панораму"...
* * *
В полной ночной тишине вывел в степь из Большой Мартыновки свои четыре сотни всадников Серафим Грачёв. Рядом, покачиваясь в седле, невозмутимый, как буддийский истукан, ехал Санчар Каляев. Флегматично, даже не поворачивая головы, спросил у Серафима:
- Слушай, командыр, твой фамилия Грачёв... Мой, когда царский фронт воевал, была в наш сотна Никита Грачёв, не знал?
- Вот те на, - оживился Серафим, с удивлением глядя на Каляева. - То ж батька мой родный. Жаль, - погиб, царство ему небесное...
- О, да, да, - закивал головой калмык, - в Румыния балшой була бой, многа-многа наш казак - австриец побил... Бульна многа, собака, ранил и плэн взяла... Пропала там твой отец Никита... Пусть дух его на небо встретится с духами предков.
Впереди, в ночной сумрачной степи, замаячили трепещущие огоньки костров в белоказачьем лагере. Дивизион Серафима Грачёва остановился на исходных позициях. Сзади, от рассыпавшихся в левадах пехотных партизанских цепей, подлетел, резко осаживая коня, Федос Герасимчук. Вытащив из ножен саблю, обратился к Серафиму:
- Товарищ Грачёв, без моей команды атаку не начинать. Ждём сигнала с той стороны. По сведениям нашей разведки, конница Думенко уже в хуторе Рубашкине.
Ждать пришлось недолго. Примерно через четверть часа с юга, со стороны хуторов Кегичева и Арбузова, тишину ночи прорезала длинная пулемётная очередь. Сразу же затарахтел пулемёт в Рубашкине. Это был сигнал к общему наступлению на белых.
- Ну что, брат Грачёв, пийшлы, - по будничному сказал командир мартыновских партизан Федос Герасимчук.
- Пошли, Федос Харитонович, - выхватив клинок, зычно крикнул каменнобродский казак Серафим Грачёв. - Вперёд, красные бойцы! За власть Советов!
- Ура! - дружный боевой кличь потряс поле за слободой. Рванулись в бешеном порыве с места в галоп сотни красных кавалеристов.
- Ур-ра-а-а-а! - как мгновенно отражённое эхо, ревела, катилась навстречу мартыновским партизанам многоголосая перекличка с севера, где со стороны хутора Рубашкина стремительно атаковал белоказаков красный дивизион Николая Баранникова.
И белым почудилось, что не четыре сотни измотанных долгой осадой бойцов, а огромное конное войско, может быть, вся Красная Армия, по тайному подземному ходу проникла в Большую Мартыновку и с яростным рёвом храбро ринулась на их позиции. Казаки заметались между двух наступающих конных лав. Ещё несколько стремительных минут и - всё смешалось в невообразимую кучу-малу. Кони, люди... И пошло, понеслось, поехало... Стоны, вопли, металлический визг шашек.
Белоказаки, оставив окопы, в панике вскакивали на коней. Кое-как отбиваясь от налетевших со всех сторон красных кавалеристов, галопом уносились в мрачную ночную степь. Пластуны прыгали на ходу в повозки, бешено нахлёстывали коней.
- За отца, старого Мергена, за Байчаху, за детей! Вот вам, получай! - рубил калмык Санчар Каляев белоказаков, почти не оказывавших сопротивления.
- За брата Тита, за командира Булаткина, всех товарищей! - не отставал от него Серафим Грачёв.
* * *
Фёдор Громов с Семёном Топорковым, - мокрые, без сапог, в одних гимнастёрках и шароварах, с заткнутыми за пояс револьверами, - крадучись выходили из реки Сал на берег. Они были посланы на разведку в Большую Мартыновку. Как раз в это время в степи за селом, вначале на юге, а после и на севере, у хутора Рубашкина, застрочили навязчиво пулемёты. Со стороны казачьих позиций тут же вспыхнула беспорядочная винтовочная трескотня. На околице слободы тоже всё загрохотало, послышался громкий гул множества конских копыт, - вероятно, пошла на прорыв партизанская кавалерия. Навстречу им из степи, от Рубашкина, понеслось многоголосое русское "ура" и такой же яростный конских топот. Рванулась в атаку ещё одна конная лава. Только вот чья?
- Что там, чуешь? - в испуге повернулся к Фёдору Топорков. - Бой, кажись, Федька. Слышь: выстрелы, суматоха...
- Нехай, - с досадой оборвал его Громов. - Наше дело разведать силы красных. Пошли.
