Он привычно спускался по каменистой, осыпающейся тропинке, змеившейся меж больших серых валунов, к ручью, откуда они обычно брали воду. Ручей протекал на равнине у самого подножия гор, примерно в полукилометре от сторожевой заставы, на которой он нёс службу. Товарищи звали его просто - Миха, хотя по военному билету он - Михаил Болотников: бравый черноволосый двадцатилетний парень. Ему оставалось служить, как говорится "два понедельника": за спиной почти два года службы в СА, большая половина которой - здесь, на войне, в горном Афганистане. Не сегодня-завтра - приказ министра обороны и ещё через какой-то месяц - домой!
Позади - двое бойцов с пустыми термосами для воды за плечами. Он - старший, хоть и с чистым, как совесть, погоном. На шее - укороченный десантный АКСМ-74 с двумя рожками, крепко примотанными друг к другу синей изолентой, на голове - надвинутая на глаза, выгоревшая на солнце армейская панама, на ногах горные ботинки-берцы. Хоть в кедах путешествовать по горам намного удобнее.
- Шире шаг, зелёные, - не оборачиваясь, лениво покрикивал Михаил. Кеды он перед выходом отдал Лёшке - тот сильно, до кровавых мозолей, растёр с непривычки ноги. Месяц всего и прослужил солдат на горной заставе, да ещё месяц - в Союзе, в учебке. "Старики" про таких говорят: "Только с поезда".
Серёга Осипенко на ходу курит: это ничего, ему, так сказать положено. Осипенко на полгода старше Лёшки, в Афгане уже год. По неписанной армейской иерархии - "кандидат". В "деды", значит, кандидат... Вот-вот уже, на подходе...
У Михи, кроме автомата, - за пазухой небольшой свёрток: гостинец для "подруги". А подружка у Болотникова необычная. Нет, не подумайте ничего такого... не местная, закутанная в восточный хиджаб красавица, за которую и голову оторвать могут в соседнем пуштунском кишлаке. Самая настоящая, живая королевская кобра! Сослуживцы-"старики", ходившие поначалу вместе с Михой к ручью, - за автоматы с испугу хватались, звонко затворами клацали, грозясь пристрелить гадину, как "врага народа", но Мишка не дал. Собой заслонил кобру и она, пристально и завораживающе жутко глянув ему в глаза, - аж мурашки по спине побежали - быстро юркнула в расселину. Солдат пришёл на следующий день и положил у входа в нору новой знакомой свиных "мослов" - так бойцы в шутку называли полагающееся в пайке мясо к завтраку и обеду.
Кобра, словно учуяв добычу по запаху, как собака, вынырнула из камней. Ребята опять оружие в страхе лапнули. Змея, подняв хищно голову, распустила, как парашют десантника, узорчатый капюшон, и агрессивно зашипела. Звук напоминал спустившее колесо КАМАЗа.
- Пацаны, атас! Что она вам сделала? - вновь вступился за рептилию Михаил.
- Ты чё, Миха, погнал? Она же гадюка, - пробовал урезонить его старший сержант Москвитин, к слову сказать, москвич, заметно акающий. - Ты её прикормишь, а она тебя же, падла, потом за ногу цапнет или за горло придушит. Отойди, я в неё шмальну раза.
- Всё, Москва! Не дуркуй, в змею стрелять не дам, - уверенно отрезал Болотников. - К тому же, она не гадюка, а кобра, понял?!
- Какая, блин, разница...
Михаил стоял спиной к кобре, лицом к старшему сержанту. Он намеренно так стал - совсем близко к рептилии. Если бы хотела, та легко могла ужалить солдата. Но, как бы понимая, что он - на её стороне, кобра перестала шипеть, ловко и аккуратно - один за другим - подобрала все кусочки мяса, проглотила. Бесшумно уползла в своё лежбище...
Михаил скользил вниз по камням вместе с мелкой галькой, потревоженной его берцами, и клубом поднятой пыли. Вспоминал этот давний случай, положивший начало дружбе с приблудной рептилией. Мечтательно улыбался, в предвкушении встречи с любимым другом. А, может быть, и подругой... Мишке почему-то хотелось, чтобы змея оказалась самкой. Он даже подозревал, что так оно и есть, - не зря его дома, в деревне, любили собаки, кошки, - даже куры. А вот петух, отчего-то злился, и всё время норовил клюнуть при встрече. Ревновал, наверное, к своим квочкам.
