Аннотация: О неформалах и нонконформистах. В сильно переработанном виде вышла в 11-ом номере журнала "Новый Мир" в 2008 году: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2008/11/ma6.html В 2009 году вошла в длинный список премии "Национальный бестселлер".
Подменыши. Часть 2
Белка пришла в себя, с трудом открыла глаза. Над ней нависал серый, покрытый мелкими трещинками и клочьями чёрной паутины потолок. Потолок поддерживали четыре стены, выкрашенные грязно-зелёной краской. Окно комнаты было наполовину затоплено под землю. "Полуподвал", - решила Серафима. - "Полумогила". Один угол комнаты был неряшливо залеплен пожелтевшими газетами, словно тут когда-то собирались клеить обои, но мастера, едва начав работу, ушли в запой, из которого так и не вернулись. Комната была страшно захламлена. Всюду возвышались горы старых вещей - какие-то древние телевизоры с покрытыми пылью экранами, огромные радиолы в деревянных корпусах, швейные и стиральные машины, кипы газет и журналов, узлы с тряпьём, похожие на перезрелые тыквы, картонные и фанерные ящики, детский велосипед с одним колесом, пустые портретные рамы, и ещё бог знает сколько разношёрстной рухляди. Похоже было, что эту квартиру в течение десятилетий использовали как склад ненужных вещей, которые рука не поднимается выкинуть на помойку.
- В таком бардаке кошки себя очень хорошо чувствуют, - отчего-то подумалось ей.
Она провела по стене рукой. Та была холодная и шершавая, будто шкура какого-то доисторического гада. "Совершенно не помню это место. Где я?" - подумала Белка. С улицы доносилось монотонное и равнодушное шарканье ног, рычание проезжающих неподалёку машин и слабый шорох дождя. В подвальное окно сочился красноватый, как разбавленная кровь, свет осеннего заката. Белка с трудом перевернулась на бок и увидела рядом с кроватью облезлый табурет, на котором стоял открытый брикет молока. Почувствовав, как ей хочется пить, она сглотнула и тут же невыносимая острая боль заставила её согнуться пополам. Она чувствовала себя так, словно, пока она спала, её горло кто-то забил лезвиями и колючей проволокой. Белка тихо застонала, держась руками за шею. В глазах, словно огромные летучие мыши, заметались рваные чёрные пятна. "Что со мной?" - подумала она. Горло снова непроизвольно дёрнулось и ещё одна волна боли скрутила её. "Почему мне больно?" - хотелось спросить ей, но вокруг никого не было.
Через полчаса Белка с трудом выпила немного молока. Руки её тряслись, захлёбываясь, она сделала несколько глотков. Белые струйки весело бежали по её щекам и шее. Горлу стало немного легче. Она поставила брикет обратно на табуретку, откинулась на подушку. Попыталась вытереть рукавом лицо, но лишь оцарапалась коркой запёкшейся крови, которая пропитала всю её одежду. "Как холодно", - сказала она самой себе. Из кучи хлама рядом с кроватью торчал угол выцветшей плюшевой шторы. Белка с трудом ухватила его рукой, потянула на себя. Ткань сначала немного поддалась, но потом, видимо, зацепилась за что-то и двигаться перестала. Слабых Белкиных сил хватило лишь на то, чтобы забраться под высвобожденный угол ткани и свернуться комочком. Ноги и спина под шторой не поместились. От усилия закружилась голова. Белка подумала, что совсем не помнит, что с ней происходило в последнее время и как она попала в эту комнату. "Где Сатир, где Эльф? Почему я одна?" Ответов не было.
Краешек шторы грел плохо, но вскоре тяжёлый, как гранитный валун, сон накрыл её и она провалилась в темноту.
В метро Сатир купил телефонную карту, позвонил Гризли.
- Не приезжай ко мне, - сразу сказал тот. - Встретимся на площади, где айзер вам денег дал, - Гризли был немного пьян, но краток и до предела мрачен. Если такой человек, как Гризли был в непробиваемой тоске, значит, он уже всё знал. ФСБ вполне могло выйти на их след, но Сатиру было просто необходимо поговорить с кем-нибудь, чтобы узнать ситуацию.
- Я никуда не поеду, мы вообще больше не встретимся, - сказал Сатир. - Я уезжаю в Карелию, у меня там в тайге живет знакомый отшельник. Так что выкладывай всё по телефону и побыстрее. Ты же наверняка на прослушке стоишь, - никуда уезжать он пока не собирался, но конспирация превыше всего.
- Верно. Тут вокруг меня какая-то подозрительная возня происходит. Следят по-моему. Я стараюсь не трезветь, чтобы страшно не было, - Гризли помолчал. Сегодня по всем каналам показывают репортаж о взрыве памятника и стрельбе. Истомина показали мертвого. Во всех ракурсах, со смакованием. Обгорел до неузнаваемости. Объясни, почему он вообще загорелся?
- Не время сейчас. Дальше.
- Ваню показали. Очки отдельно. Пистолет, - он снова замолчал.
- Да быстрее же! - рявкнул Сатир, оглядываясь по сторонам. Пока вокруг ничего подозрительного не происходило. Обычная московская суета.
- Когда фейерверк начался, вас тоже видно было, но смутно. Как вы побежали, через забор перелезли. Потом показали, как собаку за вами пустили. Это как шоу было! - он завёлся. - Твари! Твари! Потом еще собак подвезли. Показывали, как они след берут, как отпускают их. Повторяли в каждом выпуске новостей. Репортёр с радостью орал: "Жалко, что вы не чувствуете запаха пороха и гари, что стоит здесь". Пожиратели падали. Вообще чудо, как вы ушли. А эти суки, взять захотели! Вы молодцы!
