Аннотация: Исполняющий желания за определенную цену - он кто? Уж, наверное, он не ангел... А если он исполнил чье-то желание по собственному почину? Если подобные желания не были чьей-то просьбой - но были исключительно его начинанием... Тогда он - кто?
От густой тени дома отделился небольшой сгусток, который на свету оказался крупным черным котом. Впрочем, особенного в нем ничего не было - всего лишь массивный костяк, сухие мышцы и шкура, подпорченная шрамами. Пожалуй, особой приметой могло бы быть только левое ухо, разорванное каким-то дворовым соперником так, что кончик остался раздвоенным, как змеиный язык. А так - ничего особенного. И только если бы кто-то наблюдал за этим заурядным уличным бойцом, он мог бы заметить, что крупные янтарные глаза засветились не обычным для любого мурлыки зеленым пламенем, но тусклым темно-оранжевым, похожим на поверхность вязкой лавы. Но среди людей так мало наблюдательных...
Женщине, живущей в этом доме, было уже под сорок. Ее никак нельзя было назвать красавицей или хотя бы ухоженной, но привлекательной она, несомненно, могла бы быть. Худощавая фигура, темные волосы, все еще легкие движения и породистое лицо с резкими крупными чертами - вполне удачный набор достоинств, полученный от матушки-природы, позволил бы любой другой представительнице прекрасного пола выглядеть эффектно, но эта особа явно не получила от природы главного женского достоинства - того неуловимого желания нравится и производить впечатление, без которого даже красота - просто невостребованное свойство.
Немытые волосы в сочетании с остатками стрижки, изначально не идущей к худому лицу, тонкий свитер, затасканный и совершенной безликий, растянутые джинсы и чудовищные бордовые тапки с облезлым меховым помпоном - жалкая потуга выглядеть женственной - все вместе вызывало брезгливое недоумение, сквозь которое разглядеть присущие этой женщине привлекательные черты мог бы только кто-то исполненный любви к людям. Но где его взять?
Она давно устала изнутри, устала настолько, что малейшая надежда на благополучную женскую участь сменилась даже не завистью - тупой, давящей ненавистью ко всем замужним, встречающимся, целующимся, улыбающимся или хотя бы собирающим мужские взгляды. Она давно боялась признаться себе, что свою хорошенькую дочь также тихо... Но нет, разве она смогла бы это прямо сформулировать? Конечно, нет. Просто она устала одна растить безалаберную, ленивую, неблагодарную девчонку, из-за которой так и не встретила того... Нет, и этого женщина тоже не позволила бы себе даже подумать вот так - четко и ясно. Все подспудные мысли выливались в хроническое раздражение, из-за которого дочь все время терялась, становилась неловкой, старалась лишний раз не выходить из комнаты и не попадаться под град материнских однообразных и долгих нотаций. Тем более, что в комнату к дочери мать заходила нечасто. Так они и жили, сторонясь друг друга, соблюдая некий молчаливый уговор, в котором было обозначено время пользования общей территорией и ритуалы, заменяющие общение - вроде вопросов "как дела?", ответы на которые никого не интересовали.
Молчаливая, просиживала женщина в своей бухгалтерии, подсчитывая зарплаты и занимаясь кассовыми операциями, поскольку ее способностей, а, главное, воли и желания не хватило, чтобы получить к профессии приставку "главный", старела среди таких же неэкзотических пташек с их гнездами - у кого разоренными, у кого все еще уютными и теплыми. Зависть, склоки, мелкие интриги, пустопорожняя болтовня и нудные обязанности вызывали у женщины головную боль, как только она переступала порог своей бухгалтерии - заставленной старой рухлядью большой комнаты, в которую интересные мужчины если и приходили, то только ошибившись дверью. Головная боль утихала сразу, как только она покидала скучные бухгалтерские стены, но тут же начинало давить сердце. Куда теперь? Снова домой? По пути - в магазин, дома - готовка, стирка, формальный вопрос о дочкиных уроках, которые интересовали мать очень мало - девчонка была твердым середнячком, и ожидать от нее каких-то школьных взлетов или падений не приходилось. Телевизор не особенно занимал женщину - раздражал слишком большой контраст между тем, как жили вроде бы тоже бедные героини сериалов, раздражала их живость и обилие фальшивых страстей. Вообще все зримо яркое, чего не дано было в жизни, женщину раздражало.