Помимо "мослов", нёс Миха Болотников подружке-змее пару в крутую сваренных куриных яиц, которые выдавали по воскресеньям на завтрак солдатам в ограниченном контингенте. Свою порцию и прихватил Мишка: решил устроить кобре небольшой праздник в честь седьмого ноября. Друзья в столовой, увидев манипуляции Болотникова, незаметно крутили у виска пальцами, с сожалением качали головами. "Молодые" смотрели на него как на чудака: вечно голодающие, - они только и думали, как бы чего-нибудь "заметать". Заморить, так сказать червячка. Михаил презрительно кривился, на них глядя: знал, что "черпакам" всегда не хватает. Если замечал у кого-нибудь припрятанный хлеб в кармане, - в обед заставлял буханку черняги сжевать. А кто попадался вторично - бачок каши при всех рубал. А бачок кухонный - аккурат на десятерых ставился... Попробуй, осиль такой в одиночку, даже и с армейской первогодичной голодухи. Но некоторые "черпаки" умудрялись... Змею же Болотников жалел, и всякий раз с нетерпением ждал новой встречи.
- Товарищ командир, а правда, что вы змеиный язык понимаете? - вывел его из размышления дурацким вопросом Лёшка-"черпак".
- Кто это тебе такую чушь наплёл? - удивлённо взглянул на молодого солдата Миха. - Откуда у змеи язык? Человек она, что ли... У неё жало.
- Старший сержант Москвитин сказал, - смущённо признался Лёшка.
- Дурак он, твой Москвитин, - со злостью буркнул Болотников, - да и ты, Лёха, - тоже...
Серёга Осипенко сосредоточенно курил, молчал: ему глубоко наплевать на всех, в том числе и на змею. Он каждый день иголкой прокалывал в календаре дни, приближающие к дембелю: ждал, когда - по давней армейской традиции - начнёт отдавать своё утреннее масло "черпаку"-Лёшке. А будет это, когда останется сто дней до приказа.
Мишка Болотников масло никому из "черпаков" не отдавал. Регулярно менял его на кухне у повара на мясо и яйца, - подкармливал свою кобру...
Всё ещё с раздражением переваривая нелепые слова Лёшки, Михаил убыстрил шаг. Легко сбегать вниз по крутой горной тропинке. К тому же шёл он налегке - всю тяжёлую армейскую амуницию и термосы для воды тащили на себе его спутники. А как иначе, если он одной ногой уже дома! А молодому служить ещё - как медному котелку, да и Серёге Осипенко - немало.
Он, не в пример Лёшке, держит себя с Михаилом накоротке - "кандидат" как-никак. Можно сказать - прямой заместитель. Покрикивает уже презрительно на молодых, а то и гоняет. Так все делают. А самого его разве полгода назад не гоняли "деды"? Не учили уму-разуму? Не муштровали прошедшие крым и рым, умудрённые службой сержанты? Ещё как гоняли и муштровали. Ну, значит теперь - и он... Пришла его пора. Настал и на его солдатской улице праздник.
Когда добрались до весело журчащего ручья - буквально повалились на землю от усталости. Лёха с Серёжкой, сбросив с плеч громоздкие, давившие на спину термосы, сразу кинулись к воде. Набирали её во фляги, жадно пили, заливая на груди расстёгнутые, запылённые, выгоревшие до постельной белизны, кители. Вода, капая на обувь солдат, скатывалась с неё маленькими грязными шариками.
Михаил Болотников, тяжело присев на прибрежный, горячий от солнца камень, потянул руку к жадно глотавшему воду Серёге Осипенко.
- Дай-ка малость хлебнуть. Будет тебе заливать - лопнешь, военный.
Осипенко недовольно передал флягу, чуть слышно буркнул себе под нос:
- Салагу нашёл, Миха? Змеюку свою лучше покорми, соскучилась...