- Передушенных собак не показывали?
- Нет. А что, были передушенные? Постеснялись, наверное. Проявили гуманизм к родственникам мертвых собак. Твари! Утёрлись! - он захохотал.
- Из наших уже забрали кого?
- Я созванивался, пока никого. Но точно сказать трудно. Кто на дно лег, кто куда...
- Вызовут в ФСБ, ничего не бойся. Мы всё спланировали без вас. Рассказывай начистоту. А нам теперь все равно. Портреты описывай, не стесняйся. Нам теперь все равно.
- Спасибо, - отчего-то сказал Гризли. - Живите. Привет Белке.
Сатир уже почти повесил трубку, как вдруг что-то толкнуло его:
- Гризли, где Эльф?
Подготовка к взрыву неделю назад отнимала всё время, так что они даже и не вспоминали об Эльфе.
- Не знаю, он не объявлялся с самого пикника.
- Ты у других не спрашивал?
- Нет. Погоди, кто-то в дверь звонит.
Трубка стукнула, прошло несколько секунд.
- Всё, за мной пришли. Я в глазок глянул: в штатском, незнакомые. Скорее всего, оттуда. Давай поговорим напоследок.
- Держись. Если попадешь в общую камеру, ничего не бойся. Если кто нарываться будет, сразу бей, не разговаривай. Я знаю, тебе трудно ударить человека, но так надо. Тебя изобьют. Сильно. Но потом отстанут и трогать больше не будут. Запомнил?
- Запомнил. Ладно. Давай о чём-нибудь хорошем поговорим. Кстати, мелкий где-то гуляет сейчас. Когда вокруг меня вся эта суета началась, я его ночью из окна на простыне спустил. Он сказал, что к каким-то родственникам пойдёт. Как там Белка? Она с тобой?
- Нет, она... Она в одном потаённом месте, там не найдут.
- Да, она всегда умела в прятки играть. Лучше всех во дворе. У неё чутье было, где искать не будут. Я так никогда не умел. Я большой, мне нигде не спрятаться.
- Есть места. Знаешь, когда всё кончится, мы поедем на одно озеро и поживём там. Всех наших соберём и отправимся. Ни еды с собой не возьмём, ничего, что найдем или поймаем, то и съедим. Вряд ли ты в жизни видел что-то лучше, чем то озеро. Вокруг леса и болота на десятки километров, ни людей, ни машин. Никто про озеро не знает. Такая тишина и покой, что кажется, будто вечность уже наступила и времени больше не будет. А может, там действительно нет времени...
На другом конце провода послышались глухие удары, вероятно, ломали железную дверь. Гризли задышал чаще и Сатир заговорил быстрее.
- Там рыба ходит стаями, сверкая чешуёй на солнце, похожая на горсть серебряных монет. Там вода прозрачна настолько, что её замечаешь только когда дует ветер и поднимает рябь. Там никогда не сгораешь на солнце. Там песок влажный и упругий, как мышцы вставшего на дыбы коня...
Последние слова он договаривал под грохот рухнувшей двери, стук от падения трубки и чужие крики. Гризли молчал и, наверное, не сопротивлялся. Большой, добрый, в жизни никого не ударивший и не обидевший.
Сатир повесил трубку. Улица была почти пустынна, к нему приближались двое прохожих. Серые куртки, спортивные штаны, шапочки, кроссовки. Двигались пружинисто и спокойно. Что-то не понравилось в них Сатиру. Он сощурился на них и перешел дорогу. Прохожие за ним. Беглец свернул в первый переулок, побежал, снова свернул, забежал во двор, перепрыгнул забор, затаился среди ящиков. Драться с профессионалами ему совсем не хотелось. Посидел немного, отдышался и стал выбираться из района, решив, что если его подозрения справедливы, то через десяток минут тут всё будет кишеть ментами и фээсбэшниками. Оцепят район и будут прочесывать.
Новая власть решила не повторять ошибок прошлого и бороться с врагами, пока они не заматерели и не объединились.
Сатир пешком добрался до Горьковской трассы и там автостопом до Шерны. Привела его сюда одна мысль, верить в которую он не хотел, но она мучила его и не давала покоя. Покружил по лесу, вспоминая, как они шли в прошлый раз. Сориентировался, вышел на берег реки, прошел немного по течению, вышел на полянку, где они в последний раз отдыхали. Вокруг было пусто, лишь ветер шевелил обрывки бумаги и упаковок. "Свиньи мы, всё-таки", - подумал он и стал собирать мусор. Рядом увидел кучу листвы, вспомнил, как Эльф прятался в ней. Что-то дернулось в нем, он прыжком подскочил к куче и сунул руку вглубь. Выдохнул, судорожно раскидал листья. Перед ним лежал чуть живой, бледный, как утренний туман, Эльф. Сатир тронул его шею, нащупал слабый, едва трепещущий пульс. Жив. Потряс за плечи - никакой реакции. Обхватил его голову, слегка тряхнул. Рот Эльфа приоткрылся, оттуда выпал кусочек полупережеванного корешка. Ещё несколько корешков были зажаты в руках. Видимо, последнее время есть ему стало совсем нечего, и он попытался вспомнить, как жили в лесу его предки.