Но, тем не менее, страсть у нее была. Удивительно, но женщина, не любящая сериалов, свою единственную отдушину нашла в любовных романах, и скупала, обменивала или брала их напрокат пудами. Одна радость - отправить дочь в свою комнату спать (или не спать, какая разница), открыть очередную книжицу с романтической парой на обложке и раствориться в ней, перевоплотиться в трепетную героиню, ощутить на губах вкус поцелуя, примерить старинные драгоценности, вздрогнуть под жгучим взглядом темпераментного злодея, заранее зная, что все закончится хорошо. В поисках новых любовных шедевров женщина не ленилась обшаривать лотки и магазинчики и предвкушала наслаждение от любимого чтива так, как никогда не предвкушала ночи с любимым. Да и любимого у нее, по сути, не было. Так, молодость, обычный студенческий роман, беременность, короткий брак, в котором рассыпались все иллюзии относительно счастливой совместной жизни, потом развод и редкие, неловкие встречи с почти случайными мужчинами, когда за стенкой то ли спит, то ли не спит дочь, а утром - на работу.
Но даже у таких женщин бывает свое "однажды". Так вот, однажды она, как обычно, рылась в лоточных россыпях в поисках очередной любовной драгоценности. Но день задался неудачным - на этом, близком к дому, лотке не было ничего нечитанного. А добираться до следующего просто не было сил. Вяло перебирая знакомые издания, женщина прикидывала, что лучше - все-таки прокатиться пару остановок до другого лотка или почитать что-то из старого, но любимого? Сырой серый ноябрь подталкивал ко второму, а плохое настроение требовало все-таки порадовать себя чем-нибудь новеньким. В размышлениях женщина продолжала автоматически перебирать покетбуки, обратив внимание, что один из них она уже несколько раз брала в руки и откладывала. Уж очень примечательная была обложка, черная, с кроваво-красной пентаграммой. Видно, очередной детектив или ужастик, решила женщина, глядя обложку. И только потом прочла название - "Учебник черной магии". Скептически скривившись, она отложила дурацкую книжку, чтобы через пару минут взять ее в руки и раскрыть.
Так, "погружаясь в таинственный мир черной магии...", "собранные здесь могущественные древние заклятья и ритуалы.... О, вот - "исполнение любых желаний". Невольно заинтересовавшись, женщина спросила о цене. Цена оказалась в точности как у любовного покетбука, и, поддавшись порыву (как героини любимых романов), она купила книгу. Правда, сразу же об этом пожалела, но просить обратно деньги было неловко. Расстроившись, она отправилась домой, к своим повседневным делам, размышляя о том, чем занять неудачный вечер.
Как итог неудачного дня, дополнительное разочарование от собственного глупого поступка привело к тому, что дочь она довела до слез, отчитывая ее по поводу разбитой чашки. К ужину дочь не вышла, свет в ее комнате не горел, и женщина не стала выяснять, спит та или просто не хочет выходить. Не мешает - ну и Бог с ней!
Решив все-таки полистать от скуки глупую книжку, чтобы хоть деньги не зря пропали, она пропустила вступление, которое показалось невероятно нудным благодаря напоминаниям об осторожности, обязательной расплате и прочих подобных вещах. Но и ритуалы ее тоже не вдохновили. То в полнолуние на кладбище, то в новолуние нагишом на перепутье трех дорог...Вот ерунда! Так только одно желание может исполниться - попасть в психушку. Женщина представила себя голой на оживленном перекрестке и хмыкнула. А на кладбище ночью и сама свихнешься от страха в два счета. Да еще и могилу невинной девицы, умершей не своей смертью, пойди-найди. А нужные ингредиенты? Веревка удавленника, грудная кость младенца. Или вообще - перья черного петуха, зарезанного в пятницу, тринадцатого числа. Полная ерунда.
