Проза председателя СП В.Кочетова. Роман "Секретарь обкома", 1961 год написания.
Сперва надо вспомнить, ЧЕМ было слово, особенно печатное слово, в Советском Союзе. Те, кто не застал ту атмосферу, вряд ли в состоянии представить власть над сердцами и душами, которую имели советские писатели. Даже(не побоюсь этого слова, особенно) те, кого издавали только потому, что если не издать, автор обидится. Именно тем, что их не читали, мы обязаны сохранению на территории СССР человека разумного как вида. Ибо слишком глубоки откровения, спрятанные в заковыристых фразах и зубодробительных словесных конструкциях. Пелевин приоткрыл нам краешек тайны, но даже он сочинений наиболее издаваемых сов.пис.-ов не читал, и слава Богу. Но нас, Верных культистов Ктулху, нельзя устрашить орденоносной ратью Неведомых ЧПСП(член правления союза писателей), мы погрузимся в самые глубины коллективного бессознательного(ибо такое можно написать только не приходя в сознание) обобщенного советского писателя в лице его наиболее выдающегося представителя. Известно, что великие гении редко умирают своей смертью. Самые великие из них кончают с собой(кроме Маяковского не могу не вспомнить Яна Потоцкого, застрелившегося серебряной пулей, собственноручно отлитой из ложечки... или сахарницы, не суть), не стал исключением и наш автор. Но здесь не место и не время разбирать трагические перипетии его жизни и смерти. Обратимся же непосредственно к тексту, оставленному нам покойным.
Секретарь обкома.
роман
Москва, "Художественная литература", 1975 г.изд.
стр.7(первая глава, первая страница)
"Надо было бы после обеда... пройтись по улицам километров пять-шесть." Дорогие читатели, вам не кажется странным это высказывание? А если подумать? Даю подсказку - это мысли первого секретаря обкома, проводящего заседание бюро сразу после выхода из отпуска. Ну как, все еще не цепляет? А теперь представьте себя на его месте. Вот Вы вернулись с курорта, шикарного номенклатурного курорта, вы сидите в душном помещении среди знакомых рож партайгеноссе, сидите с самого утра, скоро вечер... О чем Вы будете думать? А если к тому же у вас безупречное рабоче-крестьянское происхождение, без всяких там интеллигентских заморочек, ВПШ(высшая партийная школа) за спиной и т.д.? Не знаю как у Вас, а у меня других мыслей кроме рыбалки, сеновала и пива не возникло. А одна мысль о прокаленных солнцем пыльных городских улицах вызывает тоску и отвращение. Тогда почему здесь использован именно этот оборот? Не просто пройтись по улице(почему не по парку или скверу, кстати?), а именно 5-6 км? А теперь вспомните, как любил проводить свободное время наш Вождь и Учитель, господин Лавкрафт. Да, именно так - бродя по улицам родного городка. Стало быть, сие занятие не просто отдых, а своего рода ритуал, совершенно необходимый выпавшему из рабочего ритма партийному руководителю, чтобы поймать волну драйва. И никакой другой способ, даже чтение всей библиотеки классиков, его не заменит. Ибо деяние, приобщающее к ритуалу Посвященных, заменить нельзя ничем.
стр.8
"...секретарю обкома комсомола Сереже Петровичеву пообещал рассказать что-то очень интересное о комсомольцах."
В Советском Союзе о некоторых вещах нельзя было писать открытым текстом, но автор запросто игнорирует цензурные преграды. Что же такого знал о комсомольцах Первый Секретарь, чего не знал бы даже сам первый комсомолец области? Честно говоря, воображение отказывает. Но на то и Первый Секретарь, чтобы всегда и во всем быть наставником подрастающей смены.
там же, абзацем ниже
"...давно ли спину его массировали крепкие и ловкие руки Тамары Ивановны..."
А вот, похоже, источник глубоких познаний. Далеко постпубертатной молодежи до ловких рук истинной боевой подруги!