- А как мы их в такой темнотище разведаем? - заволновался Семён. - Гляди, - сами на патруль ихний напоремся.
- Ничего, нам это и надо, - Фёдор вытащил из-за ремня револьвер и лёгким щелчком взвёл курок. Предупредил: - Стрелять только в крайнем случае, на нож главное надейся... Возьмём языка, желательно командира, и - домой. Как на Германском, помнишь?
- Ещё бы, - сказал Топорков.
Нырнув в траву, поползли по пологому, поросшему кустарником, берегу реки к крайним сельским домам. Впереди всё было тихо, только на северной и южной окраине грохотали, разгораясь, сражения.
- Да нема тут никого, - вполголоса шепнул односуму Семён и, не таясь, встал на ноги. - Чё на брюхе, как гады ползучие, ёрзать? Пойдём так. Красные, видать, на прорыв рванули.
- Должно быть, так, - согласился, тоже поднимаясь в полный рост, Фёдор.
Не успели они пройти и пяти саженей, как впереди, из-за кустов вдруг зловеще загремело:
- Стой, кто идёть? Павроль?
В предутренних сумерках отчётливо щёлкнули передёрнутые винтовочные затворы, и из кустов во весь рост поднялось несколько фигур красноармейцев.
- Скажем, что перебежчики, от белых, - шепнул Топоркову, поднимая руки, Фёдор.
К ним с опаской приблизились, со штыковыми винтовками наперевес, трое дозорных.
- Кто такие? Беляки? - злобно выкрикнул, по-видимому, старший, - усатый, в старой фронтовой папахе на голове, в ботинках с обмотками на ногах, партизан. - Оружие есть? Бросай наземь.
- Не стреляй, братцы, мы к вам, - первым торопливо и убедительно заговорил Фёдор Громов, швыряя под ноги партизанам револьвер. - Сдаёмся мы добровольно. От белых только что ушли, по реке. До вас хотим, в Красную Армию. За Советы...
Старший из красноармейцев, сделав шаг к Громову, замахнулся штыком.
- А ну замолчь, казуня. Ишь, сдаваться удумали, сволочи... Вот возьмём сейчас вас, и безо всякого суда и следствия укокошим. Обыскать! - кивнул он своим бойцам.
- Ой, товарищи, да за что же вы нас? - испуганно, плачущим голосом, залепетал Топорков и сделал вид, как будто собирается рухнуть на колени. - Мы ведь сами сдалися, пощадите...
Склонившись почти до самой земли, он вдруг выхватил из-за пазухи нож. Мигом выпрямившись, как будто пружина, казак бросился на одного из красноармейцев, не успевшего ничего сообразить, и поразил его ножом в сердце.
- Молодец, Сёмка! - выкрикнул Фёдор, навалившись на командира партизанского дозора, которого отвлёк Топорков. Громов ловко выбил из его рук винтовку и, повалив наземь, начал душить.
Семён, быстро разделавшись с одним большевиком, тут же, с разворота накинулся на другого. Вскоре и он уже предсмертно хрипел на земле в луже собственной крови, с глубоком колотой раной в боку. Топорков поспешил на помощь односуму.
Вдвоём казаки быстро утихомирили красного командира, засунули ему кляп в рот, связали назад руки. Тяжело дыша, огляделись по сторонам: не услышал ли кто шума борьбы? На берегу было по-прежнему всё тихо. Только в дальних полях за слободой всё ещё продолжали бухать винтовочные выстрелы, да слышалось приглушённое расстоянием конское ржанием да топот копыт. Там всё ещё сражались красные партизаны с казаками.
- Что, потащили борова до своих? - вопросительно взглянул на командира Сёмка Топорков.
Пленный, поняв, что с ним хотят делать, ухитрился выплюнуть кляп и громко заорал, зовя на помощь.
- У, гад, молчи! - Фёдор со злостью ударил красноармейца рукояткой револьвера по голове. Снова плотно заткнул рот.
Пленный большевик потерял сознание. Волосы на его голове намокли от крови. Тонкими ручейками кровь по виску стекала за ворот солдатской гимнастёрки.
- Убил языка, Федька? - испугался Семён Топорков. - Что будем робыть?
- Ничего, очухается, мужик крепкий, - успокоил друга Фёдор Громов. - Как придёть в себя, допросим тут и - в расход. Всё одно до своих мы его такого через реку не дотащим. Потонет, сука красная...
- Это дело, - согласился с решением командира Семён. - А не будет отвечать, - пытать станем большевицкого змеёныша... Я видал, как это господа ахвицера делають. Ножичком масонские звёзды на лбу у товарищей режут, да раскалённый шомпол у задний проход вставляют, чтоб лучше на двор ходили. Каково?..