- Ах ты ж, мать твою! Лесной житель ... - яростно и заботливо зашептал Сатир, взваливая его на плечи. - Что ж вы все, как с цепи сорвались! Сначала Белка, теперь этот... Ну, ты держись. Держись, родной... Нас теперь совсем мало осталось. Ваня с Истоминым померли. Без исповеди и завещания. Раз, и нет их. Будто не было...
Бормоча подобную чушь, он через пару часов вышел к шоссе. Было темно, мимо неслись машины, обдавая пешеходов холодными и грязными брызгами. Сатир положил Эльфа на обочину насыпи, чтобы его не было видно с дороги, и стал голосовать. Останавливаться никто не хотел. Пролетали роскошные "мерсы" и раздолбанные "москвичи", но никто не хотел связываться с ночными путешественниками. И богатые, и бедные боялись одинаково. Сатир сплевывал сквозь зубы вслед проезжающим ругательства, мерзкие, как грязь из-под колёс. Наконец, когда он совсем отчаялся, к нему, мигая поворотником, неторопливо подрулил черный "джип". В свете фар проносящихся мимо машин на капоте сверкали и масляно переливались дождевые потёки. Сатир открыл дверь. За рулём сидел маленький, похожий на карлика, бритый тип, с лицом довольного ребёнка, угнавшего у родителей машину, чтобы покатать одноклассниц. Он, не торопясь, прикуривал, не глядя на возможного пассажира.
- У меня тут брат без сознания... - начал Сатир. - Нам в Москву.
- Брат - это хорошо, - заявил тип, с удовольствием выдыхая дым кверху. Вокруг распространился запах анаши. - Не окочурится по дороге?
- Не должен.
- Грузи.
Сатир затащил Эльфа на заднее сидение.
- Грязный, поди... - протянул шофер. - Ладно. Что грязь, что кровь - всё отмоется.
Сатир устраивал Эльфа поудобней, а сам думал: "Хорошо, что чувак обкурился. Никто из нормальных никогда бы не остановился. Личная безопасность превыше всего".
- Дунешь? - предложил карлик, разгоняя джип.
Сатир взял косяк, затянулся.
- В бардачке коньяк был. Передай.
Водила сделал большой глоток.
- Реми Мартен. Настоящие французские клопы. Не сомневайся. Угости брата. На сухую разве жизнь...
Сатир перегнулся между сидениями, влил в горло Эльфу немного жидкости, потом сам сделал несколько больших глотков, зажал рот рукавом, с удовольствием выдохнул. Шофер запрокинул голову и быстро допил остатки. Бутылку, не глядя, выкинул в окно.
- Там где-то еще коньяк был, - сказал он Сатиру.
Потом они снова пили. Бутылки были везде: под сиденьями, в бардачке, в багажнике. Они летали по салону, вылетали в окна, задевали людей и нелюдей... Пепельницы забиты травой вперемежку с пеплом. Они опять покурили.
Дальше в памяти его начались пробелы. Он помнил, как они, петляя, словно вальсируя, ездили по всей ширине дороги, заезжая на встречную полосу, как гудели и уворачивались от них машины, как слепили фары, визжали тормоза. Водила, улыбаясь, кричал тонким голоском:
Вот и всё,
Вот и кончилось жаркое лето...
Он повторял эти слова снова и снова, как заезженная пластинка. Остальное забыл или вовсе не знал, пел что помнил. Сатир тоже орал что-то давно забытое:
Нету вам лета,
Нету вам лета...
Его, как и водилу, переклинило на этих словах, но он этого не замечал. Они оба пели во всю мочь, совсем не мешая друг другу. Сатир высунулся по пояс из окна и размахивал руками, приветствуя встречных. Потом открыл на всём ходу дверь и свесился вниз, чиркая руками по асфальту, хохоча, как заведённый, сдирая кожу на пальцах и не чувствуя боли.
Вскоре водила свернул с дороги и джип, лихо подлетая на ухабах, полетел по полю. Машина пропахала с километр, расплёвываясь жирной грязью, потом всё же увязла в какой-то луже и заглохла. Карлик медленно съехал под руль и отключился.
Сатир, напевая, вылез на крышу и стал плясать там, страшный и дикий, как первобытный хаос, скользя на мокрой крыше и с трудом удерживая равновесие. Сатир танцевал, и ему чудилось, что он находится на огромной безжизненной равнине, которую заливает ливень. Казалось, что можно идти тысячи лет в любую сторону и никуда не придёшь, будет всё та же огромная скользкая пустошь. Ему чудилось, что он шаман мертвого племени и должен своим танцем вернуть тепло и солнце в эти мёртвые земли, заливаемые водой и убитые ураганным ветром. Сатиру казалось, что он помнит детей своего племени, их звонкие крики, когда они играли в прибрежных зарослях окрестных озёр, женщин с бронзовой кожей, гибких, как тетива лука, воинов с орлиными перьями в волосах, ходивших в одиночку против горных львов. Ноги Сатира подкашивались от усталости и выпивки, а ему казалось, что это сама земля корчится в судорогах землетрясения, и он просил небо избавить её от бедствий. Он неистовствовал, хохотал, захлебываясь дождём, ревел громче ветра, трясся, как в припадке и просил, просил, просил. Потом Сатир устал, сполз на теплый от разогретого мотора капот и провалился в глухое забытьё, как под весенний лёд.
Он проснулся через несколько часов. Занимался холодный рассвет. Небо на востоке заголубело, словно кусок льда, пробивший чёрную плоть ночи и торчащий из раны. Дождь стих. Дрожа от холода, Сатир спустился на землю. Зубы его стучали, шею и плечи сводило. Он перевалил бессознательного водителя на место пассажира, пощупал пульс у Эльфа - слава Богу жив, и внутренне казня себя за промедление, не прогрев мотор, двинулся в сторону Москвы, до которой оставалось километров десять.