- Борзый, зёма? - угрожающе глянул в его прищуренные, недовольно-злые глаза Болотников. Знал, что Серёга - злопамятный, никогда не простит ему прошлого, когда сам был ещё зашуганным "черпаком". И Мишка учил его "родину любить", да так, что иной раз пару зубов вместе со сгустком тёмной, бурачного цвета, крови зло выплёвывал Осипенко на раскалённую, потрескавшуюся от безводья кандагарскую землю. И змеиной, нечеловеческой ненавистью заволакивался его, помутнелый от местного убойного гашиша, взгляд. И становилась вдруг понятной его недобрая, готовая на любую подлость, натура...
- Помоложе есть, Миха, - намекая на продолжавшего захлёбываться нагретой на солнце, не вкусной водой "черпака" Лёшку, процедил с нескрываемым вызовом Серёга Осипенко.
- Не нарывайся, слышишь, братан, я не в настрое, - сверля его не менее злым, презрительным взглядом, как рентгеном, прослеживая всё его гниловатое, не пацанячье нутро, умело погасил готовую вспыхнуть разборку Мишка. Ему действительно не хотелось сейчас спорить и пререкаться с бойцом. Он с нетерпением ждал встречи со своей подругой, которая, верно, уже учуяла их приход и вот-вот покажется среди хаотично наваленных глыб и мелкой, рассыпчатой гальки. И ожидание его не обмануло: извивающееся зеленовато-коричневое, с тёмными кольцами, длинное тело змеи выскользнуло из горной расселины и легко заструилось к камню, на котором он отдыхал.
- А-а, вот и ты, моя хорошая. Салям! Пришла, наконец, ко мне, - увидев королевскую кобру, искренне обрадовался Михаил. Торопливо извлёк из-за пазухи свёрток с приготовленным угощением. Развернул на камне.
- Ешь, милая, ничего не бойся. Пока я с тобой, - никто не тронет! - Болотников ласково смотрел на змею, как она осторожно подползает к камню, высоко, почти на треть туловища, поднимает голову, приближается к еде, как бы обнюхивая её. С тревогой косится на застывших у берега ручья солдат.
- Ну-ка, вы, - отошли живо в сторону, нечего животное смущать, - строго сказал Михаил заворожено глядевшим на учёную змею сослуживцам, и махнул рукой влево вдоль русла. - Воду вон там набирайте, подальше отсюда. Как закончите, свистните.
Кобра тем временем управлялась с ужином. Крупные куски мяса один за другим исчезали в широком рту хищницы. Она их глотала целиком, так же, как, вероятно, заглатывала пойманных на полях и предварительно убитых крысиных змей, небольших варанов и ящериц. Яйца доставили ей наибольшее удовольствие: Болотников видел, с какой суетной, торопливой жадностью змея их проглотила. Точнее, она их даже не глотала, - яйца были слишком велики для её маленькой пасти, - и кобра попросту натягивала себя на них, как чулок. Это было завораживающее и страшное зрелище. Мишка представил, что его подруга вот так же хладнокровно и деловито, сначала впрыснув во время укуса смертельную дозу яда, пожирала мелких животных, ещё жалобно пищавших в её ненасытной утробе, и невольно содрогнулся. Ему на минуту сделалось нехорошо. Болотников усомнимся в безвредности новой знакомой, осознав, наконец, что кобра - хоть и почти прирученная - всё равно остаётся хищником. И, возможно, права народная мудрость, что волка как не корми... Змею, наверное, - тоже!
Серёга с Лёшкой набирали в термосы воду метрах в пяти от него по берегу. Осипенко, без ботинок, с засученными до колена, жёлтыми штанами хэбэ, стоял в ручье. Чтобы не замутить глинистое дно, вначале осторожно наполнял солдатскую флягу, утопив с горлышком в непрозрачной, светло-коричневого оттенка, воде, - передавал Лёшке. Тот, хлюпая, быстро сливал содержимое в термос, протягивал флягу обратно. За разговорами, весёлыми криками, шутками солдаты забыли о хозяйке этого места - змее. Даже не смотрели в сторону Михаила.