Продолжая листать бесполезную книжонку, на которую были потрачены вовсе не лишние деньги, она наткнулась на текст, озаглавленный "Ритуал призыва темной сущности". Не слишком вдаваясь в подробности о том, что же это за сущность, женщина прочла, что это существо способно в обмен на душу выполнить одно-единственное, но зато любое желание. Невольно заинтересовавшись, она обнаружила, что и нужно-то для призыва всего ничего - полнолуние, пять черных свечей, пентаграмма, вычерченная красным мелом и немного собственной крови. Мысль о крови не показалась ей приятной, однако все остальное достать было совсем просто, а о полнолунии всегда можно узнать и в Интернете. Внезапно развеселившись, женщина решила узнать, когда там ближайшее полнолуние, а уж потом подумать.
За рутинными хлопотами она, конечно, забыла об этом на следующее же утро, чтобы вспомнить только через несколько дней. Почему-то смутившись, женщина поискала в сети информацию о времени полнолуния, и выяснила, что ближайшее - через четыре дня. В раздумьях о том, насколько все это глупо и как порезать руку, чтобы было не очень больно, она даже прошла мимо своего любимого книжного лотка, с удивлением обнаружив это уже дома.
И в какой-то момент женщина поняла, что свое решение она приняла давно, сразу после того, как прочла о ритуале, а все остальное - только отговорки и оттяжки. Сразу успокоившись, она принялась раздумывать, где можно поискать черные свечи, потому что с красными мелками не было ни малейших проблем - их можно было купить в любом отделе канцтоваров. С трудом припомнив, где ей попадался магазинчик для неформалов, она, ужасно стесняясь, купила у побитого пирсингом юноши пять нужных свечей.
В вечер полнолуния, от избытка чувств наорав на перепуганную дочку, она заметалась по квартире, не зная, где нарисовать эту пентаграмму. В комнате было жалко, на кухонный старый линолеум не ложились мелки, да и дочь могла случайно зайти - объясняй потом ей, что ничего такого не происходит.
Сообразив, что свечи тоже придется крепить воском прямо к полу, она плюнула на неприятную перспективу отмывать эти художества, зачем-то приняла душ и вымыла волосы, достала свое единственное эффектное (пусть и немодное) платье, и тут же о нем забыла, так и оставшись в ночнушке. Время - к полуночи, пентаграмма начерчена, незажженные свечи стоят в ее кривоватых вершинках, как тощие черные ведьмы, старый кухонный нож остро наточен и так и жаждет...
И тут женщину накрыл с головой настоящий, липкий ужас. А вдруг получится? Явится что-то кошмарное, сожрет, растерзает худое тело и поутру дочь увидит весь этот нарисованный позор, украшенный кровавыми лохмотьями? Или еще хуже - она, как всегда, не дождется вовсе ничего, так и будет сидеть и пялиться в темноту до первых петухов, как и положено при этом ритуале, а утром, разбитая и разочарованная, опять потащится на нелюбимую работу, станет жить нелюбимой жизнью?
Второй вариант показался ей настолько кошмарным, что она четко и собрано, как хорошо тренированный солдат, резанула себе по большому пальцу левой руки, накапала крови внутрь чертежа, зажгла свечи, и, внезапно обессилев, села прямо на пол, тупо глядя на слабо подрагивающее пламя.
Она так глубоко погрузилась в напоминающее транс состояние, что мягкий хлопок, раздавшийся сзади, ее не напугал и даже почти не отвлек. Машинально обернувшись, женщина увидела спрыгнувшего с подоконника крупного черного кота, глаза которого отсвечивали багрецом.