Квартира в полуподвале большого старого дома, которую Сатир снял незадолго до взрыва, превратилась в лазарет. Эльф и Белка выздоравливали медленно. Попеременно приходили в себя, слабыми голосами просили есть, стонали, жаловались на боль. Сатир спал урывками, по два-три часа, от постоянного недосыпания глаза его покраснели и постоянно чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более, что в грязное окно, едва-едва выходившее на поверхность земли, скудный ноябрьский свет почти не попадал. Когда на улицу опускалась темнота, Сатир выбирался в ближайший магазин за покупками. Перед этим он неизменно брился и чистил одежду, чтобы не привлекать внимание милиции. Недавние события заставляли быть осторожным.
В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, потом ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу. Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнёс слабым голосом:
- Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что всё на свете пустота и прах.
- Начинаешь городить чушь, как в старые добрые времена.
Сатир помолчал и добавил:
- Хотя, может, ты и прав. Почему бы всему на свете не оказаться пустотой и прахом?
- А ты, я смотрю, заболеваешь, - откликнулся Эльф.
- Может и так, может и так... - кивнул головой тот, не отрывая взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли.
- Осталось выяснить одно: если раньше мы думали по-разному, а теперь стали приходить к одинаковым выводам, то кто из нас деградирует?
- А кто-нибудь обязательно должен деградировать?
- Обязательно, - сказал Эльф и добавил, - ладно, хватит болтать, Белку разбудим.
- Белка - это святое. Пусть спит.
- А я и не сплю вовсе, - раздался шепчущий голос. - Можете не стесняться.
- Мы с Сатиром тут решили, что всё прах и тлен, - сказал лежащий рядом с ней Эльф.
Белка вздохнула.
- Идиоты вы, братцы. Философия амёб. Если всё вокруг - ничто, идите с крыши бросьтесь или повесьтесь. К чему затягивать никому не нужное существование? Хотя нет, это, наверное, больно. Купите героина и устройте себе передозировку. Умрёте счастливыми. Да и в гробах будете неплохо смотреться. Ни тебе разбитых голов, ни следа от верёвки на шее. Красота!
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь лёгких похрипыванием, раздающимся из Беличьего горла.
- Или всё-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну, или подозреваете хотя бы, что он есть.
Снова тишина.
- Ну так что, кто идёт за героином? - сказала Белка.
Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма:
- Вот так - просто и доходчиво Белка вернула нас на путь истинный. Ладно, покоптим ещё немного.
- Сатир, - просипела Белка.
- Что?
- И сигареты себе другие купи. Воняют.
- Хорошо, это всё на сегодня?
- Нет, не всё. Молока с мёдом мне вскипяти, горло болит.
- И мне молока, - подал голос Эльф, - только без мёда.
- Эльфу обязательно с мёдом, - сказала Белка. - Не слушай его.
- С чего это? Не люблю я мёд и не буду.
- Эльф не капризничай, уши надеру.
Эльф под одеялом пнул Белку своей острой коленкой.
- Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.
Та в ответ ущипнула его за бок.
- Ой-йо! - тихо завыл Эльф
- "Ой-йо" - это ЧайФ, - спокойно заметил Сатир.
- Никогда не любила ЧайФ. Мне всегда в них чего-то не хватало. Чего-то настоящего. Крови, что ли. Такой живой, бьющей кровушки, - сказала Белка и зашлась сухим царапающим кашлем. - Ну, так что? Будет молоко? - спросила она, немного успокоив горло и отваливаясь на подушку.
- Будет, всё вам будет, - ответил Сатир поднимаясь. - Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесёт...
- Трупы наших врагов? - попробовал закончить Эльф, злобно поглядывая на Белку.
- Нет, стаканы с молоком и мёдом.
- Но мне надо без мёда, - напомнил Эльф.
- А вот без мёда река не принесёт, - жёстко ответил Сатир. - Всё. Так говорил Заратустра.
Белка победно посмотрела на недовольного соседа по больничной койке.
- Правильно говорить не Заратустра, а Заратуштра, - буркнул Эльф, отворачиваясь к стене.
- Нет, определённо выздоравливают, - сказал сам себе Сатир и впервые за последние несколько недель почувствовал радость.
Нет ничего облегчающего жизнь сильнее, чем известие о том, что те, кого ты считаешь своими, будут жить.
На следующий день больные особо не досаждали Сатиру своими просьбами и он, немного заскучав с непривычки, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, очень напоминавших отложения культурного слоя, который образуется на месте человеческих поселений. Выбрав время, когда ни Белка, ни Эльф не спали, он взялся за дело. Минут десять простоял, мрачно оглядывая возвышавшиеся над ним Монбланы старья и Эвересты хлама, и не зная с чего начать. Заметив, что Сатир что-то задумал, "лазарет" стал с интересом наблюдать за происходящим и шушукаться. Смешки и тихий неразборчивый шёпот за спиной придали "археологу" решительности. Он попытался вытащить деревянный карниз для штор, чуть потянул и с вершины горы на него тут же устремилась детская коляска, за которой вприпрыжку скакал эмалированный детский горшок. Сатир едва успел отпрыгнуть в сторону. Коляска рухнула и застыла, горшок весело загромыхал по деревянному полу, словно целая груда рыцарских доспехов.
- Сатир всегда знает, как взяться за дело, - послышался хрипловатый шёпот Белки. - Давай-давай, Шлиман, копай дальше!