там же
"...смотрел до крайности унылый и в то же время странно бодряческий фильм из жизни рыбаков Аральского моря."
На первый взгляд здесь видно только желание пнуть коллег по соцреализму, дав при этом совершенно точное описание этого литературного метода. Но второй смысл этой фразы жутковат - помните, что стало с Аральским морем? Вот то-то...
стр.9
"Сейчас он отправится домой, полежит полчасика на диване, а потом, если Соня уже вернулась, можно будет вместе съездить куда-нибудь на речные обрывы или к лесному озеру..."
Вполне нормальное желание. Мы еще раз убеждаемся, что прогулки по городу из первой страницы носили ритуальный характер.
там же
"...сел за стол, машинально повернул ключ и слегка выдвинул ящик. Первое, что он в нем увидел, была коробка папирос..."
Далее идет описание на полстраницы, как Первый Секретарь закуривает. Весьма детализованное и вкусное. А вот какой эффект дает эта самая папироса:"Сразу слегка ударило в голову, зашумело, в теле возникла воздушная легкость, утомление ушло." Ничего не напоминает? Интересные были сигареты, однако.
Но это только цветочки, а вот со следующей страницы начинается истинный хоррор. К первому секретарю приходит на прием со срочным делом прокурор области. Дело это заключается в ЧП - у директора музея истории области, члена партии с 1918 года, случайно на книжной полке найдено оружие. Маузер в деревянной кобуре. В милиции кроме протокола, директор музея пишет также политический донос на первого секретаря, с требованием привлечь его к ответственности за следующие преступления:
"Он говорил о том, что в области не мыслят по-государственному: сеют овес да сажают картошку, ведут бедняцкое хозяйство, не видят перспектив, не желают смотреть вперед. Что виноват в этом областной комитет и прежде всего его секретарь... Вот кого привлекайте к ответственности - тех, которые утратили революционную страстность в делах, превратились в мелких деляг."
А теперь прикинем, в чем конкретно обвинил директор музея(помните в "Тайне третьей планеты" - "Я ничего не знаю, я директор музея!") первого секретаря? На партийном жаргоне это называлось мелкобуржуазным перерождением. Типичное обвинение сталинской и постсталинской партии троцкистскими кругами. И еще одна деталь - вы видели когда-нибудь маузер в деревянной кобуре? А габариты этой самой кобуры можете представить? И такая немаленькая штучка завалялась на полке среди книжек и случайно выпала во время тушения пожарными загоревшейся сажи в дымоходе?.. похоже, что "пожарные" работали в совсем другом учреждении, и вся операция была разработана с одной целью - вывести на чистую воду "члена партии с 1918-го года"(кстати, как раз в этом году Троцкий был популярнее Ленина).
Прокурор не прочь раздуть дело о терроре и планировавшемся покушении на крупного партийного деятеля, но первый секретарь его осадил:
"Этакий, знаете ли, бомбист завелся у нас! Борис Савинков областного масштаба. Умрешь со смеху." Очень интересное упоминание знаменитого руководителя БО партии социалистов-революционеров в подобном контексте. Не зря же прокурор на это отвечает:"мне от этого нисколько не смешно, мне грустно..." и далее "даже из-за куда менее значительных совпадений люди гибли, Василий Антонович, вы сами это знаете..." Интересно, о чем это знает первый секретарь, что это были за совпадения, из-за которых люди гибли, да еще и незначительные при этом? На предыдущей странице написано, что борьбу с троцкизмом и прочими уклонами первый секретарь не застал, появился в области всего 8 лет назад, т.е. уже после смерти Сталина, а с прокурором они вроде бы до приезда не были знакомы. Так на что, известное им обоим, намекает прокурор?