Глубочайшее возмущение, которое испытала женщина, словами было невозможно передать
- Пшел вон, ах, ты! Мерзкий котяра, щас я тебе!
Она заозиралась, и не найдя более подходящего орудия, запустила в него потертой бордовой тапкой. Не попала, конечно.
Кот брезгливо тряхнул хвостом, и, обойдя женщину по дуге, вспрыгнул на стоящее напротив нее старое кресло. Наглые янтарные глаза распахнулись, вбирая сидящую на полу фигурку, подцепляя ее за точки зрачков и через эти кончики души разматывая ее всю, трогая мягкой лапой интересные моменты и фыркая на явные глупости. Наконец, размотав женщину изнутри, как ворох цветных нитей, он выудил самую из них яркую, тянущуюся к любимой книжке, самой-самой заветной, героиней которой она так страстно хотела бы стать, если бы могла себе позволить мечтать о таком. Сморщив нос, кот презрительно чихнул, еще раз дернул хвостом и муркнул что-то вроде:
- Ну-ну...
После чего перепрыгнул лежащее на полу худое тело, взлетел на подоконник, оттуда - на форточку, и сиганул вниз. Этаж был девятый.
Утро было ужасным. Посеревшая от холода, отлежавшая на голом полу все, что можно, женщина проснулась и увидела в бледном утреннем свете позорные красные линии, украшенные кляксами черного воска, и чуть не расплакалась. Дрожащими, ознобными руками накрывая всю эту гадость потертым ковриком, она не заметила, что крови, крови-то в середине и не было. Там пол был совершено чистым.
Казалось, единственным последствием этой глупости была легкая простуда, с которой приходилось таскаться на работу. Скоро конец квартала, кто ее отпустит болеть? Как в сером, вязком киселе она прожила несколько дней, к тому же вдруг пошли ледяные декабрьские дожди, и мерзкое душевное состояние не побеждалось даже проверенным средством в мягких обложках. Казалось, тот утренний холод поселился где-то внутри, и его никогда не изгнать. Неумелая забота дочери только раздражала. Да и на нехитрые лекарства ушли деньги, и купить желанную любовную новинку не представлялось возможным. Жизнь была ужасна.
Как-то в таком состоянии возвращаясь с работы, женщина вынуждена была обойти вырытую кем-то поперек тротуара глубокую канаву, где на дне блестела раскисшая в ознобные декабрьские ростепели жирная земля, перемешанная с ледяным крошевом. Аккуратно ступая поближе к размытому краю и подальше от автомобилей, норовящих обдать грязной водой, она оглянулась, увидев массивный темный джип, к счастью, ехавший не так уж близко. Но черная мокрая тень, метнувшаяся из-под колес, все разом изменила - водитель рефлекторно нажал на тормоза, тяжелую машину занесло и самым краешком тяжелой кормы та задела женщину, моментально спихнув ее на склизкое дно ямы вместе с хлипким символическим ограждением.
В каком-то беспамятстве она с трудом вылезла из канавы, и перед немолодым, импозантным водителем предстало нечто полностью покрытое липкой грязью, трясущееся и совершенно беззвучно разевающее забитый дрянью рот. Вздрогнув, мужчина прижал руку к сердцу, мучительно пытаясь сообразить, что с этим кошмаром делать и тоскливо понимая, что надо было мотать отсюда, пока было можно. Новое направление его размышлениям придал вопль какой-то бабы, тычущей пальцем в его сторону и что-то рассказывающей небольшой группе людей. Тоскливо вздохнув, он открыл переднюю дверь, грубо засунул грязное чучело, так и не пришедшее в себя, на переднее сиденье, поморщившись, отер руки батистовым платком, выбросил его тут же, и решительно взял с места.