"Археолог" с лёгкой яростью обернулся к больным, те захохотали в голос и прячась от расправы, проворно накрылись одеялом.
- Ещё один едва не погиб, погребённой лавиной! - завывая произнёс Эльф. Белка, трясясь от смеха, разглядывала неудачника сквозь дыру в одеяле.
Сатир не стал вступать в перепалку и вернулся к своему занятию. Теперь он действовал намного осторожней, брался только за те предметы, которые мог вытащить без труда. Белка с Эльфом внимательно наблюдали за тем, что извлекается из недр и если какая-то вещь казалась им интересной, они требовали передать её себе. Облегчая им задачу, Сатир каждый раз объявлял, что попало к нему в руки.
- Ерунда какая-то железная.
- Что за ерунда? Говори конкретней.
- Не знаю. От машины, наверное, или от мопеда.
- Выкинь. Дальше.
Сатир извлек следующую находку.
- Металлофон.
- О! - радостно воскликнула Белка. - Это мне! - и тут же получила требуемое.
Эльф обогатился солдатской пилоткой со звёздочкой, коробкой со старыми ёлочными игрушками, почти исправным зонтом и барометром.
- Чего он говорит, твой барометр? Какие погоды пророчит? - спросила Белка.
- Вроде "ясно" показывает.
Все поглядели в окно. На улице лило, как из ведра.
- Ну, может, он на неделю вперёд погоду предсказывает... - попробовал защитить Эльф своё приобретение, постукивая по стеклу пальцем.
- Или на неделю назад, - съязвил Сатир.
Белка в результате раскопок помимо металлофона приобрела маленькое детское пианино, пластмассовую флейту и гитару с шестью сильно потёртыми струнами и проломленным в нескольких местах корпусом.
- Человек-оркестр, - заметил на это Сатир.
Серафима осмотрела инструменты и с сожалением отложила гитару, играть на ней было невозможно.
Чуть позже Белка разжилась немного потрёпанным пледом в чёрно-белую клетку, красным шейным платком, похожим на пионерский галстук, и большой репродукцией Сикстинской мадонны в деревянной рамке.
- А это тебе зачем? - поинтересовался Сатир, указывая на картину.
- Не знаю, но мне всегда нравилось смотреть в глаза мадонн.
- Ты же говорила, что не любишь попов?
- Правильно, попов недолюбливаю, а Христа и мадонн люблю.
- Как-то нелогично получается.
- Ну что ж тут нелогичного? Христос исповедовал абсолютно коммунистические взгляды в отношении частной собственности и равенства людей. А вот попы, по-моему, исповедуют несколько иную религию. Они и в храмах торгуют, и удара по щеке не всегда простят. Вот сейчас мода пошла: всех попов, кого при коммунистах расстреляли, канонизировать. Мол, погибли за веру. Не за веру они погибли, лукавят потомки. В большинстве своём за призыв к неповиновению новой власти, за сотрудничество с белыми и за контрреволюционную пропаганду они погибли. По законам военного времени за враждебную пропаганду - смерть, и они это знали. Значит, понимали, на что шли. Ввязались в войну как обычные люди - получили обычную пулю. Что тут противоестественного? Почему они после этого святые, а миллионы погибших во время Великой Отечественной - не святые? Великая Отечественная - намного более святая война, чем гражданская. Дальше. По христианским законам всякая власть от бога, неповиновение власти - грех. Попы в большинстве своём, что бы они сейчас ни утверждали, отказались повиноваться новой власти. А ведь она была поддержана большинством народа, иначе как бы смогла выстоять против интервенции всей Европы и собственной контры во время гражданской войны? Значит против народа пошли. Против своего народа. И тут виновны. Виноваты, с какой стороны ни посмотри, хоть с мирской, хоть с церковной. Так за что же канонизация? Где тут непротивление? Где же тут святость?
Она всплеснула руками.
- Вот потому то и не люблю я попов. Слишком уж они люди. Обычные люди. Хорошие, сложные, порывистые, слабые, любящие себя и Бога, желающие быть непогрешимыми. Слишком у них всё запутано, а ведь хотят быть пастырями стада человеческого. Может быть, они и правы по-своему, может быть, но Христос и дева Мария мне всё равно ближе, проще и понятнее.
Белка пожала плечами и занялась разглядыванием флейты.
- Кстати, вы знаете, что Ветхий Завет - это Откровение Отца, Новый Завет - это Откровение Сына, - словно вспомнив что-то, продолжила она. - А это значит, что грядёт новое Откровение - Откровение Святого Духа! Ведь он, Святой Дух, единственный из троих, кто ещё ничего нам не открыл. Так, может быть, попы исповедуют уже отжившую религию, или они не знают всей полноты Замысла? Что если именно коммунисты - провозвестники новой религии? Очень несовершенные, многого непонимающие, о многом не догадывающиеся, но именно они несут её зачатки и семена? Что если именно они - маленькие дырочки в новую Вселенную?
Сказав это, она снова вернулась к флейте. Определила с помощью металлофона где какая нота и стала пытаться наигрывать какие-то воющие пастушеские мелодии. Через полчаса упражнений Сатир не выдержал. Он тихо подошёл к Белке сзади и ловко вырвал из её рук инструмент.
- Быстро отдал! - потребовала та.
- Прислушайся, по всей округе собаки воют. Вот она, сила твоей музыки.