Впрочем, после выпроваживания прокурора, первый секретарь едет домой, придя при этом в лирическое состояние. Очень, очень характерная у него лирика - смотрит он на город, который "становился все лучше, все светлее, зеленее и чище" и думал вот о чем:
"Выстроили большой химический комбинат в пригороде... туда ушла частичка сердца Василия Антоновича: врачи говорят, что оно пошаливает, лишившись этой частички"
Стало быть, эта частичка выполняла некую контрольно-сдерживающую функцию. Тогда понятно, зачем она оказалась необходима при запуске химкомбината. Значит, стоит первому секретарю умереть или по иной причине утратить связь с городом и комбинат выйдет из под контроля. В военной доктрине США это называлось "Возмездие мертвой руки".
"За машиностроительным заводом разбили площадь и от нее повели радиально пять новых улиц... туда ушло какое-либо сплетение нервов Василия Антновича"
Пентаграмма, оно же нервный центр и первого секретаря, и города.
"Дела области - ...они способны и всю кровь из тебя выпить. Область трудная, земли болотистые..."
Кровавое жертвоприношение для усмирения мрачных болотистых низин - вершина и итог великого труда по одержанию области. Вот так становятся повелителями - отдавая свое тело хтоническим силам и собственным творениям. см. труд Профессора "Кольцо Моргота". С логичным завершением:
"...в конце концов будет наработано столько, что от тебя-то от самого ничего и не останется. Ну что же, не такой это плохой обмен."
Первый секретарь, как истинный самурай, идет навстречу развоплощению с открытыми глазами и холодным рассудком.
Итак, после сих треволнений первый секретарь благополучно добирается до дома. Но его все не отпускает тяжкая дума - а ну как престарелый троцкист помрет в тюрьме, или даже на следствии? Он звонит прокурору и предлагает(по сути приказывает) оформить старику разрешение на оружие и отпустить с миром. И в ту же минуту он получает от жены известие о смерти невестки. Воистину, ни одно доброе дело не останется безнаказанным. Утрата партийной бдительности и мягкотелость не могли не сказаться на первом секретаре роковым образом. Пока еще снаряд лег довольно далеко, с невесткой он особо не общался, но это только первый звоночек. Некромантия не прощает спасения людей, за каждого человека нужна искупительная жертва и никак иначе.
"Штирлиц уснул, но и во сне он думал о задании..." Сон первого секретаря тоже полон дневных забот:
"Он обходит заводы, он объезжает поля. На заводах не всегда ладно с выполнением плана, на полях мешают дожди. Где-то кто-то свернул с партийной дороги, где-то вхолостую работает один научный институт, для второго неудачно подобран директор... какие-то иностранные туристы задержаны на территории военного городка - что они там делали со своими неизменными фотоаппаратами?"
Судя по последнему замечанию, туристы были из Японии, ибо "неизменные фотоаппараты" наиболее характерны именно для японских туристов. Интересно, что подумали японцы, увидев призрак первого секретаря, пытливым оком смотрящего на них, запертых в кутузке? Приняли ли его за ками, духа-хранителя места?
Жена же его не спит, а вспоминает про обстоятельства их встречи, произошедшей на комсомольской конференции:
"Прекрасная гречанка! - воскликнул он, крепко пожимая ее руку. - Идущие на смерть приветствуют тебя!"
То есть будущий первый секретарь вполне осознавал, что именно ждет его впереди - нет, не смерть физическая, разумеется, но смерть ритуальная, смерть для мира. Именно поэтому использовано сравнение с гладиаторами, которые для римлян были мертвыми при жизни, см. блестящую работу А.Валентинова о Спартаке.
Жена за долгие годы, проведенные рядом с первым секретарем, тоже обрела весьма необычные свойства. Вот например, захотел приударить за ней на курорте один "известный артист". "Сначала это было интересно, так непривычно, необычно... Но через несколько дней стало просто невыносимо. Софья Павловна заранее знала, что и как ее ухажер скажет в таком-то и таком-то случае... Все его содержание исчерпалось в три дня. На четвертый он был катастрофически пуст."