Ехали молча. Жуткая тетка тряслась и что-то мычала, мужчину тоже трясло от желания хлебнуть крепкого и страха встретить знакомых. Однако обошлось. Через пятнадцать минут джип затормозил перед элегантнейшим входом в дамскую обитель с витриной, обещающей все мыслимые совершенства. Выдернув из авто почему-то упирающуюся проблему, виновник оной решительно поволок ее в сторону двери, без труда преодолевая сопротивление. Совершенно обалдевшая девушка на ресепшен не успела даже маякнуть охране - отпустив кошмарное существо, он твердым шагом подошел к юной прелестнице, произнес магическую фразу "все по высшему разряду", после чего звать охрану уже не было нужды. Откуда-то вышла средних лет приятная особа, нисколько не смущаясь, бережно обняла грязное чудовище за плечи, и мягко, но настойчиво повлекла его куда-то в сияющие жемчужным светом глубины, приговаривая на ходу что-то извечно женское.
- Ну-ну-ну, спокойно, все будет хорошо... Щас мы все исправим и даже лучше сделаем.
Проводив шествие взглядом, мужчина еще раз подошел к девице.
- Ну ты это... Не сильно там. Чтобы в штуку уложились. Да, и шмотки ей купите какие-нибудь нормальные.
Взгляд девушки стал вопросительным. Мужчина поморщился.
- Ну полторы. Но не больше! Когда приехать за этой?
- Не раньше чем через два часа, - заулыбалась девушка.
- Ну и хорошо.
Мужчина вышел, с отвращением заглянул в машину, сказал непечатное и поехал чистить салон.
Подъезжая на вычищенной машине через два часа к дамскому райскому уголку, он матерно ругал себя, декабрь и весь белый свет. Какого, спрашивается, он вообще приехал? Расплатился бы сразу, оставил баксов на дорогу, и черт с ней. Но так выходило, что он вроде как трусит, боится посмотреть в глаза этой... Да и любопытство брало - какая она все-таки окажется? Так что послав к черту заодно еще и подвернувшегося под колеса черного кота, в чем тот вовсе не нуждался, мужчина не без легкого трепета зашел внутрь.
Девушка снова ослепила его улыбкой, сказала:
- Присядьте, одну минутку.
И упорхнула.
Конечно, ждать пришлось вовсе не одну минуту. Мужчина уже успел расплатиться и соскучиться, листая однообразные женские журналы. От этого унылого занятия его отвлекли изящные ботиночки на каблуке, которые подошли как-то слишком близко. Не особо довольный, он поднял глаза - и погиб.
Изящная, яркая брюнетка с короткой стрижкой, выразительными глазами, прекрасной лепки скулами стояла перед ним в прямой строгой юбке по колено и алом женственном свитерке. В руках чудесное видение держало жемчужно-серое полупальто, но больше всего цеплял взгляд - холодный, оценивающий, пристальный.
Разумеется, мужчина тут же уронил журнал, попытался его поднять, смахнул на пол еще несколько, растерянно выругался и почесал в затылке. Женщина молчала.
Выдохнув, он, наконец, смог произнести связную фразу:
- Вы не хотите со мной поужинать?
Домой она пришла утром.
Тем временем, проведя первую в своей жизни бессонную ночь, дочь по имени Лика поняла, что мать так и не вспомнила про мобильный, не зная, что тот счастливо утонул в жидкой грязи. Утром, глядя на сияющую, счастливую, но совершенно чужую женщину, по какому-то странному капризу судьбы ставшую ее матерью, Лика отчетливо поняла, что абсолютно одинока. Под гнетом этого страшного открытия девочка даже не нашла сил, чтобы сказать что-то матери или обрадоваться ее счастливому возвращению.
Машинально собираясь в школу и так же машинально выходя из квартиры, Лика настолько погрузилась в засасывающую внутреннюю пустоту, что лишь возмущенный мяв словно разбудил ее, и она с изумлением уставилась на большого, потрепанного черного кота. Кот взирал на нее с неменьшим изумлением.
- Ой ты бедный, да мокрый какой, и голодный, конечно! И я еще, корова, хвост тебе отдавила.