Белка привстала на диване и попыталась выхватить флейту обратно, но промахнулась и в отместку со всей силы влепила увернувшемуся Сатиру ладонью по спине. Тот потёр ушибленное место и заявил:
- Всё, я, как лечащий врач, выписываю тебя, ты здорова. Больные так драться не могут. Подъём и марш на кухню еду готовить.
Белка попробовала возражать, но "доктор" был непреклонен. Он рывком поднял девушку с дивана и опустил её ноги на пол. Колени у Белки от слабости чуть подрагивали, она схватилась за плечо Сатира.
- Тогда пусть Эльф тоже встаёт, - заявила она. - Он мне вчера коленом так саданул, до сих пор нога болит.
- Я не могу, у меня голова кружится, - натянул на себя одеяло Эльф.
- Давай я ему тресну? - предложила Белка.
- Ну, тресни.
- Не надо, изверги, - сказал Эльф, - я встаю.
И они вдвоём с Белкой отправились на кухню чистить картошку.
После этого Сатир время от времени возвращался к раскопкам, но ничего интересного ему не попадалось, пока, под завалами пыльной чепухи в углу, оклеенном газетами, он не обнаружил стопки древних самиздатовских книг. Сатир тихо присвистнул, поняв, что попало к нему в руки. На свист, словно собаки, с дивана поднялись недавние больные, которым слабость ещё не позволяла проводить целые дни на ногах. Белка, радостно потирая руки, тут же оттеснила Сатира в сторону и занялась изучением библиотеки.
- Ишь, какие запасы, на целую районную библиотеку хватило бы. Куда только КГБ смотрел? - бормотала она, с интересом разглядывая кое-как отпечатанные и переплетённые стопки пожелтевших листов. - Вот оно, идеологическое оружие победителей. Смотрите и учитесь. Так-так посмотрим. "Мастер и Маргарита", ну это и официально в Союзе выходило. В "Москве", кажется. "Скотный двор" Оруэлла. Нда, мерзкая книжонка. Фрейд, "Толкование сновидений". А что, разве в Ленинке его не было? "Собачье сердце" - прямая идеологическая диверсия, ничего более. С Оруэлловским "Скотным двором" просто близнецы-братья. И идеология у обоих гаденькая донельзя: если ты скот и быдло, то и будь всю жизнь скотом и быдлом. И не пытайся стать кем-то ещё, не пытайся жить лучше. Копайся в помойках, мёрзни в подворотнях или работай на хозяина, который тебя потом на живодёрню сдаст. В общем, не нарушай порядок вещей, даже если он тебе не по нраву. Ибо не фига! Идеологически очень выдержанные произведения. Ладно, далее. Олдос Хаксли "Двери восприятия". Не читала, но слышала очень хорошие отзывы. Про ЛСД и восприятие. Ну, что тут ещё есть? Солженицын, "Архипелаг Гулаг". Смотри-ка, даже в твёрдом переплёте, отпечатано во Франции. Книга человека, десятилетиями служившего знаменем ЦРУ в борьбе с Советским Союзом. Та кровь, что пролилась при развале Союза и на его руках тоже. А он сейчас витийствует и чувствует себя чуть ли не отцом нации. Льва Толстого изображает. Бога поминает. Стыдно должно быть, дедушка. "Роковые яйца" Булгакова. Ну, тут тоже всё ясно. А ведь один из любимых драматургов Сталина. Он его "Дни Турбиных" раз десять смотрел. О, гляньте-ка! Константин Леонтьев "Средний европеец как идеал и орудие всеобщего уничтожения". Блеск, одно название чего стоит. Как оно сюда попало? Это надо в первую очередь прочитать.
- Не читай, - заверил Эльф. - Оно антикоммунистическое и антиреволюционное.
- Да? - удивилась Белка. - Ну и ладно. Далее. Карлос Кастанеда, очень хорошо. Бунин, "Окаянные дни". Опять контрреволюция. Так, тут первый лист оторван. И что же это? График какой-то... Очень похоже на Гумилёва, у него есть книга по развитию этносов...
Так продолжалось несколько часов. Белка охотно комментировала все книги, которые знала. Чихала смешно, словно кошка, от поднявшейся пыли, через полчаса окончательно охрипла и попросила Сатира сделать ей молока с мёдом.
До поздней ночи она продолжала разбирать бывшую нелегальную литературу. Когда её заставили выключить лампочку, чтобы не мешал спать, она зажгла свечу и продолжала изучать находки при её неверном дрожащем свете. Свеча была совсем старая, найденная всё в тех же кучах, и постоянно гасла. Белка, тихо погромыхивая в темноте спичками и вполголоса ругая последними словами несчастный светоч, снова зажигала огонёк и продолжала своё занятие. Эльф, тоже до крайности любивший книги, поначалу сидел рядом с ней, но вскоре как-то незаметно начал клевать носом, потом уснул и тихо засопел. Белка накрыла его старой шторой. Отопление у них до сих пор не включили, кроме того по полу гуляли проворные ледяные сквозняки и она испугалась как бы к нему не вернулась простуда. Серафима подумала и накрыла его своей курткой, которую до сих пор так и не отмыла от крови.
Саму Белку Сатир вымыл в стоящей на кухне ванне, как только больная стала приходить в себя. Он мыл её в трёх водах. Первая стала настолько красной, что Сатир, глядя на неё, никак не мог отделаться от жуткого ощущения, что бледная, как смерть, Белка, лежит в ванне полной её собственной крови. Вторая была розовой, сквозь неё даже можно было разглядеть исхудалое, с проступающими костями, девичье тело. И лишь когда третья вода осталась такой же чистой, какой излилась из крана, Сатир поднял Белку на руки, бережно завернул в плед и отнёс на диван, под бок к мечущемуся в бреду, раскалённому, как уголь, Эльфу. Тощая замерзающая Белка тут же прижалась к нему и стала греться.