Кобра заглотнула последнее яйцо. Сейчас, как это она обычно делает, - подползёт, шелестя до конца не вылинявшей шкурой по камням, благодарно обовьётся вокруг Мишкиной ноги, на минуту замрёт, чуть-чуть сдавив её, - как люди в дружеском рукопожатии. Глянет внимательным, гипнотизирующим взглядом в глаза, от которого невольно содрогнёшься. Потому что ничего нельзя прочесть у неё в немигающих, остекленевших глазах, и ждать можно - чего угодно. То ли она стремительно набросится сейчас на тебя и укусит, то ли уползёт, освободив ногу, и просто прощается так, по своему, по змеиному, то ли ещё что... Мишка о многом уже передумал в такие острые моменты, за долгие месяцы их невероятной - на грани крутой штатовской киношной фантастики - дружбы...
Болотников не успел ничего сообразить, - как сидел на тепловатом от солнца камне, так и застыл, - почти не дыша. Кобра молниеносно, зеленоватой, почти прямой стрелой, вытянувшись во всю свою невероятную длину, метнулась к нему на грудь, ловко и быстро, словно зимнее кашне, плотно обвила шею. Голова хищницы оказалась как раз напротив его лица. Змея распустила свой страшный капюшон с боевым индейским окрасом, раскрыв агрессивно пасть, угрожающе зашипела. Мишка, как завороженный, с ужасом, расширенными безумными глазами, взирал на её длинный чёрный, раздвоенный на конце, язык, выскользнувший изо рта, на страшные белые игольчатые клыки, таившие смертельный яд. Душа его ушла в пятки, на сердце похолодело. Он жалобно вскрикнул, зажмурился и попрощался с жизнью. У него даже в мыслях не было сопротивляться: змея своим взглядом парализовала его волю, и он почувствовал пробежавшую вдруг по телу смертельную истому. Так, вероятно, чувствует себя кролик, загипнотизированный удавом.
Солдаты в ручье, ничего не замечая, продолжали набирать воду. Болотников сидел на камне, затаив дыхание, каждую секунду ожидая смертельного укуса, кобра, покачивая, как маятником, головой, сердито шипела, но не предпринимала больше никаких агрессивных действий. Михаил ничего не понимал, весь мокрый от холодного пота. Поведение змеи было загадочно и непредсказуемо. Нужно было срочно что-то делать, и он слабым голосом позвал товарищей. Его услышали. Присмотревшись - ужаснулись.
Серёга Осипенко, схватив автомат и щёлкнув на ходу затвором, как был, босиком, подбежал к камню, на котором застыл Мишка.
Змея зашипела ещё громче и плотнее сжала Мишкино горло.
- Серый, не подходи близко, она меня задушит! - предостерегающе крикнул Болотников.
Сергей остановился в четырёх шагах в растерянности, не зная, что предпринять. К нему подбежал с оружием в трясущихся руках Лёха. Дико заорал плаксивым голосом, в истерике направив взведённый автомат на Болотникова:
- Серёга, она его сейчас ужалит! А стрелять нельзя... Что делать? Да скажи ты, - язык проглотил? Что?..
Кобра угрожающе шипела, приблизив раскрытую пасть почти вплотную к лицу жертвы. Мишка побелел, как снег, на перевалах зимнего Саланга. Стараясь резким движением не потревожить взбесившуюся змею, отрывисто велел сослуживцам:
- Ребята, жмите быстрей на заставу за подмогой. Доложите старлею, может, он что придумает. Другого выхода нет.
- А как ты? - страдальчески выкрикнул Осипенко, не опуская ствол автомата.
- Что Бог даст, Серый! Убери автомат, не зли её, - сказал Мишка.
- Говорили тебе - пристрелить нужно было гадину, так не слушал! - с обидой, злым голосом выкрикнул Сергей. - Пропадай теперь! Сам виноват...
- Кто знал... - горько выдохнул Михаил. - Давай, пацаны! Воду здесь бросьте. Если что - не поминайте лихом...
- Давай, Миха! Мы быстро.
Болотников остался один. После ухода солдат, кобра заметно успокоилась, перестала шипеть и закрыла пасть. Но продолжала раскачиваться перед его лицом и зловеще смотреть, казалось, в самую душу, отчего у солдата внутри всё леденело, и он опять прикрывал глаза. Смертельная опасность не отступала, он по прежнему не знал, чего ожидать от змеи в следующую минуту, и был готов ко всему. Тлела маленькая надежда, что вот, придут с заставы ребята его призыва с командиром, старшим лейтенантом Зеленским, и что-нибудь придумают. Не оставят в беде товарища, выручат из беды, как часто выручали до этого.