Жена считает, что это артист оказался пустышкой, чего она в первый день не замечала. Но не был ли артист изначально действительно интересной личностью, от которой к четвертому дня осталась только пустая оболочка? Партия как метафизический змей, ревностным оком следя за женой своего служителя, высосала до дня ум и душу легкомысленного бонвивана всего за три дня(тоже неслучайное число!).
Через некоторое время появляется в их доме сестра его жены, Юлия Павловна, особа молодая и "вызывающе красивая". Она сразу же вызывает у первого секретаря неприязнь:
"Раздражение против сониной сестры нарастало...Подвыпив однажды, она высказалась: "У меня было двадцать четыре большие любви. А мелких я и не считала". Недаром Юлия даже ходит так, что на нее все мужики непременно оглядываются."
Но дело здесь не только в сексуальности и фрейдистских комплексах. Юлия по профессии художница-декоратор, по призванию суккуб, соперница всесильной Партии в борьбе за власть над сердцами и душами подданных. При этом победить ее в открытом столкновении первый секретарь не может, он даже в споре с женой проигрывает, несмотря на убойные агрументы:
"Устроиться здесь! Хорошенькое дело! Начнутся эти темные знакомства и приятельства с темными типами..."
Юлия немедленно находит себе вписку в их доме, забрав в свое пользование бывший закуток для прислуги(Что характерно, ход туда "по черной лестнице" - да, так в тексте, не "лестница с черного хода", а "черная лестница".) и самолично, причем ночью, переоборудовав его в студию. Что вызывает у хозяина приступ ярости(казалось бы вполне понятный, если не считать того, что вызван он отнюдь не шумом по ночам, а общей богемностью обстановки в переделанной комнатке) и отнюдь не скрываемые желания:
" - Я ее, Соня, убью. Возьму топор и прикончу.
- Зачем же столько хлопот, Вася? Можно проще: насыплем ей в котлеты толченого стекла.
- Можно и так..."
Может показаться, что упоминание толченого стекла - тяжкое наследие коммуналок, но на самом деле подоплека здесь куда глубже. Стекло - всего лишь заменитель истолченных драгоценных камней, которыми турецкие султаны травили в том числе и гаремных красавиц, пойманных на прелюбодеянии. "Прекрасное - прекрасной", так сказать. Жертва умирала в страшных муках, абразивный порошок стирал слой эпителия и вызывал множественные внутренние кровоизлияния.
В то же утро первый секретарь получил сообщение об инфаркте у директора музея. Он получил четкий знак, что его жертва(невольная? Знал ли он, что отдает жизнь родственника за жизнь чужого ему человека?) во имя спасения жизни троцкиста не принята.
Далее нам приоткрывают источник силы и власти Юлии:
"Юлию понять трудно... То смеется, то впадает в мрачный транс."
Наркотики? Шаманская инициация? Впрочем, одно другого не исключает.
Юлия осваивается на новом месте, рассматривает список телефонных номеров:"Мелькнуло что-то знакомое: Сорокин! ...Но тот Сорокин, которого знала Юлия, поэт, весельчак, тот "В.Д." А здешний - какой-то "Ш.В." "Ш"... что это могло означать? Шаман? Шамиль?.."
В одном абзаце сразу две ссылки на знаковых в 1990-2000-е годы личностей! И опять же, прямым текстом слово "шаман". Вот за что люблю старую школу, так это прямота и открытость.
Весьма примечательно также, если вдуматься, характеристика жены первого секретаря, данная им самим:
"Соня была женщина хотя и очень цельного, но многогранного характера, с большой, много вбирающей в себя, некрикливой душой."
Особенно интересно последнее - стало быть, было от чего кричать, но Соня помалкивавала, и при этом много вбирала в свою большую душу. И далее: "Соня, эта маленькая и часто беспомощная женщина... вместе с тем могучее существо, силы которого не поддаются измерению никакими общепринятыми мерками." Неудивительно, иное существо просто не выживет в смертоносной ауре могучего партийно-некромантского деятеля. Недаром вскольз упоминается, что из всей многочисленной родни(следует абзац с перечислением смертей) выжили только мать жены, ее брат и сестра. Тут явно замешаны некие генетические задатки, причем передаваемые по женской линии, ибо отец жены все же умер.