Решительно взяв в охапку грязное животное, Лика повернулась спиной к школе и отправилась обратно домой. Затихший в ее руках, удивительно тяжелый, теплый и плотный, кот тоже размышлял. Как так? Его, кота, не видит кто попало, а тут такое. Но кошачье (и не только) любопытство победило, и, торжественно несомый, он отправился удовлетворять свой каприз.
В тепле, мытый, накормленный, обцелованный, кот получил имя "Ухо" - за рваное раздвоенное ушко. Удивляло Лику, что мать, ненавидящая животных, ни разу не отругала дочь за этого постояльца. Списав подобную реакцию на состояние сладкого бреда, в котором мать с некоторых пор находилась постоянно, Лика перестала так сильно удивляться этому, но зато еще сильнее стала удивляться другому.
Ухо постоянно куда-то исчезал. Казалось, он прятался искусно, как настоящий фокусник, появляясь из совершенно неожиданных мест, к тому же многократно осмотренных. То из-под шкафа через пять минут после того, как Лика там подметала, то из вроде бы закрытого туалета. Все это забавляло Лику до тех пор, пока Ухо не пропал на несколько дней.
Какая там школа! Как безумная, девочка носилась по окрестным дворам, опрашивая всех, кто попадался - дворников, гуляющих детишек, молодых мамаш. Никто не видел Ухо, провалившегося словно сквозь землю, и только одна старуха, услыхав его описание, неприятно улыбнулась и покачала головой.
- И я б хотела его найти, милая, - почему-то ехидно сказала старуха, но Лика ее не поняла.
Целых пять дней Лика изводила себя, целых пять дней, за время которых мысль о школе ей даже не пришла в голову, пять долгих дней, в которых потерялось известие о том, что на днях они переедут в особняк, а ей предстоит перевестись из школы в престижный лицей.
А спустя эти пять дней Ухо, как ни в чем не бывало, обнаружился на подоконнике, где и был схвачен, затискан и облит слезами. Уже потом, сытый и мытый, он умостился на Ликиной груди и щурил на нее свои янтарные плошки, на дне которых тлели угли.
Прошли дни и месяцы. Остался позади первый и единственный грандиозный скандал, устроенный Ликой, когда мама отказалась брать Ухо в новый дом. Остался позади переезд из нищей квартирки, похожий на позорное бегство, осталось позади тяжелое привыкание к чужой роскоши, чужим людям, новой школе. Иногда Лике казалось, что, если бы не Ухо, она бы начала кусаться, орать или делать еще что-то ужасное, потому что привыкать было трудно. Постоянное чувство неловкости дома, где прислуга все время ощупывала ее холодными оценивающими глазами, где был отчим - грубый, властный, ругающийся матом - о чем с таким говорить? И постоянное чувство неловкости в лицее, где за глаза, а иногда и в глаза ее называли в лучшем случае нищей выскочкой. И еще постоянное чувство неловкости рядом со старыми школьными подружками, которые не умели скрыть отчаянную зависть.
Только Ухо, неуловимый Ухо, исчезающий Ухо был рядом, только он сочувственно таращился, презрительно фыркал на отчима и обходил, обходил по дуге мать - расцветшую, жесткую, покрикивающую на прислугу и дочь и постоянно вращающуюся в бесконечном светском карнавале.
Но часть всего этого плохого подошла к концу - закончилось учение-мучение в лицее, в котором из Лики так и не выжали ни единого таланта. Поскольку вопрос о поступлении остался открытым, матерью и отчимом было решено, что несколько недель на яхте будут приятны девушке и послужат наградой в честь окончания лицея. Как обычно, робкие Ликины возражения никто не услышал, и, протаскав дочь пару дней по магазинам, мать сочла ее готовой к поездке, откладывать которую не стали.