* * *
Белоказаки были опрокинуты и в панике бежали прочь от Большой Мартыновки. Партизанские кавалеристы с радостной вестью возвращались обратно в слободу. Победа! Вместе с ними ехал и красный дивизион Николая Баранникова. С юга, со стороны хутора Арбузова, в деблокированное село вступали основные силы Первого крестьянского кавалерийского полка Бориса Думенко.
- Жанна, - Борька Дубов, сияющий и крайне возбуждённый, подбежал к девушке, которая на санитарной линейке перевязывала раненого красноармейца. Протянул подаренный ею маленький вороненый пистолет. - На, возьми, Жанна. И - спаси Бог тебя за всё!
Взглянув на парня, сестра милосердия заметила за его плечами короткий кавалерийский карабин, а у пояса, - поблёскивавшую чеканным серебром, - казачью шашку в старинных ножнах. Взяла из его рук свой пистолет. Дубов, перехватив её заинтересованный взгляд, смущённо и в то же время не скрывая радости, тронул темляк шашки.
- Это я снял с убитого беляка... Я убил. Сам... Я теперь ничего не боюсь, Жанна.
Борис, отвернувшись, поспешно побежал догонять свой отряд.
53
W-cкий Донской казачий полк войскового старшины Ковалёва, разбитый под Большой Мартыновкой, спешно пополнили свежими маршевыми сотнями и вновь бросили на фронт. С пополнением прибыл хорунжий Михаил Замятин со своими людьми. Войсковой старшина Ковалёв, радостно узнав земляка, назначил его командиром своего личного конвойного взвода.
Так, грушевец, сын бедняка-кузнеца, Илья Лопатин оказался в привилегированном белом подразделении. Он постепенно перестал уже думать о переходе к красным, о чём мечтал вначале своей службы. Что он найдёт у большевиков? Равноправие? Свободу? Но это пустые слова. Он хорошо отдавал себе отчёт, что придётся точно так же, как и у белых, под пулями ходить в гибельные сабельные атаки. Терпеть нужду, холод и голод, поминутно рискуя жизнью... У него действительно, будет свобода... Свобода умереть в бою за интересы пришлых из России, непонятных большевиков-комиссаров... Но зачем, когда всё это у него уже позади? Когда он, служа во взводе хорунжего Замятина, всё время находится при штабе полка. Не испытывает ни в чём недостатка и не подвергается никакой опасности. Нет уж, с переходом нужно подождать, а то и отложить его вовсе...
После спешного отступления от Большой Мартыновки, на первой же дневной стоянке, войсковой старшина Ковалёв вызвал сотника Крутогорова.
- Ну и где ваши разведчики, господин Крутогоров? Не явились ещё?
- Никак нет, ваше благородие, - лихо щёлкнул серебряными шпорами Тимофей Крутогоров. Преданно воззрился в глаза полкового командира.
- А вдруг они вообще не придут? - с сомнением в голосе проговорил Митрофан Никифорович Ковалёв. - Вы, сотник, хорошо их знаете? Вдруг они перебежали на сторону большевиков?
- Исключено, господин войсковой старшина, - бурно запротестовал Крутогоров. - Казаки добрые, наши земляки, из Грушевки. Громов - старший урядник, сын нынешнего станичного атамана. Я его с малолетства знаю... Да и Топорков Семён ничего, хороший служака... Я так разумею, ваше благородие, - доверительно сообщил сотник, - что их могли убить в горячке боя. Красные... А насчёт всего остального, - будьте уверены. Я за них, как за отца родного, - головой поручусь...
* * *
- Чу, идёт кто-то, - осторожно шепнул Фёдор Топоркову, прижимаясь всем телом к деревянному частоколу крайнего двора.
Одеты разведчики были, поверх своей, казачьей, - в снятую с побитых красноармейцев форму (раненого командира партизанского дозора тоже пришлось добить). В руках сжимали винтовки.
- Конница, - прошептал Топорков, с опаской выглядывая из-за угла забора. - Коней, видно, поить ведут. Как бы на трупы не наткнулись.
- Ни черта, тута берег осклизлый, не пойдут сюда, - отрицательно качнул головой Фёдор.
Оторвавшись от забора, быстро пошли в противоположную сторону, свернули в другой проулок.
- Штаб будем шукать, - решительно проговорил Громов. - Больше делать нечего. Не с пустыми же руками в полк вертаться.