Про сестру Юлию тоже написано так, что никаких сомнений в ее суккубской сущности не остается:
"Где бы ни оказывалась младшая сестра Софии Павловны, вкруг нее тотчас же сплачивалось многочисленное общество... если она приезжала на курорт, там за нею таскалась толпа курортников мужского пола.
...Далеко не каждый поклонник Юлии выдерживал двадцать четыре отсчитанных путевкой шальных дня такого санаторного лечения. Ни врачи, ни жены, когда их "половины" возвращались домой, никак не могли понять, почему после курорта так расшаталось здоровье почтенного Ивана Ивановича... Жены же, отдыхавшие в санаториях вместе с мужьями, боялись Юлии"
И вот ее хочет соблазнить местная знаменитость, юный поэт Птушков.
"Он усмехнулся и стал читать стихи. Одно за другим, одно за другим... Пять, десять, двадцать... Это были стихи о разостланных постелях, о дрожащих девушках-подростках; в них поминались лифчики, чулки и подвязки, простыни и подушки."
Естественно, он нарывается на такой вот, тоже стихотворный, ответ:
"Наглость, холод и ложь - в этом сущность моя,
На страданье ответом мой хохот.
Я красива, скользка и подла, как змея..."
Парня предупреждают открытым текстом, но он, конечно, намеков не понимает, приходится отшивать более прямыми методами. И вот, в итоге
"Юлия, закинув руки за голову, при погашенной лампе долго смотрела в темный потолок. И раздумывала. Ее это удивило: нехороший признак. Не к старости ли?"
Успокоим героиню - думать вредно в любом возрасте, старость тут ни при чем.
Пора, однако, перейти к талантам областного масштаба в лице юного поэта Птушкова. Впрочем, юн он весьма относительно:
"Вам сколько? Ах, вот как! Да... Лермонтов лишь на пару лет пережил Ваш возраст."
Увы, поэт в жизни страдает не меньше Лермонтова, в первую очередь от непонимания окружающих:
"Вы же называете себя поэтом. Вы должны летать на крыльях фантазии. А вы сидите и думаете, зеленый, растерянный, как прозаик, неповоротливый тупой прозаик."
Причем произносит этот монолог Юлия Павловна, к которой Птушков неравнодушен. Не складывается у нашего дарования личная жизнь. Это тем более обидно, что у партийных и хозяйственных деятелей с этим все в порядке:
"Щелку нашли, щелку. Слабину, - согласился с ним Черногус. А их по рукам надо, по рукам!..
Черногус держал Владычина под руку и что-то горячо ему говорил. Они останавливались, и тогда Владычин брал Черногуса за лацканы его старомодного пиджака и, в свою очередь что-то говорил не менее горячо."
Учитесь, слэшеры, как надо писать о подлинно мужской дружбе!
Увы, не все еще в порядке на идеологическом фронте, и даже суровые сельские механики тоже порой плачут:
"Вместе с колхозниками смотрели в клубе кино - глупую, сентиментальную иностранную ленту... Механик развел руками. - По своей воле я это беру, думаете? Сделать ничего не могу, что дают, то и бери. А мы, механики, что? Крутим вот и плачем. Плачем и крутим."
Сам поэт осознает несправедливость мироустройства и обьясняет ее следующим образом:
"Это чиновники... Везде будут осуществлять "общее руководство"... заведовать дровами на дровяном складе - тоже будьте любезны. Культуру возглавить - и за это может взяться. А ему, поэту, всю жизнь писать свои стихи, быть совестью народа."
И он героически пишет стихи, от которых:
"визжа, краснели, и краснея, визжали десятикласницы и первокурсницы..."