К еще большей Ликиной досаде, предатель Ухо опять пропал, и выходило, что придется ехать без него, после чего лето и море показались особенно мрачными и темными. Послушная дочь бродила по яхте в купальнике, сторонилась солидных гостей и их разговоров о том, что пора уже подыскать девочке хорошую партию, обгорала на солнце и отчаянно тосковала по своему Ухо.
Но и в такой юной жизни есть свои "однажды". И вот в день маминого рождения, когда яхта нарядилась в сияющие огни, мать - в сияющие бриллианты, а Лика - в свое первое вызывающе дорогое и сексуальное вечернее платье, случилась неприятность.
Пьяный отчим, подкараулив Лику в темном углу, стал решительно сдирать с нее платье, лапая ее грубыми руками и прижимаясь мокрыми губами, пахнущими коньяком. Лика отбивалась молча, понимая, что лучше будет, если об этом не узнает совсем никто. Но получилось не так. Что-то почуяв, мать отправилась искать своего мужа и успела его найти прежде, чем с дочерью случилось непоправимое.
Отчим молча ушел. Захлебываясь и дрожа, Лика попыталась прижаться к матери и поделиться с той страхом и болью. Но вместо этого получила тяжелую оплеуху, разбившую губу.
- Ты, дрянь, всю жизнь мне мешала, а теперь и моего мужа соблазняешь? Мелкая сучка!
И вторая оплеуха последовала за первой.
Пошатываясь, Лика тихонечко пробралась в свою каюту и заперлась на все запоры. Свернувшись клубком и всхлипывая, она заснула, и снился ей Ухо - злой, с горящими страшными глазами и стоящей дыбом шерстью.
А утром все стало еще хуже. Проводив гостей, мать устроила чудовищный скандал, обвиняя Лику в распутстве. Отчим, криво улыбаясь, заявил, что Лика сама бросилась ему на шею, что, дескать, делать нормальному, да еще и пьяному мужику? Конечно, кровь закипела.
Раздавленную ложью и ненавистью Лику решено было завтра же отправить домой, по словам матери, чтобы там позже с ней разобраться.
Сидя в каюте, девушка покорно ждала, пока горничная упакует ее чемоданы. Так, не выходя, она и просидела в каюте целый день, даже не плача, но пребывая в каком-то отупении.
А ночью она проснулась.
У нее на груди сидел тяжелый, страшно горячий Ухо и освещал каюту багряными бликами своих жутковатых глаз. Лика завопила от счастья, схватив Ухо. А потом так же быстро его и отпустила.
Сели они как заговорщики - в два кресла, и стали глядеть друг на друга.
- Ты кто? - первый раз спросила Лика драгоценного Ухо. В ответ на невысказанные догадки кот тряхнул головой, явно соглашаясь, и Лика тут же успокоилась.
- Ты как? - спросила злые глаза, переливаясь расплавленной лавой.
- Плохо, - сказали глаза карие, глубокие и грустные. И добавили:
- И страшно. Ведь не успокоится он, и она тоже не успокоится - никогда.
- Не успокоится, - подтвердили багровые глаза.
- Что же делать? - заныли карие глаза, ища надежду на огненном дне янтарных.
- Ты готова избавиться?
- Не знаю... Все-таки мать... Как-то...
- Готова или нет?
- Готова! - вдруг решили глаза карие, сияющие и мрачные. - Готова, ведь они мне жизни не дадут. Только как?
- Оставь это мне.
Прошло совсем немного времени. На фоне переливающихся береговых огней медленно погружались в воду чадящие останки роскошной яхты. Но сидящая на спасательном плотике Лика их не видела.
Обнимая мертвого черного кота с необычным раздвоенным ухом, она вопила:
- Почему ты не сказал мне, почему не сказал! Как ты мог бросить меня, Ухо?!
И снова, и снова кричала Лика, как безумная, не вспоминая о матери ни на одно мгновение.
- Как ты мог, Ухо?!
В небе зажглась звезда и развернулись чьи-то новые сияющие крылья...
Кого осенят эти крылья? Кого накроют шатром? Кого?