Похожий в свете свечи на уставшего ребёнка Эльф, тревожно заворочался во сне, видимо почувствовал тяжёлый запах крови от куртки, но вскоре успокоился и притих.
- Ничего, к крови быстро привыкают, зато так теплее, - тихо сказала Белка, возвращаясь к книгам.
Под утро, вконец утомившись, она завершила осмотр коллекции. Зевнула, потянулась до звонкого хруста в костях. Подняла на ноги пытающегося продолжать спать Эльфа, заставила лечь на диван рядом с Сатиром и сама улеглась между ними.
Ближе к полудню они проснулись, принялись ворочаться и медленно продирать глаза.
- Нет, всё-таки советские диссиденты - это было нечто, - стала делиться Белка своими мыслями. - Тихие, незаметные, как тараканы. Сидели себе по кухням, вели разговоры, пили чай, читали книги. И так вот тихо и незаметно вырыли яму для великой страны
- Лучший памятник советским диссидентам и правозащитникам - большой бронзовый фаллос на площади и список самых шикарных порносайтов у подножья, - хмуро произнёс Сатир, который не любил просыпаться.
- Не утрируй. Между прочим, они наши предшественники. Мы в чём-то их дети.
- В чём это я их дитя? Я за либеральные свободы не выступаю и стране яму не рою, - буркнул не открывая глаз Сатир.
- Мы роем яму капитализму. И общего у нас много. Мы тоже читаем и делаем выводы. Мы тоже не любим быть на виду. Мы тоже пассионарии. Мы тоже не согласны со строем. Нам тоже есть кого опасаться. В общем, масса общего, - она замолчала, но лежать в тишине ей было скучно и она стала развивать свою мысль. - КГБ к восьмидесятым годам видно совсем нюх потерял. Диссиденты - это в любом случае серьёзная сила. Разрушительная, но сила. Они были теми немногими, кому нужно было от жизни что-то ещё, помимо водки и хлеба. Неужели, имея в своём распоряжении лучшие умы Союза, КГБ не мог направить эту силу в направлении, выгодном СССР? А то, либо в лагеря, либо за бугор. Какое плоское мышление. Специалисты...
- А тебе не кажется, что диссиденты - не причина, а следствие. - Возразил Сатир. - СССР последние лет двадцать не жил, агонизировал. Идеология больше не вела людей, как это было в двадцатые, тридцатые, сороковые годы. А, может быть, люди просто устали быть хорошими. Я имею в виду не диссидентов, а обычных людей. Они устали всё время ходить на двух ногах и им просто захотелось снова побыть скотами и походить на четвереньках, ориентируясь на голоса самых примитивных инстинктов: сытого желудка, сексуальной удовлетворённости, жажды власти, жадности. Поэтому они с такой охотой и приняли капитализм. Ведь эта система основана как раз на эксплуатации этих инстинктов. И если советская идеология не смогла больше вести людей вверх, они покатились вниз. Всё проще простого.
Белка задумалась.
- Эльф, ты слышал?
- Что я слышал?
- О чём мы говорили.
- Ну как же... - отозвался заспанный голос.
- Что "ну"? Ты понял, что это значит? У Сатира есть мозг! Понимаешь? Да ещё какой мозг! А он до сих пор его прятал. Сатирчик, ты умница. Платон, Сократ и Демосфен в одном лице. Как ты ловко всё разъяснил! А до меня до сих пор не доходили такие простые вещи. Ведь всё просто! "Люди устали быть хорошими". Как просто! Здорово! - Белка была в восторге.
- Страшно как это всё, - разом став серьёзной, сказала она. - И безнадёжно. Ведь если через некоторое время снова свершится коммунистическая революция, это будет означать, что потом, лет через семьдесят люди снова устанут, так что ли?
- Наверное, так, - подтвердил Эльф.
- Я не согласен, - заявил Сатир. - Наверняка явятся светлые головы, которые объяснят, как поддерживать в людях желание быть хорошими. Может, пока мы просто не доросли до этого знания. Белка, я тебя обнадёжил?
- Возможно, - задумчиво ответила та. - Но это означает, что мы просто переносим решение вопроса на неопределённое время в будущее. А жить и действовать хочется сейчас.
- Так в чём дело? Живи и действуй. Так сказать, хотя бы поддерживай огонь в костре, если не можешь поджечь степь.
- Тоска... - отозвалась Белка.
- Тоска, - буркнул Сатир. - Её ищет ФСБ и МВД целой страны, а ей тоска.
- Ищешь-ищешь, не найдёшь, а отыщешь, так поймёшь, вещи надо убирать, не придётся их искать, - с выражением прочла Белка. - Я в детском саду учила. Перед мамами выступала в белом платье.
Эльф представил себе маленькую черноглазую черноволосую Белку в белом платьице, старательно рассказывающую стишки перед родителями.
- Этакий уголёк в снегу.
- Скорей, таракан в тесте, - не согласился Сатир.
- Сатир, единственное чувство, которое может испытывать к тебе нормальный человек - это жалость, - съязвила Белка.
Она изловчилась и, резко выгнувшись дугой, спихнула его с дивана.
- Иди, приготовь что-нибудь поесть.
Сатир с грохотом обрушился на пол. Медленно сел, привалившись к дивану спиной.
- А чего готовить-то, нет ведь ничего, - зевнув сказал он. - И денег тоже нет.