Наступила ночь. Ребят с заставы всё не было. Забыли они о нём, что ли? Не может быть! Что же тогда? Бросили? Перепились все, а старлей Зеленский уехал к землякам офицерам в полк? Мысли, одна безумнее другой, роились в разгорячённой, ничего не соображающей голове Болотникова. Он устал сидеть в одной, неудобной позе, согнутые в коленях ноги затекли и томительно ныли, поясница болела, голову невозможно было сдвинуть: при любой слабой попытке пошевелиться змея начинала громко шипеть, разевала кошмарную пасть с клыками, чувствительно сжимала холодными кольцами горло. Михаил вздрагивал, задыхаясь, жадно хватал потрескавшимися губами ускользающий воздух, замирал на месте. Кобра успокаивалась.
Этот кошмар длился всю ночь. Мишка рад был уже и духам, если бы они вдруг появились, вынырнув бесшумно, как тени, из недалёкой отсюда зелёнки, и автоматной очередью из китайского "калаша" прекратили бы его муки. Он не верил, что всё это благополучно кончится, - зря, что ли началось?.. Взбесившаяся змея, вдоволь насладившись его муками, в конце концов, убьёт его. И сейчас ли это случится или чуть позже, под утро, - не имеет значения. То, что он уже не жилец, Мишка уяснил твёрдо.
В эту единственную, неповторимую ночь в Афгане, на древней земле храбрых, гордых и безжалостных к врагам пуштунов, на жестокой, необъявленной войне без правил, где он был всего лишь "шурави" - неверный, Болотников впервые не боялся скользивших по камням теней, не прислушивался с опаской к странным ночным звукам. Попав в безысходный капкан судьбы, находясь в холодных лапах смерти, ему уже было всё равно, какая ещё опасность подстерегает его в ночи, какой скрытый враг осторожно к нему крадётся...
Ночь слилась в сплошное журчание ручья, шипение королевской кобры над ухом, сиротливое завывание ветра в остывших за ночь камнях, истерические крики шакалов. Казалось, ночь никогда не кончится. Михаил не спал и думал, думал, думал...
Перед рассветом он задремал. Внезапно очнувшись, не ощутил на шее холодных шершавых удавок змеиного тела. Он был жив и - свободен! Кобра не спеша уползала в камни. Машинально оглядевшись, Болотников увидел на земле у камня свой автомат. Реакция его была мгновенной: быстро схватив оружие, он навёл его на уползающую гадину и уверенно, с радостной ненавистью, нажал на курок. Прогрохотала длинная очередь, взбив вверх землю, изрешетив и расколов камни вокруг змеи. Несколько пуль попали в рептилию. Она моментально свернулась клубком, но автомат продолжал поливать её огненным смертельным свинцом, не давая взметнуться с земли в стремительном последнем прыжке. Мишка давил и давил на курок, пока АКСМ, выплюнув последнюю гильзу, не замолчал. Глазам солдата предстало кровавое месиво между камней - всё, что осталось от его недавней подруги. Болотников даже не стал подходить - ему тяжело было разглядывать это.
Устало приблизившись к ручью, он упал на колени и наклонился над водой, чтобы зачерпнуть в пригоршни. Муть за ночь поосела на дно, и он вдруг увидел в воде своё расплывчатое отражение. Но что это? В неясном, колеблющемся силуэте своего лица он увидел что-то необычное, жуткое, неправдоподобное... Он увидел на месте волос - белый снег! Быстро выхватив из кармана кителя маленькое зеркальце для бритья, Михаил заглянул в него и ужаснулся: на него смотрел совершенно седой, состарившийся за одну ночь человек! Болотников не узнал себя и испугался ещё больше, приняв увиденное за какую-то дьявольскую, колдовскую мистику.
Он в отчаянии опустил руку. Затем, с опаской, снова поднёс к глазам зеркальце: нет, это был всё-таки он. Поседевший за ночь, как глубокий старик!