И неизбежно происходит столкновение двух разных пониманий любви:
"Была и будет ревность, была и будет чувственность, была и будет...
- Похоть?
- Да, если на то пошло: и она была и будет.
- А что же мы тогда сделали в октябре 1917-го года? - Черногус улыбался."
Увы, что, как и с кем они тогда сделали, старый партиец так и не рассказал, ушел в дебри теории, а жаль. Впрочем, про суровую мужскую дружбу он таки помянул:
"Постель, обожательницы, коньяк... А еще что? Не мало ли для мыслящего, разумного существа, каким является человек? ...и медведи - извините, Юлия Павловна за грубость - спят с медведицами."
Вот так, прямым текстом и даже с личным обращением к присутствовавшей при разговоре женщине, дается намек, что истинно мыслящему человеку пристало спать не с "медведицами", нет...
А вот и классический спор, имеет ли значение размер:
"Чем меньше, тем лучше - это лозунг снобов, товарищ Баксанов... Я согласен с лозунгом: пусть меньше, но лучше, чем много, да плохо."
На самом деле это литераторы меряются количеством публикаций, а не то, о чем подумали некоторые пошлые товарищи.
Поэт в итоге, устав от всех этих намеков и треволнений, уезжает:
"...деревня сейчас предъявляет большие требования к культуре и поэтому он, Птушков, едет в деревню изучать жизнь, хочет окунуться в действительность, чтобы затем отразить ее в своих произведениях."
Это его намерение вызывает радостное волнение руководящих органов:
"Значит, не безнадежен. Поработали с ним - вот и результат!
...Мичурин говорил, что нельзя ждать милости от природы, надо их брать у нее. Так, конечно, и с человеком. Неправильно сидеть и дожидаться, когда он сам придет к сознанию необходимости перемен в своем поведении, надо умело побуждать его..."
Впрочем, для ответственных товарищей побуждения подопечных к смене ориентации поведения, это так, для души. Ибо главное для них - семейные ценности.
"Дороже Сони у него никого и ничего не было. Ему могли бы задать вопрос: а партия? Он бы ответил: а для меня они, знаете ли, неразделимы."
Как говорил персонаж из эпохи до исторического материализма: "Я себя от России не отделяю". А первый секретарь, в отличие от царского чиновника, не отделяет своей жены от партии. И честно исполняет свой партийный долг.
Впрочем, его сын тоже правильно относится к семейным ценностям - для него трудовой коллектив, это та же семья, и он не может остаться дома с больным маленьким ребенком, ибо тогда сорвется досрочное выполнение плана:
"Он выписал Александру больничный лист: освобожден от работы для ухода за больным ребенком. Александр был ошеломлен. С недельку - это же катастрофа. Идут ответственные дни - на десять дней раньше срока цех решил завершить годовую программу, к двадцатому декабря. Не может он сидеть дома бесконечно долгую неделю..."
Да, ответственные дни, они похуже критических, особенно в конце квартала(кто застал советское производство, тот поймет), не говоря уже о конце года.
В итоге семья, партия и производство окончательно сливаются. Своему начальнику сын первого секретаря бросает такие слова:
"И я пожалуюсь отцу, - твердо ответил Александр. - Но, не как сын, а как член партии и инженер, и не как отцу, а как секретарю обкома и кандидату в члены ЦК."
А в это время юный поэт предается экстремальным практикам самосовершенствования:
"Алло, - наконец отвечает Юлия. Ах, это вы... Где вы? Откуда?
- Я в гуще жизни."
Но опытную суккубу этим на соблазнить, она сама умеет производить впечатление даже на суровых партийных мужчин, которые в итоге отдают ей должное:
"Я ведь думал, вы такая ленинградская штучка с несколько западнической ориентацией. Будет, думал... всяческая эквилибристика. А вы реалистка, вы чудесно чувствуете и передаете природу."