- Зайдём в любой баз да спросим, - предложил Топорков. - Чего зря по селу блуждать, ноги бить. Чай, - не казённые...
- А вдруг красные на постое стоят, что тогда? - спросил, поправляя на плече непривычно тяжёлую штыковую пехотную винтовку Фёдор.
- Отбрешемся, - беззаботно усмехнулся Топорков и, осторожно, стараясь не скрипеть, отворив калитку, зашёл в первый попавшийся двор...
* * *
В одной хате с Борисом Дубовым стояло на постое ещё трое партизан из Большой Орловки. Сразу после прорыва блокады, захватив горилки, они направились к своим землякам, думенковцам, обмывать победу над беляками. Борька, оставшись один, усталый после недавнего боя, чаёвничал с хозяйкой, - старой, шестидесятилетней бабкой. Она попросила молодого, крепкого постояльца поставить самовар, сама уже не в силах была даже сдвинуть его с места. Говорила с заметным хохляцким акцентом. "Балакала", как выражаются на Дону. Рассказывала про своего, погибшего на Германской, сына. Второй сложил голову уже здесь, во время обороны слободы от белоказаков.
Неожиданно в дверь кто-то с улицы постучал. Дубов обрадовался, решив, что это вернулись с гулянки больше-орловцы. Сорвавшись с лавки, опрометью кинулся открывать...
Семён Топорков вздрогнул от неожиданности и отшатнулся, увидев на пороге ветхой, давно не ремонтированной хатёнки земляка Борьку Дубова. Парень тоже узнал грушевского казака, жившего по соседству с его хозяином, Прохором Громовым. Растерянно поздоровкался. Ещё более удивился, когда вслед за Топорковым явился и старший сын Прохора Ивановича Фёдор.
- Борис? Дубов? Вот те на... Вымахал-то как! Давно не видались... Мы, вишь, тоже с красными. Зараз квартеру шукаем... У вас тут много народу?
- Здорово ночевали, дядька Фёдор, - пролепетал слабым голосом Борис, с подозрением оглядывая помятое, с пятнами крови на гимнастёрках, пехотное обмундирование грушевцев. - Вместе со мной, четверо душ нас тут стоит... Вы лучше в соседнюю хату идите, там есть место.
- Вот и хорошо, - продолжал наигранно улыбаться Громов. - А ты зараз не сильно затятый? Что делаете с партизанами? Самогонку, небось, хлещете?
- Не угадал, дядька Фёдор, - отрицательно качнул головой Борька. - Я чаи с бабкой-хозяйкой гоняю, а остальные пошли до земляков, к думенковцам. Победу над кадетами обмывать.
Парень чувствовал себя всё также неловко, сомнения не оставляли его, и он специально тянул время, не зная что предпринять. Фёдор чему-то обрадовался, поманил земляка из дома.
- Выйди на час, Борька, что-то сказать надо.
Топорков, зайдя сзади, грубо подтолкнул Дубова в спину.
- Не бойсь, паря. Мы от твово батьки пришли... Привет тебе передавал большущий.
- Правда? - обрадовался Борис.
Прошли в дальний угол двора, и Фёдор, резко обернувшись, схватил вдруг парня за шиворот. Зловеще зашептал в самое лицо:
- Ну вот что, Дубов-младший, выблядок большевицкий, слухай сюда. Так-то ты за наш хлеб платишь! Забыл, что мой батька вас всех, кацапов тамбовских, нищих, у себя приютил. Работу дал, жильё... Погано вам у нас жилося? Обнаглели, суки, земли нашей казачьей захотелось? - Фёдор задохнулся от ярости.
Семён Топорков больно сунул Дубову в бок кулаком.
- Ой, дяденька Фёдор, пропал я, - у Бориса мгновенно душа ушла в пятки, из глаз брызнули слёзы. - Виноватый я, сознаю. Не надо, не бейте.
- А мы и убить могём, - зловеще прошипел сбоку Топорков и снова ткнул литым кулаком парня в рыхлый, расслабленный живот.
- Значит, вот что, Борька, - потянул на себя трепещущего, с текущими по щекам слёзами, Дубова Фёдор Громов. - Мы прибегли с той стороны, от казаков. Человек тут у нас есть свой, у Мартыновке, и не один. Сведения нам передал, так перепроверить надо. Говори, гадёныш, сколько у красных в селе войск, сколько пулемётов и пушек? Ежели сойдётся с тем, что наш агент доносил, - оставим в живых. Но работать посля тоже будешь на нас... Ну, к коли сбрешешь, - не жить тебе больше на белом свете. Всё понял, щенок?