Плотно закрыв крышкой один из наполненных водой термосов, Михаил поместил его за спину, как вещмешок. Взял в руки автомат и осторожно пошёл по узкой, змеевидной тропинке в гору. Да! Тропа напоминала кобру... Солдат не мог больше ни о чём другом думать - только о ней, своей подруге, которую только что убил собственными руками!
Когда, чертыхаясь, то и дело оскальзываясь на камнях, как пьяный, и падая, Михаил наконец-то добрёл до сторожевой заставы - поразила мёртвящая тишина на горе. Ни окрика часового, ни звяканья оружия, ни голосов солдат, ни зычных команд прапорщиков и сержантов, обучающих молодняк. Ничего. У самого КПП лежал мёртвый боец лицом вниз, в стальном шлеме, с полной экипировкой, в бронежилете. Болотников освободился от резавших плечи лямок термоса, поставил его на землю. С трудом, тяжело перевернул тело убитого на спину и отшатнулся. На него глянуло искажённое предсмертной мукой, белое, как маска, лицо Нугзара Кипиани. Ниже подбородка вся шея была в запёкшейся, почти чёрной, с красноватым отливом, крови.
Мишка зашёл на территорию никем не охраняемой заставы. Кругом, в страшных, неестественных позах лежали солдаты, его бывшие сослуживцы. Всё было в крови, как на бойне или в фильмах ужасов. Даже офицерская палатка в центре небольшого плаца. Он, наконец, понял: в то время, как змея удерживала его внизу у ручья, заставу вырезали подкравшиеся ночью духи. Всю, без единого выстрела, кинжалами.
Он схватился за голову, застонал, заскрежетал зубами в бессильной ярости, позднем раскаянии, ужасе от всего происшедшего. Повалился с криком на залитую кровью, твёрдую каменистую почву. Он катался по земле, камням, бил в них кулаками, разбивая до крови пальцы, скулил и плакал, но ничего уже изменить не мог. Вокруг лежали убитые жестоко товарищи, внизу, в камнях у ручья, - застреленная им змея. Бывшая подруга, спасшая ему жизнь! И это было самое невыносимое.
Сознание собственной вины не оставляло его ни на минуту, с ним, этим запоздалым горьким раскаянием нельзя было жить. Оно давило, так что трудно было дышать, двигаться, как будто снова шею его обвили холодные кольца кобры.
Он снова встал на ноги и, пошатываясь, не видя ничего перед собой, побрёл к офицерской палатке. У входа с перерезанным горлом лежал старший лейтенант Зеленский. Он только и успел вытащить из кобуры пистолет, который сжимали теперь его холодные пальцы. Михаил нагнулся над командиром, автоматически, ничего не соображая, как компьютерный робот, разжал пальцы мёртвого лейтенанта, взял пистолет.
Да! это был выход...
Болотников быстро, чтобы не успеть испугаться и не передумать, поднёс ствол к виску и нажал курок...
Никто не видел и никогда об этом не узнает. В тишине, по камням мёртвой заставы ползла большая, почти трёхметровая змея зеленовато-коричневого, с тёмными кольцами, цвета. Это была королевская кобра. Ловко огибая тела застывших то здесь, то там, порезанных душманами советских солдат, она, казалось, спешила к своей, неведомой никому цели. Возле разорванной, обляпанной кровью офицерской палатки, где лежали мёртвые старший лейтенант Зеленский и рядовой Болотников, кобра остановилась. Подняв высоко голову, распустив капюшон, приняв боевую стойку, змея покачивалась несколько минут, как бы принюхиваясь к чему-то. Приблизилась, не меняя положения, к Михаилу, постояла немного над ним, заползла на грудь. Свернувшись толстым клубком, положила маленькую умную голову на лицо мёртвого солдата. Затихла...
Мимо мёртвой горной заставы на север, в сторону Кандагара, караваном тянулись белые, причудливой формы, облака. Если приглядеться внимательно - можно было различить в одном, длинном и узком, нечто напоминающее змею. Следом плыло другое облако, вертикально вытянутое, рваное вверху и внизу, с округлой шапкой на макушке, отчего казалось, что это голова идущего вслед за "змеёй" человека.
Облака уплывали на Кандагар и дальше, через заснеженный Саланг, - в Россию...