Кроме того, Юлия великолепно владет новоязом:
"Недаром же говорят, что в том совершенном обществе, которое у нас строится, искусство станет достоянием каждого человека, и оно органически сольется с производственным трудом."
Пока же идет суровая борьба старого с новым на химзаводе, где работает сын первого секретаря. Но ему не привыкать, он получил правильное воспитание от своей матери:
"Самое страшное, - говорила она, - воспитать гуманиста-нейтралиста, который на все взирает с так называемых общечеловеческих позиций. Пока на земле есть классы, общечеловеческих позиций, Вася, быть не может. В общественной жизни, в политике, в искусстве - во всем... нельзя рассматривать человека и человеческое через прекраснодушные призмы человека вообще."
Но не все так сурово, попадаются и оговорки вполне по Фрейду:
"Дело не идет, вот он и бесится, хочет отоспаться на других."
А вот откуда берутся иногда кое-где у нас порой маньяки:
"Можно продолжать носиться с прекраснодушными идеями, но если родились, быть может, менее прекраснодушные, но зато более жизнетворные идеи и овладели массами, ты останешься смешным одиночкой, маньяком..."
У поэта между тем продолжаются экстремальные практики, в том числе и в семейной жизни:
"Уйти-то к родителям она ушла, но каждый день приходила к нему плакать."
И обстановка вокруг тяжелая, непривычная:
"Он прислушался к ночной тишине. Не было в ней ни звона трамваев, ни топота грузовиков, ни крика сирен "скорой помощи", ни внезапного истошного вопля запоздалого пьяницы."
Интересные были в то время грузовики, шагающие, причем с громким топотом... А по ночам поэта мучат эротические кошмары:
"Уснув, увидел Юлию. Он обнимал ее, обнимал горячо и страстно, но она превращалась то в тоненькую и нервную, как молодая зеленая ветка, хозяйкину дочь, то в самое хозяйку, жаркую и мягкую, то все они уходили от него в студеную густую метель."
Единственное, что может спасти юного поэта - отеческая забота партии:
"Что сочтете нужным - то и делайте. Мы писателей уважаем. Есть у нас клуб - пожалуйста. Есть библиотека - пожалуйста. Есть народ молодой..."
Есть также в сельских закромах некие скрытые, тайные силы, только и ждущие приезда к ним знаменитого поэта, который сыграет роль катализатора. За ним встанут народные массы:
"...если не в каждом селе, то через одно... есть молодые тайные поэты, есть и прозаики. Им развивать свои способности хочется, им руководители нужны."
Им, короче говоря, лишь вождя недоставало. А тут приехал юный поэт-экстремал. И в закоулках деревенских улиц готовится нечто, пока сокрытое.
"Наше отделение Союза писателей - 22 человека. Капля в море. Свои центры культуры должны возникать на селе, свои! Своя интеллигенция здесь нужна. Много интеллигенции. ...Маяковский сказал:"Умри, мой стих, умри, как рядовой!" Пусть и мои... гибнут в бою как рядовые. Лишь бы они сражались."
И вот уже дезориентированный обкомовский куратор творческой интеллигенции рассуждает, забыв о принципиальности и классовом чутье:
"Может быть, и в самом деле настало время, как утверждает Птушков, отказаться от непременного требования партийности в литературе? Может быть, надо, чтобы у нас вырастали свои, советские, Оскары Уайльды, Октавы Мирбо и даже Сологубы, черт возьми, и Бальмонты. Почему не быть?"
Особенно впечатляет, что первым в списке идет именно Оскар Уайльд, но спишем это на крепкую партийную дружбу старших товарищей с младшими.
И даже идейные противники юного поэта признают его внутреннюю силу:
"Легче десять доменных печей возвести и в Голодной степи вторую Фернганскую долину раскинуть, чем сформировать сознание хотя бы этого же Птушкова..."