- Как нет? - в один голос спросили Белка с Эльфом.
- Обыкновенно. Всё имеет свойство кончаться. И еда и деньги...
- Это только глупость твоя бесконечна, - оборвала его Белка. - Куда они делись-то хоть? И почему ты раньше молчал?
- Деньги ушли на оплату квартиры, надо было за полгода вперёд заплатить. На ваше лечение тоже пришлось потратиться. Вот и всё. А молчал потому, что вы всё равно ничем помочь не сможете.
- Ну почему? Можно было бы снова попробовать собак воровать... - не очень уверенно предложила Белка.
- Каких собак? Ты вон еле ходишь, Беня Крик в юбке, - осадил его Сатир.
- Беня Крик был не вор, а налётчик, щоб ви знали, - заметила Белка. - Да и юбок я никогда не носила.
Некоторое время друзья подавленно молчали. В комнате повисла густая нехорошая тишина. В животе у Эльфа что-то тихонько заурчало. Он ойкнул и завозился под одеялом. Белка покусывала губы, не зная, что сказать. После взрыва памятника им с Сатиром показываться на улице вообще не стоило, а уж устраиваться на работу и подавно. Эльф же пока был слишком слаб, чтобы зарабатывать деньги.
- Ну что, маргиналы, притихли? - насладившись ситуацией спросил Сатир. - Страшно? Ладно, без паники. Есть ещё деньги. Успокойтесь.
- Эльф, когда вырастешь, обязательно сделай с Сатиром что-нибудь ужасное. Чтобы он всю жизнь помнил, подонок, - сказала Белка вставая.
Она завернулась в плед, босиком подошла к окну, задрала голову и посмотрела вверх. Низкое серое небо сыпало на Москву первый снег. Крупные белые хлопья падали медленно, чуть устало садились на грязные стёкла и замирали. Печальная красота беззащитного, обречённого первого снега странно подействовала на девушку. Лицо её разгладилось, уголки губ чуть опустились. В комнате стояла тишина. Белке стало грустно и хорошо, словно она умирала, осчастливив перед смертью весь мир. Зябкие змейки сквозняков холодили её голые ноги, но Серафима стояла, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть свою лёгкую, как севшая на руку бабочка, радость.
Кто-то большой и грузный, как Дед Мороз ходил наверху, слышался уютный скрип половиц. Белка тихо, почти незаметно для постороннего глаза улыбнулась. Впереди была длинная и снежная зима, полная пушистых сугробов, звенящих на ветру льдинок, суровых, как наждак, метелей, весёлых краснощёких морозов и хрустящего под ногами снега. Белке вдруг почудился звон стеклянных шаров на ёлках, еле слышное шипение шампанского, разлитого в бокалы, свежий запах еловой смолы и яркие, словно светящие откуда-то из будущего, новогодние звезды.
- А давайте Новый Год в лесу справим! - предложила она.
- Так ведь до него ещё далеко, целых полтора месяца, - отозвался Эльф.
- Ну и что? Давайте!
- Я согласен, - сказал Сатир.
- Я тоже, - не стал возражать Эльф.
- Ура! - выкрикнула она и подпрыгнула на месте. Плед упал на пол. - Вот, чёрт! - ругнулась она, смущаясь и злясь одновременно. Снова закуталась в свою хламиду и пошла на кухню умываться.
- Обуйся хоть, простынешь! - крикнул ей вслед Сатир.
- И так хорошо, - спокойно ответила та.
Весь день она была необычно тихая. Подолгу смотрела в окно, за которым всё продолжали падать невесомые белые хлопья, укрывая собой стылую московскую грязь, мёрзлые палые листья, тонкий ледок луж. Наигрывала что-то на детском пианино, подпевала завораживающим шёпотом:
Долго тревожила снами
Душу мою
И вот,
Осень ушла умирать,
Мы с тобою одни остались.
В тени, на самом краю...
...Кто, скажите мне, кто,
Не сможет спрятаться в снегопаде,
Идущем от океана до океана?
Мне, я знаю, что мне,
Не спрятаться ни в дожде, ни в тумане,
Ни в золоте, ни в серебре,
Ни в закатных лесах снегопада...
Эльфа ещё немного лихорадило после болезни и поэтому он подолгу лежал на диване, читая диссидентские книги или просто бездельничая.
Устав от музыки, Белка решила сшить себе пончо. Для этого она, вооружившись большими тупыми ножницами, найденными всё в тех же кучах барахла, вырезала в центре пледа дыру для головы и аккуратно обметала её края нитками. Потом примерила обновку, прошлась по комнате. Пончо доходило ей до колен и было достаточно тёплым, чтобы ходить в нём зимой.
- Одежда названа в честь вождя Мексиканской революции Панчо Вильи, - объявила она. - Надо будет какие-нибудь вышивки здесь сделать. Для красоты.
- А у нас ещё плед есть? - спросил Эльф, с завистью разглядывая Серафиму, элегантно прогуливающуюся вдоль дивана.
- Шторы есть.
- Ну, нет уж. Из штор, если хочешь, можешь сшить себе или Сатиру смирительную рубашку, а мне не надо, - отозвался Эльф, слегка дрожа.
- Э, братец, да тебя знобит, - она стащила с себя бывший плед и укрыла им Эльфа. - Ладно, пользуйся пока. Я тебе сейчас чаю принесу. Когда же у нас затопят, наконец?
Она дыхнула, изо рта вылетело едва заметное облачко пара.
- Я тут недавно что-то вроде зимней хайку написал, - сказал Эльф, глядя на неё.