Наш поэт не скрываясь пишет о самых острых проблемах современности, вызывающих дикую ярость консерваторов и ханжей:
"...раскрыл наугад страницу, стал читать. Стишок... про то, как плохо, если попадется скрипучая кровать. Ну, а вот другой... Почтенный старец подглядывает из кустов за купающимися девушками. Они без купальников. Старец в восторге. Он молодеет на 30 лет."
Но темные силы на пути поэта не дремлют.
"Девять стариков собрались в одном из помещений обкома. Это была комиссия по вопросам коммунистической морали."
Им некогда подглядывать за девушками в купальниках и без оных, они озабочены совсем иными вопросами, несмотря на происки зловредных сил природы:
"...с запада шла оттепель, старики в такую погоду чувствовали себя неважно, болело в суставах, было вяло в сердце; больше, чем когда-либо, чувствовалось одиночество, и больше, чем когда-либо, хотелось брюзжать по любому поводу."
И контингент у этих стариков отборный:
"Это был Петр Федорович Севастьянов. Когда-то он служил в охране Кремля, дослужился до комбрига, и еще до войны вышел по возрасту в отставку, в пенсию."
Но даже отборная вохра не в силах справиться с борцом за свободу творчества, уже успевшим пустить в самиздат былину о злых и нечутких партаппаратчиках:
"Ну, а был один строптивец,
Песнопевец, винопивец, -
Тот ему не угодил.
Не вонзал стрелу в десятку
Подхалимства, сладкопевства,
Был всегда свободен мыслью,
Все по-своему судил.
И расправился Десница
С незадачливым пиитом,
Раза два в ладоши хлопнул,
Мальцу выдали по вые,
Отослали в заозерье,
В скиты дальние, лесные,
Там пером гусиным, острым,
Неподкупным и правдивым
Эту песню он сложил.
Пусть летит она, как птица,
Пусть разит собой Десницу."
Казалось бы, обычная графомань. Но кое-что мешает сделать напрашивающийся вывод. На самом деле в столь безыскусных строках, как в потертых старых ножнах, скрыт сверкающий убийственный меч. Обратите внимание на количество эпитетов: 3(строптивец, песнопевец, винопивец), 2(дальние, лесные), 4(гусиным, острым,
неподкупным и правдивым). Норма - снижение - резкое повышение. По сути это схема накачки, аналогичной газодинамическому лазеру. А в последних двух строках - нацеливание луча на мишень, причем мишень по имени не названа, вместо нее псевдоним, обозначающий одновременно и руководство области, и при этом подчиненную роль этого самого руководства по отношению к столичному начальству(десница - рука, инструмент, хоть и грозный, но не самовластный). Таким образом поэт совершенно правильно понимая своим врагом всю Систему, целит не в конкретного человека, которого можно заменить в случае гибели, а в должность, которую заменить нельзя. Подстегнутый специальными методиками расширения сознания, интеллект юного дарования выдал в итоге совершенное оружие, неотразимое и беспощадное, заточеннное на борьбу именно с такой аморфной и безликой массой, как партийная номенклатура. Чем же закончится неравный поединок?
Прикладная антропология, в частности теория Чезаре Ломброзо о лицевом угле и прочих френологических параметрах как показателях уровня личностного развития, пустила глубокие корни в среде областных художников:
"Портреты... Это я прошелся по заводам. Все рабочие... всмотритесь. Ну? Что за лица! Что за глаза! Вот эти складочки на лбу, возле губ. Это люди мысли прежде всего. Это люди воли. Это органическое соединение интеллигента с человеком физического труда."
По сравнению с таким гибридом, урукхаи товарища Сарумана - детский лепет. И какими простыми методами все это делалось, без всякой там магии:
"А мужички какие были! Во бородищи! - Он показал рукой до пояса. - Мох из носа, из ушей... Шестнадцать электробритв у нас в колхозе. С бородой теперь скорее в городе встретишь."
И теперь новый советский человек, которым несомненно является и сын первого секретаря, умеет даже разбираться в номенклатуре новейших лекарственных препаратов: