Мамонтов Олег Николаевич : другие произведения.

Прощайте, сожаления!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   1
  
  
   В Москве Александра Петина чувствовала себя несчастной, неловкой, никчёмной неудачницей, хуже того - прощелыгой, не заслуживающей ни счастья, ни хотя бы сострадания. Столица - нелюбимая и всё-таки притягательная, сумбурная, суматошная, неуютная, хмурая, всегда заполненная спешащим народом, как гигантский проходной двор, обманчиво простецкая, распахнутая как будто для всех и каждого - в действительности оказывалась неприступной. Во всяком случае, для неё, маленькой, совсем немолодой женщины. Она искала и не находила в этом каменном лабиринте самого необходимого - своего места в жизни.
   На днях в очередной раз тучи сгустились над её головой. Она ездила по заданию редакции интернет-издания antikorrupzia.ru в Верхневолжск для освещения истории об аресте по обвинению во взяточничестве тамошнего мэра Трушина, имевшего репутацию либерала, и подготовила материал, который редактор отверг, а вместо объяснений сказал как отрезал: 'Так писать нельзя'. С этим приговором рушилась её надежда на закрепление в издании, где она была только на испытательном сроке и за месяц подготовила лишь два материала, одобренных редактором. Причем оба представляли собой репортажи о маловажных мероприятиях, и из второго взяли только сделанные ею фотографии, а текст опубликовали другой, хотя и за её подписью.
   Александра не могла понять, чем же плох её материал о Трушине. Написан он был с обычным для неё тщанием, с изложением множества обстоятельств дела и цитированием всевозможных источников. Ей удалось даже встретиться с женой арестованного и осветить событие глазами этой несчастной женщины, потрясённой случившемся, убеждённой в невиновности мужа и достойной безусловного сочувствия. Правда, при написании статьи она допустила некоторую передержку, слишком горячо, пристрастно настаивая на версии защиты о заказном характере уголовного дела и сходу отметая улики против бывшего мэра как сфабрикованные. Но разве это дело - не ещё одно поле борьбы двух партий, либералов и консерваторов, и разве не должна она, журналист, открыто поднять свой либеральный стяг и выступить в защиту Трушина с партийной позиции? Тем более - в либеральном СМИ?
   Примером для неё было любимое радио 'Слухи Москвы', на котором даже анонс воскресной программы для малышей и их родителей ведущая со сдобным голосом заслуженной кормилицы завершала словами: 'За наше и ваше будущее!', перефразируя знаменитый лозунг польских инсургентов: 'За нашу и вашу свободу!'. А уж в своей популярной передаче 'Тайны Кремля' блистательная Полина Бреус по-настоящему бралась за превращение слушателей в революционеров, не боясь показаться пристрастной и не упуская ни одной возможности лягнуть ненавистный режим. Совершая экскурсы в прошлое разных государств, она проповедовала необходимость для просвещённого меньшинства взять судьбу отечества в свои руки вопреки мнениям отсталого большинства. Александра всей душой желала участвовать в делах революционного меньшинства, хотя затруднилась бы с ответом на вопрос о том, почему так уверилась в необходимости радикальных перемен в стране. Ни её относительно благополучное прошлое, ни даже не слишком успешное настоящее не объясняли как будто такого ожесточения.
   Александра родилась и выросла в Ордатове, в семье рядовых инженеров, в школе училась средненько, проявляя склонность не к литературе и истории, как приличествовало будущему журналисту, а к математике, и поступила потому в местный университет на специальность 'прикладная математика', где освоила начала программирования. По окончании вуза она поработала немного в местном проектном институте программистом, а когда зарплату там стали задерживать, легко сорвалась с места и уехала в Москву, где стала рекрутером в кадровом агентстве.
   В рекрутеры она попала по милости человека, с которым у неё вскоре возникли романтические отношения, - Михаила Обожина, открывшего в Москве рекрутинговое агентство 'Рандеву'. Он был романтиком рынка, каких в ту пору было много, и смело ринулся в неизвестную ему сферу деятельности, выбранную только потому, что она представлялась сравнительно несложной и не требовала значительного начального капитала. Михаил и приглянувшаяся ему молодая и симпатичная Александра, а также ещё две девушки-сотрудницы вместе изучали азы рекрутинга по одним и тем же учебникам и тут же пытались применить полученные познания на практике.
   Довольно скоро Михаил и его сотрудницы убедились в том, что в России ещё не сложилась практика регулярного обращения работодателей в рекрутинговые агентства и что серьёзную конкуренцию рекрутерам составляет интернет, при помощи которого работодатели и соискатели рабочих мест находят друг друга без посредников. Они узнали также, что и внутри их отрасли высока конкуренция, что многие заказы на услуги рекрутеров проходят через тендеры, что зачастую над одной вакансией работают несколько агентств, и оплата достаётся лишь тому, которое быстрее остальных находит дельного специалиста. А разве преуспеешь в этом, если ты не психолог и не знаешь, как оценить психологические характеристики кандидата на вакансию - его мотивацию, гибкость и способность адаптироваться в коллективе? И ещё сложнее с оценкой профессионального уровня соискателей. А если нужный кому-то специалист спокойно трудится где-то и не даёт о себе знать? Как выйти на него?
   Кого основатель 'Рандеву' нашёл точно, так это своих возлюбленных. Сначала он полюбил Александру, и она ответила взаимностью. Дело шло как будто к свадьбе, но когда Александра забеременела, Михаил резко охладел к ней и полюбил другую сотрудницу. Александре пришлось ехать в Ордатов и делать аборт, после которого она стала бесплодной. Затем заболела её мать, и Александра, ухаживая за ней, застряла в родном городе почти на десять лет.
   По возвращении в Ордатов Александра решила попробовать себя на новом поприще: стала сотрудницей 'Ордатовских новостей'. На новом месте она вошла во вкус прежде незнакомой ей журналистской работы и сошлась с трудившимся в той же редакции Дмитрием Камориным. Недовольная правкой своих материалов редактрисой Анжелой Чермных, Александра затем перешла в 'Ордатовскую неделю', где не ужилась по той же причине. После чего она уехала в Москву с намерением работать в столичной журналистике.
   Амбициозные стремления Александры не слишком соответствовали её объективным данным. И дело было не в отсутствии журналистского образования и даже не в недостатке грамотности, из-за чего, к примеру, в предлоге 'несмотря' она писала 'не' раздельно. Её отличала тяга к пышному, многословному стилю с обилием красочных выражений, метафор, сравнений и реминисценций, что мало подходило для большинства изданий, в особенности тех, где многие публикации были заказными, платными и каждый квадратный сантиметр полосы подлежал строгому учёту. Но главная беда была в её преувеличенном мнении о своих способностях, из-за чего она слишком полагалась на свою интуицию при выяснении сути описываемых событий и слишком рьяно отстаивала свои сомнительные словесные 'перлы', когда те не нравились редакторам. При всём том журналистское дарование, пусть небольшое и необработанное, у неё всё же имелось. Она подошла бы для маленькой местной газеты с терпеливым редактором, лучше всего немолодым мужчиной, но её тянуло в столицу, в большую журналистику. Уступая упорству странной сорокалетней дебютантки, её принимали на работу в третьестепенные столичные СМИ, внештатную или с испытательным сроком. Но добиться того, чего она больше всего желала и с чем связывала главные свои надежды на успех в столице, - аудиенции у 'великой' Полины Бреус и попадания в штат 'Слухов Москвы', - ей так и не удалось.
   А между тем именно Полина Бреус была её кумиром, именно по её примеру она хотела выступать перед большой аудиторией на острые политические темы. Бреус поразила её тем, как вольно и дерзко можно говорить даже о первых лицах государства, называя их власть, то ли в шутку, то ли всерьёз, 'кровавым режимом', и при этом быть уверенной в том, что ничто не заглушит её голос, проникающий под каждую кровлю в бесчисленных российских градах и весях, и что ничего ей за это не будет. Александра поверила не столько в то, о чём говорила Бреус, сколько в то, как она говорила, - с ехидной, полублатной интонацией то ли прожжённой плутовки, всезнающей базарной бой-бабы, то ли девочки-оторвы из подворотни, с характерным смачным причмокиванием губками и резкими, глумливыми выражениями в адрес власть предержащих. Ведь Александра сама сознавала себя такой или, вернее, хотела быть такой и сама любила ввернуть при случае крепкое словцо.
   Если власть допускает, чтобы о ней говорили таким образом, значит она действительно слаба и порочна - в этом Александра была совершенно уверена. И ей очень захотелось поучаствовать в деле устранения такой власти, казавшемся очень верным и благородным, попасть в ряды тех, кого либеральная пресса заискивающе именовала 'креативным классом', возвыситься над миллионами остальных россиян. Она стала ходить на 'белоленточные' митинги и шествия и на них окончательно уверилась в правоте назревавшей 'белой революции', увидела в лице предводителя 'белоленточной' толпы господина Надильного настоящую власть, вот-вот готовую утвердиться в этом качестве. Этот либеральный кумир, этнический украинец со смазливой среднеевропейской внешностью, который мог бы сойти за чеха, немца и даже еврея-ашкенази, чем-то похожий на американского актёра Джерарда Батлера, такого убедительного в ролях героев-бунтарей в фильмах 'Робин Гуд' и 'Проповедник с пулемётом'. Похожий, может быть, умением придавать своему взору выражение одновременно проникновенное и жёсткое, подобающее вождю мятежа. Надильный поразил её угрозой повести толпу на Кремль. Сильное впечатление произвело на неё и то, как телохранители кумира отшвырнули, точно котёнка, её коллегу - некстати сунувшегося репортёра. 'Вот так ведёт себя настоящая власть, которая не стесняется дать окорот враждебным писакам!' - решила Александра.
   В памятный для многих день 6 мая 2012 года Александра пришла с видеокамерой на Болотную площадь, где оказалась в самой гуще толпы, навалившейся на линию оцепления. Кто-то из своих, из толпы, ненароком толкнул её руку с видеокамерой, которую она держала у лица, непрерывно снимая происходившее, и тяжёлый аппарат ударил её по лицу. Из рассечённой ударом венозной жилки возле левого глаза сразу обильно потекла кровь. Сосед из толпы попытался вытереть ей лицо листовкой, но кровь всё шла. Несмотря на это, Александра продолжала снимать. Впрочем, в её объектив в тот день не попало ничего интересного, кроме группы странных молодых людей в одинаковых чёрных куртках с капюшонами, бросавших дымовые шашки. Она решила, что это провокаторы, но не могла понять, кто же вывел их на площадь. Они вполне могли быть сторонниками леворадикального лидера Удальцова, который считался главным организатором мероприятия, членами одной из руководимых им организаций - 'Левого фронта' или 'Авангарда красной молодёжи'. На следующий день она выложила кадры из снятого ею видео в своём 'живом журнале'.
   В числе этих кадров оказалось и фото-'селфи' самой Александры. Изображение немолодой женщины с тонким окровавленным лицом на фоне толпы демонстрантов стало на короткое время популярным в либеральной тусовке, но известности Александре не принёсло. Правда, в пору безденежья один прежде незнакомый ей читатель её 'живого журнала', узнав о её ситуации, предложил небольшую помощь - две тысячи рублей. Тем не менее она с гордостью вспоминала о том дне: тогда она почувствовала себя нераздельной частью большой массы людей, объединённых общей целью, 'солдатом революции'.
   Она вспоминала обо всём этом и в печальное утро своего последнего рабочего дня в столице, уже предчувствуя, что не сегодня-завтра ей в очередной раз придётся стать безработной. Предчувствие не обмануло её. Сразу после обеденного перерыва её вызвал к себе в кабинет заместитель главного редактора Тугаринов, предложил сесть и, глядя не на неё, а на какую-то точку на своём столе, сказал:
   - Мы благодарны вам за ваше усердие, Александра Викторовна, но вы нам не подходите.
   После этих слов он бросил на неё быстрый косящий взгляд исподлобья, проверяя её реакцию. Александра показалась ему спокойной, поэтому, снова опустив глаза, он продолжил:
   - Полагаю, вам не нужна запись в трудовой об увольнении во время испытательного срока. Нет? Тогда возьмите трудовую без записи. А расчёт у бухгалтера.
   Он положил на край стола трудовую книжку и поднялся в знак окончания разговора. Она тоже поднялась, не без удивления отметив, что во время краткой аудиенции ей не пришлось произнести ни слова. Всё за неё решил и сказал этот невзрачный мужичок с уклончивым взглядом, в облике которого было что-то семинаристское: аккуратно подстриженные усы и бородка, довольно длинные волосы, зачёсанные назад, чёрный мятый костюм и серая рубашка с расстёгнутым воротом, без галстука.
   Расчёт оказался невелик: всего семнадцать тысяч с 'копейками'. А от 'заначки', заведённой в лучшие дни, осталось лишь чуть более четырёх тысяч. Вместе этого не хватало даже на то, чтобы заплатить за квартиру, не говоря уже о жизни в Москве с её соблазнами, к которым она успела привыкнуть, вроде деликатесов из супермаркетов 'Азбука вкуса'. Оставалось одно: возвращаться в Ордатов. Думать о трудоустройстве в столице по одной из прежних её специальностей, в качестве программиста или рекрутера, было нельзя. Первой своей профессией она владела слабо и ушла из неё уже полтора десятилетия назад - как оказалось, бесповоротно, поскольку за прошедшее время технологии программирования шагнули вперёд, она же успела забыть и то немногое, что знала. А о своей неудачной карьере в качестве рекрутера она вспоминала со слезами и стыдом. Последняя, отчаянная попытка найти в Москве хоть какую-то работу, приличную для женщины с высшим образованием, не увенчалась успехом: на вакансию оператора call-центра, отысканную в интернете, её не приняли.
   Конечно, при желании она могла бы остаться в Москве в каком-то более скромном амплуа. Например, бывший любовник и владелец рекрутингового агентства Михаил Обожин занимался теперь бизнесом по доставке пиццы и во время недавней случайной встречи позвал её к себе. Причём даже не курьером, а офисным менеджером, контролирующим работу курьеров. Но она остереглась сходу соглашаться, помня предыдущую катастрофу с ним, и взяла время на размышление.
   Всё взвесив, она склонилась к тому, что надо возвращаться в Ордатов. Это было трудное решение, хотя Москву она едва терпела, воспринимая огромный город как суматошный человеческий муравейник. Не любила она и москвичей, завидуя им и считая их заносчивыми. В столице ей нравились только тихие спальные окраины вроде Отрадного, отчасти похожие на микрорайоны Ордатова. Но проблема заключалась в том, что возвращение в родной город было равносильно признанию поражения. Во всяком случае, именно так будут думать все её ордатовские знакомые, для которых само по себе проживание в столице означало успех. Однако выбора не было. Не идти же, в самом деле, на стыдную для неё работу вроде сотрудницы службы доставки на дом еды из ресторанов, к тому же под началом бывшего неверного любовника...
   Проститься с Москвой она решила в том месте, которое считается 'знаковым' для этого города, - на Арбате. Там она любила гулять, делая при помощи смартфона снимки-'селфи' для своего 'живого журнала', как бы вписывая себя в культурную и историческую среду столицы. На этот раз она сфотографировалась на фоне особняка Хитрово, где жил Пушкин, и 'дома с привидениями', с которым связана какая-то романтическая легенда. Она смотрела прощальным взглядом на неширокую улицу с разномастными дворянскими особняками и старинными доходными домами, на толпы нарядных людей, гулявших по сплошному тротуару, и чувствовала, как что-то обрывается в её душе. Когда ещё она вернётся сюда?
   Внезапно к ней пришла мысль о том, что потомков живших на Арбате в дореволюционные времена нет среди тех, кто ныне гуляет здесь. Или их очень-очень мало. Это же был 'спальный район' аристократической Москвы, в этих домах представители родовитых семейств ходили в халатах и пили кофе перед тем, как отправиться на светский раут или на бал. И ни Пушкин, ни Гоголь, ни Аксаков, ни Лев Толстой, жившие на Арбате или в ближайших переулках, ничего не написали о нём в своих произведениях. Во всяком случае, Александра не припоминала описаний Арбата у классиков. Эта географическая среда московского дворянского быта считалась в их пору, наверно, слишком будничной, всем известной и никому не интересной 'материей'. И только после революции, когда в дворянских домах были устроены коммуналки, здесь появились будущие 'певцы Арбата' - дети выходцев из национальных окраин, которые в своих произведениях изобразили Арбат как некое особое, замечательное и родное для них место. Странно, что оба знаменитых 'певца', литературно обозначив своё присутствие здесь и тем самым как бы 'застолбив' за собой право на Арбат в качестве его законных насельников и 'детей', умерли за границей: один - в Париже, другой - в Нью-Йорке. Не потому ли, что именно туда их на самом деле влекло всю жизнь? Зато теперь неподалёку находится редакция радио 'Слухи Москвы', у половины сотрудников которой предки не только не жили в Москве, но и не могли покидать 'черту оседлости'...
   Арбат с его новодельной брусчаткой, вазонами, фонарями 'под старину' и ряжеными аниматорами вдруг показался Александре огромной декорацией, и ей стало скучно. Ей захотелось домой. И так было бы хорошо, если бы её там ждала хоть какая-то работа! Прежде, чем спрятать смартфон, она отправила короткую эсэмэску Каморину, своему давнему ордатовскому знакомому и одно время даже любовнику: 'Дмитрий, мне надо вернуться. Нет ли для меня в Ордатове работы?' Отправив послание, она вздохнула: на самом деле ей хотелось получить весть о таком повороте судьбы, который позволил бы ей остаться в Москве. Вот если бы о ней вспомнил кто-то из редакторов столичных изданий, в которых она пробовала работать!.. И ещё ей взгрустнулось о том, что не вернуть то время, когда она, ещё молодая, крутила любовь с Камориным...
   Воспоминания о Каморине оставались в числе тех эмоциональных скреп, которые привязывали её к ордатовскому прошлому. Правда, в последнее время, живя в Москве, она не часто думала о нём, поскольку считала, что отношения с ним уже в прошлом. Но порой ей приятно было представлять себе, что вот живёт в Ордатове человек, для которого она дорога. Она сошлась с ним после начала своей работы в 'Ордатовских новостях', где он в ту пору считался уже опытным сотрудником. А спустя два года бросила, когда Аркадий Пиковец позвал её в 'Ордатовскую неделю'. В её выборе в пользу Пиковца расчёт если и был, то лишь подсознательный, интуитивный: ведь в женскую природу заложено стремление ко всему сильному, внушающему доверие. И именно таким казался ей Пиковец, пусть уже очень немолодой и давно женатый. Изначально, сходясь с ним, она знала, что он останется в своей семье, что между ними возможна только тайная связь.
   В отличие от Каморина, невысокого нервного человека без журналистского образования и настоящей журналистской хватки, которого терпели в 'Ордатовских новостях', может быть, только из милости, в Пиковце ей всё казалось надёжным, основательным: высокий рост, массивный костяк, невозмутимое спокойствие уверенного в себе человека, репутация опытного профессионала и обширные связи. К таким мужчинам она льнула всегда, и лишь в отсутствие их мог привлечь её на какое-то время кто-то вроде Каморина. Но эсэмэску она отправила всё-таки именно Каморину, потому что знала: этот невзрачный неудачник всё ещё вздыхает о ней...
  
  
   2
  
  
   В ночь на пятницу Каморин спал плохо. В самое глухое время, около двух часов, он проснулся и затем до утра ворочался, не в силах уснуть снова. Из его головы не выходила Александра Петина, или Сандра, как в пору их любовных отношений она именовала себя в подражание голливудским героиням. На её страницу в социальной сети 'вконтакте' он забрёл накануне, получив в конце рабочего дня от неё эсэмэску, и заодно просмотрел и её последние публикации, ссылки на которые выдал Google. Судя по ним, Сандра не только не сделала себе имени в столичной журналистике, но даже не сумела закрепиться надолго в каком-то издании. Её имя мелькало в разных СМИ, в основном электронных, малоизвестных. Скорее всего, она была всюду только внештатной сотрудницей, 'фрилансером'. Впрочем, ничего иного он от неё и не ждал.
   Сандра, вопреки своему 'голливудскому' имени, совсем не походила на актрису из блокбастеров, ещё меньше - на 'пробивную', настырную журналистку, способную сделать карьеру в Москве: была маленькой, хрупкой, женственной, с нежным личиком, любительницей пошутить и посмеяться задорным, звонким смехом. Но чаще она была задумчивой, печальной, и именно такой осталась запечатлённой на немногих фотографиях, сохранившихся у него от поры их близости. И теперь, оглядываясь в прошлое, в те полузабытые, впустую растраченные годы, он мог отыскать там едва ли не единственное отрадное воспоминание - её образ. В это тёмное утро она снова пришла к нему в воспоминаниях, такая же, какой он помнил её по фотографиям, - красивая, нежная и печальная, уже на пороге увядания, с молчаливым вопросом в глазах: понимаешь ли ты, что я отдаю тебе своё последнее цветение, свои последние хорошие годы?
   А между тем он в ту пору мало дорожил ею. Она бывала с ним нечасто, объясняя долгие разлуки необходимостью ухода за своей больной матерью. Ему казалось, что его отношения с ней - лишь замена настоящей любви, прелюдия к ней. И потому он продолжал искать что-то лучшее, в том числе при помощи объявлений о знакомстве. Однажды прямо из постели с ней он заторопился на свидание с другой, которая, точно в насмешку, не пришла. А теперь он видит, что годы прошли, а никого лучше Сандры в его жизни не было. Да и не будет, наверно.
   В половине шестого его мобильный телефон разразился резкими сигналами будильника, и волей-неволей он поднялся, чтобы прекратить эти отвратительные звуки. Сразу после этого он засобирался в дорогу: предстояло по заданию редактрисы 'Ордатовских новостей' ехать в пригородный посёлок Оржицы, где на консервном заводе губернатор проводил совещание местных товаропроизводителей. Без четверти восемь он подошёл к зданию областной администрации. Там возле колонн дорического портика уже маячила Маша Вострикова из пресс-службы: рыжие волосы, волной ниспадающие на воротник чёрного приталенного пальто из неопрена, оранжевый шарфик под цвет волос, прижатая к груди папка со списком участников и хитрый взгляд с прищуром, выискивающий в толпе прохожих участников мероприятия. Хотя Каморин не входил в журналистский губернаторский пул и на губернаторские выезды попадал изредка, Маша сразу узнала его, приветливо замахала рукой и показала на серую 'Газель', стоявшую на обочине неподалёку. Садясь в машину, Каморин подумал о том, что Маше мудрено было не узнать его - полуседого, с одутловатым лицом и толстыми линзами очков. Из других редакций на подобные выездные мероприятия, по которым нужно спешно отписываться в ближайший номер, обычно посылали кого-то помоложе.
   В машине уже сидели пять журналистов, в том числе двое телеоператоров с видеокамерами и штативами к ним, разложенными в проходе. Осторожно, чтобы не задеть аппаратуру, Каморин пробрался на одно из самых дальних мест. Журналисты, все люди молодые, оживлённо переговаривались, а Каморин лишь прислушивался к их разговору, чувствуя себя чужим этому 'племени младому, незнакомому', к тому же более успешному, чем он сам - представитель непопулярного, мало кому известного частного издания. К восьми подошли ещё трое, а ровно в восемь в двери 'Газели' показалась Маша, оглядела собравшихся и скомандовала водителю:
   - Едем!
   Маша раздала журналистам пресс-релиз, из которого они узнали, что Оржицкий консервный завод лидирует в регионе по выпуску томатной пасты, лечо, кабачковой икры, кетчупов и соусов. Это производство способно переработать в икру шестьдесят тонн кабачка в сутки, а за сезон - три тысячи тонн. Всего же предприятие пропускает через себя в год семь тысяч тонн овощей.
   Пока журналисты вникали в пресс-релиз и придумывали вопросы, которые следует задать руководству завода, 'Газель' выбралась из лабиринта городских улиц и выехала на загородную трассу. За окнами потянулись поля рыжевато-бурой стерни, перемежавшиеся с тёмной, припудренной инеем, зеленью озимых посевов. Каморин скоро задремал, прислонив голову к холодному оконному стеклу, и стряхнул дремоту только минут через сорок, когда машина остановилась на просторном заводском дворе и его спутники начали выбираться наружу.
   Исполнительный директор завода Александр Саматов, приземистый, плотный, с плешью до темени, встретил журналистов улыбками, но пройти в помещение не пригласил. Все поняли: нужно дождаться губернатора. Журналисты с удовольствием втягивали густые пряные ароматы, доносившиеся из заводских корпусов, предвкушая получение вкусных 'сувениров', и расспрашивали Саматова об успехах предприятия. Тот отвечал скупо, посматривая на ворота, через которые с минуты на минуту должен был въехать губернаторский кортеж. Рядом с Саматовым были два его заместителя, десятка полтора участников предстоящего совещания и один человек из пишущей братии, приехавший на своей служебной машине раньше коллег, - главный редактор 'Вечернего Ордатова' Аркадий Пиковец, лишь недавно назначенный на эту должность. Губернатор подъехал через пять минут на чёрном автомобиле Mercedes-Benz в сопровождении свиты на второй такой же машине. При виде хозяина телеоператоры и фотокорреспонденты встрепенулись и нацелили на него свою аппаратуру. Каморин, совмещавший обязанности пишущего журналиста и фотокорреспондента, тоже защёлкал фотоаппаратом.
   Губернатор Анатолий Горбонос, выйдя из машины, победительно улыбнулся, привычно готовый обаять каждого, особенно женщин, своей унаследованной от предков казацкой статью и мужской красотой сухой, породистой головы - седовласой и седоусой, с чёрными густыми бровями. Но улыбка быстро слетела с его губ, когда он увидел, что встречают его только кучка людей, толпившаяся на фоне невысоких корпусов из силикатного кирпича с частыми бельмами заложенных окон. Очевидно, даже ради дорогого гостя директор не счёл нужным прерывать производственный процесс и выводить коллектив во двор.
   Лицо губернатора стало озабоченным. Чтобы скрыть досаду, он пробормотал: 'Ну показывайте, что тут у вас хорошего', - поскольку знал, что экскурсия по заводу включена в заранее согласованную программу мероприятия. Директор повёл всех к одному из корпусов, где перед входом каждому вручили накидки из голубоватого прозрачного пластика и такие же шапочки. Переступив порог, гости оказались на отгрузочной площадке, где громоздились штабеля поддонов, уставленных стеклянными банками с овощными консервами. Губернатор заулыбался одобрительно при виде такого изобилия и благословляющим жестом прикоснулся к банкам. Затем все проследовали в кетчупный цех и начали знакомство с ним с варочного отделения, где всё, как в бане, обволакивал туман из горячего пара. В основной части того же цеха было светло и почти безлюдно: там работали автоматические линии под управлением нескольких наладчиков.
   Каморин шёл следом за директором и прислушивался к его разговору с губернатором. Речь шла о том, что заводу трудно с закупкой сырья. Чтобы работать не в убыток, кабачки нужно закупать по цене три с половиной рублей за килограмм, тогда как предприятия других регионов платят за килограмм пять рублей. Так что местные селяне если и выращивают этот овощ, то стараются сбывать его за пределами области. Не так-то просто закупать и другое сырьё, например сладкий перец, потому что первый, летний, сбор его идет в магазины и на рынок, где цена выше и плата наличными. А завод наличными платить не может. Поэтому для него сезон переработки перца начинается только в середине сентября. Но в этом году третьего октября случились заморозки на почве, и еще не убранный урожай погиб. Вот почему переработать запланированное количество перца предприятие не сможет...
   Губернатор спросил о численности работающих. Оказалось, ныне, в самый разгар сезона переработки, на предприятии трудятся триста двадцать человек. Если объем товарной продукции за год, - а это шестьсот миллионов рублей, - разделить на число работающих, то на каждого получится почти два миллиона рублей.
   - Это мало, потому что и самый хреновый крестьянин столько производит, в среднем же больше - на пять-десять миллионов рублей, - пробасил губернатор, с явным удовольствием ввернув мужицкое просторечие.
   - Нужно учитывать, что у нас сезонный характер работы, - заметил директор. - Вот переработаем к зиме всё закупленное сырьё и закроемся до следующего сезона.
   - О ваших проблемах с сырьём мы поговорим на совещании, - пообещал губернатор. - Как раз для решения их нами предлагается специальная программа.
   Другие производства директор счёл, по всей видимости, недостойными показа, и по завершении осмотра кетчупного цеха экскурсия закончилась. Все вышли во двор, где под открытым небом состоялась краткая пресс-конференция. Губернатор торопливо раскрыл журналистам суть новой программы поддержки производителей и переработчиков сельскохозяйственной продукции за счёт средств областного бюджета. Идея этого начинания заключалась в поощрении кооперации предприятий аграрно-промышленного комплекса через предоставление их объединениям в виде кооперативов бюджетной поддержки - грантов и субсидий. В областной администрации полагали, что благодаря этому все заинтересованные стороны решат свои проблемы: производители сельскохозяйственной продукции получат её гарантированный сбыт, переработчики будут надёжно обеспечены сырьём, финансовые организации смогут увереннее кредитовать тех и других, областная же администрация, под эгидой которой всё это будет происходить, получит возможность более эффективно контролировать местную экономику к выгоде для всего региона.
   - Рубль, вложенный в производство, как минимум пятью рублями вернётся в бюджет со всех этапов производства, переработки и реализации сельскохозяйственной продукции, - уверенно заявил губернатор. - Для нас такая схема финансирования отрасли через кооперативы будет прозрачная. Рассчитываем привлечь к этому банки. Мы продотируем расходы на заготовку сельскохозяйственной продукции и финансировать будем исключительно под контракт, под накладные.
   Губернатор говорил ещё о том, что 'склады нужны обязательно', и обещал хозяйствам возместить из бюджета половину средств, которые они затратят на строительство хранилищ. Их в регионе хватает для хранения лишь ста пятидесяти тысяч тонн овощей и фруктов, тогда как одних овощей произведено в этом году один миллион тонн, в том числе триста девяносто тысяч тонн - крупными хозяйствами. Недостаточны и мощности местных предприятий, которые ныне перерабатывают в год только около тридцати тысяч тонн овощей - вдвое меньше, чем в советское время. Предвосхищая вопрос о том, куда сбывать консервную продукцию, губернатор заявил:
   - Местные предприятия аграрно-промышленного комплекса мы рассчитываем привлечь к обеспечению продуктами питания больниц и школ. Ныне на питание в учреждениях так называмой закрытой социальной сети областная казна ежегодно тратит один миллиард рублей. Мы хотим, чтобы этот миллиард обязательно вернулся в бюджет. А для этого нам нужно, чтобы сельхозтоваропроизводители, переработчики и пищевики были наши. Им следует объединяться в кооперативы. Кооператив, который представит на тендере широкий ассортимент, победит и отыграет справедливую цену.
   Взглянув на часы, губернатор предложил задавать вопросы. Журналисты правильно поняли начальственный жест и вопросов задали совсем немного. После чего губернатор отбыл на совещание, на которое журналисты приглашены не были. Не вручили им и вкусных 'сувениров', отчего почти каждый из них был разочарован. Впрочем, фотокорреспонденты были довольны и тем, что им разрешили сделать общее фото участников совещания за большим столом в конференц-зале здания заводоуправления.
   Каморин сделал два снимка в конференц-зале и собирался покинуть мероприятие, тоже испытывая разочарование, но только не из-за отсутствия угощения. Ведь вся интрига была в том, как ответят хозяйственники на предложение областной власти, какие аргументы с обеих сторон прозвучат, о чём им удастся договориться! Но журналистов без церемоний выставили за дверь. Что, впрочем, было совсем не удивительно: ведь все приглашённые должны были написать заказные материалы на основе лишь той дозированной информации, которую им дали. Пресс-службе администрации области требовались только трёхминутные сюжеты на местных телеканалах и краткие сообщения в газетах о новых инициативах губернатора.
   Уже подходя к 'Газели', Каморин почувствовал, что сзади кто-то коснулся его плеча, и обернулся. Перед ним стоял Аркадий Пиковец. Усталый взгляд, резкие складки, идущие от носа к уголкам губ, изрытый морщинами лоб, плешь над ним, прикрытая седым зачёсом, высокий рост и довольно плотное сложение - все эти телесные признаки Пиковца сразу выделяли его в толпе местных журналистов, большей частью молодых особ женского пола. Оба они, Каморин и Пиковец, примелькались на разного рода мероприятиях для прессы, раза два коротко переговарились и кивали друг друг другу при встрече, считая себя знакомыми. Хотя это, конечно, было только так называемое шапочное знакомство. При виде Пиковца Каморин не раз думал о том, что такому старику пора бы уж выйти в начальство и посылать на пресс-конференции и брифинги кого-то помоложе. Впрочем, то же самое мог бы думать и сам Пиковец про Каморина.
   - Давайте поедем на моей машине и поговорим по дороге, - предложил Пиковец, слегка улыбнувшись.
   От разговора, предложенного старшим коллегой, отказаться было просто неудобно, к тому же предоставлялась возможность замолвить слово о Сандре, поэтому Каморин согласился не раздумывая. Оба направились к машине, на которой приехал Пиковец, - то была 'Лада-Приора' серого цвета с водителем за рулём. Журналисты сели сзади, чтобы им удобнее было разговаривать. Каморин подумал о том, что Пиковец выбился в начальники и предстоящий разговор как-то связан с этим новым назначением коллеги. Пиковец тотчас подтвердил эту догадку.
   - А я теперь главный редактор в 'Вечернем Ордатове'. Ещё не слышали об этом?
   - Не доводилось.
   - Прежнего, Бакуркина, сняли через два дня после отстранения мэра Лемзякова. Вы же знаете, что Бакуркин активно участвовал на стороне Лемзякова в информационной войне против губернатора.
   - Как же не знать!
   - Теперь приходится расставаться и с наиболее рьяными соратниками Бакуркина внутри редакции, а на их места приглашать новых сотрудников. В связи с чем у меня к вам предложение перейти к нам. Что скажете?
   - Да я же стар, поэтому хотелось бы работать спокойно на одном месте. Как говорится, коней на переправе не меняют.
   - Сколько же вам?
   - Пятьдесят в этом году стукнуло. В таком возрасте не хочется перемен.
   - В самом деле так чувствуете? Ну тогда это серьёзно! Это значит, что вы действительно состарились. Только не обольщайтесь насчёт того, что в 'Ордатовских новостях' вам дадут спокойно доработать до пенсии. Дела у вашей газеты не блестящи...
   Пиковец поскучнел. Тот вопрос, который он собирался обсудить с Камориным, оказался исчерпанным, и теперь он не знал, о чем ещё говорить с ним. Конечно, настаивать на переходе Каморина, обещая ему спокойную жизнь в 'Вечернем Ордатове', было нельзя. Какая уж там спокойная жизнь в условиях, когда любой газете приходится бороться за выживание! Буквально на глазах, с катастрофической скоростью, менялся рынок масс-медиа, читатели всё больше уходили в интернет, а следом за ними устремлялись и рекламодатели. Как бы угадав его мысли, Каморин заговорил именно об этом, наболевшем.
   - Так ведь и у вас дела не блестящи. Читатели всех бумажных газет вымирают. А из молодых, продвинутых кто полезет искать электронную версию 'Вечернего Ордатова', когда в интернете так много разных соблазнов? Голомазов - знаете такого? он ещё пытался издавать маленькую газету для бухгалтеров - как-то поделился со мной своим профессиональным видением проблемы: в Ордатове восемьдесят шесть газетных киосков, и в каждом покупают газет одного наименования от двух до десяти экземпляров, за исключением, конечно, 'Комсомолки'. Получается, что в розницу уходит в лучшем случае пятьсот экземпляров каждого выпуска. Откуда же тогда берутся официальные многотысячные тиражи у местных изданий? Ведь подписки у всех кот наплакал.
   - Газеты распространяются ещё по договорам об информационной поддержке с разными организациями...
   - Да, это когда пачки номеров штабелями выкладываются на проходной или в приёмной, и предполагается, что кто-то их берёт и читает. Хотя в этом можно очень сомневаться. Короче, многотысячные тиражи местных изданий - это фикция, приманка для рекламодателей. И если вам в этом отношении легче, чем нам, то лишь потому, что 'Вечерний Ордатов' - муниципальная газета и может рассчитывать на субсидию из бюджета, а также на распространение по муниципальным организациям и библиотекам. Но читателей вам это особенно не прибавляет.
   - Экий вы пессимист! - засмеялся Пиковец, желая обратить сказанное собеседником в шутку. - Непонятно, как с таким настроением вы работаете в газете. А я-то думал, судя по вашему блогу, что вы бодрый участник всего позитивного, что происходит в стране.
   - Что же такого позитивного вы видите вокруг? Может быть, это последняя инициатива губернатора? Кстати, что вы думаете о ней?
   - Думаю, что сельским товаропроизводителям не резон объединяться в кооперативы с местными переработчиками, привыкшими платить за сырьё значительно меньше, чем покупатели из других регионов. Учтём и то, что речь идёт о судьбе мизерной части урожая овощей в нашей области - около трёх процентов. К существенным сдвигам это не приведёт, в лучшем случае лишь поможет обеспечить местные детские дома, интернаты для инвалидов и другие богоугодные заведения дешёвыми овощными консервами.
   - И заодно даст областным чиновникам возможность поруководить не только социальными учреждениями, но и предприятиями реальной экономики. Это при условии, что кто-то из сельских руководителей купится на посулы и согласится войти в кооперативы с переработчиками и банкирами. Так в чём же позитив?
   - Я имею в виду то, что после всеобщего раздрая и хаоса девяностых страна с началом нового века успокоилась и стала налаживать свою жизнь. Усмирили и сепаратистов, и олигархов, повысили рождаемость, укрепили армию, улучшили положение бюджетников. Да вы же сами всё это видите и знаете! Вы же так горячо выступили в своём блоге против 'белой революции'!
   - Да, мне противно, когда толпа столичных хипстеров пытается говорить от имени чуждого им народа и отменить итоги общероссийских выборов. Ведь это уже было, и мы знаем, к чему это привело! Большевики в семнадцатом году захватили власть, не дожидаясь выборов в Учредительное собрание, а когда оно двенадцатого ноября было всё-таки избрано и большевики оказались там в меньшинстве с двадцатью четырьмя процентами голосов, они разогнали его. Власть оказалась в руках людей, совершенно чуждых подавляющему большинству населения России. Они устроили грандиозный погром российского народа, в первую очередь крестьянства, растянувшийся на двадцать с лишним лет.
   - Вы помните эти даты и проценты? - спросил удивлённо Пиковец, повернув голову и всматриваясь в лицо Каморина.
   - Выучил в своё время, будучи историком по образованию, к тому же выборы в Учредительное собрание и его разгон - это роковые события для всех россиян. Они отразились на судьбе каждой семьи и в немалой мере предопределили судьбу каждого россиянина ещё до его рождения. В тридцать седьмом году были расстреляны мой родной дед по матери вместе со своим старшим сыном, а также двоюродный прадед по отцу - все бывшие крестьяне, раскулаченные и вынужденные покинуть родные сёла. Кстати, этот двоюродный прадед был воспитателем моего родного деда по отцу из-за ранней смерти своего брата, моего родного прадеда. В какой другой стране возможно подобное число жертв режима в родне одного человека? Притом в 'просвещённом' двадцатом веке, в 'самом справедливом обществе'! А ныне впервые за всю историю России у нас есть власть, свободно избранная большинством народа, которая настолько демократична, что терпит и злобную оппозицию, к примеру на радио 'Слухи Москвы', передачи которого ретранслируются во всех крупных городах. Будь президентом я, прикрыл бы это подрывное радио, потому что оно объявляет российскую власть нелегитимной, а во время провалившейся 'белой революции' звало людей на уличные акции, то есть на беспорядки! Молодчик во главе уличной толпы грозился даже повести её на Кремль!
   - Да, это радио подрывное и русофобское, - согласился Пиковец, тоже заметно волнуясь. - Что не случайно. 'Страшно далеки они от народа', как говорил основоположник. Достаточно заглянуть в 'Википедию', чтобы убедиться в этом. У самых известных сотрудников этого радио родители и другие ближайшие родственники в советское время преуспевали, занимали номенклатурные посты, а то и служили в карательных органах. Я уже не говорю о праве многих из них на зарубежную репатриацию.
   - И самая неистовая из них - Полина Бреус, современная Брешко-Брешковская, 'бабушка' несостоявшейся 'белой революции'!
   - Ну не стоит преувеличивать её роль. Хотя вещает она еженедельно по часу, вы почти ничего конкретного из её речей не припомните, не так ли? Вы же не будете вникать в её конспирологические хитросплетения, проверить которые на вашем уровне невозможно. Тем более, что вы понимаете, что она руководствуется правилом: 'всякое лыко в строку'. То есть всё подтасовывает и извращает таким образом, чтобы опорочить российскую власть. От её передач остаётся в памяти только ехидная интонация. Это всего лишь упражнения в искусстве злословия, смесь полуправды с многозначительными намёками на несуществующие обстоятельства и прямой лжи. Вот, к примеру, она постоянно твердит о российской агрессии на Украине, а мы видим на телеэкранах мирные города и сёла Донбасса, которые разрушаются украинской артиллерией. Мы понимаем, что если бы наша армия действительно вмешалась в эту ужасную ситуацию, то от бандеровской хунты не осталось бы и мокрого места! Но чёрт с этой Бреус! По-настоящему плохо то, что ту же самую русофобскую, прозападную пропаганду, только не столь явную, распространяют и все так называемые оппозиционные СМИ. Что и неудивительно: практически все они в своё время вышли из карманов олигархов, ориентированных на Запад, как орудия борьбы за власть. И хотя олигархов давно 'ушли' из политики, эти СМИ остались верны своему прозападному пропагандистскому амплуа. Они подхватывают все аргументы западной антироссийской пропаганды и дополняют их собственными спекуляциями.
   - Но кое-что в речах Бреус всё-таки врезается в память. Вы не заметили, как часто она предаёт анафеме всеобщие равные и прямые выборы? Мол, пока их не ввели в Англии и других ведущих странах, там всё было благополучно, всё укреплялось и динамично развивалось. А ныне Европа с её всеобщими выборами катится в бездну. Это вроде постоянного призыва Катона Старшего: 'Карфаген должен быть разрушен'.
   - Заметил. И это, на мой взгляд, замечательно! Устами Бреус так называемая 'либеральная оппозиция' призывает россиян к ограничению избирательного права, в сущности к диктатуре! Это равнозначно признанию того, что суть конфликта власти и оппозиции не в якобы произошедшей фальсификации выборов, а в стремлении оппозиции вообще отменить в России всенародные демократические выборы, победить на которых она и не рассчитывает. Впрочем, в последнее время Бреус значительно реже бранит всеобщие выборы, что и понятно: подобные высказывания не так актуальны, как в пору 'белоленточных' митингов. Тогда она фактически подстрекала хипстеров к протестам против результатов выборов, то есть к массовым беспорядкам.
   - А я в последнее время просто перестал слушать Бреус из-за её глумления над христианством. Но я заметил другое: к красноречию бабушки 'белой революции' особенно восприимчива вполне определённая публика: это интеллигентные люди без гуманитарного образования, особенно без хорошего знания российской истории. Чаще всего это обычные технари, которые не понимают, как драгоценен и хрупок дар свободы, которой у России не было никогда за всю её тысячелетнюю историю, за исключением последних десятилетий. И чаще это жители Москвы и Петербурга, которые не знают положения в провинции, где позиции коммунистов всё ещё сильны, особенно в депрессивных регионах. Ведь у нас, в богоспасаемом Ордатове, до самой кончины в прошлом году принимала народ в своей приёмной в здании областного краеведческого музея депутат Государственной Думы от коммунистов несгибаемая Валентина Кандаурова. Та самая, что стращала земляков: 'Мы всё видим, кто как ведёт себя в нынешнее смутное время, и затем спросим с каждого'. То есть, мы ещё вернёмся к власти и призовём вас к ответу за то, что вы делали при проклятых капиталистах!
   Пиковец при этих словах с удовольствием рассмеялся, как от хорошей шутки.
   - И эта Кандаурова знала, о чём говорила! - продолжал Каморин с нарастающим жаром. - У её партии в регионе самые развитые организационные структуры и самый дисциплинированный электорат. Более того, здесь и старые номенклатурные кадры КПСС, пусть поредевшие и перекрасившиеся, всё ещё на властных постах. Помните, как шутили при Горбачёве: 'Перестройка - это как буря в тайге: верхушки шумят, а внизу тихо'. У нас, в Ордатове, не только в перестройку, но и во все постсоветские годы было сравнительно тихо, и в этой тишине прекрасно сохранился старый советский аппарат. Конечно, старые чиновники уходили на покой, но им на смену приходили их отпрыски. Сложились настоящие кланы чиновников, воспитанных на старых традициях. Здесь в любой день готовы вернуть советское прошлое во всей его красе. Это в принципе вполне возможно. Ведь многие жители региона недовольны своим положением, потому что их доходы по сравнению с московскими нищенские, а сравнительно успешных предприятий вроде консервного заводика, на котором мы были, у нас раз-два и обчёлся. И то же самое почти повсеместно в провинции. Так что если в центре и случится 'белая революция', то либеральные вожди власть едва ли удержат. Скорее всего, повторится то, что уже было в семнадцатом году.
   - Пожалуй, вы и в меня метите! - снова засмеялся Пиковец. - Я ведь тоже бывший коммунист, стало быть, 'перекрасившийся'!
   - Я вас не виню, потому что такова жизнь: желавшие иметь надёжное будущее в советское время шли в коммунисты, а теперь такие идут в чиновники. Наверно, современные чиновники всё же немного лучше прежних, советских. Река жизни течёт неторопливо, новое прививается медленно, и должно смениться ещё не одно поколение, чтобы сознание людей совершенно изменилось и возвращение к тоталитарному прошлому стало невозможно. Всё будет хорошо, если только политические авантюристы от оппозиции не прервут это плавное течение.
   - Сил у них на это не хватит, хотя злости им не занимать. Если только не вмешаются внешние силы... На днях мне попалась на глаза редкостная по откровенной русофобии статейка одного современного либерала под названием 'В стране победившего ресентимента', которая меня настолько поразила, что я скачал её себе на планшет. Сейчас я её открою. Вот послушайте, что он пишет: 'Одна из поражающих метаморфоз российского общества связана с вулканическим ростом агрессивности одновременно с отказом от признания реальности, погребённой в одночасье под идеологическими фикциями. Объяснить это явление непросто. Его часто списывают на беспрецедентную обработку масс телевизионной пропагандой. Официальная пропаганда многое объясняет, но далеко не всё. Не всякое общество может быть распропагандировано в такие короткие сроки и до таких эксцессов. Чтобы пропаганда была эффективной, она должна отвечать бессознательным устремлениям населения. Мне кажется, что для анализа трансформации массового сознания может быть полезен Ницше и его размышления о ресентименте'.
   - О чём? - переспросил Каморин.
   - О ресентименте. Далее в статье говорится как раз об этом: 'Ницше считает ресентимент чувством, характерным для морали рабов, которые в силу своего положения ничего не могут изменить в мире. Это восстание воображения против реальности, не чуждое и некоторого своеобразного творческого начала...' И затем автор приводит цитату из сочинения Ницше под названием 'К генеалогии морали': 'Восстание рабов в морали начинается с того, что ресентимент сам становится творческим и порождает ценности: ресентимент таких существ, которые не способны к действительной реакции, реакции, выразившейся бы в поступке, и которые вознаграждают себя воображаемой местью'. Каково, а? Это же как надо не любить россиян, чтобы объявлять их рабами!
   - В пылу вдохновенного гнева это позволяли себе и русские гении, к примеру Лермонтов. Но зачитанная цитата звучит как-то слишком рассудочно, без намёка на поэтическое увлечение. Хотя из неё всё же не совсем ясно, что такое ресентимент.
   - Знаете, я и сам этим заинтересовался. Просмотрел 'К генеалогии морали', где Ницше употребляет это слово во французской транскрипции без перевода. Что объясняется, как я понял, отсутствием точного аналога его в немецком языке. И на русский 'ресентимент' нельзя перевести кратко и однозначно, в франко-русских словарях указывается целый ряд его значений: это и 'недовольство', и 'возмущение', и 'негодование', и 'обида', и 'ненависть', и 'неприязнь', и 'сожаление', и 'разочарование'. Так оно и есть на самом деле: когда нас обидели, нас охватывает не одно лишь чувство разочарования или возмущения, а множество сходных чувств, перетекающих одно в другое. Порой это ненависть, порой негодование, а когда эти сильные чувства остывают, появляются сожаление и неприязнь к обидчику. Но стоит неприятным воспоминаниям усилиться, как сожаление перерастает в возмущение. То есть это сгусток чувств, способных бередить душу годами, а то и десятилетиями.
   - Не совсем понятно, какое отношение это имеет к злобе дня.
   - О, самое прямое. Автор той же статьи далее пишет следующее: 'Авантюра на Украине стала благородной войной против воображаемых фашистов, изоляция России - её утверждением в ранге великой державы, упадок экономики и падение доходов - ростом благосостояния и счастья. И даже люди, далекие от фантазмов ресентимента, но напуганные ураганом происходящих изменений, которые они не в силах предотвратить, систематически пытаются отрицать реальность происходящего или хотя бы закрыть на неё глаза'.
   - Как странно, что либералы вытащили замшелого Ницше, на которого ссылался Гитлер...
   - Да, мне это тоже показалось странным, поэтому из того же сочинения 'К генеалогии морали' я надёргал несколько любопытных цитат. Там Ницше дал следующее определение благородных, по его мнению, людей, не знающих ресентимента: '...те же самые люди, которые inter pares столь строго придерживаются правил, надиктованных нравами, уважением, привычкой, благодарностью, ещё более взаимным контролем и ревностью, которые, с другой стороны, выказывают в отношениях друг с другом такую изобретательность по части такта, сдержанности, чуткости, верности, гордости и дружбы, - эти же люди за пределами своей среды, стало быть, там, где начинается чужое, чужбина, ведут себя немногим лучше выпущенных на волю диких зверей. Здесь они смакуют свободу от всякого социального принуждения; в диких зарослях вознаграждают они себя за напряжение, вызванное долгим заключением и огороженностью в мирном сожительстве общины; они возвращаются к невинной совести хищного зверя как ликующие чудовища, которые, должно быть, с задором и душевным равновесием идут домой после ужасной череды убийств, поджогов, насилий, пыток, точно речь шла о студенческой проделке, убеждённые в том, что поэтам надолго есть теперь что воспевать и восхвалять. В основе всех этих благородных рас просматривается хищный зверь, роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия...' Слышите: Ницше восславил 'белокурую бестию', а наш либерал, между прочим, носит фамилию, производную от названия западноукраинского городка в бывшей черте оседлости!
   - Хороши идейные корни российского либерализма!
   - В том же сочинении Ницше утверждал также, что иудаизм и христианство родились из ресентимента, из рабских чувств, а совесть объявил 'нечистой' и объяснил её происхождение насилием. Цитирую: 'Те грозные бастионы, которыми государственная организация оборонялась от старых инстинктов свободы, - к этим бастионам относятся прежде всего наказания - привели к тому, что все названные инстинкты дикого свободного бродяжного человека обернулись вспять, против самого человека. Вражда, жестокость, радость преследования, нападения, перемены, разрушения - всё это повёрнутое на обладателя самих инстинктов: таково происхождение 'нечистой совести'. И на этого автора, отрицавшего мораль, религию и закон, ссылаются современные российские либералы!
   - Жаль, что обо всём этом вы не напишите в 'Вечернем Ордатове'.
   - Что делать, муниципальной газете положено заниматься только местными проблемами. Но вы раньше поднимали подобные темы в своём блоге. Отчего больше не ведёте его?
   - Ну видите ли, 'Ордатовские новости' желают быть предпринимательской газетой, а некоторым предпринимателям не нравились мои выступления против либералов. К тому же я высказывал в своём блоге и другие еретические мысли, например, о том, что малый бизнес производит нищих пенсионеров, которыми становятся сотрудники, получающие зарплату 'в конвертах', а также загородные дворцы, или коттеджи, которыми считают своим долгом обзавестись все хотя бы мало-мальски успешные предприниматели, и что эти 'продукты' взаимосвязаны. Мне настоятельно было рекомендовано не высказывать подобные идеи на сайте газеты, а завести для этого собственный 'живой журнал'.
   - Жаль, что теперь практически никто из местных журналистов не поднимает вопросов общероссийского значения.
   - Это не совсем так. Александра Петина пытается делать это в своём 'живом журнале'.
   Каморин вдруг почувствовал, что Пиковец напрягся. Это чувство было совершенно отчётливым, хотя ничто как будто не изменилось в позе спутника: его голова по-прежнему была слегка повёрнута в сторону Каморина, как это подобает учтивому собеседнику, а недрогнувшие руки продолжали держать планшет с уже погасшим экраном. Но спустя миг боковым зрением Каморин уловил, что Пиковец вглядывается в него, прямо-таки сверлит его встревоженным, косящим взглядом. Чтобы проверить своё впечатление, Каморин замолчал, почти не сомневаясь в том, что Пиковец сейчас переспросит.
   - Александра Петина? - в самом деле спросил Пиковец, и в голосе его, ставшем вдруг глуховатым, прозвучала новая интонация, какой говорят с посторонним о хорошо знакомом человеке, пытаясь скрыть свои чувста. - Где она сейчас?
   - В Москве. Трудится в разных СМИ, нигде подолгу не задерживаясь. Большей частью это интернет-издания, и не слишком известные, вроде портала antikorrupzia.ru. Но оттуда её, кажется, уже ушли.
   Оба замолчали, взволнованные. Каморин теперь уже не сомневался в том, что у его Сандры с Пиковцем что-то было. Быть может, даже в то время, когда она встречалась с ним и смотрела на него жалобно... Если это так, то удивительно, насколько она умела быть убедительной в роли женщины, беззаветно отдававшей ему свои последние хорошие женские годы... Хотя подобная игра свойственна женщинам, они часто предаются ей бессознательно, просто вживаясь на какое-то время в придуманные роли... Зачем вообще он упомянул её? Едва задав себе этот вопрос, Каморин вспомнил то, о чём забыл во время взволновавшего его разговора: нужно предложить Пиковцу принять Сандру на работу. Она же просила похлопотать за неё...
   - Кстати, она, вероятно, согласилась бы на предложение поработать в 'Вечернем Ордатове', - сказал Каморин предательски дрогнувшим голосом. - В столице ей не сладко, и она спрашивала меня, нет ли для неё работы в Ордатове...
   - Да? Вы думаете? А как с ней связаться?
   - У неё есть страница в сети 'вконтакте'. Туда можно написать.
   - Хорошо, я попробую. Спасибо за подсказку.
   Остаток пути они доехали молча. Каждый думал о том, кем была Сандра для спутника и что сказать ей при встрече. Каморин прикинул: сколько ей теперь? Она моложе его на пять лет, значит в декабре ей исполнится сорок пять. Выходит, она 'ягодка опять'... Он улыбнулся своим смутным, грешным надеждам.
  
  
   3
  
  
   Уже в день своего возвращения в Ордатов, успев лишь на полчаса заглянуть домой, Александра Петина явилась в кабинет Пиковца. Она поразилась перемене в его облике, однако не подала виду. Как сильно он сдал за те три года, что они не виделись: усталые глаза, обострившиеся морщины, совсем стариковский жидкий зачёс поверх розоватой плеши на темени!.. Сколько же ему? Только пятьдесят семь! А выглядит настоящим пенсионером...
   Пиковец внешне сохранял как будто сдержанное спокойствие, беседуя с ней, но глаза его оживились, в них появилось что-то насмешливое, почти озорное.
   - С прибытием! Ещё не разочаровалась? После Москвы здесь всё, наверно, кажется сереньким и скучным. Мышиная возня вместо политики. То ли дело в столице! Там, судя по твоему блогу, ты была активистом протестного движения.
   - Протестное движение - это уже не актуально...
   - Ну, не скажи. Сейчас затишье, но, к сожалению, только до очередных федеральных выборов, а они уже через год. И тогда ваша 'белоленточная' тусовка снова себя покажет. Вы люди горячие. На меня произвёл впечатление тот пост, в котором ты пишешь, как омоновец с дубинкой бежит тебе навстречу, оценивая тебя взглядом: заслуживаешь ли ты его внимания? Он пробежал мимо, и вместе с тобой облегчение по этому поводу испытал и я, читая блог. И тебе не страшно ходить на такие мероприятия?
   - Если ты знаешь мои взгляды и не одобряешь их, почему предложил работу?
   - На то есть несколько причин. Ты для меня человек не чужой, и у тебя в Москве, насколько я знаю, ничего не получается. А в 'Вечернем Ордатове' некому работать. Часть сотрудников засветилась в борьбе бывшего мэра-популиста против губернатора и потому не останется в нашей редакции. Ты же к местным склокам не причастна. А проявить себя в Ордатове в 'белоленточном' качестве не сможешь, поскольку активных единомышленников здесь не найдёшь. У нас реальной оппозицией нынешней власти по-прежнему являются лишь коммунисты, которые радикальнее и злее своих московских собратьев. Для вас, либералов, нынешняя власть всё-таки ближе левых радикалов, хотя в Москве вы ходите на одни акции вместе с Удальцовым. Ведь вы же понимате, что в случае победы радикалы очень скоро расправятся с либералами. Пора признать, что в нашей стране единственной реальной альтернативой нынешней власти является деспотический режим вроде севернокорейского, потому что либералы власть не удержат!
   - Нет, я не согласна с этим.
   - У тебя будет много времени обо всём хорошо подумать. А пока вот первое задание: сходи завтра в пять вечера на площадь Ленина и напиши о том, что там будет происходить. Ордатовская редакция радио 'Слухи Москвы' объявила, что завтра там состоится митинг в поддержку московского 'марша перемен', организуемого так называемым 'комитетом протестных действий'. Скорее всего, кроме коммунистов никто на площадь не придёт, потому что у либералов нет в Ордатове никакой организации. Во всяком случае, о них здесь ничего не слышно. На местных акциях, о которых до сих пор объявляли 'Слухи', были замечены лишь коммунисты с кучкой сочувствующих им пенсионеров. Ты убедишься воочию в том, что у либералов нет в Ордатове никакого влияния. Отсюда следует, что на здешних выборах партия власти не 'нарисовала' себе проценты. У неё тут на самом деле нет соперников, кроме коммунистов. И так повсюду в провинции. Это будет тебе уроком.
   Пиковец задумался. Складки у его рта расслабились, опущенные веки почти прикрыли глаза. 'Как сейчас он похож на старика!' - снова подумала Александра.
   Вдруг он встрепенулся, пытливо всмотрелся в Александру и грустно улыбнулся.
   - Наверно, тяжело было из Москвы уезжать? Кто-то остался там у тебя?
   - Если бы кто-то был - не вернулась бы.
   - Я тебя спросил об этом просто так, без расчёта... Всё, что было между нами помимо службы, - это уже в прошлом...
   - Я понимаю...
   - Ты по-прежнему привлекательна. Завидую тому, кого ты найдёшь. Сейчас оставь заявление и трудовую у моей секретарши и домой, отдыхай. А на работу завтра. Начни день с просмотра нашей подшивки, вечером - на мероприятие. Удачи!
   Пиковец ещё раз улыбнулся ей и опустил взгляд в свои бумаги. Она торопливо вышла из его кабинета, испытывая одновременно и облегчение, и грусть, от которой хотелось плакать. Сильного, обаятельного мужчины, которого она любила, больше не было. Остался старик.
   Секретарша Ольга Валерьевна, полногрудая крашеная блондинка лет сорока, занялась по указанию Пиковца оформлением трудоустройства Александры: взяла у неё трудовую книжку, помогла написать заявление о приёме и показала её рабочее место в отделе социальных проблем. Это оказалась совсем небольшая комната с двумя столами, за одним из них сидела женщина предпенсионного возраста в очках с толстыми линзами, с выражением обиды на лице и поджатыми губами.
   - Это Никитина Валентина Ивановна, - сообщила секретарша Александре, не представив почему-то новенькую старой сотруднице.
   Александра подумала, что дни Валентины Ивановны в 'Вечернем Ордатове' сочтены, и почувствовала себя косвенно виновной в этом. С чувством неловкости она поспешила покинуть отдел, сообщив Валентине Ивановне, что выйдет на работу только завтра.
   Свой первый рабочий день на новом месте Александра начала с изучения подшивки 'Вечернего Ордатова'. В газетных номерах преобладала бодрая информация, призванная убедить читателей в процветании города. Сообщалось о том, что в Ордатове набирают кандидатов для поступления в кадетский класс гимназии, строят таунхаусы, планируют создание завода по переработке мусора, что здешний митрополит завёл аккаунт в социальной сети, мэрия объвила о приёме заявок от предпринимателей на получение субсидий, а местные спортсмены победили на соревнованиях по спортивному туризму. Как бы для того, чтобы оттенить эти радостные вести, была размещена информация и о некоторых негативных фактах, сравнительно незначительных, в основном из разряда криминальной хроники, причём они были поданы вскользь, немногословно. Сообщалось, в частности, о том, что некий взрослый горожанин заплатил семнадцатилетней девице три тысячи рублей за секс, а житель пригородного села пытался заработать на продаже двух привезённых с Украины автоматов Калашникова.
   Для Александры происхождение всей этой информации было очевидно: она исходила из пресс-службы мэрии. А газетчики в лучшем случае лишь слегка дополнили присланные материалы, собрав по телефону кое-какие дополнительные сведения. Ну а что же по части социальных проблем? Хотя не густо, но и тут кое-что имелось: подборка вопросов и ответов о новом порядке индексации пенсий, корреспонденция о мерах по улучшению качества обслуживания пассажиров городского общественного транспорта, репортаж о работе центра социального обслуживания пенсионеров и инвалидов...
   По сравнению с тем, чем Александра занималась в Москве, точнее предполагала заниматься, всё это выглядело удручающим мелкотемьем. А главное, непонятно было: кто же это будет читать? Уж точно не пенсионеры и инвалиды, которые экономят каждый рубль, - они привыкли узнавать о нововведениях, касающихся их, из теленовостей и слухов. Да и любой рядовой ордатовец о проблемах общественного транспорта, городского благоустройства или образования в муниципальном издании читать не будет, потому что официозы ему скучны. Он если и оторвёт от своих кровных несколько монеток на прессу, то приобретёт одну из бойких 'жёлтых' газеток, где о тех же городских проблемах сообщается вперемешку с новостями из жизни 'звёзд' эстрады и леденящими душу криминальными историями. Разве что чиновники могут взять в руки муниципальную газету, доставляемую им бесплатно, но у них есть свои, служебные источники информации по всем затрагиваемым в ней вопросам. Получается, что это издание никому, в сущности, не нужно. Просто кто-то решил, что городу для престижа нужно иметь свою вечернюю газету, и ради этого тратятся бюджетные деньги. Впрочем, сравнительно небольшие, обеспечивающие рядовому сотруднику лишь очень скромное существование...
   Александре стало тоскливо. Потратить годы до пенсии на видимость дела - такая безрадостная перспектива открывалась ей. Притом журналистской работы от неё будут требовать без скидок на отсутствие читателей - напротив, именно по этой причине перед ней постоянно будет ставиться безнадёжная задача пробуждения читательского интереса ценой сверхусилий и постоянных поисков каких-то привлекательных 'изюминок'. Как если бы в рамках ордатовского муниципального официоза, его убогими дозволенными средствами это было возможно...
   Дверь отворилась, и в проёме показался молодой смазливый брюнет в бейсболке, с аккуратно подстриженными бородкой, бакенбардами и усиками. Эта ухоженная вирильная растительность всё-таки не скрадывала нежность молодой кожи и чувственность рта. В беглом взгляде красавчика, брошенном на неё, Александра сразу прочитала разочарование.
   - Эты вы Александра Викторовна? А я Ильдар Вахитов, фотограф. Редактор сказал, что я должен пойти с вами на митинг. Когда соберётесь, зайдите за мной в шестой кабинет.
   Александра сдержанно кивнула в знак того, что информация принята к сведению, и посмотрела на часы: было уже четыре. Почти весь день на новом месте пролетел незаметно, хотя и безрадостно. Соседка Валентина Ивановна с её траурным видом не располагала к общению, другие сотрудники тоже не проявляли к ней интереса. Во всяком случае, никто к ним в комнату не заглядывал. Обеденный перерыв Александра провела за своим рабочим столом, перекусив взятым из дома бутербродом, который запивала чаем, заваренным с помощью пакетика.
   Через полчаса Александра нашла в полутёмном коридоре редакционного офиса дверь с номером '6' на пластмассовой табличке, два раза постучала в неё и вошла, не дождавшись приглашения. Ильдар сидел за столом, что-то разглядывая на дисплее компьютера. Он был один в комнате, которая показалась Александре ещё меньше той, которую занимала она.
   Спустя пять минут они вместе вышли из офиса и пешком направились в сторону площади Ленина - туда, где из тумана, окутавшего город, вырастал пятиглавый Владимирский собор. Александра с неудовольствием думала о том, что спутник ей ни к чему, поскольку она и сама смогла бы сделать вполне приличные снимки своим маленьким полупрофессиональным фотоаппаратом Sony Cyber-Shot, который был в её сумочке. Конечно, в такую погоду это будет сложнее, но можно фотографировать с близкого расстояния... Она подозревала, что штатные фотографы лишь пускают пыль в глаза огромными раструбами своих объективов, полезными на самом деле только для фотоохоты на пугливых птичек, и зачастую используют свои профессиональные аппараты в автоматическом режиме, без заморочек со сложной установкой параметров съёмки.
   Она покосилась на спутника: тот шагал, сосредоточенно глядя прямо перед собой, придерживая ремень внушительного кофра, висевшего на его плече. Вокруг его шеи был повязан тёмно-серый, почти чёрный шарф под цвет его короткой куртки. Его образ мачо дополняли армейские берцы, в которые были заправлены серые джинсы.
   Она подумала, что молодой человек не решается заговорить первым, уважая её возраст, и неожиданно почувствовала к нему симпатию. О чём спросить его, чтобы не молчать? Наверно, лучше всего о фотографии. Он, видимо, относится к своей профессии очень серьёзно, если потратился на большую, дорогую камеру. Хотя всё дело, может быть, лишь в том, что для фотографа размеры и 'навороченность' его аппарата являются предметом гордости. То есть гаджет является чем-то вроде фаллического символа... Улыбнувшись своей забавной мысли, она спросила:
   - Ильдар, почему вы решили стать фотографом? В наше время и при помощи 'мыльницы' каждый может делать неплохие снимки...
   - Но только при хорошем освещении. И если не нужно на картинке выделить главное, чётко показав его на переднем плане, в отличие от второстепенного, как бы размытого. Короче, если не нужны снимки высокого качества. Я попробовал делать такие с помощью своей первой зеркальной камеры Nikon D3100, и мне понравилось. Особенно люблю снимать городские пейзажи и природу. То, что я делаю для души, - это художественная фотография. Снимок не будет художественным, если каждая деталь в нём не 'заиграет', не добавит что-то существенное в создание общего образа. Чтобы это получалось, нужна долгая, кропотливая работа и во время съёмки, и при последующей обработке.
   Александра подумала о том, что смысл существования газеты, которую почти никто не читает, возможно, лишь в том, что она даёт кусок хлеба молодому фотохудожнику.
   - И ещё я люблю фотографировать в жанре 'ню', - добавил Ильдар смущённо и одновременно с вызовом.
   'Это чтобы я не считала его наивным мальчиком', - истолковала она слова спутника. - 'Хотя, может быть, он пытается меня соблазнить...'
   - А знаете, я разделяю ваши либеральные взгляды! - неожиданно заявил Ильдар.
   - Что вы знаете о моих либеральных взглядах? - удивилась Александра.
   - Ну я погуглил вас в интернете, ведь всегда хочется узнать больше о новой сотруднице. И наткнулся на ваш блог. Как я понял, вы сторонница тех, кто выступает на радио 'Слухи Москвы'. Я тоже слушаю это радио и восхищаюсь смелостью его сотрудников. Такое говорят, и их не трогают!
   - А что, много в Ордатове людей либеральных взглядов?
   - Либералы есть, но они знаете, какие... Есть поклонницы давно всем надоевшего советского экономиста, который во что бы то ни стало желает сохранить свою политическую девственность и потому ни с кем не соединяется, выдвигается на каждые президентские выборы и получает всегда мизерное число голосов. Это пожилые библиотекарши и учительницы. Едва ли они пойдут на митинг...
   Они вышли на пустую, таявшую в синей вечерней мгле и тумане площадь, в центре которой смутно вырисовывался памятник Ленину. Несмотря на безлюдье, полиция была начеку: её присутствие обозначал 'УАЗик', темневший в отдалённом углу площади, у выезда на улицу Энгельса.
   - Какие же необязательные люди эти господа местные либералы! - возмущённо воскликнула Александра. - Уж если обещали массовое мероприятие, должны были прийти!
   - Ещё десять минут до назначенного времени, - заметил Ильдар. - Но только никто, наверно, не придёт...
   - А я вчера сама слышала в передаче местной редакции 'Слухов Москвы', что будет митинг.
   - Раньше такие митинги случались у нас благодаря коммунистам, которые использовали любую возможность, чтобы продемонстрировать свою оппозиционность и напомнить о себе. Удобное у них было положение: они имели в регионе законодательную и исполнительную власть и при этом считались оппозиционерами по отношению к режиму, а потому ни за что не отвечали! Теперь региональная власть уже не у них, и вроде бы им самое время митинговать как настоящей оппозиции, а они слиняли...
   - Просто с либералами им не по пути. И на московских 'белоленточных' митингах из левых были ребята Удальцова, а от КПРФ - никого.
   - А вы долго жили в Москве?
   - Нет, недолго, ездила разгонять тоску, - нехотя отозвалась Александра. - Только после столицы здесь еще печальнее...
   Проявив деликатность, Ильдар не стал расспрашивать про успехи Александры в Москве, молчаливо признав как само собою разумеющееся, что их не было, иначе она в Ордатов не вернулась бы. Они походили по площади ещё с полчаса. За всё время ожидания её пустынное пространство пересекли и быстро растворялись в тумане лишь три фигурки - по всей видимости, случайных прохожих. Когда стало окончательно ясно, что никакого митинга не будет, Ильдар и Александра распрощались. Он поехал к домой, а она решила на всякий случай заглянуть в редакцию.
   Пиковец всё ещё был в своём кабинете, хотя секретарша его уже ушла. Он быстро стучал по клавиатуре компьютера, увлечённо работая над каким-то текстом.
   - Так рано! - воскликнул он при виде Александры. - Значит, митинга не было.
   - Никто не пришёл.
   - Чего и следовало ожидать. Теперь ты видишь, что либералы не могут провести в Ордатове массовое мероприятие, о котором сами объявили? А в Москве они смеют утверждать, что представляют народ и что у них украли победу на выборах!
   - Но режим нужно менять...
   - Кто это решил? Страна и так меняется, но плавно, без потрясений. А вы, 'белоленточники', хотите нарушить это постепенное, органическое развитие общества и государства, устроив очередной переворот. Почему вы не учите историю и не делаете выводов из её уроков? Россия в начале двадцатого века была на подъёме и могла бы прожить весь этот век очень успешно, когда б не большевики, которые захватили власть и ввергли россиян в катастрофу на многие десятилетия. Вы хотите повторения этого?
   - Но мы не большевики...
   - Да, вы не большевики, хотя вместе с вами на одни и те же акции ходят люди Удальцова. Вы либералы. Но именно либералы проложили в семнадцатом году дорогу большевизму. Они власть захватили, а удержать её не смогли. Разве вы не видите что и в наши дни может повториться подобное, если ныне существующая власть окажется слабой? Особенно в случае, не приведи господи, большой войны...
   Александре не хотелось спорить с ним, и он, заметив это, смягчился.
   - Ну как, осваиваешься на новом месте?
   - Да. Вот только соседка что-то хмурая и неразговорчивая... Думает, наверно, что её скоро уволят... Мне интересно: как ты избавляешься от людей из старой команды? Накладываешь взыскания и увольняешь 'по статье'?
   - Нет, просто вызываю человека и говорю, что мы не сработаемся и что ему лучше уйти самому. До сих пор все были понятливыми, уходили. А что касается твоей соседки, то до пенсии она доработает. Если, конечно, сама захочет этого. Мне от каждого нужна только работа. Это касается и тебя... И очень прошу: не лезь в местную политику.
   - Она мне совершенно не интересна. И в Москве-то политическая борьба - это на девяносто процентов соперничество самолюбий, у нас же это ярмарка тщеславия на все сто...
   - Ну, не скажи... Люди спорят за властные полномочия, в конечном счёте за бабки...
   Он поднял на неё глаза, и она впервые заметила у него кровяные прожилки на белках. И ещё эти набрякшие веки, серое, морщинистое лицо... 'Сколько он ещё протянет?' - мелькнула у неё пугливая мысль. Жалость и печаль отразились на её лице. Он заметил это, но истолковал неверно, подумав, что ей горестно за себя. Желая утешить, он сказал:
   - Конечно, после Москвы ордатовские дрязги кажутся очень унылыми, но зато в них больше правды, меньше головного, придуманного. А в столице слишком много искусственного, привнесённого... Взять пресловутые 'Слухи' - это же сплошь перепевы западной пропаганды. Меньше верь им, живи реальной жизнью, и у тебя всё будет хорошо. Ещё кого-нибудь встретишь, полюбишь. Какие твои годы... Ты ещё привлекательна...
   Она смутилась, закивала в знак согласия и с неловкой улыбкой поспешила уйти.
  
  
   4
  
  
   Уже третий год Сергей Чермных жил в состоянии непрерывного возбуждения. Каждый миг вне краткого ночного забытья он помнил о том, что идёт строительство его офисного центра 'Плаза'. По многу раз в день он останавливал свой взгляд на макете, установленном на журнальном столике в его кабинете, и любовался видом необычного объекта, похожего на призму из гранита. Именно так должно было выглядеть кубическое здание офисного центра, облицованное тёмно-серым виниловым сайдингом, с проходящими сверху донизу широкими серебристыми полосами зеркальных витражей.
   Хотя по проекту новостройка предназначалась под магазин непродовольственных товаров и точно так же она была обозначена в разрешении на строительство, Чермных возводил всё-таки офисный центр. Данное противоречие ничуть не беспокоило его, потому что изначально всем чиновникам, утверждавшим документацию этого пятиэтажного здания, было ясно, что магазин в Ордатове не может иметь столько этажей. Торговый объект в разрешении на строительство появился только потому, что градостроительный план и проект землепользования и застройки предусматривали размещение на этом участке городской территории именно магазина. Но до строгого, не формального соблюдения уже давних решений на сей счёт никому, конечно, не было дела.
   Взяться за новое направление деятельности Чермных решил отчасти потому, что хотел на старости лет пожить спокойно на стабильный доход от сдачи в аренду коммерческой недвижимости. Другим его мотивом было желание оставить дочери Анжеле в наследство такой бизнес, с которым она могла бы правиться, и для этого лучше всего подходило управление недвижимостью. Строительство офисного центра класса В+ в центре города было затеяно на деньги, которые Чермных получил от продажи почти всех своих ранее приобретённых активов, частично силами строительного подразделения принадлежавшего ему ЗАО 'Кредо'. Для управления 'Плазой' он уже учредил ООО 'Синергия', в штат которой предполагал набрать менеджеров, охранников, слесарей и уборщиц. По завершении строительства Сергей Борисович рассчитывал безмятежно наблюдать за нехитрой деятельностью 'Синергии' и получать приносимые ею прибыли.
   К ноябрю строители офисного центра 'Плаза' достигли важного рубежа: закрыли контур здания. Это означало, что завершилось сооружение кровли, а в проёмы фасадов были вставлены стеклопакеты. Теперь можно было приступать к отделочным работам, не страшась зимней непогоды. Внутреннюю отделку помещений Чермных рассчитывал завершить за полгода, к маю.
   В принципе уже сейчас, на завершающем этапе строительства, можно было приступать к заключению договоров с арендаторами. Хотя, конечно, немногие потенциальные клиенты могли бы проявить интерес к 'Плазе', имея перед глазами только остов будущего объекта. Тем более в кризис. Но Чермных считал необходимым обозначить свое появление на новом рынке как можно раньше, чтобы успеть 'раскрутить' будущий бизнес к завершению отделочных работ. Для этого, полагал он, нужна реклама, на первых порах лучше не прямая, товарная, а имиджевая, которая сделает 'Плазу' известной и создаст ей привлекательный образ.
   Использовать для своего серьёзного дела дочкину игрушку под названием 'Ордатовские новости' ему не хотелось. О качестве этой газеты он был мнения очень невысокого, считая закономерными её непопулярность и финансовую малоуспешность. Требовалось более популярное издание - ну хотя бы 'Вечерний Ордатов'. Правда, сам он 'Вечёрку' давно не читал, но помнил, что когда-то, ещё в советское время, она пользовалась спросом. К тому же он слышал о том, что в эту газету по возвращении из Москвы устроилась Александра Петина, и именно её решил пригласить для подготовки публикации. Александру он видел в редакции 'Ордатовских новостей' лет пять назад и запомнил, потому что она ему понравилась. Точнее, он запомнил её имя и тип внешности - маленькая, хрупкая блондинка с тонким личиком. К таким женщинам он всегда испытывал тайное влечение, которое усилилось в последние годы, одновременно с ростом его антипатии к жене Мирре, женщине совсем иного типа - высокой, темноволосой.
   С Миррой он развёлся два года назад. Расставание супруги пережили трудно, несмотря на то, что отчуждение их возникло не на пустом месте: были взаимные обиды от измен, досада друг на друга из-за неудачно сложившейся жизни дочери Анжелы, да и просто накопившаяся за годы усталость друг от друга. Испытывая чувство вины из-за своего давнего романа с ничтожным любовником Михалиным и понимая, что всё нажитое Чермных оставит дочери и внуку, Мирра при разводе удовольствовалась сравнительно немногим: квартирой-'сталинкой' и несколькими миллионами рублей.
   Чермных в возрасте уже за пятьдесят занялся строительством собственного дома. По примеру знакомых предпринимателей он построил коттедж в пригородном посёлке Дубрава. Туда он, став холостяком, начал привозить любовниц. Он заводил лёгкие, ни к чему не обязывающие романы, в основном с женщинами, которые как-то зависели от него: это были сотрудницы его фирм и дамы 'свободных' профессий, с которыми он знакомился в качестве клиента, - массажистка, адвокатесса, риэлторша... 'Седина в бороду, а бес в ребро', - говорил он со смущённой, как бы извиняющейся улыбкой немногим приятелям, которые могли в разговоре с ним затронуть эту щекотливую тему. Хотя на самом деле он считал, что упрекнуть его не в чем. Все его пассии прекрасно знали изначально, что брачными узами связать его не удастся. Ни одна женщина не вправе была рассчитывать на то, что старый предприниматель, любящий своих законных отпрысков, поставит под угрозу их материальное благополучие ради неё. Вообще в его кругу мужчины в законный брак вступали только по молодости, ещё не обладая состоянием, с приобретением же капиталов предпочитали жить с женщинами в гражданских союзах, избегая заморочек с брачными контрактами.
   Александра пришла на встречу с Сергеем Чермных в строгом сером деловом костюме с приталенным жакетом и зауженной юбкой до колен, собранная и суровая, с лицом, покрытым тональным кремом в тщетной попытке скрыть морщинки. В отличие от многих журналистов ей не доставлял приятного возбуждения сам процесс добывания информации - общение с незнакомыми людьми, поездки, преодоление всевозможных препятствий. Всё это лишь неприятно нервировало и быстро утомляло её. Ей нравилось в журналистской работе другое: неторопливо записывать увиденное и услышанное, подбирать слова, компоновать собранные материалы, придумывать заголовки. Встреча же с отцом своей бывшей хозяйки не обещала ей ничего, кроме дополнительного стресса.
   'Экая нелюбезная!' - с досадой подумал Чермных при виде Александры. - 'Могла бы и улыбнуться, чтобы показаться привлекательнее, хотя бы из вежливости! Тем более, что немолода и не красавица!' Но заговорил спокойно, ничем не выдав своего разочарования:
   - Я пригласил вас потому, что помню ваши неплохие публикации об архитектурных новинках ещё в 'Ордатовских новостях', в рубрике 'Свежий проект'. Сейчас нужна имиджевая реклама об офисном центре 'Плаза', строительство которого заканчивается, а также об управляющей компании 'Синергия'. На этой неделе строители закроют контур здания, то есть закончат сооружение кровли и остекление оконных проёмов. Это значит, что будет пройден важный этап в ходе строительства, после которого можно начать внутренние отделочные работы, чтобы сдать 'Плазу' уже через полгода, в мае, как и намечалось. К закрытию контура мы приурочим первую из серии статей. Надо выпукло подать достоинства 'Плазы' и завуалировать слабые стороны. К числу последних относится, например, недостаток парковочных мест. Для них не хватило свободной территории на очень небольшом участке, выделенном под застройку. Зато мы предусмотрели пятачок под велопарковку, поэтому вы напишете, что 'Плаза' - единственный в Ордатове офисный центр, возли которого можно будет припарковать велосипед. Это же так экологично и современно!
   Александра кивала и что-то записывала в блокнот, несмотря на свой включённый диктофон. Чермных с растущим раздражением думал о том, что пишет она, конечно, только для того, чтобы чем-то занять себя и не встречаться с ним взглядами. В желании скрыть проснувшееся недоброе чувство к этой холодной ломаке он постарался придать своему голосу бархатистую, интимную мягкость.
   - Ещё недостаток: маловато общедоступных зон. Однако и общая площадь у нас совсем небольшая: менее четырех тысяч квадратных метров, точнее три тысячи восемьсот девяносто метров. Но в 'Плазе' будет всё необходимое для объектов такого рода: конференц-зал на пятьдесят мест, комната для переговоров, кафе и фитнес-центр. Конечно, всё маленькое. Но в других офисных зданиях Ордатова фитнес-центра нет! Немаловажно и то, что арендаторов будет обслуживать единая управляющая компания в лице ООО 'Синергия', которая обеспечит им максимум удобств, в частности круглосуточный доступ на рабочие места. Чего, опять-таки, в других офисных зданиях нет. Ещё у нас предусмотрены индивидуальные условия аренды и бонусы для арендаторов. Запоминающимся будет и облик 'Плазы': вот, посмотрите на картинке...
   Чермных сделал паузу для того, чтобы Александра могла рассмотреть изображение и задать вопрос.
   - А почему здание такое тёмное, мрачное? - спросила она удивлённо. - Знаете, какие ассоциации оно вызывает? Напоминает Каабу, чёрный куб - мусульманскую святыню...
   Он внимательно всмотрелся в неё: не издевается ли она? Как смеет задавать такие нелепые вопросы? Хотя... Изображённое на картинке на самом деле походило на куб. Притом тёмно-серого, почти чёрного цвета... Как раньше он об этом не подумал?
   - Экая вы просвещённая! - попытался отшутиться он. - Знаете про Каабу. У вас, наверно, муж мусульманин и страшно ревнивый! Да? Признавайтесь!
   - Нет у меня никакого мужа, - пробормотала она смущённо. - А про Каабу я
   смотрела по телевизору...
   - Я полагаю, серый - это строгий, деловой цвет, который как нельзя лучше отвечает назначению объекта. Кстати, вы явно и сами так считаете, раз пришли на деловую встречу в костюме серого цвета, а не какого-нибудь розового. И этот цвет вам идёт, делает вас моложе и привлекательнее...
   Александра улыбнулась, и на её маленьком лице на миг проступило непосредственное, совсем детское выражение удовольствия. Чермных пришла в голову его давнишняя мысль о том, что в каждой женщине, несмотря на возраст, живёт ожидание чуда, что в каждой сохраняется что-то от девочки, пришедшей в мир с простодушным и радостным удивлением. И что такую девочку, открывшуюся в женщине, всегда хочется уберечь от разочарований, приголубить и защитить. Даже если ей давно за сорок, как этой Александре Петиной...
   - Ну вот, наверно, и всё, что я хотел рассказать вам про 'Плазу', - сказал он, желая поскорее закончить деловую часть встречи, занятый уже другими помыслами. - Точные характеристики этого объекта найдёте в пояснительной записке к проекту. На первую публикацию материалов у вас уже достаточно. Недостающее для завлекательного 'гарнира' придумаете сами, у вас это хорошо получается. Я помню ваши публикации об архитектурных новинках. Только не упоминайте, пожалуйста, про Каабу, наших потенциальных клиентов это отпугнёт.
   Александра сдержанно кивнула и начала складывать в сумочку свои бумаги.
   - Время уже шестой час, в редакцию вы сегодня уже не вернётесь, - вкрадчиво сказал Чермных. - Не желаете ли выпить со мной 'Шерри-бренди'? Тут за углом есть симпатичный ресторанчик...
   - Что это за 'Шерри-бренди'? - улыбнулась Александра, снова вдруг помолодев лицом.
   - Ну это такой довольно знаменитый напиток, хересный бренди, который производится только в Испании, притом в одной-единственной провинции. Мне нравится его название, которое звучит прикольно, недаром вы улыбнулись. Правда, он, может быть, слишком крепок для дам. Но в том же ресторанчике предлагают и кое-что не столь крепкое, а также вкусный ужин.
   - Что за ресторанчик? Не 'Ламбада' ли?
   - Она самая.
   'Ламбаду' Александра знала, поскольку делала однажды рекламу об этом заведении. Ей запомнились забавные характеристики блюд в тамошнем меню, например: 'Корейка - нескромная сестра ягнёнка'. Вообще это место в полуподвальном помещении, похожем на погребок, со входом, стилизованным под бочку, и массивными дубовыми столами показалось ей довольно изысканным.
   - Хорошо! - вдруг легко, без раздумий согласилась она.
   Изначально тот интерес, который Чермных испытывал к Александре, можно было назвать 'спортивным'. Для него, как и для многих других успешных, состоятельных мужчин, соблазнение женщин было своего рода спортом, способом проверки своих качеств самца, завоевателя, мачо, средством поддержания эмоционального и физического тонуса. Он обнаружил, что на пороге старости это для него не менее важно, чем когда-то в молодости. Может быть, даже ещё важнее. Потому что в последнее время он всё отчётливее чувствовал, что количество отпущенных ему дней неумолимо сокращается, как число песчинок в песочных часах, что вместе с ними навсегда уносится всё, чем хороша жизнь, - женщины, азарт борьбы, радость побед, удовольствия от хорошей еды, вина, отдыха на море... Тем острее становилось его желание успеть насладиться тем, что ещё было доступно ему. Развод с женой Миррой снял с его души путы, мешавшие прежде его склонностям к чувственным наслаждениям проявиться вполне.
   Новоиспечённый холостяк был импозантен и всё ещё привлекателен для многих значительно более молодых женщин. Не тратя времени на долгие ухаживания, он сходился только с теми, которые оказывались достаточно доступными. Вкуса к долгой 'осаде' у него не было. При всём своём неравнодушии к дамам Чермных мало соответствовал привычному представлению о соблазнителе. Именно к соблазнению он прилагал очень мало усилий, будучи почти всегда загруженным деловыми заботами и считая беготню за юбками ниже своего достоинства. Он подбирал любовниц, следуя простому правилу: нужно сначала предложить даме поужинать в ресторане, а затем пригласить к себе домой. К женщинам, которые отказывались от ресторана, он сразу терял интерес. Столь же безразличен он становился и к тем, которые после ужина отказывались от предложения 'продлить приятный вечер в домашней, более камерной обстановке', что вполне недвусмысленно подразумевало постель. Впрочем, раза два с ним случался облом: дамы не понимали (на самом деле или только делали такой вид), что означает его приглашение домой, и уже будучи у него в гостях решительно отклоняли вариант с постелью. После чего он сразу превращался в кислого, холодного брюзгу и довольно бесцеремонно выпроваживал коварных недотрог.
   Дольше обычного продолжались его отношения с секретаршей Яной Дорошкевич, рабочее место которой находилось в его приёмной - проходной комнате перед дверью в его кабинет, или 'предбаннике', как говаривали в конторе ООО 'Кредо'. Яна была очень хороша собой и загадочна. Встречая взгляд её серых глаз, чуть прищуренных по обыкновению, он никогда не мог понять, что же она чувствует и думает на самом деле. Он знал, что этот прищур мог означать, в зависимости от обстоятельств, самые разные её настроения: требовательность, внимательность, томную мечтательность, высокомерие и пренебрежение. Её лицо было красивым и непроницаемым, как у женского манекена: пухлые губы модного тона 'осенняя роза', изящный носик, пышные платиновые волосы. Прожитые тридцать четыре года ещё заметно не отразились на её нежной коже и точёной фигуре с хорошо развитыми бёдрами и грудью, ей вполне можно было дать и на десять лет меньше.
   Пожалуй, Яна стала бы его постоянной женщиной, когда б не задалась невозможной целью: женить его на себе. Сначала он только морщился, когда она говорила с ним о бракосочетании, но скоро она стала ему в тягость. Особенно после того, как она сообщила о том, что беременна. Как раз в это время в его жизни появилась Александра...
   Чермных гордился тем, что не тратил на женщин почти ничего помимо расходов на ресторан: его самолюбию льстила мысль о том, что он интересен им сам по себе как незаурядный и привлекательный мужчина. Впрочем, он понимал, что притягательная аура окутывает в глазах обычных россиян любого успешного предпринимателя...
   ...То, что она позволит Чермных всё, Александра поняла сразу, как только услышала изменившуюся, вкрадчивую интонацию его голоса. Она давно решила, что ей, уже на пятом десятке, без мужа и детей, не стоит лишать себя возможности снова почувствовать себя настоящей женщиной, желанной для мужчины, способной подарить ему счастье. Если интересный, достойный кавалер пожелает её близости, она ломаться не станет. Потому что сколько ещё будет у неё таких случаев?.. К тому же он вдруг показался ей забавным и милым - этаким старым, толстым котом, подкрадывающимся к птичке...
   В 'Ламбаде' Александра нашла в меню запомнившуюся ей своим игривым названием 'Нескромную сестру ягнёнка', и её остро захотелось отведать это блюдо, но сказать о своём желании она почему-то постеснялась и предоставила выбор Чермных. Тот заказал для неё и себя телятину 'Гурмэ' - острое жаркое из нежной телячьей вырезки с черносливом, фасолью и овощами под пряным, пахучим соусом. Обещанное 'Шерри-бренди' на самом деле оказалось слишком крепким для нее, так что она только пригубила рюмку, но зато сладкого игристого вина Martini Asti с медовым привкусом выпила с наслаждением три бокала и опьянела: у неё слегка закружилась голова и по телу разлилось томительное тепло...
   На предложение Чермных поехать к нему домой, чтобы посмотреть какой-то вздор, коллекцию каких-то самоцветов, она согласилась не раздумывая, ни на миг не обманывая себя относительно смысла этого предложения. Ведь его-то она и ждала!
   Из того, что произошло в тот вечер дома у Чермных, ей запомнилось немногое: странный травяной аромат бургундского вина Pinot Noir, яркая зелень малахитов из коллекции да ещё то, что в постели Чермных оказался никакой, пробудив в ней жалость даже сквозь усталость и хмель.
   Зато Чермных запомнил многое: то, как в предвкушении обладания новым женским телом он подогревал вожделение, умышленно мешкая, затягивая уже ненужное словесное общение, уже видя, что женщина тает, расслабленно улыбаясь, готовая на всё. И то, с какой радостью она молча закивала ему, когда после поцелуев он прошептал ей в ухо: 'А теперь пора в постель, баиньки'. И то, как и в постели он долго целовал её, с наслаждением обоняя запах её волос, в котором ему чудился аромат вербены - терпкий, лимонный. И то, как она лежала перед ним, нагая, плотная телом, загорелая, покрытая нежным пушком, похожая на зрелый плод. И то, с каким изумлением и ужасом он вдруг почувствовал, что его восхищение этой отдающейся женской плотью уже не переходит в обычное волнение в крови. 'Перегрелся!' - подумал он с отчаянием. - 'Слишком промедлил, затянул...'
   Помнил он и то, как она после напрасного ожидания приподнялась на локте, ткнулась поцелуем ему в щёку и ласково прошептала:
   - Не переживай, котик, с кем не бывает... Мы сегодня устали, а утром своё возьмём...
   Затем она сразу забылась сном и спокойно спала до утра, а он полночи не мог сомкнуть глаз, смятённо соображая о том, что же ему делать, как жить дальше. Неужели он теперь бессилен? Или неприятность случилась из-за того, что он много выпил? Или всё дело в слишком зрелой плоти Александры? Не следует ли ему попробовать с более молодой? И в любом случае нужно поскорее забыть, изгнать из своей жизни эту свидетельницу его позора и поражения!..
   Но утром, едва очнувшись, он сразу ощутил на себе её внимательный, ласковый взгляд.
   - Выспался, котик? Не хочешь поиграть?
   Она улыбалась ему, и оттого резче обозначилась сетка морщин на её лице, особенно вокруг глаз и рта. Сейчас, вблизи, при утреннем свете, без макияжа, она выглядела совсем немолодой. 'Да она же старая баба, ей вполне можно дать все пятьдесят!' - подумал он с неприятным удивлением, почти испугом, досадуя на себя. Зачем он связался со старухой, которая, вдобавок, так жеманно и пошло называет его 'котиком'?
   Но странно: стоило ей обнять и поцеловать его, сначала в шею, затем в висок и только после этого, осторожно, сдержанно, в губы, как желание вспыхнуло в нём с давно позабытой силой. Он с наслаждением обонял слегка горчащий, терпкий и одновременно сладостный, млечный запах её зрелого тела и уже знакомый вербеновый аромат её волос. Задыхаясь и дрожа от нетерпения, он овладел ею. И затем, уже изнемогший, опустошённый, он всё-таки долго не мог выпустить её из объятий, вдруг снова чувствуя себя юнцом со своей первой женщиной - немолодой, опытной, по-матерински нежной.
   - Хорошего помаленьку, - наконец наставительно, как ребёнку, сказала она ему. - Мне пора идти по делам.
   - Но ты вернёшься? - спросил он сразу, не пытаясь обдумать свои слова, внезапно охваченный паническим страхом потерять её.
   - Вернусь, если хочешь... - ответила она ласково, уклончиво.
   - Когда?
   - А когда ты хочешь?
   - Послезавтра, вечером.
   - Хорошо, позвони мне послезавтра в пять часов, и мы договоримся...
   Когда она ушла, он вдруг почувствовал себя осиротевшим и понял, что не может жить без этой женщины. Она узнала его в минуту неудачи, самой горькой для мужчины, и помогла ему преодолеть это состояние, снисходительная и заботливая. Разве он рискнёт снова пережить подобный стыд с какой-то другой - молодой, насмешливой, безжалостной? Нет, ему нужна именно такая - уже немолодая, умудрённая, ласковая, способная быть не только любовницей, но и в чём-то заменить мать...
   Александра вошла в свою новую роль подруги и любовницы предпринимателя легко и естественно, как если бы это было для неё привычно. Однако и на самом деле она готовилась к этому всю жизнь, всегда мечтая для себя именно о таком мужчине - сильном и умном, занятом большими делами, способном обеспечить ей комфорт и материальное благополучие.
   Изначально им обоим было ясно, что законного брака у них не будет и что иного от них никто не ждёт. Она знала, что Чермных заботится о будущем своей дочери Анжелы и внука Серёжи - своих наследников. Всё же он сумел проявить щедрость по отношению к подруге, выдав ей уже через полгода после начала их связи кредит на приобретение собственного бизнеса в размере трёх миллионов рублей, оформленный в виде простой расписки, на самых выгодных для неё условиях: без процентов, на неопределённый срок. Речь шла о бутике 'Апельсин' в торговом комплексе 'Galaxy', где на сорока квадратных метрах предлагалась модная одежда известных европейских брендов. Бывшая хозяйка этого маленького бизнеса, хорошо налаженного и несложного, пожелала уйти на покой. Чермных дал понять Александре, что не потребует возврата трёх миллионов, которые пошли на приобретение бутика и закупку коллекций модной одежды, если в их отношениях всё будет гладко. Так он подстраховался на случай каких-то осложнений. Ещё за несколько месяцев до превращения Александры в предпринимательницу он вполне оценил её деловые качества и сделал её своим коммерческим директором.
   Она взяла на себя заботу о многих вроде бы второстепенных, но в действительности насущных вопросах деятельности ЗАО 'Кредо', экономя его время: планировала его рабочий день, передавала его указания подчинённым и контролировала их выполнение, готовила документы на подпись, проверяла счета поставщиков, составляла справки об актуальных проблемах и ходе их решения. Не ограничиваясь только работой с документами, она ежедневно звонила подрядчикам, отслеживая ход работ на строительстве офисного центра, и подыскивала контрагентов. С завершением строительства 'Плазы' её полномочия расширились: она определяла условия сдачи офисов в аренду, составляла графики выполнения сервисных работ, руководила обслуживающим персоналом, контролировала поступление арендной платы. Довольно скоро она получила право самостоятельно принимать решения в тех случаях, когда цена вопроса не превышала нескольких десятков тысяч рублей. Во избежание задержек в делах она с согласия Чермных стала за него подписывать не очень важные документы, искусно копируя его подпись.
   При этом своего кабинета у Александры не было: её рабочим местом был стол в приёмной Чермных, как если бы она была только его секретаршей. Впрочем, она действительно выполняла все обязанности секретарши, но все сотрудники ЗАО 'Кредо' и ООО 'Синергия' очень скоро уяснили, что этим её функции не ограничиваются: полушутя-полусерьёзно они стали именовать её 'генсеком', за глаза, конечно. Всё дело было в том, что Александра сразу дала понять Чермных, что и на работе рядом с ним должна быть она, а не прежняя секретарша Яна Дорошкевич. Поэтому Яна была переведена в производственно-технический отдел на должность техника с не слишком сложными обязанностями: составлять заявки на материалы и инструменты и выдавать документацию производителям работ.
   В качестве хозяйки нового дома Чермных Александра тоже оказалась хороша: была изобретательна и вместе с тем бережлива в обустройстве уютного гнёздышка, неутомима в заботах о поддержании порядка в нём и изобилия на столе. Фактически, во всех трёх своих 'ипостасях', любовницы, коммерческого директора и домоправительницы, она трудилась на Чермных по шестнадцать часов в сутки без выходных, не жалуясь на перегрузки. Наверно, никто не поверил бы, что эта немолодая, хрупкая женщина с полуувядшим, но ещё нежным личиком способна так проявить себя. Секрет её успеха был в том, что Чермных безоглядно доверился ей как своей единственной женщине, без которой он уже не мог жить. Зная это, она чувствовала себя с ним уверенно и спокойно.
   Уже через два месяца после начала их романа они совершили совместное путешествие. Это была идея Чермных, с детства мечтавшего о тропиках и кокосовых островах. На долгие новогодние 'каникулы' они улетели из промозглой ордатовской зимы на Мальдивы, в земной рай, где вдоволь погрелись на белом песке под сенью пальм и поплавали в прозрачных бирюзовых водах лагун коралловых островов.
  
  
  
   5
  
  
   Акт приёмки в эксплуатацию законченного строительством офисного центра 'Плаза' был подписан четырнадцатого мая. Комиссия из чиновников архитектурно-строительного, санитарного-эпидемиологического и пожарного надзора к новому объекту особенно не придиралась. Видимость служебного рвения проявил лишь инспектор пожарного надзора, молодой, настырный, пожелавший осмотреть все выходы для экстренной эвакуации людей и средства противопожарной сигнализации. Однако он тоже оказался вполне доволен увиденным. Остальные лишь с завистливым почтением походили по сияющим огнями коридорам, осторожно ступая по скользкой на вид итальянской плитке цвета загустевших сливок, заглядывали в пустые, гулкие офисы, прокатились на обоих лифтах, грузовом и пассажирском, с удивлением потрогали спортивные снаряды в тренажёрном зале и затем с видимым облегчением поставили свои подписи на документе. После чего все дружно согласились на предложение Чермных 'оценить наше кафе' и спустились в цокольный этаж, где и находилась крошечная кафешка. Там, впрочем, лишь разогрели блюда, специально заказанные по такому случаю в ресторане 'Ордатов'.
   Не обошлось без тостов. Процветания 'Плазе' и её создателю пожелал инспектор архитектурно-строительного надзора Локтионов - представительный, с красивой сединой в ещё густой шевелюре, преувеличенно серьёзный и сосредоточенно-заторможенный, какими бывают быстро хмелеющие люди. Он же произнёс второй тост: о том, чтобы в 'Плазе' бизнес был таким же оригинальным и интересным, как проект её здания. Чермных вскользь подумал о том, что Локтионов, сам довольно известный в Ордатове архитектор, явно старается понравиться ему, чтобы при случае получить заказ в виде подработки. Хотя мог бы догадаться о том, что 'Плаза' - это для него, Чермных, последний объект: достигнув порога старости, он уже ничего больше строить не будет. Для этого дела нужны хорошие нервы...
   При мысли о том, что здесь, в 'Плазе', он справит своё последнее новоселье, ему стало тоскливо. 'Ну вот, чуть выпил и уже развезло', - подумал он, почувствовав, как вдруг защипало глаза. И тут же догадался, что всё дело в ином: в самом этом словосочетании 'последнее новоселье' заключалось для него что-то невыразимо унылое. И совершенно непонятно, почему... Он мучительно напряг память, и вдруг из сонма давних воспоминаний возник странный мысленный образ: прекрасный юноша стоит на крутой скале, готовый броситься в бушующую пучину, чтобы достать золотой кубок, который в следующий миг швырнёт в пенящиеся волны некий правитель в короне, стоящий рядом в окружении слуг... Что это такое? Да это же иллюстрация к балладе 'Кубок', украшавшая обложку книжки его детства под тем же названием... В этом сборнике романтических стихотворений ему запомнилось ещё одно, которое так и называлось: 'Последнее новоселье' - о перенесении праха Наполеона... Вот откуда минорные ассоциации! Что только не застревает в памяти!..
   Торжественное открытие 'Плазы' состоялось двадцать третьего мая. В качестве почётных гостей прибыли чиновники областной администрации и мэрии. Именно с расчётом на них и было выбрано время начала мероприятия: полдень пятницы. Таким образом, приглашённые могли принять участие в банкете, на славу отобедать и выпить, а затем со спокойной совестью отправиться по домам. Ибо никому и в голову не пришло бы искать их на работе в пятницу во второй половине дня: в Ордатове руководители в мало-мальски значимых чинах пользовались хотя и неписаным, но тем не менее общепризнанным правом на сокращённый рабочий день в уикэнд.
   Лишь из вежливости Чермных направил приглашения на торжество вице-губернатору, курирующему промышленность и торговлю, и мэру Ордатова, прекрасно зная наперёд, что они не приедут: всё-таки и по ордатовским меркам его объект был маловат для внимания столь важных персон. Прибыли именно те, на кого он и рассчитывал: заместитель начальника управления развития предринимательства областной администрации Финогин, руководитель аналогичной структуры мэрии Ордатова Кошелев, президент местной торгово-промышленной палаты Завьялов и председатель совета регионального отделения 'Деловой России' Сторожев. Эта четвёрка должна была вместе с Чермных перерезать традиционную красную ленточку перед входом. Каждый из основных гостей привёл с собой ещё двух-трёх сотрудников - своего рода свиту. Явились и арендаторы, с которыми уже были заключены договоры. Пришли также представители СМИ. Впрочем, последние выполняли заказы на рекламу и потому являлись, в сущности, обслугой. Для них тоже было приготовлено угощение, но посадить их Чермных решил не вместе с остальными гостями, а за особым столом.
   Приглашённые явились уже приятно-расслабленными, с настроем на застолье, поэтому торжественная часть получилась несколько скомканной. Тон задал Финогин, который всех поторопил. Обычно, в присутствии более важных руководителей, он скромно помалкивал и опускал взор долу, а на сей раз почувствовал себя старшим, оказавшись единственным представителем областной власти. Хотя внешне он меньше всего казался носителем какого-либо авторитета: молодой и до странности женственный, с пухлыми щёчками и губками, жидкими волосиками, которые никак не укладывались во что-то приличное, а создавали на голове подобие то ли растрепавшегося кока, то ли неряшливого пробора, то ли неловко зачёсанной плеши... Неуверенным голосом пробуя акустику просторного фойе, он вопросил:
   - Что же мы не начинаем? Ведь уже пора! Время - две минуты первого!
   - Ещё не прибыли из муниципального телевидения... - смущённо отозвалась сотрудница пресс-службы мэрии из свиты Кошелева.
   - Кто опоздал, тот не успел! Присутствуют журналисты областного телевидения и местных газет - этого достаточно!
   В ответ кучка собравшихся нестройно, но послушно вышли из фойе на площадку перед входом в 'Плазу'. Пятеро главных действующих лиц встали перед траурно-сумрачными стеклянными стенами новостройки и красной ленточкой, туго натянутой между двумя стойками. К ним подтянулись журналисты с нацеленными объективами.
   - Дорогие друзья! - зазвучал из динамика бодрый голос Финогина, перекрывая уличный шум. - Мы собрались здесь для того, чтобы отметить значимое событие - открытие нового офисного центра класса 'Бэ плюс'. Это ещё одно зримое свидетельство успешного развития в нашем регионе частного предпринимательства - основы экономики современной России. Новый объект станет родным домом для нескольких десятков... наиболее успешных компаний областного центра...
   Произнося загодя написанный и выученный текст, Финогин запнулся, вдруг сообразив, что не совсем уместно для него, представителя власти, слишком восторгаться по поводу появления дорогих офисов для преуспевающего бизнеса. Ведь в городе не хватает помещений для начинающих предпринимателей и нет ни одного бизнес-инкубатора...
   - Будем надеяться на то, что вслед за обеспечением процветающих предприятий Ордатова дорогими офисами европейского уровня наши инвесторы озаботятся и нуждами обычного малого бизнеса, не исключая и начинающих предпринимателей, которым нужен бизнес-инкубатор! - неожиданно для самого себя, отбросив заготовленные фразы, заключил Финогин.
   Между тем прибыли наконец журналисты муниципального телевидения - смазливая брюнетка со старательно выщипанными, точно нарисованными бровями, в топике гранатового цвета, и её оператор, в нарочито неряшливом 'прикиде', призванном символизировать свободомыслие и презрение к условностям: в пыльных кроссовках, мешковатых джинсах с пузырями на коленках и несвежей клетчатой рубахе навыпуск. Они вклинились в кучку журналистов, заставив коллег потесниться. Каморину в правый бок упёрся локоть новоприбывшего оператора, а сдвинуться налево, избегая этого тягостного контакта, было нельзя: слева его теснил другой журналист. Немыслимо было и выйти из кучки коллег: нынешняя позиция Каморина, как раз напротив микрофона, была хороша возможностью, оставаясь на месте, делать качественные снимки каждого выступавшего. Приходилось терпеть и проявлять крайнюю осторожность в движениях: одна из опор треноги телекамеры находилась в нескольких сантиметрах от туфли Каморина, так что малейшее его движение ногой грозило опрокинуть и разбить дорогой аппарат. От чего оператор только выиграл бы: ему дали бы новую, более современную камеру. А вот для Каморина это оказалось бы настоящей катастрофой, потому что его редактриса Анжела Чермных долг за разбитую камеру повесила бы, вероятнее всего, на него. Ибо не таковы были их отношения, чтобы рассчитывать на иное...
   Тем временем к микрофону подошёл следующий оратор Кошелев, похожий на лукавого восточного царедворца - уже в годах, седовласый, усатый, с уклончивым взглядом маленьких чёрных глаз на рыхлом лице.
   - Мы приветствуем здесь зримый результат успешных инвестиций, так необходимых нашему городу! - провозгласил он. - Офисный центр 'Плаза' - это новые рабочие места, дополнительные поступления в бюджет, более комфортные, цивилизованные условия ведения предпринимательской деятельности, что будет способствовать улучшению делового климата в нашем регионе. За всё это поблагодарим инвестора - уважаемого Сергея Борисовича Чермных!
   Все дружно зааплодировали.
   - Конечно, очень хорошо для города было бы приобрести бизнес-инкубатор, как верно отметил Константин Владимирович, и лучший путь к этому - развитие государственно-частного партнёрства, над чем нам всем ещё предстоит поработать, - с хитрой улыбкой продолжал Кошелев. - Но в любом случае появление отличного офисного центра - это шаг в нужном направлении.
   'И дался им этот бизнес-инкубатор!' - с недоумением думал Чермных. - 'Можно подумать, что они хотят по дешёвке как-то выцыганить под это заведение мою 'Плазу', избавляя бюджет от лишних затрат!'
   Досадуя и смутно тревожась, Чермных вполуха прослушал пресные выступления Завьялова и Сторожева, в которых ничто не зацепило его внимания. Свою рассеянную задумчивость он стряхнул уже под звуки фанфар, когда настала пора перерезать красную ленточку. Вместе с другими главными участниками торжества он совершил пол-оборота, став лицом к 'Плазе'. Нарядные девушки вручили каждому из них ножницы. Все пятеро на несколько мгновений замерли, чтобы журналистская братия с фото- и телекамерами могла изготовиться. Он поискал взглядом хорошо ему известного Каморина и заметил, что тот раньше своих коллег-журналистов занял самую выигрышную позицию для съёмки торжественного момента, ловко поднырнув под ленточку и забежав к дверям 'Плазы', так что оказался прямо напротив пятерки. Однако следом за сметливым собратом на ту же позицию устремились рослые телеоператоры, за ними - остальные журналисты, и все они встали впереди бедняги, закрыв ему объектив. В последний миг тот успел судорожно протиснуться между треногами телекамер и опустился на корточки, никому не смея мешать делать съёмку. Чермных с презрительной жалостью подумал: 'Как ему приходится шустрить! А ведь он уже очень не молод!'
   Сразу после перерезания ленточки состоялась экскурсия по офисному центру. Четырём почётным гостям интерьеры показывал сам Чермных, следом за ними шли журналисты, силясь всё расслышать и записать, а заодно и сделать снимки. Далее теснилась остальная публика, которая уже ничего не слышала из рассказа Чермных, а только таращилась на скользкий глянец плиточных полов, матовое сияние светильников, утопленных в подвесных потолках, и приглушённое свечение тонированных окон. Каморин подумал о том, как это странно: из всего разнообразия земных красок создатели офисов выбирают почти всегда лишь серые, жемчужные и палевые тона, как если бы всё яркое и радостное изначально было здесь под запретом.
   Многие офисы уже обрели арендаторов. На это обстоятельство Чермных сразу с гордостью обратил внимание своих гостей. На табличках возле дверей занятых помещений были солидные надписи: 'Туристическая компания ООО 'Меридиан', 'Негосударственный пенсионный фонд 'Доверие', 'Юридическая фирма 'Мезенцев и партнёры' и т. п. Чермных стучался в их двери, церемонно спрашивал: 'К вам можно?', после чего заходил внутрь с двумя или тремя гостями, а остальные толпились у входа. Каморин разглядел, что все помещения, разные по размерам, были примерно одинаковы по стилю: всюду одни и те же внутренние стеклянные перегородки, делившие пространства офисов на прозрачные отсеки, похожие на большие авкариумы, в которых вместо рыбок вяло шевелились люди, всюду одна и та же стандартная офисная мебель.
   Когда гости добрались до конференц-зала на последнем, пятом этаже, то увидели, что там всё уже было готово для фуршета. Большой овальный стол в центре зала был заставлен широкими фарфоровыми блюдами с разложенными на них угощениями, о большинстве из которых обычный, не искушённый человек даже затруднился бы сразу сказать, что это и из чего сделано: там были канапе с сельдью, роллы с фруктами, форшмак, мясо в апельсинах, блинчики с икрой, карпаччо, сырные шарики, рулетики из баклажанов с сыром и чесноком, ломтики малосольной красной рыбы и иное. В каждое лакомство была воткнута крохотная пластмассовая шпажка. Гости сами накладывали себе на пластиковые тарелки то, что их прельщало, а шампанское всем наливали в бокалы девушки в синих фартучках.
   Чермных с облегчением заметил, что настырные журналисты отстали наконец от него и его гостей, обрадованные возможности поесть и попить на халяву. Все в зале разбились на кучки и жевали, негромко переговариваясь.
   - Вы, наверно, уже просчитали, какие налоги будете платить с 'Плазы'? - спросил у Чермных Финогин, осторожно надкусывая тартинку с форшмаком.
   - Основной налог - на имущество. Это две целых две десятых процента от балансовой стоимости здания, приблизительно четыре с половиной миллиона рублей. Тогда как доход от сдачи всех площадей в аренду составит лишь немногим более двадцати миллионов. В соответствии же с недавними изменениями в Налоговом кодексе мы будем через год или два, после проведения кадастровой оценки, платить два процента от кадастровой стоимости здания, то есть приблизительно ту же самую сумму.
   - Между тем все или почти все платят две целых две десятых процента не от балансовой, а от инвентаризационной стоимости недвижимости, и это получаются копейки... - вставил Кошелев.
   - 'Плаза' - новый объект, у неё нет смехотворной инвентаризиционной стоимости, зафиксированной в стародавние времена, а есть только балансовая, равная сумме реальных затрат на строительство, и она равна современной рыночной стоимости здания. К тому же я понимаю, как нужны государству налоги в наше сложное время...
   - Да, как и прежде, у России лишь два надёжных друга - её армия и флот, которым не жалко отдать последнее, - веско заметил президент Ордатовской торгово-промышленной палаты Завьялов, в очках, с дряблым, морщинистым лицом, похожий на пожилого бюрократа. - Лишь бы не было войны.
   - Но что же мы задерживаемся здесь? - как бы удивился Чермных. - Для почетных гостей приготовлено особое угощение в моём кабинете. Пойдёмте.
   Чермных направился к выходу из зала, за ним последовали VIP-гости. В коридоре, оглянувшись на своих спутников, он с недоумением и раздражением и даже, как ни странно, с внезапным испугом обнаружил, что вместе с ними за ним увязался вовсе незнакомый ему тип - высокий, худой, с неприятным лицом, корявым из-за какого-то дефекта кожи, с то ли выцветшими, то ли тронутыми ранней сединой жидкими льняными волосами. Незнакомец смотрел прямо на него напряжённым взглядом красных, воспалённых глаз, какие бывают от недосыпания или перенапряжения на работе с бумагами. 'Злой крысёныш' - мысленно определил его Чермных. В облике зловещего незнакомца было нечто старческое, но всё-таки Чермных сразу понял, вернее почувствовал, что перед ним сравнительно молодой человек, лет тридцати с небольшим. Более того, Чермных догадался, что 'крысёныш' непременно из 'служивых', из 'правоохранителей', в небольшом, разумеется, чине - словом, 'шестёрка'. И что послан он сюда по его, Чермных, душу.
   Чермных испытал сильнейшее искушение немедленно остановить незнакомца словами: 'А ты кто такой? А что тебе нужно?' И даже, может быть, сделать что-то ещё в случае малейшего сопротивления: схватить его, вывернуть ему руку, ударить - всё только затем, чтобы как-то выплеснуть своё раздражение и мучительное беспокойство. Но тотчас он осознал, что скандал ни к чему хорошему не приведёт, что незнакомец тогда лишь достанет своё служебное удостоверение и заявит публично, что находится здесь по делу. При этом выяснится, может быть, что он входит в свиту одного из VIP-гостей. Да, скорее всего, именно так, потому что перед ним явный исполнитель, 'шестёрка', трепещущая в опасении не выполнить хозяйский приказ. Чермных повернулся и молча зашагал к лифту, остальные последовали за ним. Они спустились на третий этаж и прошли в его просторный кабинет, где под руководством Анжелы Чермных девушки из кафе на цокольном этаже расставляли угощение на огромном столе с необычной для офисной мебели столешницей из пластика тёмно-синего цвета, специально заказанной на случай приёма гостей и застолий в интимной обстановке. Блюда были из ресторана 'Ордатов', дорогие и сытные: свинина с черносливом, тушёное мясо по-тайски, сёмга в винно-соевом соусе, рулеты с лососем, фаршированные креветками ананасы...
   При виде богатого стола у Чермных отлегло от сердца. Ну что ему сделает жалкий 'крысёныш', хозяина которого он всегда ублажит и уговорит! Ему захотелось закрепить отрадную перемену в своем настроении, и для этого он знал простое средство - перемолвиться с Анжелой о чём-то забавном. Ну хотя бы о несчастном Каморине, которому приходится шустрить на старости лет и который сегодня так смешно попал впросак. Пока гости рассаживались, он вслед за Анжелой вышел в приёмную, примыкавшую к его кабинету, или 'предбанник', как он шутя именовал это помещение. Там, за маленьким канцелярским столом возле двери в его кабинет, находилось рабочее место Александры, но самой её сейчас здесь не было: накануне они вместе решили, что незачем им афишировать свои отношения перед гостями. Анжела собиралась уже выйти из приёмной, когда Чермных остановил её вопросом:
   - Видела, как сегодня Каморин корчился ради снимка? Он у тебя на все руки мастер: и фотографирует, и пишет. Сколько же ты ему платишь?
   - Тринадцать тысяч, из них восемь на банковскую карту, остальное - в конверте, - небрежно, с лёгким удивлением в голосе ответила она.
   - А ведь продавцы в продуктовых гипермаркетах Ордатова получают пятнадцать тысяч! Нельзя ли хоть для страховки прибавить ему тысяч пять-семь? Недооплаченные работники бывают не лояльны.
   - Ну вот ещё! - возмущённо возразила Анжела. - От меня он и так никуда не денется, в его-то возрасте! К тому же как журналист он так себе. Характер у него не журналистский - скромненький, не 'пробивной'. Уж я не говорю про отсутствие у него диплома журналиста. Так что податься ему всё равно некуда. Бойким девчонкам-журналисткам я плачу больше именно потому, что им есть куда уйти. А мне содержание машины обходится как раз в те же семь тысяч в месяц! Если я прибавлю ему, придётся ломать голову над тем, где взять деньги на машину!
   - Экая ты расчётливая! - насмешливо-снисходительно укорил он её.
   - Ты прекрасно знаешь, что весь бизнес такой! Особенно малый! Все мои знакомые 'малыши' плачутся о плохих условиях для предпринимательства, о том, что их обижают, а при этом платят своим работникам мизер и покупают себе коттеджи, машины и зарубежные туры! Потому что иначе какой смысл ввязываться в бизнес, в эту опасную игру, ставя на карту нажитое! Ты же сам говорил мне когда-то: 'Найди себе игрушку подешевле или научись вести дело безубыточно'. Вот я и научилась!
   - Да, в этом ты молодец, - согласился Чермных. - Однако мне пора к гостям...
   Когда он вернулся в кабинет, гости уже приступили к трапезе. Он с удовольствием втянул в себя воздух: от дорогих блюд пахло пряно, остро, вкусно.
   - Предлагаю обмыть новостройку! - провозгласил Сторожев из 'Деловой России', темноволосый крепыш с густыми, широкими бровями, из-под которых оживлённо блестели черные глаза. - Позвольте тост! Инвестора можно сравнить с пахарем, который засевает землю и не ведает, появятся ли всходы из его семян, нальются ли колосья тяжестью нового урожая, позволят ли небеса убрать выращенное зерно без потерь. Подобно пахарю инвестор может лишь надеяться на удачу. Что поделаешь: рисковать - извечная мужская судьба. Так выпьем за то, чтобы сбывались надежды настоящих мужчин - создателей земных благ, пахарей и инвесторов!
   Все чокнулись бокалами и затем с минуту неторопливо пили молча, смакуя дорогой коньяк Мartell. Старик Завьялов с покрасневшим лицом перевёл дух и вопросительно взглянул на Чермных, как бы испрашивая его разрешение. Тот в ответ лишь слегка улыбнулся.
   - Я хочу сказать от имени 'Деловой России', - начал Завьялов голосом, приобрётшим от коньяка глубину и бархатистость. - Всем россиянам, а инвесторам в особенности, нужна вера - вера в своё дело, в своё непростое предназначение, в свою страну. Именно веры нам, россиянам, порой очень недоставало, и это приводило к ужасным последствиям! Вспомним горестные слова Розанова после Октябрьского переворота: 'Вся Россия слиняла в два дня'. Недавно 'болотные' пытались устроить новый переворот, втянуть страну в смуту, междоусобие, нарушить её мирное развитие. Им в тот раз не удалось осуществить задуманное, но от своих замыслов они, конечно, не отказались. Чтобы отвести нависшую угрозу, нам всем очень нужно верить в себя и свою страну, в Великого Бога Земли Русской! Поэтому выпьем за веру!
   Все снова выпили и помолчали. Чермных понял: от него ждут тоста. Но желания врать что-то прочувствованное и снова глотать тягучий, обжигающий коньяк у него не было. Он уже выпил более, чем достаточно, и знал, что к ночи выпитое непременно отзовется скачком давления. А пока ему было тепло и хорошо, и всё, что ему хотелось, - это слушать приглушённое хрипловатое воркование Азнавура из музыкального центра и наслаждаться вкусной едой. Вместо коньяка он плеснул себе в бокал минеральной воды, и все поняли, что тостов больше не будет. Финогин тоже налил себе минералки, остальные, кроме Завьялова, перешли на лёгкое вино Muscadet, и лишь Завьялов продолжал пить коньяк, заметно хмелея с каждым бокалом и упорно переводя разговор на политические темы:
   - Всё-таки хорошо, что Крым наш! Это сплотило россиян вокруг власти, так что 'болотным' осталось только сидеть и помалкивать. Обнажилась суть конфликта: власть отстаивает национальное русское дело, а 'болотная' оппозиция - интересы Запада. Внешняя политика стала осмысленной: в кои-то веки мы защищаем не вьетнамцев или ангольцев, а соотечественников. За это можно и умереть. На мой взгляд, и в Донбассе надо действовать решительнее.
   - Получается, как в доброе старое время: народ и партия едины! - насмешливо заметил Кошелев.
   - Так что же в этом плохого? Это гарантия стабильности в стране вопреки всем санкциям. Пусть без пармезана и кое-каких иных западных прелестей, мы всё-таки проживём, притом спокойнее, чем прежде.
   - Но предприниматели могут быть на этот счет иного мнения, - вдруг вмешался молчавший до сих пор 'крысёныш'. - Среди них есть и сторонники оппозиции. Я знаю, что Сергей Борисович сказал как-то на собрании местного 'Ротари-клуби', что этому государству налогов платить не нужно.
   Чермных, лениво жевавший тушёное мясо по-тайски, едва не поперхнулся. Гости принуждённо засмеялись, словно неудачной шутке, а 'крысёныш', довольный произведённым эффектом, рассматривал Чермных во все глаза, улыбаясь. Тот судорожно проглотил недожёванный кусок и постарался ответить как можно более сухо, спокойно, глядя не на 'крысёныша', а на своих гостей:
   - Не помню такого. Если и говорил что-то похожее, то переврали безбожно. Вы же знаете, как проходят собрания 'Ротари-клуба': всегда в каком-нибудь ресторане, за обедом или ужином. Там все подшофе.
   После этого заговорили о другом, но Чермных остался под тягостным впечатлением нависшей беды. Слишком ясно было, что 'крысёныш' явился неспроста и не к добру. Мерзавец явно хотел испортить торжество и нарушить его, Чермных, душевное равновесие, своего добился и этим, конечно же, не ограничится. Скоро он почувствовал давящую боль в темени и понял, что это подскочило давление. Досидеть до конца застолья ему едва удалось. Вечером, немного оклемавшись, он позвонил Финогину и спросил о 'крысёныше': что это за тип, откуда он взялся?
   - А я думал у вас об этом спросить, - ответил как будто удивлённый Финогин. - Мне самому это интересно. Я сначала думал, что это ваш гость, но потом он сказал такую странную вещь...
   - Мне показалось странным и кое-что ещё из того, что говорили сегодня. А именно о бизнес-инкубаторе.
   - Ну это лишь благие пожелания. Мы как чиновники должны были на публичном мероприятии обозначить общественный интерес, отметить, что офисный центр - это хорошо, но городу особенно нужен бизнес-инкубатор...
  
  
  
   6
  
  
   Спустя три дня Чермных узнал, кто такой 'крысёныш': тот сам явился к нему в кабинет с предписанием начальника управления расследования налоговых преступлений Главного управления внутренних дел Ордатовской области Блинова от 26 мая 2015 года за номером 61/7397, которым предлагалось 'представить сотруднику УНП ГУВД Сарычеву А. Н. для ознакомления на месте документы финансово-хозяйственной деятельности: договоры, счета-фактуры, накладные, платёжные документы, одностороние акты сверок, товарно-транспортные накладные и т. д. ЗАО 'Кредо' за период с 2011 по 2015 годы'.
   - Получается, что это уже второй ваш визит ко мне без приглашения? - спросил Чермных, пытаясь насмешкой скрыть потрясение. - Или первый, в качестве инкогнито, не в счёт?
   - И первый был нужен, - Сарычев криво усмехнулся, показав мелкие, неровные зубы. - Дело в том, что вы попали к нам в разработку, и мы изучаем вас основательно, со всех сторон.
   - Чем же я обязан такой честью?
   - Полагаю, что ответ на этот вопрос вы знаете сами. Если же вы его на самом деле не знаете, то ваше счастье. Скоро всё выяснится.
   Сарычеву выдали требуемые документы и выделили кабинет, в котором он засел над бумагами. Едва он закончил, как из Главного управления внутренних дел поступили новые требования: нужно было представить список сотрудников, которые отвечали за поступающее сырьё, выполнение строительно-монтажных и отделочных работ, а также 'заверенные копии документов за весь период взаимоотношений с ООО 'Спецторг'. А 10 сентября исполнявший обязанности начальника управления расследования налоговых преступлений ГУВД Сазонов подписал постановление об изъятии всей документации о хозяйственно-финансовой деятельности ООО 'Кредо' за 2011-2015 годы.
   Со стороны могло казаться, что Чермных воспринимает всё происходящее спокойно, но Александра заметила, что с началом проверок он осунулся и постарел. Вечером злополучного дня 10 сентября, когда началось изъятие документов, она заглянула к нему в кабинет, где всюду были видны следы обыска.
   - Что же сидеть в разорённом офисе? Поедем! - позвала она его мягко и в то же время требовательно, как мать - ребёнка.
   - Да надо же тут хоть немного привести всё в порядок... - он растерянно окинул взглядом пространство своего огромного стола и всего кабинета: всюду были бумаги, которые надо было собрать, рассортировать, куда-то сложить...
   - Брось всё, как есть! Они же завтра снова здесь будут!
   - А сейчас они уехали? Не оставлять же их одних...
   - Только что уехали.
   - Ну тогда и мы поедем...
   Они спустились в лифте и подошли к стоявшему на парковочной площадке тёмно-вишнёвому автомобилю подчёркнуто обтекаемых форм, похожему на огромную мыльницу. При виде дорогой машины Чермных поморщился: чёрт дёрнул его купить Lexus ES накануне нынешней катастрофы! Совсем некстати дразнить следаков дорогой тачкой. А ведь всего лишь полгода назад эта покупка представлялась вполне разумной: выход строительства 'Плазы' на финишную 'прямую' он хотел отметить подарком самому себе. Кто же знал тогда, что нагрянет такая беда...
   Александра подождала, пока они выедут на загородную трассу, и затем задала именно тот вопрос, которого Чермных боялся:
   - Ты не хочешь мне рассказать о том, что происходит?
   - Это наезд. Разве не ясно?
   - И ты ни в чём не виноват?
   - Безгрешных нет. Есть и за мной грехи...
   - Посадить за них могут?
   - Кто знает? Возможно...
   - Значит, дело плохо. Когда могут посадить, то непременно посадят, если не откупишься.
   - Если денег хватит, попробую.
   - Нет, если дело серьёзное и ты увяз крепко, то наверняка потребуют отдать бизнес - твою 'Плазу'.
   - Что сейчас гадать на кофейной гуще? Когда придут и потребуют, будет хоть какая-то ясность. А сейчас не стоит переживать раньше времени. Хотя понятно, почему ты это делаешь: ты уже привыкла чувствовать себя здесь хозяйкой. Формально от моего имени, фактически ты самостоятельно распоряжаешься сдачей площадей в аренду. Я же узнаю о твоих удивительных решениях постфактум, задним числом.
   - Что же тебя удивило?
   - Как можно было сдать компании 'Дельта' восемьдесят квадратных метров всего за тридцать две тысячи в месяц? Это же всего четыреста рублей за метр! Пусть сейчас кризис, пусть помещение уже месяц простаивало, но всё-таки у нас офисный центр класса В+!
   Не отрывая глаз от дороги, обозначенной в сгустившихся сумерках россыпью бегущих габаритных огней, Чермных всё-таки знал, что Александра сейчас ещё больше прищурила свои глаза, презрительно отвергая его доводы:
   - Хорошо и то, что за четыреста удалось сдать, иначе офис и дальше стоял бы пустой. Хотя к чему сейчас об этом? Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут...
   Чермных знал, что в иное время Александра сказала бы ещё о том, что 'Плазу' нельзя относить к офисным центрам класса В+ что она и до простого В недотягивает, не имея даже удобной парковки. Что не из лучших и месторасположение: на шумной магистрали. Что в условиях кризиса очень скоро могут опустеть и офисы, сданные ранее по семьсот рублей за квадратный метр. Но вместо этого Александра только вздохнула. 'Не хочет бить лежачего', - подумал он. - 'Может быть, она уже совсем поставила на мне крест'. Эта мысль разозлила его, и потому он сказал то, что должно было обидеть её наверняка:
   - Насколько я помню, ты и раньше была знакома с хозяином 'Дельты', Гартвиком. Не по знакомству ли ты устроила ему аренду подешевле? Или у тебя были какие-то другие расчёты?
   - Да я с половиной арендаторов была и раньше знакома! Чего же ты хочешь в Ордатове? Всё-таки городок у нас не такой уж большой, а я работала в СМИ, делала рекламу... А твои подозрения насчёт моих частных расчётов в твоём бизнесе - это уже совсем полный бред. Хочешь уволить - увольняй. Нельзя бросаться такими обвинениями в адрес своего коммерческого директора и оставлять его на работе! Это просто глупо!
   - Всё дело в том, что ты у меня не просто коммерческий директор, ты часть моей жизни, из которой я не могу тебя уволить, и ты прекрасно это знаешь...
   Сразу после произнесения этих слов он почувствовал, что сказал неправду. Всё сейчас летело в тартарары - не только его бизнес, но и вся его жизнь. Так что в принципе можно было не особенно жалеть о 'части' её... Но всё-таки Александру он не прогонит. Она будет с ним до тех пор, пока сама не захочет уйти. Потому что для него невыносимо причинять боль женщине, с которой он был по-настоящему близок. Этого он старался избегать всегда, со всеми своими женщинами, не исключая бывшей жены Мирры и даже своей полузабытой любовницы Лоскутовой, давно истлевшей в заброшенной могиле... К каждой из них он испытывал жалость, в каждой он угадывал наивную девочку. Может быть, так он воспринимал женщин оттого, что ему суждено было стать отцом двух дочерей... А что до Александры, то он до конца будет держаться за неё из жалости не только к ней, но и к себе. Сейчас, в смятении, она ему особенно нужна... Поэтому он сказал примирительно:
   - Извини. Насчёт 'Дельты' - это я зря. И ты права: нельзя, чтобы офисы пустовали...
   - Не понимаю: зачем ты ввязался в дело, за которое могут посадить?
   - Риск притягивает. В бизнесе рисковать приходится постоянно, к этому привыкаешь. Разве ты сама не чувствуешь в себе склонности к риску, авантюре?
   Александра пожалела о том, что завела разговор на тяжёлую тему. Ей захотелось перевести его на забавное. Она вспомнила о том, что раза два к Чермных пытался пройти странный посетитель - весь, по словам охранников, в чёрном, рослый, мослакастый, с полуседыми волосами. Александра пообщалась с пришельцем по телефону, и тот сказал, что является старым знакомым Чермных и желает поговорить с ним. Каждый раз Чермных был занят с другими людьми, поэтому она предлагала необычному посетителю прийти в другой день.
   - А ты знаешь, что к тебе два раза просился на приём чудной старик, худой, в чёрном? - спросила она. - Говорил, что он твой старый знакомый. Ты каждый раз был занят, к тому же я сомневалась: точно ли он твой знакомый? Может быть, какой-нибудь сумасшедший?..
   - А-а, мой чёрный человек! - усмехнулся Чермных. - Я знаю его. Это неадекватный тип, я дал указание охране его не пропускать.
   Справа от трассы островком света в океане непроглядной ночи показался посёлок Дубрава. Коттедж Чермных, ярко освещённый гранёными фонарями 'под старину', был в хорошем месте: на краю посёлка, почти на опушке хвойного леса. И само по себе жильё притягивало взгляд: это был архитектурно вычурный комплекс из основного двухэтажного дома, двух жилых пристроек к нему, террасы и портика. Каждая из построек была облицована бежевым сайдингом и накрыта кровлей из бордовой металлочерепицы, так что всё вместе напоминало семейку прильнувших друг к другу подосиновиков с яркими шляпками. Справа от дома две липы высоко поднимали свои ветви, а перед ним, в середине большой круглой клумбы, росла туя. Чермных взглянул на всю эту тщательно рассчитанную, ухоженную красоту с сожалением: думал провести здесь старость, а не получается...
   За ужином Чермных выпил две рюмки португальской мадеры из подаренной кем-то бутылки, чего ему совсем не следовало делать ввиду гипертонии, но уж слишком муторно было на душе. От усталости и с непривычки опьянение пришло быстрое и сильное: телу вдруг стало тепло и легко, а голова, напротив, потяжелела и наполнилась чем-то горячим, текучим. Он знал, что алкоголь расширяет сосуды и снижает артериальное давление, но это действие будет кратковременным и у гипертоника может смениться скачком давления, поэтому лучше поскорее лечь спать. Трудным усилием воли он поднялся из-за стола и затем заставил себя принять душ. Когда он вышел из ванной, Александра встретила его на пороге их общей спальни зовущим взглядом, но он прошёл по коридору мимо неё в свою отдельную спальню, пробормотав:
   - Я устал сегодня...
   Наутро Чермных проснулся с неизвестно откуда взявшимся знанием о том, что всё должно решиться именно в этот день. Пришедшим, может быть, просто оттого, что совершенно невозможным казалось продолжение уже так долго терзавшей его муки неопределённости и ожидания. Наверно, именно поэтому он захватил с собой, уезжая в офис, недопитую бутыдку мадеры. И очень скоро стало ясно, что предчувствие не обмануло его: в десять часов утра Александра позвонила и сообщила, что с ним хочет говорить по телефону человек, который себя не назвал и сообщил только, что у него есть дело к руководителю ЗАО 'Кредо' по расчётам с ООО 'Спецторг'.
   'Вот он, охотник на мою шкуру!' - подумал Чермных и поспешно переключил стационарный телефон на своём столе на громкий звук, а затем включил диктофон на своём смартфоне. И лишь после этого сообразил, что говорить с ним будет, конечно, не первое лицо, а некий безвестный 'адъютант', и непременно по мобильнику с безымянной 'симкой'. Так что записывать речь злодея бесполезно...
   - Как дела, Сергей Борисович? - любезно, даже ласково спросил незнакомый, уверенный мужской голос, по которому Чермных понял, что его собеседник не старше сорока лет, образован и циничен.
   - Что вам нужно?
   - Я представляю ростовскую компанию 'Фритрейд', которая желает зайти в ваш регион через приобретение офисного центра 'Плаза' по выгодной для вас цене.
   - Сколько?
   - Пятьдесят миллионов рублей.
   - 'Плаза' стоит, как минимум, в четыре раза больше.
   - Речь идёт не только об офисном центре. На кону есть ещё кое-что, очень дорогое для вас. По весьма достоверным сведениям, при выполнении одного казённого подряда вы значительно завысили стоимость материалов. В связи с чем вам будет предъявлено обвинение по части четвёртой статьи сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса, которая предусматривает ответственность за 'мошенничество, хищение чужого имущества путём обмана, совершённое в особо крупном размере'. Это преступление наказывается лишением свободы на срок до десяти лет. Вам дадут поменьше - четыре года в колонии общего режима. Но это тоже не сахар, тем более в вашем возрасте, не правда ли?
   - Этого можно как-то избежать?
   - Да, вам дадут условный срок, но при условии, что вы кое-что сделаете для этого. Если вы предстанете перед судом в качестве богатого предпринимателя, владельца крупного офисного центра, процесс неизбежно приобретёт резонансный характер и станет показательным: на вашем примере всем покажут, как нехорошо и опасно наживаться за счёт бюджета, тем более на таком святом деле, как увековечение памяти павших воинов. То есть вы получите суровое наказание. И совсем другое дело, когда перед судом окажется скромный, ушедший на покой предприниматель, у которого всего имущества только его единственное жильё да несколько десятков миллионов рублей на счету в банке. Процесс уже не будет показательным, поэтому к вам отнесутся снисходительно.
   - Я подумаю, - сказал Чермных только для того, чтобы отвязаться хотя бы на самый краткий срок и выиграть время для поиска спасительного выхода.
   - Хорошо, подумайте. Я перезвоню вам завтра в десять утра.
   Чермных машинально смахнул со лба капли испарины. Смысл сказанных ему слов он уяснил мгновенно: в случае отказа от предложения его ждет арест с немедленным предъявлением обвинения. Потому что говорить о его афере с таким знанием подробностей мог лишь тот, кто представлял реальную власть и получил информацию о результатах дознания из первых рук - от самих дознавателей. Значит, дело очень серьёзно. Что же предпринять? Может быть, пригласить журналистов, провести пресс-конференцию, рассказать о происходящем? А почему бы и нет, когда придумать что-то лучшее не удаётся? Не отдавать же 'Плазу' просто так! И за решётку ему никак нельзя!
   Чермных снял телефонную трубку и набрал внутренний номер:
   - Александра, обзвони редакции газет, с которыми у нас договоры об информационном обслуживании, и пригласи завтра в десять журналистов на пресс-конференцию. И 'Ордатовские новости' не забудь!
   Александра хотела что-то возразить, но он оборвал её нетерпеливо:
   - Я так решил! Выполняй!
   Положив трубку, он потянулся к кейсу, в котором захватил из дома недопитую бутылку мадеры, достал её и глотнул прямо из горлышка, испытывая одновременно отчаяние и что-то похожее на облегчение: хоть какое-то решение принято! Да, скорее всего он обречён, но без боя не сдастся! Завтра в десять вместо разговора с вымогателем у него будет пресс-конференция!
  
  
  
   7
  
  
   Жилин проснулся глубокой ночью, охваченный мучительным беспокойством: что же делать с отцом? Во сне он увидел отчётливо, точно наяву, как снова пришёл проведать отца в его квартирке и снова, едва переступив порог, испытал чувство вины: почему так редко он бывает здесь? Следует чаще навещать старика, который, несомненно, тоскует один в своих четырёх стенах, среди старой мебели, доставшейся ему после развода, всей этой рухляди, памятной Жилину ещё с детства. В отцовской квартирке как бы закупорилась, законсервировалась атмосфера давно прошедших, дорогих им обоим лет. Каждый визит туда оказывался встречей с прошлым, одновременно отрадной и горестной...
   Во сне проведать отца он пришёл вместе со своей женой Натальей, и при виде её на исхудавшем, измученном лице отца появилась вдруг безумная надежда. Он попросил её принести ему яду. Отец был уже очень плох, но всё-таки понимал, что сына об этом просить нельзя...
   Проснувшись, Жилин несколько минут испытывал мучительное недоумение, не понимая, в каком времени он живёт. Это продолжалось до тех пор, пока он окончательно не пришёл в себя и не вспомнил о том, что отец умер от рака десять лет назад, что и Натальи нет на свете пять лет. Вспомнил он и о том, что случилось после тогдашнего, десятилетней давности, визита к отцу вместе с Натальей. Чтобы снова не услышать просьбу о яде, он больше уже не ходил к старику вместе с женой, а навещал его один, вечером после работы, каждый раз предлагая какую-то помощь, зная наперёд, что больной откажется от всего, даже от еды, что снова пожалуется на тошноту и горечь во рту, а на прощанье пообещает всё то же: 'Я завтра умру'. Самым страшным было то, что предстоящая смерть предполагалась явно не от болезни. В один из вечеров Жилин увидел у отца запёкшуюся кровь и порез на запястье, в другой раз - наваленное на полу посреди комнаты тряпьё, местами опалённое, и обгоревшие спички вокруг...
   У Жилина тогда возникло подозрение, что отец использует его для того, чтобы психологически накручивать себя, подталкивая к самоубийству, что старику нужен зритель для совершения непоправимого... И ему пришла в голову мысль, что для остановки ужасного сценария есть лишь один способ - на какое-то время покинуть больного. Оставшись один в квартире, в которую в ближайшие дни никто не придёт, тот волей-неволей успокоится. И не только из-за отсутствия 'публики': ни один человек не захочет, чтобы его тело после смерти долго лежало неубранное...
   В тот год Наталье дали отпуск в начале июня, и они решили вместе съездить на море, всего на десять дней. Он предложил Крым, она согласилась и из крымских мест выбрала Евпаторию, где прежде не была. Когда он сказал об этом отцу, тот не возразил ни единым словом, лишь дал совет остерегаться обгорания на пляже: мол, в Евпатории дуют степные ветра, которые обманчиво притупляют чувство жары, поэтому там незаметно можно обгореть... Он тогда подумал ещё, что отец в совершенно ясном уме, раз помнит об особенностях Евпатории, где был почти полвека назад, вместе с женой и с ним, сыном, тогда всего лишь пяти лет от роду...
   Они остановились в одном из самых дешёвых пансионатов Евпатории, дважды в день ходили на полупустой пляж, загорали там на белёсом, пылевидном песке, который набивался во все вещи, особенно в непоправимо распухавшие от него книги в бумажных обложках, купались в ещё довольно холодной воде, ели простую еду в пансионатской столовой, по вечерам смотрели у себя в номере телевизор и занимались любовью. В другое время он от всего этого чувствовал бы себя вполне счастливым, но на этот раз его угнетало беспокойство об отце. Однако звонить ему он не пытался и даже не оформил себе мобильный роуминг в Крыму, чтобы снова не услышать ужасное 'я завтра умру'.
   Уже на обратном пути, в поезде, после того, как они въехали в пределы Ордатовской области, до него дозвонилась соседка отца и сообщила, что тот 'потерял память'. К вечеру того же дня он пришёл к отцу и увидел перед собой совершенно изменившегося человека. Отец, исхудавший, тщедушный, с застывшим выражением отчаяния, недоумения и испуга на лице, не узнавал его, рассказывал ему, всхлипывая, про своего сына Сергея, не мог назвать даже город, в котором находится, и по-прежнему отказывался от еды.
   Жилин перевёз отца в свою квартиру и старался устроить его получше, но тот был беспокоен, бродил по комнатам, выходил глубокой ночью из квартиры, а будучи настигнут на лестнице объяснял, что 'пошёл спросить, почему поезд стоит'. Однажды в отсутствие сына отец исчез, оставив входную дверь в квартиру распахнутой. По возвращении домой Жилин принялся обзванивать больницы, и в ближайшей ему сообщили, что отца босым подобрали на улице и госпитализировали благодаря сердобольным прохожим, которые вызвали 'скорую помощь'.
   После 'бегства' отца Жилин решил устроить его в хоспис, и тот умер там через несколько дней, привязанный к койке, потому что вызывал у персонала опасения. Медсёстры жаловались на то, что старик поднимал с койки своего соседа по палате, да ещё раздобыл где-то и спрятал у себя нож. Врач Вадим Петрович пришёл к выводу, что у отца расстроена психика, и назначил ему уколы аминазина. Из случайно подслушанного разговора медсестёр Жилин узнал, что аминазин кололи и некоторым другим пациентам хосписа. Дома он заглянул в интернет и прочитал о том, что аминазин - 'психотропное средство, применяемое в психиатрии для купирования психомоторного возбуждения'. А ведь при госпитализации врач говорил ему, что отцу будут давать мягкое успокаивающее реланиум... Видимо, именно благодаря аминазину старик со второго дня пребывания в хосписе стал недоступен для общения.
   Вообще очень странным местом было это заведение, занимавшее трёхэтажное здание бывшего заводского профилактория на окраине города: тогда, в летнюю пору, окружённое цветочными клумбами, зелёными газонами, ухоженными деревьями и уютными беседками, оно выглядело райским местечком, чем-то вроде очень хорошего санатория. Однако вся эта красота предназначалась не для пациентов хосписа, которых не видно было на живописных лужайках и в беседках. Не встречались они и в длинных, пустых коридорах на этажах - там посетителям попадались лишь медсёстры. Как ни странно, совсем не замечались санитарки, так что Жилин не мог понять, кто же ухаживает за лежачими. А между тем все больные в хосписе были лежачими. Поступавших туда в обязательном порядке переводили на строгий постельный режим и для надёжности искуственно обездвиживали при помощи успокаивающих средств и высоких металлических бортиков на кроватях.
   Впрочем, в случае с соседом отца по двухместной палате, умиравшим от рака сорокалетним мужиком, у которого из-за отёка брюшной полости чудовищно раздулся живот, бортик был нужен, наверно, только для того, чтобы несчастный не упал с кровати. Однако отец своим затуманенным сознанием воспринял это ограждение как отвратительное насилие над человеком и взялся за благородное дело 'освобождения' ближнего. Сняв соседский бортик, старик навлёк на себя репрессивные меры. Правда, в хосписе и свободу его самого существенного ограничили сразу после госпитализации, лишив даже возможности самостоятельно ходить в туалет, хотя доковылять до унитаза он был ещё вполне в состоянии и дома с этим проблем не имел. Жилин испытал потрясение, когда ему сказали в хосписе, что нужно купить и привезти памперсы и пластиковое судно-стульчак.
   Отец был госпитализирован в четверг двадцать восьмого июня, а привязанным его за руки к койке Жилин увидел уже в пятницу вечером, когда после работы пришёл проведать его. Старик смотрел куда-то в потолок невидящим взглядом и не издавал ни звука. К тому времени всё начальство хосписа уже разъехалось до понедельника, на месте оставался только один дежурный врач, который не смог бы взять на себя ответственность за выписку пациента, если бы Жилин потребовал этого. Но в тот день такое решение у Жилина ещё не созрело. Ведь он и понятия не имел о том, что же ему делать с беспокойным умирающим. На следующий день, в субботу, Жилин увидел отца привязанным уже не только за руки, но и за ноги, и возмутился, потребовал у дежурного врача и медсестры развязать его. В воскресенье первого июля Жилин в последний раз видел отца живым. Старик лежал с закрытыми глазами, привязанный к кровати за одну руку и одну ногу. Жилин предложил отцу воды, и тот, не открывая глаз, свободной рукой сам ухватился за стакан, а когда кончил пить, ещё с минуту продолжал крепкой хваткой удерживать посуду, так что Жилину пришлось приложить немалое усилие, чтобы забрать её. Он подумал тогда, что отец, бывший штангист, хотел в последний раз дать ему почувствовать свою силу, которой гордился всю жизнь.
   В воскресенье у Жилина уже вполне созрело желание забрать отца из хосписа. Он решил, что отвезёт старика в его 'родные пенаты', куда, наверно, тот и пытался вернуться в день 'бегства'. И затем будь что будет! В понедельник утром Жилин договорился с училищным начальством об отгуле, благо в тот день у него была только одна 'пара', и уже собрался ехать в хоспис, как оттуда ему позвонили и сообщили о смерти отца.
   Через полтора часа, когда Жилин приехал в хоспис, тела отца там уже не было: его отвезли в морг при муниципальном похоронном предприятии. Пятидесятилетний врач Вадим Петрович, грузный, с двойным подбородком и величавой миной на ещё довольно красивом лице южного типа, сказал сочувственно:
   - Виктор Константинович умер в четверть восьмого утра. Примите наши соболезнования. Не думал, что он уйдёт так скоро...
   - Как будто старик мог протянуть дольше на аминазине, которым 'вырубают' буйных психов! А ведь при госпитализации мне говорили, что ему будут давать реланиум!
   - Дело в том, что у него было серьёзное психическое расстройство, - сказал врач, протянув Жилину справку о смерти. - Наверно, он уже давно был болен...
   Жилин схватил бумагу и торопливо вышел из кабинета.
   - Что, получил свою справку? - с глумливой ухмылкой спросил его внизу, на выходе, усатый вахтёр.
   Жилин молча прошёл мимо, думая о том, что заслужил эти презрительные слова. Ему следовало раньше догадаться он о том, что этот хоспис - просто заведение для быстрого спроваживания на тот свет неудобных больных. Это же своего рода 'фабрика', где смерти поставлены на поток, где умирают в год, кажется, четыреста человек. Здесь привыкли иметь дело с никому не нужными доходягами, родственники которых желают лишь поскорее получить справки о смерти для похорон и оформления наследства. Как мог он ожидать иного, прожив всю жизнь в Ордатове? Он жалел о том, что не успел забрать отсюда отца. Хотя что он делал бы с безумным?
   Раздумывая о смерти отца, всякий раз Жилин испытывал недоумение. Невозможно было понять, почему в последние дни старик потерял рассудок: то ли его мозг был отравлен раковыми ядами, то ли помешательство развилось от тягостных душевных переживаний в ожидании смерти, то ли мышление пострадало от перенесённого в одиночестве инсульта. Но вот что было необычно в его случае: отсутствие жалоб на боли, от которых, как правило, ужасно страдают умирающие от рака...
   ...Почему же приснился ему сон про умирающего отца? Когда окончательно проснувшийся Жилин задал себе этот вопрос, то мгновенно нашёл ответ. Да потому, что уже несколько дней он подозревает рак у себя самого! Не на эту ли болезнь указывала температура, которая уже неделю держалась в пределах 37,2-37,4 градусов, без каких-либо иных признаков простуды? То же самое было десять лет назад с его отцом. Ещё Жилин заметил у себя отсутствие аппетита, чувство полноты в желудке и поташнивание после самой скудной трапезы, а также довольно быстро нараставшую слабость - всё то же, на что жаловался его отец в последний год своей жизни.
   Впервые осознав всё это, Жилин похолодел и предпринял жалкую попытку успокоить себя: ведь ещё ничего не известно точно, ставить диагноз - это дело специалистов... Но он припомнил всё, что читал о наследственной предрасположенности к раку, и в глубине души почувствовал себя обречённым.
   Терапевт районной поликлиники со смешной фамилией Колзикова назначила ему обычные анализы, а когда результаты их были готовы, она долго, молча изучала справки и затем выписала направление в онкологический диспансер. На прощанье она взглянула на него быстрым, уклончивым взглядом и тихо сказала, что 'это нужно затем, чтобы исключить самое плохое'. Он с ужасом подумал о том, как же ему быть, когда подтвердится это 'самое плохое'.
   На примере отца Жилин знал, что принять известие о своей близкой смерти невозможно, не сломавшись душой. На его глазах с Жилиным-старшим, узнавшим про свой диагноз, произошла разительная перемена. Для бедняги будто сразу потеряло значение всё то, чем он жил до сих пор. Заядлый спортсмен, поменявший к старости штангу на большой теннис, он сразу перестал ходить на корт. Новообращённый православный христианин, искупавший, казалось, свое многолетнее членство в КПСС чрезмерным, демонстративным рвением в выражении веры, он резко охладел ко всему церковному. И даже в общении с близкими он стал рассеян, выслушивал их слова участия невнимательно, отстранённо, весь явно подавленный свалившейся на него бедой. 'Я словно приговорён к расстрелу', - сказал он за полтора месяца до смерти.
   Жилин думал порой, что прежнее отцовское ежедневное исповедание веры, все его благочестивые речи, размашистые крестные знамения и развешанные на стенах иконки и портреты патриарха (в соседстве с вырванным из журнала фото Маши Шараповой в задравшейся теннисной юбочке, с задорной подписью: 'Хороша Маша и наша!') были для него отчасти заговором, ворожбой для отведения беды. Ну а когда беда всё-таки пришла, эти 'обереги' обесценились. Как и многое иное, наполнявшее прежде его жизнь. Быть может, не только увлечение теннисом, но даже отношения с близкими были для отца только чем-то внешним, дополнительным по отношению к сокровенному миру его души, - тому, что составляло его глубинную сущность и что было раздавлено диагнозом, равнозначным приговору к смерти.
   Хотя с отцом медработники были деликатны. Конечно, настолько, насколько это было возможно применительно к вполне рядовому для них случаю, одному из множества тех, с которыми в стационаре при областном онкологическом диспансере имеют дело ежедневно. После того, как отец прошёл там ультразвуковое исследование печени, врачи не сказали ему об ожидающей его через несколько месяцев смерти, - напротив, его подробно просветили насчёт того, как надо правильно питаться для борьбы с онкологическим заболеванием: исключить из рациона кофе, шоколад, копчёности и алкоголь, отдавать предпочтение овощам, фруктам, молочным продуктам, кашам и рыбе. Как если бы всё это ещё имело в данном случае какой-то смысл.
   Впрочем, подобная 'деликатность' по отношению к отцу стоила немного, поскольку тот скоро сам всё понял. После посещения диспансера отец обрисовал ожидающую его перспективу словами: 'Тяжело лечение - легко в раю' - ироническим вариантом суворовского девиза. Жилин догадался, что эту пословицу отец подцепил в коридоре диспансера, в очереди на приём к врачу, и что это своего рода больничный фольклор, передаваемый поколениями доходяг друг другу.
   На очередной приём Жилину-старшему было назначено явиться вместе с кем-то из родственников, и в тот день вместе с отцом в диспансер поехал сын. Пригласив Жилина-младшего отдельно в свой кабинет, врач сообщил, что у отца неоперабельный рак с обширными метастазами в печени. Всё, что можно сделать для больного, который 'тяжелеет на глазах' и проживёт только месяца два, - это 'обеспечить комфорт'.
   И вот теперь столь же 'деликатны' по отношению к ему самому. Он повертел в руках выданное ему направление. Вместо диагноза там значилось: 'ЗНО?'. Аббревиатура с вопросительным знаком, призванная уберечь его психику, была вполне прозрачна, обозначая 'подозрение на злокачественное новообразование'. Кажется, это же написали в свое время и в направлении, выданном его отцу.
   На следующий день после двух лекций в училище искусств, где Жилин преподавал предмет под названием 'Основы философии', он отправился в онкологический диспансер. Как и прежде, десять лет назад, семиэтажный больничный корпус уже снаружи произвёл на него гнетущее впечатление. Он подумал, что все здешние пациенты, госпитализированные, амбулаторные и просто состоящие на учёте, исчисляются тысячами. И что при таких огромных масщтабах деятельности учреждения рассчитывать на подлинное внимание и участие к твоей персональной судьбе в этих стенах просто смешно. Диспансер похож на большую фабрику, где пациент - всего лишь очередная деталь на конвейере.
   Как всем впервые поступившим, Жилину было назначено ультразвуковое исследование, которое выявило утолщение стенок желудка до двадцати миллиметров - в десять раз больше нормы. Врач о диагнозе с ним говорить не стал, а пригласил в свой кабинет его дочь Ольгу, приехавшую с ним в диспансер на следующий приём. То, что она услышала, звучало страшно: диффузная низкодифференцированная аденокарцинома желудка. Врач пояснил, что раковой опухоли в обычном понимании этого слова нет, что очаг рака находится в толщине стенок желудка под слизистой оболочкой и его не разглядеть даже с помощью гастроскопии. До него можно добраться, только сделав биопсию и ещё умудрившись, не видя, будто вслепую, зацепить именно тот участок, где прячется рак. И такие участки могут быть рассеяны по окружающим здоровым тканям наподобие кусочков мозаики. Что касается лечения, то оно может быть только паллиативным, и его назначит районный онколог, принимающий в поликлинике по месту жительства больного.
   Из того, что она услышала от врача, Ольга не поняла почти ничего. Отцу она пересказала лишь то, что показалось ей наиболее утешительным: раковой опухоли в обычном понимании этого слова у него нет. Жилин усмехнулся, заметив на лице дочери знакомое ему выражение: в свои детские годы вот так же, слегка наклонив русую головку вперёд, уставившись исподлобья, она сочувственно-строго уговаривала кукол, что-то внушала им...
   Кому-кому, а Жилину никакие внушения и утешения не требовались. В кармане у него лежала справка для предъявления на работу, из которой было ясно почти всё: 'Гр. Жилин С.В. 1959 г.р. посетил диспансерное отделение ГУЗ 'Ордатовский областной онкологический диспансер' 22 сентября 2015 г. по поводу аденокарциномы желудка ТхNxM1'. В графе 'больному рекомендовано' было только три слова: 'Обратиться к районному онкологу'.
   Жилин знал, что о стадии рака вполне определённо можно судить по тому, какое назначается лечение. Ведь у онкологов есть правило: маленький рак - большая операция, большой рак - маленькая операция. А в его случае вообще всякую операцию врачи посчитали излишней. Точно так же было и с его отцом.
   Всё-таки, не ограничиваясь общим представлением о своём состоянии, Жилин навёл ещё по интернету справки о том, что кроется за абракадаброй ТхNxM1. Почерпнутые им сведения оказались неутешительными: цифры от 1 до 4 обозначают стадии болезненного процесса, характеризуя степень развития опухоли (Т, от латинского tumor), поражения лимфатических узлов (N от nodes) и распространения метастазов (М). В тех случаях, когда степень выраженности какой-то характеристики выявить не удалось, после прописной ставится строчная буква х. Однако наличие хотя бы одного метастаза во внутренние органы, - а на факт обнаружения его указывала цифра '1' после прописной 'М' в выданной ему справке, - всегда означает рак четвёртой, финальной стадии. Из этого следовало: надо готовиться к смерти. Как это пришлось делать десять лет назад его отцу. Жилин вспомнил свой тогдашний разговор с лечащим врачом отца.
   - Но разве нельзя попробовать химиотерапию и облучение? - спросил Жилин после того, как врач дал понять, что дни отца сочтены.
   - Попробовать можно, но вы должны понимать, что из этого вряд ли что-то выйдет, кроме лишних мучений для больного, - спокойно ответил онколог Владислав Александрович, седовласый, импозантный, ухоженный, и на его холодном лице отразилось что-то похожее на сострадание. - Учитывая стадию болезни и возраст больного, нельзя не признать, что надежд практически нет. Обратите внимание: Виктор Константинович старше едва ли не всех, кого вы встретите в здешних палатах... Но если вы очень хотите, мы можем попробовать что-нибудь дополнительное, без всякой гарантии успеха, конечно. Собственно говоря, я и сам хотел это вам предложить. Но только и вы пойдите нам навстречу. Вы же преподаете в училище искусств? Вот было бы хорошо, если бы вы организовали концерт в день рождения нашего главврача...
   Тогда Жилин сразу, не раздумывая, отказался от неожиданного предложения и прекратил разговор с врачом. Впоследствии он часто раскаивался в своем поспешном решении, хотя не знал, как же ему следовало поступить. Ведь в любом случае отец с его метастазами в печени был обречён. Но бедняга не мог спокойно смириться с неизбежным или, может быть, ему просто хотелось думать, что сын сделает всё для его спасения. Потому что кто же ещё, кроме отца, мог сказать врачу, что Жилин-младший работает в училище искусств? И не потому об этом было сказано, что отец увидел в этом свою последнюю надежду - соломинку для утопающего?..
   А между тем Жилин знал почти наверняка: концерт для главврача, пусть и со скрипом, организовать удалось бы. Конечно, училищное начальство старалось не допускать привлечения учащихся на корпоративные мероприятия, дабы не возникало подозрений в мздоимстве и эксплуатации подопечных, но из этого правила делались исключения, и одним из них вполне мог стать случай с тяжело больным отцом своего сотрудника. Но что-то смутило Жилина, не позволив ему откликнуться на предложение врача. Что же именно? Об этом он потом думал не раз. Наверно, дело было не только в том, что лечение рака в последней стадии считалось заведомо безнадёжным, о чём сам врач и предупредил. Прежде всего, Жилину не хотелось просить начальство об услуге, за которую, независимо от её результатов, пришлось бы потом чувствовать себя обязанным по гроб. И самое главное, ему претила сама идея о том, чтобы допустить посторонних в такую личную, даже интимную сферу, как болезнь и смерть его отца. Чтобы для ублажения эскулапов молодые лабухи, пряча улыбки, наяривали по соседству с умирающим свой привычный репертуар: рапсодию для скрипки 'Цыганка' Равеля, скерцо для домры 'Хоровод гномов' Баццини, концертино для тромбона Давида... Даже думать об этом ему было тошно...
   Десять долгих лет Жилин убеждал себя в том, что своим отказом от устройства корпоративного концерта он помог отцу уйти более достойно, без лишних страданий и суеты. Но сейчас, когда та же беда постигла его самого, он больше, чем когда-либо до сих пор, сомневался в правильности своего тогдашнего решения. Ведь химиотерапия могла хотя бы продлить отцу жизнь. Пусть не надолго, только на несколько недель. Но ведь известно: перед смертью не надышишься... Может быть, ему самому у последней черты страстно захочется получить ещё несколько недель жизни, и ради этого он с радостью согласится на мучительные медицинские процедуры?.. И ведь это ещё не всё, ещё существеннее, быть может, то, что лечение всегда связано с надеждой на чудо, на исцеление. Он лишил отца в его последние дни этой надежды. А ведь ему самому захочется, наверно, надеяться на что-то и на пороге смерти. Скоро он всё это узнает совершенно точно: это откроется ему в последние дни...
   Но пока Жилин умирать не собирался. Он даже не думал о своей предстоящей смерти всерьёз, 'предметно', как о ближайшей проблеме. Зачем торопить неизбежное? На это ещё будет время. Ему осталось, по его приблизительным прикидкам, месяца три. Именно столько, как минимум, живут больные, у которых выявлен рак в стадии ТхNxM1, судя по информации в интернете. Он взял за ориентир наименьший срок, чтобы не просчитаться в надежде на лучшее. И по крайней мере первый месяц он будет ещё относительно бодр и подвижен. Это драгоценное время нельзя тратить на бесполезные затеи вроде дополнительных медицинских обследований. От них десять лет назад отказался и его отец, когда окончательно уяснил свою ситуацию. Хотя врач предлагал старику продолжить обследование, мотивируя это тем, что обнаружены только метастазы в печени, а первичный очаг не найден и надо бы его отыскать...
   Ясно, почему отец ответил отказом: он понял, что всё дело в нежелании врача допустить маленькую недоработку, невыгодную для репутации лечебного учреждения и медицинской статистики. А именно смерть больного с невыясненной локализацией первичного рака, которую нужно учитывать в особой графе, предназначенной для подобных 'тёмных' случаев. Лечить же отца онколог и не собирался, сразу заявив о том, что не назначит ни химиотерапии, ни облучения, ни операции, которые в данном случае бесполезны. Между тем сам пациент наверняка догадывался о том, как возникла его роковая болезнь: он помнил про свой застарелый простатит и знал о способности этого мужского недуга переходить в рак. И его совсем не привлекала перспектива пройти малоприятные процедуры только для того, чтобы в его истории болезни и свидетельстве о смерти появилась запись: 'рак простаты'...
   Что же касается Жилина-младшего, то ему никаких дополнительных обследований и не предлагали. Для врача его случай был совершенно ясен и интереса не представлял. Неужели болезненные изменения, произошедшие с ним, уже настолько очевидны? Жилин подошёл к зеркалу и всмотрелся в своё изображение: бледное, осунувшееся лицо, мешки под глазами, изборождённый морщинами лоб, увенчанный жидким зачёсом поверх плешивого темени, и усталость, мёртвая усталость в каждой чёрточке... 'Краше в гроб кладут!' - подумал он испуганно. Правда, крупное тело его, скрытое под домашним халатом, всё ещё могло казаться солидным, но он-то знал, что каждая клетка его налита свинцовой тяжестью. И самое главное, в этом теле неутомимо и непрерывно совершал своё страшное действие рак. Приходилось признавать очевидное: дела его действительно плохи, хуже некуда. Только представить себе: вот эта рука, вот эта голова уже через полгода будут гнить, надёжно укрытые двухметровой толщей земли, как нечто скверное и опасное... И кто знает, как ещё придётся страдать перед смертью...
   Что ж, умирать рано или поздно нужно каждому. И смерть от рака имеет хотя бы то достоинство, что не приходит неожиданно. У него есть время на подготовку к неизбежному. Что же следует сделать?
   Подумав, он решил, что прежде всего надо уволиться. Когда осталось жить всего лишь несколько месяцев, нет смысла ходить на работу. У него есть сбережения, сто сорок тысяч рублей - немного, но вполне достаточно, чтобы скромно прожить хоть целый год, которого у него не будет. Он отнесёт в училище заявление уже завтра.
   На следующий день с утра Жилин поехал в училище. Как всегда, с непонятным волнением он вошёл в бесцветную каменную трёхэтажную коробку училищного здания, единственной приметной особенностью которого был массивный железобетонный козырёк над входом, лежавший на пилонах. Уже на подходе стала слышна музыкальная разноголосица: одновременно в одном конце здания пиликала скрипка, в другом басовито ворчал фагот, а из актового зала доносились торжествующие раскаты тромбонов и труб: там репетировал эстрадный оркестр. Директор училища Ободов, седовласый и седоусый, с чёрными насупленными бровями, как всегда, встретил вошедшего подчинённого с выражением взыскательной строгости на лице. Жилин положил на стол перед ним две бумаги: справку из онкологического диспансера и заявление об увольнении. Пробежав глазами бумаги, директор поднял на Жилина недоумённый взгляд.
   - Мой диагноз - рак в последней стадии, мне осталось жить три месяца... - наскоро объяснил Жилин.
   Ломать всё расписание занятий из-за какого-то преподавателя основ философии директору очень не хотелось, но разве можно заставить отрабатывать положенный срок человека, доживающего последние недели? Если, конечно, диагноз верен... Пошевелив в замешательстве усами, директор взмолился:
   - Ну хотя бы дня два, пока мы найдём замену...
   - Ни дня! - решительно отрезал Жилин. - Делайте, что хотите! Мне сейчас не до этого.
   Директор взглянул на осунувшееся, ожесточённое лицо Жилина и сдался:
   - Хорошо, я подпишу. Сейчас получите трудовую и расчёт, если в кассе найдутся деньги...
   Деньги нашлись, и уже через час Жилин вернулся домой.
  
  
  
   8
  
  
   О том, что над Чермных сгустились грозовые тучи, Каморин узнал, как ни странно, одним из последних в городе. Хотя ничего странного в этом, в сущности, не было: газета, в которой он работал, специализировалась на заказных, сплошь положительных публикациях, поэтому вести о местных скандалах и событиях из разряда криминальной хроники доходили до её сотрудников столь же медленно, как до рядовых обывателей. А в данном случае распространению негативной информации в маленьком редакционном коллективе мешало ещё и то, что Чермных был владельцем газеты. Если кто-то из своих и слышал о хозяине что-то недоброе, то остерёгся бы распространять за его спиной дурные вести о нём. Так что полной неожиданностью явилось для Каморина приглашение на пресс-конференцию Чермных с заранее обозначенной темой: 'Притеснения ЗАО 'Кредо' и ООО 'Синергия' правоохранителями'.
   За четверь часа до назначенного времени Каморин подошёл к офисному центру 'Плаза' - пятиэтажному кубическому зданию, облицованному тёмно-серым сайдингом, со сплошными широкими полосами витражей из тонированного стекла, пронизывающими фасады снизу доверху. Похожая на огромную призму из графита, 'Плаза' в любую погоду выглядела траурно, отчего ордатовцы окрестили её 'чёрным обелиском'. Каморин подумал о том, насколько опрометчив оказался Чермных в своих расчётах: собирался на старости лет спокойно пожить на стабильный доход от сдачи в аренду коммерческой недвижимости, но только приобрёл могущественных врагов, загоревшихся желанием заполучить офисный центр класса В+ в центре города. Между тем в этот объект были вложены средства, которые Чермных получил от продажи почти всех своих ранее нажитых активов, плюс труд коллектива строительного подразделения своего ЗАО 'Кредо'. Затем немалых усилий потребовало обустройство 'Плазы', для управления которой было учреждено ООО 'Синергия' с целым штатом сотрудников - менеджеров, охранников, слесарей и уборщиц. А теперь, вместо того, чтобы безмятежно наблюдать за нехитрой деятельностью 'Плазы' и получать приносимые ею прибыли, Сергей Борисович вынужден защищаться...
   Каморин толкнул стеклянную дверь и оказалась в вестибюле. Сразу у входа был стол, за которым сидел пожилой охранник, а рядом с ним стояла очень красивая платиновая блондинка. Вот только лицо у неё было напряжённым.
   - Вы журналист? - спросила красавица прежде, чем Каморин успел что-то сказать.
   - Да, из 'Ордатовских новостей'...
   - У нас сейчас идёт выемка документов, и у входа в офис на третьем этаже стоят омоновцы. Не говорите им, что вы журналист и идёте к Чермных, скажите, что вам нужно в отдел кадров ООО 'Синергия' для переговоров с целью трудоустройства на должность инженера по снабжению. Поднимайтесь на третий этаж по лестнице, потому что лифт отключён.
   'Значит, на самом деле у Чермных серьёзная беда', - думал Каморин, карабкаясь по лестнице.
   Выход с лестничной площадки в помещения третьего этажа ему преградила пара автоматчиков в натянутых на головы чёрных вязаных шапочках с прорезями для глаз. Рядом с ними крутился лощёный господин лет сорока, стриженный 'ёжиком', в обычном сером чиновничьем костюме.
   - Вам куда? - спросил господин, когда Каморин подошёл к двери.
   - В отдел кадров ООО 'Синергия' для трудоустройства на должность инженера по снабжению.
   - И я туда же, хочу работать экономистом, - произнёс за спиной Каморина незнакомый ему женский голос.
   - Ничего у вас не получится! - уверенно заявил заявил господин в цивильном костюме. - Я знаю, из каких вы газет. Управление по налоговым преступлениям ГУВД по Ордатовской области проводит здесь выемку документов и просит не мешать.
   Каморин растерянно обернулся и встретил взгляд серо-голубых глаз привлекательной девушки с короткой, почти мальчишеской причёской в стиле Коко Шанель. Он вспомнил, что это Татьяна Кардаш из 'Ордатовской недели', улыбнулся ей и кивнул в сторону лестницы: мол, делать нечего, пойдёмте отсюда. Она послушно пошла за ним, потрясённая увиденным. До сих пор сталкиваться лицом к лицу с омоновцами в масках ей не доводилось.
   - Какой ужас! - заговорила она взволнованно. - Такое чувство, что мы все под колпаком у спецслужб и тридцать седьмой год повторяется!
   - Я думаю, он сказал, что знает нас, только для того, чтобы произвести впечатление, - отозвался Каморин, вполоборота разглядывая Татьяну. - Не такие уж мы знаменитые...
   - Да уж вас-то он знает, конечно, если занимается делами Чермных. Вы же ведущий журналист в 'Ордатовских новостях'!
   - Нет, там есть помоложе и побойчее...
   Когда они спустились в вестибюль, их жестом позвала к себе красавица-блондинка. Она стояла с мобильником в руке, вслушиваясь в голос телефонного собеседника.
   - Идите на второй этаж, в комнату номер двести пятнадцать, - дрогнувшим голосом сказала она сказала она Каморину и Татьяне, когда те подошли. - Там производственно-технический отдел ЗАО 'Кредо'. Едва ли он заинтересует полицию. Чермных обещал туда подойти.
   Каморин и Татьяна молча развернулись, поднялись на второй этаж и там без труда отыскали ПТО. В большой комнате за одним из четырёх столов одиноко сидел перед дисплеем пожилой мужчина в очках, с остатками рыжеватых волос на темени.
   - Сергей Борисович скоро будет, а вы пока присаживайтесь, - сказал он вошедшим.
   Через пять минут пришли еще две молодые журналистки, не знакомые ни Каморину, ни Татьяне. Последним из представителей прессы подошёл Евгений Колоткин из 'Ордатовской правды' - импозантный, подтянутый, непринуждённый, похожий на предпринимателя. Все скоро заскучали в ожидании Чермных. Каморин прислушивался к вялой беседе своих коллег. Впрочем, говорили больше две молодые подружки, Елена Белгова и Инна Веремеева, представлявшие местные редакции больших общероссийских изданий, а Колоткин лишь изредка вставлял реплики и внимательно поглядывал на Каморина и Татьяну, кажется, что-то соображая на их счёт.
   - Просто кошмар! - воскликнула писаная красавица Елена, встряхнув каштановой чёлкой и надув губки. - Маски-шоу в бизнес-центре! И ещё говорят о поддержке бизнеса!
   - Подобное было и на пивоваренном заводе, - тихо заметила Инна, девушка на вид чуть помоложе и попроще подружки, но тоже очень привлекательная, с задумчивым взглядом карих глаз. - Там директор кричал, что это попытка рейдерского захвата. Мы ничего об этом не напечатали. Редактор сказал, что это дело правоохранительных органов, что нужно дождаться официальных результатов расследования...
   - А правоохранители уже на месте! - хмыкнул Колоткин.
   - Ясно, что и на этот раз мы ничего об этом публиковать не будем, хотя бы Чермных озолотил нас! - за всех сделала очевидный вывод Елена. - Непонятно только: зачем вообще нас позвали сюда? Для острастки омоновцев, что ли?
   - Не очень-то они нас стесняются! - снова хмыкнул Колоткин.
   Каморин подумал о том, что обращение в подобных случаях к журналистам - это заведомо безнадёжная попытка ухватиться за соломинку. Однако он не сказал этого, зная о том, что притихший за своим столом начальник ПТО Агошков не преминет передать Чермных высказывания журналюг. Судя по скорбному виду, с каким Агошков поглядывал на гостей, они ему не очень нравились.
   - Неужели предпринимателям ничего доказать нельзя? - как бы впервые удивилась этой мысли Елена.
   - Да уж нельзя, наверно, потому что всё хитро делается, - ответила Инна. - И непонятно, кому доказывать. Ведь это должны быть тоже правоохранители, только какие-то другие, честные...
   - Делается всё не так уж хитро, по схеме довольно простой, но очень надёжной, - возразил Колоткин. - В каждом бизнесе всегда найдутся какие-то нарушения, и не много фантазии нужно для того, чтобы раздуть их до серьёзных масштабов. Затем владельцу объясняют, что выбор у него небольшой: либо он дёшево продаст активы кому скажут, либо его замучают проверками, разорят штрафами, а то и посадят.
   - И после серии перепродаж активы переходят в собственность родственников или друзей инициаторов 'наезда' на предпринимателя! - радуясь своей догадливости, воскликнула Елена. - Или они получают на свои зарубежные счета разность между действительной ценой активов и продажной! Я об этом слышала!
   - Ну вот видите: это на самом деле совсем не сложно, - спокойно заключил Колоткин.
   - Только не надо идеализировать бизнес, особенно малый! - с неожиданным оттенком личной обиды заявила Инна. - Во всех СМИ принято умиляться: ах, какие 'малыши' смелые и стойкие! Как героически они преодолевают всяческие препоны! А между тем нет эксплутаторов более жестоких, чем мелкие хозяйчики! Они ведут дела вроде бы по-семейному, по-домашнему: по праздникам садятся со своими работниками за один стол, преподносят им небольшие подарочки, но зато и работать заставляют сверхурочно, и отпуска дают коротенькие и без отпускных, и зарплату официально платят минимальную, остальное - в 'конверте', и увольняют запросто.
   Каморин печально поник головой: в редакции 'Ордатовских новостей' всё было именно так, как говорила Инна.
   Чермных появился перед журналистами только спустя полчаса, с папкой в руках. Каморина, не видевшего его года два, поразили перемены в его облике: лицо стало одутловатым, тело ещё больше погрузнело, глаза потускнели. Он казался напряжённым, смятённым. При появлении шефа начальник ПТО сразу поднялся и вышел, освободив ему место за своим столом. Тот сначала раскрыл папку с бумагами, подошёл к журналистам, торопливо положил перед каждым несколько листков бумаги, соединённых скрепкой, и затем сел. Помолчав с полминуты для того, наверно, чтобы журналисты бегло рассмотрели предложенные им отсканированные копии документов, он заговорил глуховатым голосом:
   - За последние время главное управление внутренних дел по Ордатовской области забросало нас своими предписаниями. Перед вами копии этих удивительных документов. Вы только представьте, сколько усилий нужно от нас для выполнения всех требований правоохранителей! Началось всё с предписания за номером 61/7397, которое направил нам 26 мая 2015 года начальник управления налоговых преступлений ГУВД Блинов, предложив, цитирую, 'представить сотруднику УНП ГУВД для ознакомления на месте документы финансово-хозяйственной деятельности: договоры, счета-фактуры, накладные, платёжные документы, одностороние акты сверок, товарно-транспортные накладные и т. д. ЗАО 'Кредо' за период с 2011 по 2015 годы'. Затем, 5 июня 2015 года, оперуполномоченный отдела по борьбе с экономическими преступлениями ГУВД Крупаченко направил ЗАО 'Кредо' телефонограмму с предложением прислать список сотрудников компании, которые отвечали за поступающее сырьё, контроль выполнения строительно-монтажных и отделочных работ и транспортные услуги за 2011-2015 годы. А 13 июля 2015 года заместитель начальника УНП ГУВД Парфёнов предписанием за номером 61/1178 предложил ЗАО 'Кредо' представить, цитирую, 'заверенные копии документов за весь период взаимоотношений с ООО 'Спецторг' (договоры, счета-фактуры, накладные, платёжные документы, одностороние акты сверок, товарно-транспортные накладные и т. д.), а также список работающих и уволенных сотрудников ЗАО 'Кредо' с обязательным указанием дат рождений, мест жительства и паспортных данных за период с 2011 по 2015 годы'. Чермных оторвал взгляд от бумаг, с печальной усмешкой посмотрел на журналистов и сказал устало:
   - Подумайте, каково переносить такой прессинг? Только прочитав этот перечень требований, уже поневоле тяжело переводишь дух. И ведь это ещё не всё! Вот перед вами датированное 10 сентября постановление исполняющего обязанности начальника управления налоговых преступлений ГУВД Сазонова с длинным названием: 'О проведении проверки организации при наличии достаточных данных, указывающих на признаки преступления, связанного с нарушениями законодательства Российской Федерации о налогах и сборах'. Этим актом предписывается произвести проверку ЗАО 'Кредо', включая, цитирую, 'осмотр торговых, складских и иных служебных помещений, других мест хранения и использования имущества, изучение и изъятие документов, предметов, отражающих финансовую, хозяйственную, предпринимательскую и торговую деятельность, досмотр транспортных средств'. Причём без указания периода, к которому относится изымаемая документация. Что, конечно, странно по отношению к ЗАО 'Кредо', существующему аж с 1992 года.
   Чермных сделал небольшую паузу, чтобы слушатели вдумались в сказанное, а затем продолжил:
   - Исправляя упущение, в тот же день 10 сентября господин Сазонов подписал постановление за номером 57, в котором уточнил, что проверке подлежит, цитирую, 'деятельность организации за период с 1 января 2011 года по 31 июля 2015 года'. Для выполнения всех перечисленных требований нам нужно забросить нашу деятельность. А между тем за последние два года ЗАО 'Кредо' выплатило налогов на 28 миллионов рублей. Мы всегда были законопослушными, неизменно платили все налоги. За что же нас так?
   Чермных дал этому вопросу время повисеть в воздухе, затем продолжил:
   - Начиная с мая этого года сотрудники ГУВД стали усиленно напрашиваться на плановую налоговую проверку ЗАО 'Кредо'. При этом высказывалась версия о том, будто офисный центр 'Плаза' нелегально строили таджики - это полнейший бред. Подозревали нас и в том, что мы списали на это строительство огромные суммы, в разы превышающие реальные расходы. Ещё одна версия: 'Они обналичивают деньги'. Тогда как мы ведём безналичный оборот. Версии всё время новые, лишь бы проверять. В ходе проверки, затянувшейся на три месяца, были выявлены совсем небольшие по масштабам деятельности ЗАО 'Кредо' нарушения, которые 'потянули' на штрафы в размере около трёхсот тысяч рублей.
   Чермных снова сделал небольшую паузу, оглядывая кучку журналистов уже как будто с досадой, давая им почувствовать невысказанную горькую мысль: 'Эх! Что проку от вас!..' После чего заговорил тихо, с безнадёжной грустью:
   - Запросы к нам со стороны правоохранительных органов не прекращаются. Требуют всевозможные документы. Не скрывают свой подход: дайте всё, что есть, мы хотим 'копать'. Нервируют бухгалтерию, меня, ждут, когда психологически 'созреем'. И через третьих лиц называют миллионные суммы, которые мы должны кому-то дать. Высказывается претензия: 'Почему эта организация не под нами?' Нас предупреждали: 'Если будете упорствовать, в итоге вам дороже всё обойдётся'. А мы же платим налоги, и немалые, поэтому для рэкета я не вижу оснований.
   - Чем же это всё закончится? - спросила Елена, возмущённо встряхнув каштановой чёлкой.
   - Кто знает? - меланхолично ответил Чермных. - Пока ясно, пожалуй, только одно: начавшееся ещё позавчера 'маски-шоу' продлится, как минимум, до сегодняшнего вечера. Хотя уже изъяли пятьдесят мешков документов. Мне советовали: 'Вы дайте взятку, а мы их поймаем'. Но если кого-то посадят, мне легче не станет. Мне же здесь работать. Ожидаю, что власти вмешаются и остановят этот наезд на малый бизнес. Сегодня я направил жалобу прокурору области, копии - местному представителю президента, губернатору и мэру Ордатова. В этом документе говорится: 'Действия сотрудников ГУВД по Ордатовской области парализуют деятельность нашей компании. По имеющейся у нас информации и нашему глубокому убеждению, происходящее - не что иное, как 'заказ', направленный на подчинение нашей фирмы и получение определёнными структурами материальной выгоды'.
   Чермных оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на журналистов. Каморин подумал, что сейчас он должен в завершение сказать что-то бодрое, выразить уверенность в победе. Но в глазах предпринимателя была тоска, а голос его прозвучал вяло, устало:
   - Несмотря на всю серьёзность происходящего, мы не теряем веры в то, что справедливость восторжествует. Будет борьба, и мы прорвёмся, ни под кого ложиться не собираемся. Вопросы есть?
   Никто из журналистов не счёл нужным о чём-то спрашивать Чермных, и тот после нескольких секунд ожидания сказал им холодно, со сдержанной обидой:
   - Ну тогда до свидания.
   Едва за Чермных закрылась дверь, Инна воскликнула насмешливо:
   - Хорош малый бизнес с офисным центром ценой в полмиллиарда! Хотя бы не прибеднялся, не лез в 'малыши'! Ведь это вызывает ещё больше подозрений! А впрочем, всё равно никто об этом деле писать не будет, кроме его частной газеты! - и она бросила презрительный взгляд на Каморина.
   За него взялись, конечно, неспроста, - согласился Колоткин. - Что-то он недоговаривает, темнит. Наверняка есть за ним серьёзный грешок...
  
  
  
   9
  
  
   На следующий день после увольнения из училища Жилин решил, что поедет на кладбище, к Наталье. Попросит прощения за то, что давно уже у неё не был. Может быть, за это судьба его и наказала: мол, не хотел волей, так неволей поедешь к дорогой жёнушке...
   Наталья погибла пять лет назад и очень странно. Её тело нашли в Волге, на следующий день после её исчезновения. Она пропала вечером 15 октября, после того, как по окончании рабочего дня отправилась на встречу со своей подругой Аллой Бобровской, с которой дружила с институтской поры. Женщины посидели в кафе 'Бамбук' до девяти часов. Оттуда Наталья позвонила по мобильному телефону своей дочери Ольге, спросила, не может ли та заехать за ней на машине, если, конечно, ещё находится где-то в в городе. Но Ольга была уже у себя дома, в пригородном селе Змиево, где проживала вместе с мужем, сельским священником Дмитрием Шумовым. Затем обе женщины вышли из кафе и направились к ближайшей остановке 'Виадук'. Там Алла скоро поймала подходящую маршрутку и минут через десять из машины позвонила Ольге, спросила, как у неё дела. Та ответила, что всё ещё дожидается маршрутки.
   Что произошло затем, осталось для всех загадкой. Тело Натальи нашли на следующий день в Октябрьском районе Ордатова, вблизи улицы Лебедева, застроенной частными домами, в кустах прибрежного ивняка. Непонятно было, как Наталья попала туда из кафе в Калининском районе, расположенного южнее и ниже по течению Волги. Тогда как проживала она ещё южнее - в Пролетарском районе. Утонула же она, по версии следствия, не возле улицы Лебедева, а где-то выше по течению, которое затем повлекло её тело вниз, пока не зацепило за кусты. Не было ответа и на вопрос о том, как Наталья оказалась в воде. На теле её не обнаружили травм и следов сопротивления, поэтому нельзя было утверждать, что её сбросили с моста или с высокого берега, либо насильно затащили в воду. Медицинские эксперты установили, что смерть наступила из-за асфиксии, то есть удушья, и непосредственной причиной прекращения дыхания было заполнение дыхательных путей водой.
   Проще всего было предположить, что Наталья доверчиво села в машину преступника, который предложил подвезти её, а вместо этого завёз на безлюдный берег Волги в северной части города, где ограбил и утопил. Усталая, выпившая, уже немолодая женщина могла впасть в хмельной ступор и покорно подчиниться чужой воле. Однако на шее погибшей обнаружили золотую цепочку. Неужели грабитель не заметил её? Правда, карманы её чёрных джинсов и розовой куртки оказались совершенно пустыми. Но в кафе она была с белой сумочкой, в которой, как хорошо знал Жилин, обычно и держала свою наличность. В воде погибшую нашли без этого аксессуара. Безуспешными были поиски сумочки и на берегу. Не нашли её и на Северном мосту, который также осмотрели на всякий случай, в предположении, что именно с него Наталья упала в воду. Но сумочка могла и просто утонуть.
   Однажды, когда Жилин в сотый или тысячный раз обдумывал все обстоятельства гибели Натальи, ему в голову пришла пугающая догадка: а не покончила ли она с собой? Быть может, она специально села в маршрутку, которая привезла её на северную окраину города, с таким расчётом, чтобы тело её нашли в черте города, а не где-то далеко. Там она вышла и направилась на пустынный пляж, медленно зашла в ледяную воду, а когда почувствовала, что тело немеет от холода, быстро подалась вперёд, погрузила голову и сделала несколько коротких, судорожных дыхательных движений, втянув в лёгкие тяжёлую, гибельную, как ртуть, воду тинистого омута. Никакой записки она, конечно, не оставила: незачем дочери думать, что её мать - самоубийца.
   Расспросы Аллы Бобровской не прояснили трагическую историю, однако услышанное от неё не противоречило страшной догадке. Алла о последней встрече с подругой говорила кратко, уклончиво: 'Вспоминали молодость...' Жилин хорошо представлял, как чувствительные воспоминания о прошлом, подогретые алкоголем, могли настроить обычно сдержанную Наталью на какой-то горестно-отчаянный поступок. Хотя очень редко, с ней уже случались эмоциональные срывы, со слезами и невнятными упрёками его в чём-то, в каких-то неведомых ему упущениях и грехах.
   Мало-помалу он укрепился в мысли о том, что Наталья покончила с собой, и после этого перестал ходить к ней на кладбище, не был там уже года три. Ну а теперь надо было всё-таки сходить в последний раз - проститься перед уже недалёким вечным соединением в одной могиле.
   Жилин поехал на кладбище. Там, в зарослях сорных трав, в почти непроходимом нагромождении оград и памятников, он с трудом отыскал слегка покосившуюся гранитную стелу с её портретом. С чёрной, зеркальной поверхности, как бы из своего омута, Наталья смотрела на него умиротворённо, чуть улыбаясь. Он коротко всплакнул и прикоснулся ладонью к холодному камню. И тотчас почувствовал, что её здесь нет, что она где угодно, только не под этим пожухлым ковром из вьюнков, одуванчиков и молочая. С опустошённой душой он пошёл прочь.
   Домой он вернулся с чувством мёртвой усталости, с мокрой от пота спиной. Есть ему не хотелось, более того - его мутило при мысли о еде. Но всё-таки он заставил себя немного похлебать старого супа из холодильника. Затем он лёг в постель и сразу провалился в дремоту, в утешительное забытьё.
   Наутро, едва проснувшись, он уже знал, что будет делать в этот ещё один отпущенный ему октябрьский день. Он поедет на дачу, посидит там, подышит осенней прохладой, полюбуется багряной листвой, вспомнит прошлое...
   На дачу он приехал уже в полдень. Было довольно тепло для октября, но пасмурно и влажно. Трава под плодовыми деревьями, опавшая листва, комья земли - всё было пропитано сыростью. День до странности походил на апрельский, и оттого он вдруг очень живо вспомнил, как приезжал сюда когда-то весной вместе с Натальей. Как приятно было тогда замечать янтарную капель на стволах и ветках и думать о том, что деревья и кусты полны животворящими соками, и предвкушать отрадные труды предстоящего дачного сезона. А сейчас ему горестно и одновременно сладко было думать о том, что до весны он не доживёт и весеннего сада больше не увидит. По старой памяти ему вдруг остро захотелось покопаться в земле, что-то сделать на дачном участке, заброшенном после смерти Натальи.
   За лопатой надо было лезть на чердак. Он принёс из неглубокого оврага, по которому проходила граница с соседним участком, спрятанную там за кустами смородины и шиповника деревянную лестницу, приставил её к стене дачного домика и вскарабкался к чердачному окну. Превозмогая слабость и головокружение, он повернул две щеколды, которыми крепилась к стене дома тяжелая ставня, и протолкнул её внутрь сумрачного чердачного пространства, слегка повернув под углом, и затем залез туда сам. Легко отыскав лопату, он хотел уже было спускаться вниз, как вдруг его внимание почему-то привлёк старый коричневый чемодан из фибры, валявшийся на чердаке с незапамятных времён. Кажется, с ним Наталья ещё девочкой ездила вместе с родителями на море и потому хранила эту рухлядь как реликвию своего детства. Что в нём может быть? В другое время едва ли он задался бы таким вопросом, но сегодня, после посещения кладбища, всё, связанное с покойницей, вызывало у него жгучий интерес.
   Он открыл чемодан и обомлел, увидев внутри большой рентгеновский снимок черепа и рядом пачку писем, туго стянутую аптечной резинкой. К краю снимка была наклеена полоска бумаги с надписью: 'Жилина Н.Е. 25.04.93'. Он вспомнил, что в 1993 году Наталья особенно страдала от головных болей, которые мучили её с юности. По всей видимости, невропатолог счёл тогда необходимым провести рентгеновское исследование её головы, от которого и осталась эта рентгенограмма.
   Жилин не заметил, как грузно опустился на донышко перевернутого ведра. Дрожащими руками, предчувствуя что-то ошеломительное, он сорвал резинку с пачки писем и начал читать их одно за другим. Все они были отправлены из Воронежа с сентября по декабрь 1985 года, судя по штемпелям на конвертах, и адресованы его жене на Ордатовский главпочтамт до востребования. Каждое послание представляло собой несколько листков малого формата, убористо исписанных незнакомым почерком, мелким и чётким. С азартом следопыта он нетерпеливо вчитался в эти листки - и вдруг его ноги стали ватными, дыхание осеклось. Кто-то писал покойнице Наталье, как любимой женщине! 'Жар-птичка', 'шалунья' и даже 'цветок душистых прерий' - вот так по-восточному витиевато неизвестный негодяй обращался к ней! А она, видимо, поощряла это, раз получала и хранила его письма! И отношения их, видимо, зашли далеко, судя по содержанию посланий, которое можно было выразить несколькими словами: люблю, скучаю без тебя, надеюсь на скорую встречу. Но кто же отправитель?
   Все письма были подписаны одинаково: 'Твой Сергей'. Фамилия автора не встречалась нигде, но кое-какая информация о нём нашлась. Три раза он упоминал о том, что находится в Воронеже в длительной командировке, и называл общих знакомых - сотрудников треста 'Ордатовэнергоремонт'. Именно там Наталья работала в ту пору экономистом. Вчитавшись, Жилин понял, что Сергей и Наталья были не только любовниками, но и сослуживцами, причём Сергей занимал более высокое служебное положение, чем она. Внезапно Жилина осенила догадка: да это же нынешний хозяин ЗАО 'Кредо' Сергей Чермных! В 1985 году он как раз был молодым, недавно назначенным директором треста. Жилин припомнил, что Наталья в те давние годы несколько раз в разговорах о своей работе упоминала директора Чермных.
   Следом пришла другая догадка, печальная, шокирующая: не Чермных ли является отцом дочери Ольги, которую Наталья родила в марте 1986 года? Ведь зачата Ольга была в мае или июне 1985 года, когда любовные отношения Чермных и Натальи были, по всей видимости, в самом разгаре. И внешне Ольга, невысокая, плотная, с насмешливыми чёрными глазами, совсем не походила на Жилина, а вот на Чермных - вполне. Даже душевным складом она чем-то напоминала Чермных, насколько Жилин его знал: была жизнерадостной и общительной, что, наверно, подходило для её нынешней роли сельской матушки, супруги настоятеля храма Успения Богородицы в пригородном посёлке Змиево. И ведь всегда, всегда он подозревал неладное, угадывая в Ольге какую-то чужую породу. А теперь всё объяснилось и подтвердилось.
   Жилин криво, жалко усмехнулся. В том, что судьба уготовила ему, доживающему последние месяцы, ещё и такой удар, было что-то уж слишком чрезмерное - настолько, что это казалось нарочитым, придуманным, почти театральным эффектом. Он не поверил бы в возможность такого с кем-то другим. Тем не менее это случилось, и именно с ним. И устроила ему это та, кого он всё ещё продолжал любить, - его Наталья. Она действительно любила пошутить, недаром Чермных называл её 'шалуньей'. Это же именно шутка: череп в старом чемодане, как в гробу. Но это и замогильное признание в том, что она любила другого, от которого и родила. А также в том, что смерть её не была случайной. Но только Наталья, конечно, не рассчитывала на то, что её признание дойдёт до него за несколько месяцев до его собственной смерти. Если бы он не забросил дачу, то старый чемодан привлёк бы его внимание значительно раньше.
   Непонятно только, зачем же ей понадобилось делать такое признание. Хотя разве не естественно желание открыть на прощанье правду человеку, с которым прожито много лет? Тем более, что на судьбе дочери Ольги это уже никак не могло отразиться: она взрослая и замужем. Но как же всё-таки должна была Наталья любить этого проклятого Чермных, чтобы носить в себе всё это столько лет и уже совсем немолодой бабой свести счёты с жизнью!..
   Что же теперь ему делать? Хотя разве он обязан что-то делать? Ему же осталось одно - умирать... Но он знал, что должен что-то сделать. Потому что невозможно было просто заслониться от этой новой беды, как-то успокоительно объяснить её себе таким образом, чтобы она выглядела пустяком. Увы, открытие на чердаке разворошило слишком много неприятных воспоминаний, сразу объяснив то, что тревожило его долгие годы. Середина восьмидесятых была трудным временем для его семейных отношений. Наталья была тогда часто взвинчена, устраивала скандалы из-за мелочей, поговаривала о разводе, а раза два - даже о самоубийстве. Она могла с внезапным злым ожесточением заявить, что любви между ними нет, что ему нужен только секс, что и в сексе он скучен, что ей постыла жизнь на копейки. Стоило возразить ей, и она взрывалась, шумно обвиняла его во лжи, припоминала старые обиды, придумывала то, чего вовсе не было. Слово за слово, и через несколько минут оба становились красными, распалёнными, внутренне готовыми к окончательному разрыву. Но самые жестокие, бесповоротные слова так никогда и не были сказаны. Каждый раз что-то останавливало Наталью, и она, с влажными глазами, с бисерными капельками пота на лбу, вдруг осекалась, замолкала. Жилин вскоре тоже остывал, успокаивался, находил простое объяснение происходящему: это у них первый, преходящий кризис в отношениях, вполне естественный после двух лет брака, все молодые семьи переживают подобное... А всё дело, оказывается, было в том, что она любила другого!
   Затем Наталья забеременела и после этого сразу успокоилась. Она тогда телесно округлилась, погрузнела, волосы её стали темнее и гуще, а глаза засияли тихой, затаённой радостью. С рождением дочери Наталья вся ушла в заботу о малышке, казалась воплощением неустанной материнской любви. Ольга родилась 2 марта 1986 года. Он вспомнил, как подолгу вглядывался в её крохотное, почти всегда недовольное, заплаканное личико, силясь угадать: на кого же похож младенец? Ольга определённо не напоминала ни Жилина, ни свою мать: была вся в мелких кудряшках, как овечка, с большими глазами чёрными навыкате, как бы всегда недоумённо рассматривающими непонятное и готовыми, чуть что, пролить обильные слёзы, точно она изначально затаила какую-то обиду на всех. Может быть, она в какую-то неизвестную родню, думал он, в какую-нибудь забытую, рано умершую тётку... Или её гены подверглись странной мутации... Теперь же всё встало на свои места: Ольга с первых дней жизни была похожа на Чермных, а ныне, взрослая, напоминала его ещё больше.
   Что же делать? Сойти в могилу с чудовищной обидой? Это ужасно! Изгажено всё, что ему было дорого! Как такое вынести? Невозможно! Значит, надо отомстить. Сведение счётов, защита чести - пустые слова. Пусть думают о нём всё, что хотят! Он с радостью покинет этот гнусный мир и захлопнет за собой крышку гроба! Но как дожить эти последние месяцы со жгучей обидой, которая уязвила его душу как ещё одна неизлечимая, мучительная болезнь? Конечно этого он не вытерпит. Он просто убьёт Чермных! Нечего бояться тому, кто уже стоит одной ногой в могиле! К тому же убьёт он, по возможности, умно, чтобы не позорить себя и не ставить под сомнение происхождение Ольги, считающей его своим отцом.
   Вопрос был решён принципиально, и Жилин слегка успокоился. Как именно он осуществит своё намерение - об этом он ещё подумает. Сейчас его заботило другое: нужно было найти философское обоснование для своего замысла. Это он делал всегда, принимая важные решения. Посвятив жизнь преподаванию философии, он хотел чувствовать себя философом во всём. Каким же будет это обоснование? Он сразу сообразил, где надо искать: конечно же, у Ницше, в философии которого 'жизнь' и 'воля' - центральные понятия. Поскольку речь идёт о том, чтобы забрать чужую жизнь, прощаясь с собственной, и через этот акт воли восстановить своё поруганное достоинство мужа и отца. Сформулировав профессиональную задачу, он очень быстро нашёл её решение: он будет руководствоваться ницшеанской идеей ресентимента!
   Жилин постарался вспомнить всё, что он знал об этой идее. Ницше полагал, что ресентимент является чувством, свойственным рабам, которые не способны что-то изменить в своей жизни и в окружающем их мире. То есть речь идёт о зависти, сожалении и бессильной злобе проигравшего - все эти чувства покрываются понятием 'ресентимент'. Это страдательная реакция слабого и обиженного. Таким образом, чтобы не чувствовать себя слабаком и рабом, надо совершить акт мщения.
   Схватив пачку писем, Жилин поднялся с перевёрнутого ведра и заспешил вон с чердака, к планшету, который всегда был в его сумке, чтобы перечитать Ницше. Текст книги 'К генеалогии морали' легко отыскался в интернете. Довольно быстро нашлись и те места в нём, которые сейчас были наиболее интересны для Жилина. С учащённо забившимся сердцем он читал: 'Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности: ressentiment таких существ, которые не способны к действительной реакции, реакции, выразившейся бы в поступке, и которые вознаграждают себя воображаемой местью. В то время, как всякая преимущественная мораль произрастает из торжествующего самоутверждения, мораль рабов с самого начала говорит Нет 'внешнему', 'иному', 'несобственному': это Нет и оказывается её творческим деянием'. И ещё это: 'Сам ressentiment благородного человека, коль скоро он овладевает им, осуществляется и исчерпывается в немедленной реакции; оттого он не отравляет; с другой стороны, его, как правило, и вовсе не бывает там, где он неизбежен у всех слабых и немощных'.
   Но особенно отвечало чувствам Жилина то, что было сказано о ресентименте в энциклопедии 'История философия', цитата из которой тоже нашлась в интернете: это 'психологическое самоотравление, проявляющееся в злопамятности и мстительности, ненависти, злобе, зависти. Если сильным человеком овладевает ресентимент, то он исчерпывается в немедленной реакции, оттого он никого не отравляет'.
   'Да, то, что я сейчас испытываю, - ненависть, горечь, обида, сожаления, - это на самом деле разъедает, отравляет мою душу, от этого надо избавиться непременно, и потому мой девиз на последние дни я определяю так: 'Прощайте, сожаления!' - подумал Жилин. Он поджёг спичкой пачку писем, швырнул её на землю и понаблюдал за тем, как один за другим вспыхивали и обращались в пепел бумажные листы. Затем он затоптал последние искры догоревшего огня, вышел за калитку, бросил последний взгляд на дачу и пошёл прочь, зная, что уже никогда сюда не вернётся.
  
  
  
   10
  
  
   То, что он пропал, Чермных понял только после встречи с журналистами, по возвращении в свой кабинет. До этого момента у него недоставало ни времени, ни желания чётко осознать происходящее. Он постоянно жил в лихорадке забот, а в последние месяцы, с началом проверок его бизнеса, - в особенности. Хотя мысль о неминуемой катастрофе давно брезжила в его сознании, всегда являлось убежище от этого кошмара в виде какого-то насущного дела, не терпящего отлагательства. Но вот теперь, после унизительной для него встречи с пятёркой равнодушных журналистов, из которых никто, конечно же, кроме жалкого Каморина, писать о нём не будет, провал был слишком очевиден. В этом убеждали и следы настоящего погрома, которые он видел сейчас в своём офисе: опустошённые ящики столов и полки шкафов, раскиданные там и сям папки и бумаги, следы грязных ног на паласах. А он, будучи уже на краю гибели, хватался за соломинку - за продажных писак с пустыми глазами!
   Если бы огненная надпись 'мене, текел, фарес' появилась сейчас на стене его кабинета, перспектива предстоящего краха не стала бы для него более несомненной. Уже имелось явное указание на то, что дознаватели 'копают' не наобум, а преимущественно в одном определённом направлении, причём именно том самом, которое грозило ему верной уголовной статьёй. Их интересовали в первую очередь сделки ЗАО 'Кредо' с ООО 'Спецторг'.
   Почему ещё в 2013 году, когда ЗАО 'Кредо' выиграло конкурс на реконструкцию мемориала воинам Великой Отечественной войны, ему не пришла в голову спасительная догадка о том, что в этом деле необходима сугубая осторожность? А ведь он прекрасно знал, что расходы заказчика реконструкции - областного комитета по культуре - будут проверяться и перепроверяться! Тем не менее он приказал бухгалтерии показать в документах стоимость гранитных плит для облицовки мемориала, закупленных у ООО 'Спецторга', на три миллиона рублей дороже действительной.
   Чермных помнил, что думал тогда, затевая эту аферу. О том, что на рынке гранитные плиты стоят значительно дороже, а хозяин 'Спецторга' уступил их ему дёшево по дружбе, да ещё как оптовому покупателю, в расчёте на будущие выгодные контракты. И что он, в свою очередь, выступает, в сущности, в качестве продавца, реализуещего плиты заказчику, и потому вполне естественно для него включить свою торговую наценку в цену подряда. То есть всего лишь показать этот товар по его реальной рыночной цене, а не по той специальной, по которой его удалось купить. К тому же сумма расхождения в ценах не слишком значительна - какая-то сотня тысяч долларов. Её наверняка никто и не заметит. Он же на эту сотню тысяч, своего рода личную премию, совершил путешествие на Мальдивы, о чём мечтал с детства.
   Теперь же выяснялось, что правоохранители обнаружили его уловку. Что, впрочем, и не составляло особого труда: им всего-то надо было провести встречную проверку в ООО 'Спецторг'. И сделать это они, по всей видимости, уже успели. А раз так, то узнали, что гранитные плиты для мемориала стоили по счетам-фактурам ООО 'Спецторг' чуть более миллиона рублей, тогда как по смете ЗАО 'Кредо' - четыре с лишним миллиона. И эта разница в три миллиона означала, как запаздало осознал Чермных, хищение в особо крупных размерах, за что предусмотрено наказание в виде лишения на срок до десяти лет, в соответствии со статьёй 159 Уголовного кодекса!
   Не оставалось сомнений в том, что он, Чермных, уже прочно сидит у дознавателей на крючке, раз они обнаружили особый интерес к его сделкам с ООО 'Спецторг'. И если они пока не предъявили ему обвинения по конкретному эпизоду с гранитными плитами в 2013 году, а изымают всю документацию за целый ряд лет, то явно лишь из желания захватить широким бреднем как можно больше подобных эпизодов. Хотя для того, чтобы 'похоронить' его, уже выявленного более чем достаточно!
   Мысленно проговорив слово 'похоронить', он вздрогнул. Привычное, затёртое выражение вдруг поразило его страшной догадкой о том, что в данном случае оно может обрести свой первоначальный, буквальный смысл. Ведь с его гипертонией ему не выдержать не только десяти лет в колонии, но и месяца в следственном изоляторе! Его тонометр, таблетки, бессолевая диета и надёжно укрытая от всех спальня с одиноким ложем - это же непременные условия его существования, спасительная скорлупа, без которой он так же беззащитен, как голый моллюск! Для него совершенно немыслимо оказаться в переполненной, прокуренной камере вместе со многими уголовниками! Это верная смерть, притом унизительная и мучительная! Уж лучше покинуть этот мир добровольно!
   Отдать за избавление от смерти бизнес, 'Плазу'? Но что же после этого у него останется? Почти ничего: чуть больше полусотни 'лимонов' - той символической суммы, которую ему сунут под видом платежа за 'Плазу'. Ведь он практически полностью вложил всё нажитое в этот чёртов офисный центр...
   Без стука открылась дверь, на пороге появилась Александра и внимательно всмотрелась в него. Она показалась ему усталой, холодной, разочарованной. Но спустя миг её взгляд смягчился, и на её лице проступило выражение сострадания. Он понял, что она рассмотрела в нём что-то очень жалкое, требующее немедленного проявления участия.
   - Скажи наконец, в чём именно тебя могут обвинить, - сказала она негромко. - Может быть, вместе что-то придумаем...
   - Ничего ты не придумаешь, - ответил он сухо, едва сдерживая раздражение. - Но если хочешь знать, изволь: в том, что завысил на три миллиона стоимость материалов, использованных для выполнения государственного контракта. И хуже всего то, что это были не просто кирпичи, а гранитные плиты для облицовки памятника павшим воинам. То есть налицо любимое всеми журналистами явление, именуемое 'жареным фактом'. За это могут не просто посадить, а публично, на всю страну, предать поношению в средствах массовой информации - форменной гражданской казни.
   - Как же тебя угораздило так вляпаться?
   - Вот уж не знаю. Автоматически как-то получилось. Понимаешь, мы же все, предприниматели, привыкли не уважать государство, в особенности чиновников с их крючкотворством и препонами, привыкли искать лазейки, обходные пути для своего бизнеса и получения прибыли. Это стремление обойти официальные запреты есть, в сущности, проявление свободомыслия. Недаром уже многие российские либералы попались на экономических махинациях и были осуждены за мошенничество или взяточничество. Мошенником признан и сам великий борец с коррупцией господин Надильный, что не мешает ему продолжать свою деятельность. Дело в том, что все мы, 'новые русские' в экономике и политике, привыкли показывать государству фигу, хотя бы в кармане.
   - Хороша привычка!
   - Хороша или нет, она приросла к нам. Привычка - вторая натура. Ну а потом надо быть просто блаженным, чтобы оставаться честным там, где преступления совершают все. Ты думаешь, что в Ордатове есть вполне порядочные люди? Да их бы давно сожрали с потрохами! Разве случайно на открытии 'Плазы' чиновники болтали о бизнес-инкубаторе? До меня только теперь дошло: они уже знали, что меня будут принуждать отдать 'Плазу', и рассчитывали недорого приобрести её для бюджета, при этом и себе прикарманить что-то за счёт разницы цен! Потому что ростовская фирма, которая желает купить 'Плазу' за пятьдесят миллионов, - подставная! 'Плазу' тотчас перепродадут региону миллионов этак за сто пятьдесят, а сто миллионов разницы чиновники и посредники разделят между собой. И никто никогда не поставит под сомнение сделку, благодаря которой Ордатов получит наконец бизнес-инкубатор! Всё будет шито-крыто! И произойдёт всё это лишь из-за того, что продавец уступил мне гранитные плиты дёшево, по дружбе, а я в смете указал их настоящую, рыночную цену. Только и всего.
   - А теперь из-за этого 'только и всего' ты отдашь бизнес или сядешь!
   - Может, ещё что-то придумаю. Не стой тут над душой, дай подумать.
   Александра понуро вышла из кабинета, а Чермных продолжал думать о том, что ещё накануне забрезжило в его сознании, - о том, что за телефонным собеседником стоял заместитель председателя областного суда Гомазков, чьё имя уже называли в связи с несколькими попытками отъёма бизнеса у местных предпринимателей. То были, в сущности, только слухи, но весьма достоверные и даже успевшие просочиться в СМИ, точнее в столичную 'Либеральную газету', но не повлёкшие для Гомазкова никаких последствий. Хотя писали о нём вещи поистине ужасные.
   Чермных напряг память, припоминая то, что он читал о Гомазкове. Как ни странно, вспомнилось многое. Если верить 'Либеральной газете', Гомазков со времени работы председателем районного суда в пригородном Оржицком районе жёстко контролировал там ситуацию. Вплоть до того, что обеспечил незаконную передачу в собственность своим людям земель под проектируемые объекты регионального значения - объездную дорогу вокруг Ордатова и полигон твердых бытовых отходов. И теперь эти земли бюджет должен был выкупать за многие миллионы. А бывшего главу администрации Оржицкого района Дубакина, который собирался оспорить передачу 'золотых' участков людям Гомазкова, тот через суд не допустил к выборам в районную думу, отменив его регистрацию в качестве кандидата под тем предлогом, что 'не представляется возможным достоверно установить' итоги голосования собрания избирателей, выдвигавших кандидатуру Дубакина. Хотя два члена территориальной избирательной комиссии в суде заявили, что на собрании присутствовали и что выдвижение Дубакина прошло по всем правилам.
   Ещё более круто обошёлся Гомазков с двумя оржицкими фермерами. У одного он отнял через суд две тысячи гектаров земли, а другому, пообещав помощь в межевании и регистрации права собственности на землю, навязал в компаньоны своего шурина Хнырова. Когда фермер собрал первый урожай, к нему приехали бандиты и потребовали в пользу судьи три с половиной миллионов рублей за аренду земли на том основании, что 'фактически эта земля Гомазкова'. Фермер отказался, и его избили до полусмерти, после чего против него ещё возбудили уголовное дело и арестовали. Уже в следственном изоляторе, после четырёх инсультов, бедняга согласился...
   Ссылаясь на служебную записку начальника службы экономической безопасности областного управления ФСБ Буржинского, корреспондент утверждал, что многие фермеры Оржицкого района испытали 'наезды' команды Гомазкова и что немало жалоб на действия тех же лиц поступило также от предпринимателей Ордатова. Роль Гомазкова как организатора вымогательств подтверждалась данными прослушки его телефона, которыми располагал Буржинский. Из них следовало, что Гомазков лично давал бандитам указания о том, когда и как 'прессануть' фермеров. Однако Гомазков оказался 'непотопляемым': он сохранил свою должность, тогда как Буржинского перевели на Дальний Восток.
   Чермных знал, на чём зиждилась безнаказанность мафиози в судейской мантии, - прежде всего на его способности обеспечить принятие судебных решений, нужных вышестоящей власти. В противном случае едва ли Гомазков удержался бы на своём посту, несмотря на умение совершать сомнительные дела руками многих зависимых от него людей, включая бандитов, судей и полицейских. Команда Гомазкова вполне убедительно продемонстрировала свою лояльность губернатору в историях с отрешением от должности двух мэров Ордатова. Эти бурные события произошли с интервалом в несколько лет, и сценарии их были схожи, как и сами их главные действующие лица, Евдокимов и Лемзяков: оба статные красавцы-блондины в возрасте чуть старше тридцати лет на момент их избрания на общегородских выборах. Насчёт их внешности один местный блогер пошутил в том смысле, что избиратели Ордатова, в большинстве своем дамы, два раза подряд проголосовали сердцем, выбрав в градоначальники молодых людей, подходящих на роли героев-любовников.
   Мэров-красавцев отличало отсутствие твёрдых убеждений. Юрист Лемзяков начал политическую карьеру коммунистом, а предприниматель Евдокимов - как либерал-демократ, но к тридцати годам оба совершили дрейф в партию власти. Оказавшись во главе Ордатова, и тот и другой занялись в первую очередь наращиванием своего капитала: Евдокимов - финансового, через расширение собственной сети продовольственных магазинов, а Лемзяков - политического, через проталкивание популистских решений. Впрочем, и Евдокимову для победы на выборах пришлось стать популистом и издавать бесплатную газету 'Время перемен', наполненную 'разоблачениями' и посулами, которую бросали в каждый почтовый ящик в городе.
   Красивым мэрам депрессивного города неизбежно приходилось спорить с губернаторами по поводу распределения скудных средств областного бюджета, поскольку без денег выполнять обещания, данные избирателям, было невозможно. Мэры настаивали на том, что Ордатов получает слишком мало, что губернаторы стремятся поднять уровень жизни в сельских районах за счёт горожан. Впрочем, некоторые горожане усматривали причину конфликтов в стремлении молодых и амбициозных 'градоначальников' самим сесть в губернаторское кресло, что, конечно, тоже было правдой, хотя бы отчасти. Противостояние достигало нешуточных градусов, доходило до того, что оппоненты долгое время избегали друг друга, общаясь только через посредников, а зависимые от них газеты не скупились на критику и обвинения противной стороны. Задетые за живое, губернаторы в конце концов добивались устранения соперников с помощью правоохранителей.
   Команда Гомазкова пришлось особенно повозиться в случае с Евдокимовым, мэром и предпринимателем в одном лице, поскольку старый, осторожный губернатор Захливный, хитрый хохол, хотел при этом остаться в стороне. Против Евдокимова возбудили уголовное дело по двум обвинениям: по статье 222 Уголовного кодекса 'Незаконное хранение оружия и боеприпасов' (на том основании, что во время обыска в доме мэра были обнаружены патроны к карабину 'Сайга') и статье 289 'Незаконное предпринимательство' (в виде административного покровительства собственной торговой сети, в подтверждение чего тоже нашлись во время обыска кое-какие улики). Находясь в следственном изоляторе, Евдокимов счёл за благо не обострять ситуацию и добровольно сложил с себя полномочия мэра, чем облегчил свою участь: ему дали ровно столько, сколько он уже провёл в заключении в ожидании процесса, - один год лишения свободы - и освободили в зале суда.
   А с мэром-юристом Лемзяковым судейской команде оказалось проще: губернатор своим постановлением отстранил его от должности под предлогом неисполнения решений судов, касающихся соблюдения прав граждан (в основном льготников, требовавших внеочередного предоставления жилья, которого муниципалитету негде было взять). После чего суды подтвердили законность этой меры, а депутаты городской Думы отменили выборы главы города всем населением Ордатова, наделив этим статусом своего спикера и избрав малоизвестного до сих пор чиновника главой городской администрации, или сити-менеджером.
   'Мэры были избраны населением Ордатова, имели много сторонников, и всё-таки судебная система устранила их легко и бесцеремонно', - думал Чермных. - 'Еще проще ей расправиться со мной. Мне же на самом деле есть что вменить в вину. И если я окажусь ещё одной жертвой Гомазкова, то это никого не удивит. Ведь среди пострадавших от него есть и совершенно невинные люди'.
   Что же делать? Признать поражение и... Думать о дальнейшем было страшно. Но отчего не сделать последнюю попытку - не встретиться с самим Гомазковым? Как разумный человек он должен понять, что предприниматель, загнанный в угол, ему бесполезен и даже опасен. Тогда как при желании договориться он получит неплохой куш... Решено! Он попытается встретиться с Гомазковым и убедить его удовлетвориться малым.
   Чермных поднял телефонную трубку и набрал короткий внутренний номер.
   - Александра, найди мне телефон заместителя председателя областного суда Гомазкова и заодно узнай его имя-отчество.
   Если не в смысле слов, то в звуке голоса Чермных Александра что-то, кажется, уловила, и в её ответном 'хорошо' ему послышалось сострадание. Спустя четверть часа она позвонила ему и сказала кратко, печально:
   - Телефон Гомазкова 79-21-18, зовут его Валерий Яковлевич.
   Поспешно, чтобы не забыть названный номер, Чермных набрал его. На другом конце провода долго не отвечали. Когда Чермных хотел уже бросить трубку, в ней наконец прозвучал усталый, раздражённый мужской голос:
   - Гомазков слушает.
   Вопреки первоначальному намерению у Чермных язык не повернулся начать разговор с вежливого обращения по имени и отчеству. Неожиданно для самого себя он заговорил с вызовом:
   - Чермных из компании 'Кредо' беспокоит. Вы знаете, конечно, по какому делу?
   - 'Кредо'? Что за 'Кредо'? - как будто прикинулся непонимающим Гомазков.
   - Разговор не телефонный. Можно встретиться?
   - Сегодня в шесть вечера в моём кабинете, - вдруг сразу согласился невидимый собьеседник и положил трубку.
   Время до вечера протянулось для Чермных мучительно, несмотря на все попытки занять себя работой. Он испытал сильное искушение приготовить крупную сумму в конверте и затем сунуть её Гомазкову, но вовремя одумался, сообразив, что в этом случае есть немалый риск оказаться задержанным на месте.
   Без пяти минут шесть Чермных подъехал к нарядному зданию областного суда и в очередной раз с неудовольствием подумал о том, насколько безвкусно и пафосно это новенькое четырёхэтажное строение, отчасти похожее на кремовый торт, облицованное сиреневым пластиковым сайдингом, с белыми арочными обрамлениями окон и лепным горельефом богини правосудия на высоком закруглённом фронтоне, увенчанном триколором. Из входной двери навстречу ему повалила толпа клерков, судей и адвокатов, закончивших свой рабочий день. В вестибюле судебный пристав окинул Чермных подозрительным взглядом, перелистал его паспорт и позвонил Гомазкову, чтобы удостовериться в том, что позднего посетителя на самом деле ждут. Поднявшись на второй этаж, в длинном пустом коридоре Чермных без труда нашёл дверь с табличкой 'Заместитель председателя суда В.Я. Гомазков'.
   Гомазков, плотный, довольно моложавый для своих пятидесяти лет, с едва наметившимся вторым подбородком и ещё тёмной шевелюрой, коротко подстриженной под 'теннис' и лишь слегка поредевшей над выпуклым лбом, встретил посетителя пристальным, настороженным взглядом серо-голубых глаз. Он пытался казаться спокойным, однако ноздри его тонкого, чуть искривлённого носа расширились и дыхание участилось.
   'Этот Чермных способен на агрессию, как загнанная в угол крыса', - подумал он.
   Впрочем, риск для судьи был дозированным, поскольку приставов предупредили об опасном посетителе, а под столом рядом с его ногой имелась кнопка звонка. Так что волнение, которое испытывал он, было скорее приятным, связанным с предвкушением не столько реальной опасности, сколько развлечения.
   Оправдывая ожидания, Чермных сразу повёл себя как проблемный посетитель: не поздоровался и не сообщил о цели визита, а лишь принялся рассматривать хозяина кабинета молча, набыченно, с затаённой угрозой.
   - Чем могу быть полезен? - спросил Гомазков, чтобы прервать затянувшееся молчание. - Да вы не стойте, присаживайтесь, пожалуйста.
   Чермных плюхнулся на стул и заговорил торопливо:
   - Вчера мне позвонил человек от некой ростовской компании 'Фритрейд' и сказал, что я должен продать ей свой офисный центр 'Плаза' очень дёшево, потому что в противном случае я получу четыре года колонии общего режима по статье сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса.
   - Вы говорите про Уголовный кодекс, стало быть, дело уголовное, - перебил Гомазков. - А я заместитель председателя областного суда по гражданским делам.
   - Вы также председатель областного совета судей, так что хотя бы по формальному основанию моё дело и вас касается. Ведь 'Фритрейд' собирается манипулировать судом. К тому же человек от этой компании слишком, даже подозрительно хорошо осведомлён о моих обстоятельствах. Об этом он мог узнать только от правоохранительных органов. Как раз накануне в моём офисе проводилась выемка документов.
   Чермных замолчал, выжидательно глядя на Гомазкова. Тот ответил невозмутимым, смеющимся взглядом и, помолчав, спросил спокойно, как бы всё ещё недоумевая:
   - Так чего же вы от меня хотите? Если и произошла утечка информации, то вы даже не знаете, где именно. Ясно только, что виноват в этом не суд, до которого ваше дело пока не дошло. Когда оно там будет, суд во всём разберётся.
   - Но для меня, в моём возрасте, с моей гипертонией, лишение свободы, хотя бы только в следственном изоляторе, равносильно смертному приговору!..
   - В вашем возрасте, с вашими проблемами со здоровьем разумные люди отходят от дел...
   - Значит, я должен отдать 'Плазу' этому ростовскому 'Фритрейду'? А с вами нельзя договориться?
   По холодному, насмешливому лицу Гомазкова скользнула тень сострадания:
   - Надеюсь, вы не вывалите мне на стол пачку купюр. Потому что в этом случае вас придётся задержать. Что бы там ни писали обо мне в газетах, я подобными делами не занимаюсь. Будем считать, что предложения 'договориться' я от вас не слышал.
   Гомазков сделал совсем маленькую, почти незаметную паузу и добавил, загадочно улыбнувшись:
   - Вы обратились не по адресу...
   Именно эти последние слова окончательно прояснили для Чермных смысл ситуации. Гомазков гнал его договариваться с 'Фритрейдом', исключая всякий иной вариант. И поступал он так, скорее всего, не только из осторожности, но и из желания сорвать крупный куш. Наличными судья брал, наверно, только у фермеров, у которых больше нечего было взять, да и то через посредников и лишь до тех пор, наверно, пор, пока об этом не написали в СМИ. На этот же раз он хочет забрать бизнес, 'Плазу'...
   Чермных поднялся и молча вышел из кабинета. Говорить с Гомазковым ему больше было не о чем. Они вполне поняли друг друга, почувствовали, что принадлежат к одной породе людей - тех, кто следует простому правилу: возможно всё, что не наказуемо.
  Чермных многое мог бы рассказать о том, что это значит на практике. Его методы в бизнесе никогда не были безупречными с точки зрения закона, не говоря уже о простой морали. Сейчас ему почему-то вспомнилась давняя история с умышленным банкротством ТОО 'Надежда', бывшего филиала швейной фабрики, а в последние годы обычного ателье почти на тысяче квадратных метров цокольного этажа пятиподъездной жилой девятиэтажки. Владея пятьдесят одним процентом уставного капитала этого ТОО, он избавился от совладелиц из числа портних, чтобы распорядиться закреплённым за ними помещением. Эту муниципальную недвижимость удалось получить в собственность довольно дёшево благодаря льготной приватизации, на которую имел право трудовой коллектив.
   Какую аферу он провернул тогда вместе с назначенной им в ТОО директрисой Лоскутовой! Ловкая стерва подвела 'Надежду' под банкротство, задолжав налогов и коммунальных платежей на миллионы рублей, плюс портнихам - зарплату за несколько месяцев, и оформила залог помещения ателье как гарантию возврата пятидесяти миллионов, которые от имени ТОО Чермных перечислил на выкуп этой недвижимости. После чего он потребовал возврата своих миллионов и инициировал процедуру банкротства 'Надежды'. Себя Лоскутова тоже не обидела: накупила квартир на деньги, вырученные от 'левой' реализации неучтённой швейной продукции. И за свою жадность поплатилась: была убита ударом портновского шила в сердце...
   В случае с 'Надеждой', как и в других подобных историях, Чермных старался не 'подставляться', действовать через посредников, насколько это было возможно, чтобы ответственность за сомнительные махинации нёс кто-то другой. Вот только в афере с гранитными плитами он сплоховал. Всего-то нужно было пропустить приобретение злополучных плит ещё через одного поставщика, представив дело так, что его ЗАО 'Кредо' по необходимости закупило их по дорогой цене и затем без 'накрутки' включило эту покупку в себестоимость подрядных работ. Он уже не помнил, что помешало ему тогда проявить предусмотрительность. Наверно, он закружился в водовороте забот и забыл про 'такую мелочь', а может быть, просто устал, поленился, махнул рукой: мол, и так сойдёт, никакой проверяющий не докопается до этого... Теперь же из-за несчастных трёх 'лимонов' его ставят перед выбором: отдать 'Плазу' или 'сесть'.
   Чермных машинально взглянул на часы: было десять минут седьмого. Значит, он пробыл в кабинете Гомазкова всего десять минут и за это время услышал свой приговор. Именно приговор, потому что выбора теперь у него на самом деле нет: ни отдать 'Плазу', итог его жизни и наследие, предназначенное дочери и внуку, ни отправиться за решётку невозможно. Остаётся одно: стреляться...
   В пустом вестибюле пристав скользнул по лицу Чермных скучающим взором и отвернулся. Пусто было и на маленькой площади перед зданием суда. Видимо, хитрый Гомазков специально назначил время приёма с таким расчетом, чтобы возможный эксцесс обречённого человека остался незамеченным. Хотя какой уж там эксцесс... Чермных желал только одного: скорее вернуться к себе, уединиться, укрыться от всех, как это делает больной зверь.
   Он сел в свою машину и помчался домой. В городском пейзаже, который нёсся навстречу, его взгляд выхватывал то дерево, то бетонный забор. Эти препятствия как будто притягивали его. Осознав это, он догадался, что хочет разбиться. Его рот искривила усмешка: какими глупыми бывают желания даже у него, старика! Ему ли не знать, что после аварии можно остаться с переломанными ногами и позвоночником, но всё-таки живым! Нет, риск окончить дни инвалидом, 'овощем' совершенно неприемлем! На такой крайний случай у него есть кое-что более подходящее: пистолет Макарова.
   Это оружие он купил почти двадцать лет назад, вскоре после первой чеченской войны, у Шичкина, своего делового партнера, предпринимателя из Ставрополя, за один миллион неденоминированных рублей. Шичкин после выпивки по случаю совершения сделки похвастался 'безотказным макаром', привезённым ему приятелем из Чечни. И Чермных вдруг загорелся желанием заиметь пистолет, хотя ещё совершенно не представлял, зачем это ему нужно. Он довольно легко уговорил собутыльника уступить 'макара'. Наутро, протрезвев, он испытал сильное искушение выбросить опасный предмет, лишь за один факт обладания которым можно получить срок. Но после долгих колебаний решил всё-таки сохранить приобретение, представив себе, что у себя дома подвергнется нападению бандитов и должен будет как-то защищаться.
   Пистолет был спрятан в спальне под двухтумбовым туалетным столом орехового дерева с зеркалом. Даже если бы кто-то лёг на пол, чтобы заглянуть под низенькие ножки стола, то всё-таки не смог бы разглядеть оружие, надёжно приклеенное скотчем к днищу правой тумбы и скрытое выступом рамы. А достать 'Макарова' можно было за две секунды, глубоко засунув руку под тумбу, туда, где левым углом она примыкала к стене, чтобы нащупать там и рвануть скотч. Именно это и сделал Чермных сразу по возвращении домой, с лихорадочной поспешностью поднявшись по лестнице на второй этаж, в спальню. Там он метнулся к столу, упал на колени, запустил под тумбу дрожащую руку, а когда длины её не хватило, растянулся на полу плашмя. Наконец пальцы его нащупали нечто мягкое, отчасти пушистое, как бы мохнатое, похожее на крысу или мышь. Преодолевая отвращение, он потянул найденное на себя. Раздался треск скотча, и его рука вытащила продолговатый предмет, плотно облепленный серыми войлочными хлопьями слежавшейся пыли. В носоглотке его запершило, во рту появился горчащий привкус, а в голову ударило томительное, надрывное, пьянящее возбуждение. Вот сейчас он отринет все угрозы и очарования этого мира, уйдёт из него, хлопнув дверью!
   Он сорвал скотч, вытащил оружие из кобуры и одним движением большого пальца сдвинул вниз флажок предохранителя. Небольшой, с очень коротким дулом, 'Макаров' казался игрушкой в его массивной руке, но всё-таки вмещал в своём магазине восемь патронов калибра девять миллиметров - верную гарантию быстрого и окончательного решения всех жизненных проблем хоть для полудюжины людей. Он с облегчением подумал о том, что сейчас не нужно заряжать пистолет. Хорошо, что он не стал слушать приятеля, который говорил, что хранение заряженного 'Макарова' может привести к повреждению возвратной пружины или случайной травме. Ведь ещё опаснее задержка с применением оружия в чрезвычайной ситуации. Кто знает, что останется от его решимости через пять минут?.. Сейчас всё, что ему нужно было сделать, - лишь взять дуло в рот и нажать курок. Это обеспечит мгновенную смерть без осложнений, тогда как после выстрелов в сердце или висок иногда выживают, причём в последнем случае возможна и потеря зрения.
   Именно потому, что всё уже было решено и подготовлено, он мог теперь немного помедлить, чтобы ещё раз убедить себя в том, что иного выхода у него нет. В самом деле, что же ещё ему остаётся, если в безжалостном мире он имел неосторожность оказаться в слабой, уязвимой позиции? Ему ли не знать правила игры: беспомощных давят... Он сам давил тех, за счёт кого мог поживиться, и считал это естественным законом жизни. Милосердие, сострадание, гуманизм, порядочность, честность, благородство - это всего лишь слова. Во всём богоспасаемом Ордатове если и есть честные, порядочные люди, то это лишь горстка жалких, затюканных идеалистов-неудачников и просто дураков. Потому что нехитрую истину о том, как устроен здешний мир, люди обычно постигают достаточно рано.
   'Homo homini lupus est' - начертал на внутренней стороне обложки своего дневника Володька Коркин, угрюмый парень из студенческого строительного отряда в котором он, Чермных, был комиссаром. Смысл этой расхожей латинской фразы Чермных знал и и в ту пору: 'Человек человеку волк'. Другой комсорг на его месте публично высмеял бы носителя чуждой идеологии, в корне противоречащей 'Моральному кодексу строителя коммунизма', в котором записано: 'Человек человеку - друг, товарищ и брат'. Но Чермных и в свои тогдашние двадцать лет почувствовал, что за крамольными латинскими словами стоит суровая правда жизни, и потому лишь молча положил дневник туда, где взял его - под матрас Володькиной койки. Кстати, при беглом просмотре ничего примечательного в этой тетрадке больше не обнаружилось: видимо, Коркин проявлял всё же осторожность.
   Кто лучше всех понял эту страну, так это 'отец народов'. Ему для чудовищного аппарата подавления требовалась целая армия палачей, мучителей и доносчиков, и уж он-то знал точно, что недостатка в них не будет - только свистни! А всё потому, что тяга к мучительству ближнего в людях врождённая. Плюс множество других низменных качеств, которые совсем нетрудно пробудить: лицемерие, трусость, коварство, жадность, зависть... Вообще о качестве доставшегося ему человеческого материала вождь был явно невысокого мнения. Судя по тому, какие гекатомбы жертв нагромождал он ради устрашения оставшихся, для него человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша. Впрочем, сам товарищ Сталин думал, конечно, не о 'гекатомбах' - как истинный злодей он должен был мыслить какими-то иными понятиями, спокойными и циничными. Быть может, он исходил из того, что страну необходимо 'заморозить'. Ведь за сто лет до него Николай I Россию тоже 'заморозил', по выражению какого-то современника, обеспечив себе почти тридцать лет безмятежной деспотической власти. Помимо Николая 'Палкина' на мысль о 'заморозке' Сталина мог навести и один вполне конкретный образ. Чермных доводилось видеть, как в обычном деревенском отхожем месте за зиму в очке вырастает мёрзлый кол, который затем, с приходом тепла, превращается в жижу, ну а безвестный ссыльный Джугашвили, сидя в годы первой мировой войны в Курейке Туруханского края, где зима длится девять месяцев, должен был наблюдать за ростом в своём очке огромной дубины. И при этом он мог думать так: 'Даже дерьмо способно стать монолитом, если его заморозить. Вот что нужно сделать с этой страной, чтобы превратить её в страшное орудие для мировой революции!' И ведь сделал! И никто ему в этом не помешал!
   Из окна соседнего коттеджа зазвучала музыка, похожая на монотонное рычание под барабанный бой: это подросток Женя, сын заместителя председателя комитета экономики областной администрации, 'врубил' любимый 'Раммштайн'. Лицо Чермных исказила гримаса страдания и гнева: ведь знает же, стервец, что другим тошно слушать такое, и всё-таки нарочно, для самоутверждения, оглашает всю округу, специально распахнув окно, несмотря на холодную погоду. Под ненавистный аккомпанемент к Чермных в который уже раз пришла мысль о том, что если бы Сталин вернулся, то снова нашёл бы себе армию усердных слуг - таких же, как прежде, палачей, мучителей и доносчиков. Потому что народец остался такой же, какой и был - злобный, жестокий, завистливый. А ведь в девяностые казалось, что страна изменилась необратимо, что хозяевами жизни в ней стали предприниматели вроде него, Чермных. Нет, ныне подлинные хозяева - чиновники. Что ж, ещё Ницше сказал о том, что каждый народ заслуживает своих правителей.
   Но ведь он, Чермных, совсем не обязан мириться с действительностью и слушать сейчас этого проклятого 'Раммштайна'! Как не обязан и дожидаться решения своей судьбы Гомазковым и присными. Ему не дожить до бессильной, покорной старости. Он отключит весь мир одним движением пальца, нажав на курок.
   Гложет одно: каково будет без него Анжеле и внуку Серёжке? Впрочем, Анжела неплохо освоилась в своём бизнесе, её газетка в последнее время держится на плаву без посторонней поддержки. Так что со своим опытом она вполне потянет и управление 'Плазой'. Да и Серёжа - совсем уже большой мальчик, заканчивает учёбу в политехе. Без 'отца-основателя' семейный бизнес будет, пожалуй, в большей безопасности: к дочке и внуку правоохранителям придраться не за что. А что касается его помощницы и любовницы Александры, то она утешится тем, что Анжела не станет, наверно, требовать от неё возврата трёх миллионов. Хотя это, конечно, при условии, что у дочки всё будет хорошо. На всякий случай долговую расписку Александры он сохранил, её найдут среди его бумаг...
   Ну вот и всё. Теперь скорее, без раздумий и сантиментов!
   Чермных глубоко вздохнул, закрыл глаза, сунул в рот дуло пистолета, ощутив горький вкус и запах машинного масла, и... замер. В самой идее о том, чтобы нажать на курок и забрызгать стены и пол своего дома собственными мозгами и кровью, он вдруг почувствовал нечто до тошноты омерзительное и противоестественное. И с точки зрения рассудка это сейчас представилось совершенно неприемлемым: какой страшный и соблазнительный пример он подаст бедной Анжеле! Он с отвращением вытащил дуло изо рта, сунул пистолет в ящик стола, пошел в ванную, выплюнул в раковину горькую слюну и прополоскал рот. Из зеркала над раковиной на него смотрело жалкое лицо несостоявшегося самоубийцы: перекошенный рот, налитые кровью, слезящиеся глаза, подрагивающее правое веко... Он усмехнулся над собой, над собственной кошмарной физиономией: страдальчески развёл дряблые, гуттаперчевые губы...
   Простая идея пришла ему в голову: у него же есть 'чёрный человек', жаждущий мщения! Это Жилин - муж его давнишней любовницы Натальи. Её некролог был в 'Вечернем Ордатове' несколько лет назад. На днях Жилин дважды добивался встречи с ним, театрально облачённый в чёрное. До бедного идиота дошло наконец, что дочку Ольгу его покойная жёнушка родила от другого! Такого только позвать и слегка раззодорить...
  
  
  
   11
  
  
   Ещё на прошлой неделе Жилин впервые заметил появление у себя странных шариков под кожей на спине, бедре, животе. Величиной с горошину, они были плотными и слегка подвижными, как бы катались под его пальцами, но при этом оставались на месте. Они были безболезненными, но вокруг них под кожей время от времени вспыхивала и растекалась острая боль, как от ожога. Он сразу решил, что эти образования связаны с его онкологическим процессом и представляют собой, скорее всего, метастазы. Узнавать точнее в медицинских справочниках, интернете или у врача явно не имело смысла. Даже думать об этом ему было тошно. Достаточно было знания того, что он обречён. Именно об этом напоминали 'шарики' - своего рода сигналы о том, что времени у него остаётся всё меньше.
   А между тем к осуществлению своего замысла он даже не приблизился. Напротив: он, по всей видимости, насторожил своего врага. Дважды он пытался пройти в офис Чермных, но каждый раз охрана его останавливала на входе и затем секретарша по телефону сообщала, что тот занят и не может принять, а в третий раз хмурый охранник сразу преградил путь со словами: 'Вас не велено пускать'. Что же остаётся? Караулить Чермных у входа? Но его, конечно же, очень скоро заметят и вызовут полицию. Да и сил уже нет на то, чтобы часами топтаться на улице. Что ж, может быть, это и к лучшему... По крайней мере, не нужно будет иметь перед смертью дело с полицией и следователями...
   Именно в то утро, когда Жилин уже было смирился с невозможностью мщения, в его квартире раздался телефонный звонок.
   - Ты хочешь видеть меня, Жилин, - раздался в трубке незнакомый мужской голос. - Не так ли?
   - Кто это?
   - Брось притворяться! Говорить нам до сих пор не доводилось, но ты знаешь, кто я!
   - Да... Знаю, наверно... И на самом деле хочу видеть...
   - Так приходи ко мне сегодня в мой дом в посёлке Дубрава, улица Крайняя, три. Это двухэтажный коттедж с пристройками на краю посёлка, возле леса. Стены бежевые, крыша из бордовой металлочерепицы. Я весь день буду в доме один. Доехать туда можно от автовокзала автобусом сто шестнадцатого маршрута. Третья остановка после моста через Волгу.
   Прежде, чем Жилин мог ещё что-то сказать, его собеседник положил трубку. Жилин добрёл до своей койки и свалился на неё, вдруг ощутив себя совсем обессиленным. Он пролежал в полной прострации, смежив веки, часа полтора, но сознание его всё это время бодрствовало. Он как бы копил силы для последнего оставшегося ему дела,следя сквозь ресницы за тем, как его комната постепенно наполнялась светом. Наконец он поднялся, заставил себя без чувства голода и даже с отвращением к пище съесть бутерброд с колбасой и выпить стакан чая, затем медленно оделся. Из-за того, что в последнее время его мучил озноб, он снова, как и в предыдущие дни, надел длинную чёрную куртку Termit из утеплённой ткани с капюшоном. Чёрные брюки от костюма, в котором он ходил в училище, дополнили его траурный вид. Такая одежда была подобрана вовсе не с какими-то мрачными замыслами. Просто чёрный цвет он считал практичным, строгим и скромным, самым подходящим для него как педагога.
   После того, как в карман куртки он положил норвежский охотничий нож Helle с берёзовой рукояткой, в кожаных ножнах, в его мозгу что-то замкнуло. Он пришёл в состоянии лихорадочного беспокойства, мучительного нетерпения. Сквозь одежду он каждый миг чувствовал на своём теле трёхслойный клинок длиной одиннадцать сантиметров, который тревожил, бередил его, точно огромная заноза, которую непременно нужно было выдернуть. Которая могла успокоиться только в одном месте - в сердце Чермных.
   На автовокзал Жилин отправился пешком, благо расстояние было невелико. В сумрачном кассовом зале он купил билет на пригородный автобус и затем минут сорок дожидался его, сидя на диване. В полупустом салоне он выбрал место поближе к двери и за все полчаса, что был в пути, ни разу не посмотрел в окно, даже на середине моста через неприветливую, подёрнутую свинцовой рябью стремнину Волги. Возле дорожного указателя 'пос. Дубрава 0,3 км' автобус притормозил, и Жилин вышел. В той стороне, куда указывала стрелка указателя, чуть в низине, лежал посёлок из полусотни коттеджей. Дальняя часть его, примыкавшая к лесу, была, видимо, старой: там все дома, красивые, как на картинке, выглядели обжитыми. А ближе к дороге можно было видеть коттеджи на разных стадиях строительства. По свежему асфальтовому полотну Жилин направился к посёлку, силясь издалека отыскать взглядом бордовую крышу дома Чермных, и довольно скоро это ему удалось. Усадьба предпринимателя по мере приближения к ней выглядела всё значительнее. При виде чужого тщательно обустроенного и расточительного комфорта Жилин испытал прилив злости и почувствовал себя бодрее. Разве не умение Чермных хорошо зарабатывать сделало его неотразимым для несчастной Натальи?..
   Вокруг дома оказался высокий решетчатый забор с заострёнными прутьями, похожими на копья. На калитке в кованых воротах Жилин заметил панель домофона и нажал кнопку вызова. Спустя несколько мгновений из динамика домофона низкий голос спросил: 'Кто?' Жилин назвал себя, и тот же голос сказал: 'Проходи в дом, на второй этаж'. Калитка беззвучно открылась. По дорожке, выложенной зеленоватой плиткой, Жилин прошёл к дому и перед дверью с пластиковым покрытием под бук немного помедлил, вслушиваясь, затем решительно повернул рукоятку. В пустом вестибюле прямо перед ним была лестница с дубовыми перилами. Жилин торопливо поднялся по ней и оказался в коридоре, который вёл к открытой двери кабинета. Оттуда, сидя за огромным столом, на него смотрел Чермных. Жилин молча вошёл в кабинет и уже там разглядел своего врага: перед ним был грузный старик с серым лицом, глянцевой плешью и мёртвым взглядом. Поражённый, Жилин вспомнил, что мельком видел его полгода назад, и тогда он показался совсем другим, бодрым и жизнерадостным. На столе перед Чермных лежал небольшой пистолет, похожий на игрушечный.
   - Сядьте, - Чермных указал на стул, стоявший сбоку от стола, слегка отодвинутый, как если бы на нём кто-то недавно сидел. - И учтите, что пистолет заряжен и курок взведён. Я знаю, что вы опасный человек. С чем пожаловали?
   - Вы знаете, наверно, что моя жена умерла...
   - Да, я знаю это.
   - Точнее, она погибла... И после её смерти я нашел спрятанные ею ваши старые письма, из которых узнал про вашу связь...
   - Ну так чего вы от меня хотите? Прошло много лет, мы оба уже старики. Вы, кстати, выглядите очень неважно.
   - Я болен раком. Мне осталось жить месяц-полтора. И на краю могилы я оказался лишён самого дорогого - своей дочери и благодарной памяти о Наталье.
   - Вы думаете, что Ольга не ваша дочь?
   - Словно в этом могут быть какие-то сомнения...
   - Я сочувствую вам. Жалею, что так получилось. Ах, как душно! Надо открыть окно...
   Чермных тяжело поднялся, подошёл к окну, открыл его и на миг задержался, вдыхая прохладный влажный воздух с растворёнными в нём горчащими запахами мокрой коры и жухлой листвы. Жилин рывком метнулся к пистолету, схватил его и навёл на Чермных. Тот обернулся и спросил с улыбкой:
   - Ну и как это соотносится с вашей философией? Или вы философ только по должности?
   - Сядьте, и я отвечу на ваш вопрос. Я как раз хотел объясниться. Я тоже сяду. Мы оба не здоровы, нам тяжело стоять. Вот, так-то лучше. Вы не задумывались над тем, сколь многим вы ненавистны? Вы ломаете человеческие судьбы запросто, для мимолётного удовольствия или небольшой выгоды, как будто срываете цветы. Вы ведёте себя как хозяин жизни, вокруг которого не равные вам люди, а всего лишь носители определенных полезных вам функций, потому что иных вы не потерпите рядом с собой. Вы шутя разбили жизни многих, в том числе и моей жены...
   - Я любил Наталью! - вскричал Чермных. - Вам не понять того, ограниченный вы человек, что можно любить женщину, с которой не связан брачными узами, притом - страстно и нежно!
   - Ну да, мы, простые люди, слишком ограниченны для того, чтобы делать большие деньги и крутить любовь с чужими жёнами, и даже для того, чтобы по-настоящему любить своих собственных! - вымученно, одними губами улыбнулся Жилин. - И только вы, нувориши, знаете во всём толк!
   - Если уж хотите правды, то Наталья никогда не была вашей на самом деле. Ей в тягость было жить с вами. Я её даже не соблазнял - она сама потянулась ко мне. Она говорила мне, что вы тоскливый зануда и что она не любит вас. Я подарил ей радость любви... А что касается 'нуворишей' и 'простых людей', то такой пошлости я от вас не ожидал. Социальный протест - это всё, к чему сводится ваша философия?
   - Суть не в социальном протесте, а в восстановлении человеческого достоинства, - уверенно, как хорошо продуманное, сказал Жилин. - Это моё личное, частное дело. Я хочу избавиться от ресентимента, разъедающего мою душу. Потому что ресентимент - удел раба, не способного ничего изменить в этом мире.
   - Ресентимент - что это такое? Кто это придумал?
   - О ресентименте как о психологическом явлении и философской проблеме писал ещё знаменитый немец Ницше. Но само это слово взято из французского языка, в котором оно обозначает целый спектр чувств обиженного и бессильного человека: досаду, злость, негодование, разочарование, сожаление. Ницше считал, что раб ищет компенсацию за свои страдания в иллюзорном мире. Например, в религии. То есть вознаграждает себя воображаемой местью. Тогда как свободный, сильный человек выражает своё недовольство активным действием.
   - И потому вы решили убить меня?
   - Да.
   - Ха-ха! Один бывший коммунист убьёт другого бывшего коммуниста, следуя философии Ницше!
   - Философия лишь даёт идейное обоснование этому. Убью я вас потому, что иначе не умру спокойно. А коммунистами мы были только формально, ради карьеры: я - в качестве преподавателя идеологической дисциплины, вы - как руководитель предприятия. Вы и в советское время принадлежали к числу хозяев жизни, числились в партноменклатуре, для вас рядовой обладатель партбилета вроде меня был не ровня.
   - Что ж, пусть будет по-вашему, - в глазах Чермных вспыхнула злая насмешка. - Мне и самому жизнь постыла. Только вы с вашей болезнью всё равно не умрёте спокойно, а помучаетесь изрядно. У меня же, по крайней мере, остались чудесные воспоминания. Вы знаете, что ваша жена - героиня Пушкина? Я думаю о ней словами поэта: 'виясь в моих объятиях змеёй, порывом пылких ласк и язвою лобзаний, она торопит миг последних содроганий!'
   Побледнев, Жилин нажал курок. Раздался негромкий звук выстрела. То, что ещё миг назад было Сергеем Чермных, сползло с кресла, заклокотав хлынувшей изо рта кровью. На синем паласе вокруг его головы быстро набрякло тёмное пятно. Жилин подошёл ближе, несколько мгновений молча смотрел на поверженного врага, сунул пистолет в карман куртки и вышел из кабинета. Через минуту он уже брёл к автотрассе, думая о том, что всё дальнейшее для него, в сущности, уже не имеет значения, но всё-таки лучше будет, если его не поймают, и что для этого надо уехать не с ближайшей остановки, а со следующей. Еще через полчаса, переходя мост через тинистый, заросший камышом ерик, он швырнул в его мутную воду пистолет и охотничий нож, вдруг осознав: оружие ему больше не понадобится, потому что ни себя самого, ни кого-то ещё он не убьёт.
  
  
  
   12
  
  
   Александра набирала номера телефонов Чермных раза три в течение дня, но только к вечеру встревожилась по-настоящему из-за невозможности услышать его. Почти весь день её от беспокойных мыслей о нём отвлекали люди. Сначала пришёл арендатор с жалобой на холод в офисе, и ей нужно было срочно связываться с сервисной компанией, а там ей говорили что-то про эквитермическое регулирование работы автономной котельной и уговаривали подождать, пока автоматика сама выправит ситуацию, и только через два часа прислали техника. Затем ей донесли, что от одного из охранников пахнет алкоголем, и она сама проверила этот факт, прежде чем сообщила о нём руководителю частного охранного предприятия 'Сармат'. Наконец явились уборщицы, поспорившие из-за распределения объёма работ своей товарки, ушедшей в отпуск. Лишь освободившись от всех этих неотложных забот, она сообразила, что с Чермных явно что-то случилось. Потому что при любых нормальных обстоятельствах он сам позвонил бы ей, не слыша её так долго. К тому же имелись основания подозревать что-то очень нехорошее: утром он сказал, что не поедет в офис, потому что чувствует себя неважно. Александра поняла, что ей нужно поскорее приехать к нему и выяснить, в чём дело.
   В пути её одолевали дурные мысли, которые она тщетно пыталась прогнать. Несвойственная ей водительская опрометчивость выдавала её смятение. Обгоняя попутные 'Жигули', она слишком долго оставалась на полосе встречного движения, а когда впереди с пугающей быстротой вырос встречный BMW, судорожно рванула вправо, и её начало заносить. Она резко затормозила и едва не угодила в кювет.
   Несмотря на сгустившиеся сумерки, все окна его коттеджа были темны, и душа её заныла в предчувствии беды. Она торопливо поднялась на второй этаж, с замершим сердцем влетела в его кабинет, включила там свет и сначала никого не увидела, отчего на миг ей стало легче, но потом страшная догадка пришла ей в голову. Она приблизилась к его креслу и увидела, что он лежит на полу между столом и окном, на боку, с большим тёмным ореолом крови вокруг его головы на паласе.
   Она закричала, с криком выбежала из кабинета и продолжала кричать всё время, пока спускалась по лестнице и бежала к своей машине. Оказавшись внутри своей Kia Rio, готовой рвануться с места, она почувствовала себя в относительной безопасности и сразу позвонила в полицию, затем дождалась прибытия полицейских и дала им показания. Когда ей разрешили уехать, она отправилась не к себе домой, а к Каморину, потому что её страшило ночное бессонное одиночество. С красными от слёз глазами она предстала перед ним на пороге его квартиры.
   - Чермных убит, - сказала она в ответ на его немой вопрос, быстро прошла на кухню, там уронила голову на стол и плакала с четверть часа, горько, безутешно, как плачут дети и слабые женщины.
   Её горе было искренним. Смерть вторглась в её жизнь, в кои-то веки налаженную и успешную, как что-то абсурдное, страшное, грозящее неисчислимыми бедами. Ей было ужасно жаль Чермных, но ещё больше - саму себя, потому что она понимала, что сейчас вслед за этой смертью рушилось всё её относительное благополучие.
   - Что же теперь будет? - спросила она Каморина, когда её слёзы иссякли.
   - Да ничего не будет! - сказал он, желая успокоить её. - Всё останется по-прежнему.
   - Нет, вся наша жизнь теперь изменится! Как ты не понимаешь этого! Ты думаешь, Анжела продолжит заниматься газетой? Ты знаешь, как Чермных называл дочкин бизнес? Девичьей игрушкой!
   - Если Анжела закроет газету, я пойду к тебе управляющим! - попробовал отшутиться он.
   - Мой бутик она отберёт вместе со всем, что у меня есть, кроме квартиры! Я завела свой бизнес на заёмные деньги, которые Чермных дал под расписку. И она, конечно же, цела и лежит где-то среди его бумаг. Анжела отыщет её и предъявит ко взысканию. А отдать мне нечего, потому что бизнес мой пошёл плохо, да и некогда мне было заниматься им толком...
   - Может, и не предъявит... Может, Чермных позаботился об этом...
   - Чермных по-настоящему заботился только о своей дочке! А она меня ненавидит! Я чувствовала это всё время, пока работала в вашей газете. Ты помнишь, за каким столом я сидела тогда?
   - Как не помнить...
   - Я вспоминаю с ужасом, точно кошмар, этот маленький письменный стол из ДСП, покрытый светло-серым ламинатом, без ящиков, шириной всего восемьдесят сантиметров, явно для школьника! Когда она в мой первый рабочий день в 'Ордатовских новостях' как будто любезно, без тени насмешки, указала мне это рабочее место, то я надеялась, что это временно. Но я просидела за этим столом пять лет, и ничего иного она мне так и не предложила. За эти пять лет я осознала, насколько она постоянна в своей неприязни. У всех в редакции были нормальные офисные столы, и только мне дали детский. Не сомневаюсь: за все годы моего отсутствия никто за ним не сидел. Ведь так?
   - Да.
   - И придиралась она ко мне всё время по мелочам, и платила мизер. Я в этом унижении чувствовала женскую расчётливую месть, но только не понимала, за что. За то, что я привлекательнее Анжелы? Но это же единственное моё преимущество - у меня, в отличие от неё, нет ни состояния, ни детей...
   - Таких детей, как её сынок, никому не пожелаешь. Я видел его в 'Плазе' накануне новоселья компании 'Кредо', когда Анжела отрядила туда на помощь сотрудников редакции. Там на всех кричал и ругался матом Чермных-младший, этакий дёрганый студентик невысокого роста, очень гордый тем, что ему поручили руководить перемещением мебели и оргтехники.
   - Типичный мальчик-мажор - достойный сын постаревшей девочки-мажорки!
   - Анжела не только мажорка, но и стерва! - с жаром заговорил Каморин, радуясь возможности отвлечь Александру от мыслей о покойнике. - Она и меня гнобит, словно что-то вымещает!
   - Именно так! Как раз в случае с тобой всё ясно. Помимо стервозности и материального расчёта, у неё имеется и другой мотив для того, чтобы гнобить тебя, - женская месть. Ты же игнорировал её как женщину, относился к ней только как к начальнице. Не так ли? У неё же когда-то могли быть на тебя определённые виды...
   - Возможно. Только у неё давно уже есть муж - некий Виктор Шмульский, чиновник областной администрации. И сейчас она, в сущности, уже старая баба.
   - Если Анжела старая, то что же я? - впервые за вечер улыбнулась Александра.
   - Нет, ты выглядишь совсем неплохо, намного моложе своих лет. А вот я чувствую себя в последнее время совсем развалиной. Очень часто болит голова, которую ушиб однажды, когда меня сбила машина...
   - Бедненький! - Александра притянула к себе голову Каморина и поцеловала его в щёку.
   Он благодарно, с облегчением закрыл глаза, отдаваясь её ласке, с наслаждением вдыхая запах её волос, такой знакомый, родной и в то же время отчасти новый, может быть, от каких-то неведомых ему дорогих духов. Она гладила его по голове, слегка теребила уши, ерошила волосы, дула в лицо. Всё это вместе соединилось для него в одно чувство нежного щекотания, и с грустью он осознал, что это ласка совсем не страстная, а целомудренная, почти материнская. Видимо, прошлого не вернуть...
   Без объяснений, как само собою разумеющееся, они поняли, что лягут порознь. Он уступил ей кровать, а себе постелил на диване.
  
  
  
   13
  
  
   Люди смотрели на Анжелу Чермных с удивлением: эта маленькая нервная женщина перенесла смерть отца как будто совсем спокойно, без слёз и иных явных признаков депрессии. Впрочем, все думали, что она, конечно, плакала, но только наедине, невидимо для всех, будучи натурой гордой и скрытной. На самом деле и наедине Анжела не плакала и сама удивлялась этому. Ведь было же в её детстве горячее чувство своего нерасторжимого единства с большим, сильным человеком - её отцом, от которого так хорошо пахло мужским одеколоном 'Эдгар' и чем-то другим, тоже приятным. Она помнила, что не удержалась от слёз, когда однажды провожала его в длительную командировку: ей казалось, что она теряет его навсегда, а вместе с ним - самую дорогую часть своей души. Теперь же воспоминание о прежнем чувстве к отцу ещё сохранялось в её душе, но уже как нечто ушедшее, навсегда отделённое от неё. Так, наверно, калеки чувствуют свои ампутированные конечности. То ли слишком многое сгорело в ней двадцать лет назад в психиатрическом стационаре, в который она угодила с подростковой депрессией, то ли просто с возрастом она очерствела душевно. Она давно заметила, что между нею и окружающим возникла некая невидимая, но непреодолимая преграда, не позволяющая ей воспринимать мир со всей былой полнотой чувств. Например, она помнила с детства, как пахнет только что выпавший, рыхлый снег, но вот уже много лет не могла снова пережить своё детское впечатление, когда брала в руки снежные хлопья: вместо прежнего восхитительного запаха морозной свежести она чувствовала только неприятную холодную сырость...
   Гибель отца сделала Анжелу более собранной и жёсткой. Каморин почувствовал это уже через неделю после трагического события, в пятницу тридцатого октября. Анжела вызвала его к себе в кабинет, позвонив ему по внутреннему редакционному телефону, и при этом обозначила тему предстоящего разговора уклончиво: 'Надо кое о чём поговорить'.
   Оказавшись в кабинете Анжелы, Каморин всмотрелся в неё с жадным любопытством: сейчас впервые после гибели Сергея Чермных он мог наблюдать её вблизи. В чёрном траурном платье, с лицом без косметики, потемневшим, осунувшимся, Анжела казалась постаревшей. Не глядя на него, она махнула рукой на стул возле её стола, позволяя присесть. Затем, продолжая смотреть не на него, а в свои бумаги на столе, сказала тихо, как будто совсем спокойно:
   - Газета живёт за счет рекламы, а её из-за кризиса почти не стало, поэтому я буду вынуждена оптимизировать штат сотрудников. То есть кого-то уволить, а кого-то перевести на полставки. Тем, кто останется на полном окладе, придётся работать особенно напряжённо, в том числе по субботам и воскресеньям, а иной раз - и по ночам. Такой режим работы вводится с сегодняшнего дня. Вот вам срочное задание: сходить сегодня к половине пятого на пресс-конференцию Чиркова, исполняющего обязанности главы администрации Ордатова, и подготовить материал к утру понедельника, чтобы мы могли сразу разместить его на своём сайте. Чирков - кандидат на должность сити-менеджера, депутаты гордумы должны определиться со своим выбором в ближайшие дни. Как говорится, дорога ложка к обеду.
   Каморин оторопел, не нашёл слов для ответа и молча вышел из кабинета Анжелы. Он почувствовал, как в правой части его головы возникла та самая давящая боль, которая беспокоила его уже без малого двадцать лет, усиливаясь после всякой серьёзной рабочей нагрузки или нервотрёпки. Когда она особенно возрастала, возникало страшное чувство, что в голове может что-то лопнуть. Это началось с тех пор, как его сбила машина. Бампер ударил его по левой ноге, сломав голень, и отбросил на несколько метров. От удара головой об асфальт он потерял сознание... В последнее время он чувствовал себя неважно и именно в предстоящие выходные собирался расслабиться и хорошо отдохнуть. А теперь вместо отдыха его вынуждают браться за сверхурочную работу под угрозой перевода на полставки или сокращения...
   Он окинул взглядом сотрудников: знают ли они о предстоящих переменах? Инна Стефанович, сорокалетняя блёклая дама на должности коммерческого директора с профессиональной медоточивой речью и неприятным запахом изо рта, посмотрела на него внимательным взглядом, продолжая о чём-то говорить по телефону. Она, конечно, уже была осведомлена обо всём, как и верстальщица Вера Макошина, полная, хитрая баба, которая теперь таращилась на него откровенно, не скрывая любопытства. Но вопросов ему не задал никто. В редакции 'Ордатовских новостей' всякие разговоры, касающиеся отношений сотрудников с начальством, были под негласным, но общеизвестным, абсолютным табу как тягчайшее нарушение корпоративной этики. Даже о том, кто сколько получает, что в обычном коллективе ни для кого не является особой тайной, сотрудники редакции могли только догадываться, потому что официальную, 'белую' часть зарплаты им выдавала бухгалтерша каждому по отдельному расходному ордеру, а неофициальную - сама редакторша Анжела Чермных в конверте.
   Каморин вернулся за свой стол и только тогда сообразил, что Анжела ведёт дело к закрытию газеты, а к сокращениям прибегает затем, чтобы не обрывать издание слишком резко, не выполнив всех связанных с ним обязательств. Например, перед рекламодателями и подписчиками, хотя число тех и других ничтожно. Газета никогда не была особенно успешным коммерческим проектом, а сейчас, после странной смерти Чермных, стала для Анжелы совсем в тягость. Она, ясное дело, теперь хочет уйти с печатного рынка и спрятаться ото всех, чтобы не напоминать публике о случившейся трагедии и в уединении пережить своё горе, а затем сосредоточиться на управлении 'Плазой'. Скорее всего, 'Ордатовские новости' будут закрыты к Новому году или вскоре после этой даты.
   Каморин вдруг почувствовал, что ему ужасно душно. В панике он огляделся вокруг: может быть, вышли из строя агрегаты офисной вентиляции? Из своего стеклянного отсека он мог видеть всё обширное помещение редакции, разделённое на такие же, как у него, стеклянные отсеки, кроме кабинета редактора, скрытого непрозрачной перегородкой. За стёклами сотрудники что-то делали, о чём-то говорили, тихие и спокойные, как рыбки в аквариуме. Значит, недостаток воздуха ощутил только он, и связано это, конечно же, с его проблемами с давлением.
   Он распахнул настежь дверь своего стеклянного отсека и снова сел за стол. Свежего воздуха это ощутимо не прибавило, но слышнее стали голоса сотрудников. Говорила, впрочем, в основном Анжела, которая вышла из-за своей перегородки и стояла перед столом коммерческого директора Инны Стефанович:
   - Вы недостаточно смотрите за Татьяной. Она в этом месяце ещё не заключила ни одного договора и занимается неизвестно чем. Я видела сегодня, как она что-то разглядывала на своём планшете!
   Молоденькая, лишь недавно принятая Татьяна Карташова, в белой блузке, с круглым полудетским лицом, на котором проступили красные пятна, стояла тут же, возле стола Стефанович, и что-то лепетала в своё оправдание.
   - Вот что я решила, - продолжала Анжела, не слушая Карташову и не давая вставить слова Стефанович. - Пусть Татьяна занимается планшетом дома. Она получает расчёт с сегодняшнего дня как не прошедшая испытальный срок. А что касается записи в трудовой, то это как она сама пожелает. Хотя вам, конечно, не нужна такая трудовая! Как нам не нужны такие работники, как вы! Здесь вам не детский сад!
   'Да оставь же ты её наконец в покое!' - думал Каморин с досадой и стыдом за Анжелу.
   Через минуту Карташова, шмыгая носом, торопливо собирала с соседнего стола свои вещи и складывала их в полиэтиленовый пакет. Каморин покосился на её маленький, почти подростковый лифчик, заметный под белой блузкой, и почувствовал щемящую жалость к ней и себе самому. 'Выгоняют нас обоих, её - быстро и откровенно, придравшись к пустяку, меня - медленнее, слегка завуалированно', - подумал он.
   Ему стало тоскливо. Он с трудом досидел до половины четвёртого часа, когда нужно было идти на пресс-конференцию Чиркова. По пути в мэрию он постарался припомнить всё, что знал о сложившейся там ситуации. На днях был смещён первый сити-менеджер Ордатова Подковин, лишь год назад назначенный на эту должность депутатами Ордатовской гордумы после затянувшейся 'войны' региональной и муниципальной исполнительной власти и отстранения губернатором мэра-популиста Лемзякова под предлогом неисполнения последним своих обязанностей. По всей видимости, Подковин допустил какие-то промахи и не оправдал ожидания, поэтому его 'ушли'. Чтобы снова не ошибиться с выбором, депутаты решили не торопиться и собраться на своё очередное заседание, на котором должно было прозвучать имя нового сити-менеджера, через две недели. На переходный период исполняющим обязанности главы администрации города был назначен Чирков - заместитель Подковина.
   Чирков возник словно ниоткуда: до сих пор широкая публика ничего о нём не знала. В местных же аппаратных кругах он имел репутацию блестящего молодого человека, несмотря на то, что уже разменял пятый десяток, поскольку окончил когда-то престижный столичный вуз. Он был вечным замом, успев сменить множество организаций, в каждой из которых трудился лишь около года. А став наконец первым лицом городской администрации, не захотел, естественно, оказаться лишь 'калифом на час' и потому решил публично заявить о себе как подходящем кандидате на должность сити-менеджера.
   По прибытии в приёмную Чиркова, Каморин увидел там только одну свою коллегу - Ксению Потуданскую из 'Вечернего Ордатова', пятидесятилетнюю, обрюзгшую, с крашеными рыжими локонами. Он понял, что кандидат в градоначальники решил сделать себе политическую рекламу, судя по выбору изданий, 'скромненько, но со вкусом'. Обе газеты, 'Ордатовские новости' и 'Вечерний Ордатов', считались в городе солидными СМИ. Первая - за свой формат А2, как у советской 'Правды', и добродетельно-скучное содержание, вторая, больше похожая на таблоид, - за свою сложившуюся в советские годы репутацию популярного издания, охотно читаемого простыми горожанами.
   Встречу с корреспондентами Чирков назначил на половину пятого часа, но пригласил их в свой кабинет только в начале шестого. Приветствуя гостей, из-за стола поднялся слегка утомлённый, но всё же казавшийся моложе своих сорока с небольшим лет ещё довольно стройный шатен с густой шевелюрой и спокойным, глубоким взглядом карих глаз. В его облике удивляли странные признаки женственности: красивые губы, похожие на лук Амура, нежная кожа полноватого лица, уже наметившийся двойной подбородок...
   Когда корреспонденты сели на указанные места, Чирков остался стоять и сразу начал проговаривать то, что хотел увидеть напечатанным, не снисходя до разговора с приглашёнными и не позволяя им задать ни один вопрос. Он говорил как вполне искушённый оратор, без бумажки, непрерывно без малого час, увлечённо, пространно и сумбурно, перескакивая с одной темы на другую. Его речь на обычном чиновничьем сленге лилась гладко, без запинки, красивый голос с плавными модуляциями был звучен и убедителен. Но Каморин с упавшим сердцем понял, что практически ничего из этого монолога нельзя воспроизвести в газете дословно: едва ли не каждая фраза была построена неправильно и выражала мысль не совсем ясно или не полностью, всё нужно было домысливать, дополняя и развивая недомолвки, соединяя разбросанные беспорядочно обрывки идей. Приняв же во внимание большой объём озвученной информации, Каморин сообразил, что на это задание ему потребуется столько времени, что дай бог успеть за выходные.
   Сразу после пресс-конференции он позвонил Анжеле на мобильный телефон, посчитав своим долгом сообщить о чрезвычайной трудоёмкости данного ему задания. Нельзя ли сдать материал во вторник? Ведь работать без выходных очень тяжело, особенно в его немолодом возрасте... Не видя её, он только по звуку её голоса понял, что она презрительно сощурилась:
   - Я жду материал к утру понедельника! Имейте в виду, что вы не являетесь незаменимым сотрудником! Чао!
   Когда она отключилась, он пробормотал: 'Стерва!' Впрочем, иного от неё он и не ждал. Как и она, конечно, не ждала от него иной реакции, кроме покорности. Она же знала образ его мыслей: невозможно отказывать, когда связан служебными отношениями и от тебя требуют чего-то в интересах дела...
   Как лояльный сотрудник он в выходные выполнил срочную работу. Хотя чего это ему стоило! Уже сформированные куски текста приходилось переделывать снова и снова, потому что проклятый Чирков возвращался к одним и тем же вопросам по нескольку раз. Многое, произнесённое им невнятной скороговоркой, приходилось уточнять, наводя справки в интернете. И постоянно нужно было подгонять себя из боязни не успеть. А в понедельник, когда от работы его уже тошнило и он чувствовал себя очумевшим от безвылазного сидения дома наедине с ноутбуком, Анжела, как ни в чём не бывало, дала ему очередное срочное задание: пойти к двенадцати дня на презентацию новой гостиницы 'Холидей-Инн' и уже к вечеру прислать по электронной почте готовый репортаж. Когда же он попросил отгулов за работу в выходные, она ответила насмешливо, что он их получит 'потом', а сейчас много спешной работы... И в итоге до конца недели он вынужден был работать с тем же крайним напряжением, превозмогая всё возраставшую боль в голове и отчётливое предчувствие того, что даром ему это не сойдёт.
   Наедине с собой он в те ужасные дни ещё много раз обзывал её стервой, чтобы как-то, вопреки своей бессильной растерянности, выплеснуть возмущение. Потому что какой же ещё был у него выбор, кроме покорности? Не сам ли он виноват в том, что оказался в жалком положении? Разве только сейчас Анжела стала стервой? Разве не сам он помог ей стать такой, позволив ей увериться в том, что стервозность - это гарантия успеха, во всяком случае, в обращении с ним? Он слишком долго закрывал глаза на то, что зарплата у него мизерная, всего тринадцать тысяч, меньше, чем у продавщицы продовольственного магазина, ха-ха! Что из этой суммы официальный заработок, который будет учитываться при начислении пенсии, - всего восемь тысяч, остальное 'в конверте'. Что без уважения к возрасту его нагружают срочной работой и посылают в дальние, трудные поездки.
   Он знал, почему Анжела так обращается с ним. Она давно поняла: сам он из её редакции никуда не уйдёт, даже не попытается это сделать, а будет до конца держаться за свою работу ради того куска, который она соблаговолит ему кинуть, и даже не заикнётся о прибавке. Она же вполне раскусила его, постигла не вполне понятную ему самому странную смесь робости и гордыни в его душе. Именно эти чувства не позволяли ему искать что-то лучшее, когда он был моложе. Хотя сам он тогда объяснял себе это объективными причинами - отсутствием журналистского образования и опыта работы в настоящей газете. Он представлял себе, как редактора будут спрашивать его о том, что он окончил, и не смогут скрыть разочарование, услышав ответ. Ведь в редакциях мало-мальски солидных газет, в особенности тех, которые получают бюджетные деньги хотя бы в виде заказов и грантов, стремятся иметь в штате специалистов. Коими там считаются дипломированные журналисты или, на худой конец, филологи. А теперь, на шестом десятке, ему тем более некуда податься, поскольку он так и не сделал себе журналистского имени (что в 'Ордатовких новостях' было невозможно в принципе) и уже слишком стар для успешной карьеры на новом месте.
   В пятницу ужасной авральной недели, после очередного брифинга, уже около пяти часов, он решил в этот день уже не возвращаться на работу, а заглянуть в 'Плазу', благо она была рядом. Ему захотелось поделиться своим горем с Александрой. Охранник на входе пропустил его без лишних вопросов, как только увидел его удостоверение корреспондента 'Ордатовских новостей'. Связь 'Плазы' с этой газетой ни для кого в офисном центре не была тайной хотя бы потому, что тут же, в вестибюле, штабелем лежали для всех проходящих газетные номера. Он поднялся на третий этаж и осторожно приоткрыл дверь приёмной ООО 'Синергия'. Александра сидела на своём обычном месте нахохлившаяся, печальная, вся в чёрном.
   - Добрый вечер, - сказал он негромко.
   Александра подняла к нему своё потемневшее лицо с лиловыми кругами под глазами и ответила с горькой усмешкой:
   - Да уж вечер лучше некуда...
   - Если я не вовремя... - испугался он.
   - Ничего, садись, поговорим.
   - Похоже на то, что Анжела решила газету постепенно придушить, выдавливая сотрудников одного за другим. Меня поставила в совершенно невыносимые условия, заставляет работать без выходных, днём и ночью. Прошлые выходные я просидел не разгибаясь над срочным материалом, затем вместо отгулов был всю неделю завален работой, а сейчас был на брифинге, отписаться по которому должен к полудню понедельника. Это значит, что опять придётся работать в выходные. Я уже чувствую, как моя обычная боль в правой части головы уплотнилась, превратилась в постоянное ощущение чего-то инородного, давящего. Это уже мешает мне работать. Я на пороге какой-то катастрофы.
   - А-а, помню: ты говоришь о последствиях той травмы, когда тебя сбила машина... Ты никакие таблетки принимать не пробовал?
   - Я давно уже начал принимать, когда усиливается головная боль, кавинтон и ноотропил - это средства для улучшения мозгового кровообращения. Но сейчас они уже не помогают.
   - Тогда сходи к врачу. Но вообще-то тебе надо менять работу. На твоей нынешней ситуация безнадёжная. Анжеле газета сейчас точно ни к чему. Если она вас всех ещё на разогнала, то лишь потому, наверно, что не хочет лишнего шума. Да ещё, может быть, собирается сэкономить на выходных пособиях. Расчёт, видимо, на то, что люди тяжело работать за гроши не захотят и сами уйдут. Но тебе она могла бы пообещать что-нибудь в 'Плазе'. Хотя бы на время. Должность какого-нибудь супервайзера - в награду за долгую службу. Только если ты рассчитываешь в этом на меня, то напрасно. Я и сама отсюда скоро уйду. Сегодня Анжела велела мне готовиться к сдаче дел.
   - По телефону?
   - Нет, сама сюда пожаловала. И я удивилась тому, как она стала нехороша: ещё суше, темнее лицом, суровее взглядом, нос с горбинкой кажется ещё более заострившимся, волосы окрашены зачем-то в чёрный цвет... А в чёрном траурном платье она выглядит совсем пугающе, этакой халдейской ведьмой.
   - Она как-то объяснила твоё увольнение?
   - Какие нужны объяснения при наших-то отношениях? Она пыталась уязвить меня побольнее. Заявила, что нашла мою долговую расписку и теперь требует вернуть три миллиона. Да ещё прибавила, что Чермных ничего мне не оставил, что он завещал почти всё своё имущество ей, а десять миллионов - некой Ольге Шумовой, проживающей в пригородном посёлке Змиево. Я погуглила и узнала, что эта Шумова - жена тамошнего священника. Уж не знаю, какое отношение она имеет к Чермных...
   - Что ты теперь будешь делать?
   - Уж не знаю. Буду как-то барахтаться. Трёх миллионов мне не набрать даже в случае продажи единственной квартиры. Не понимаю, как Чермных мог меня так подставить. Мне казалось, что он любил меня...
   - Наверно, он просто не представлял, какова Анжела на самом деле и как она поведёт себя. Обычное родительское ослепление...
   - А в общем, наша ситуация - твоя и моя - очень унизительна. Мы похожи на слуг из старинного водевиля, которые обсуждают своего господина за его спиной, радуются или печалятся по поводу того, что им что-то упало или, наоборот, не досталось с барского стола. А ведь у нас советское воспитание и высшее образование. Как быстро жизнь меняет людей!
   Каморин внимательно, с грустью посмотрел на Александру:
   - Что же хорошего было в советском времени? Как ни плохо мне сейчас, а всё-таки я о нём не жалею! Сплошные ложь и жестокость, даже в самые благополучные брежневские годы! Нам, без блата и партбилета, не было хода нигде! Номенклатурное начальство глумилось над нами, как хотело! Я тогда каждый день кожей и нервами чувствовал моральную смерть общества, которая случилась задолго до меня, ещё, быть может, во время гражданской войны. Впрочем, мы и поныне разлагаемся. Почти все ныне действующие лица сформировались в советское время и восприняли от него нечто тлетворное, некий душевный вывих. Смотри: даже твой кумир господин Надильный, вождь либеральной оппозиции, громко восстающий против власти 'жуликов и воров', - сам осуждён за хищение! И ведь поделом!
   - Я не соглашусь с тобой насчёт Надильного, - тихо, но твёрдо сказала Александра.
   Каморин нахмурился и с досадой махнул рукой:
   - Ладно, что спорить напрасно. Я пойду...
   Он уже слишком хорошо знал склонность Александры безоглядно и беззаветно влюбляться в сильных самцов. Очевидно, к их числу она относила и предводителя 'белоленточных' толп...
   Выходя из приёмной, он взглянул на неё и был поражён холодным, безучастным выражением её лица. Её неподвижный взгляд был устремлён в какую-то точку на стене. Она казалась погружённой в какие-то свои мысли, никак с ним не связанные. И хотя уже спустя миг она как будто очнулась и рассеянно кивнула ему на прощанье, он вышел от неё с горьким чувством. Ему пришла в голову мысль о том, что никогда не была она той ласковой, смешливой простушкой, какой он представлял и любил её, что она лишь играла с ним эту роль, а в действительности была всегда очень себе на уме. Наверно, она даже никогда не любила его. Просто в те давно прошедшие дни ей нужен был молодой, пылкий любовник...
  
  
  
   14
  
  
   После ухода Каморина Александра продолжала думать о том, что занимало её мысли с самого утра. Точнее, с десяти часов, когда к ней в приёмную зашла Анжела и сказала, что нашла в бумагах отца её долговую расписку на три миллиона рублей и теперь хочет возврата этой суммы. Между тем все эти три миллиона были затрачены на приобретение и содержание бутика 'Апельсин'. А тот оказался неприбыльным: выручки от продажи стильной женской одежды едва хватало на аренду, налоги, зарплату продавцов да самой Александре на жизнь, лишь немного более широкую, чем прежде. Откладывать же ей ничего не удавалось.
   Она купила готовый бизнес по совету Чермных: мол, 'Апельсин' уже хорошо 'раскручен' и находится в бойком месте - в торговом центре 'Galaxy'. Но в действительности дела там, наверно, шли неважно и при предыдущей хозяйке бутика, хитрой старухе Наталье Благолеповой. Иначе зачем та стала бы продавать свой бизнес? Ей, Александре, следовало призадуматься над этим, но она поверила Благолеповой, которая уверяла, что просто устала и хочет уйти на покой. Тогда как правда заключалась, видимо, в том, что торговлю дорогими женскими тряпками подкосил затяжной экономический кризис, вызвавший сокращения рабочих мест и зарплат. И теперь даже продажа 'Апельсина' не вернёт вложенных средств. Если Анжела обратится с иском в суд, то опишут и изымут всё, что есть у Александры, кроме её единственной квартиры. Ей не поможет уловка предусмотрительной старухи Благолеповой, которая в своё время юридически оформила бутик в виде ООО 'Вектор' с уставным капиталом всего десять тысяч рублей. Ведь кредит Александра брала ещё не в качестве владелицы этой 'триошки' и потому должна по долгам отвечать не десятью тысячами, а всем своим имуществом!
   В довершение всех бед Анжела объявила, что собирается подыскать другого коммерческого директора ООО 'Синергия' взамен Александры и предложила ей подготовить дела к передаче будущему преемнику. А между тем сейчас привычные служебные заботы были притягательны для Александры возможностью отвлечься от тягостных мыслей. Ошеломлённая нагромождением несчастий, Александра в разговоре с Анжелой не сдержалась, всплакнула и сквозь плач выдавила из себя вопрос: 'Почему вы со мной так?' И получила жёсткий ответ: 'Я никогда не прощу тебе смерти отца!' То есть Анжела подозревала, что Сергея Чермных убили из-за неё, Александры! Впрочем, возможно, она просто использует гибель отца как предлог для жестокости по отношению к его любовнице...
   Александра снова всплакнула от чувства беспомощности и жалости к себе. Вот чем обернулась для неё любовь Сергея Чермных! Мало того, что он улестил её несбыточной надеждой стать успешной предпринимательницей, так ещё и подставил самым жестоким образом! Она же, постоянно загруженная делами 'Плазы' и всем остальным, связанным с Чермных, не могла толком заняться 'Апельсином', была слепа и бессильна. Она поручила текущую заботу о бутике бухгалтеру Уваркиной, которая досталась 'в наследство' от предыдущей хозяйки, и эта лукавая бестия Уваркина заверила: бизнес не сложен и не требует постоянного хозяйского контроля. Мол, всё налажено: в наличии кассовый аппарат, две примерочные кабины, мебель и остатки товара на шестьсот тысяч, есть наработанные контакты с итальянскими производителями, у которых одежда приобретается напрямую по электронной почте и доставляется через четыре дня, к стоимости закупленного добавляется обычная для бутиков торговая наценка - триста процентов, вполне стабильна и ситуация с арендой: она долгосрочная, по сто тридцать тысяч рублей в месяц.
   А теперь под всем вчерашним благополучием Александры, которое ещё недавно казалось вполне прочным, разверзлась бездна! Можно пережить потерю любовника и даже собственого бизнеса, но как лишиться ещё и полюбившейся ей машины Kia Rio, этой своей удобной, надёжной, послушной 'лошадки', а вместе с ней - и своего статуса успешной, современной женщины? А между тем в случае банкротства 'тачку' должны изъять непременно, потому что ничего иного, пригодного для реализации в погашение долга, у неё не имелось. Её единственное жильё, доставшееся от родителей, забрать не имели права, а товарные остатки и торговое оборудование 'Апельсина' могли принести лишь мизерную сумму.
   Охваченная горькими думами, она рассеянно вертела в руках круглую печать ООО 'Синергия'. Не сегодня-завтра этот её атрибут хозяйки-распорядительницы 'Плазы' будет передан вместе со всеми делами Анжеле. При помощи печати Александра могла сварганить любой документ от имени генерального директора компании и заверить его подписью Чермных, которую умело копировала. В принципе это было несложно, требовалось только научиться расписываться быстро и уверенно, не отрывая ручки от бумаги. Для чего она каждый раз делала глубокий вдох и, затаив дыхание, сначала выводила крупные, слитные 'С' и 'Ч', похожие вместе на разомкнутый с обоих концов знак бесконечности, затем, помельче, просто и разборчиво 'е', 'р' (с 'пружинящей' ножкой-завитком) и 'м', после чего выполнялось ещё более мелкое и уже неразборчивое 'охвостье' подписи, переходящее в необычный росчерк, похожий на очертания остроконечного лезвия ножа, который дважды перечёркивал подпись и замыкал знак бесконечности. В книжке по графологии, попавшейся ей на глаза, она прочитала, что перечёркнутая подпись является признаком напористости и терпеливой усидчивости. Именно эти качества, не слишком, на первый взгляд, сочетающиеся друг с другом, отличали Чермных...
   Внезапно ей в голову пришла идея: а что, если воспользоваться своим умением воспроизводить подпись Чермных и оформить на своё имя договор аренды 'Плазы'? Всего на десять месяцев, с первого ноября по тридцать первое августа будущего года? И датировать его, допустим, двенадцатым октября - это за одиннадцать дней до гибели Чермных? По закону договор аренды действует и после смерти арендодателя. К тому же Анжела может вступить в наследство не ранее, чем через полгода, так что в ближайшие месяцы в 'Плазе' не будет настоящего хозяина. И в любом случае оспорить этот документ, даже нигде не зарегистрированный, будет не так-то просто. Ведь подобные краткосрочные договоры в государственной регистрации не нуждаются. Она это знает точно, потому что готовила для Чермных такие же бумаги. Не обязательно их заверять и у нотариуса - достаточно подписей сторон. Текст может быть самым простым: о том, что Чермных передаёт ей, Александре, 'Плазу' в аренду за какую-то небольшую плату, чисто символическую. Допустим, квадратный метр общей площади пойдёт за сто рублей в месяц. Тогда вся сумма её арендного платежа составит триста восемьдесят девять тысяч. При этом нынешние арендаторы, превратившись в субарендаторов, по-прежнему будут платить в среднем из расчёта шестьсот рублей за квадратный метр офисной площади, а все вместе - около полутора миллионов рублей в месяц. Таким образом, разница между арендой и субарендой составит за месяц миллион с гаком и покроет её долг за каких-нибудь три месяца. Конечно, это будет преступление, мошенничество, но нельзя же просто так сдаться и лишиться всего!
   Она ещё на самом деле ничего не решила, а лишь затеяла сама с собой игру, представив себя хитрой мошенницей. Чтобы вполне войти в эту роль, требовался важнейший реквизит - поддельный документ. Хорошо, сейчас она его и состряпает! На миг она задумалась: писать ли весь текст от руки или напечатать его на принтере? И сама же усмехнулась над собой: к чему лишние заморочки? Писать своим обычным почерком смысла нет, а воспроизводить в большом тексте почерк покойника слишком сложно и опасно. В принципе даже долговую расписку можно напечатать на принтере, а уж арендный договор - и подавно. Как-то заглянув в интернет, она там нашла разъяснение адвоката для потенциальных жертв мошенников: оказывается, злоумышленнику совсем не обязательно писать от руки весь текст документа - достаточно напечатать его на принтере и только подделать подпись, после чего бремя доказательства в суде того, что это фальшивка, ляжет на ответчика. Тот же адвокат посетовал на то, что правоохранительные органы практически никогда не возбуждают уголовные дела по фактам выявления поддельных долговых расписок и иных документов.
   Успокоенная, Александра набрала на компьютере текст арендного договора и, как первоклассница, высунув от напряжения кончик языка, подписала бумагу от имени Сергея Чермных, а затем и от своего собственного. 'Автограф' покойника получился ничуть не хуже, чем на тех счетах и актах, которые прежде она оформляла от имени шефа. Но всё-таки больше всего её утешало то, что решение пустить в ход эту бумагу ещё не созрело. Более того, она до конца не верила в то, что ей придётся воспользоваться фальшивкой. Это зависело от Анжелы. Быть может, та всё-таки не посмеет выставить её из 'Плазы' до конца недели, как обещала. Если не решится, будет ясно, что и слова о намерении истребовать в ближайшее время три миллиона долга - пустая угроза. В глубине её души теплилась надежда на то, что до суда дело не дойдёт, что Анжела проявит если не милосердие, то хотя бы благоразумие: ведь неосмотрительно загонять в угол даже такое слабое существо, как она, Александра, одинокая и немолодая женщина...
  
  
  
   15
  
  
   Каморин ждал вызова на допрос по делу об убийстве Чермных, поскольку не сомневался в том, что следователь дознается о его былой близости с любовницей убитого. Ведь в редакции 'Ордатовских новостей' об этом должны были догадываться многие. При том, что ни он, ни Александра отнюдь не афишировали тогда свои отношения, внутри маленького коллектива утаить их было невозможно. Так что за отсутствием явных улик следствие непременно воспользуется этой зацепкой и 'загребёт' его в свою разработку. Он заранее переживал из-за отсутствия у него алиби: почти весь день убийства, пятницу 23 октября, он провёл дома и только вечером ненадолго вышел из дома для того, чтобы купить продуктов в ближайшем магазине. Дневное затворничество случилось из-за спешной работы в ночь на 23 октября над материалом для субботнего номера, который он дописал около восьми часов утра и отправил из дома в редакцию по электронной почте, а затем до вечера отдыхал. Анжела позволяла ему оставаться дома после ночной работы, когда не было новых срочных заданий.
   И всё-таки он вздрогнул, когда утром девятого ноября к нему подошла коммерческий директор Инна Стефанович и негромко, печально сказала:
   - Дмитрий Сергеевич, вас к телефону...
   Каморин пробормотал 'спасибо' и направился к телефону на столе коммерческого директора, совершенно уверенный в том, что будет говорить со следователем. Хотя печалиться Стефанович могла, в принципе, и в связи с ожиданиями скорой кончины 'Ордатовских новостей', предчувствие не обмануло его.
   - Это Каморин Дмитрий Сергеевич? - спросил в трубке властный мужской голос.
   - Да.
   - Прошу вас зайти в отдел полиции по Октябрьскому району к следователю Бурило. То есть ко мне. В надежде на сотрудничество обращаюсь неформально, без повестки. Сегодня можете?
   - Могу. Ближе к вечеру. Нужно ещё статью сдать...
   - Ну и прекрасно. Жду.
   Следователь Бурило оказался капитаном юстиции ещё довольно молодым, с густой, тёмной шевелюрой, но уже грузным, налитым той крепостью переспелой мужской плоти, которая через год-другой обречена закиснуть и обрюзгнуть. Ничто не дрогнуло на его лице, когда Каморин вошёл в его кабинет, оглашаемый звуками радио. Он лишь бросил на посетителя настороженный, чуть тоскливый взгляд основательно замотанного служаки. Но когда Каморин назвал себя, лицо следователя изменилось. Он указал на стул напротив своего стола и принялся разглядывать посетителя с живым любопытством. Каморину показалось даже, что в глазах следователя зажглись злые искорки. Смущённый, почти испуганный, журналист подумал о том, что Бурило, наверно, уже многое о нём известно.
   - Знаете ли вы об ответственности за дачу ложных показаний? - насмешливо, слегка нараспев начал Бурило, как говорят заики, желающие скрыть свой недостаток. - Это равнозначно укрывательству преступления и наказуемо по статье триста седьмой Уголовного кодекса...
   Каморин кивнул и с удивлением отдал себе отчёт в том, что следователь и не подумал выключить или хотя бы приглушить репродуктор, из которого продолжало вещать 'Радио России'.
   - Где вы были днём 23 октября?
   - Отдыхал дома, потому что в ночь на 23 октября писал срочный материал для газеты, который утром отправил в редакцию по электронной почте.
   - А почему вы так хорошо помните спустя полмесяца о том, что делали именно 23 октября?
   - Потому что в этот день был убит Чермных.
   - Вы ожидали, что вас будут спрашивать о том, что вы делали тогда?
   Каморин вдруг почувствовал что ему стало трудно соображать. В его уши бубнил голос диктора из репродуктора, следователь сверлил взглядом, кровь горячо прилила к голове... Он с трудом отыскал и выдавил из себя ответ:
   - Я не исключал этого.
   - Не объясните ли, почему?
   Каморин осознал, что звуки радио мешают ему думать и что это, наверно, и нужно следователю. Едва ворочая коснеющим языком и плохо слыша себя, как если бы голос его звучал откуда-то из-под спуда, он сказал:
   - У меня прежде были близкие отношения с Александрой Петиной.
   Бурило наморщил нос и спросил ещё насмешливее:
   - Не соблаговолите ли пояснить для малосведущего человека, как это может быть связано с убийством Чермных?
   - Александра в последнее время играла важную роль в его жизни...
   - То есть она была для него не только коммерческим директором?
   - Возможно.
   - Стало быть, вы допускаете в этом деле мотив мести?
   Хотя голова его уже раскалывалась от боли, Каморин поразился безумию ситуации: он сам объясняет следователю причину, по которой мог бы убить Чермных. Как выбраться из этой ловушки? Помолчав, медленно, с трудом подбирая слова, он ответил:
   - Допускать можете вы, а я заявляю, что у меня такого мотива не было и я не убивал Чермных.
   - Хорошо. А может ли кто-то подтвердить, что вы весь день 23 октября провели дома?
   - Нет, потому что я живу один и никто ко мне не приходил.
   - То есть у вас нет ни жены, ни любовницы, ни детей?
   - Нет.
   - В вашем возрасте это довольно странно...
   Следователь сделал долгую паузу, как бы давая время Каморину проникнуться значением этих слов и осознать, насколько на самом деле он подозрительный, не внушающий никакого доверия человек.
   - Вот что, - как бы делая вывод, сказал наконец Бурило. - Сегодня мы на этом закончим. Я кратко записал ваши показания, подпишите на каждой странице. И затем можете быть свободны.
   Каморин вышел из отдела полиции с чувством недовольства собой, недоумевая: что побудило его выбалтывать про свою давнюю связь с Александрой? Желание понравиться следователю своей искренностью, рождённое атавистическим страхом перед всеведущим правоохранительным ведомством? Или это была просто попытка поскорее отделаться, признав то, о чём Бурило уже наверняка знал? Но тот, конечно, теперь будет с ещё большим усердием заниматься Камориным и не отстанет до тех пор, пока не сварганит в отношении кого-то, ну хотя бы него, кстати подвернувшегося журналиста, обвинительное заключение. В интересах Каморина, чтобы следователь нашёл настоящего убийцу. Не помочь ли ему в этом? Как? Отчего не съездить в Змиево и не попытаться что-то узнать о супруге настоятеля тамошнего храма отца Игоря - наследнице Чермных?
   На следующий день, просидев в редакции только до обеденного перерыва, Каморин поехал в Змиево. Отпрашиваться у Анжелы он посчитал излишним, потому что заданий у него в этот день всё равно не было, а в экстренном случае она всегда могла позвонить ему на мобильный. Он сел в пригородный автобус. Получасовой путь лежал сначала мимо заброшенного завода и кладбища, затем по обе стороны дороги показались нарядные, затейливые коттеджи с коваными воротами, башенками и оранжереями - дачи 'новых русских'. Далее начался старый дачный массив, который незаметно перешёл в посёлок Змиево, вытянувшийся вдоль автотрассы, что вела в северные районы области. По окраинам Змиево было застроено обычными сельскими домами, но ближе к центру громоздилась кучка панельных пятиэтажек, благодаря которым бывшее село и получило, наверно, гордое звание посёлка. В полукилометре от этого наследия советской эпохи над почти совсем уже облетевшими тополями возвышалось нечто совершенно неожиданное и нездешнее на фоне заурядного посёлочка, во истину не от мира сего - каменный, огромный пятикупольный храм с колокольней. Каморину до сих пор доводилось лишь проезжать мимо Змиево по автотрассе и всякий раз он удивлялся контрасту между привычной, серой обыденностью и величавым памятником прошлого. Храм производил сильное впечатление и в советские годы, несмотря на то, что стоял тогда 'обезглавленный', без нынешних голубых куполов. Казалось непонятным: как старое село Змиево, которое никак не могло быть больше нынешнего посёлка, породило столь внушительное сооружение?
   Каморин шёл к храму тихой улицей, с любопытством посматривая по сторонам. Возле пятиэтажек он заметил, что в их двор забрела корова и добывала себе что-то из металлического бака для мусора, сунув туда морду. Он достал смартфон и зачем-то сфотографировал эту сценку, точно нарочно придуманную для того, чтобы подчеркнуть нелепость и уродство быта в сельских панельных многоэтажках. Хотя когда-то, подумал он, этим жильём восхищались: как же, агрогород, смычка города и деревни!
   Храм по мере приближения к нему казался всё внушительнее, тёмный силуэт его пяти куполов, собранных в гроздь, с как бы отставленным в сторону веретеном колокольни всё резче и тяжелее выделялся на фоне бледного неба. Миновав калитку в ограде, Каморин увидел, что церковный двор был тесно застроен: помимо различных служебных построек там стоял большой одноэтажный дом, в котором, видимо, жил священник. А где же сам он? Не спросить ли об этом работника, который штукатурил стену одной из построек, стоя на шатких строительных лесах на высоте пяти или шести метров? Однако тот не расслышал или не пожелал вступать в разговор, но лишь досадливо махнул рукой и продолжал мастерком зачерпывать из ведра штукатурный раствор, шлёпать им по стене и старательно размазывать, разглаживать. Ветер развевал его длинные чёрные волосы. Каморин попробовал войти в храм, постучать в дом, но тщетно: всё было заперто, никто не открывал. Тогда он стал ходить по двору, по дорожкам, выложенным из красного кирпича и обсаженным хризантемами, любуясь изящной деревянной часовенкой в северном русском стиле и дожидаясь внимания к себе. Наконец работник спустился с лесов и, хромая, подошёл к незваному гостю.
   - Что вам нужно?
   Удивлённый, Каморин разглядывал странного человека в чёрной робе, заляпанной раствором, с длинными чёрными, тронутыми сединой волосами, выбившимися из-под мягкой чёрной шапочки-скуфейки, с аккуратной бородкой и настороженным взглядом. 'Да это же и есть священник!' - догадался он. И всё-таки, недоумевая и желая полной ясности, ответил вопросом на вопрос:
   - Вы отец Игорь?
   Священник молча кивнул.
   - Я журналист, работаю в газете 'Ордатовские новости', которую издавал предприниматель Сергей Чермных. Недавно он умер. В его завещании упомянута ваша супруга Ольга Шумова. Мы готовим номер, посвящённый памяти Сергея Борисовича, и хотели бы попросить госпожу Шумову поделиться воспоминаниями о покойном.
   - Мне Ольга о предпринимателе Чермных никогда не говорила. Хотя я знал её с юности, мы вместе учились. Она уехала в город, скоро должна вернуться. Пройдёмте пока в дом.
   Они поднялись на крыльцо, миновали тёмный тамбур и оказались в прихожей.
   - Располагайтесь здесь, - отец Игорь указал на длинную деревянную скамью с точёными ножками, резными подлокотниками и такой же спинкой напротив настенного зеркала и низенького комода.
   С удивлением Каморин понял, что в жилые комнаты его не пригласят и что раздеваться не стоит: в прихожей, обшитой лакированным тёсом, было прохладно. Отец Игорь ушёл внутрь дома и минут через десять вернулся уже переодетый, в чёрном костюме без галстука, тёмной рубашке и чёрных войлочных ботинках. 'Экий нелюбезный хозяин!' - с внезапной неприязнью подумал о нём Каморин. Вместе с тем он заметил, что сейчас, без скуфейки, с длинными, волнистыми волосами, свободно падавшими на плечи, с лицом моложавым, почти без морщин, священник был внешне довольно хорош собою. Впрочем, было в его облике нечто хрупкое, уязвимое, а сумрачный взгляд выдавал некие душевные борения.
   - Вы хорошо знали покойного? - спросил отец Игорь, присаживаясь на скамью рядом с Камориным.
   - Нет. Газетой всегда занималась его дочь. Его же сферы деятельности были другие: энергетика и строительство.
   - Эх, мне бы сюда бригаду строителей хоть на неделю!
   - Да, строители вам точно нужны. Не дело для батюшки самому подниматься на леса. Тем более, с хромой ногой. После перелома, наверно?
   - Нет, у меня в детстве был церебральный паралич.
   - И тем не менее вы рискуете подниматься на высоту?
   - Ничего, Господь помогает. Я и на купола поднимался...
   Оба помолчали. Каморин подумал, что в словах отца Игоря гордыни, может быть, не меньше, чем веры. Иначе откуда столько уверенности в том, что случайно, без попущения свыше, с ним не стрясётся никакой беды? Одно дело - книжное знание того, что 'и волос с головы не упадёт без воли Отца вашего', и совсем другое - лезть хромому, с нетвёрдой поступью и неловкими конечностями на головокружительную высоту. Не ищет ли этот человек святости?
   - Наверно, прихожане оценили ваше усердие? - не без подвоха спросил Каморин.
   - Нет, ежедневно на службах бывает человек двадцать, не больше. И это всё те старухи, которые ходили бы сюда к любому священнику. У них это, можно сказать, врождённое: ведь в здешней церкви молились их матери, бабки и иные предки.
   - Но всё-таки храм восстановили. Я помню, в советские годы он был без куполов...
   - В советские годы здесь был склад. И долго местные власти не хотели отдавать это здание, пока я не написал Горбачёву...
   Оба ещё помолчали.
   - Вы всю жизнь работаете журналистом? - спросил отец Игорь.
   - Раньше я работал в музее. По образованию я историк. Наверно, скоро мне придётся снова менять работу: наша газета живёт за счёт заказов на рекламу, а их становится всё меньше...
   - Тогда для вас может оказаться полезной такая информация: из районной газеты 'Оржицкая новь' недавно ушли сразу три сотрудницы. Их переманил претендент на пост главы района, который начал выпускать собственную газетку. А я тоже учился на историческом факультете. До семинарии.
   - Интересный случился у вас поворот судьбы...
   - Всё произошло естественно, само собой. С моей болезнью я с самого раннего детства был на грани 'быть или не быть', так что поневоле задумывался над вечными вопросами и искал поддержки в вере. Духовное, душевное привлекало всегда. К примеру, как все молодые, я пережил увлечение эстрадной музыкой, но любил только немногих исполнителей, в песнях которых чувствовал высокий мир души. В советское время в массовой культуре не было духовности, но зато была душевность. 'Песняры', Ободзинский, 'Голубые гитары' пели о дружбе, о любви к Родине. Теперь духовность не привнесена, а душевность исчезла...
   - Наверно, родители привили вам веру?
   - Меня воспитывала мать, чей заработок составлял всего девяносто рублей. Мы жили в более чем скромных условиях. Мать прививать мне веру не стремилась, потому что слишком сложным стало бы существование молодого человека, вздумавшего в те годы открыто посещать церковь.
   - Как же вы пришли к вере и решили стать священником?
   Уже задав этот вопрос, Каморин смутился. Ему пришла в голову мысль: вправе ли он спрашивать о том, что верующие называют 'рождением свыше' и что является для собеседника, может быть, самым дорогим, сокровенным духовным опытом?
   - Вы, наверно, хороший журналист, если способны так настойчиво вести расспросы, - слегка усмехнулся отец Игорь. - Дать же вам исчерпывающий ответ я не могу. Это так же трудно, как сказать, за что ты полюбил человека. Ты любишь его вопреки тому, что о нём говорят. Тебе твердят: он тебе не пара, а ты повторяешь в душе: всё равно я люблю. Это произошло уже незадолго до окончания педагогического института, на последнем курсе. Господь выдернул меня из прежней жизни. Я попал в Троице-Сергиеву лавру.
   - То есть в семинарию при лавре?
   - Да. А спустя четыре года уже как молодой, только что рукоположенный священник я прибыл в Змиево, к разорённым руинам. Напутствуя меня, владыка сказал: 'Верни и отстрой храм'. И для меня начались дни и годы постоянных забот об этом.
   - Что же движет вами? Желание благоустроить и украсить храм и тем самым сделать его более привлекательным для прихожан?
   - Красота не равнозначна духовности. Не думаю, что эстетические чувства кого-то приведут к вере. Всё дело в послушании. Православные говорят: 'Послушание паче молитвы, а подвиг выше послушания'.
   - Понятно: 'послушание' - это строгое выполнение своих обязанностей, своего долга. А что такое 'подвиг'?
   - Это несение тягот, скорбей и болезней с благодарностью Богу. У меня православное отношение к болезни. Её нельзя сравнивать с крестом, несомым на Голгофу. Для меня она как благодать, награда. За неё с человека снимается какая-то часть бремени ответственности. Вот, скажем, я не могу положить много земных поклонов, и за это с меня Господь не спросит. Важно лишь, как человек относится к своему недугу, благодарит ли Бога. И это вовсе не так трудно. Тертуллиан сказал: 'Душа по природе своей христианка'. А душевная природа диктует поведение. Во все времена доброе, благодарное отношение ко всему окружающему нас было моральной нормой.
   - Мне кажется, вы отличный священник.
   - Не знаю. Прихожанам виднее. А я, со своей стороны, позволю себе высказать моё мнение о вас: у вас есть неподдельный интерес к людям и способность сопереживания - эти качества, на мой взгляд, необходимы настоящему журналисту. В Оржицах такой нужен. Не забывайте о нашей районной газете, оставшейся без сотрудников. Если ваша газета закрывается, то вам, возможно, есть смысл заглянуть в нашу 'районку'.
   - Спасибо, подумаю. И знаете, что? Пожалуй, я не буду больше дожидаться вашу супругу, а то мне уже неловко. Вам пора, наверно, готовиться к вечерней службе, а я время у вас отнимаю. Зайду в другой день.
   - Ну как хотите. Может, есть желание посмотреть храм?
   - Не откажусь.
   Они вместе вышли из дома. Каморин обратил внимание на то, как старательно отец Игорь закрыл дверь на два запора, отлучаясь лишь на краткое время. Во дворе уже начали сгущаться сумерки. Прямо над ними тёмной, таинственной громадой высился храм, его купола таяли, растворялись в вечернем, пасмурном небе, на котором уже зажглись редкие звёзды. Священник открыл тяжёлую церковную дверь, вошёл внутрь, повернул рубильник, и с высоты главного купола засияли огни огромного паникадила. Каморин бегло осмотрел храм и пришёл в восхищение. Хотя не было ничего необычного в том, что он увидел здесь: строгие лики святых на иконах, стены, светившиеся свежей белизной, готовые под роспись, нарядный пол, выложенный двухцветной плиткой. Но он знал, что всё это создано энергией его спутника - невысокого, болезненного человека с необычной судьбой.
   - Этот храм кажется древним, но в действительности он довольно новый, построили его в начале двадцатого века, перед самой первой мировой войной, - сказал отец Игорь с улыбкой, как бы желая из скромности избежать похвал себе и результату своих трудов. - Притом в так называемом русско-византийском стиле, который считается эклектическим, то есть искусственно сочетающим разнородные элементы. На этом основании в советское время здание сочли не имеющим архитектурной ценности и не церемонились с ним...
   - Насколько я знаю, в то время, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, вообще много строили храмов...
   - Да, потому что быстро росло население. И ещё потому что хотели укрепить духовные устои общества, которые начали расшатываться. Но это, как мы знаем, не помогло. Элита общества, самые просвещённые его представители отвернулись от православия. Пользовалось успехом всё, что угодно, - теософия, спиритизм, учение Маркса, - только не отеческая вера. И сейчас положение не лучше. Большинство именующих себя православными посещает храмы лишь на Пасху и Рождество.
   Каморин почувствовал в словах священника скрытый упрёк в свой адрес и попытался оправдаться не только за себя, но и за всех подобных себе 'невоцерковленных' людей:
   - Понимаете, вера - это как дальний горизонт, который в повседневной городской жизни не виден. Чтобы увидеть восход или закат, горожанин должен подняться на высоту или выехать за город. Но всё-таки он знает, что солнце встаёт из-за линии горизонта и уходит за неё. И потому, когда понадобится, найдёт стороны света и отыщет направление своего пути. Точно так же и вера: в повседневности она как бы забывается, но на самом деле постоянно тлеет в душе и разгорается, оживает в самые трудные, ответственные часы, определяя наиболее важные решения. Мне приятно думать, что есть храмы, в которые можно прийти, чтобы прикоснуться к вечному...
   - Да, это красиво, литературно. А задумывались ли вы о том, что настоятели храмов, которыми вы любуетесь издалека, должны думать о том, как достать ладан, свечи, уголь, что они обязаны не только уметь беседовать о вечном, но и становиться порой архитекторами и плотниками? Не дело священника - лезть на леса и штукатурить церковную стену, но как ему быть, если нет денег, чтобы нанять работника и никто не хочет помочь даром? Причём мое положение ещё далеко не самое плохое: Змиево - довольно большой посёлок, близкий к городу, расположеный на оживлённой автотрассе. К тому же рядом дачи 'новых русских'. То есть мой приход ещё далеко не самый бедный. А вот в сёлах подальше от автотрассы священники меняются часто, потому что им трудно закрепиться. Не каждый сможет жить в церковной сторожке без удобств, топить печку дровами и умываться водой из рукомойника. Об одном священнике из глубинки говорят, что его чаще можно увидеть с кружкой в городском Воскресенском монастыре, чем у себя на приходе, что его прихожане умирают без причастия и покаяния. Так что на самом деле православная жизнь у нас лишь еле-еле теплится...
   - И на роль духовной скрепы общества церковь не годится?
   Вместо ответа отец Игорь лишь печально улыбнулся. Каморин почувствовал в грустных словах священника нечто созвучное своим мыслям о ситуации в стране и вдруг заговорил горячо, почти захлёбываясь от волнения:
   - Как историк вы знакомы, конечно, с пассионарной теорией этногенеза Гумилёва. Которая многое, быть может, объясняет в нашем настоящем, а ещё больше - в нашем будущем. Гумилёв полагал, что каждый этнос рождается в результате пассионарного толчка...
   - Знаю, знаю, - перебил его отец Игорь. - Рождается с появлением героев, пассионариев, способных повести за собой людские массы. Затем, по мере роста пассионарности и увеличения числа пассионариев, этнос постепенно достигает расцвета, или акматической фазы своего развития. После чего в результате так называемого 'пассионарного перегрева' из-за чрезмерного роста числа пассионариев, начинающих конкурировать друг с другом, наступает фаза надлома - эпоха гражданских войн, в которой герои истребляют друг друга. Далее, по мере затухания пассионарности, следует фаза инерции, когда общество, за неимением настоящих лидеров, продолжает развиваться в основном за счёт накопленного ранее. И наконец, когда этнос теряет не только своих гениев и героев, но и людей, способных быть воинами и работниками, наступает фаза обскурации - угасания. Все эти фазы особенно чётко прослеживаются в истории Древнего Рима.
   - Но какие поразительные выводы следуют из применения этой теории к российской истории! Почти весь двадцатый век с его революциями и войнами был для России фазой надлома, а падением коммунистического режима ознаменовалось наступление инерционной фазы. Гумилёв умер в самом начале её и успел оставить прогноз о том, что в ближайшей перспективе Россию ждёт 'золотой век', то есть инерционная фаза. Что это означает, видно на примере древнеримской истории. Для Древнего Рима 'золотым' считается второй век нашей эры, когда правила императорская династия Антонинов. Но историки называют временем моральной смерти римского общества уже начало инерционной фазы Древнего Рима в первом веке нашей эры, когда после гражданских войн к власти пришла первая императорская династия Юлиев-Клавдиев. Граждане Рима тогда начали быстро превращаться в люмпенов, не способных быть ни воинами, ни работниками. Не ту же картину если не моральной смерти, то умирания мы наблюдаем и в нынешней России?
   - Вы слишком сгущаете краски...
   - Если бы! Даже если не вспоминать о коррупции во власти, сколько других диких историй происходит вокруг! Я знаю девушку, которую сверстницы решили за что-то покарать и подговорили парней изнасиловать её, причём и сами присутствовали при этом. Я знаю старуху, которую вынуждают продать дачу в черте города, потому что руководство в её садоводческом товариществе захватили дельцы-полубандиты, вознамерившиеся превратить дачные земли в дорогой коттеджный посёлок, и никто против них пикнуть не смеет. Недавно мне рассказали, как на улице, прилюдно, целая группа мужиков насмерть забила какого-то несчастного и никто не вступился за него. И меня самого, неугодного начальству, однажды уволили с работы по решению собрания коллектива. Видя всё это, я думаю, что ужасы тридцать седьмого года ещё могут вернуться. Это подтверждается историей Древнего Рима, в которой 'золотой век' сменился эпохами кровавых смут, дворцовых переворотов, 'солдатских' императоров и варварских нашествий.
   Каморин заметил, что лицо отца Игоря стал холодным и недовольным, как если бы услышанное покоробило его.
   - Я не могу согласиться с таким историческим пессимизмом, - сказал священник. - В вашей схеме вы вместе с Гумилёвым забыли о главном - о душе. Если сам Бог не лишил человека свободы воли, то кто может сделать это? Поле борьбы с грехом и всяческим злом - душа каждого человека. И в этой борьбе каждый может проявить героизм или хотя бы стойкость. Поэтому крах Древнего Рима не обрекает нас на такую же трагическую судьбу, но только служит предостережением, напоминанием о необходимости не поддаваться греху и злу.
   Отец Игорь сделал паузу как бы в ожидании возражений, но Каморин промолчал. Лицо священника смягчилось, и он продолжал:
   - Ну а потом, какой же практический вывод может следовать из этой теории? Вы же не обратитесь к матери, ухаживающей за младенцем, или к молодой паре, собирающейся вступить в брак, с пророчеством о гибели их потомства! Любой, кому вы скажете о неминуемом угасании его народа, подумает, что имеет дело с безумцем! Самый обычный, простой человек своим бесхитростным умом поймёт, что в этой пассионарной теории что-то не так, и, разумеется, будет прав! Потому что апостол Павел сказал: 'Немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков'. Мы не можем знать и свою собственную судьбу, так где уж нам предсказывать судьбы народов! В наших силах только молиться и уповать на Бога!
   Каморин почувствовал неподдельное волнение в словах священника и был тронут этим. Ещё он подумал о том, что отец Игорь с его проникновенным взглядом, привлекательным лицом и длинными, волнистыми волосами похож на Доброго Пастыря, каким его изображали на иконах, и, наверно, знает об этом... Помолчав, уже без прежней горячности Каморин сказал:
   - Всё-таки один практический вывод можно сделать. Мы на самом деле слабы морально и материально. Государство - едва ли не единственная оболочка, которая держит всю нашу расползающуюся массу. И потому его нужно укрепить на разумных основаниях. В этом я противник либералов, которые из нашей слабости делают вывод о том, что нам нужно склониться и разоружиться перед Западом. Но Запад нас растопчет, расчленит, если у нас не будет сильного государства.
   - А я не считаю, что мы слабы. Уверен: если, не приведи Бог, повторится нашествие двунадесяти языков, то в кровопролитных битвах мы снова одержим славные победы и в конце концов возьмём иноземные столицы.
   - Вы думаете, нынешние россияне способны на это? Откуда взяться силе духа у людей, привыкших склоняться перед властью и насилием?
   - Это вековая загадка. Но исторический факт налицо: крепостная Россия победила передовую Францию во главе с её великим вождём. Быть может, ответ на этот вопрос нашёл Пушкин. Он в эпиграфе к одной из глав 'Евгения Онегина' привёл слова Петрарки: 'Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно'.
   - Но здесь подразумевался, конечно, климат, не столько физический, сколько нравственный, с такими явлениями, как прогоны сквозь строй со шпицрутенами в царской армии и расстрелы перед строем в армии советской. Вполне естественно не дорожить жизнью, которая тягостна и страшна!
   - Это верно. Однако ошибочно думать, что в основе воинских подвигов россиян только террор, а наши герои - лишь самоубийцы, которым не терпелось расстаться с жизнью. Быть может, здесь не обойтись без еретического, 'неполиткорректного', почти запретного понятия - 'русский патриотизм'. Говорить о котором было совершенно непозволительно в советское время, как не принято и сейчас. Все привыкли к тому, что 'русским' может быть только национализм, а патриотизм признавался у нас прежде только 'советский', как сейчас признаётся лишь 'российский'. Хотя истинную цену 'советскому' патриотизму мы увидели во многих местах, например в Сумгаите. Тогда как русский патриотизм самым ясным образом проявился в тысячах подвигов в годы войны, а в наши дни - в событиях в Крыму и на Донбассе. Вообще наша история показывает примеры чудесного спасения в самых тяжких испытаниях. Россия уже столько раз воскресала, как птица Феникс, из пепла. Что, кстати, не противоречит и пассионарной теории: Гумилёв пишет о том, что на стадии обскурации этнос может пережить пассионарный толчок и возрождение. Так из погибшей Киевской Руси родилось Московское царство.
   - Но на другой этнической основе!
   - Почему? Русские и украинцы - один народ.
   - Нет, мы и внешне отличаемся, и языки наши сильно разнятся. На чрезвычайной близости русского и украинского настаивают русские, знающие украинский только по так называемому 'суржику' - пограничному диалекту из смеси двух языков. Литературный украинский язык сильно полонизирован и ближе к польскому, чем к русскому. Украинские заимствования из польского - это слова, обозначающие самые значимые, дорогие понятия для каждого человека, его самые глубокие переживания. Например, украинские эквиваленты для русских слов 'любить', 'видеть' и 'работать' - это заимствованные из польского 'кохаты', 'бачыты' и 'працюваты'. Если вы попытаетесь читать на польском, то едва ли много поймёте, тогда как украинцы легко читают польские тексты. Я помню, что ещё в советское время у моих знакомых украинок были популярны польские журналы. Русский язык ближе, пожалуй, к болгарскому, чем к украинскому. Если вы попробуете читать болгарскую газету, то вполне поймёте общий смысл большинства статей.
   - Это и неудивительно. Ведь церковнославянский язык, который так сильно повлиял на нашу литературу и живую речь, сложился на основе древнеболгарского. Но только с болгарами у нас общей судьбы нет, а с украинцами, верю, будет. Потому что исторически Украина принадлежит к русскому миру. Во всяком случае, её значительная часть. Вы разве не видите, что пассионарный толчок в нашем этносе уже начался? Поистине народное движение за собирание русского мира возникло в Крыму и на Донбассе 'снизу'. В Крыму за много лет до 'крымской весны', в девяностые и 'нулевые', крымчане стояли возле железнодорожной колеи и махали руками вслед поездам, уходившим в Россию. Самое удивительное явление наших дней - сопротивление Новороссии, Донбасса. Тамошних жителей в их большинстве и русскими-то не считают, признают их в лучшем случае лишь 'русскоязычным', и ничего им не обещают, и тем не менее вопреки всякому здравому смыслу, ценой неисчислимых жертв они с оружием в руках сопротивляются насильственному отторжению от русского мира.
   - Как странно, что вы, священник, высказываетесь в поддержку инсургентов Донбасса... Должен сказать, что ваша идея о пассионарном толчке в Новороссии как начале нового этапа русского этногенеза интересна и небесспорна. Где мы и где Донбасс... Хотя после монгольского завоевания Древней Руси национальное возрождение началось на её окраине - вокруг Москвы. Но только не смущает ли вас то обстоятельство, что в отечественной истории все периоды подъёма и расцвета оказываются почему-то очень непродолжительными? После Владимира Святославича и Ярослава Мудрого, создавших Киевскую Русь, - междоусобные распри вплоть до монгольского нашествия. После объединителя Руси вокруг Москвы Ивана Третьего - безумный деспот Иван Грозный, разорением страны подготовивший Смутное время. После Петра Великого - его ничтожные наследники... Сколько раз наши предки в одночасье отрекались от славных достижений прошлого, а зачастую даже и от памяти о нём! Вы знаете, конечно, слова Василия Розанова об Октябрьском перевороте: 'Русь слиняла в два дня'. А спустя семь десятилетий так же бездумно и безоглядно мы отказались от Советского Союза...
   - Советского режима не жаль, а вот единую страну надо было сохранить...
   - И ведь столь же круто, безжалостно наши предки отрекались от своего прошлого и в самом начале своей истории. Владимир Святославич сначала насаждал культ Перуна и других языческих богов, которым повелел приносить человеческие жертвы, а затем решил креститься и приказал сбросить в Днепр все ещё вчера столь чтимые изваяния. После чего наш народ так основательно забыл о главе языческого пантеона громовержце Перуне, что никаких фольклорных сказаний о нём до нас не дошло. И о других божествах древних славян сохранились лишь немногие упоминания, например в 'Повести о полку Игореве'. Тогда как предки многих других народов оставили потомкам подробнейшие языческие мифологии.
   - Это значит, что наши священники хорошо поработали на своей ниве...
   - Но из памяти народа стёрт и древнейший пласт его истории. Самые ранние былины переносят нас лишь в последнюю четверть десятого века и начало одиннадцатого, во времена Владимира Святославича. О том же, что было до него, сохранились только скудные летописные известия, впрочем, тоже полулегендарные. Тогда как у немцев события пятого века нашей эры нашли отражение в 'Песне о Нибелунгах'. Один из героев этой эпической поэмы - великий король Этцель, которого отождествляют с вождём гуннов Аттилой. В 'Песне' Этцель женится бургундской принцессе Кримхильде, вдове франкского героя Зигфрида. Видимо, подобные брачные связи на самом деле возникали между германцами и гуннами, которые встретились в пятом веке на берега Рейна. Примечателен тот факт, что в современном немецком языке сохранилось слово Hüne, означающее 'исполин, витязь, богатырь'. Есть также слово Hünengrab - курган, буквально 'богатырская могила'...
   Отец Игорь между тем неторопливо направился к выходу из храма, увлекая за собой Каморина, который продолжал говорить:
   - Почему же в славянских языках и фольклоре не сохранилась память о гуннах? Ведь гуннам для того, чтобы войти в соприкосновение с германцами, нужно было пройти насквозь территорию, заселённую славянами. Притом известно, что гунны были не врагами, а союзниками славян, вместе с которыми сокрушили готов. На это обстоятельство указал Александр Гильфердинг в своей 'Истории балтийских славян'. Благодарны кочевникам должны быть и восточные славяне, жившие в Приднепровье, то есть наши предки, потому что гунны разрушили державу их поработителей-готов - так называемое царство Германариха. На восточноевропейских землях, по которым прошли гунны, уже в шестом веке возникли первые славянские государства. Эффект, произведённый этими кочевниками на славянство, можно сравнить с мощной, освежающей грозой, несущей живительную влагу, после которой пустые поля наполняются новыми всходами...
   Вместо ответа отец Игорь только улыбнулся и пожал плечами...
   - На самом же деле есть основания полагать, что память о гуннах в славянских языках всё-таки сохранилась, притом как самая дорогая, священная, - с жаром продолжал Каморин. - Вы не задумывались о том, почему в славянских языках понятие 'отец' обозначается словами, далёкими по звучанию от слов с аналогичным смыслом в неславянских индоевропейских языках? Смотрите: 'отец' - это pater на латыни, pateras на греческом, pita на санскрите, father на английском, Vater на немецком. Даже для таджиков, малого индоевропейского этноса в глубине Центральной Азии, соседствующего с тюркскими народами, 'отец' - падорон, что близко к аналогичному слову испанского языка - padre. Как видим, русский 'отец', польский ojciec, чешский otec и сербский отац явно стоят особняком среди своих индоевропейских собратьев. Тогда как слова, обозначающие других близких родственников, - мать, брата и сестру, - созвучны в славянских и других индоевропейских языках. Зато для русского 'отца' и его славянских собратьев нетрудно отыскать созвучия в азиатских неиндоевропейских языках: это, например, татарское ата, чувашское атте и монгольское эцэг. Вообще ata - общетюркское слово для обозначения отца. Вспомним, например, Кемаля Ататюрка. Хотя у этого слова есть вариант, как видно на примере Туркменбаши. С этим вариантом явно связаны болгарское баща и украинское батька, означающие всё то же...
   - Ну насчёт 'баши' вы явно ошибаетесь, - возразил отец Игорь, открывая дверь храма и переступая порог. - Я точно знаю, что турецкое слово 'башибузук' означает 'отчаянная голова', а татарский 'башлык' - это головной убор. В родстве с ними и русское слово 'башка', заимствованное у татар. То есть тюркское 'баши' - это 'голова' или 'глава', например 'глава семейства'. Так в семьях булгар, покоривших придунайских славян, могли называть отцов, отчего в болгарском языке и появилось, видимо, соответствующее слово, заменившее общеславянское 'отец'. А вот насчёт происхождения последнего из языка гуннов или иного тюрского народа я сомневаюсь. Вы полагаете, что на каком-то историческом этапе славянские женщины массово заключали брачные союзы с гуннами? Но мы даже не знаем точно, принадлежал ли язык этих кочевников к числу тюркских!
   - Однако существуют очень правдоподобные гипотезы на этот счёт. Лев Гумилёв с уверенностью утверждал, что тюркоязычные чуваши - потомки гуннов, аргументируя это тем, что чувашский язык является наиболее архаичным тюркским языком и что хунну во время своего движения от границ Китая на запад задержались на двести лет на Волге, именно там, где теперь живут чуваши. Кроме того, известно, что верховный шаман гуннов носил титул ata kam, что на тюркском означает: 'отец-шаман'. Поэтому в чувашском атте и гуннском имени Аттила правомерно видеть не просто созвучия, но и слова общего происхождения со схожим смыслом. Известно, что во время пребывания на Волге хунну, которым не хватало женщин, брали в жёны представительниц местных народов, об этом писал Гумилёв. Затем они возобновили свой завоевательный поход на запад. Проходя через области, населённые предками славян, они должны были продолжить свою обычную практику: брать в жёны местных женщин. Дети, родившиеся от этих союзов, именовали своих отцов привычным для тех словом с тюркским корнем atа. А при помощи суффикса 'ец' этому заимствованию придали форму мужского рода, привычную для славянских языков, наподобие 'горец', 'конец' и 'венец'...
   - Как хорошо быть дилетантом! - сказал отец Игорь насмешливо. - Можно смело утверждать самые удивительные вещи!
   - Я не утверждаю, а лишь высказываю гипотезу, - увлечённый разговором, Каморин остановился в открытой двери храма. - Которая подтверждается на примере тех же булгарских племён, передавших покорённым славянам не только свой этноним, но и слово 'баща' в значении 'отец'. Примечательно и то, что у средневековых монголов всё отцовское имущество наследовал так называемый 'отчигин' - младший сын. 'Отчигин' - ведь это похоже по звучанию на слова 'отчизна' и 'отечество'. И монголы в данном случае отнюдь не притягиваются за уши, потому что монгольские и тюркские языки принадлежат к одной алтайской языковой семье, у них много общего. Кроме того, бесспорен тот факт, что ранняя история славян связана с гуннами. В начале нашей эры известия о славянах были редки и сомнительны, историки до сих пор спорят о том, кого имели в виду древние авторы, говоря о венетах или росомонах, и как те и другие были связаны с готами и аланами, господствовавшими на пространстве от Дуная до Дона. Но пришли гунны и разгромили готов и алан, очистив тем самым историческую сцену для будущего возвышения славян. И вслед за этим славяне, уже несомненные, многочисленные и сильные, приступили к созданию своих государств. Таким образом, факт налицо: после контакта гуннов с рыхлой праславянской массой возникли новые и очень активные славянские этносы.
   - Допустим, всё было именно так. Но какое значение это имеет для нас?
   - Такое начало нашей истории объясняет всю её дальнейшую жестокость. Впрочем, не только нашей. Примечателен тот факт, что тоталитарные режимы возникли в ХХ веке именно в тех странах, где побывали гунны, - в России, Китае, Германии и Италии. Ведь эти свирепые завоеватели не исчезли бесследно - они растворились в покорённых ими этносах, передав им свои гены.
   - А разве гунны побывали в Италии?
   - Ну а как же! На следующий год после битвы на Каталаунских полях они вторглись в Италию и захватили Верону, Медиоланум, будущий Милан, и ряд других городов. Правда, из-за чумы их пребывание там оказалось непродолжительным...
   - В самом деле... Кстати, не будем забывать о том, что в битве народов на Каталаунских полях Римская империя накануне окончательного краха одержала свою последнюю победу, остановив наступление гуннов и германцев на Галлию. Так что если даже Гумилёв прав и нам предстоит медленное угасание, не стоит всё-таки слишком преувеличивать нашу слабость. И издыхающий медведь опасен...
   Выйдя наконец вслед за отцом Игорем из храма, Каморин видели невысокую женщину в синем плаще и чёрном берете, которая открывала калитку в церковной ограде. Каморин встретился с ней взглядом и вздрогнул: на него смотрели глаза Сергея Чермных - чёрные, смелые, мгновенно всё схватывающие и оценивающие. Узнаваемыми, очень похожими показались и очертания скул и подбородка, и решительный разлёт тёмных бровей. Убедительнее, чем любая бумага, лицо Ольги свидетельствовало о том, что она - дитя адюльтера. Вот почему Чермных оставил ей деньги!
   - Это моя жена Ольга Сергеевна. А это журналист... - начал было представлять гостя отец Игорь и запнулся, потому что забыл спросить его имя.
   - Моя фамилия Каморин. Я хотел попросить вам, Ольга Сергеевна, поделиться воспоминаниями об учредителе нашей газеты 'Ордатовские новости' предпринимателе Сергее Чермных, который завещал вам часть своего состояния.
   - Послушайте, Каморин, - Ольга быстро подошла к нему почти вплотную и заглянула ему в самые глаза своим требовательным, недобрым взглядом. - Не вздумайте ничего писать обо мне в связи со смертью Чермных. Я категорически запрещаю вам это! Обещаете, что не напишете? Тем более, что я не знала его и родством с ним не связана. Моя девичья фамилия - Жилина...
   Эта фамилия что-то шевельнула в памяти Каморина. Её носил кто-то, кого он знал. Но кто именно? Он пытался припомнить это под нетерпеливым, сердитым взглядом Ольги. Рядом с ней стоял отец Игорь с неловкой полуулыбкой на губах. Ах, да! Было же в его жизни знакомство с преподавателем философии Жилины - когда-то соседом по больничной палате!
   - Я ничего не напишу, - пробормотал Каморин растерянно. - А вы не родственница преподавателя Жилина?
   - Я его дочь. Он сейчас тяжело болен. Несколько лет назад погибла мать, а теперь вот у него онкология, - на лице Ольги вдруг начала расползаться гримаса плача, она махнула рукой и пошла в дом.
   Отец Игорь молча последовал за нею. Каморин посмотрел им вслед, вздохнул и скорым шагом направился на остановку: ему хотелось выбраться из Змиево до темноты. Он был в смятении: все впечатления от этого визита к священнику оказались неожиданны и болезненно остры. Совсем не таким, более простым и душевным, он представлял себе сельского батюшку. А от отца Игоря повеяло чем-то необычным, суровым и страстным. Хромой священник, взбирающийся на строительные леса, - это было сродни подвижничеству столпников, своего рода молчаливым укором всему миру. В век пассионарного угасания он казался самым настоящим пассионарием и при этом очень одиноким, как если бы именно его пассионарность воздвигла незримую преграду между ним и окружающими. Чему тот, похоже, был только рад. При всей своей кажущейся откровенности отец Игорь в течение всего разговора оставался эмоционально 'закрытым', 'застёгнутым на все пуговицы': ничто не дрогнуло на его лице и в его голосе ни тогда, когда он говорил о своём юнощеском увлечении 'Песнярами' и Ободзинским, ни когда речь зашла о смертельной болезни его тестя. И разве эта его откровенность не была точно дозированной, заранее рассчитанной именно из желания показаться откровенным? Разве не говорил он о 'Песнярах' и Ободзинском и другим? В таинственный мир своей души, как и в свой дом, отец Игорь не пустил нежданного гостя дальше прихожей. И можно было сомневаться в том, что кому-то он открылся больше.
  
  
  
   16
  
  
   Пригородным автобусом Каморин вернулся в Ордатов около семи часов вечера. Он вышел на ближайшей к своему дому остановке и два квартала прошагал в темноте, едва рассеянной скудным светом витрин и редких фонарей, старательно обходя лужи. Он был не доволен собой. Ему не следовало делиться с отцом Игорем своими горестными сомнениями относительно будущего страны. Тому и без заезжего 'пессимиста' слишком нелегко. И что можно было ожидать от сельского священника в ответ, кроме привычных фраз о 'неисповедимых путях Господних'? К тому же не исключено, что Анжела узнает о его визите к Шумовым от имени редакции да ещё под надуманным предлогом, и после этого оставаться на работе станет совсем трудно. А куда податься? Может, и в самом деле попытать счастья в оржицкой районной газете, как подсказал отец Игорь? И, между делом, непременно нужно связаться с тем, кто считается отцом Ольги Шумовой, - с преподавателем философии Сергеем Викторовичем Жилиным, его давним знакомым. Тот наверняка знает о том, что убитый Чермных - настоящий отец Ольги. И не он ли, Жилин, убил предпринимателя?..
   После ужина Каморин сел посмотреть телевизор и скоро понял, что происходящее на экране совсем не интересует его. Лучше поскорее принять душ и лечь в постель, чтобы наутро оказаться возможно более бодрым для предстоящей работы. Горячая вода поможет расслабиться после всех переживаний минувшего дня... Ему пришлось подождать, пока струи стали почти обжигающими. Они хлестали его тело, смывая вместе с потом усталость, но отнюдь не расслабляли его. Нет, он чувствовал себя по-прежнему взвинченным, а голова его скоро начала отзываться на поток горячей воды непривычно острой, пульсирующей болью. Он поспешил выйти из душа и лечь в постель. И после этого его мука началась по-настоящему.
   Едва он лёг, как со страшной силой кровь прилила к его голове и сдавила её. У него появилось такое чувство, будто сейчас в его мозгу лопнут сосуды. Чтобы уменьшить прилив крови к голове, он сел на кровати, и от этого на самом деле стало легче, но лишь чуть-чуть. В ожидании катастрофы он провёл так неопределённо долгое время, но боль не спадала. Наконец, устав сидеть, он поднялся, достал из кладовки две подушки, предназначенные для гостей, когда они оставались ночевать, и положил их себе под голову, одну на другую, а сверху - третью, свою собственную. После этого он смог полулежать-полусидеть, склонив голову на своё необыкновенно высокое изголовье.
   Кажется, лишь под утро он заснул. И ему приснился странный сон. Будто он со своими родителями очутился в доселе невиданном городе. Вокруг них было множество домиков, маленьких, меньше дачных, приземистых, в сущности полуземлянок. Очертания этих жилищ таяли в сгустившихся сумерках, но каждое светилось изнутри неяркими огоньками, похожими на свет лампад. А вот и их домик, такой же маленький, приземистый, и в нём такой же неяркий свет. Но только это временное пристанище, потому что завтра он вместе с родителями должен переехать куда-то. Именно об этом они втроём говорили между собой, сидя в сумрачной, полной теней комнатушке, едва освещённой каким-то таинственным, невидимым источником света.
   Он проснулся и ещё с минуту продолжал переживать предстоящий переезд, пытаясь припомнить: куда же он вместе с родителями должен переехать? Пока не вспомнил о том, что они давно умерли, сначала мать, а спустя пять месяцев и отец. Вместе с этим воспоминанием его голову прорезала уже знакомая острая боль. Та самая, что мучила его почти всю ночь и из-за которой он лежал теперь так неудобно, с тремя подушками под головой. С ним явно что-то не в порядке! В смятении он поднялся и кинулся к зеркалу, не сомневаясь в том, что увидит в своём отражении что-то необычное. Так и есть: в левом глазу, начиная от внешнего уголка и почти касаясь яблока, расплылось кровяное пятно! 'Микроинсульт!' - мелькнула в его сознании пугающая мысль. Спустя миг пришла другая, не менее страшная: вот, оказывается, почему ему приснился сон, в котором он вместе с покойными родителями переезжает куда-то! Это же предвещение смерти!
   Ему стало ясно, что нужно срочно к врачу. К какому? Наверно, к неврологу, если есть головная боль и подозрение на микроинсульт. Но в районной поликлинике к узким специалистам надо записываться за полмесяца... Значит, надо пойти в частную клинику. Недалеко от его редакции есть такая под названием 'Медуница'. Туда можно заглянуть во время обеденного перерыва.
   В клинике 'Медуница' оказалось на удивление малолюдно. В фойе сидели только два человека, и им нужно было не к неврологу. Каморина быстро записали в регистратуре и после уплаты тысячи рублей сразу направили во врачебный кабинет. Невролог Панарина, полноватая блондинка средних лет, поводила у него перед глазами молоточком, постучала им по его коленным чашечкам и локтевым суставам, после чего неожиданно предложила раздеться до пояса. Он этого совсем не ждал и смутился: его нательная фуфайка была несвежая и к тому же старая, в незалатанных дырах. Как бы не заметив его смущения, Панарина прослушала его сердце при помощи стетоскопа, затем измерила у него давление тонометром с 'грушей'.
   - Сто сорок на девяносто, - сообщила она результат, задумчиво посмотрев на него (сквозь стёкла её очков, он разглядел, что глаза у неё некрасивые: очень светлые серовато-зелёные, с воспалёнными веками). - Это, может быть, связано с тем, что в кабинете врача, в непривычной для себя обстановке вы немного взволнованы... Я пропишу вам мексидол, который улучшает кровоснабжение мозга, и адаптол - это успокаивающее средство, не снижающее умственную активность. И рекомендую пройти магнитно-резонансную томографию мозга по адресу, который здесь указан, - она протянула ему буклетик.
   Уже за порогом врачебного кабинета он рассмотрел буклетик: это оказалась реклама медицинского центра 'Авиценна'. По возвращении в редакцию он первым делом нашёл в интернете сайт 'Авиценны', на котором узнал стоимость предложенного ему обследования: пять тысяч рублей. Отдать почти половину зарплаты за то, чтобы ему подтвердили факт черепно-мозговой травмы? И что затем? Ведь не трепанацию же черепа ему сделают, а лишь назначат лекарства. Скорее всего, те же самые таблетки, которые уже прописали, или их аналоги. Нет, всё дело не в давней травме, с которой он как-то прожил почти два десятка лет, а в садистском режиме работы, установленном для него Анжелой. И ещё, наверно, повлияли визиты к следователю и отцу Игорю... В результате он переутомился, переволновался. Наверно, произошёл скачок давления, ведь именно это вызывает инсульты... Что сказала Панарина о его давлении? Сто сорок на девяносто - это, наверно, не очень плохо, но и не очень хорошо. Иначе она не предположила бы, что он волнуется. С другой стороны, гипертонии она у него не заподозрила. Значит, давление у него ещё недостаточно высокое для такого диагноза.
   Каморин решил, что как-нибудь дотянет до конца года, а во время новогодних 'каникул' его здоровье наверняка поправится. Только нужно разгрести завал всё новых заданий, которые безжалостно нагромождала на него Анжела. Должны же они кончиться когда-то! И ещё между делом надо найти своего старого знакомца Жилина, каким-то образом связанного с убийством Чермных...
   Спустя несколько дней, в пятницу тринадцатого ноября, Каморин вернулся с работы позже обычного. Он задержался из-за того, что ему назначили на шесть вечера встречу в региональном агентстве ипотечного жилищного кредитования, где нужно было взять интервью для очередной заказной публикации. Наконец-то подошла к концу неделя, которая далась ему очень нелегко. Теперь он чувствовал себя совершенно вымотанным. Голова болела так, что он уже несколько дней не мог читать в трамвае по вечерам, возвращаясь домой, как любил делать до сих пор. Но очередная, предпринятая этим утром попытка получить отгулы за работу в выходные на позапрошлой неделе оказалась безуспешной. Анжела просто отмахнулась от него. Впрочем, слегка его утешило то, что она не потребовала сдачи материала об АИЖК к утру или полудню понедельника. Это означало, что хотя бы в предстоящие выходные он сможет отдохнуть.
   По возвращении он приступил к позднему ужину, устроившись по обыкновению на диване перед телевизором и держа на коленях поднос с котелком разогретого борща. Но вникнуть в смысл изображений, мелькавших на экране, он даже не пытался. Сейчас, когда рабочие заботы отошли на время на второй план, из его головы не выходил Жилин. Он почувствовал, что не успокоится, пока не разрешит загадку, связанную с этим человеком.
   Неожиданно ему пришла в голову идея о том, что очень легко узнать адрес и телефон Жилина. Есть же в интернете сайты с такими данными о жителях большинства крупных российских городов! Не доев борщ, он схватился за смартфон и уже через пять минут получил искомые сведения. Как ни странно, оказалось, что Жилин был прописан в доме на соседней улице Челюскинцев. А вот и его телефон: 62-17-83. Теперь, когда оставалось лишь набрать этот номер, чтобы связаться с Жилиным, Каморин задумался: а что, собственно, ему нужно от преподавателя философии? Признание в том, что именно он, Жилин, убил Чермных? Но с какой стати убийца сознается? Может быть, лучше просто передать следователю информацию о том, что настоящий отец Шумовой - Чермных? То есть полностью доверить замотанному донельзя служаке Бурило свою судьбу? Нет, лучше сначала попытаться самому разговорить Жилина под включённый диктофон. От этого хуже не будет... ...
   На другом конце провода трубку взяли сразу, как будто ждали звонка.
   - Сергей Викторович, я хочу поговорить с вами по вопросу, который касается вашей дочери Ольги...
   - Кто это?
   - Мы знакомы, были однажды соседями по больничной палате, в отделении травматологии. Я попал туда в бытность педагогом, вашим коллегой...
   - А-а, вспомнил! Ваша фамилия на 'ка'...
   - Каморин.
   - Так в чём дело?
   - Это, как говорится, не телефонный разговор.
   - Я очень болен, гостей не принимаю.
   - Сделайте, пожалуйста, для меня исключение. Я могу быть у вас через десять минут и много времени не отниму. Мой вопрос касается не только вашей дочери, но и покойного Чермных. Иначе мне придётся обращаться в правоохранительные органы.
   - Ну чёрт с вами. Приходите. Точный адрес знаете?
   - Челюскинцев, девять, квартира тридцать первая.
   - Правильно. Второй подъезд, третий этаж. Позвоните в домофон.
   - Хорошо, сейчас буду.
   Взглянув на часы, Каморин увидел, что была уже половина девятого. За окном - непроглядная темень. Идти в ночь, чтобы встретиться с глазу на глаз с убийцей - при мысли об этом ему на миг стало жутко. Чтобы успокоиться, он попытался представить себе Жилина. Тот запомнился совсем не страшным и даже в чём-то забавным - этакий благодушный, самодовольный здоровяк, любитель выпить и порассуждать велеречиво на свои философские темы. Хотя сейчас здоровья у него уже нет...
   Дом номер девять по улице Челюскинцев Каморин знал хорошо. Бесчисленное количество раз он проходил мимо этой кирпичной пятиэтажки с красной неоновой вывеской 'Пандора'. Так затейливо назывался ювелирный магазинчик, перестроенный из трёхкомнатной квартиры на первом этаже. Странно, что ни разу ему поблизости не встретился старый знакомый. Или всё дело в том, что он со своей немалой близорукостью ходит без очков и способен узнать человека лишь вблизи?..
   Когда он поднялся на третий этаж и позвонил, ему открыли не сразу. Сначала он услышал шорох за металлической дверью и почувствовал, что через глазок его рассматривают.
   - Вы один? - глухо спросили из-за двери.
   Он закивал утвердительно и даже постарался ободряюще улыбнуться. Дверь бесшумно открылась.
   - Проходите! - тихо сказал худой старик с серой истончённой кожей и мешками под глазами.
   Каморин удивлённо всмотрелся в хозяина, не узнавая своего давнего знакомого, а тот левой рукой придерживал дверь, правую же прятал в кармане потёртого чёрного пиджака.
   - Ну проходите же! Скорей!
   Каморин опомнился и переступил порог. Тотчас дверь за ним закрылась. Теперь он стоял вплотную к Жилину, от которого пахнуло чем-то несвежим, тяжёлым. Жилин плечом слегка подтолкнул его, вдруг перейдя на 'ты':
   - Проходи! Разуваться не надо!
   Каморин пошёл вперёд, осматриваясь. Сумрачная прихожая, небогатая, но с претензией на уют, с зеркалом на стене, ящиком для обуви из ДВП под ним и тёмным паласиком на полу, носила отпечаток женской заботы, но в квартире Жилин был явно один. Прихожая переходила в короткий коридор, который заканчивался открытой дверью в довольно большую освещённую комнату - так называемый 'зал' советских квартир. Каморин увидел там тахту с тремя большими подушками, напротив неё шкаф с полированными дверцами, рядом со шкафом кресло, и в углу, у самого окна, водружённый на низенький столик, старый цветной телевизор, который ни с тахты, ни с кресла нельзя было смотреть удобно, не скособочившись.
   Жилин махнул рукой на тахту:
   - Присаживайся!
   Каморин послушно присел на краешек тахты. Жилин опустился на кресло напротив. Слегка наклонив голову, он тяжёлым взглядом исподлобья несколько мгновений рассматривал Каморина, затем на его лице появилась злая усмешка:
   - А выглядишь ты скверно. Хотя чуть лучше, чем я, умирающий от рака. С чем пожаловал?
   - С вопросом, который касается Ольги Сергеевны и одного предпринимателя. Сейчас объясню, в чём дело. Был такой предприниматель Чермных, недавно убитый. В его убийстве подозревают, как ни странно, меня. То есть у следователя есть такая версия. Пока я не фигурант уголовного дела. Между тем Чермных оставил Ольге Сергеевне часть своего состояния. И по некоторым основаниям я предположил, что... ты причастен к его смерти...
   Каморин запнулся, произнося 'ты': сейчас ему менее всего хотелось обращаться к Жилину таким образом, как бы уравнивая себя с убийцей, но почему-то уклониться от панибратского 'тыканья' казалось невозможным.
   - По каким таким основаниям?
   - Я видел Ольгу и знаю, что она - дочь Чермных. Сходство несомненное...
   - И ты не побоялся сунуться к предполагаемому убийце, которому нечего терять?
   - Но ведь между нами обид нет... Зачем тебе меня убивать? К тому же сейчас у меня в жизни всё так плохо, что и умереть не страшно...
   - А, вот как... - Жилин рассеянно потрогал левой рукой остатки волос на темени, а правую вытащил из кармана. - Ты думал, у меня пистолет? А я его сразу выбросил... Знаешь, я как раз хотел всё рассказать... Кому-то... Облегчить душу!.. Только нужно заключить джентльменское соглашение: ты мне дашь время, чтобы спокойно умереть. Хотя какое тут к чёрту спокойствие! Это просто фигура речи... Я хочу сказать только: умереть без общения со следователями... Мне ведь немного осталось, максимум - месяц. За это можешь записать на видео моё признание. Смартфон с тобой?
   - Со мной. И я согласен. Обещаю не обращаться к следователю, пока ты жив. - Доставай смартфон!
   Неловкими, будто чужими руками Каморин достал из кармана смартфон и навёл объектив на Жилина. Тот выпрямился и, глядя прямо в тусклый пластиковый глазок аппарата, заговорил тихим, невыразительным голосом:
   - Я, Жилин Сергей Викторович, заявляю, что убил Чермных для сведения с ним личных счётов, а каких именно - это никого не касается. Убил потому, что болен раком в финальной стадии и хотел перед смертью избавиться от ресентимента - этого тёмного сгустка сожалений и обид. Я не был злым человеком, любил этот мир и жил с желанием добра для всех. Прощайте, сожаления! Прощай, жизнь!
   Лишь в самом конце этой краткой речи лицо Жилина дрогнуло. Каморину показалось даже, что тот едва не всплакнул, но сдержался и махнул рукой:
   - Всё! Выключай!
   Каморин послушно спрятал смартфон, почувствовав при этом, что помимо его воли по его лицу скользнула ухмылка.
   - Я сказал что-то смешное? - уязвлённо вопросил Жилин.
   - Нет, просто странно, что ты настолько философ, что философской теорией мотивируешь свой роковой поступок... Притом мне уже приходилось недавно слышать о ресентименте...
   - В самом деле? Значит, старика Ницше читают в наши дни не только преподаватели философии?
   - Как ни странно, это понятие используют в политической полемике либеральные публицисты. Они утверждают, что ресентимент характеризует моральное состояние современного российского общества. Что россияне тоскуют о былом величии государства, что Россия - страна классического ресентимента, что именно в попытке компенсировать этот ресентимент мы ввязались в конфликт с Западом и 'крымскую весну', подобно тому, как ранее 'веймарский ресентимент' привёл Германию к диктатуре, а весь мир - к войне. Впрочем, либералы повторения такой катастрофы не ожидают, предрекая России неизбежное исцеление от пустых амбиций и примирение со статусом заурядной страны со средними возможностями..
   - Ага! Суть вопроса тебе ясна! - воскликнул Жилин с довольной улыбкой, которая тотчас сменилась гримасой страдания, и его всего передёрнуло.
   Каморин с ужасом наблюдал за тем, как судорога пробежала по телу его собеседника, как тот сначала содрогнулся и скрючился, а потом начал медленно разгибаться, вытягивая в сторону свою левую ногу, точно под его телесной оболочкой была заключена большая пружина.
   - Ах, чёрт! - после длительного молчания прошипел наконец Жилин. - Кетонал уже не помогает от боли! Нужен наркотик!
   Помолчав ещё с минуту, Жилин расслабился, большое, костлявое тело его бессильно застыло - видимо, боль утихла. Каморин подумал, что сейчас лучше, наверно, уйти. Но что-то удержало его на месте. Наконец Жилин поднял на гостя больной, тусклый взгляд:
   - Я помню, как ты рассказывал, что твоя мать умерла от рака и что ты для обезболивания колол ей наркотик трамал. А ещё ты говорил, что просил её потерпеть и принять мирную христианскую кончину. Ну и что, помогло ей это? Она скончалась мирно, по-христиански?
   - Нет, - нехотя, смущённо признался Каморин. - Ей нужен был трамал и днём, и ночью. В самое глухое ночное время она звала меня, чтобы я сделал ей укол. От наркотика она галлюцинировала, видела свою покойную сестру и какого-то кота, который будто бы проникал в её квартиру. За две недели до смерти с ней случился инсульт, от паралича лицевых мышц её лицо перекосилось. А ешё через десять дней новый инсульт лишил её речи и способности контактировать с людьми, она перестала звать меня и уже ничего не ела. В таком состоянии она провела два дня, а в ночь на третий день я обнаружил её без признаков жизни, ещё тёплой, с открытыми глазами и выражением печального удивления на лице.
   - Вот! - с мрачным торжеством заключил Жилин. - Рак обрекает больного на медленную, мучительную смерть, лишает человеческого облика и всякого достоинства! Он заживо разлагается в неимоверных страданиях и физической нечистоте! А ты говоришь о мирной христианской кончине!
   - Как хорошо ты запомнил наши давние разговоры...
   - Как же тебя не запомнить! Ты был в нашей палате да и во всей травматологии, наверно, самый странный пациент - маленький, худенький, как подросток, да ещё какой-то жалкий, затравленный, подавленный. Безногий Сашка и то казался веселее тебя! Ну а потом, спустя пять лет, у меня отец тоже умер от рака, так что поневоле я вспоминал тебя и разговоры с тобой. Отец мой хотя на боли не жаловался, за месяц до смерти потерял память и совершал дикие, бессмысленные поступки, мучал меня и других, кто оказывался рядом. Однажды он сказал мне, что может убить. То есть одно он всё-таки понимал: то, что терять ему нечего! А теперь я и сам в таком же положении...
   - Но послушай! - горячо воскликнул Каморин, которому именно сейчас пришёл в голову новый аргумент против теории ресентимента. - Нелепо сверять свою жизнь с бреднями Ницше! Этот безумец восславил бестию, царственного зверя в человеке - свободного, как ветер, гордого, неукротимого в своих желаниях. Но таких зверей на самом деле нет, философ просто не знал мира природы. Лев, царь зверей, вырастает в прайде - стае, в которой никто не свободен, будучи подчинён жёсткой иерархии. Молодой лев играет в прайде жалкую роль, вожак не подпускает его к своему гарему. Но и вожак - всего лишь раб своих инстинктов и законов прайда. А когда он состарится, молодые львы его изгоняют, и в конце концов, ослабевший, он становится добычей шакалов. Что характерно, на морде у любого льва обычно точно такое же ласковое, даже заискивающее выражение, как у домашней кошки. Всегда гордого 'царя зверей' можно увидеть только на геральдических эмблемах.
   - То есть, 'смирись, гордый человек'! - насмешливо подытожил Жилин. - Между прочим, Ницше сказал о звере в человеке лучше: 'В основе всех благородных рас просматривается хищный зверь, роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия'.
   - И это тебя вдохновляет? Это же просто пародия какая-то на то, что действительно поддерживает и утешает человека! Я расскажу о том, что однажды на самом деле согрело мне душу. Как-то зимой, а точнее девятнадцатого января, когда празднуется Крещение, то есть в самый что ни на есть крещенский мороз, отправили меня с заданием в Оржицы, в одну тамошнюю организацию к десяти часам. Ехать я решил пораньше, с запасом времени, чтобы наверняка не опоздать, для чего поставил будильник на пять часов утра. На душе у меня было нехорошо. Вы же знаете, как мало в Ордатове читают прессу, а уж наши 'Ордатовские новости' - и подавно.
   - Кто бы в этом сомневался! - насмешливо сказал Жилин.
   - Главная причина этого в том, что газета рассчитана на публикацию заказных материалов и делается как бы понарошку: в ней все будто бы проблемные и информационные материалы - лишь для создания видимости настоящей журналистики, лишь 'гарнир' к рекламе. Естественно, у нас очень мало читателей. Наши менеджеры по рекламе убеждают рекламодателей в обратном, а те хотя очень сомневаются, но всё-таки иногда, на всякий случай делают заказы. И при всём том, что 'Ордатовские новости' - лишь подобие настоящей газеты, нас, журналистов, там гоняют по-настоящему. И всюду мы добираемся своим ходом, не рассчитывая на редакционный транспорт за отсутствием оного. Так что легко представить, с какими чувствами я поднялся в пять часов утра, чтобы в жестокий мороз ехать в райцентр готовить 'заказуху', которую никто читать не будет!
   - Но в коммерческом издании сотрудники, наверно, хотя бы получают прилично, в отличие от бюджетников...
   - Э-э, нет! У нас платят гроши. Потому что в Ордатове вообще с работой плохо, а у нас подобрались люди, которым уйти просто некуда. Вроде меня - немолодого, не бойкого, без журналистского образования. Так вот, приехал я в Оржицы в восемь утра, а в организации меня ждали только в десять часов. Вышел из автобуса и сразу продрог. Куда деваться? Я осмотрелся вокруг и в утренней морозной мгле различил неподалёку очертания храма. В ту сторону по одиночке и кучками шли люди, и я пошёл вместе со всеми. Вошёл в храм, и сразу меня окатила волна тёплого воздуха, пропитанного ладаном: шла служба. Люди стояли тесно, на всех лицах было терпеливое, радостное ожидание чего-то. Стройно, умилительно пели певчие, старый священник кадил, читал нараспев молитвы, и душа моя сладко размягчалась. А когда все в храме начали произносить 'Символ веры', это перечисление того, во что верит христианин, я от горести, умиления и восторга не удержался от слёз, слушая об искупительной жертве Христа: 'Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяша одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца'.
   Голос Каморина дрогнул, он замолчал и вытер глаза.
   - А знаешь, ты мог бы стать священником, - холодно сказал Жилин. - Ты веришь в то, о чём говоришь.
   - Нет, я слаб в вере... Для меня это что-то вроде психотерапии. По-настоящему верит твой зять Игорь Шумов, которого я видел вчера: он хромой не боится лезть на строительные леса... Но подумай: разве путь мужественного терпения и искупления, указанный Христом, - не пример для всех нас? Разве нельзя последовать ему хотя бы только ради его красоты? Да, страдаешь ты ужасно, но ведь потерпеть осталось немного...
   - А почему ты думаешь, что я убью себя? - мрачно спросил Жилин, снова ёжась от боли. - Я же выбросил пистолет... Да, я чувствую, будто тело моё жжёт огнём. Я уже в аду, и этот ад ужасен, но всё же я не оборву свои страдания. Я потерплю хотя бы ради Ольги, потому что невозможно жене священника иметь отца-самоубийцу. Ну а потом, я всё-таки не безбожник. Как можно отказаться от последней надежды? Ведь у меня уже не осталось ничего, кроме души. Тело, наполненное болью, - это уже ничто, это прах, смертная скудель. Зато душе обещано бессмертие. Нельзя отказаться от этого обещания, этой надежды. Убить себя - это значит уподобить себя бездушному животному.
   - Человеку на пороге смерти свойственно верить в некий предстоящий ему путь, - сказал Каморин взволнованно. - Моя мать после инсульта уже едва говорила и почти ничего не ела, а когда я пытался убедить её поесть, произнесла странную фразу: 'Не стой на трамвайном пути'.
   - Такие же странные слова произнёс мой отец, потерявший память накануне смерти от рака. Ночью он пытался куда-то уйти из квартиры, а когда я догнал его на лестнице, он объяснил: 'Пошёл спросить, почему поезд стоит'.
   Оба помолчали. Каморину захотелось утешить обречённого. Торопливо, не подбирая слова, он стал высказывать то, что уже не раз мелькало в его сознании, когда он думал о Жилине:
   - Вы прожили неплохую жизнь, со вкусом. Погружение в философию - это же прикосновение к вечным истинам, к высокому и прекрасному...
   - Так могут представлять себе работу преподавателя философии только люди наивные или равнодушные, - горько усмехнулся Жилин. - Хотя сам я выбрал это поприще, желая именно спокойной и интересной жизни. Думал, отбарабаню учащимся положенную тарабарщину по диалектическому и историческому материализму, которая одна и та же из года в год, и останется у меня много времени на самостоятельное изучение разных интересных философских вопросов. В молодости философия представлялась мне волшебной пещерой, полной загадок и сокровищ, в которой хотелось побродить. Как ни странно, от этой науки меня не отвратил отцовский 'Краткий философский словарь' с вклеенными портретами Сталина и прочих основоположников. Скорее напротив. Листая пыльный том в переплете сиреневого цвета, вчитываясь в его краткие, ясные формулировки, похожие на судебные приговоры, я воспринимал историю философии как пёструю летопись тысячелетних поисков и заблуждений, в которой совсем нетрудно разобраться и даже вписать свою страницу. Однако я сильно разочаровался в своём выборе ещё до окончания учёбы на философском факультете...
   - Потому что от философии 'крыша едет'?
   - Именно так. Философия в 'чистом' виде, не 'причёсанная' для учебников и популярных изложений, - это дремучий лес, в котором чёрт ногу сломит. Как, например, постигнуть смысл ну вот хотя бы такого места в 'Феноменологии духа' Гегеля? - Жилин взял со стола томик, раскрыл его и начал читать: 'Чистая абстрактная свобода духа для себя отпускает из себя свою определённость, природную жизнь души, которая также свободна, как самостоятельный объект; об этом-то объекте, как для него внешнем, 'я' и
  получает прежде всего знание и, таким образом, является сознанием. 'Я' как
  эта абсолютная отрицательность, есть в себе тождество в инобытии; 'я' есть
  оно само и выходит за пределы объекта как чего-то снятого в себе; оно есть и
  одна сторона отношения и всё это отношение в целом, - свет, обнаруживающий
  себя, и другое'. Плюньте в глаза тому, кто станет уверять, что наслаждается, читая эту зубодробительную галиматью!
   - И всё-таки вы перечитываете классика?
   - Попытался ещё полгода назад и бросил. Думал взять что-нибудь для лекции, да уж где там! Не подступиться! Ни одной удобопонимаемой цитаты не выдернуть! Да сейчас это и не нужно. Сейчас установка на то, чтобы философия как дисциплина для общего развития была прежде всего интересна, развлекала. Чтобы я уяснил это, меня направили в прошлом году в технический университет послушать популярного в городе преподавателя Леонида Комолого: вот, мол, перенимай опыт новатора, который умеет делать занятия по философии захватывающими! Комолый дополнительно к основному курсу ведёт факультатив под названием 'Трансцендентные истины классической живописи', на который я и попал. Модный философ оказался лет тридцати с небольшим, гвардейского роста, в белых штанах, смазливый, с ухоженной бородкой, похожий на дамского мастера в парикмахерской - студентки при виде его млеют. Впрочем, тебе, журналисту, он известен, наверно...
   - Нет.
   - Значит, он ещё не достиг пика своей популярности. Так вот, речь зашла о работах Питера Брейгеля Старшего. Знаешь такого?
   - Как не знать...
   - Сей живописец жил накануне и в самом начале Нидерладской революции - помнишь: Тиль Уленшпигель, герцог Альба, 'пепел Клааса стучит в моё сердце', гёзы?.. Отсюда тревожные, трагические настроения в его работах. Но Комолый сразу заявил, что не помнит, в какие годы жил Брейгель, и не придаёт этому значения. То есть будет рассматривать его творчество вне контекста эпохи. И начал с двух картин, едва ли не самых мажорных у Брейгеля, - 'Охотники на снегу' и 'Ловушка для птиц'. Это зимние пейзажи с людьми, которые радуются снегу, катаются на коньках по замёрзшим водоёмам. Глядя на эти полотна, почти физически чувствуешь морозный воздух и погружаешься в атмосферу праздника, разгульных зимних забав. Но докладчик заявил ни с того ни с сего, что охотники на полотне - это пришельцы из потустороннего мира, что это так называемая 'дикая охота' призраков на души грешников, известная из мифологии северных народов. А 'ловушка на птиц', изображённая на одноимённом полотне в виде нехитрой снасти из палочки и опирающейся на неё доски, - это аллегория бедствий, готовых обрушиться на головы беспечных людей. То есть весь смысл этих работ - будто бы в стремлении донести до зрителей гибельный ужас, незаметно таящийся в окружающей действительности, не зависящий от нас и потому непреодолимый. А затем речь зашла о других произведениях этого художника, ещё более удобных для мрачных интерпретаций - 'Вавилонская башня', 'Слепые', 'Сорока на виселице', 'Апофеоз смерти'...
   - Но и в самой философии немало пессимизма и даже ужаса...
   - Да, в экзистенциализме ужас считается одной из основных категорий, причём подчёркивается его немотивированный характер. Хайдеггер рассматривал ужас как фундаментальное философское настроение, помогающее раскрыть последнюю возможность экзистенции - смерть. Впрочем, на своём факультативе наш докладчик в подобные дебри, конечно, не забирался. Вся его задача заключалась лишь в том, чтобы пощекотать нервы слушателям и в особенности слушательницам, заставив их почувствовать, что под оболочкой благополучной обыденности кроется некое ужасное, непознаваемое, метафизическое зло. На мой взгляд, использовать классическую живопись, актёрские приёмы, гвардейский рост и белые штаны для возбуждения мистических настроений и приобретения репутации интересного, модного преподавателя - это просто жульничество и шарлатанство.
   - Наверно, гвардейский рост здесь всё-таки не причём, нельзя же его изменить произвольно... А что это за актёрские приёмы?
   - Ну это примерно то же самое, что делают тележурналисты для оживления картинки на экране: Комолый махал руками, совершал порывистые движения, таращил глаза, выдерживал эффектные паузы... Как если бы то, что он говорил, не было выучено и отрепетировано перед зеркалом, а только что пришло ему в голову и захватило его самого. Глядя на него, я подумал горделиво, что не опущусь до подобной клоунады. И только недавно понял, что занимался тем же самым, только не столь эффектно.
   - Ты слишком суров к себе...
   - Нисколько. Философия давным-давно мертва, потому что не имеет собственного предмета познания, и мы, так называемые философы, отрицая это, лишь надуваем щёки и обманываем себя и других. Она имела смысл только в древности, когда в качестве всеобъемлющего знания пыталась объяснить устройство вселенной в условиях неразвитости конкретных наук. Теперь же физика, химия, биология и другие дисциплины с каждым днём всё больше открывают нам законы мироздания, и для философии не остаётся места. Конечно, человека всегда будут занимать мысли о начале всех начал и смысле жизни, но разве не лучше предоставить религии заниматься этим? Ведь только вера в Бога придаёт смысл всему сущему. Не забудем и о том, что в двадцатом веке философия послужила теоретической базой для тоталитарных идеологий, что писания Ницше вдохновляли фашистов и коммунистов, да и меня толкнули на преступление. Смерть философии даёт человечеству надежду на спокойную, счастливую жизнь...
   Они ещё помолчали. Затем Каморин нерешительно поднялся:
   - Так я пойду?
   - Как же ты узнаешь, что я ещё жив?
   - Буду звонить тебе на квартиру...
   - Правильно! Если я с утра не буду брать трубку, значит помер или попал в хоспис. В обоих случаях можешь идти к следователю. В хосписе я буду уже в таком состоянии, что правоохранители меня не достанут.
   Каморин направился к входной двери. Жилин двинулся следом за ним. У самой двери Каморин остановился и обернулся к Жилину. За то мгновение, пока Жилин был вблизи, Каморин успел хорошо рассмотреть его лицо - очень бледное, изрезанное мелкими морщинами, с грязно-серыми пятнами седой щетины, проступившей на щеках и вокруг судорожно сжатого рта. И на этом мёртвом лице вдруг влажно блеснули глаза. Не оттого ли, что они были полны слёз?
   Каморин неторопливо спустился, вышел из подъезда в тёмный двор, там обернулся назад, поднял голову и сразу увидел освещённое окно комнаты, в которой только что был. В жёлтом квадрате оконной рамы он разглядел фигуру Жилина и даже, кажется, ощутил его невидимый взгляд. Но уже в следующий миг фигура исчезла. Каморин повернулся и зашагал со двора на улицу.
  
  
  
   17
  
  
   К началу зимы работать Каморину стало ещё тяжелее. Более или менее сносными были для него лишь первые два-три часа за компьютером, а затем он уже не столько набирал тексты своих статей, сколько массировал правую часть головы, морщась из-за почти невыносимой давящей, распирающей боли внутри черепа. Хотя количество заданий как будто уменьшилось, всё-таки выполнять их в урочное время ему никак не удавалось, из-за чего приходилось трудиться в прежнем авральном режиме, днём и ночью, без выходных. Вечером в пятницу восемнадцатого декабря, накануне очередного рабочего уикенда, он был в полнейшем замешательстве: с его головой происходило что-то ужасное, она болела так, что он оказался не в состоянии высидеть полчаса в трамвае, который вёз его домой. Он вышел на полпути и прошёл пешком несколько остановок, после чего прилив крови к голове уменьшился, но только слегка. Он со страхом думал о том, что в предстоящие выходные должен будет сидеть над своим ноутбуком не разгибаясь, чтобы в начале будущей недели сдать два срочных заказных материала: интервью с директрисой ордатовского филиала банка 'Коммерсант' об итогах 2015 года и статью о компании 'Евроборинг'.
   Как же быть? Прописанные неврологом мексидол и адаптол, которые он принимал уже месяц, нисколько не помогали. Не означает ли это, что его проблема - не только и даже, может быть, не столько неврологическая? А что, если голова болит из-за высокого артериального давления? Ведь не зря же невролог Панарина заставила его надеть манжету тонометра, и её явно насторожили цифры, которые она увидела на табло этого прибора. Не лучше ли ему самому разобраться со своим давлением?
   Он зашёл в ближайшую аптеку и купил за полторы тысячи рублей автоматический тонометр китайского производства. Этот прибор понравился ему тем, что был компактный, без груши, и надевать его надо было не на предплечье, а на запястье. Уже в аптеке он испытал своё приобретение и вздрогнул, увидев на маленьком пластиковом табло числа 149 и 98, а внизу - изображение трепещущего сердца, пронзённого зигзагом. Это было значительно больше того, что намерила ему месяц назад Панарина.
   - При таком давлении нужно лечиться... - буркнула аптекарша, хмурая, полная, с бородавкой на щеке.
   - Ну так дайте что-нибудь!
   - Вообще-то лекарства от давления должен выписывать врач...
   - Так ведь к врачу легко не попадёшь, нужно записываться заранее! Я вас очень прошу!..
   - Хорошо, вот энап, попробуйте принять половинку таблетки...
   Он решил, что примет новое лекарство вместе с мексидолом и адаптолом, после ужина. Но когда он поужинал и снова измерил давление, тонометр показал только 138/87. Это было даже меньше, чем при посещении невролога. Он подумал, что нет смысла принимать 'впрок' медикаменты, не прописанные врачом. В этом убедила его и информация, наспех почерпнутая в тот же вечер из интернета. Некий автор утверждал в своей статье, что все антигипертензивные средства, назначаемые при первых признаках гипертонии, быстро и зачастую безвозвратно нарушают естественную регуляцию давления, присущую организму человека. Кроме того, эти препараты имеют множество вредных побочных действий, губительно влияют на сердце, печень и мужскую потенцию. Поэтому принимать их стоит лишь в крайнем случае: после того, как у пациента достоверно установлена так называемая эссенциальная, истинная гипертония. Этот диагноз ставится тем, кто независимо от разного рода внешних и побочных факторов постоянно имеет давление выше 140/90.
   Тот же автор советовал всем, у кого впервые отмечено высокое давление, не приступать сразу к приёму таблеток, а попытаться изменить образ жизни, исключив стрессы и другие вредные факторы. И лишь в том случае, когда это не помогло, начинать медикаментозное лечение гипертонии. Которое, впрочем, не вылечивает, а лишь поддерживает пациента в жизнеспособном состоянии, поскольку эссенциальная гипертония неизлечима. Зато уменьшается риск 'сосудистых катастроф', которыми чревато высокое давление.
   Прочитанное одновременно привело в замешательство и слегка обнадёжило Каморина. Из этой информации следовало, что о гипертонии в его случае говорить ещё рано. Может быть, ему на самом деле нужно лишь хорошо отдохнуть. Но как бросить работу? С тревожной сумятицей мыслей и болью в голове он лёг спать и с трудом заснул на своём неудобном ложе с непомерно высоким изголовьем.
   На следующее утро он проснулся около пяти часов и сразу поднялся из-за ужасного сдавления внутри головы и пугающего ощущения того, что там может что-то лопнуть. Он поспешно измерил давление и, как ни странно, даже приободрился, увидев на табло тонометра цифры, подтверждающие предположение о гипертонии: 149/92. Теперь, по крайней мере, появилась окончательная ясность относительно того, чем вызвана его головная боль. Всё дело в сосудах! Что ж, нет худа без добра. Его травмированная голова, болезненно чувствительная к повышению артериального давления, сыграла роль индикатора, подав своего рода сигнал тревоги. Это позволило обнаружить серьёзную проблему, которая в обычных условиях могла бы долго оставаться незамеченной. А теперь он будет как-то решать её...
   Он попытался работать, без конца массируя голову и устраивая частые перерывы с хождением по комнате. Он даже попробовал набирать текст стоя, пристроив ноутбук на верхней панели своего старого, низенького холодильника 'Саратов'. До самого обеда он удерживался от искушения снова измерить давление, будучи совершенно уверен в том, что ничего хорошего тонометр не покажет. Но в полдень, перед тем, как приступить к торопливой трапезе, он всё-таки снова воспользовался своим вчерашним приобретением. Тонометр показал 146/95. Его встревожило выросшее по сравнению со вчерашним днём 'нижнее', диастолическое давление, потому что накануне он прочёл в интернете предостережение: у страдающих травматическим нарушением мозгового кровообращения этот показатель не должен превышать 90, во избежание опасных последствий.
   После еды он заставил себя выйти из дома и немного прогуляться, благо для этого нашёлся повод: нужно было поменять книги, взятые в библиотеке, что находилась в соседнем квартале. По возвращении он снова погрузился в спешную работу, подгоняемый опасением не успеть. Наконец в пять часов вечера материал для банка 'Коммерсант' был готов. К тому времени он почувствовал, что дошёл до 'точки'. Это подтвердил и тонометр: 152/97. Надо было срочно принять какие-то меры. В его распоряжении был только энап... Он проглотил маленькую белую таблетку весом 2,5 миллиграмма и начал готовить ужин, совершенно не чувствуя голода, только затем, чтобы занять себя. После ужина, около семи вечера, он снова измерил давление: оказалось 154/98. Он подумал, что энап не помогает, и удержался от приёма ещё одной таблетки. Немного посидев перед телевизором, он лёг в постель и почти всю ночь не мог уснуть. Он просто лежал, цепенея в своём страдании и тоске, не в состоянии о чём-то думать.
   Но к утру подспудно у него созрело спасительное решение: нужно всего лишь уйти из редакции! Эта мысль словно осенила его, едва он очнулся после недолгого забытья. В самом деле, к чему держаться за своё рабочее место, если Анжела всё равно скоро закроет газету? Лучше отдохнуть до весны. Тогда, может быть, у него и без таблеток восстановится нормальное давление... К шести часам, когда он поднялся, это решение стало совершенно отчётливым.
   Он сразу измерил давление, которое оказалось неожиданно невысоким: 131/88. Не результат ли это действия энапа? Но в любом случае следовало спешить с написанием ещё статьи о компании 'Евроборинг', иначе Анжела не отпустит его. Он работал весь день, не выходя из дома, прерываясь лишь ненадолго для отдыха глаз и еды. При этом, как и прежде, он заботился о том, чтобы написанное имело художественные достоинства и стилистические красоты - то, что Анжела презрительно именовала 'лирикой' и безжалостно вычёркивала из его текстов. Он же упорствовал в своём стремлении к совершенству, потому всегда хотел сознавать себя автором, способным писать не только для 'Ордатовских новостей'. А теперь, когда с его головой происходило что-то страшное, для него стало особенно важно убедить себя в том, что он сохранил все свои способности!
   В полдень, перед обедом, тонометр снова порадовал его, показав только 137/88. Значит, энап всё ещё действовал! Но к пяти часам вечера давление подскочило до 156/102. Испуганный, он поспешил проглотить очередную таблетку энапа, хотя к тому времени уже догадался: эффект от неё проявится только спустя несколько часов, зато будет продолжительным. Действительно, к девяти часам вечера давление снизилось до 142/88.
   Впрочем, независимо от показаний тонометра его мука не отступала и мешала ему даже сидеть: когда он садился, кровь сильнее приливала к голове. Не в силах унять головную боль, он весь вечер проходил по комнате из одного конца в другой, пока не изнурил себя до того, что уже не в силах был держаться на ногах и вынужден был прилечь. Уже глубокой ночью в его измученном сознании возникла мысль о том, что он может умереть или стать инвалидом. Разве недавний сон, в котором он встретился с умершими родителями, не был предостережением о такой опасности? А если так, он должен постараться о том, чтобы открылась тайна, которая тяготила его душу, - тайна гибели Сергея Чермных. Завтра утром из редакции, на свежую голову, он позвонит Жилину, и если тот не ответит, его руки будут развязаны...
   На следующий день на смену затянувшейся слякотной оттепели в Ордатов вдруг пришла настоящая зима: с утра повалил густой, пушистый снег, который не таял, а влажной, рыхлой массой облеплял всё - ветви деревьев, скамейки во дворах, припаркованные автомобили и фигуры прохожих. Быть может, благодаря перемене погоды Каморин с утра чувствовал себя неплохо. Едва проснувшись, он измерил давление и обрадовался: 134/84, совершенно нормальное! Он добрался до своего рабочего места в редакции весь в тающей снежной каше, с мокрым лицом. Как всегда, вместе с наступлением зимы к нему пришло бодрое чувство какой-то отрадной перемены, назревающей в его жизни. Он поискал в памяти: что же это может быть? Ах да, ну конечно же: он уходит из редакции! Хотя есть и что-то ещё... И вспомнил о том, что должен позвонить Жилину.
   На миг ему стало совестно: почему именно в связи со смертью этого человека, который не сделал ему ничего плохого, он ожидает в своей жизни перемену к лучшему? И немедленно, как бы извиняясь перед кем-то, нашёл себе 'оправдания'. Ведь его предчувствие какой-то хорошей перемены было невольным, подсознательным откликом на первый снег. Ну а потом, Жилин всё-таки совершил преступление, и притом очень тяжёлое, из-за которого на допрос уже таскали его, Каморина. И не далее, как дней десять назад, к нему снова звонил следователь Бурило и спрашивал, нет ли у него какой-то новой информации для следствия. Так что Жилин всё-таки виноват не только перед убитым Чермных, но и перед ним, Камориным...
   Наверно, нужно было позвонить Ольге Шумовой, дочери Жилина, чтобы уточнить у неё, действительно ли её отец умер. Но Каморин постеснялся снова беспокоить супругу священника, тем более по такому деликатному вопросу, и ограничился тем, что до двух часов дня несколько раз набирал телефон Жилина. Каждый раз он слышал в трубке только долгие гудки. Тогда он решил воспользоваться своим давно оговоренным правом работать дома, лишь предупреждая об этом Анжелу. Она отпустила его равнодушным кивком головы, потому что знала: ради сдачи материала в установленный срок он будет работать сверхурочно, днём и ночью. Дома он торопливо пообедал и позвонил следователю Бурило, сообщив ему, что может предоставить важные материалы. Тот предложил приехать немедленно. С собой Каморин захватил видеозапись признания Жилина, притом не только на своем смартфоне, но и скопированную на флешку.
   Бурило улыбнулся Каморину приветливо, хотя сопел и кашлял, явно простуженный.
   - С чем пожаловали? - спросил он журналиста, когда тот предстал перед ним и на миг замешкался, не зная, с чего начать.
   - Здесь видеозапись признания убийцы Чермных, - ответил Каморин, положив на стол перед следователем флешку.
   Бурило молча вставил гаджет в свой компьютер и настроил его на режим воспроизведения видео. На дисплее появилось бледное, слегка размытое, но вполне узнаваемое лицо Жилина, а из звуковых колонок послышался его негромкий, хрипловатый голос:
   'Я, Жилин Сергей Викторович, заявляю, что убил Чермных для сведения с ним личных счётов, а каких именно - это никого не касается. Убил потому, что болен раком в финальной стадии и хотел перед смертью избавиться от ресентимента - этого тёмного сгустка сожалений и обид. Я не был злым человеком, любил этот мир и жил с желанием добра для всех. Прощайте, сожаления! Прощай, жизнь!'
   Оторвавшись от дисплея, Бурило с минуту удивлённо рассматривал Каморина, как бы силясь разглядеть в нём то, чего не замечал прежде, и только затем начал расспрашивать:
   - Когда была сделана эта видеозапись?
   - Тринадцатого ноября.
   - А сегодня двадцать первое декабря. Выходит, вы более месяца утаивали от следствия улику первостепенной важности. Вы пришли к Жилину, заподозрив его в убийстве Чермных?
   - Да, поскольку у меня были на это некоторые основания.
   - Какие же именно?
   - Я услышал от известной вам Александры Петиной, что Чермных завещал десять миллионов рублей Ольге Шумовой, супруге настоятеля храма в Змиево. Я решил разобраться в этой ситуации, и не из праздного любопытства, как вы понимаете: ведь я же стал для вас подозреваемым... Я встретился с Шумовой десятого ноября. Она сразу поразила меня своим сходством с Чермных. Мне стало ясно, что она его дочь, несмотря на то, что отцом её считается Жилин. Таким образом, у Жилина обнаружился мотив для убийства Чермных - месть обманутого мужа. То, что именно это толкнуло его на преступление, сам Жилин подтвердил в своём признании, которое я записал на видео во время моей встречи с ним. Он знал, что болен раком в финальной стадии и что терять ему нечего. У меня он просил только одного: чтобы я придержал эту видеозапись, не показывал её никому до его смерти.
   - А между тем Жилин ещё жив. Что, удивлены? Во всяком случае, был жив на прошлой неделе, когда я говорил с Шумовой. Она сказала, что поместила его в хоспис, потому что он очень плох. То есть с практической точки зрения это всё равно, что умер. Следствию до него в хосписе уже не добраться. Ведь умирающих беспокоить неэтично, к тому же им дают обезболивающие и успокаивающие средства, которые отключают сознание.
   Бурило пальцами обеих рук пробарабанил яростную дробь по столешнице, затем устремил тяжёлый взгляд на Каморина и с досадой спросил:
   - Вы осознаёте, что фактически помешали следствию и что это наказуемо по закону?
   - Так я же принёс видеозапись...
   - Но с каким опозданием! Благодаря вам убийца оказался недоступен для следствия. Скоро он умрёт, и мне останется только вынести постановление о прекращении уголовного дела за смертью подозреваемого.
   - Я был связан обещанием, которое, как видите, всё-таки нарушил... - Каморин улыбнулся виновато и развёл руками.
   - А почему вы так уверенно сунулись в квартиру предполагаемого убийцы? Ведь сами говорите, что ему терять было нечего...
   - Потому что знал его раньше. Мы однажды были соседями по больничной палате.
   - Вы знаете и других главных действующих лиц этой истории - Чермных и Александру Петину. Вот что странно! И при этом как бы ни к чему не причастны. Всё это подозрительно. Наверно, вами следует заняться основательно...
   - У меня много дел в редакции и мало времени...
   - Ах, да! Вы журналист! Вас нельзя трогать! Если же откровенно, журналистом вы только числитесь. Газета ваша паршивая, скучная, сплошь реклама и официоз. Даже если вам сам собой попадёт в руки горячий материал, вы его не напечатаете. Например, историю Жилина, которую взяли бы с удовольствием в любом бойком, популярном издании. В ваших же 'Новостях' ничего подобного никогда не бывает. А жаль! Во мне тоскует несостоявшийся газетчик! Наверно, Жилин рассказал вам о себе что-то интересное. О чём говорили с ним?
   - Говорили о философии.
   - Ха! Так уж о философии? А если поточнее?
   - О ресентименте, - помимо воли Каморина в его ответе прозвучал вызов.
   Почувствовав это, Бурило внимательно посмотрел на него, наморщил нос и сказал с усмешкой:
   - Объясните, пожалуйста, малообразованному человеку, что же это такое - ресентимент?
   - Это воля к власти униженных и оскорблённых, это злоба и зависть тех, кто бессилен изменить свою судьбу. Данное понятие ввёл в оборот Ницше, исследуя происхождение морали. Из ресентимента Ницше произвёл мораль рабов, к которой отнёс идеи свободы, равенства и братства, а также христианство. Тогда как аристократические личности живут полнокровно, подобно хищным зверям, и берут от жизни всё по праву сильных, следуя морали господ и не зная ресентимента. Жилин говорил, что убил Чермных, вымещая личную обиду, чтобы не чувствовать себя рабом.
   - Странная теория! Вы тоже разделяете её?
   - Не знаю. Я ещё не продумал это до конца. Некоторые современные либеральные журналисты утверждают, что очень многим россиянам присущ ресентимент, что из их чувства национального унижения после распада Союза, из многих разочарований и сожалений, вызванных жизненными трудностями, возникло стремление к восстановлению любыми средствами статуса своей страны как великой державы, к возвращению Крыма и военных баз за границей. Тогда как, по мнению либералов, мы всё равно остаёмся слабыми и добиваемся уважения, которого не заслуживаем, пыжимся, садимся не в свои сани. Или, используя более, может быть, привычные для вас понятия, ведём себя как тот мелкий жулик, какой-нибудь 'баклан' или 'шнырь', который объявляет себя вором в законе.
   - Как же нужно не любить свою страну, чтобы заявлять такое!
   - Но ведь ясно, что у нас ныне всеобщее разложение: самый знаменитый борец с коррупцией осуждён за мошенничество, самые известные политики-демократы становятся во власти взяточниками, правоохранители вымогают состояния, полиции граждане боятся не меньше, чем бандитов.
   - Уели! - насмешливо воскликнул Бурило. - Только непонятно: каков же окончательный вердикт просвещённого журналиста относительно нашего общества и государства?
   - Общество настолько слабо и лишено нравственных устоев, что государство одно предотвращает нас от сползания в хаос и погибель. Поэтому государство нужно всемерно укреплять.
   - Приятно в кои-то веки встретить патриота, - иронично заметил Бурило. - Но только не будем забывать и о деле. Которое теперь выглядит для вас не очень хорошо. Ваш знакомый Жилин вполне мог взять чужую вину на себя. Ведь умирающему от рака терять нечего. Чего не сделаешь ради дружбы! Во всяком случае, вы давние знакомые - это факт. К тому же его мотив для преступления известен только с ваших слов, и проверить его нельзя. Не проводить же эксгумацию Чермных ради установления его отцовства в отношении Ольги Шумовой! Тогда как для вас можно отыскать мотив более правдоподобный, и даже не один. Во-первых, месть тому, кто увёл женщину, с которой вы были близки. Во-вторых, устранение Чермных отвечает, быть может, интересам этой самой женщины, всё ещё дорогой вам, вне всякого сомнения. Потому что наверняка она попытается получить какую-то часть имущества покойного... Даже странно, как вы с Петиной схожи до мелочей: оба, несмотря на отсутствие журналистского образования, трудились в 'Ордатовских новостях', оба живо интересуетесь политикой, о которой в основном и пишете в своих 'живых журналах'. Впрочем, в последнее время вы оба охладели к блогам... Вы производите впечатление хорошо сыгранного дуэта, как это бывает у старых супругов. Вы же и на самом деле состоите в гражданском браке, не так ли?
   - Не знаю, кто рассказывал вам вздор о моих отношениях с Петиной. Мы были близки, но давным-давно. Сейчас нас разделяет слишком многое. Хотя бы та же политика: Александра ярая оппозиционерка, участвовала в митингах на Болотной, а я убеждённый противник 'белоленточных' и в особенности её кумира господина Надильного.
   - Вы во всём поддерживаете власть?
   - Нет, я просто за стабильность и против сползания в хаос, которого хочет господин Надильный. Ведь он и не рассчитывает всерьёз получить власть в стране легальным путём, поскольку достаточно умён для понимания того, что это невозможно. Свою задачу он видит в другом: спровоцировать массовые беспорядки в Москве, чтобы устроить переворот. Сторонников он вербует вовсе не через свой блог - на самом деле их готовыми поставляют ему 'Слухи Москвы'. Это радио - воистину 'коллективный пропагандист и организатор' московского майдана, чётко реализующее ленинские указания по захвату власти. В разгар 'белоленточного' движения сотрудники 'Слухов' не только освещали митинги и демонстрации агрессивных хипстеров, но и организовывали их. И сейчас они в эфире обсуждают практические вопросы готовящегося переворота, в частности о том, прикажет ли власть в случае массовых беспорядков стрелять в толпу. Они - прямые потомки, плоть от плоти тех, кто устроил Октябрьский переворот и затем насаждал в России тоталитарный режим, кто служил в ГПУ и НКВД и расстреливал противников режима. В этом легко убедиться, почитав в Википедии биографические справки о руководителях и ведущих сотрудниках этого радио. Почти все они, выйдя из утробы матери, сразу попали в советскую элиту. Несомненно, и господин Надильный в случае захвата им власти тоже будет расстреливать своих оппонентов. У него заметны явные диктаторские замашки.
   - Симпатизируя вашим взглядам, всё-таки я должен признать вас, Дмитрий Сергеевич, подозреваемым и избрать для вас меру пресечения - подписку о невыезде. Сейчас я распечатаю соответствующий документ, а вы прочитайте его и поставьте под ним свою подпись.
   Через минуту Бурило вынул из принтера и сунул Каморину бланк 'Подписки о невыезде и надлежащем поведении', в котором тот с ёкнувшим сердцем сразу увидел пугающие слова: 'по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей 105 УК РФ'. Ему странно было сознавать, что эта жуткая формула относится именно к нему. До сих пор статус журналиста ограждал его от недоразумений в отношениях с правоохранителями, даже если для претензий к нему возникали какие-то поводы: переход улицы на красный свет светофора, шаткая походка по возвращении с праздничного застолья. О давней истории с кражей в музее в бытность его младшим научным сотрудником этого учреждения он и не вспоминал. Но теперь статья 105 имела в виду не что-нибудь относительно безобидное, а именно убийство - самое страшное преступление...
   Чуть ниже в бланке шёл краткий перечень требований к нему в качестве подозреваемого, изложенный в виде обязательства: 'До окончания предварительного следствия и судебного разбирательства обязуюсь не покидать постоянное или временное место жительства без разрешения следователя или судьи, в назначенное время являться по вызовам указанных лиц и не препятствовать производству по делу'.
   - Уже и уголовное дело возбуждено? - спросил Каморин внезапно ослабевшим голосом.
   - В отношении вас - нет. И вообще не очень переживайте. Для подозреваемого мера пресечения в виде подписки о невыезде действует только десять суток, по истечении их должно быть предъявлено обвинение, в противном случае человек волен идти или ехать на все четыре стороны. Так что через десять суток ваш статус в любом случае изменится.
   - А сейчас я могу идти?
   - Подпишите ваши показания, которые я кратко записал, и можете быть свободны.
   Каморин пробежал глазами текст, написанный на одной странице крупным, вполне разборчивым почерком. Его рассказ о том, как он получил видеозапись с признанием Жилина, был изложен верно. Каморин поставил под текстом свою подпись и дату и положил лист на стол перед следователем. Тот кивнул, как бы отпуская его. На выходе из кабинета Каморин на какой-то миг помедлил, очень не желая говорить 'до свидания', как того требовала вежливость. Но сейчас это представилось ему дурным предзнаменованием, которого обязательно нужно было избежать, чтобы оно не предопределило его плачевную судьбу. И после очень краткого, но трудного приступа сомнений Каморин решился: он молча вышел из кабинета следователя, тихо прикрыв за собой дверь.
  
  
  
  
   18
  
  
   Вторник двадцать второго декабря оказался для Анжелы трудным днём. Уже в десятом часу утра произошёл конфликт с всегда покладистым до сих пор Камориным: тот, проявив неожиданную строптивость, отказался переделать свой материал с незамысловатым заголовком: 'Газовая труба прошла под руслом Берёзовки'. Вместо корректной, деловой рекламы компании 'Евроборинг' и применяемого ею передового метода горизонтального бурения этот идиот насочинял чёрт знает что. У Анжелы задёргалось от возмущения левое веко, когда она прочитала первый абзац:
   'Развороченная, топкая, сочащаяся чёрной жижей земля стройплощадки и лишь в сотне метров от нее тихий, незамутнённый плёс Берёзовки - эта зримая антитеза яснее всего выражает смысл того, что сделали в Пронинском районе бурильщики из компании 'Евроборинг'. От села Фетисово спуск на машине по рыжему склону к берегу Берёзовки такой крутой, что от перепада высот закладывает уши, как в самолете при посадке. Холодный осенний воздух пьянит, как вино, и дух захватывает от торжественной красоты этих мест: вся дорога от Пронино до Фетисово окаймлена нарядным сосновым бором, ближе к реке появляются рощи из липы и вяза, теснящиеся к самому урезу прозрачной, как слеза, воды, и на том берегу тоже видны золотые лиственные леса. Разве можно было допустить, чтобы пострадала эта красота? Чтобы нанесен был урон удивительному рыбному изобилию Берёзовки, в которой чего только нет: сазан, карась, карп, лещ, густера, язь, бирюк, уклейка, пескарь, судак, сом, щука, жерех, чехонь... Поэтому при проведении реконструкции магистрального газопровода Средняя Азия - Центр-3 было принято единственно возможное решение: преодолевать речную преграду методом горизонтального направленного бурения, чтобы все работы прошли в толще земли под руслом Берёзовки, без нанесения ущерба чистоте её воды'.
   Далее, за подзаголовком 'Экологическая 'хирургия', следовало такое, что у Анжелы перехватило дыхание:
   'Площадка бурового комплекса похожа на открытую рану на поверхности земли, так что медицинские ассоциации уместны. Вот наполненная чёрной водой бездна котлована, из которого только что, натужно 'всхлипнув', распоров водяную толщу, вышел на поверхность лоснящийся конец огромной, диаметром 1220 мм, газовой трубы, 'увенчанный' желтым коническим вертлюгом. Буровая машина, с помощью которой бурильщики пробивались в недра земли, похожа из-за торчащего 'дула' своего рабочего ротора на медицинский зонд, а стеклянная операторная с пультом управления, множеством датчиков и монитором - на новейшую операционную. Только надо иметь в виду, что режущий инструмент здесь - буровые головки размерами с 'Запорожец', утыканные твердосплавными шипами, смахивающие на древние палицы. Но всё-таки это 'хирургия' очень 'экономная', щадящая. Весь буровой комплекс, включая и рабочую зону, и оборудование, и бытовки, занимает небольшое пространство размерами 70х70 м. Для размещения своей рабочей площадки бурильщики аккуратно, точно огромным скальпелем, 'срезали' прибрежный склон, образовав отвесный обрыв высотой в 4 метра. А сразу за пределами комплекса - нетронутая природа.
   - Здесь точка входа и выхода, - говорит гостеприимный начальник бурового комплекса ЗАО 'Евроборинг' Николай Карапин, указывая на черный прямоугольный 'колодец' с торчащим из него жерлом огромной трубы. - Здесь вошли буром, 'проткнули' породу под рекой, вышли на той стороне, там захватили трубу, протащили её под рекой и вывели здесь. И при этом мы не загрязнили реку, не нарушили береговую линию, не рубили лес. Наша работа - экологически чистая, поскольку выполнялась под землёй'.
   Анжела привыкла вымарывать в текстах Каморина 'художества', выбивающиеся из стиля деловой газеты. Она хорошо усвоила наставления своего первого выпускающего редактора, старого журналиста Владимира Ивановича Мухлынина, который не раз говаривал: 'Главное для газеты - стилевое единство языка. Если мы собираемся зарабатывать на рекламе 'малой кровью', с минимальными издержками и всего лишь дюжиной сотрудников, не гоняясь за популярностью у читателей, нам нужен имидж солидного делового издания, пусть и добродетельно-скучного'. Поэтому на прошлой неделе она, как всегда, со спокойной душой вычеркнула из написанной Камориным рекламной статьи о жилом комплексе 'Речные паруса' весь первый абзац, наполненный 'художествами':
   'Облицованные бордовым керамогранитом, парные башни-'паруса' и в хмурый день кажутся подкрашенными пурпуром солнечных лучей. Как если бы на той удивительной высоте, на которую они поднялись, всегда светит солнце! Более высоких зданий в Ордатове нет. И всегда, даже в полный штиль, рядом с ними как бы ощущаешь свежий волжский ветер - что же ещё могло наполнить эти 'паруса', сделав их похожими на туго натянутые луки? Поднявшиеся на берегу, эти башни 'купаются' в трёх стихиях: ветра, солнечного света и волжской воды, в которой отражаются. Отныне этот видный издалека 'маяк' будет встречать всех прибывающих в Ордатов'.
   Избавиться от этих излишеств ей было нетрудно, благо застройщик 'Речных парусов' заказал материал только на четверть полосы, а Каморин, как обычно, написал несколько больше. Однако на этот раз молодой, очень бойкий и 'пробивной' менеджер по рекламе Афонькин раскрутил заказчика аж на половину полосы рекламы за шестьдесят тысяч рублей, убедив по телефону столичное руководство компании 'Евроборинг' в том, что 'Ордатовские новости' - самое 'крутое' в регионе деловое издание. Каморин же, будто нарочно, написал текст ровно на половину полосы и особенно обильно, прямо-таки вызывающе уснастил его своими 'художествами'. Получалось так, что сокращать было нечего. Оставалось только требовать переработки статьи в совершенно ином, деловом стиле. Именно для этого Анжела и вызвала Каморина к себе в кабинет.
   - Что это вы понаписали? - спросила она, перебирая с небрежным, брезгливым видом листки с распечатанным на принтере текстом. - 'Развороченная, топкая, сочащаяся чёрной жижей земля'... У меня такое чувство, будто вы хотели окунуть читателя лицом в грязь! Или вы имели в виду только меня?
   - Я хотел, чтобы текст был более образный, интересный для читателя...
   - Такое не прошло бы даже в 'Ордатовской правде', хотя там сидят дипломированные журналисты и иногда печатаются очерки. У нас же деловая газета и совершенно иной стиль. Так что переделайте статью. Она должна быть такого же размера, но написана сдержанно, без вашей 'лирики', без метафор и сравнений, только как изложение фактов.
   - В том-то и дело, что фактического материала у меня недостаточно. Я же был не в конторе, где всегда найдётся, кому поговорить, а на производственном участке в чистом поле. Тамошний начальник Карапин с трудом уделил мне полчаса. Поэтому без 'лирики' на половину полосы никак не наберётся.
   - Ну знаете...
   - Я давно знаю, что не вполне подхожу для вашей газеты. Поэтому давайте я напишу заявление об увольнении по собственному желанию...
   - Ну и хорошо! Могу освободить от работы прямо сегодня!
   Согласие сорвалось с языка Анжелы слишком легко и необдуманно. Каморин был последним в её списке кандидатов на сокращение. Она же не собиралась закрывать газету немедленно - в её планах было растянуть этот процесс до весны, выдавливая сотрудников по одному и продолжая тем временем получать какие-то доходы от размещения рекламы. 'Ордатовские новости' должны были умереть тихо, незаметно, как бы естественной смертью. Но и в умирающем издании до самого конца должны были появляться новые журналистские материалы, и автором их виделся именно Каморин, самый опытный, исполнительный и непритязательный сотрудник. Разве ожидала она, что он не станет до самого конца работать за двоих и предпочтёт не дожидаться закрытия газеты?! Он её перехитрил, обманул её ожидания!
   Она окинула взглядом свой кабинет - свою 'светлицу', как она мысленно называла эту светлую комнату с большим окном и огромным редакторским столом, с примыкающей каморкой без окон, в которой стояла кушетка для дневного отдыха, и ей вдруг до слёз стало жалко этого насиженного места, своей привычной газетной работы, своих пролетевших здесь молодых лет. Теперь со всем этим надо было прощаться. Уже через полмесяца опустевшее помещение редакции придётся сдать в аренду...
   Она уже хлюпала носом и роняла слёзы, когда вдруг спохватилась: нельзя расслабляться, впадать в депрессию! Особенно сейчас, после смерти отца, когда помочь ей некому! Нет, она отомстит обидчикам и прежде всего Александре, каким-то образом причастной к убийству отца и имевшей вдобавок шашни с Камориным! Именно в этот час, когда ей стало особенно грустно, она решила нанести Александре свой задуманный удар. Она сняла телефонную трубку и набрала номер своего адвоката.
   - Адвокат Бабанский слушает.
   - Павел Леонидович, подготовьте исковое заявление в отношении Петиной о возврате долга в размере трёх миллионов. Помните, я вам говорила? Прошу вас сделать это в ближайшее время.
   - А-а, я помню. Хорошо, составлю, но только направить его в суд можно будет не ранее конца апреля, после вашего вступления в наследство.
   - Ах, да! У меня это почему-то вылетело из головы. Но всё равно составьте и покажите.
   - Непременно.
   Положив трубку, Анжела вспомнила, что у неё есть верное средство уязвить Александру немедленно: уволить её с должности исполнительного директора ООО 'Синергия'. Именно это она и сделает! Приняв такое решение, она испытала прилив радости. Как на самом деле просто улучшить своё самочувствие: достаточно лишь предвкушения того удара, который нанесёшь врагу!
  
  
  
   19
  
  
   Александре было холодно. Включённый электрический обогреватель у её ног не помогал: её продолжал бить озноб. Она знала, что это не только из-за чуть тёплых батарей и всего лишь двадцати градусов в квартире. Накануне произошло именно то, чего она со страхом ждала в последние дни: Анжела от угроз перешла к действиям. Около десяти часов утра к ней в приёмную зашла незнакомая женщина приблизительно её лет, нервная, сухопарая, с выщипанными бровями и гладко зачёсанными назад, как бы 'зализанными' волосами, собранными на затылке в узел, - с виду обычная чиновница. Незнакомка заявила, что назначена Анжелой Сергеевной на должность исполнительного директора ООО 'Синергия' и должна принять от Александры все дела. В подтверждение чего предъявила приказ, подписанный Анжелой, в котором та назвала себя 'собственницей 'Плазы'.
   Прекрасно понимая, что Анжела ещё не вступила в наследство и никакая не собственница, Александра всё-таки спорить не стала. Она послушно отдала новоявленной директрисе печать, ключ от сейфа и все документы ООО, а затем поехала домой, испытывая облегчение оттого, что Анжела всё решила за неё. Теперь настала пора совершить бесповоротный поступок: привести в действие свою заранее заготовленную 'бомбу' - фальшивый договор аренды 'Плазы'.
   Однако наутро к ней вернулись сомнения. Она с тоской бросила взгляд из окна своей квартиры: во дворе её дома было сыро и грязно. Вот так же бесприютно, холодно и грязно было и у неё на душе.
   Что же делать? Сыграть ту роль, которую от неё ожидают, - покорной, законопослушной овечки? Пожалуй, она согласилась бы с этим, когда бы вопрос в данном случае стоял не о том, чтобы содрать с неё шкуру. Потому что у неё не было трёх миллионов, которых от неё потребовала Анжела, и законным путём взять такую сумму ей было негде. В этом она убеждалась, обдумывая свою ситуацию снова и снова.
   В содержание проклятого бутика уходила, как в прорву, почти вся скудная выручка от реализации товаров. Даже после того, как она сократила одного продавца и оставила только четырёх, работавших вдвоём по двенадцать часов три дня подряд и затем сменявших друг друга, её чистый доход не достигал и пятидесяти тысяч. Хотя продавцам она платила жалкие пятнадцать тысяч, точнее, доплачивала до этой суммы то, что им не удавалось заработать по договору: пятьсот рублей за день работы плюс пять процентов от выручки. Без такого гарантированного минимума они просто ушли бы от неё.
   Александра обдумывала и возможность признания её банкротом. Впрочем, лишь как чисто теоретическую. Потому что внутренне была совершенно не готова расстаться со своим новым статусом бизнес-леди, личным автомобилем и пусть очень небольшим, но уже ставшим привычным доходом от бутика. Где ещё она достанет эти сорок тысяч рублей в месяц? И разве можно в её возрасте снова проситься куда-то в наёмные работницы? В какую-то газетку - журналисткой, девочкой на побегушках? Это казалось делом унизительным, тягостным и просто безнадёжным, так что приемлемый вариант оставался один-единственный: попытаться использовать поддельный договор аренды 'Плазы'. Пусть это и грозило обвинением в мошенничестве, но зато давало надежду на сохранение всего достигнутого.
   Но всё-таки её угнетала мысль о том, что предстоит совершить преступление. До такого она ещё не доходила. Ей требовалось какое-то оправдание для своего решения. Она снова бросила взгляд в окно: по двору брела старуха с полиэтиленовым пакетом, шаткой походкой, сгорбленная, то и дело останавливаясь для того, чтобы передохнуть. Эту бабку Александра видела уже много лет, но знала про неё только то, что она одиноко живёт в соседнем подъезде. 'Ты кончишь, как эта карга, нищая, нелепая, жалкая, никому не нужная, если не решишься', - шепнул ей внутренний голос. На миг она ужаснулась и почувствовала: нет, подобная судьба не для неё, лучше уж рискнуть...
   Что-то переломилось в её настроении. Состоявшееся решение быстро набирало крепость по мере того, как изворотливый ум находил всё новые аргументы в пользу сделанного выбора. Она вспомнила свои разговоры с Чермных, особенно тот, что произошёл накануне её назначения на должность коммерческого директора ООО 'Синергия'. Он рассказал ей, как надо готовить отчётность для налоговой инспекции. Он говорил, что ловчить естественно и необходимо. Что в богоспасаемом Ордатове ловчит каждый, кроме какого-нибудь всеми затюканного дурака. Что вполне порядочных людей нет практически нигде. Что на справедливость и милосердие в этой стране рассчитывать нельзя. Что ещё в восемнадцатом веке Артёмий Волынский, последний из 'птенцов гнезда Петрова', прохрипел, когда палачи Бирона волокли его на варварскую казнь четвертованием: 'Нам, русским, не надобен хлеб: мы друг друга едим и с того сыты бываем'. И что этот вольнодумец Волынский был, по мнению историков, всё-таки казнокрадом...
   Если всё вокруг на самом деле так беспросветно, если правды всё равно нет нигде, то обмануть ненавистную Анжелу, суд и государство - это значит бросить смелый вызов существующему порядку вещей. Именно это она и сделает, подав иск на основании поддельного договора. Так она встанет в один ряд с Надильным и другими известными бунтарями, которые тоже обманывали государство, и проучит Анжелу. При этом Анжела всё-таки не останется без куска хлеба...
   К тому же риск на самом деле не так велик. Она вспомнила о том что читала в интернете: что именно жертва мошенничества должна доказывать подложность спорного документа и что для изготовителей фальшивок реальная ответственность не наступает практически никогда. Просто потому, что правоохранители обычно не желают связываться с такими делами и предъявлять обвинения. И разве может быть иначе? Ведь любая почерковедческая экспертиза неизбежно субъективна. Почти никогда нельзя быть вполне уверенным в том, что сомнительный документ на самом деле фальшив и что эксперт не ошибся. Особенно в тех случаях, когда в тексте подделана лишь одна подпись...
   Для начала нужно было достать где-то сто тысяч рублей, чтобы нанять адвоката. Отчего не в банке 'Цимес', где у неё расчетный счёт? Когда она приехала туда и изложила свою просьбу молодому сотруднику, чьё свежее лицо приятно контрастировало с его дорогим костюмом цвета индиго в пепельную полосочку и шикарным бело-чёрно-голубым галстуком, тот устремил на неё весёлый взгляд:
   - Зачем вам кредит для развития бизнеса на такую несерьёзную сумму? Лишние заморочки! У нас довольно сложная процедура рассмотрения подобных кредитных заявок. Тогда как обычный потребительский кредит под шестнадцать с половиной процентов годовых я готов выдать вам немедленно...
   Она с лёгким сердцем согласилась, получила деньги и поехала в адвокатскую контору. Там адвокат со странной фамилией Приз, моложавый, но весь точно вылинявший, со светлой, тронутой сединой причёской 'ёжиком', сеточкой морщинок на востроносом лице, похожем на мордочку грызуна, и сладкой улыбкой, встретил её с подчёркнутым почтением. Но она всё-таки внутренне трепетала в опасении, что он рассмеётся ей в лицо, увидев её арендный договор - эту дешёвую подделку, настоящую 'филькину грамоту'. Однако он как будто без тени сомнения осмотрел 'липовый' документ и сразу же предложил заключить договор поручения, по которому брался подготовить исковое заявление об устранении препятствий в пользовании арендованным имуществом, направить его в суд и затем представлять там интересы доверительницы. Всего за адвокатское сопровождение дела в суде первой инстанции он запросил семьдесят тысяч рублей, из которых половину нужно было уплатить сразу, а остальное - накануне слушания дела. За эти деньги Александре было обещано освобождение от необходимости её личного участия в процессе. Не раздумывая, она заключила договор и заплатила тридцать пять тысяч.
   Из адвокатской конторы она вышла со смешанными чувствами возбуждения, страха и горечи. Двадцать пятого декабря, в тот самый день, когда почти весь мир празднует Рождество, оказаться вынужденной совершить преступление! В глубине души она очень сомневалась в том, что из её затеи выйдет что-то хорошее. Но совершенно точно она знала, что просто так, без сопротивления, сдаться не может. И потому теперь, после перехода через 'Рубикон', ей было всё-таки легче, чем утром, когда она ещё не знала, как поступить.
   Она поехала домой по заснеженной, знакомой с детства улице Мира, застроенной трёх- и четырёхэтажными старыми домами с пятнистыми стенами и щербатой лепниной, медленнее, чем обычно. Она с удовольствием чувствовала, что неторопливая, сосредоточенная езда успокаивает её. Но всё-таки мысли её возвращались снова и снова к её авантюре. Только сейчас ей думалось об этом спокойно, почти отвлечённо, словно о том, что уже не зависело от неё.
   Ей вдруг пришла в голову идея о том, что в городе, в котором долго живёшь, рано или поздно начинаешь чувствовать себя актёром, играющим разные роли на одной и той же сцене. Особенно, когда попадаешь в давным-давно знакомое место. По улице Мира, когда ей было одиннадцать лет, пролегал её маршрут в Дом пионеров, где она занималась в танцевальной студии. В студенческие годы она ходила к подруге, которая жила на этой улице в доме напротив здания райкома партии, ныне администрации Октябрьского района. В десяти минутах ходьбы отсюда был проектный институт, где двадцать лет назад она работала программистом, а вон за той одинокой шестнадцатиэтажкой, ненароком затесавшейся в сталинскую застройку, в неказистом двухэтажном здании размещалась редакция газеты 'Ордатовская трибуна', где ей тоже довелось трудиться. На огромной сцене города она - в своей глубинной, сокровенной сути одна и та же девочка Саша - играла разные роли: школьницы, студентки, молодой программистки, журналистки, а теперь бизнес-леди. И не приведи-то Бог оказаться ещё в роли осуждённой преступницы!..
  
  
  
   20
  
  
   Перед самым Новым годом, 30 декабря, Анжела получила из суда копию искового заявления Александры об устранении препятствий в пользовании арендованным имуществом вместе с копией договора аренды 'Плазы'. Она читала и перечитывала эти бумаги, не веря своим глазам. Неужели Александра посмела подделать подпись её отца? Анжела почти не сомневалась в том, что перед ней фальшивка, но всё-таки не могла совсем отрешиться от сомнений на этот счёт. А что, если отец на самом деле хотел таким образом обеспечить будущее своей любовницы, позволив ей обогатиться за счёт 'Плазы'? Ведь за десять месяцев доход от офисного комплекса составит пятнадцать миллионов - этого бывшей журналисточке с лихвой хватит для безбедной жизни до конца её дней.
   Хотя этого, конечно, не следовало делать, но Анжела не удержалась и позвонила Александре. При всём желании показаться холодной и насмешливой Анжела не совладала со своим предательски дрогнувшим голосом, произнося заготовленную фразу:
   - Не могла бы ты объяснить, какие твои заслуги отец оценил так дорого?
   - Это вполне естественно, когда мужчина заботится о любимой женщине... - уклончиво, тоном тихой скромницы ответила Александра, но в голосе её Анжеле почудилась насмешка.
   - Ты получишь не 'Плазу', а место на нарах! - не удержалась Анжела от гневного выкрика.
   Александра вместо ответа просто выключила свой мобильный телефон.
   Анжела вдруг почувствовала себя до ужаса одинокой, уязвимой, беззащитной. Она словно перенеслась на двадцать лет назад, когда из-за несчастной подростковой любви впала в тяжёлую депрессию, пыталась отравиться и на три месяца угодила в стационар психоневрологического диспансера. Там ей устроили грубую и жестокую 'промывку мозгов' при помощи психотропных средств и инсулиновых шоков, отчего она почувствовала себя непоправимо, катастрофически изменённой, потерявшей собственное 'я', лишённой желаний и сил на то, чтобы хоть что-то делать с собой. Затем три долгих года ушло у неё на то, чтобы приспособиться к своей новой, изуродованной душе. За это время в ней родилась и окрепла злоба на весь мир, который чуть было не погубил её. Это чувство и вытолкнуло её наконец из унылого затворничества в активную жизнь.
   Под опекой отца она стала бизнес-леди, хозяйкой маленького делового издания. Заряженная злостью и стремлением к самоутверждению, холодная, расчётливая и безжалостная к подчинённым, она заслужила у них репутацию стервы, но этим не навредила своему бизнесу, скорее наоборот. Сотрудники побаивались её и уважали именно за стервозность, считая это качество вполне обычным для хозяйки бизнеса. Она же просто не могла быть иной, потому что после перенесённого психиатрического насилия ни к кому не испытывала тёплых чувств, никого не могла любить, даже своего сына, о котором заботилась лишь из чувства долга. Быть может, оттого мальчик рос угрюмым и нервным. Сознание своей неспособности к любви и привязанности вызывало у неё горечь. Но житейски это свойство было ей скорее удобно, помогая строить отношения с людьми только на основе трезвого расчёта. В том числе с Виктором Шмульским, сотрудником департамента экономики администрации области, с которым она давно сожительствовала, не регистрируя брак, чтобы он в случае её смерти или развода не мог претендовать на её состояние.
   Закованная в броню своей холодной бесчувственности к людям, она считала себя сильной и неуязвимой. До тех пор, пока Александра не посягнула на отцовское наследство. И теперь она чувствовала себя такой же беспомощной, как в своей далёкой, несчастной юности. Но только рядом с ней уже не было отца - единственного человека, который мог хоть как-то поддержать её.
   Дверь отворилась, и в комнату вошёл её сожитель Виктор Шмульский, близоруко щурясь. Густые чёрные брови придавали ему насупленный, строгий вид, и это дисгармонировало с его растрёпанной, наполовину седой шевелюрой пожилого вертопраха. Она бросила на него взгляд и в очередной раз подивилась тому, как с такой внешностью и непоседливым, беспокойным характером он уживается на своей чиновничьей службе.
   Негромким голосом, не столько картавя, сколько грассируя на французский манер, как это делали когда-то интеллигенты старой школы, Шмульский сказал укоризненно:
   - Далась тебе эта драная шикса Александра! Разве ты не знала, что крысу опасно загонять в угол, что в безвыходном положении она может кинуться на тебя, укусить, прыгнуть к самому лицу? Как теперь будешь расхлёбывать эту историю? Готовься иметь дело не с одной только Александрой! Наверняка она заручится чьей-то поддержкой! Ведь на 'Плазу' многие зубы точат!
   - Ничего, как-нибудь справлюсь! - как можно небрежнее ответила Анжела, чтобы поскорее оборвать неприятный разговор. - Подпись отца явно подделана, и Александре это легко с рук не сойдёт! Мой адвокат потребует проведения графологической экспертизы!
   Шмульский с досадой махнул рукой и вышел из комнаты. Анжела посмотрела ему вслед и с горечью подумала о том, что её сожитель - не более чем прихлебатель. С ней он сошёлся, конечно же, из расчёта на её предпринимательские доходы, оставив квартиру жене и дочке, которых регулярно навещает. Если она обеднеет или серьёзно заболеет, то он её, скорее всего, бросит. И на свою мать ей никогда нельзя было надеяться. Выходит, теперь, оставшись без отца, ей нужно жить только своим умом, а это так тяжело и опасно!..
   Анжела снова стала вчитываться бумаги, пришедшие из суда. Они были для неё тёмным лесом. Что это за статьи 12 и 304 Гражданского кодекса, 131 и 132 Гражданского процессуального кодекса, на которые ссылается Александра, точнее её адвокат? Она достала смартфон и один за другим ввела номера таинственных статей в поисковую строку. Через пять минут она уже знала, что статья 12 Гражданского кодекса трактует 'способы защиты гражданских прав', в том числе 'восстановление положения, существовавшего до нарушения права' и 'присуждение к исполнению обязанности в натуре'. Это как будто имело какое-то отношение к предмету спора, но звучало слишком уж отвлечённо, как нечто сугубо теоретическое. А статья 304 под названием 'Защита прав собственника от нарушений, не связанных с лишением владения' оказалась совсем коротенькой: 'Собственник может требовать устранения всяких нарушений его права, хотя бы эти нарушения и не были соединены с лишением владения'. Она раздумывала над этой фразой с минуту, но так и не поняла, почему Александра, не будучи собственницей 'Плазы', решила таким образом обосновать свои притязания на помещения офисного комплекса.
   И только со статьями 131 и 132 Гражданского процессуального кодекса всё оказалось просто и понятно: они лишь определяли форму и содержание искового заявления и состав прилагаемых к нему документов.
   Оторвав взгляд от бумаг, Анжела задумалась. Она попыталась получше припомнить Александру, отыскать в памяти те её черты, которых прежде не замечала. Неужели та на самом деле всегда была в душе авантюристкой, способной очертя голову пойти на рискованную аферу? Или Шмульский прав, и всё действительно объясняется только безвыходным положением, в котором эта сучка оказалась? Не лучше ли было поступать с ней осторожнее, не доводя её до ожесточения? Но раздумья не привели Анжелу к какому-то определённому выводу, и вскоре она спохватилась: к чему загружать голову тем, что не имеет ровным счётом никакого практического значения? Сейчас, когда Александра затеяла неожиданную игру и сделала свою рискованную ставку, всё зависит от решения суда.
  
  
  
  
   21
  
  
  
   Надежды Каморина на то, что с прекращением работы его головная боль утихнет и давление нормализуется, не оправдались. Всё так же плохо было ему и спустя три дня после ухода из 'Ордатовских новостей', двадцать пятого декабря. Хотя в тот день он занимался только самыми обычными бытовыми делами - уборкой квартиры и приготовлением еды. В девять часов утра тонометр показал 144/95, в полдень - 142/90, а в шесть вечера - 152/96, после чего с большой неохотой он проглотил таблетку энапа. На следующий день в попытке унять головную боль он принимал одновременно микседол, который был ему прописан, с непрописанным кавинтоном, но от этого ему стало ещё хуже. Спустя ещё день он решил ограничиться только микседолом, но это не смягчило головную боль. Что хуже всего, впервые в жизни у него начало болеть сердце, и это, несомненно, было побочным действием энапа. Но всё-таки он продолжал принимать его, не видя иного способа помочь себе. Двадцать девятого декабря он прибегнул к тому же малодейственному средству уже в шесть часов утра, намерив у себя 162/105, но всё же и после этого давление поднялось до 168/104 в девять часов утра, а в пять часов вечера тонометр показал 163/99. Приняв в тот день три таблетки энапа, он запаниковал: ему явно требовалась врачебная помощь, а где искать её в предстоящие долгие новогодние празднества?
   Утром тридцатого декабря, намерив у себя 177/114, он ужаснулся, проглотил таблетку энапа и, превозмогая предобморочную слабость, отправился в коммерческий медицинский центр 'Парацельс'. Там очень спокойная молодая женщина-врач Голобова с холодным взглядом серых глаз диагностировала у него гипертонию I степени и направила на электрокардиограмму, которая показала, что сердце у него здоровое.
   - Если вы уже начали лечение энапом, то продолжайте принимать его, только регулярно, - сказала равнодушно Голобова, посмотрев не на него, а куда-то поверх его головы. - В первый месяц - дважды в день по пять миллиграмов, то есть по две таблетки утром и вечером, чтобы систолическое, 'верхнее' давление не превышало сто пятьдесят миллиметров ртутного столба. А в следующий месяц - дважды в день по десять миллиграммов энапа, чтобы снизить этот показатель до ста тридцати.
   Он зашёл в аптеку, где купил ещё три упаковки энапа, и сразу по возвращении домой принял две таблетки. Давление после этого как будто снизилось: к девяти вечера, когда он лёг в постель, было 154/100. Но его бедная голова не почувствовала ни малейшего облегчения. А предпраздничное утро тридцать первого декабря началось для него с безрадостных цифр на табло тонометра: 157/104. До конца дня никаких перемен к лучшему не наметилось, хотя были приняты все положенные таблетки. Напротив, около семи часов вечера он испытал жуткое чувство сдавления сердца, ужасной слабости, буквально умирания, наступающего инфаркта. Из этого состояния он вышел чрезвычайно медленно, оцепенев на диване до самой ночи в позе трупа. Ему казалось, что любое его движение будет слишком резким, непосильным для сердца, роковым.
   Его страдания продолжились в первые дни 2016 года. Первого января в пять часов утра тонометр показал 154/99, а в восемь часов - уже 162/106. Около семи часов вечера он испытал чувство сильного сдавления в левой части головы, которое резко усиливалось при попытке сесть, поэтому три часа он проходил по комнате из конца в конец, как зверь в загоне. То же самое повторилось на следующий день. А третьего января ему стало окончательно ясно, что энап нисколько не помогает справиться с давлением. Показания тонометра были просто ужасны: в пять часов утра - 162/103, в шесть часов - 168/107, в восемь - 159/99, в десять - 161/106. После этого он вспомнил вычитанную в интернете информацию о том, что капотен способен быстро понизить давление и, превозмогая слабость, сходил в аптеку за этим средством. В тот день он принял лошадиную дозу капотена: одну за другой с интервалом в несколько часов три таблетки по двадцать пять миллиграммов. Но всё-таки в десять часов вечера тонометр показал 150/97.
   Четвёртого января он перешёл на бессолевую диету, вычитав в интернете информацию о необходимости для гипертоников максимально ограничить потребление соли. Весь день у него не было чувства сдавления в голове, но давило в области сердца и появилась значительная слабость, из-за чего, выйдя днём из дома в магазин, он был вынужден сразу вернуться. Несмотря на принятые за день десять миллиграммов энапа и сто миллиграммов капотена, показания тонометра оставались неутешительными: в шесть часов утра - 175/118, в девять часов - 160/104, в полдень - 157/100, в три часа дня - 161/102, в шесть вечера - 163/103, в восемь вечера - 156/101.
   На следующий день начало как будто проявляться действие бессолевой диеты: давление заметно снизилось. В восемь часов утра тонометр показал 132/87, в одиннадцать - 136/90, в три часа дня - 124/82, в шесть вечера - 136/93, в восемь вечера - 131/82. Но во второй половине дня ужасно сдавило в левой части головы, особенно плохо становилось, когда он пытался сесть, так что два часа ему пришлось провести в квартире на ногах. А когда вечером он отправился в ближайший продуктовый магазин, то едва донёс обычные покупки, несколько раз опуская их на землю и останавливаясь от слабости и чувства сдавления сердца.
   Шестого января около трёх часов утра он проснулся в панике, почувствовав онемение пальцев левой ноги. Из прочитанного в интернете он знал, что это грозный признак приближения инсульта, и поспешил проглотить таблетку капотена, а ещё через час - таблетку энапа. В восемь часов утра появилось чувство сдавления сердца - уже знакомый ему побочный эффект гипотензивных средств.
   Его беспросветная мука с попеременным сдавлением то сердца, то головы не прекращалась все долгие новогодние 'каникулы'. Он с нетерпением ждал одиннадцатого числа - даты возобновления нормальной работы районной поликлиники. Чтобы наверняка попасть в этот день к участковому терапевту, он за неделю записался на приём через интернет, с превеликим трудом разобравшись в сложной процедуре электронного взаимодействия с медицинским учреждением. В тот день с утра его давление было 143/95. Чтобы не 'смазать' картину своего состояния, он ещё накануне перестал принимать гипотензивные средства. Путь длиной в полкилометра до поликлиники он из-за слабости едва преодолел и на середине его был вынужден опуститься для отдыха на заснеженную скамейку.
   В кабинете врача он почувствовал, что попал на конвейер. Терапевт Прокопьева, уже явно пенсионного возраста, со сквозным венчиком седых волос, наспех опросила его, прослушала сердце и измерила ему давление, которое оказалось высоким: 159/106. После чего она сразу выписала ему рецепт на гипотензивные средства индапамид и лозап и направила на электрокардиографию и анализ крови на холестерин. В тот же вечер после приёма индапамида он почувствовал себя умирающим, едва добрался до входной двери в квартиру и открыл её, после чего вызвал 'скорую помощь'. От индапамида пришлось отказаться, а лозап довольно быстро сбил его высокое давление.
   Спустя несколько недель, в начале февраля, он по пути в магазин встретил Александру и удивился перемене в её облике: черты её лица суше, жёстче, и на нём появились новые морщины.
   - Что долго не звонила, Сандра? Как у тебя дела? - спросил он осторожно.
   - Так ведь и ты не звонил, - возразила она, вглядываясь в него. - Да что с тобой? Ты вроде похудел, осунулся. Я слышала, что ты ушёл из 'Ордатовских новостей'...
   - Я с осени потерял пять килограммов и сейчас вешу шестьдесят семь, как в молодости.
   - Вот как хорошо-о... - протянула она недоверчиво, недоумевая.
   - Хорошего мало. Я на Новый год чуть не помер. От гипертонии.
   Не спрашивая о том, куда она идёт, он зашагал рядом с ней по плохо расчищенному тротуару Свияжской улицы, на которой уже зажглись редкие фонари.
   - Никогда не слышала о том, чтобы от гипертонии худели. Может, у тебя что-то другое. Высокое давление бывает и при какой-то другой болезни...
   - Да, при вегетососудистой дистонии по гипертоническому типу. Но ведь уточнять диагноз - это сложно, а в поликлинике народу много, не протолкнёшься. Где уж мною заниматься. Мне сразу назначили сильнодействующие таблетки - и слава Богу. Они помогли.
   - Что же, будешь всю жизнь принимать лекарства? Ведь гипертония, кажется, неизлечима?
   - Этот же самый вопрос о лекарствах я задал врачихе, - печально усмехнулся Каморин. - И она мне ответила: 'Отменить их нельзя, потому что у вас может вдруг случиться криз'. Да, эта болезнь считается неизлечимой. Но я набрёл в интернете на методику немедикаментозного снижения давления, которую предложил один белорусский врач по фамилии, кажется, Лесник. Он рекомендует неторопливый бег, ограничение потребления соли и полный отказ от алкоголя, дыхательные упражнения с коротким вдохом и длительным выдохом, массаж головы и тёплый душ. Я и раньше бегал по утрам, раза два в неделю, а теперь стараюсь делать это каждый день, когда давление в допустимых пределах, то есть не выше, чем сто тридцать пять на восемьдесят пять. И ещё полностью отказался от соли и алкоголя. А дыхательные упражнения и массаж мне не помогли, я теперь не трачу на это время.
   - И уже совсем обходишься без таблеток?
   - Нет, если при измерении давления трижды подряд с интервалом в несколько минут оно оказывается больше, чем сто сорок на девяносто, я принимаю шесть миллиграммов лозапа и столько же капотена. Режу бритвой таблетку лозапа массой двенадцать с половиной миллиграммов пополам, а таблетку капотена массой двадцать пять граммов - на четыре части. Тут смысл в том, что капотен даёт эффект быстрый, но не стойкий, а лозап - медленный и 'долгоиграющий'. Вместе они дополняют друг друга. Если минут через сорок принятое не помогает, принимаю ещё такую же дозу. Но теперь у меня уже не каждый день доходит дело до таблеток...
   - Я рада за тебя. Только не пойму, как можно без соли есть, например, суп...
   - Борщ будет вполне съедобен и без соли, если на два черпака борща добавить один черпак кефира. Получится нечто кисленькое, вроде окрошки... Но разве это всё тебе на самом деле интересно? Не задерживаю ли я тебя? - спохватился он.
   - Нет, у меня дел на сегодня уже нет, я иду на трамвай, чтобы ехать домой. Мы можем погулять, если хочешь...
   - А как ты оказалась в этом районе? И почему без машины?
   - У меня была встреча... - замялась она.
   - А, понимаю! Дамские секреты! Но я не ревную, мы же теперь просто друзья...
   - Нет, это вовсе не то, что ты думаешь. У меня была встреча с моим адвокатом. У него офис на соседней улице. Дело в том, что я сужусь с Анжелой. А что касается машины, то зимой я чувствую себя за рулём неуверенно и стараюсь обходиться общественным транспортом...
   - Значит, и тебя Анжела достала! А меня она чуть не доконала! Ведь заболел я из-за неё!
   - Это с того случая, когда она оставила тебя без выходных в начале ноября, да ещё завалила работой всю следующую неделю? Я помню, ты заходил и рассказывал об этом...
   - Да. И я теперь думаю, что Анжела устроила это не случайно, а по точному расчёту. Ведь гипертония в моём возрасте - это самая обычная, легко наживаемая болезнь. Механизм её развития через стрессы и перегрузки на работе Анжела должна была хотя бы приблизительно представлять, наблюдая за отцом. Поэтому вполне возможно, что она сознательно загнала меня в ситуацию, в которой я не мог не заболеть. В условиях нервного перенапряжения и постоянного переутомления я был просто обречён на это. Беречь ей меня было незачем: она уже всё равно собиралась закрывать газету... А ты из-за чего судишься с этой стервой?
   - Помнишь, я говорила тебе о том, что она обнаружила в бумагах отца мою долговую расписку на три миллиона и потребовала возврата этих денег? Мне три миллиона взять негде, потому что на них я приобрела свой 'Апельсин', а теперь от продажи бутика этих денег уже не выручить. Ведь кризис всё крепчает. И я сварганила договор аренды помещений в 'Плазе', чтобы сдавать их в субаренду, и на основании этой бумаги предъявила иск об устранении препятствий в пользовании арендованным имуществом...
   Каморин с изумлением всмотрелся в почти неразличимое в сгустившихся сумерках маленькое лицо Александры с жалкой полуулыбкой, застывшей на её губах.
   - Ну ты и влипла! - прошептал он. - Тебя же посадят, если обнаружится подлог!
   - Может, и не посадят. За такое редко сажают. Я специально интересовалась. Просто очень не хочется на старости лет оказаться нищей... Кстати, ты на что живёшь? Наверно, тебе нужны деньги?
   - Деньги у меня ещё есть. До весны посижу дома, поправлю здоровье, а там пойду устраиваться. Куда-нибудь возьмут. Что меня по-настоящему тревожит, так это твоя ситуация. Эх, огорчила ты меня... В моём состоянии такие переживания вредны. И мне пора домой. Пока!..
   Он повернулся и зашагал прочь.
  
  
  
   22
  
  
  
   В понедельник четырнадцатого марта, ровно в десять часов утра Александре позвонил её адвокат со странной фамилией Приз и сообщил, что слушание её дела назначено на завтра, на четырнадцать часов. Сказав это, он помедлил, как бы в ожидании чего-то, а чего именно - это она поняла только после нескольких мгновений неловкой паузы. Ну конечно же, от неё ждут слов о готовности внести вторую половину платы за адвокатские услуги - тридцать пять тысяч рублей. По договору она должна сделать это накануне слушания дела.
   - Да, чуть не забыла: я должна заплатить вам тридцать пять тысяч, - сказала она возможно более непринуждённо, как если бы вспомнила об этом сама, без 'наводящей' паузы в разговоре. - Сейчас привезу.
   - Буду премного благодарен, - с чопорной сдержанностью ответил Приз. - Только должен заметить, что ваши деньги пойдут в кассу нашей конторы, а я затем получу оттуда в виде вознаграждения за труд лишь часть уплаченной вами суммы.
   Александра удивилась: это неожиданное уточнение не означало ли желание адвоката получить что-то сверх суммы, обусловленной в договоре? Подумав, она решила, что ничего дополнительно платить не будет, прежде всего из-за неловкости предлагать лишние деньги. Но тотчас к ней пришла другая мысль: для неё от исхода тяжбы зависит очень многое. И потому не лучше ли подстраховаться, сунув адвокату хотя бы пять тысяч сверх договора? Это можно сделать молча, а если он спросит, ответить что-нибудь в том смысле, что о подобной мелочи и говорить не стоит.
   Выйдя из своего подъезда, она сразу сощурила глаза из-за яркого солнечного света. Было довольно холодно, под ногами на подмёрзших лужах трещал ледок, но солнце сияло вполне по-весеннему. И пусть ничего необычного в такой погоде не было, сейчас яркое солнце настроило её на ожидание чего-то радостного. В помещение адвокатской конторы на первом этаже старой пятиэтажки она вошла в приподнятом настроении.
   В маленькой приёмной кроме секретарши она увидела молодого мужчину в чёрном костюме, который сидел в одном из кожаных кресел для посетителей. Казалось, он кого-то ожидал. При появлении её он поднял голову и внимательно посмотрел на неё. Ей не понравился его взгляд, очень серьёзный и неподвижный, почти до неприличия пристальный, как если бы он имел какие-то виды на неё и, более того, обладал правом или властью чего-то требовать от неё. Однако это неприятное впечатление было мимолётным. Она подумала, что это, наверно, адвокат, который что-то слышал от своих коллег о её деле. Через несколько мгновений секретарша пригласила её в кабинет Приза, и она тотчас забыла о незнакомце.
   При её появлении Приз поднялся из-за стола, улыбаясь, отчего сетка морщин резче проступила на его худом, незначительном лице. Она сразу протянула ему деньги, которые тот быстро пересчитал и спрятал в карман, ничего не сказав про лишние пять тысяч.
   - Всё решится завтра? - одновременно со страхом и надеждой спросила она, так и не присев на указанное ей кресло.
   - Нет, конечно, - с оттенком удивления ответил он, тоже продолжая стоять. - Завтра ответчик заявит лишь ходатайство о назначении графологической экспертизы подписи Чермных на арендном договоре. Без чего никак не обойтись, поскольку подлинность этого документа имеет самое существенное значение для данного дела. А решиться завтра всё может лишь в том случае, если ответчик признает ваши исковые требования либо вы откажетесь от них, - и адвокат вопросительно взглянул на неё.
   - Отказаться я не могу, - пробормотала она, рассеянно глядя мимо адвоката в окно и желая уже закончить этот слишком тягостный для неё разговор. - Не понимаю только, почему вы говорите 'требования' во множественном числе. Я хочу одного: признания меня в качестве арендатора.
   - С этим требованием неразрывно связаны другие, хотя и не названные в исковом заявлении: ведь вы желаете признания за вами прав на свободный доступ в 'Плазу', распоряжение её помещениями и получение платы от субарендаторов. Это молчаливо подразумевается как нечто очевидное.
   - Ну хорошо, - небрежно пробормотала она. - Так я пойду?
   - Не смею удерживать...
   Из адвокатской конторы она поехала не домой, а в торговый комплекс 'Galaxy', где находился её бутик 'Апельсин', - не потому, что там у неё было какое-то срочное дело, а просто из желания отвлечься от беспокойных мыслей о своей тяжбе. Как всегда, при её появлении продавщицы встрепенулись. Старшая, Наталья Игольникова - грузная крашеная блондинка сорока семи лет с жёстким взглядом страстной скандалистки и длинной нижней челюстью, утопавшей в складках двойного подбородка, - улыбнулась хозяйке добросовестно, обнажив вставные зубы. Впрочем, её улыбка вышла всё же нехорошей, кислой. А двадцатилетняя Светлана Горбунова, тоже блондинка, только натуральная, с нежным личиком умненькой девочки и маминой любимицы, лишь слегка подняла в подобии улыбки уголки сомкнутых губ и скользнула по Александре настороженным взглядом. Александра почувствовала, что продавщицы снова не поладили и о причине конфликта ей, конечно же, сейчас доложат.
   - Александра Викторовна, Светлана опять не убрала утром свой корнер! - начала старшая.
   - Да что там убирать? Всё чисто! Покупателей в последние дни почти совсем нет! К тому же я сегодня утром ходила на склад! Наталье Васильевне лишь бы покричать и покомандывать! - с неожиданной смелостью возразила младшая.
   - Не ссорьтесь, девочки! - сказала Александра примирительно. - На мой взгляд, с уборкой можно подождать. А что, кашемир не идёт?
   - Почти не идёт, - подтвердила Светлана. - И вообще мало кто смотрит на него. Зима-то уже кончилась. До новых холодов едва ли кто-то заинтересуются...
   Небольшую партию трикотажа из кашемира Александра заказала недавно на фабрике в Пьяченце, желая дополнить этим сезонным товаром два основных итальянских бренда своего бутика, и возлагала на эту новинку немалые надежды. Кофточки, жакеты, платья и кардиганы белых, чёрных и всевозможных переходных, нежных тонов - жемчужных, палевых, бежевых, лиловых, бордовых и прочих, для обозначения которых в русском языке недоставало слов, - красовались на вешалках, заполнявших целую стойку для одежды. Всё это выглядело вполне стильно и солидно, так что Александра снова полюбовалась своей новой коллекцией, пусть и не принёсшей коммерческого успеха. Почувствовав себя отчасти утешенной, она поехала домой.
   В пути она думала о своих продавщицах. Тот человеческий тип, к которому принадлежала Наталья, был ей знаком и несимпатичен. Она сама немало страдала в своё время от подобных баб - властных, настырных, обуянных страстью к самоутверждению. Наталья явно не желала считать своей ровней молоденькую Светлану и добивалась для себя фактического статуса старшей продавщицы, хотя обе они числились простыми продавцами-консультантами. Тем не менее, при всей антипатии к Наталье, Александра всё же не считала возможным осадить её и открыто поддержать Светлану. Ведь эта девица, смазливая и очень себе на уме, всё равно долго в 'Апельсине' не задержится, для неё работа в захудалом бутике - лишь что-то вроде стажировки. Очень скоро она отыщет место получше. Тогда как Наталья будет держаться за 'Апельсин' до конца, потому что ничего особенно хорошего ей, очень немолодой, уже не 'светит'.
   Хотя впечатления от посещения бутика были скорее печальны, Александра приехала домой приятно возбуждённой. Объяснить себе своё состояние она и не пыталась, но смутно чувствовала, что дело, конечно, не в том, что её кашемировая коллекция смотрелась вполне достойно. Она сознавала, что ждёт какого-то крутого и отрадного поворота в своей судьбе. И случится он, скорее всего, в связи с завтрашним судебным заседанием.
   Наутро, едва проснувшись, она снова почувствовала себя возбуждённой, только уже не радостно, а тревожно. Причиной этой перемены был, несомненно, странный сон, который приснился её ночью. Будто бы она пришла в супермаркет, взяла там со стеллажей и положила в корзину продукты, а когда подошла к кассе и хотела достать из кармана пластиковую карту, то с ужасом обнаружила, что у неё нет карманов, более того - на ней нет никакой одежды. И вокруг много людей, которые смотрят на неё потрясённо, расширенными глазами. Она застыла, не в силах пошевелиться, даже прикрыться, потому что все части её тела стали непослушными, как будто ватными. Но при всей этой странной телесной 'немоте' душа её, охваченная жгучим стыдом, страдала ужасно, невыносимо. В тот миг, когда её мучительное смятение достигло своего пика и впору казалось умереть на месте, она проснулась.
   Пробуждение не принесло облегчения. Едва открыв глаза, она поняла, что день уже испорчен. Ей никуда не деться от впечатления от дурного сна, который явно связан с тяжбой и предвещает беду. И это не пустой страх: разве не сделала она себя уязвимой для осуждения и позора, предъявив иск на основании поддельного документа? Теперь это может обнаружиться. Если её обвинят в мошенничестве, она окажется перед всеми словно голая, станет объектом пересудов, сплетен и насмешек для многих людей, знакомых и незнакомых.
   До трёх часов дня она просидела дома, перед телевизором, почти не вникая в то, что видела на экране, и не в силах занять себя чем-то иным. В три часа позвонил её адвокат Приз и сообщил о том, что суд удовлетворил ходатайство о назначении графологической экспертизы. После этого она точно опомнилась и заставила себя одеться и выйти из дома. Она решила прогуляться, чтобы отвлечься от тягостных переживаний и подышать свежим воздухом.
   На улице было холодно. Под ногами хрустел ледок подмёрзших луж. Солнце уже заходило, его рдяные блики горели в окнах, смотревших на запад. Она с наслаждением втянула в себя стылый воздух с растворённым в нём чуть заметным горчащим запахом прелой листвы. Как всегда, для вечерней прогулки она направилась на Комсомольский бульвар, который был неподалёку от её дома, за ближайшим перекрёстком. Там в эту пору было довольно людно: под нагими деревьями бродили пенсионеры, влюблённые парочки и женщины с детскими колясками.
   Она успела пройти по бульвару метров двести, когда в кармане её куртки зазвонил мобильный телефон. Поднеся аппарат к уху, она услышала незнакомый, неприятный мужской голос. Бойко, насмешливо-фамильярно с ней говорил кто-то, желавший уже своим тоном дать понять: я знаю про тебя такое, что тебе лучше не важничать и не строить из себя цацу.
   - Приветствую вас, Александра Викторовна! Вы меня не знаете, но в ваших интересах выслушать меня. Только разговор предстоит не телефонный, поэтому нам надо встретиться.
   - А по какому, собственно, вопросу?
   - По вопросу арендного договора, который вы представили на экспертизу. Там подпись Чермных довольно сомнительная. Если рассматривать её в лупу, то видно, что линия дрожит, особенно это заметно на ножке-завитке буквы 'р'. Словно подпись старательно нарисовали.
   - Ну знаете...
   - Мы многое про вас знаем...
   - Кто это - мы?
   - Давайте встретимся - расскажу.
   - Хорошо. Когда?
   - Прямо сейчас. Где вы?
   - Гуляю на Комсомольском бульваре.
   - А, знаю. Подходите к фонтану. Я туда очень скоро подъеду.
   Минут через пять Александра была около фонтана. Вокруг его пустой чаши, над которой уже зажглись два фонаря, каталась на скейтборде вертлявая девочка лет двенадцати. Александра подумала, что ребёнок не помешает ей, скорее напротив: это какой-никакой, а всё-таки свидетель, в присутствии которого незнакомец будет, наверно, более осторожен и сдержан. К тому же можно ожидать его появления, не привлекая к себе особого внимания прохожих: ведь со стороны это будет похоже на то, будто мать или бабушка присматривает за девочкой... Впрочем, скейтбордистке такое соседство не понравилось, и уже минуты через две она укатила прочь, задорно потряхивая своим 'конским хвостиком'.
   Александра засмотрелась ей вслед, вспомнив о том, что вот так же каталась в детстве по аллеям, только не на скейтборде, а на самокате. Была хорошей девочкой и не знала забот... Вдруг она услышала сзади мужской голос:
   - Заждались, Александра Викторовна?
   Она обернулась и увидела перед собой высокого незнакомца, который словно вырос из сгустившихся сумерек. Его облик шевельнул в её памяти что-то знакомое: длинное чёрное шерстяное пальто с глубоким вырезом, открывавшим белую рубашку и темный полосатый галстук. Она знала: так в подражание голливудским персонажам одеваются молодые юристы и предприниматели, желающие выглядеть солидно. Более того, она узнала именно этого молодого человека с непокрытой головой, густыми тёмными волосами и бровями и пристальным, неприятно цепким взглядом: его она видела накануне в приёмной своего адвоката. Она запомнила, как он смотрел на неё: внимательно, почти до наглости настойчиво. Сейчас, рассматривая его вблизи, она заметила, что у него чёрные глаза, красный, чувственный рот и слегка подёрнутый чёрной щетинкой подбородок, который выглядел так, как если бы по смуглой коже слегка мазнули сажей. Она подумала, что ему лет двадцать пять и что он кавказец.
   - Александра Викторовна, давайте немного погуляем по бульвару и поговорим, - произнёс незнакомец тоном, исключавшим возражения.
   Она молча кивнула, и они вместе пошли навстречу цепочке фонарей, обозначавших перспективу бульвара, похожие издали на одну из влюблённых парочек, довольно многочисленных здесь в этот вечерний час.
   - Вы понимаете, наверно, что я действую не сам по себе, но представляю влиятельных людей, - начал незнакомец.
   - Да, я поняла, что вы 'шестёрка'.
   - Не надо меня недооценивать. Я адвокат, и мои профессиональные услуги вам пригодятся.
   - Чего вам от меня нужно?
   - Прежде всего, два договора. Первый - об оказании вам юридической помощи вместе с доверенностью на право представлять вас в суде. Второй - инвестиционный. Приблизительно такого содержания: вы как директор вашего частного предприятия ООО 'Вектор' договариваетесь с покойным Чермных о том, что вкладываете семьдесят миллионов рублей в виде строительных материалов в возведение 'Плазы' и за это приобретаете право собственности на соответствующую часть офисных площадей. Которую затем, после подтверждения вашего права в суде, продадите нам за десять миллионов рублей.
   - Бред собачий.
   - Не более, чем тот арендный договор, который вы уже направили в суд.
   - А если я не соглашусь?
   - Тогда получите срок за мошенничество и узнаете, насколько ужасны условия в женской камере следственного изолятора, а затем и в колонии...
   - Я вижу, вы умеете пугать несговорчивых клиентов...
   - Если иначе никак нельзя...
   - У вас на самом деле всё схвачено? Вы из команды Гомазкова?
   - Поверьте, в ваших же интересах не знать слишком много подробностей... И не надо верить всему, что пишет 'Либеральная газета'... Даже если для вас, либеральной блогерши, это что-то вроде партийного издания...
   С полминуты они шли молча. Она лихорадочно искала для себя правильное решение и с тоской видела, что его нет. Конечно, она волей-неволей сделает всё для того, чтобы избежать обвинения в мошенничестве и приговора, но только что это ей даст? Она получит лишь надежду на сохранение привычного течения своей жизни в самой ближайшей перспективе и станет пешкой в чужой игре за 'Плазу'. То есть окажется всецело зависима от милости неведомого игрока. Контактировать она будет лишь с этим безжалостным молодчиком, который смеётся над ней и её убеждениями. Хороша либеральная блогерша, которой за мошенничество 'светит' тюрьма!..
   - Вы же знаете, что выбора у меня нет... - тихо сказала она именно то, что думала, как бы озвучивая вывод из своих размышлений.
   - Тогда мы сейчас поедем ко мне в офис и подпишем документы, - уже тоном приказа произнёс молодой адвокат.
   - Хорошо...
   Они приехали в ту самую адвокатскую контору, где Александра была накануне, только теперь они зашли не в кабинет Приза, а в соседний. Адвокат снял своё пальто и оказался худым и сутулым. Его худобу не скрывал строгий чёрный костюм, висевший на нём, как на вешалке. Она подумала, что на типичного молодого кавказца, крепкого и спортивного, он мало походил. Не присаживаясь, он достал из папки заранее подготовленную бумагу и сунул ей:
   - Вот вам договор!
   Также стоя она пробежала глазами напечатанный на принтере текст договора об оказании юридических услуг: 'Исполнитель в лице адвоката Гурджи Александра Михайловича, именуемый в дальнейшем 'Исполнитель', с одной стороны, и гражданка Петина Александра Викторовна, именуемая в дальнейшем 'Заказчик', с другой стороны, заключили настоящий договор о нижеследующем: Исполнитель принимает на себя обязательство представлять интересы Заказчика при рассмотрении дела по иску Заказчика к Чермных Анжеле Сергеевне о признании права собственности на имущество в суде первой инстанции, а также в апелляционной и кассационной инстанциях...'
   Не дочитав текст договора до конца, Александра подняла на адвоката вопросительный взгляд.
   - Здесь названо только одно дело, по иску о признании права собственности на имущество, потому что иском об устранении препятствий в пользовании арендованным имуществом будет по-прежнему заниматься Приз Анатолий Николаевич, договор с которым, заключённый вами, остаётся в силе, - начал объяснять Гурджи.
   - Нет, я хочу сказать о другом: я училась с вашим отцом в одном классе...
   - Что ж, возможно. Хотя Гурджи - фамилия довольно распространённая...
   - Вовсе нет. Михаил рассказывал мне, что 'гурджи' на тюркских языках означает 'грузин', но почти все носители этой фамилии - крымчаки, потомки древних хазар, которых осталось очень мало...
   - Наверно, вы знаете моего отца лучше, чем я. Дело в том, что он развёлся с моей матерью, когда мне был один год, уехал в другой город и после этого ненадолго приезжал к нам только раз, когда мне было пять лет. Я его почти не помню.
   - Он запомнился мне милым, наивным романтиком, а вот вы совсем другой...
   - Вы хотите сказать, что я ловкач, циник и вообще нехороший человек?
   - Ну что-то в этом роде...
   - Так ведь мы с вами занимаемся одним и тем же. Только вы дилетантка и потому очень рискуете. Будь вы совсем безгрешны, наш разговор не состоялся бы...
   - То есть вы имеете дело только с грешниками? Как знаете, кто? Ну вы понимаете...
   - Называйте нас, как хотите, но только наедине с собой. Наши отношения будут деловыми или никакими, со всеми вытекающими отсюда для вас последствиями. Сейчас вам нужно подписать этот договор. Обращаю ваше внимание на то, что стоимость моих услуг в нём указана чисто символическая - десять тысяч рублей в месяц. Тем не менее эту сумму вам нужно будет регулярно вносить в кассу нашей конторы через меня, а я вам буду выдавать расписки.
   После кратких колебаний Александра наконец присела на стул и быстро подписала оба экземпляра договора.
   - Это всё? - она подняла на Гурджи ненавидящий взгляд.
   - Доверенность на право ведения в суде вашего дела мы оформим у нотариуса после того, как я получу инвестиционный договор. Тогда же составим исковое заявление. Жду вас с договором.
   На лице Александры появилось жалкое, затравленное выражение. Казалось, она сейчас расплачется. Но вместо этого она стремительно поднялась и молча, не прощаясь, вышла из кабинета.
  
  
  
   23
  
  
  
   Спустя две недели после первой встречи с адвокатом Гурджи Александра снова была в его офисе. Она читала и перечитывала бумагу, которую он положил перед ней, и с тоской сознавала, что не понимает почти ничего. Громоздкие, юридически-витиеватые фразы не разъясняли, а только затемняли существо дела. К тому же сосредоточиться ей мешал адвокат, который сидел напротив и в упор её рассматривал. Хотя на лице его были написаны как будто учтивость и участие, но ей чудилась в уголках его сочных губ затаённая жестокая усмешка.
   - Да вы не читайте мотивировочную часть решения, это же просто юридическая белиберда, сплошные цитаты законов! - воскликнул наконец он, видя, что она уже несколько минут водит взгляд по одной и той же странице. - Вся суть в самом конце, в резолютивной части. Где сказано коротко и ясно: удовлетворить иск об устранении препятствий в пользовании арендованным имуществом. Вы иск выиграли и теперь можете смело сдавать помещения 'Плазы' в субаренду!
   - Это очень хорошо. Но вызвали вы меня, наверно, не только затем, чтобы ознакомить с этим решением?
   - Да, вы правы. Мне нужен договор инвестирования, о котором по телефону мне говорить не хотелось...
   - Вот он, - Александра достала из сумки, которую держала на коленях, лист бумаги в пластиковой папке и положила его перед адвокатом.
   Нахмурившись, Гурджи достал бумагу и вслух, медленно, как бы пробуя на язык и смакуя незнакомое блюдо, зачитал напечатанный на ней и подписанный текст: 'Договор инвестирования строительства магазина промышленных товаров 'Плаза'. ООО 'Вектор' в лице Петиной Александры Викторовны, именуемой в дальнейшем 'Инвестором', с одной стороны, и ЗАО 'Кредо' в лице директора Чермных Сергея Борисовича, именуемого в дальнейшем 'Заказчиком', - с другой, заключили настоящий договор о нижеследующем. Стороны обязуются совместно участвовать в реализации инвестиционного проекта - строительстве здания магазина промышленных товаров по адресу: город Ордатов, улица Гастелло, 23. Инвестор инвестирует строительство объекта в размере своей доли, а заказчик осуществляет собственными либо привлечёнными силами строительство объекта, ввод его в эксплуатацию и обязуется по окончанию строительства и ввода объекта в эксплуатацию передать инвестору в собственность нежилые помещения в объёме его доли. Доли сторон составляют по 50% от общей площади объекта. Доли могут увеличиться или уменьшиться, о чём стороны подписывают дополнительное соглашение'.
   По окончании чтения Гурджи с минуту размышлял, беззвучно шевеля губами, затем удовлетворённо кивнул:
   - Хорошо, пойдёт. Но к этому нужно кое-что ещё.
   - Что же именно?
   - Подтверждающий исполнение данного договора акт приёма-передачи, согласно которому заказчик передаёт, а инвестор принимает в собственность нежилые помещения здания магазина промышленных товаров: столько-то на первом этаже, столько-то - на втором и так далее. В соответствии с долей его вклада в строительство объекта. Вы же представляете, как пишутся такие акты? Ну и подготовьте.
   - Подготовлю. Но только тревожно: неужели вопросов ни у кого не возникнет? - голос Александры дрогнул. - Ведь всё явно шито белыми нитками...
   - Вопросы возникнут непременно, потому что Анжеле Сергеевне очень нелегко будет расстаться с отцовским наследством. Нас обязательно спросят о том, как вы участвовали в инвестировании строительства. Ответ будем давать следующий: путём передачи строительных материалов обществом 'Вектор', единственным учредителем которой являетесь вы, обществу 'Кредо' на общую сумму семьдесят миллионов рублей. Спросят и о том, почему ваше право собственности не было оформлено при жизни Сергея Борисовича. Ответ будет простой: после ввода 'Плазы' в эксплуатацию и регистрации права за Чермных вы обращались к нему с требованием о перерегистрации объекта как долевой собственности, но он уклонялся от выполнения обязательств. В связи с его смертью завершить переговоры не удалось.
   - А если от нас потребуют подтвердить передачу строительных материалов соответствующими документами - актами, накладными, материальными ведомостями и так далее. Где мы возьмём всё это?
   - Вы указали узкое место нашего плана. Однако на практике данное обстоятельство не будет иметь никакого реального значения. Вы сомневаетесь лишь оттого, что не вполне понимаете ситуацию. Поверьте: весь процесс будет сыгран, как по нотам. Не забывайте о том, что все названные вами документы по учёту движения материалов - очень кратких сроков хранения. Если через год их не найдут, то никто этому особенно не удивится. В крайнем случае вы по-быстрому смастерите что-то необходимое. Анжелу в первую очередь будет интересовать совсем другой документ - инвестиционный договор. Она, разумеется, потребует его почерковедческой экспертизы, но добьётся этого не очень скоро. В суд для приобщения к делу мы передадим не сам договор, а только его ксерокопию, которую сам судья заверит, сличив с исходным документом, после чего последний тут же вернёт его нам. Когда же будет назначена экспертиза, мы предоставим договор экспертам, и они, как я полагаю, подтвердят его подлинность, - на лице Гурджи появилась хитрая улыбка.
   - И сколько всё это продлится?
   - Да кто же знает... Суд, потом апелляция, потом кассация, потом надзорная жалоба... Чтобы эта мельница завертелась, давайте для начала оформим ваше исковое заявление...
   - Оно будет конкретно о чём?
   - Если хотите подробностей - вот, читаю: 'об исключении из наследственной массы и признании права собственности на нежилые помещения площадью 1889 квадратных метров, расположенных на 1, 2, 3, 4, 5 этажах здания магазина по адресу: город Ордатов, улица Гастелло, 23'.
   - Без малого две тысячи 'квадратов' - это на самом деле эквивалент семидесяти миллионов, указанных в договоре инвестирования?
   - Да, приблизительно, только надо учесть, что речь в данном случае идёт не о цене, а о себестоимости. Деление семидесяти миллионов рублей на две тысячи даёт нам сумму, в которую квадратный метр общей площади 'Плазы' обошёлся застройщикам, - тридцать пять тысяч. Это вполне нормально для Ордатова, даже если мы говорим об офисном комплексе класса В+. Ведь строительство ЗАО 'Кредо' вело в основном своими силами, очень мало привлекая подрядчиков. Так что с финансовой точки зрения наш расчёт сомнений не вызовет. Заодно оформим, естественно, и договор о представлении мною ваших интересов в суде по этому иску. А также письменное ходатайство о принятии мер по обеспечению иска. Все эти бумаги готовы и ждут вашей подписи...
   - О каких мерах вы говорите?
   - Речь идет о наложении ареста на имущество покойного Чермных и запрете нотариусу выдавать Анжеле свидетельство о праве на получение отцовского наследства.
   - Хотя в исковом заявлении мы претендуем только на половину площадей 'Плазы'...
   - То есть вы хотите знать, почему мы добиваемся ареста всего имущества Чермных? Формально потому, что у ответчицы есть возможность распорядиться спорным имуществом, что сделает невозможным исполнение решения суда в нашу пользу. Ибо нельзя исключить вероятность того, что ваши инвестиционные средства были использованы партнёром неэффективно или недобросовестно. В таком случае возведённый объект будет иметь серьёзные недостатки и реализация его не вернёт вложенных вами средств, а потому вы будете вправе требовать возврата своих семидесяти миллионов за счёт не только 'Плазы', но и остального имущества Чермных. Ну а по сути нам нужна вся 'Плаза'. Одним иском мы не ограничимся. Я объясняю это сейчас из снисхождения к вашей непонятливости, но в дальнейшем прошу не слишком углубляться в наши юридические дебри и лишних вопросов мне не задавать. Это вам без пользы. Всё, что вам понадобится знать о предстоящих процессах, вы прочтёте в судебных бумагах, которые вам передадут. Будьте готовы поставить свою подпись и под другими исковыми заявлениями, касающимися наследства Чермных.
   - На этих бумагах не проставлена дата...
   - Проставьте своей рукой сегодняшнюю - двадцать девятое марта...
   Вернувшись домой, Александра принялась читать копию искового заявления, под которым стояло её имя. Тяжёлые юридические фразы почти сразу вызвали у неё головную боль, но всё-таки она упорно вникала в них, надеясь на чудо: на то, что ей удастся найти какой-то спасительный или хотя бы нестрашный выход из своего ужасного положения. Однако текст, в который она вчитывалась, оказался совершенно неутешительным, просто чудовищным:
   'В обоснование заявленных требований указываю, что 17 декабря 2014 года между мною и С.Б. Чермных был заключен договор инвестирования строительства, по исполнении которого в мою собственность должны были перейти в объеме моей доли, равной 50%, нежилые помещения на 1-5 этажах здания магазина промышленных товаров общей площадью 3890 кв. м, расположенного по адресу: Ордатов, ул. Гастелло, 23. Согласно договору инвестирования, генеральным подрядчиком являлось ЗАО 'Кредо', которому был отведён земельный участок под строительство. Этому генеральному подрядчику я в период с декабря 2014 года по май 2015 года передавала денежные средства на общую сумму 17,3 миллиона рублей в счет исполнения обязательств по инвестированию. Участие в инвестировании осуществлялось и путем передачи ООО 'Вектор', единственным учредителем которой являюсь я, строительных материалов генеральному подрядчику ЗАО 'Кредо' на общую сумму 52,9 миллиона рублей. Общая сумма финансирования с моей стороны составила 70,2 миллиона рублей. После ввода объекта в эксплуатацию и регистрации права собственности за С.Б. Чермных я обращалась к нему с требованием о перерегистрации долей, но он уклонился от выполнения обязательств. В связи с его смертью закончить переговоры не удалось.
   Из прилагаемой копии договора инвестирования строительства от 17 декабря 2014 года, заключённого между С.Б. Чермных (заказчик) и А.В. Петина (инвестор) видно, что стороны обязались на условиях настоящего договора совместно участвовать в реализации инвестиционного проекта - строительстве здания магазина промышленных товаров. Инвестор принимает участие в строительстве объекта путем инвестирования строительства объекта в размере своей доли, а заказчик осуществляет собственными либо привлечёнными силами строительство объекта, ввод его в эксплуатацию и обязуется по окончании строительства и вводе объекта в эксплуатацию передать инвестору в собственность нежилые помещения в объеме его доли. Доли сторон составляют по 50% от общей площади объекта. Доли могут увеличиться или уменьшиться, о чём стороны подписывают дополнительное соглашение (п. 1.1., 1.2, 1.3 Договора).
   В подтверждение исполнения данного договора представлена ксерокопия акта приёма-передачи к договору инвестирования строительства от 15 мая 2015 года, согласно которому между сторонами определено, что заказчик передаёт, а инвестор принимает в собственность нежилые помещения здания магазина промышленных товаров, соответствующие его доле в строительство объекта: нежилые помещения первого этажа площадью 349 кв. м, нежилые помещения второго этажа площадью 401 кв. м, нежилые помещения третьего этажа площадью 394 кв. м, нежилые помещения четвертого этажа площадью 360 кв. м, нежилые помещения пятого этажа площадью 385 кв. м.'
   'Да тут же всюду, чуть ли не в каждом слове, слишком явная, наглая ложь!' - ужаснулась Александра. Но только ни отказаться от навязанной ей роли, ни даже как-то обнаружить для окружающих своё смятение она, конечно, не сможет, не посмеет...
   Для неё началось странное, мучительное время. Где-то рядом, непрерывно, неутомимо, невидимо для её глаз, но ощутимо для её ноющего сердца, особенно в бессонные ночи, громоздилась пугающая юридическая химера, которая грозила в любой момент рухнуть ей на голову. Достаточно было раскрыться обману - тому, что всё основано на поддельных подписях, подлогах. И некуда было уйти, убежать от этой жуткой, нависшей беды. Она чувствовала себя невольницей, пленницей, рабой, отданной под бдительный присмотр проклятого Гурджи, который звонил ей почти ежедневно и нередко сам заявлялся с визитами, как бы только для того, чтобы доставить известия о движении дела. Александре он представлялся пауком, который всё крепче опутывал её, как муху, в свою паутину, чтобы затем вместе со своим таинственным хозяином и другими пауками-юристами высосать её жизнь. В глубине души она желала, чтобы они и она вместе с ними проиграли в суде. Тогда, быть может, её оставят в покое...
  
  
  
  
   24
  
  
   К началу апреля после трёхмесячного пребывания без работы небольшие сбережения Каморина почти растаяли, но зато он стал чувствовать себя бодрее. Нужно было искать работу. Он вспомнил о том, что сказал ему ещё в ноябре отец Игорь: из муниципальной газеты Оржицкого района ушли почти все сотрудники. Хотя с того времени минуло уже четыре месяца, всё-таки едва ли в Оржицах успели заполнить все журналистские вакансии. Тем более, что выборы на должность главы района, с которыми там связывались ожидания крутых кадровых перемен, должны были пройти менее чем через полгода, в сентябре, в единый день голосования. Каморин отыскал в интернете телефон главного редактора 'районки' Застровцева и предварительно договорился с ним о встрече.
   В Оржицы Каморин отправился в понедельник одиннадцатого апреля. Путь на маршрутке до центрального автовокзала занял около часа, затем ещё сорок минут он ехал до райцентра рейсовым автобусом. За окошком тянулись ровные поля, на которых изумрудный, подёрнутый серой дымкой ворс озимых чередовался с чёрно-сизой зябью. Лишь кое-где в низинах попадались грязно-белые пятна слежавшегося снега. Вышел он возле Успенского храма, сложенного из красных кирпичей, щербатых ещё со времени войны, но зато увенчанного новеньким куполом цвета небесной лазури. Он вспомнил, что когда-то согрелся в этих стенах в холодное зимнее утро, и на душе у него потеплело.
   Посёлок выглядел уныло: одноэтажные дома с чахлыми палисадниками, серые заборы, базарчик с почти пустыми торговыми рядами, обширный пруд, похожий на болото, и над всем этим возвышалась ржавая водонапорная башня, закреплённая на тросовых растяжках. На улицах не было ни деревьев, ни нормального тротуара - только проложенные вдоль автотрасс узенькие пешеходные дорожки, на которые брызгали грязью проезжавшие машины. Впрочем, на короткой центральной улице, которая вела от храма к зданию районной администрации, имелся скверик с лавочками и фонарями. Там же, вблизи администрации, красовалась и кучка многоэтажек - наглядное подтверждение высокого статуса Оржиц как рабочего посёлка.
   Редакция 'Оржицкой нови' помещалась в странном двухэтажном доме, который первоначально предназначался явно под что-то иное. Второй этаж, с отдельным входом, был жилым, а на первом этаже, со входом на противоположной стороне здания, ютились учреждения: в левом крыле - редакция и адвокатская контора, а в правом - районная служба занятости.
   Каморин открыл дверь с надписью 'Редакция' и увидел перед собой приёмную. Секретарша, стройная седая женщина со следами былой замечательной красоты, бойко стучала пальцами по клавиатуре компьютера. По обе стороны от её стола были двери, на правой, закрытой, висела табличка с надписью 'Редактор', а из открытой левой слышались женские голоса. При появлении посетителя секретарша прекратила работу и вопросительно посмотрела на него поверх очков.
   - Я к Михаилу Петровичу по вопросу трудоустройства.
   - Сейчас доложу, - сказала секретарша и скрылась в редакторском кабинете.
   Через несколько мгновений она вышла и указала Каморину на одно из двух кресел для посетителей, рядом с журнальным столиком:
   - Вы пока присядьте, Застровцев вас пригласит.
   Каморин минут десять сидел в ожидании 'аудиенции', листая подшивку 'Оржицкой нови', лежавшую на столике, и украдкой разглядывал женщин, которых видел через открытую дверь кабинета, противоположного редакторскому. Его поразило то, что обе они были очень немолоды. Одна из них, рыхлая старушка с короткими белыми волосами и дряблыми щёчками, просматривала рукопись, автором которой была, видимо, её собеседница, и высказывала замечания:
   - Татьяна Андреевна, вот ты пишешь: 'Руководители местной исполнительной власти не знают, кто фактически находится на подведомственной им сельской территории. В ходе полицейского рейда вблизи села Павлищево было обнаружено сорок шесть таджиков, проживающих без регистрации. И эта ситуация - не исключение, а скорее правило. Гастарбайтеров очень трудно учитывать: при появлении представителей власти они разбегаются, как тараканы'. Но если положение на самом деле такое, то это же просто страшно! Мало ли что могут занести к нам и натворить неучтённые мигранты! Ты фактически обвиняешь районную власть в серьёзных упущениях, а какой в этом смысл? Ведь газета принадлежит районной власти и всегда апеллирует к ней как к последней инстанции!
   - Зоя Михайловна, у нас же на носу выборы, и районная власть неизбежно сменится, - возразила собеседница, тоже седая и явно пенсионного возраста, но ещё сравнительно, крепкая, бодрая, с покрасневшими от волнения щеками. - Мы должны помочь новой власти не повторять старых ошибок. Кроме того, учёт мигрантов на местах больше зависит от сельских администраций...
   Старушка, названная Зоей Михайловной, молча покачала головой с видом сомнения и укора и снова принялась читать рукопись, а Татьяна Андреевна с жаром продолжала:
   - Гастарбайтеры не выгодны никому, кроме фермеров, которые используют дешёвых нелегальных работников! Из-за этих 'гостей' местным трудно найти приличную работу! А сколько криминала и антисанитарии приносят с собой мигранты!
   Дверь редакторского кабинета приоткрылась, и на пороге показался седой мужчина уже на шестом десятке лет, невысокого роста, в сером костюме, слишком свободном для его худого тела, с белой бородкой клинышком, висячими усами и лицом морщинистым, как дублёная кожа. Бросив на гостя насупленный взгляд из-за очков, он сделал рукой приглашающий жест и тут же закашлялся надсадным кашлем старого курильщика.
   Войдя в редакторский кабинет, Каморин удивился его бедности: старый письменный стол, потёртый диванчик да пара стульев - вот и всё, что в нём было. Створка окна, несмотря на довольно холодный день, была приоткрыта. На подоконнике стояла пепельница, полная окурков.
   - Садитесь! - редактор указал Каморину на стул.
   - Михаил Петрович, я много лет работал в 'Ордатовских новостях', вот запись в трудовой... - начал было представляться Каморин.
   - Вы уже это говорили по телефону, я помню, - прервал его Застровцев. - И запись вижу, принимаю к сведению ваш стаж в газете как факт. Но всё-таки вопрос о вашем трудоустройстве мы решим после выполнения вами первого задания. А потом ещё два месяца вы поработаете на испытательном сроке. Потому что, не обессудьте, но 'Ордатовские новости' - это не марка, которая говорит сама за себя. К тому же, просматривая иногда эту газету, ваших публикаций в ней я не запомнил...
   Каморин подавленно промолчал, лишь кивнув головой в знак согласия, потому что возразить ему было нечего.
   - Я помню и про то, что у вас гипертония, - продолжал редактор. - Думаю, у нас вам будет легче, чем в городской газете. Всё-таки сельская местность, чистый воздух... Вам достаточно будет раз в неделю выехать в село, зачерпнуть там, как говорится, широким бреднем побольше материала и затем, не торопясь, отписываться по нему. Ведь в одном селе можно взять информацию сразу по многим темам: о местном сельхозпредприятии, о фермерах, о школе, о клубе, о церкви, о разных местных чудаках и вообще обо всём, что как-то выделяется. А поскольку сёла у нас недалеко друг от друга, можно пройти в соседнее и там взять что-то ещё. Что касается зарплаты, не обидим.
   - А как с транспортом?
   - Это проблема. У редакции нет своего транспорта на ходу. Наш старый 'УАЗик' требует очень основательного ремонта. Можно проситься в 'обоз' к чиновникам районной администрации, когда те выезжают в сёла. Но вам проще ездить рейсовыми автобусами с центрального автовокзала Ордатова. Потому что оттуда можно доехать до любого населённого пункта района, тогда как из Оржиц есть автобус только до Ордатова. Дело в том, что Оржицкий - это для нашего района псевдоним, а по-настоящему он Ордатовский пригородный, потому как всё здесь тяготеет не к Оржицам, а к областному центру. Так что из Ордатова удобнее добираться в сёла района, чем из райцентра. Сохраняйте только билеты на пригородные автобусы, и редакция возместит вам стоимость проезда.
   - Куда же мне поехать?
   - Сейчас подумаю, - Застровцев закурил сигарету, поднялся из-за стола, подошёл к приоткрытому окну и на минуту замолк, с наслаждением затягиваясь.
   Каморин покосился в его сторону: редактор как будто сосредоточенно изучал через оконную решётку скучный дворик с чахлыми деревцами и пожухлым газончиком, время от времени стряхивая пепел за окно. Наконец он решительно вдавил недокуренную сигарету в пепельницу и обернулся к Каморину:
   - Поезжайте в Грачёвку. Есть там фермер Шабинов Александр Викторович. Сейчас я ему позвоню.
   Застровцев раскрыл записную книжку и начал искать номер, но тут зазвонил телефон, он взял трубку и завёл странный разговор о курах: кто-то предлагал ему птиц, он расспрашивал, каковы они, и наконец попросил оставить ему парочку живых кур, пообещав забрать их вечером. Каморин удивился: редактор выглядел скромным интеллигентом, даже аскетом - и вдруг обеспечивает себя на рабочем месте курами, да ещё живыми. Он их сам, что ли, будет резать? Застровцев предстал ему в новом свете - хватким, оборотистым и, наверно, жёстким хозяином.
   Закончив разговор о курах, редактор позвонил фермеру, спросил, сможет ли тот принять завтра нового корреспондента, получил согласие и перевёл взгляд на Каморина:
   - Александр Викторович завтра с утра ждет вас. Рейсовый автобус приходит в Грачёвку в половине восьмого утра, а из Ордатова уходит часов в шесть. Не опоздайте! Возьмите мою визитку с телефонами. Вашу трудовую я оставляю у себя. Удачи!
   Каморин вышел из редакторского кабинета со смутными чувствами. Новой работе он успел порадоваться ещё на прошлой неделе, когда Застровцев в разговоре по телефону пообещал её. Но теперь выяснялось, что его берут с пробным заданием, а затем ещё и с двухмесячным испытательным сроком. К тому же райцентр и редакция показались очень жалкими, а редактор произвёл неприятное, двойственное впечатление сурового сельского интеллигента и одновременно ловкого жоха. Печалило и то, что ехать завтра предстояло ранёхонько...
   Чтобы наверняка добраться до автовокзала к половине шестого утра, Каморин ещё накануне вечером собрал сумку со всем необходимым для поездки и поставил будильник на четыре часа. На следующее утро в пять часов он уже стоял на остановке в ожидании маршрутки. Долго ждать не пришлось: минут через пять показалась жёлтая 'Газель' с номером '20' под лобовым стеклом - именно та, что была нужна. В её тёмном салоне дремал единственный пассажир. По сумрачным, пустынным улицам маршрутка примчалась к автовокзалу за каких-нибудь двадцать минут. К бетонной вокзальной коробке, несмотря на ранний час, люди шли почти непрерывной вереницей. То и дело распахивалась дверь, выпуская наружу, в холодный воздух, клубы пара и впуская внутрь всё новых пассажиров.
   Переступив порог, Каморин увидел, что автовокзал полон народа. Люди дремали на диванах, теснились в очередях к кассам, прилавкам с чебуреками и прочей дорожной снедью и перед туалетом. Только перед стеклянным киоском с надписью 'Пресса' очереди не было, однако и возле него стоял в раздумье старик в лохматой меховой шапке, настоящем малахае, что-то высматривая для себя в дорогу. Вообще в вокзальной толпе преобладали пожилые люди, которые, по всей видимости, приехали из ближних сёл за покупками или для того, чтобы проведать детей, перебравшихся в город. Хотя здесь же продавались билеты на автобусные маршруты и в другие регионы.
   Каморин выстоял очередь перед кассой и купил билет. Его в автобус отправлялся в 6-20 и шёл по маршруту: Ордатов - Глубки - Ржавец - Грачёвка - Задушное. Он посмотрел в расписании и обратные рейсы, которых оказалось только два: в 8-05 и 18-20. В ожидании отъезда он присел ненадолго на деревянный диван и уткнулся в смартфон. Через полчаса, когда настало время занять место в древнем 'ЛиАЗе', он удивился тому, что пассажиров, кроме него, в холодном салоне было всего двое, и ни у кого водитель проверять билеты не стал. Сделав в городе лишь одну остановку, автобус далее не останавливался до самого хутора Глубки, а только притормаживал перед перекрёстками со светофорами. Едва только выехали за город, как через оконное стекло стали видны белые, припорошенные инеем травы на обочине. Бескрайние поля казались пустыми, далёкое человеческое жильё обозначали только рассеянные в них редкие огни. Скоро и их не стало видно, но зато из-за пепельно-сизых туч, грозивших непогодой, пробилось утреннее солнце, и всё вокруг приобрело весенний, радостный вид.
   Каморин вышел на автотрассе возле указателя 'Грачёвка 1,5 км' и зашагал к серому скоплению хат и заборов степного хутора. Через десять минут он уже вступил в Грачёвку и удивился тому, какой первобытно-грубой выглядела здешняя жизнь. Вокруг него стояли бревенчатые избы с высоченными стогами сена перед ними, улочки были покрыты подсохшей грязью, изборождённой глубокими колеями, а воздух наполняли запахи печного дыма и навоза и низкое, утробное мычание коров, доносившееся с разных сторон. Он испытал чувство погружения в далёкое прошлое, хотя в поле его зрения попадались столбы с электрическими проводами, машины и трактора.
   Людей, как ни странно, не было заметно нигде. У кого же спросить про Шабинова? Каморин прошёл одну улочку до самого её конца, упиравшегося в голое поле, повернул назад, дошёл до перекрёстка и свернул на другую, такую же безлюдную. Может, зайти к кому-то во двор и постучаться в избу? Он собрался уже было именно так и поступить, как метрах в десяти перед ним на улицу вышла старуха с мужской куртке из болоньевой ткани и платке и засеменила куда-то прочь. Он живо нагнал её и спросил про Шабинова.
   - Вам какого Шабинова? - повернула она к нему своё сморщенное лицо с запавшим ртом и тусклыми, точно невидящими глазами.
   - Фермера, Александра Викторовича.
   - А-а, Ляксандра. Вон его дом, третий справа с того конца улицы.
   Фермерское жилище, по виду обычная большая изба, бросалось в глаза признаками благополучия: рядом с ним не только возвышался стог сена, как у соседей, но также стояли колёсный трактор 'Кировец', сеялка и грузовик. Собаки за оградой не было, поэтому Каморин безбоязненно открыл калитку, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Нескоро, минуты через две, на стук вышел мужчина непонятного возраста, с мягким русским лицом почти без морщин, тёмными волосами и усталыми, ещё заспанными глазами. На нём были свитер и штаны от спортивного костюма. При виде гостя лицо его стало сначала озабоченным, затем он изобразил любезную улыбку и сказал:
   - Корреспондент? Милости прошу!
   Каморин вслед за хозяином прошёл в просторную общую комнату, так называемую горницу крестьянских домов, в которой было всё то же, что в и в обычных городских квартирах: диван, кресла, ковры на стенах и старый цветной телевизор.
   - А вы хорошо живёте! - сказал Каморин, чтобы доставить удовольствие хозяину.
   - Да это остатки былой роскоши! - пошутил тот. - А если серьёзно, шиковать мне не приходится. Смотрите: вот на днях я продал наконец семнадцать тонн фуражного ячменя - это почти всё, что собрал в этом году со своих двенадцати гектаров. За вычетом, конечно, того, что нужно для собственной скотины. Взяли по семь тысяч рублей за тонну. Стало быть, всего выручил круглым счётом сто двадцать тысяч.
   - Не густо.
   - Вот именно. Как на эти деньги жить целый год? При том, что топливо подорожало на четыре-пять рублей. Чтобы заправить трактор, нужно двадцать литров солярки, а это пятьсот рублей. И запчасти выросли в цене, а их нужно много, потому что вся моя техника - старьё, рухлядь. Получил её в виде имущественного пая в СПК 'Грачёвском', бывшем совхозе, где проработал двадцать четыре года. Притом её не хватает для выполнения всех полевых работ. Приходится просить в том же 'Грачёвском' помощь, которую нужно отрабатывать...
   - Может, вам стоит сменить производственный профиль?
   - Думаю, надо заняться только выращиванием овощей, чтобы обойтись собственной техникой и не рассчитывать на 'дядю' со стороны. Здесь будет ещё тот дополнительный плюс, что для овощей большие площади не нужны, потому откажусь от аренды земли и стану возделывать только свои пять гектаров, которые достались в виде земельного пая.
   - Но овощи трудоёмки... - вставил Каморин, вспомнив о том, как в советские годы в качестве 'шефа', присланного из города, гнул спину на колхозных овощных плантациях.
   - Да, придётся привлекать рабочую силу, а это дополнительные расходы, - вздохнул фермер. - На сына не рассчитываю: он работает в аэропорту, оторвался от земли...
   - А как с орошением?
   - Мой надел только числится орошаемым, а никакого оборудования не имеется. Выручает 'Кировец', старый трудяга: воду качаю из ближайшего канала насосом, который работает от тракторного двигателя...
   - Вот что значит находчивость!
   - Ничего особенно оригинального в этом нет, так многие делают... В общем, хозяйство моё - смех и грех. Только слава, что фермер, а заработки мои меньше, чем у механизаторов в 'Грачёвском'. Хотя мне всё же легче: я сам себе хозяин, никто не стоит надо мной. Захотел - прилёг, а когда надо, работаю и по ночам. А живу, конечно, не только за счёт ячменя. Ко мне соседи приходят, когда нужно вспахать огород или что-то привезти. Помогаю не за одно лишь 'спасибо'. Весной, в пору проведения санитарных работ, кланяется и сельская администрация. Вообще власть ко мне вроде как благоволит: ей фермер нужен для отчётности и чтобы о ком-то в газете можно было написать, - Шабинов подмигнул Каморину. - Хотя какой я фермер... Настоящий сельский хозяин должен иметь много земли и техники. У меня, кстати, раньше земли было больше: тридцать пять гектаров, своей и арендованной. И выращивал я тогда не один только ячмень, а ещё овощи и суданку. Но одному, с изношенной техникой оказалось тяжело, несподручно...
   - А есть ли тут настоящие фермеры?
   - Были. Вообще у нас за все годы побывали фермерами человек тридцать, а сейчас осталось только двое или трое бедолаг вроде меня. У иных были очень крепкие хозяйства. К примеру, у Алтухова, имелось целое агропредприятие, две тысячи гектаров земли - всё отобрали, земля заросла бурьяном. А другого, Чигирова, который тоже хотел закрепить за собой много земли, избили, посадили в тюрьму, довели до четырёх инсультов. Да вы, наверно, уже слышали об этом. Сюда из Москвы корреспондент приезжал... - Шабинов взглянул на Каморина с хитрым прищуром: мол, видали мы корреспондентов и почище тебя, писака из 'районки'!
   Каморин и на самом деле что-то читал об этих историях. Он даже припомнил, где именно - в 'Либеральной газете'. Вспомнил и то, что организатором этого дикого произвола был назван в столичном издании заместитель председателя областного суда. Как же его фамилия? Какая-то на 'гэ'... Ах, да: Гомазков!
   - Кажется, за всем этим стоял Гомазков?
   - Не знаю, но только без его ведома, говорят, и муха в нашем районе не летает... - ответил фермер уклончиво.
   - А разве он связан с Оржицким районом? Он же заместитель председателя областного суда...
   - Начинал он у нас, был председателем районного суда, а сейчас продолжает жить в Оржицах, в своём коттедже...
   Шабинов посмотрел на часы, и его лицо стало озабоченным. Каморин подумал, что его собеседник опасается, наверно, что сказал лишнее, и желает закончить разговор. Ну что ж, услышанного хватало, хотя и с натягом, на бодрую корреспонденцию о житье-бытье фермера, который стойко преодолевает все трудности. Даже заголовок для этой публикации был готов: 'Сам себе хозяин' - именно так Шабинов сказал о себе. Нужно только сфотографировать его и непременно рядом с трактором...
   На предложение сфотографироваться Шабинов откликнулся с готовностью: сразу поднялся и направился в прихожую, там сунул ноги в кирзовые сапоги и накинул плащ с капюшоном, после чего нетерпеливо и слегка насмешливо взглянул на своего гостя, который замешкался, застёгивая куртку. Когда они вышли на улицу и Шабинов встал перед своим 'Кировцем', Каморин с удовлетворением отметил, что фермер принял именно такую бодрую, осанистую позу, которая требовалась для снимка. Более того, она годилась для того, чтобы обыграть её в концовке материала, придав ей многозначительный смысл. Ну вот хотя бы так: 'Поймав в 'прицел' видоискателя коренастую фигуру моего собеседника, я заметил, как уверенно, прочно, слегка расставив ноги, он стоит перед объективом. Для нашего общего блага обязательно нужно, чтобы фермер, хозяин всегда прочно стоял на своей земле'.
   И всё же назад Каморин ехал с чувством недовольства собой, потому что продолжал заниматься видимостью журналистики, как и в 'Ордатовских новостях'. Он по-прежнему создавал только иллюзию благополучия. Хотя разве есть у него выбор? Ведь проблема с Гомазковым районной прессе 'не по зубам'...
  
  
  
  
   25
  
  
  
   В середине апреля, проработав первую неделю на новом месте, Каморин захотел обсудить с Александрой последние новости и заехал к ней в пятницу вечером, возвращаясь с работы. Когда она открыла ему дверь своей квартиры, ему сразу бросилось в глаза то, что выглядела она постаревшей, усталой и печальной. Значит, впечатление о происшедшей с ней физической перемене к худшему, оставшееся у него от последней встречи в феврале, не было случайным или ошибочным. Сейчас, при ярком электрическом свете, он рассмотрел её осунувшееся лицо с заострившимися чертами и тенями под глазами и впервые разглядел то, чего не замечал раньше: дряблую, пористую кожу её лица и впалые щёки. Как постарела она за последнее время!
   - Ты, конечно, не с добром... - сказала она ему с грустной усмешкой, пропуская его в квартиру.
   - Почему ты так думаешь?
   - В последнее время в моей жизни всё не к добру...
   - Напротив, я хочу поделиться радостью: я устроился на работу в районную газету 'Оржицкая новь'. На кухню пригласишь?
   - Милости прошу...
   Он снял верхнюю одежду и прошёл на кухню. Александра налила ему чаю, поставила на стол вазочку с печеньями и конфетами и села напротив.
   - Как же ты работаешь с высоким давлением? - спросила она, вглядываясь в него.
   - А что делать? - вздохнул он. - Нужно где-то дорабатывать до пенсии... Впрочем, сейчас получше стало. Давление повышается только во время цейтнота на работе, когда нужно срочно сдать материал. А зимой, поверишь ли, не мог смотреть по телевизору даже хоккей...
   - Представляю, каково тебе. Уж я-то знаю, что без цейтнота не обходится ни одна неделя в редакции...
   - Ещё я хочу узнать, с какой стати ты подала иск о признании твоего права собственности на половину 'Плазы'. Мне рассказал об этом знакомый журналист Альберт Гладун, который специализируется на судебных историях и имеет в судах источники информации. Насколько я помню, в феврале ты претендовала только на право аренды 'Плазы', а теперь дошла до отъёма чужой недвижимости. Как же это случилось, поборница справедливости?
   По лицу Александры скользнула слабая усмешка.
   - Ты будешь колоть мне глаза моими либеральными взглядами до конца моих дней?
   - Просто мне хочется понять: почему либералы постоянно попадаются на мошенничестве? Можно подумать, ты во всём решила следовать примеру своего кумира господина Надильного!
   - К тяжбе за 'Плазу' меня принудили. Поймали на подлоге в договоре аренды и пригрозили подвести под реальный срок, если не буду сотрудничать. Им нужна 'Плаза'...
   - Кому это - 'им'? Гомазкову и его команде?
   - А чёрт их знает... Мною занимается явная 'шестёрка', но только на удивление хорошо осведомленная о всех обстоятельствах моего дела...
   Александра как будто хотела сказать что-то еще, но словно осеклась. Недосказанные слова замерли на её разомкнутых губах, брови нахмурились, а серые, расширенные глаза уставились в какую-то точку на стене над головой Каморина. Казалось, некая неожиданная мысль только что пришла ей в голову и поразила её.
   - О чём задумалась?
   - Я впервые осознала, что мне грозит. Если к происходящему действительно причастен Гомазков и если всё то, что писала о нём 'Либеральная газета' - правда, то я пропала. Эта банда изощрённых преступников в погонах и судейских мантиях меня уже не выпустит, пока не высосет совсем, как паук - муху, попавшуюся в паутину.
   - Я не стал бы так драматизировать. Всё-таки сейчас не тридцать седьмой год. Если ты у них на крючке, то они просто обдерут тебя, как липку, и заодно, с твоей помощью, стерву Анжелу. Но жизни никого не лишат, потому что им не нужна напрасная возня и они не боятся оставлять свидетелей. Им наплевать на то, что напишет о них 'Либеральная газета'. Но как же ты попалась?
   - Я уже рассказывала тебе о том, что Анжела подвела меня 'под монастырь': нашла в бумагах отца мою долговую расписку на те три миллиона, что я потратила на бутик, и предъявила иск о взыскании долга. А сейчас, в кризис, мне столько не собрать, даже если продам бизнес и квартиру.
   - Да, и по этой причине ты составила подложный договор аренды 'Плазы'...
   - Чтобы доходами от субаренды офисов вернуть долг. Направила в суд иск о предоставлении мне возможности пользоваться арендованным имуществом. После чего ко мне и явился этот дьявол, молодой адвокат, который объяснил мне, почему подпись Чермных на договоре сомнительная. Он вполне определенно пообещал мне осуждение по уголовной статье и реальный срок, если я не буду сотрудничать. И потребовал заключить с ним договор как с адвокатом на право представления моих интересов в судах и изготовить инвестиционный договор за подписью Чермных, чтобы затем подать иск о признании права моей собственности на половину площадей 'Плазы'. Которые после выигрыша иска я должна очень дешёво продать тому, кого мне укажут.
   Александра быстро отпила чаю и поперхнулась. Поставив кружку, она долго надсадно кашляла, спрятав лицо в ладони, затем бессильно, как плети, уронила руки. Щёки её покраснели, в глазах стояли слезы. Каморину показалось, что она плачет.
   - Но ты же могла объявить себя банкротом, - сказал он мягко, всё ещё не вполне понимая её.
   - Да, могла бы. И осталась бы на старости лет нищей прощелыгой, без бутика и машины, без куска хлеба!
   Каморин смотрел на Александру с удивлением. Жёсткое слово 'прощелыга' никогда прежде не приходило ему в голову при мысли о ней. И всё же была в нём какая-то правда, которую он сейчас почувствовал. Неужели она вполне точно определила саму себя?
   - Ах, как всё скверно... - пробормотал он, вдруг ощутив неимоверную усталость и жалея о том, что пришёл к Александре.
   - Да, всё скверно! Вот почему необходима революция! При этом режиме каждый поневоле становится жуликом, чтобы только выжить! Знаешь, что сказал мне Чермных незадолго до своей гибели? 'Быть может, во всём богоспасаемом Ордатове нет ни одного порядочного человека, кроме какого-нибудь затюканного идиота!' Я хорошо запомнила эти слова!
   - Наверно, я и есть тот самый затюканный идиот, к тому же нищий, старый, больной! - горько усмехнулся Каморин. - Но только мошенничать я не стану и революции не хочу. Ты же сама не понимаешь того, о чём говоришь. Революция - это такая ситуация, когда негодяй, который имеет ружьё и готов стрелять в людей, может навязать свою волю сотне, а то и тысяче человек. Кучка вооружённых негодяев может захватить город, регион и всю страну, как это сделали большевики сто лет назад. Революция - это безудержный произвол, море крови и затем самая мрачная диктатура на многие годы.
   - Надильный всего этого не допустит!
   - Он со своими неуёмными амбициями и сам вполне годится в диктаторы и тираны! Впрочем, его сметут. Его роль заключается только в том, чтобы раскачать 'лодку', а когда она перевернётся, наверху окажется кто-то поумнее. Этот американский выученик слишком рабски следует 'лекалам' либеральных переворотов, то бишь 'цветных' революций, слишком ориентирован на Запад, которому нужно ослабить, а по возможности и расчленить Россию, к тому же и видом слишком иноземец. Но в любом случае тот, кто окажется наверху, будет непременно тираном.
   - Да почему же непременно?
   - Такова логика развития революций: они обычно приводят к тирании. Ибо механизм насилия, однажды запущенный, остановить трудно. А уж в России-то, с её вековыми традициями безудержного произвола власти и молчаливой покорности народа, иное и немыслимо. Я на своей шкуре всю жизнь чувствую, что вокруг меня, как скрытое пламя, тихо, подспудно тлеет жестокость, всегда грозящая вдруг вырваться наружу и обжечь.
   - И всё-таки я не боюсь! Будь что будет, лишь бы наконец случилась революция и всё изменилось!
   - Ты можешь радоваться: вероятность переворота в недалёкой перспективе на самом деле высока. Дело в том, что в русской истории обычно реализуются катастрофические сценарии развития событий. Катастрофами были, например, Октябрьский переворот и выход России из войны за год до крушения Германии. Подписав мир с немцами, большевики тут же развязали войну против собственного народа, которая продолжалась вплоть до начала второй мировой. В тридцать седьмом году были расстреляны мой родной дед по матери вместе со своим старшим сыном и двоюродный прадед по отцу - все крестьяне, которые были раскулачены и изгнаны из родных сёл. Причём прадеду было семьдесят три года, поэтому его сочли возможным обвинить лишь по одному десятому пункту знаменитой пятьдесят восьмой статьи - это 'пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти'. То есть старика казнили только за 'разговоры'. Может быть, такая 'строгость' была связана с тем, что происходило это в приграничной местности. А вот дед и дядя, которые были сорока девяти и двадцати пяти лет соответственно, получили целый 'букет' обвинений: помимо того же десятого пункта, ещё пункты второй, четвёртый, и одиннадцатый той же пятьдесят восьмой статьи - это 'вооружённое восстание', 'оказание помощи международной буржуазии' и 'всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений'. Это при том, что оба 'организатора' были почти неграмотные! Об этих ужасах я напоминаю потому, что дорогу к власти расчистили большевикам либералы, которые в разгар войны привели страну к анархии.
   Каморин замолчал и залпом выпил остывший стакан чая. На его лице, покрасневшем от волнения, проступила досада.
   - Очень жаль, что мне приходится объяснять тебе такие простые, очевидные вещи. Мы говорим действительно на разных языках. В политике нельзя быть прекраснодушным мечтателем, идеалистом. Из-за того, что весной и летом семнадцатого года не истребили по законам военного времени как предателей Ленина и верхушку большевиков, они затем полстраны загнали в тюрьмы, лагеря и расстрельные рвы. Произошёл грандиозный погром русского народа, растянувшийся на десятилетия. И эта национальная катастрофа случилась не вдруг, она очень долго назревала, со времени реформ Александра II. Тогда, в условиях самого мягкого режима, наши 'властители дум' проповедовали необходимость революции, а образованные люди вдохновлялись стихотворными прокламациями вроде известного произведения Некрасова: 'Душно! без счастья и воли ночь бесконечно длинна. Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна! Грянь над пучиною моря, в поле, в лесу засвищи, чашу вселенского горя всю расплещи!..'
   Каморин засмеялся коротким сухим смешком и продолжал:
   - На либеральнейшего Александра II организовали настоящую охоту, устраивали одно покушение за другим. Вот ведь парадокс: на жестокого реакционера Николая I, 'Палкина', не покушался никто, как не было настоящих покушений и на людоеда Сталина, а 'Царю-Освободителю' оторвали ноги! Когда же наконец 'буря грянула', либералы радовались недолго. По отношению к ним Ленин выдал своей партии вполне определённое руководство к действию, которое выразил циничной формулой: либеральная интеллигенция - не мозг нации, а испражнения. Сталин же либералов просто уничтожил вместе с сотнями тысяч простых людей, ненароком угодивших в его мясорубку.
   - И всё-таки для борьбы с нынешним жестоким, коррумпированным режимом нужны радикальные меры...
   - Да ты открой глаза: сейчас впервые за всю тысячелетнюю историю России мы живём в условиях неслыханной, небывалой свободы, прямо-таки купаемся в ней. У нас свободные выборы, каждый волен заниматься бизнесом, выезжать за границу, говорить, читать, смотреть и слушать, что хочет. И что же в этих условиях делаете вы, либералы? Вы не только денно и нощно ругаете и оскорбляете российскую власть, но и призываете к её свержению. Это не проходит бесследно. Вашими усилиями идея переворота мало-помалу овладевает сознанием масс и имеет шансы рано или поздно стать материальной силой, в соответствии с учением бывшего основоположника. Уместна и такая аналогия: если человек начинает упорно думать о самоубийстве, то рано или поздно он совершает роковую попытку...
   - Если не случится революция, Гомазков и ему подобные досидят до пенсии!
   - Может быть, и не досидят. Нынешняя власть сама себя чистит, но только, не спорю, делает это слишком медленно и непоследовательно. А ей всего-то нужно реагировать на критические выступления в СМИ! К примеру, если написали в столичном издании о произволе Гомазкова, отчего вышестоящим структурам не проверить эту информацию? Если она ложная, привлеките газету к ответственности за клевету, а если соответствует действительности, взыщите с коррумпированного судьи. В принципе можно было бы обойтись без всякого рода контрольных и аналитических управлений при властных органах разных уровней: достаточно отслеживать публикации в СМИ и принимать по ним меры. Это было бы действенно и наглядно! Что же касается злокозненных, подрывных СМИ, которые систематически распространяют дезинформацию и организуют беспорядки, вроде 'Слухов Москвы', то их нужно просто закрывать по решениям судов. Но власть, как страус, прячет голову в песок и этим роняет свой авторитет и деморализует честных граждан. А ведь она избрана законно большинством россиян! В конечном счёте это на самом деле может привести к попытке переворота со стороны кучки авантюристов...
   - Ты говоришь, как 'нашист'!
   - Что ж, лучше быть 'нашистом', чем проамериканской 'пятой колонной'. Но я всё-таки не 'нашист', в том смысле, что не являюсь апологетом кремлёвской политики. Я полагаю, что в Новороссии нам следовало действовать решительнее для предотвращения разрушения городов и гибели мирного населения. Ведь в кои-то веки пришла пора защищать не каких-то вьетнамцев или афганцев, а своих, русских! Либералы же просто предают национальные интересы. Впрочем, основная 'болотная' масса - это просто неудачники, офисный 'планктон'. Участием в несостоявшейся революции они пытались компенсировать свою незначительность. Они причисляют себя к элите лишь на том основании, что ходили на митинги с белыми ленточками и щёлкают по компьютерной клавиатуре, сочиняя одобрительные комментарии к постам господина Надильного. Который на самом деле никакой не вождь народа, а всего лишь исполнитель цээрушных политтехнологий, пытавшийся учинить в Москве такой же 'майдан', как в Киеве, но только с ещё более страшными для нас всех последствиями.
   Александра улыбнулась жалкой, вымученной улыбкой:
   - Я поняла, почему ты со мной всё о политике: хочешь отвлечь от горестных мыслей о моём положении!
   Каморин смутился: на самом деле он так яростно нападал на либеральные идеи, дорогие его подруге, только потому, что забыл на минуту о её несчастье. А ведь сейчас ей нужна не укоризна, а поддержка... Желая одновременно скрыть смущение и вернуть в их общение былую теплоту, он привстал, дотянулся через угол стола к Александре, приобнял её одной рукой и чмокнул в верхнюю часть щеки, там, где бархатистый пушок её кожи соприкасался с крашеной золотистой прядью. Он втянул в себя запах её тела, пытаясь уловить былой душистый аромат, похожий на цветочный, когда-то исходивший от неё. Но сейчас от неё повеяло чем-то иным, слегка горчащим, похожим на запах сухих листьев...
   Когда-то, в давно прошедшие годы, она смеялась всякий раз, когда он говорил ей о цветочном аромате её кожи, принимая его слова за наивную ложь, неловкий комплимент или объясняя всё запахом мыла. Однако он знал точно: её таинственный аромат не был искусственным, косметическим, потому что она пользовалась самым обычным мылом, чаще всего 'Детским', а духов у неё никогда не водилось. С упорством первооткрывателя он размышлял о природе обнаруженного им феномена и придумал ему такое объяснение: природа наделяет молодых здоровых женщин этим дополнительным очарованием, чтобы они могли успешнее выполнять свое предназначение любовниц и матерей. Данная теория, как и любая другая, нуждалась в опытном подтверждении, но с этим, ввиду его хронического неуспеха у женщин, было сложно. Практика скорее опровергала, чем подтверждала его домыслы: из всех известных ему женщин, к которым он мог подобраться достаточно близко, чтобы уловить их запах, только Александра обладала естественным цветочным ароматом...
   - Давай о другом, - сказал он хрипловато, расстроенный и растроганный своими давними воспоминаниями. - Давай по завету Пушкина! Выпьем, добрая подружка бедной старости моей, выпьем с горя, где же кружка, сердцу будет веселей!
   - Так ведь у меня нет ничего алкогольного, кроме настойки из пряностей от простуды, - отозвалась она удивлённо.
   - Из каких пряностей?
   - Там куркума, красный перец, имбирь, лимонная цедра и что-то ещё...
   - Хорошо, давай с куркумой и цедрой!
   - А как же твоя гипертония?
   - Так я чуть-чуть! За встречу! Мы в кои-то веки встретились с глазу на глаз!
   Хотя он только пригубил золотисто-жёлтую жидкость, она обожгла ему рот и вызвала приступ голода, который был быстро погашен куском чёрного хлеба с салом. Тёплая волна ударила ему в голову и затуманила сознание. Ему стало горячо и душно, всё тело сразу набрякло невыносимой тяжестью.
   - Мне надо лечь, - пробормотал он испуганно, подозревая опасное повышение давления.
   Александра без лишних слов уложила его на свою полутораспальную кровать, а через полчаса и сама прикорнула сбоку. Едва его голова оказалась на подушке, как он сразу провалился в сон.
   Под утро он проснулся, почувствовав, что она осторожно, нежно гладит его по шее и плечу. Не пытаясь что-то обдумать, он всем своим существом потянулся к ней, вдруг ощутив себя охваченным волной нежности, снова молодым и взволнованным. Они слились в объятиях, а потом, разгорячённые, ещё не успевшие отдышаться, услышали сигнал будильника на его смартфоне. Это означало, что уже половина шестого: в это время он в последние дни вставал и собирался на работу.
   - Ты всегда начинаешь свой день так рано? - пробормотала она с неудовольствием.
   - В будни - да. В Оржицы, в мою 'районку', путь неблизкий. Вчера я забыл отключить будильник...
   - Всё равно мне уже не уснуть. Давай я сварю тебе кофе!
   - Мне бы ещё круассаны, - пошутил он. - А если они кончились, то я согласен и на глазунью, но только без соли, вредной для гипертоников.
   Через полчаса, накрыв стол, она села с ним и наблюдала за тем, как он ест. Он почувствовал, что она хочет что-то сказать ему, и не ошибся.
   - Ты говорил мне, что сейчас находишься под подпиской о невыезде, - произнесла она с печальной улыбкой, глядя ему в глаза. - Тебе не стоит тревожиться насчёт подозрений следователя: подписку он потребовал у тебя лишь из досады на то, что ты месяц скрывал признание Жилина. Теперь я сотрудничаю с адвокатом Гурджи, за которым, несомненно, стоит кто-то очень влиятельный. Тот, кто желает, чтобы 'Плазу' я получила совершенно легально. Так что совсем не в его интересах ставить под сомнение наши роли в истории со смертью Чермных...
   - Эх, напрасно ты впуталась в это!
   - Жребий брошен, как говорили какие-то древние персонажи, которых ты знаешь лучше меня. Сделанного не вернёшь. Теперь я просто не хочу угодить за решётку...
  
  
  
  
   26
  
  
  
   В конце апреля Александра узнала, что определением Центрального районного суда удовлетворено заявленное от её имени ходатайство о принятии мер по обеспечению иска: наложен арест на здание 'Плазы' и иное имущество покойного Чермных, включая коттедж, квартиру, земельный участок и автомобили, а нотариусу Чермных запрещено совершать какие-либо нотариальные действия по оформлению прав на это имущество. Чалусов, адвокат Анжелы Чермных, подал кассационную жалобу в Ордатовский областной суд и потерпел неудачу. Кассационным определением коллегии по гражданским делам областного суда от 19 мая в жалобе было отказано. Из этого судебного акта, переданного Гурджи, Александра узнала, что за наследство Сергея Чермных с Анжелой судится и Яна Дорошкевич, бывшая секретарша покойного, которая предъявила иск о признании его отцовства в отношении своей дочери Ксении. Чалусов попытался использовать это обстоятельство, чтобы оспорить арест имущества Чермных, утверждая, что новорождённая - тоже потенциальная наследница, поэтому нельзя распоряжаться этим имуществом в интересах Александры без учёта интересов маленькой сиротки. Гурджи ответил на это аргументом, который воспроизвела в своём определении коллегия по гражданским делам областного суда: 'Довод о том, что вопрос о принятии мер по обеспечению иска не мог рассматриваться в отсутствие Я.В. Дорошкевич, несостоятелен, поскольку до настоящего времени гражданское дело об установлении отцовства по существу не разрешено'.
   Александре несколько раз перечитывала итоговый вывод, к которому пришла коллегия, находя даже странное удовольствие в нагромождении тяжёлых юридических фраз, которыми обосновывалась её формальная правота в судебном споре: 'Поскольку с учётом заявленных требований о признании права собственности на спорное имущество у судьи имелись основания полагать, что непринятие мер по обеспечению иска может сделать в дальнейшем невозможным исполнение решения суда, то при указанных обстоятельствах, исходя из существа заявленных требований, судьёй правомерно удовлетворено ходатайство и приняты меры по обеспечению иска в виде наложения ареста на спорное недвижимое и движимое имущество, до разрешения спора по существу. Несвоевременное принятие мер по обеспечению иска в данном случае, с учётом заявленных истцом требований и изложенных в исковом заявлении оснований, может нарушить права истца и привести к невозможности исполнения решения либо затруднить его исполнение'. Как хорошо хоть в чём-то быть правой!
   Приободрённая, Александра в тот же день безропотно подписала ещё одно исковое заявление - на сей раз в Калининский районный суд Ордатова, о возврате восьмидесятимиллионного займа, будто бы полученного от неё Сергеем Чермных за месяц до его смерти. Одновременно было подготовлено и ходатайство об аресте имущества покойного с целью обеспечения данного иска. Александра не могла понять: почему снова поднимается вопрос об аресте имущества, который уже был санкционирован Центральным райсудом, и почему новый иск направляется в Калининский райсуд? Гурджи небрежно пояснил: дело в том, что ответчица Анжела зарегистрирована в Калининском районе, а иски можно подавать по местонахождению как истца, так ответчика и даже спорной недвижимости. Ведение тяжб в разных судах - это способ подстраховаться на тот случай, если где-то не выгорит.
   Гурджи как в воду глядел: Чалусову и Анжеле неожиданно повезло в надзорной инстанции - президиуме Ордатовского областного суда, который 21 июня отменил определения нижестоящих судов об аресте имущества Чермных.
   Вечером 21 июня, когда Гурджи принёс Александре эту новость, он, возбуждённый и взъерошенный, показался ей похожим на воробья. Не спрашивая её разрешения, он закурил сигарету, тут же подавился дымом, закашлялся, но всё-таки, со слезящимися глазами, докурил до конца.
   - Выходит, не всё у вас схвачено? - насмешливо сказала она, подначивая его на откровенность.
   Он снова закашлялся и осипшим голосом ответил:
   - Постановление президиума областного суда не будет иметь никакого значения для исхода дела. Во всяком случае, я уверен в том, что это просто тактический ход ради создания видимости объективности. Мы заявим новое ходатайство об обеспечении иска, только и всего. Укажем в нём лишь 'Плазу'. А эффект наших действий, несомненно, есть. Анжела и её сожитель уже на взводе.
   - Это по чему видно?
   - Ну хотя бы по тому, что Анжела здорово наскандалила, накричала, когда к ней сунулась Яна Дорошкевич.
   - А чего Яне нужно было?
   - Всего лишь забрать свою трудовую книжку из ЗАО 'Кредо'. Анжела после смерти отца ликвидирует эту компанию. Представляете: сидит себе Анжела в отцовском кабинете со стопкой трудовых книжек с уже готовыми записями об увольнении в связи с ликвидацией предприятия, которые ей принесли на подпись, а тут входит Яна. Анжела её спрашивает этак спроста: 'Куда вы думаете устроиться?' И Яна так же просто отвечает в том смысле, что её ребёнок от Чермных и что теперь она займётся установлением отцовства и получением наследства. Анжела тогда закричала, что Яна и сама не знает, от кого нагуляла ребёнка, и что отцовского наследства ей не видать. В приёмной стояли люди, ожидая своих трудовых, которые слышали это...
   Александра хорошо помнила Яну, свою предшественницу в приёмной Чермных, его бывшую секретаршу и любовницу. Недавно по городу разнёсся слух, что эта незамужняя красавица-блондинка с холёным, холодным лицом родила девочку. Услышав такую удивительную новость, Александра сразу решила, что Яна сохранила плод внебрачной любви из расчёта, чтобы привязать Чермных и получить долю его состояния. Эта догадка вскоре подтвердилась известием о том, что Яна обратилась в суд с иском об установлении отцовства Сергея Чермных в отношении своей дочери Ксении. Обычная в подобных случаях генетическая экспертиза затянулась из-за необходимости проведения эксгумации тела покойного.
   На то время, пока еще не стали известны результаты генетической экспертизы, новорождённая Ксения превратилась в потенциальную наследницу Чермных. Это обстоятельство снова попытался использовать адвокат Анжелы Чалусов и на сей раз выиграл. Его жалоба в коллегию по гражданским делам областного суда на определение Центрального районного суда Ордатова от 14 июля о новом наложении ареста на 'Плазу' была удовлетворена. Арест отменили на том основании, что до рассмотрения в Октябрьском районном суде Ордатова иска Яны Дорошкевич об отцовстве Чермных 'никем из наследников не могут быть получены свидетельства о праве на наследство и, как следствие, никто не может распорядиться спорным имуществом, а потому оснований для сохранения обеспечительных мер в виде ареста имущества не имеется'. Впрочем, этот маленький успех принёс только моральное удовлетворение Чалусову, не оказав влияния на дальнейший ход процесса.
  
  
   27
  
  
   Каморин работал в районной газете уже третий месяц и успел обойти и объехать Оржицкий район вдоль и поперёк. И всё-таки частенько он ловил себя на мысли о том, что есть некая таинственная, сокровенная для него суть происходящего на этой территории размером почти с герцогство Люксембург, что нечто важное ускользает от его внимания и понимания. Хотя в Оржицах проживало лишь около тридцати тысяч человек, а во всём районе - менее семидесяти тысяч, в администрации района и вокруг неё, как при каком-нибудь мадридском дворе, плелись изощрённые интриги. Которые с приближением выборов главы района, назначенных на 18 сентября, единый день голосования, выплеснулись в публичные скандалы.
   Рационально, исходя из своих привычных представлений, Каморин затруднялся объяснить остроту вспыхнувших в районе конфликтов. Почему, например, директор местной адвокатской конторы Костерин, коротконогий толстяк, похожий на злого борова, мог в собственной газетке 'Оржицкий вестник', которую бесплатно бросали во все почтовые ящики района, безнаказанно обзывать председателя районной Думы Елизавету Анчишину 'сладострастной' и 'блудливой'? А между тем Елизавета Ивановна была почтенной пятидесятилетней дамой, главным врачом районной больницы. И на каком основании этот косноязычный увалень Костерин с дипломом юриста, полученным в заочном вузе, возомнил себя себя достойным стать главой района и выдвинул свою кандидатуру на предстоящие выборы? И почему к нему, в его пасквильную газетку, ушли из 'Оржицкой нови' сразу три девушки-корреспондентки, терпеливо выпестованные главным редактором 'районки' Михаилом Застровцевым? И не просто ушли, а на страницах 'Оржицкого вестника' развернули кампанию нещадного поношения своего воспитателя и заодно всей районной власти? И почему вслед за тремя девицами 'Оржицкую новь' покинули и две зрелые дамы, Татьяна Гузеева и Алла Фефилова? Только эти многоопытные подруги ушли не к Костерину, а расчётливее: Гузеева - в городское рекламное издание 'Всё для всех', а Фефилова - на районное радио.
   Так что Застровцев накануне прихода в редакцию Каморина остался лишь с двумя пишущими сотрудниками, пенсионерками Зоей Барахвостовой и Татьяной Сологубовой, и должен был чувствовать себя не просто покинутым, а зачумлённым, обречённым на поношение и поражение, от которого осторожные земляки шарахались, чтобы не подвергнуться разгрому вместе с ним!
   Внимательно читая 'Оржицкий вестник', Каморин не мог уяснить, чем же вызвано такое ожесточение против действующей районной власти во главе с Петром Сахненко, который достиг уже предельного возраста пребывания на муниципальной службе и потому не участвовал в предстоящих выборах. В 'самопальной' газетке писали о том, что посёлок грязный, неблагоустроенный, что экономика района находится в упадке, отчего жители его вынуждены искать работу в Ордатове, что Сахненко и Застровцев - сваты, посколько сын первого женился на дочери второго. Но и только. В воровстве и мздоимстве, самых тяжких прегрешениях для чиновника, Сахненко не обвиняли. В сущности, и обвинение в кумовстве не могло быть признано основательным, поскольку Сахненко и Застровцев заняли свои должности задолго до того, как их дети сочетались браком. Что же касается благоустроенности Оржиц, то при оценке её, неизбежно субъективной, необходимо было учитывать небольшие возможности скудного муниципального бюджета.
   В итоге Каморин пришёл к выводу о том, что могло быть только одно серьёзное обвинение против Сахненко и его команды - упадок экономики района. И то лишь при условии, что глава муниципальной власти был в состоянии как-то изменить ситуацию к лучшему. Но что он мог сделать, находясь внутри хронически депрессивного региона - Ордатовской области?
   Обо всём этом Каморин думал, отправляясь на своё очередное задание - освещение выставки народных промыслов, посвящённой восьмидесятилетию района. Хотя накануне выборов, в самый разгар предвыборного раздрая, этот юбилей был совсем некстати, всё-таки круглую дату в Оржицах сочли необходимым отметить. Но взялись за это с большой неохотой, не чувствуя непосредственной связи с первоначальным Оржицким районом, организованным незадолго до войны в границах, сильно отличавшихся от нынешних, и упразднённым в 1955 году. В своём же нынешнем виде район был учреждён только в 1977 году, когда в областном центре решили развивать на пригородных территориях системы орошения для производства овощной продукции и обеспечения ею горожан.
   Для 'Оржицкой нови' юбилей района имел имел особое значение, поскольку с учреждение района повлекло за собой создание 'районки'. Первый номер 'Оржицкого хлебороба', сохранившийся в единственном экземпляре только в отделе газет Российской государственной библиотеки, бывшей 'Ленинки', вышел спустя неделю после превращения Оржиц в районный центр. Так что готовилось и редакционное торжество.
   Выставка была организована в самом крупном здешнем сооружении - районном Дворце культуры. Всех гостей Оржиц впечатляла его вознесённая на вершину холма громоздкая железобетонная коробка с высоким козырьком над стеклянным холлом. Каморин не раз думал о том, что же это напоминает, и только теперь понял: раскрытый рояль! Несомненно, именно таков был замысел архитектора, призванный подчеркнуть 'культурное' назначение объекта. На фасаде красовался транспарант: 'Оржицкому району 80 лет'. В огромном фойе группа собравшихся выглядела жалкой кучкой. Каморин догадался, что все эти люди прибыли для участия в выставке, а заодно в торжественном собрании и концерте по разнарядке. Иначе и быть не могло: утром июньского буднего дня вольная публика гарантированно отсутствовала. 'Праздник для начальства' - так определил происходящее Каморин, уловив такую знакомую, характерную для подобных мероприятий атмосферу казёнщины и скуки.
   Впрочем, на выставке нашлось и кое-что занятное: тканые картины с наивными сценками сельского быта, глиняные игрушки на манер дымковских, неизвестно зачем доставленные из районного музея чугунные пушечные ядра, целиком запеченный поросенок с коричневым хвостиком колечком, копчёная щука и даже огромная бутыль с мутным самогоном. Каморин втайне вздохнул, глядя на это съестное, предназначенное, конечно, для начальственного застолья: запретный плод всегда сладок.
   Обойдя всю выставку, Каморин увидел в самом конце её несколько кресел из ивовой лозы. В одном из них понуро сидел немолодой мужчина с характерным крестьянским, похожим на бурый пыльный налёт, загаром рук, шеи и особенно лица. Каморин подошел ближе, потому что крестьянин показался знакомым. Тот поднял голову, всмотрелся в подошедшего и сказал, грустно улыбнувшись:
   - А, товарищ корреспондент! Читал вашу статью. Понравилась. Хорошо написано, волнительно. Особенно эти слова запомнились: 'Для нашего общего блага обязательно нужно, чтобы фермер, хозяин всегда прочно стоял на своей земле'.
   - Шабинов! - воскликнул Каморин, узнав наконец собеседника
   - Он самый. Вот, представляю здесь изделия народного промысла.
   - Вы, значит, ещё и лозой занимаетесь?
   - Нет, это был у нас на хуторе старичок-умелец по фамилии Голигузов, который уже года три, как помер. А его поделки всё ещё заказывают на разные районные мероприятия, чтобы показать расцвет народных промыслов. Ну мы и возим, кого сельская администрация пошлёт. Мне сказали: 'Ты же ячмень свой посеял, забот по хозяйству у тебя не шибко много, так отвези'.
   - А вы же, помнится, думали овощами заняться?
   - Да, думал, да раздумал. Всё-таки овощи трудоёмки, а рабочая сила нынче дорога. Ведь люди привыкли уже ездить на работу в город, благо не так далеко. Ну и главное: как продать выращенное? На городских рынках и в магазинах меня не ждут. И такие же проблемы у всех фермеров. В общем, фермерство у нас загибается. Причём и в самом прямом смысле. На днях у нас на хуторе умер бывший фермер Иван Данилович Чигиров, о котором ещё писал заезжий столичный журналист. Помните?
   - Что-то в связи с Гомазковым?
   - Да. Чигирову Гомазков пообещал помощь в межевании земли и регистрации права собственности на неё, если тот возьмёт в компаньоны его шурина, то есть оформит бумаги так, будто бы они вдвоём с этим шурином хозяйничают на земле и владеют ею. Чигиров сдуру согласился, взял землю, а когда собрал первый урожай, к нему приехали бандиты и потребовали за аренду участка три миллиона рублей на том основании, что 'фактически это земля Гомазкова'. Наш Данилыч отказался, и тогда его избили до полусмерти, затем возбудили против него уголовное дело и арестовали. В СИЗО он перенёс четыре инсульта и перестал говорить. А на прошлой неделе он умер.
   - Ужас! И вам после этого не страшно быть фермером?
   - Я же фермер только по названию, хозяйство у меня мизерное. Что с меня взять? Двенадцать гектаров да старый 'Кировец'?
   Каморин со стыдом подумал о том, что вынужден играть жалкую роль, создавая видимость гласности в чём-то похожем на дикую восточную сатрапию. 'Оржицкая новь' - это явно не тот орган, к которому применимы слова Томаса Джефферсона: 'Свободная пресса - единственный страж свободы человека'. Он смущённо распрощался с Шабиновым и пошёл прочь, в свою редакцию.
   Впечатлений от выставки для небольшой корреспонденции у Каморина было уже достаточно, а освещать праздничный концерт и торжественное собрание ему не поручили. Объясняя самому себе данное обстоятельство, он сначала подумал о том, что на этих двух мероприятиях будет какой-то другой представитель 'районки', но по возвращении в редакцию увидел, что все её немногочисленные пишущие сотрудники в сборе и идти никуда не собираются. Тогда он догадался: всё дело в том, что на концерте и собрании будет глава района, который 'светиться' явно не желает. Это в поведении Сахненко заметили в последние месяцы многие. Видимо, в обстановке скандальной избирательной кампании старик хотел уйти на покой возможно более тихо, незаметно.
   Каморин заглянул в приёмную, чтобы показаться на глаза секретарше Горшениной, которой редактор доверил вести табель учёта рабочего времени сотрудников: вот, мол, я вернулся с задания. Горшенина, девически стройная дама предпенсионного возраста со следами былой красоты, улыбнулась ему благосклонно. Хотя ни для кого не была тайной её влюблённость в редактора Застровцева, чьей любовницей она в своё время, несомненно, была, новый сотрудник ей тоже нравился. Каморин с интересом присматривался к этой даме с тонким увядшим лицом и крашеными золотистыми кудрями: она казалась добродетельной и легкомысленной одновременно, каким-то образом сочетая несовместимое. Впрочем, подобные уже слишком немолодые женщины никогда его не привлекали, к тому же он знал, что самый важный в её жизни мужчина и, вероятно, единственный, кого она любила по-настоящему, был совсем не похож на него, как, впрочем, и на Застровцева. Это был, по всей видимости, очень высокий и бесшабашный забулдыга. Во всяком случае, её сын, которого Каморин видел однажды, был двухметрового роста и горьким пьяницей.
   Прежде, чем отправиться в свою рабочую комнату, Каморин помедлил на пороге приёмной, прислушиваясь к голосам пожилых сотрудниц Зои Михайловны Барахвостовой и Татьяны Андреевны Сологубовой, доносившимся из открытой двери их кабинета. Старушки азартно обзванивали районные организации и наперебой уговаривали тамошних руководителей поздравить 'Оржицкую новь' с восьмидесятилетием. По репликам сотрудниц легко угадывались отклики их невидимых собеседников.
   - Константин Петрович! Через неделю нашей газете исполнится восемьдесят лет! Предлагаем от вашего имени напечатать поздравление в наш адрес! Строк на пятьдесят. За пятьсот рублей. Дорого? Ну тогда хотя бы совсем коротенький текст на пятнадцать строк, за полторы тыщи... Пойдёт? Ну и отлично! Спасибо!
   Каморин поморщился: к чему такое унизительное попрошайничество, если газета всё равно содержится на бюджетные деньги? 'Разводить' на заказы директоров, фермеров и предпринимателей было для него самой неприятной частью газетной работы. Как все пишущие сотрудники 'районки', он обязан был отчитываться за привлечение средств из дополнительных источников. Каждый раз, уговаривая потенциальных спонсоров, он чувствовал при этом, что занимается чем-то вроде колядования и что его слова звучат несусветной глупостью наподобие всем известных вирш: 'Маленький мальчик сел на диванчик, диванчик хруп, гони руп!' Ведь ясно же всем, что 'Оржицкую новь' мало читают, а уж поздравления и прочую 'заказуху' - и подавно...
  
  
  
   28
  
  
   Хотя юбилей 'районки' выпал на среду, отмечать его Застровцев решил в пятницу семнадцатого июня. Расчёт был понятен: пятница - это уикэнд, по случаю которого чиновный люд начинает разбредаться со своих рабочих мест уже вскоре после полудня, и потому самый подходящий день для официального праздничного застолья. Накануне всем сотрудникам газеты было поручено принести из дома побольше посуды, а на дам был возложен ещё и натуральный оброк в виде блюд, которые надлежало приготовить дома и доставить в редакцию в горячем виде в больших кастрюлях, обёрнутых полотенцами.
   Чтобы его посуда не затерялась, Каморин принёс из дома шесть суповых тарелок с одинаковым рисунком на донцах - алым цветком мака. Застровцев похвалил его за исполнительность и тут же дал новое задание: носить из других кабинетов в редакторский, самое большое помещение редакции, канцелярские столы. Их нужно было расставить по периметру кабинета вплотную друг к другу традиционным 'покоем'. За отсутствием в редакции других мужчин Застровцеву самому пришлось носить столы в паре со своим подчинённым. Каморин молчаливо согласился на более трудную и менее почётную роль: он шёл первым, неудобно держа столешницу в заведённых за спину руках, получая время от времени толчки столешницей в зад и чувствуя себя при этом запряжённой лошадью. Тогда как Застровцев, шествуя сзади, мог представлять себя в более престижной роли погонщика тяглой скотины.
   Когда столы из всех кабинетов были уже перенесены, а 'покой' оставался всё ещё 'колченогим', Застровцев направился со связкой ключей к неприметной, всегда закрытой двери в коридоре по соседству с туалетом и начал один за другим подбирать их к тяжелому висячему замку. До сих пор Каморин не был уверен в том, что это постоянно запертое помещение принадлежит редакции: ведь рядом, в том же коридоре, что проходил через весь цокольный этаж, находились двери в кабинеты адвокатской конторы и районной службы занятости.
   Наконец один из ключей провернулся в замке, и таинственная дверь распахнулась. На Каморина повеяло затхлой сыростью и плесенью. Вся комната, слабо освещённая дневным светом, который с трудом просачивался через очень пыльное зарешёченное окно, оказалась уставлена старыми канцелярскими столами с наваленными на них стопами газет. Одного взгляда хватило, чтобы понять: это были номера 'Оржицкой нови' - целый архив 'районки' за много лет. Впрочем, только на двух столах, ближайших к окну, газеты оказались в сравнительно сохранном состоянии, с различимыми издалека крупными заголовками на пожелтевших страницах. На других же столах громоздилась тёмно-серая, склизкая, студенистая масса. Каморин из любопытства дотронулся до неё, подойдя к ближайшему столу, и на его руке остался чёрный, липкий, жирный след, словно от сажи. Его передёрнуло от отвращения: ощущение было такое, точно он прикоснулся к раздавленной мохнатой гусенице. Или, хуже того, - к дохлой, мягкой, тронутой тлением мыши.
   - Что же здесь произошло? - спросил он дрогнувшим голосом.
   - Трубу отопления однажды прорвало, - сдержанно ответил редактор.
   Каморин тотчас представил, как это всё происходило, как в запертой круглый год комнате-архиве вода постепенно залила пол и медленно поднялась над его уровнем сантиметров на десять, как её горячие испарения сначала пропитали подшивки, затем стали крупными каплями оседать на потолке и оттуда падать редким дождём. И только когда весь дом пропах сыростью, когда в соседних помещениях набухли и потемнели половицы, а стёкла в окне в запертой комнате подёрнулись густым туманом, в редакции наконец спохватились. Тогда открыли эту неприметную дверь в коридоре, и за ней оказалось что-то вроде жаркого тропического болота, которое сразу обдало вошедших горячим, удушливым паром...
   Странно, что это ЧП не использовали недоброжелатели Застровцева и всей команды Сахненко! Можно было сфотографировать белёсую, парящую топь и в подписи к снимку развернуть простую, броскую метафору: не только архив 'Оржицкой нови', но и вся эта редакция, вся районная власть - стоячее, вонючее болото! Но злые девчонки, переметнувшиеся из 'районки' в пасквильный листок под названием 'Оржицкий вестник', до этого не додумались...
   - С двух столов, что у окна, более сохранные подшивки переложим на пол, а остальные выносим на мусорку, - деловито распорядился Застровцев.
   Грузить тяжёлые, склизкие кипы в пластиковые мешки и носить их через двор к мусорным бакам пришлось, конечно, одному Каморину. В качестве защитных средств он использовал два полиэтиленовых пакета, надетых на руки. Застровцев же только сортировал подшивки на двух столах у окна и складывал более сохранные на пол, а предназначенные к уничтожению сваливал у двери. Когда все столы были освобождены, Каморин увидел, что от истлевших газет на столешницах остался слой вязкой, темной массы, похожей на гуталин. 'Да это же черная плесень!' - догадался он, смутно припомнив о том, что читал где-то о её губительном действии на здоровье при попадании внутрь человеческого организма, особенно через открытые раны и или даже трещины на коже...
   - Ничего, уже немного осталось, - как бы прочитав его мысли, сказал Застровцев. - Перенесём эти шесть столов и после этого вымоем руки.
   Каморин бросил смятённый взгляд на свои летние брюки очень светлого оттенка серого света: при малейшем соприкосновении с краем столешницы они приобретут совершенно неприличный вид. Вот если бы накрыть столы чистой бумагой... Но Застровцев уже нетерпеливо нахмурил брови: мол, пошевеливайся! Каморин послушно 'впрягся', ухватив заведёнными назад руками очередной стол. Переноску они завершили споро, на одном дыхании, чтобы поскорее освободиться от неприятного дела. Один раз на выходе из сумрачной кладовой Каморин запнулся о порожек, а Застровцев не сбавил хода и столом слегка толкнул подчинённого. Но толчок пришёлся как будто лишь в ладони Каморина. Во всяком случае, он не почувствовал прикосновения к своей 'филейной' части и потому легко убедил себя в том, что всё в порядке. Ведь в противном случае Застровцев, конечно, по-джентльменски предупредил бы его о случившейся неприятности.
   Вот уже все столы были расставлены традиционным 'покоем', и сразу после этого редакторский кабинет превратился в пусть небольшой, но уютный пиршественный зал, сама теснота которого обратилась в неожиданное достоинство, создав атмосферу интимности и простоты. Тотчас явились редакционные дамы и принялись хлопотать: наскоро протирать столы, накрывать их скатертями и расставлять посуду. Каморин поспешил занять место за столом, ближайшим к двери и завершавшим одну из ножек 'покоя'. Там он был вроде бы на виду и в то же время не лез никому на глаза. Выбранное место было хорошо ещё тем, что позволяло легко улизнуть. Именно это Каморин и намеревался сделать спустя приблизительно час после начала застолья.
   Мало-помалу начали прибывать гости. В большинстве своём они были незнакомы Каморину. Какие-то важные старики явно пенсионного возраста, какие-то чиновные дамы... Но где же первые лица районной власти? За десять минут до назначенного времени никого из них еще не было...
   Каморин достал свой смартфон и погрузился в просмотр материалов столичной прессы. Вокруг хлопотали редакционные дамы: раскладывали по тарелкам принесённую снедь.
   Внезапно из открытой двери в секретарский 'предбанник' донёсся гвалт встревоженных, возмущённых голосов:
   - Ах, какие люди! Как только они посмели! - Каморин узнал голос секретарши Елены Ивановны Горшениной.
   - Но кто же это писал? - вопросил незнакомый женский голос.
   - Да уж известно кто! - жёлчно ответил незнакомый мужчина. - Здешние девочки-припевочки, которых 'районка' пригрела и обласкала! Подпись-то какова: 'Неуважающие вас сотрудники 'Оржицкого вестника'! Могли бы и своими именами подписаться, ведь никого в этой газетёнке, кроме трёх всем известных молоденьких сучек, нет!
   - Но главная из них и самая злая - Галька Керхина! - добавила Елена Ивановна. - Это она подбила остальных! Не будь её, те по-прежнему сидели бы на своих местах!
   Заинтригованный, Каморин поднялся со своего места и вышел в коридор. Там, перед самой дверью в редакционную приёмную, прихваченный скотчем, висел на стене листок обычного делопроизводственного формата А4 с напечатанным на принтере текстом. Эту бумагу разглядывала группа людей, из которых Каморин знал только секретаршу Горшенину. Он всмотрелся в странный листок, и ему бросились в глаза фразы: 'Отходная районного начальства', 'Пышным банкетом ставят точку в эпопее бесхозяйственности и кумовства', 'Начальники-сваты, Оржицы - это вам не вотчина!'. Каморин с удивлением подумал о том, что перед ним нечто вроде китайского дацзыбао. Следующая мысль удивила его ещё больше: почему, возмущаясь дерзкой выходкой, никто из собравшихся не снял со стены гнусный пасквиль? В следующий миг он протянул руку над головами собравшихся и сорвал листок. Вся кучка читателей с недоумением и смущением на лицах развернулась и воззрилась на него. 'Все злорадно ждут скандала! Как же всё-таки одинок Застровцев даже в стенах своей редакции!' - пронеслось в его голове. Чуть поодаль он заметил высокую, сухопарую девицу с жидкими прядями светлых волос, которая молча, с ненавистью смотрела на него. 'Галина Керхина собственной персоной!' - подумал он.
   С чувством исполненного долга, сжимая в кулаке скомканный листок, Каморин вернулся в зал. Там он сразу увидел Застровцева, который уже занял подобающее ему видное место за столом, в 'перекладине' буквы 'покой', только не по центру, а несколько сбоку, чтобы во главе стола мог оказаться некий почётный гость. Нужно ли показать сорванный пасквиль редактору? После мгновенного колебания Каморин решил: нужно. Шеф должен знать обо всём, что имеет отношение к его редакции.
   - Михаил Петрович, вот я снял со стены у входа в редакцию... - Каморин протянул Застровцеву слегка расправленный листок.
   Тот на миг всмотрелся в предложенное, скорчил гримасу отвращения и сделал рукой отстраняющий жест:
   - Нет, не надо! Подобной гадости я повидал уже немало!
   - Позвольте мне посмотреть... - попросил плотный моложавый господин со слегка искривлённым носом, сидевший рядом с Застровцевым.
   - Пожалуйста, Валерий Яковлевич, если не брезгуете... - сказал Застровцев.
   Каморин молча протянул бумагу незнакомцу. Тот с живым интересом, загоревшимся в его серо-голубых глазах, быстро пробежал глазами текст и затем со странной улыбкой сунул пасквиль в карман своего пиджака.
   - Ну и что же интересного пишут наши юные акулы пера? - насмешливо, как весёлую шутку, произнёс пожилой господин с обширной, круглой розовой плешью, похожей отчасти на детский задок.
   - Да всё то же, - в тон ему ответил гость с серо-голубыми глазами. - Мол, уйдите вы, противные! Оржицы - не ваша вотчина! Не хватает только, чтобы девица-автор сама явилась и топнула ножкой, и тогда это будет совсем похоже на детский или девичий каприз, что, в сущности, одно и то же.
   - Но как странно, что использовано это выражение! - вмешался сосед господина с серо-голубыми глазами, тоже немолодой, с остреньким, похожим на мордочку хорька лицом, с которого не сходила улыбка, то ли любезная, то ли заискивающая. - Вотчина - такая архаика, поистине не от мира сего! Даже если понимать это буквально в том смысле, что речь идет о 'земле отцов', то все равно уже очень немного осталось тех, кто родом из этих мест. У нас если заедешь в самую что ни на есть глухомань, то непременно там на фоне заброшенных полей и пустых хуторов увидишь таджиков на помидорных плантациях и джигитов с овечьими отарами...
   - А ведь я тоже не здешний, - усмехнулся Застровцев. - Я с Дона, потомственный казак. Да и вы, Валерий Яковлевич, тоже, кажется, мигрант?
   - Самый настоящий, родился в Золотоноше Черкасской области Украины, там и школу окончил. А университет - уже в Ордатове.
   - Ну какие же вы мигранты?! - запротестовал гость, похожий на хорька. - Вы оба уже столько лет в Оржицком районе! Вас, Валерий Яковлевич, мы все помним ещё председателем районного суда!
   'Да это же Гомазков!' - догадался Каморин, по-новому, с обострённым интересом, присматриваясь к страшному человеку. Как ни странно, ничего примечательного во внешности заместителя председателя областного суда не было. В чиновной среде постоянно встречаются подобные разменявшие пятый десяток плотные, холёные мужики с наметившимися вторыми подбородками и ещё густыми волосами, коротко подстриженными под 'теннис'. Ничего запоминающегося не было и в его серо-голубых глазах, обманчиво, как хамелеоны, менявших свой цвет в зависимости от освещения: от стального, почти чёрного, до блёклой лазури. Только его тонкий, слегка искривлённый нос был индивидуальной приметой, выдавая давнюю деталь биографии: участие в каком-то кулачном бою.
   Долгожданное районное начальство прибыло за минуту до назначенного времени. Всего четыре человека, они сразу и окончательно наполнили зал, добавив то, чего в нём не хватало, - свои персоны как объекты всеобщего почтительного внимания. Они держались с величавым достоинством хозяев и безошибочно заняли приготовленные для них почётные места во главе праздничного стола. Однако - с удивлением осознал Каморин - среди вельможной четверки не было руководителя района Петра Сахненко. Вместо него роль первого лица играл начальник районного отдела сельского хозяйства Борис Жоголев - сорокапятилетний сухопарый брюнет с лоснящимися волосами и развинченными движениями непомерно длинных конечностей. Он внимательно, чуть прищурясь, озирал собравшихся, очень довольный, как будто, своим новым статусом публичной фигуры.
   Каморин с неожиданной, острой завистью к чужому успеху представил себе, из каких канцелярских дебрей вынырнул на свет божий этот человек приблизительно его лет, даже, пожалуй, более молодой, номинальный опекун частных сельхозпредприятий, распорядитель топливных лимитов, бюджетных субсидий и гарантий. Теперь, может быть, именно на него в качестве преемника Сахненко сделала свою ставку оржицкая элита, в знак чего и доверила ему замещать уходящего главу на этом мероприятии. Возможно, такова воля самого Сахненко, которому важно уступить власть не постороннему, а человеку из своей команды, во многом ему обязанному. Впрочем, не потому ли 'Оржицкий вестник' из номера в номер 'полощет' председателя районной Думы Елизавету Анчишину, что видит в ней самого опасного соперника для своего издателя Костерина?..
   Вместе с Жоголевым прибыли чиновники сравнительно молодого возраста, также успевшие занять престижные посты в районной администрации: начальник отдела культуры, молодёжной и социальной политики Евгения Рыльская, сорокалетняя дама с пышным блондинистым начёсом, и заместители начальников отделов экономики и муниципального заказа Андрей Древелев и Роман Фищев. Эта четвёрка выглядела сплочённой командой. Приход начальства послужил сигналом к началу застолья, которое сразу вошло в привычное, всеми в районе любимое русло. Руки собравшихся потянулись к бутылкам со всевозможными напитками, казанам с дымящимся пловом, блюдам с голубцами, жареной рыбой, салатами, солёными грибами, селёдкой и иными простыми и сытными домашними закусками. Из музыкального центра полились мелодии, причём исполнялась они в соответствии с пожеланиями того или иного гостя, о чём каждый раз громко объявлял Застровцев. По всей видимости, редактор заранее справился о музыкальных предпочтениях участников торжества.
   Каморину хотелось услышать разговор Застровцева с вельможной четвёркой, но за столом все говорили одновременно, так что стоял ровный гул голосов, в котором можно было раличить лишь слова ближайших соседей. Рядом с ним сидел председатель районного совета ветеранов Михаил Иванович Востриков, который почему-то решил, что Каморин ещё молод и не в меру горяч. Желая своему новому знакомому добра, Михаил Иванович принялся обучать его тонкостям районной служебной дипломатии:
   - Что тебе не по нутру, но приятно начальству, - принимай, виду не показывай, - глуховатым голосом наставительно бубнил Михаил Иванович прямо в ухо Каморину. - Главное, с начальством не спорь никогда. Зато потом, когда придёт твое время, ты покажешь себя, проявишь собственную волю! Но только если дело того стоит. Напрасно на рожон не лезь. Не бери пример со столичных бузотёров, которые протестуют по любому поводу.
   - Я их и сам не люблю, - отозвался Каморин. - Всегда идти против власти - это у наших либералов давняя традиция, которая не раз приводила к преступлениям и национальным катастрофам. Вспомним убитого ими Царя-Освободителя. Недавно мне попался на глаза материал об участнике этого злодеяния, забытом ныне поэте Николае Саблине. Он воспел Малюту Скуратова и мечтал об ужасах в духе ГУЛАГа и даже похлеще. Саблин предлагал себя своим друзьям-террористам в качестве бомбометателя, но те решили поберечь его и отвели ему более скромную роль содержателя квартиры, в которой изготавливались бомбы. Быть может, его товарищи видели в нём даровитого поэта и ценного пропагандиста. В своей неоконченной поэме 'Новь' он сводит Малюту Скуратова со своими современными противниками - царскими жандармами. Поэт как будто осуждает Малюту, но - странное дело! - в его бледных, слабых виршах место про зверства Малюты - самое яркое. Послушайте, что говорит о себя Малюта по воле Николая Саблина: 'Поднял я его на дыбу, ногти вырывал, кипятком, и льдом, и кошкой - всем его пытал... Начал крючьями я тело белое терзать; всадишь крюк - и дрогнет тело, вырвешь - дрожь опять... И на свежие я раны солью посыпал, и спиртами да настоем всласть их поливал... И треща ломались кости, и хрустела грудь... Длил неистово я пытку, не давал вздохнуть...' Очень картинно и изобретательно, не правда ли?
   - Картинно, не спорю, но только за столом про такие ужасы слушать нехорошо...
   - Я говорю про ужасы не ради них самих. Суть в том, что Саблин через сопоставление Малюты и современных ему карателей показал слабость последних. Тем самым он отчётливо намекнул на то, что уж они-то, революционеры, захватив власть, подобными чистоплюями не окажутся. Что его друзья-народовольцы и доказали на деле. Ведь они оторвали бомбой ноги самому Царю-Освободителю, так что несчастный умер в страшных мучениях!
   - Преданья старины глубокой...
   - Ну не скажите! Саблин и его сообщники положили начало той практике политических убийств и иных расправ, которая расцвела в двадцатом веке и наложила глубокий отпечаток на всю жизнь и нравы нашей страны. Если не дыбу, то вырывание ногтей доблестные чекисты применяли. Равно как и многие другие пытки, которые и не снились царским жандармам. И не забудем те поистине библейские кары, которые при Сталине обрушивались не только на объявленных 'врагами народа', но и на их сородичей! Тогда как родственники Николая Саблина не пострадали, сохранили свое дворянство и поместья, а его родной брат дослужился до звания генерал-майора!
   - Был ещё один Саблин, который при Брежневе пытался поднять восстание на военном корабле, - не родственник ли он вашему Саблину?
   - Едва ли. Сталин дворянские фамилии выкорчевал основательно, а ненароком выжившие о карьере в советском военном флоте и не мечтали. Что же касается нашего Николая Саблина, то он после убийства царя первого марта 1881 года избежал ареста и суда, потому что предпочёл застрелиться в ночь на третье марта, когда пришли его арестовывать. Его сожительница Геся Гельфман, которая находилась в той же квартире и участвовала в изготовлении бомб, была арестована, осуждена и приговорена к повешению, но затем ей ввиду беременности казнь заменили на пожизненную каторгу. Она и её ребенок умерли вскоре после родов. Эта Геся примечательна тем, что в её лице на политическую арену впервые вышла та новая сила, которая сыграла потом очень видную роль в российской Голгофе. Геся положила начало той традиции, которую продолжили главари эсеровских террористов Гершуни, Гоц и Азеф, руководитель расстрела царской семьи Юровский, члены ленинского политбюро Троцкий, Зиновьев и Каменев, организатор красного террора и истребления пленных белых офицеров в Крыму Залкинд-Землячка, глава воинствующих безбожников Губельман-Ярославский, нарком внутренних дел Ягода и многие им подобные. В наши дни у этих деятелей есть способные наследники, готовящие новую смуту...
   - Эка вы куда хватили! - на лице Михаила Ивановича проступило холодное недоверие. - Вы ещё скажете, что и к нашей районной склоке причастны 'Слухи Москвы' и мировая закулиса.
   - Откровенно говоря, мне непонятны ни истоки оржицкого конфликта, ни в особенности его ожесточение. Обзывать председателя районной Думы Елизавету Ивановну блудницей - это ни в какие ворота не лезет. Я уже не говорю о том удивительном неуважении по отношению к Застровцеву, которое демонстрируют бывшие сотрудницы 'районки', переметнувшиеся в 'Оржицкий вестник'. А ведь это он приобщил их, поселковых девчонок с общим средним образованием, к журналистике!
   - Эх! Ничего-то вы не знаете о наших районных делах, даром что местный журналист! Суть не в том, каковы Елизавета Ивановна и Застровцев, хотя и они не без греха, а в стремлении одного человека взять власть в районе.
   - Вы имеете в виду Костерина?
   - Нет, Костерин - пешка. Им руководит Гомазков. Знаете такого?
   - Заместитель председателя областного суда, который принят здесь как дорогой гость?
   - Он самый...
   У Каморина точно открылись глаза. Как же раньше он этого не понимал? Ведь ясно, что мешковатый, косноязычный увалень Костерин сам, без поддержки Гомазкова, во власть не полез бы и поносить публично первых лиц района не посмел бы! Это не прихоть Костерина, а замысел сплочённой банды юристов, решивших получить в свое распоряжение пригородные территории, очень интересные для потенциальных инвесторов!
   - А что же это никто не танцует? - громко, перекрывая нестройный гомон многих голосов, спросила Евгения Рыльская с лицом в красных пятнах, лоснящимся от пота. - Неужели никто не пригласит меня?
   - Так некому, тут одни старики, куда уж нам... - попробовал пошутить её сосед Роман Фищев, толстяк с лысым теменем и одутловатыми щеками, заместитель начальника отдела муниципального заказа районной администрации. - Разве что в редакции найдётся молодой корреспондент...
   Все посмотрели на Каморина. Тот смятённо подумал о том, что и Рыльская, и почти все вокруг пьяны и что в случае какого-то скандала обвинят, конечно, только его...
   - В самом деле, отчего вам, молодой человек, не пригласить даму танцевать? - спросил, преувеличенно серьёзно глядя прямо на Каморина осоловелыми глазами, заместитель начальника отдела экономики Андрей Древелев, солидный брюнет.
   Каморин, в надежде обратить всё в шутку, с улыбкой начал говорить о том, что не танцует, просто не умеет. Но пьяные голоса загалдели хором нараспев, на мотив известной песни:
   - Молодой человек, пригласите, пригласите, пригласите даму танцевать!
   С неловкой улыбкой Каморин поднялся и подошёл к Рыльской. Та встала рывком и сразу вцепилась в него, чтобы не упасть. Он вывел её на середину узкого пространства внутри 'покоя'. Вслед за ними вышла ещё одна пара. Застровцев включил неторопливые, задумчивые инструментальные мелодии: сначала 'Yesterday', затем 'What's A Woman' и что-то ещё. Каморин вспомнил о том, что танец в современном стиле 'шафл' не очень сложен: достаточно в ритме музыки переминаться с ноги на ногу, с пятки на носок, совершая развинченные движения бёдрами и плечами. Именно это он и попытался проделывать, насколько позволяла обвисшая на его руках Рыльская. Они потоптались так несколько минут, затем с неожиданной злостью она сказала ему:
   - Вы такой же молодой человек, как я - девушка!
   - Здесь, наверно, привыкли к тому, что корреспонденты 'районки' - молодые люди, оттого издалека приняли меня за молодого... - ответил он примирительно.
   - И вы этим довольны? - она презрительно сощурила свои серые слезящиеся глаза. - Может быть, специально молодитесь, бегаете кроссы? А я ненавижу, когда немолодую бабу называют девушкой, всегда хочется спросить: в каком месте она девушка?
   Она стряхнула с себя его руки и заковыляла к своему столу. Он пожал плечами и вернулся на своё место. И тотчас заметил, что многие с улыбками смотрят на него. Что же в нём такого забавного? Впрочем, разве это на самом деле не смешно: пятидесятилетний в роли молодого человека?..
   Каморин отключился от окружающего, забылся на какое-то время, убаюканный приглушённым гомоном, звоном посуды и звуками музыки. Очнулся он, услышав Застровцева: тот, возвысив голос, рассказал байку о том, как соседнее село Орловское получило своё наименование. Оказывается, произошло оно от 'орла', отпечатанного на земле ягодицами какого-то чиновника, который давным-давно, ещё до революции, вознамерился искупаться в местном пруду, поскользнулся и шлёпнулся задом в грязь. Все почему-то громко посмеялись этой незамысловатой истории, а Застровцев предложил тост за жизнерадостный и остроумный здешний народ, любящий шутку больше всего на свете. Затем произносились другие тосты, но Каморин уже не пил, готовясь покинуть застолье. Когда некоторые гости потянулись на крыльцо, чтобы покурить, он вышел вместе с ними и сразу поспешил к автобусной остановке.
   Каморин вернулся домой ещё засветло и с мстительным торжеством представил себе, как покинутое им хмельное, отяжелевшее сообщество только-только начинает сейчас разбредаться от разорённого стола. Тогда как он, проветрившись в дороге, теперь свеж, как огурчик, и ещё добавит себе бодрости парой минут под душем! Он стянул с себя одежду и обомлел: на 'филейной' части светло-серых брюк широко расползлось чёрное жирное пятно, похожее на краба! 'Вот это да!' - ошеломлённо подумал он.
   Он тотчас понял, что это: чёрная плесень с одного из столов, которые он вместе с Застровцевым выносил из кладовой. Значит, ему не померещилось и шеф на самом деле слегка толкнул его столом в зад. Но почему негодяй не предупредил его о неисправности в одежде? Более того: рассказал анекдот про чиновника, севшего в грязь, выставив подчинённого шутом на всеобщее посмешище! А ведь он, Каморин, имел наивность считать Застровцева не только своим начальником, но и товарищем! Разве редактор не смотрел ему в глаза с выражением полнейшего участия и самого искреннего уважения и разве не расточал похвалы его журналистским способностям и не сулил ему успех и признание? Как такая бездна лицемерия и предательства может скрываться во вполне приличном с виду человеке?..
  
  
  
   29
  
  
   Александра всматривалась в лицо Гурджи, силясь понять, угадать то, что было скрыто паутиной слов. Он принимал её в своём адвокатском кабинете, небрежно развалясь в кресле, и говорил, говорил, говорил. Его доводы казались убедительными, безжалостными, пугающими. Хмуря чёрные брови, он объяснял, настойчиво, неутомимо:
   - Вы, Александра Викторовна, находитесь в шатком положении и напоминаете мне велосипедиста: не падаете до тех пор, пока продолжаете движение. То есть пока длится ваш процесс и наш друг сохраняет к нему интерес. Без его поддержки вам скоро предъявят обвинение, потому как в ваших действиях нетрудно усмотреть признаки мошенничества в ущерб интересам Анжелы Чермных. Её представляет Чалусов, умелый адвокат, которому в рот палец не клади. Анжелу уже можно поздравить с одним успехом: генетическая экспертиза не подтвердила происхождение ребёнка Яны Дорошкевич, бывшей секретарши Сергея Чермных, от покойного. Об этом я узнал вчера. Так что в ближайшее время суд откажет Яне в иске об установлении отцовства, после чего Анжела Чермных оформит половину площадей 'Плазы' как свою наследственную собственность и сможет уже с более прочной материальной базой продолжить борьбу с нами за другую половину. Чтобы ослабить её позицию, нам нужна ещё одна долговая расписка от имени покойного Чермных, миллионов этак на восемьдесят...
   - Ещё одна фальшивка!.. - охнула Александра.
   - Ну и что? Да ещё хоть десять подобных бумажек! Принципиально это ничего для вас не меняет: мошенничество вами уже совершено. Вспомните пословицу: на семь бед один ответ. Поддельный инвестиционный договор - достаточное основание для того, чтобы дать вам реальный срок. Равно как поддельный договор аренды.
   - Но тут же нет никакой логики! Как я могла одолжить ему восемьдесят миллионов, если значительно меньшую сумму, несчастные три миллиона, Чермных дал мне в виде займа для приобретения бутика?
   - Доверьтесь мне и предоставьте суду оценивать логичность обстоятельств и доводов. Всё будет отлично до тех пор, пока вы будете следовать моим указаниям. Сейчас нам важно превратить для Анжелы 'Плазу' в наследство с обременением. Распорядиться половиной офисного комплекса и прочим наследственным имуществом она сможет лишь после уплаты восьмидесяти миллионов, которых у неё нет и взять негде. Ручаюсь за то, что и трёх миллионов, полученных от вас в погашение займа, у неё уже нет...
   Александра молчала, а Гурджи всматривался в неё, нетерпеливо, насмешливо, презрительно.
   - Что? Недостаточно убедительно? А если я скажу, что Анжела не только не сможет распорядиться половиной 'Плазы', но вы ещё получите эту половину в ответственное хранение? То есть вся 'Плаза' будет в вашем распоряжении! Ну решайтесь же наконец! Сейчас у нас всё на мази! Или потом не плачьте о последствиях!
   - Ну хорошо, я согласна, - Александра устало поникла головой.
   - Тогда, не откладывая дело в долгий ящик, подготовьте мне долговую расписку, после чего мы тут же составим исковое заявление. Чтобы не стоять у вас над душой, я отлучусь ненадолго. Вот бумага, можете использовать компьютер и принтер.
   Когда он вышел, Александра покорно взялась за выполнение требуемого. У неё было такое чувство, будто её изнасиловали и угрозами принудили смириться с тем, что будут насиловать снова и снова. Но что же ещё ей остаётся? Сегодня, сейчас подчинение казалось ей лучшим выбором, а о том, что будет завтра, она боялась и думать.
   Через полчаса, когда Гурджи вернулся, долговая расписка была готова. Не хватало только даты: её нужно было проставить по указанию адвоката. Быстро просмотрев расписку, Гурджи кивнул:
   - Пойдёт. Напишите внизу почерком Сергея Чермных: '28.09.2015'.
   Александра механически выполнила указание и только затем сообразила: это всего лишь за три с небольшим недели до гибели предпринимателя. Затем Гурджи распечатал на принтере и сунул Александре на подпись четыре экземпляра искового заявления. Прежде, чем подмахнуть эти бумаги, она пробежала глазами их короткий текст. Речь шла о том, что она, Александра Петина, просит Центральный районный суд города Ордатова взыскать с Анжелы Чермных, наследницы Сергея Чермных, задолженность последнего по договору займа в размере 80000000 рублей и процентов, а всего 107080312 рублей 37 копеек за счёт имущества, принадлежавшего покойному наследодателю.
   Спустя неделю Гурджи снова вызвал к себе Александру и сообщил, что её иск принят к рассмотрению и что первое судебное заседание назначено на четырнадцатое июля. В этот день будет подано ходатайство о принятии мер по обеспечению иска. Александра равнодушно скользнула взглядом по бумаге, которую адвокат показал ей: 'Для обеспечения иска о взыскании денежных средств по договору займа прошу наложить арест на 1/2 долю здания магазина промышленных товаров на улице Гастелло, 23, на которую претендует в качестве наследницы Анжела Сергеевна Чермных, дочь покойного владельца С.Б. Чермных, и запретить нотариусу г. Ордатова Кузьмичёвой С.Д. выдавать свидетельство о праве на наследование этой доли...'
   - Идём по второму кругу - так получается? - невесело усмехнулась Александра.
   - Можно и так сказать. Хотя раньше арест имущества был по другому основанию.
   Ещё через неделю от того же Гурджи Александра узнала, что суд удовлетворил его ходатайство. А спустя ещё десять дней Гурджи сообщил Александре очередную новость: районный суд частично отменил меры по обеспечению иска, вняв ходатайству Чалусова, адвоката Анжелы. Снова, как прежде, робкая надежда на избавление охватила Александру. Лицо её осветилось радостным ожиданием. Это не укрылось от взора Гурджи, который усмехнулся тонко, язвительно и сказал небрежно:
   - Думаете, мы проиграли и отступимся? А вот и нет! Зачитываю самое существенное в судебном решении: 'Суд пришёл к выводу о необходимости отмены мер по обеспечению иска в виде запрета нотариусу г. Ордатова Кузьмичёвой С.Д. выдавать свидетельство о праве на наследство, поскольку отмена запрета нотариусу на выдачу свидетельства о праве на наследство не влечёт за собой невозможности исполнения решения суда о взыскании суммы, так как арест на долю здания магазина не отменяется'. Слышите: 'Не отменяется'! Это самое важное, а прочее - всего лишь декорация...
   Новый сдвиг в ходе процесса произошёл двадцать пятого июля. Вечером того дня Гурджи сам пришёл к Александре домой, торжественный и медлительный в движениях, какими бывают люди, слегка оглушённые алкоголем. Она сразу уловила исходивший от него запах спирта и чего-то пряного, с оттенком ванили, и подумала, что адвокат пил, наверно, дорогой коньяк. Ей не хотелось принимать его, поэтому она встала в проёме открытой двери, преградив ему путь и молча, вопросительно глядя на него.
   - Вы предпочитаете говорить о вашем судебном деле на пороге, чтобы слышали соседи? - усмехнулся он. - Ну как хотите...
   - Проходите, - сказала она холодно и отступила на шаг в сторону, пропуская его.
   Он прошёл в большую комнату, 'зал' её родительской квартирки, и без церемоний плюхнулся на диван.
   - Говорите, - сказала она, усаживаясь в кресло напротив него.
   - Сегодня решением районного суда удовлетворены ваши исковые требования к Анжеле Чермных о взыскании денежных средств по договору займа. Суд обязал Анжелу выплатить вам сумму долга, а также проценты за пользование чужими денежными средствами, плюс возместить ваши расходы по уплате государственной пошлины. Кроме того, с проигравшей стороны будет взыскана круглая сумма в пользу ООО 'Ордатовская лаборатория судебных экспертиз' в возмещение судебных расходов по оплате услуг этого экспертного учреждения. Чалусов добивался заключения экспертов по каждому представленному нами документу за подписью Сергея Чермных - вот и результат.
   - Что ж, это ваша победа, не моя.
   - Уж передо мной-то не надо лицемерить, демонстрируя добродетель. Вам с этой победы тоже перепадёт немало. К тому же до выплаты Анжелой причитающейся суммы вам, по всей видимости, передадут 'Плазу' в ответственное хранение, и тогда вы сможете по-прежнему получать деньги арендаторов. Так что вам грех жаловаться. В сущности, мы делаем одно дело и не слишком отличаемся друг от друга.
   - Вот как? - на её лице появилось презрительное выражение.
   - Мы схожи склонностью к риску, игре, авантюре. Будь вы иной, не состряпали бы фальшивый договор аренды, и тогда наше знакомство не состоялось бы...
   - Вы полагаете, мы родственные души? Как я хотела бы никогда не знать вас!..
   - По-вашему, я последняя сволочь? А я лишь верчусь, чтобы как-то жить! Уж поверьте: моя жизнь - далеко не мёд. Разве вы не знаете, что Ордатов - город голодных юристов? Их здесь готовят в нескольких вузах, а устроиться на спокойные, хлебные места в государственных структурах удаётся единицам. Остальные идут в коммерческую сферу, но там в условиях нашего хронически депрессивного региона преуспеть очень трудно, в большинстве своём люди едва выживают. В столицах нашего брата тоже не ждут, там своих юристов хватает. Поневоле приходится изощряться. Но всё-таки по части изощрённости мы и в подмётки не годимся вашему кумиру...
   - Какому?
   - Да господину Надильному, которого вы восхваляете в своём блоге! Этот борец с коррупцией, поделом осуждённый за мошенничество, желает ради удовлетворения своих амбиций обрушить всё государство. Тогда как мы посягаем лишь на какой-нибудь плохонький бизнес и действуем при этом большой командой, так что мелким сошкам вроде меня достаётся лишь чуть-чуть...
   - Вы пьяны и паясничаете, - сказала она ещё презрительнее. - Противно слушать...
   - Да, я пьян, но говорю совсем не пустое. А если и позволил себе немного лирики, то лишь потому, что пытался достучаться до вашего сердца, холодная женщина! Но теперь буду говорить только по делу. Вы, конечно, в курсе того, что Анжела успела стать фактической наследницей и занять несколько помещений в 'Плазе'. Это случилось после того, как суд отменил запрет нотариусу выдавать ей свидетельство о праве на наследство своего отца. Но пока она там ничего не делает, просто обозначает своё присутствие.
   - Я знаю это.
   - Итак, в 'Плазе' налицо двусмысленная, противоречивая ситуация: Анжеле принадлежит половинная доля офисного комплекса, но арест, наложенный на эту долю, не отменён. Дальнейшее развитие событий будет во многом зависеть от того, как решения суда истолкует судебный исполнитель. Чтобы ему легче было пойти навстречу нашим интересам и передать 'Плазу' под ответственное хранение вам, нужно поставить его перед фактом: Анжелы и её людей там нет. Таким образом, требуется силовое вмешательство, кратковременное и эффективное. Для этого есть подходящий человек - Александр Угаров, бывший сотрудник милиции, а ныне руководитель охранного предприятия 'Альфа'. Серьёзный мужик, с ним шутить и капризничать не советую. Иначе он просто развернётся и уйдёт, и тогда ваша ценность для нас будет равна нулю. Потому что Угаров для данного дела незаменим...
   Александра усмехнулась презрительно. Похоже, этот самонадеянный молодой человек полагает, что имеет дело с куклой, покорной невольницей, от которой можно требовать всего! Разумеется, она и на самом деле готова на многое, чтобы избежать уголовного преследования. Но только не на крайнее унижение, от которого тошно будет всю оставшуюся жизнь! Чего она точно не будет делать, так это ублажать отставного мента. Она представила себе обрюзгшего дядю с солидным животиком, привыкшего играть роль брутального мачо и укреплять своё самомнение за счёт несчастных, обиженных судьбой людей и в особенности доступных, падших женщин. Её передёрнуло от отвращения. Этот пожилой жандарм непременно захочет помыкать ею и затащить в свою постель, но испытает горькое разочарование: она ему и руки не подаст, и даже не улыбнётся! Пусть сейчас она морально раздавлена и принуждена к соучастию в преступлениях, но всё-таки помнит о том, что не боялась выходить на Болотную площадь и что на какой-то день или два фотография её разбитого в кровь лица облетела интернет, стала чуть ли не иконой 'белоленточного' движения. Быть может, сам Надильный останавливал сочувственный взор на изображении своей безвестной, самоотверженной сторонницы...
   - Я ничего вам не обещаю, - сказала она сухо и зло. - Я же не знаю, что за человек ваш Угаров. Если поведёт себя грубо, никакого сотрудничества не будет.
  
  
  
   30
  
  
   Вторая неделя июля началась для Каморина с череды неприятностей. В понедельник утром, собираясь на работу, он в поисках блокнота лихорадочно перекладывал вещи на столе, который служил отчасти местом складирования разных полезных мелочей, и ненароком уронил адаптер, или зарядное устройство, к своему ноутбуку 'Asus'. От удара о пол штыри вилки адаптера вдавились внутрь, и хотя затем их очень легко удалось вытащить наружу, они перестали фиксироваться в определённой позиции и при малейшем сотрясении ёрзали и 'тонули' в своих отверстиях. Пугающая мысль пришла ему в голову: а что, если на этом повреждённом устройстве случится короткое замыкание? Если ноутбук сгорит, это станет настоящей трагедией. Пусть изначально дешёвенький и уже старенький, 'Asus' до сих пор был надёжен и привычен. На нём так удобно было набирать тексты, сидя в кресле, с полкой от книжного шкафа на подлокотниках вместо стола, или даже в постели, когда нужно было выполнить срочную ночную работу для газеты, уютно полулёжа на подушках, положив гаджет на широкоформатный, в твёрдом переплёте, 'Юридический энциклопедический словарь', пристроенный на коленях!
   Вздохнув, Каморин решил, что выбора нет: сегодня же после работы от отнесёт адаптер в мастерскую. Ну и заодно, чтобы не ходить дважды, он там же покажет и свой смартфон 'Dexp', который в последнее время стал что-то очень быстро разряжаться. Он выбрал мастерскую под названием 'Компьютер-фикс', что находилась на его ежедневном маршруте на работу и домой, вблизи места пересадки с одного трамвая на другой. Предварительно он выяснил по телефону, что там занимаются дешёвыми гаджетами его марок.
   Когда после работы Каморин отыскал нужный адрес, оказалось, что 'Компьютер-фикс' размещался на пятом этаже офисной девятиэтажки, в самом конце коридора, за исцарапанной металлической дверью. Там посетителей встречал невысокий лысеющий толстяк, который совмещал обязанности приёмщика заказов и мастера мелкого ремонта. Ловкими двидениями пухлых рук он мгновенно вынул из смартфона аккумулятор и присвистнул:
   - Батарея-то вздулась! Ещё хорошо, что не взорвалась!
   Действительно, эта деталь выглядела настолько распухшей, что Каморину показалось даже странным то, что до сих пор она как-то умещалась в корпусе гаджета.
   Толстяк поискал на своём компьютере в интернете предложения сменных аккумуляторов к смартфону Dexp и через пять минут объявил о том, что не нашёл их даже в самом Китае, на 'родине' этой марки.
   'Вот что случается, когда покупаешь дешёвый гаджет!' - с досадой подумал Каморин, уже приучая себя к мысли о необходимости потратиться на новый телефон.
   Однако мастер тут же подарил надежду: он брался подыскать какой-то другой аккумулятор, подходящий по размеру, а если не подойдут контакты - перепаять их. Смартфон, понятно, придётся пока оставить в мастерской... Каморин согласился на это сразу, с нескрываемым радостным облегчением.
   А неисправность адаптера мастер на глазах Каморина устранил за четверть часа. Он разобрал устройство, что-то припаял внутри и затем собрал, после чего штыри вилки обрели былую устойчивость. Заплатив за эту работу двести рублей и получив сим-карту от смартфона, Каморин поехал домой.
   По возвращении домой он первым делом сразу вставил сим-карту в свой старенький, простенький мобильник Nokia и подключил его к электрической сети. Крохотный голубой дисплей Nokia зажёгся голубым светом, и спустя минуту на нём появились сообщения о двух пропущенных звонках. Оба раза звонил Застровцев, наверняка по какому-то срочному делу. Поэтому нужно было немедленно перезвонить.
   - Слушайте, Каморин, - раздался в аппарате голос Застровцева с той деловитой, жёсткой интонацией, характерной для него в тех случаях, когда он не пытался обаять собеседника, а хотел выступить только в роли строгого шефа, отдающего распоряжения. - Вам нужно будет завтра поехать в 'Лубновское', взять материал о передовом механизаторе Наумове, который отличился на уборке озимой пшеницы, и отписаться по нему на следующий день, чтобы успеть в пятничный номер. У Сологубовой сорвалось интервью, на которое я рассчитывал, поэтому надо как-то закрыть 'дыру' в газете.
   Каморин вспомнил про свои несчастья с гаджетами и понял, что попал в полосу неудач. После сегодняшних бед ехать завтра ранним утром в дальний угол района, искать там механизатора, пропадающего в уборочную страду на полях от темна до темна, как-то разговорить его и затем спешно написать репортаж - всё это вместе выглядело устрашающим нагромождением проблем. К тому же велика вероятность того, что взять материал не удастся, если несчастья на самом деле упорно преследуют его. И это уже незадолго до выборов новго главы района, когда в редакции день ото дня становится всё тревожнее. Престарелые сотрудницы Барахвостова и Сологубова постоянно о чём-то шепчутся, замолкая при его появлении...
   Наутро, в половине седьмого, не выспавшийся, охваченный недобрыми предчувствиями, он выехал в Лубновку рейсовым автобусом с центрального автовокзала Ордатова. Как почти всегда в это раннее утреннее время, в салоне старого 'ЛиАЗа' он оказался единственным пассажиром и в очередной раз с уже привычным удивлением подумал о нелепости такого транспортного обслуживания села. Ведь и в обратный рейс из Лубновки автобус пойдёт почти пустой, потому что нечего делать селянам в городе в девять часов летнего буднего дня. Разве что две-три бабки повезут на продажу ягоды и овощи. А во второй и последний рейс автобус пойдет из Ордатова в Лубновку без четверти пять, увозя лишь немногочисленных студентов, ухитрившихся утром приехать в город на попутках. Впрочем, в то утро спутниками Каморина стали ещё три пассажира, которые вошли в автобус на разных остановках до выезда из города.
   Выбравшись за городскую черту, автобус с полчаса катил по ухоженной московской трассе, а затем свернул на разбитую дорогу районного значения, что вела к отдалённым сёлам и хуторам северной части Оржицкого района. С интервалом в двадцать-тридцать минут за окном промелькнули дорожные указатели с надписями: 'Касилово', 'Селище', 'Крутово', 'Нагаево'. Каморин с любопытством смотрел на эти посёлки, которые выглядели беспорядочно расползшимися во все стороны скоплениями хат, хозяйственных построек и огородов и лежали чуть поодаль от дороги, как бы в недоверчивой отчуждённости от большого мира.
   Лубновка открылась ему издалека в виде зелёной купы тополей над россыпью серых домиков, что полого спускалась к одноимённой речушке. Впрочем, воды видно не было, её присутствие обозначали только заросли ивы и камыша.
   Каморин вышел там, где автобус остановился, - на околице, под сенью пыльных тополей. Сделав лишь несколько шагов по направлению к селу, он успел ощутить, что солнце печёт немилосердно. Между тем шёл только девятый час утра, и весь долгий, жаркий июльский день был впереди...
   Впрочем, он знал, что настоящее сельское летнее утро началось ещё несколько часов назад и потому ему следует спешить. Иначе можно не застать директора ООО 'Лубновское' в его конторе. Многие местные руководители сельскохозяйственных предприятий имели обыкновение исчезать вскоре после утренней планёрки. Считалось, что на то всегда есть уважительная причина вроде совещания в райцентре или областном управлении сельского хозяйства. Хотя об иных начальниках односельчане знали точно, что те отправляются после планёрки просто к себе домой, устраивая нечто вроде сиесты среди рабочего дня. Но разве хозяин-барин не вправе себе такого позволить?..
   С практикой подобных начальственных сиест Каморин столкнулся месяц назад, и это обернулось для него неприятностью. Пахомчик, директор ООО 'Мир' в соседних Селищах, сразу насторожился, когда Каморин попросил его рассказать о проблемах хозяйства. Устремив на нежданного гостя колючий взгляд, Пахомчик заявил, что проблемы были у его предшественника, а он сейчас наводит порядок. Каким образом? Очень просто: вместо ненужного молочного стада заводит птиц. Зачем держать коров, которые дают по семь литров молока в сутки, точно козы? А съесть они могут столько же, сколько и хорошие бурёнки. Конечно, кормили здешнее стадо больше ячменём и отрубями, но ведь и эти корма нужно произвести или купить. Вот почему все коровы были сданы на мясокомбинат, и вместо них появились куры. У птицы производственный цикл короткий. Инкубаторное яйцо плюс пять кило зерна за три месяца превращаются в товарного цыплёнка. Сто дней - и живые деньги. Курочку купит даже старуха с маленькой пенсией.
   Завершив свой краткий рассказ, Пахомчик победоносно улыбнулся и заторопился: мол, у него неотложное дело на машинном дворе. Напрасно Каморин пытался расспросить его о том, что делают теперь бывшие доярки и скотники, - директор исчез, оставив гостя в своём пустом кабинете. Поскольку без обстоятельной беседы с Пахомчиком писать о 'Мире' было нельзя, Каморин предпринял поиски пропавшего. Кто-то подсказал, что директор уже у себя дома, точнее в съёмной хате, поскольку приехал он из другого региона и покупать на новом месте собственное жильё не стал. После долгого стука в дверь неприглядной халупы, подле которой стояла новенькая иномарка, руководитель выскочил на крыльцо в одних трусах, свирепо ругаясь: очевидно, он был потревожен в постели...
   Каморин почувствовал, что к его лицу прилила кровь, а голова стала наполняться давящей тяжестью. Ах, чёрт, от одного только неприятного воспоминания у него подскочило давление! Хотя происшествие с Пахомчиком было отчасти забавно. Более всего насмешило Каморина директорское исподнее: на полном, приземистом теле сельскохозяйственного начальника красовались не суровые семейные трусы, как можно было ожидать, судя по его наружности, а коротенькие, кокетливые слипы в синий цветочек. Из-за контраста с грузной телесной 'фактурой' эта изящная деталь туалета ещё больше усилила сходство директора, вращавшего маленькими злыми глазками, с боровом. Каморин при виде его тогда с трудом удержался от смеха, несмотря на своё довольно печальное положение: ведь о продолжении интервью не могло быть и речи и, стало быть, поездка оказалась напрасной...
   С околицы, самой высокой точки села, вся Лубновка просматривалась, как на ладони. Каморину сразу бросилась в глаза пара больших, явно нежилых одноэтажных строений на перекрёстке самых широких сельских улиц, напротив пятикупольного, окрашенного в синий цвет каменного храма с колокольней. В этих двух зданиях размещались, скорее всего, контора сельскохозяйственного предприятия и сельская администрация. Он даже разглядел на их фасадах обычные официальные таблички-вывески, какие бывают на учреждениях, и направился к ним.
   Спустя десять минут, прочитав надписи на вывесках, Каморин увидел, что угадал только наполовину. Перед ним были контора ООО 'СПК 'Лубновский' и сельская администрация. Нужен был местный житель, который укажет контору ООО 'Лубновское'. Он огляделся и увидел, что к зданию сельской администрации направлялся старик с полуседой взлохмаченной шевелюрой, в несвежей рубахе навыпуск, с выражением обиды и ожесточения на лице. Каморин спросил его о том, где найти директора ООО 'Лубновское'.
   - А вот иди по этой улице до конца, и за околицей будет вагончик - это и есть его контора, - небрежно, занятый своими мыслями, ответил встречный и махнул рукой через перекрёсток в сторону улицы, которая шла к восточной окраине села.
   Каморин двинулся в указанном направлении и минут через десять, миновав хаты и плетни, увидел на отшибе в сотне метров за селом старый строительный вагончик без какой-либо вывески на нём. Открыв дверь, он оказался прямо перед столом, за которым сидел и что-то писал плотный мужчина лет сорока пяти, чисто выбритый, с коротким 'ёжиком' волос, в белой рубашке и галстуке. Очевидно, это и был директор ООО 'Лубновское' Енютин. Директор поднял голову и бросил на вошедшего холодный взгляд. Ни тени улыбки или хотя бы заинтересованного внимания не появилось на его импозантном, холёном лице с тонким носом и чувственным ртом.
   'Сельский джентльмен!' - с неприязнью подумал Каморин, определив для себя тот социально-психологический тип, к которому принадлежал Енютин. За недолгое время работы в 'районке' Каморин успел заметить, что в сёлах специалисты-аграрии, имеющие под своим началом хотя бы маленькие крестьянские коллективы, держатся с подчёркнутым горделивым достоинством, неведомым зачуханной городской интеллигенции. 'Сельские джентльмены', подобно топ-менеджерам больших компаний, считают своим долгом иметь безупречный внешний вид и соблюдать дистанцию в общении с простыми селянами. Будучи в своих микрокосмах постоянно на виду, они очень щепетильны во всём, что касается их репутации.
   Лучше всего Каморин понял, что такое 'сельский джентльмен', из недавнего события, о котором в районе почти ничего не говорили, как если бы оно было самым обыкновенным: повесился снятый со своей должности директор ООО 'Нагаевское' пятидесятилетний Алексей Сазонов. Произошло это, конечно, не из-за невозможности трудоустройства: будучи дипломированным агрономом, он мог бы получить какую-то должность в том же хозяйстве или, на худой конец, ездить на работу в Оржицы или Ордатов. Но бедняга оказался таким гордым, что не перенёс обиды... Кто бы мог подумать, что 'сельские джентльмены', известные по старым английским романам, найдутся и в России!..
   - Я представляю газету 'Оржицкая новь', - начал Каморин.
   - Да, я уже понял это, - нетерпеливо перебил его Енютин. Мне Застровцев звонил вчера и предупредил о вашем визите. Он сказал, что вы будете писать о Наумове.
   - Расскажите о нём, пожалуйста.
   - Василий Григорьевич наш лучший механизатор. В этом году на уборке озимой пшеницы он уже намолотил двадцать восемь тысяч центнеров. Проводит в поле весь световой день, несмотря на свой немолодой возраст. Подаёт хороший пример остальным. Вы же понимаете, как это важно: убрать 'озимку' возможно скорее! Каждый день задержки - это потеря половины центнера зерна на гектаре.
   - А средняя урожайность у вас какая?
   - В этом году - тридцать два центнера. Для сравнения: в соседнем ООО 'СПК 'Лубновский' собирают всего восемнадцать.
   - Земли у вас, кажется, немного?
   - Ну это как сказать... Полторы тысячи гектаров. Из них триста под овощами. Нам хватает. В бывшем совхозе, нынешнем СПК, земли под 'озимкой' больше, чем у нас, а собирают зерна из года в год меньше нас.
   - За счёт чего выигрываете?
   - За счёт людей прежде всего. К нам пришли лучшие из бывшего совхоза. Кстати, я сам был там директором. А десять лет назад решил, что организацию и оплату труда работников бывшего совхоза, преобразованного к тому времени в СПК, или сельскохозяйственный производственный кооператив, необходимо перестроить на новых основаниях. Предлагал это на собраниях коллектива и не был поддержан. Тогда я ушёл, не видя возможности руководить хозяйством, падающим из года в год. Моему примеру последовали три десятка сторонников, вместе с которыми я организовал ООО 'Лубновское'.
   - Что же конкретно вы предлагали коллективу и что сделали, когда стали директором нового хозяйства?
   - Я предлагал и на практике внедрил систему, при которой руководитель определяет зарплату подчинённым индивидуально. Ведь в сельском хозяйстве различия между отдельными работниками заметны особенно. К примеру, два тракториста только на первый взгляд пашут одинаково. У кого-то пахота выходит глубже, лучшего качества. Кто-то может вспахать больше, но хуже, соответственно и получить должен меньше. Такие нюансы существуют, что их не предусмотришь ни в каких нормах. Вот почему мы применяем часовые расценки с повышающими коэффициентами, благодаря которым зарплата хорошего работника может увеличиваться на триста процентов. В результате мы высокими заработками переманили у соседей лучших работников. Таких, как тот же Наумов. Вот характерная деталь: он ещё в девяностые годы после срочной службы остался в армии по контракту и дослужился до старшины. То есть и там он себя хорошо проявил. Старшина роты - это что-то значит! А в начале 'нулевых' он вернулся на родину и сразу к нам. У нас он тоже вроде старшины: является звеньевым в механизированном звене.
   - Наверно, вы можете позволить себе платить работникам больше ещё и потому, что у вас меньше накладные расходы?
   - Да, отчасти. У СПК контора в кирпичном здании, а у меня, как видите, в старом строительном вагончике. И управленцев у меня в разы меньше...
   Каморин машинально взглянул на часы: четверть десятого. Пожалуй, разговор с директором пора было завершать. Услышанного от него вполне хватало для вводки к материалу о Наумове. Основная информация должна быть в виде репортажа с поля или просто зарисовки этого самого Наумова.
   - Как бы мне встретиться с вашим механизатором...
   - Сейчас я позвоню бригадиру. Иван Георгиевич отвезёт вас на ток, туда с полей приходят зерновозы. И оттуда в кабине зерновоза поедете прямо на то поле, где сейчас работает Наумов.
   Когда Енютин по телефону кратко приказал своему бригадиру подъехать, Каморин поднялся, чтобы подождать машину возле вагончика, не отнимая больше времени у директора. Уже у двери он услышал насмешливые слова:
   - Вы нас не очень-то хвалите в газете, а то похвала выйдет нам боком...
   Каморин обернулся, и с его губ непроизвольно сорвался вопрос:
   - Чего вы опасаетесь?
   - Ну вы же понимаете, что после выборов власть в районе будет новая и сразу начнёт менять флаги на банях... - усмехнулся Енютин. - Даром, что ли, от вас ушли почти все сотрудники?
   Каморин молча вышел, неприятно поражённый ехидной выходкой Енютина. Очевидно, директор намекал на предстоящий разгон нынешней редакции 'районки' и на то, что от неё из осторожности всем лучше держаться подальше. Это, к сожалению, очень походило на правду, хотя и странно было слышать такое от человека, сидящего в дальнем хуторе. Впрочем, Енютин в районе всю жизнь живёт и всех здесь знает, вхож во все районные кабинеты, а потому должен хорошо представлять будущее развитие событий... Тогда как чужому для всех журналисту-горожанину остаётся лишь разгадывать намёки и догадываться по сомнительным приметам, вроде перешёптывания старушек Барахвостовой и Сологубовой, замолкающих при его появлении. Не о предстоящем ли разгоне редакции они шепчутся?..
   Сразу за порогом вагончика зной снова ударил ему в лицо и горячей волной охватил его тело, как если бы он очутился возле открытого очага. До самого горизонта простирались поля ещё не скошенной пшеницы, ограниченные кое-где тёмными линиями лесополос. Через пшеничное поле уходила вдаль просёлочная дорога, по которой должен был приехать за ним бригадир. Но пока она была пуста. Зато дальние лесополосы казались надвигающимся воинством, усиливая упорно не оставлявшее его предчувствие беды. 'Бирнамский лес пошел на Дунсинан', - подумал он, криво усмехнувшись.
   Ему хотелось найти в своей тревоге забавную сторону. В сущности, это было не так трудно. Пусть сменится районное начальство и редакцию 'Оржицкой нови' разгонят - ну и что? Просто в очередной раз он вынужден будет искать другую работу, только и всего! Это же не повод для трагических переживаний! Настоящая беда - это событие совсем другого масштаба...
   Нет, дело было в другом. Предстоящая потеря работы усиливала его всегдашнее ощущение неблагополучия своей жизни. Это было для него чем-то вроде давней, застарелой боли. Каждый день его подспудно точила мысль о том, что вот уже полвека прожито, а ничего не достигнуто, и сейчас он со своей гипертонией и ненадёжной работой вроде свечи на ветру...
   Наконец к Каморину подкатила старенькая 'Нива' канареечного цвета. Бригадир Иван Георгиевич оказался мужиком крупного сложения, приблизительно его лет, с хмурым взглядом. Он вылез из машины, показав своё солидное брюхо, которое распирало рубашку небесного цвета и вываливалось поверх ремня, державшего камуфляжные штаны. Мельком взглянув на Каморина и пробурчав приветствие, он зашёл в вагончик, через минуту вышел и бросил небрежно:
   - Садитесь.
   Почему-то Каморину захотелось разговорить своего нелюбезного спутника. Благо тема для разговора имелась самая актуальная.
   - Как думаете, кто победит на районных выборах?
   - Думаю, Жоголев, - ответил бригадир не раздумывая.
   - Он так популярен?
   - Если кого-то из местного начальства наши селяне уважают, так это его в первую очередь.
   - А за что?
   - Ну хотя бы за то, что через него, руководителя районного отдела сельского хозяйства, идут дотации. Вот, например, наши соседи из СПК 'Лубновского' получили в этом году десять миллионов из бюджетов разных уровней.
   - Я в 'Оржицкой нови' недавно и с Жоголевым почти не пересекался. Только видел его раза два и слышал однажды, как он говорит. Трудно его запомнить. С виду - типичный серый чиновник: узкогрудый, в очках, и говорит невыразительно, скучно - мямлит...
   - Ну да. Чиновник. А кто должен быть во главе района? Яркая личность? Блестящий оратор? Таких в районе сроду не видали. Не нужен здесь гений среди удобрений. А уж проходимец Костерин, который лишь корчит из себя идейного борца с коррупцией и кумовством, не нужен и подавно. Говорят, он в райцентре многих обаял, но селяне сразу его раскусили, потому как немало уже повидали разных жуликов, что пытаются за гроши забрать урожай или землю. Костерин - это Надильный районного масштаба.
   - Вы против перемен?
   - Нет, конечно. Всегда хочется чего-то лучшего. Но только как бы не потерять и то, что имеем. Уходящий глава района Сахненко - неплохой мужик, толковый руководитель. Правда, он мало что сделал. Но ведь и зависело от него немногое. Хорошо и то, что не дал вконец раздербанить район, не пустил хитрых инвесторов-'варягов' на лакомые пригородные земли. Вы же знаете, наверно, что здесь хотели сначала построить вредный мусороперерабатывающий завод, затем - огромный оптово-розничный молл, причём в обоих случаях таким образом, чтобы районный бюджет от этого почти ничего не получил. Сахненко 'варягам' воспрепятствовал, хотя ему, понятное дело, пытались 'дать на лапу'. Ну они и ушли туда, где местные руководители более сговорчивые. А теперь нас хочет захватить банда юристов с Костериным во главе. Это просто ужас, что пишет он в своей газетёнке! Обзывать председателя районной Думы Елизавету Ивановну Анчишину блудницей - это же ни в какие ворота не лезет! Ну ладно ещё, когда трезвонят о том, что Сахненко и ваш редактор Застровцев приходятся друг другу сватами. Так оно и есть, хотя чем же виноваты отцы, если их дети полюбили друг друга и сочетались браком?
   - Странно, что Костерин не трогает в своей газетке Жоголева...
   - Это потому, что он реалист: понимает, что слишком велика вероятность того, что Жоголев станет главой района и что с ним ещё придётся работать. Куда пойдёт наш громовержец, если районная власть не продлит ему аренду помещения для адвокатской конторы? К тому же в команде Сахненко Жоголев является только технократом, её интересы связаны больше с Анчишиной... Для меня странно другое: почему ваша 'Новь' ничего не пишет ни о Жоголеве, ни вообще о выборах? Всё-таки Жоголев из команды Сахненко. Разве вы не заинтересованы в том, чтобы район возглавил ваш человек?
   - Для меня самого это странно... - пробормотал Каморин в замешательстве, а уже в следующий миг ему пришло в голову возможное объяснение: не в том ли всё дело, что Жоголев не захотел связать себя обязательствами перед Сахненко и людьми из его команды?
   Оба спутника замолчали и задумались. Каморин думал о том, что политическая реклама в издании 'свата' Жоголеву, пожалуй, только навредила бы. Да и не нужна ему агитационная 'раскрутка', раз местные селяне и так за него. Их всё-таки больше, пусть и ненамного, чем жителей райцентра. Последние, напротив, падки на предвыборные приманки, потому что в большинстве своём давно оторвались от земли, работают в городе и не имеют собственного мнения о районных делах...
   Машина подкатила к току - площадке в поле с навесом на деревянных столбах от непогоды. В стороне от навеса, под открытым солнцем, прямо на голой земле лежали пшеничные бурты, вокруг которых стояли молодые бабы и ворошили, перекидывали зерно лопатами с широкими фанерными совками, похожими на те, какими убирают снег, но только без металлической кромки по краям. Чем-то эти работницы напомнили ему гипсовых 'девушек с вёслами' из парка его детства. Казалось, они гребли в золотистых волнах. Впрочем, сваленное на землю жито походило и на раскалённые солнцем, дышащие жаром пустынные дюны. Каморину при виде истомлённых зноем женщин стало неловко за свою чистую одежду и никому здесь ненужную цель своего визита.
   Бригадир выскочил из машины и затрусил по направлению к оранжевому зерновозу-'КамАЗу', который только что выгрузил зерно и уже отъезжал.
   - Постой! - заорал он издалека. - Постой, Михаил! Тут для тебя пассажир!
   Зерновоз затормозил, из его кабины высунул свою голову тёмный от загара, как мулат, немолодой водитель с жидкими, светлыми, наполовину выгоревшими, наполовину седыми волосами.
   - Подбрось корреспондента к Наумову, - уже тише продолжал бригадир, но так, что Каморин по-прежнему слышал каждое его слово.
   - А что за газета? 'Ордатовская правда'? - поинтересовался водитель.
   - Нет, всего лишь 'Новь' - наш районная 'брехучка'...
   Каморин почувствовал, что лицо его становится горячим. Вот, оказывается, как простой народ называет его газету! Ах, как неприятно! Дожив почти до старости, он так и не научился легко переность мелкие уколы самолюбию. Впрочем, свою скверную репутацию 'районка' получила задолго до него. Так что чёрт с этим!.. Не дожидаясь, когда его позовут, он вышел из 'Нивы' и подошёл к зерновозу.
   - Садитесь! - вежливо-равнодушно сказал Михаил, распахивая дверцу своей кабины.
   В пути Каморин почувствовал, что водитель скучает и не прочь поговорить. И на самом деле тот без наводящих слов завёл речь о своём директоре: о том, какой он хороший руководитель, как старательно вникает во все производственные вопросы, всегда заметит успех в работе и поощрит за него, а если иной раз и накажет, то справедливо, не обидно. К тому же не гребёт под себя: в ведомостях на выдачу зарплаты его заработки не самые высокие. Лучшие механизаторы в страду зарабатывают больше...
   Слушая это, Каморин кивал в знак сочувственного внимания и думал о том, что наверняка Енютин является единственным учредителем своего ООО и получает всю прибыль от деятельности предприятия как личный предпринимательский доход. Так что его имя в ведомостях вместе с простыми работниками, притом с не самой высокой зарплатой - всего лишь дань советским традициям. Хотя в газете о таком примере 'скромности' упомянуть всё-таки стоит: будет дополнительный штрих к положительному образу директора хорошего хозяйства. Хитрый 'жук' этот Енютин!..
   Поле, на котором трудилось звено Наумова, оказалось дальним: путь до него занял почти полчаса. Хотя и ограниченное справа лесополосой, оно всё-таки выглядело целым пшеничным морем, по которому размеренно, плавно, будто корабли, шли смежными курсами четыре комбайна, опережая друг друга на сотню метров. С интервалом в несколько минут один из них останавливался и включал мигалку над своей кабиной, подавая сигнал о том, что бункер полон. Тогда к комбайну подъзжал зерновоз, такой же оранжевый 'КамАЗ', и забирал в свой кузов зерно, которое сыпалось из 'хобота' выгрузного шнека. Ближайший комбайнёр хорошо просматривался в своей кабине: это был парень лет под тридцать с недавно выбритой головой и торчащими ушами, в синей выгоревшей футболке. На прибывших он бросил только беглый взгляд и тотчас снова опустил его долу, весь, казалось, поглощённый наблюдением за тем, как мерно стрекочущая жнейка его комбайна срезает и 'заглатывает' колосья, сухие, очень светлые, как бы выцветшие под жарким солнцем.
   - Наумов третьим идёт, - сказал водитель Каморину, остановив машину на краю поля. - Вы подождите его здесь, а я сейчас буду забирать зерно из бункеров и затем поеду на ток.
   Каморин вышел из машины и дождался подхода комбайна 'Дон', управляемого своим будущим героем, которого разглядел в его кабине не без удивления: тот выглядел худым, измождённым, почти стариком, с заострившимися чертами усталого лица, тёмными впадинами глаз и белой тряпой на голове, повязанной в виде банданы.
   - Василий Григорьевич, я к вам из газеты! - закричал ему Каморин, махая рукой.
   Тот всмотрелся в нежданого гостя, остановил комбайн, открыл дверцу кабины и переспросил:
   - Откуда? Из газеты? Из 'Нови'? Если хотите поговорить, залезайте в кабину! Стоять мне некогда!
   - Но мне ещё нужно сфотографировать вас...
   - Фотографируйте, только быстрее!
   Каморин достал из сумки свой недорогой 'Canon' и поспешно сделал два снимка. Как только он забрался в кабину, в которой терпко пахло машинным маслом, комбайн пришёл в движение. Всё вокруг завибрировало так, что трудно было стоя сохранять равновесие, а второго сиденья для визитёра не оказалось. Каморин почувствовал себя внутри жарко нагретой солнцем, гремящей жестяной банки, катящейся по камням. Стараясь перекрыть грохот металла, он громко, насколько хватило голоса, спросил Наумова о том, как идёт уборка. Тот помедлил с ответом, продолжая зорко смотреть на ползущую навстречу полосу ещё не сжатой пшеницы, часто кося одним глазом на окошко бункера в правой части кабины, в котором был виден уровень намолоченного зерна. Наконец, выдержав долгую паузу, тоже явно на пределе голоса комбайнёр ответил:
   - Приятно, когда урожай, как в этом году, когда зерно хорошо сыпется в бункер...
   'Неужели ему на самом деле приятно сидеть весь день в раскалённой кабине, которая кажется адом?' - с удивлением подумал Каморин и прокричал новый вопрос:
   - Но работать-то тяжело?
   - Да, приходится каждое утро подниматься в четыре, через пятнадцать минут отправляться в поле и потом сидеть в этой кабине до полуночи, - заорал Наумов в ответ, делая частые паузы для того, чтобы набрать побольше воздуха. - Но мы, селяне, к такому труду привычные. Хлеб ведь убирать надо. Если не мы, то кто же? Плохо только, что техника очень изношена. Чуть ли не каждый год разбираем один комбайн на запчасти...
   - Зато платят вам, наверно, хорошо?
   - Мне обещали за сезон сто тысяч. Ведь не обманут же? - даже сквозь грохот металла в голосе комбайнёра Каморину послышалось сомнение. - Но только нужно ещё дожить до конца сезона, не помереть в этой кабине. Такое с нашим братом порой случается...
   Каморин сообразил, что по ведомостям Енютин ежемесячно выплачивает своим механизаторам только аванс, какой-то минимум для выживания, а основное вознаграждение, на которое они рассчитывают, выдаёт после уборки и продажи урожая. И в том случае, если цены на зерно сильно упадут, обещанного можно и не получить... Новых вопросов он задавать уже не стал, постеснявшись донимать ими человека, который давно недосыпает. Наверно, именно из-за этого комбайнёр и его товарищи кажутся в своих кабинах торжественно-сосредоточенными, ушедшими в себя, отрешёнными от мира, а на лицах их лежит серая тень усталости. В принципе, услышанного было вполне достаточно для репортажа. И заголовок, пусть немудрящий, но зато точный, вдруг сам пришёл в голову: 'Нелегко, но к труду мы привычные'. Это слова самого Наумова.
   Неожиданно грохот прекратился. Комбайн остановился. Каморин с удивлением огляделся по сторонам и в полусотне метров увидел другой стоящий комбайн, возле которого возился низкорослый парень в чёрной футболке с белёсыми пятнами от высохшего пота. Наумов открыл дверцу кабины и закричал:
   - Эй, что там у тебя!
   - Сломался контрпривод молотилки! - отозвался парень.
   - Пойду посмотрю, - буркнул Наумов, вылезая из кабины.
   Каморин решил, что нет смысла ждать комбайнёра и потом снова трястись в душной кабине. Он спрыгнул на землю и зашагал по рыжей, колкой стерне только что скошенной полосы к началу поля, где проходила грунтовая дорога. Там сейчас была видна какая-то странная, несуразно длинная машина. Чуть позже, подойдя ближе, он разглядел, что это фургон 'Бычок' с прицепленной к нему большой тележкой в виде платформы без бортов, накрытой брезентовым навесом. Затем он различил установленные на тележке две скамьи и стол. На его глазах две женщины в синих халатах вышли из фургона, поднялись на тележку и начали что-то расставлять на столе. Он догадался, что это передвижная столовая, которая привезла комбайнёрам обед.
   Трапеза в поле! Быть может, для селян это дело самое обыкновенное, но он такое видел впервые. Наверняка и многие жители райцентра, не связанные с сельским хозяйством, не представляют себе, как организовано питание механизаторов во время страды. Об этом, несомненно, стоит рассказать. Каморин направился к женщинам, что хлопотали вокруг стола на металлических ножках, привинченных к платформе тележки. Одна из женщин, лет сорока, с круглым лицом и светлыми бровями, разливала по тарелкам дымящийся борщ, а другая, молодая, с чёрными прядями, выбившимися из-под белой косынки, раскладывала возле каждой тарелки прямо на клеёнку куски хлеба.
   - Здравствуйте, я из 'Оржицкой нови', - начал Каморин, подойдя к женщинам. - Еду вы доставляете из Лубновки?
   - Нет, кухня у нас поближе, в лагере механизаторов, рядом с током, - ответила старшая женщина. - Там народу много, всех надо кормить.
   - Сколько стоит обед?
   - Работникам он обходится в половину себестоимости - пятьдесят рублей. Наличными они не платят. Просто каждый месяц из их зарплаты удерживается плата за обеды. А ужинают они бесплатно.
   Каморину пришла в голову мысль о том, что женщины могут подумать, будто он напрашивается на обед. Смущённый, он отошёл в сторону, хотя ему на самом деле хотелось есть. Между тем механизаторы заметили прибытие передвижной столовой и устремились к ней, оставив свои машины. Один за другим они поднялись на тележку и заняли места за столом. Ели они неторопливо, переговариваясь между собой. Каморин подумал о том, что для них, одиноких в своих кабинах чуть ли не круглые сутки, общение сейчас столь же важно, как еда. Завистливо наблюдая за обедающими, он придумал концовку к своему репортажу с поля: 'Так вкусна нехитрая снедь для тех, кто начал свой рабочий день ещё на заре. Для них, хлеборобов, исполнены особого смысла древние слова: 'Хлеб наш насущный даждь нам днесь...'
   Каморину вдруг показалось очень привлекательным и даже уютным это поле с его дальней лесополосой, плодородной, ухоженной почвой и хорошо налаженным трудом и бытом земледельцев. Особенно радовало его глаз и что-то, казалось, шевелило в памяти относительное многолюдье здешних работников. Он вдруг живо представил себе, как трудились когда-то крестьяне, его предки, на своих небольших наделах размером этак с полдюжины десятин, то есть что-то около нынешних пяти-шести гектаров. Это же, в сущности, всего лишь клочок земли длиной, допустим триста метров, а шириной - двести, на котором легко можно было не только видеть соседей, которые одновременно с тобой пахали, сеяли или убирали урожай, но даже слышать, что они пели. Весело было, наверно, в ту пору в поле, когда там трудилась вся прежняя, многолюдная деревня!..
   Подъехал очередной зерновоз - оранжевый 'КамАЗ'. Водитель, сорокалетний крепкий мужик с насупленным взглядом воспалённых глаз, остановился возле самой передвижной столовой. Каморин сразу кинулся к нему с просьбой подвезти до тока. Уже зная, наверно, о заезжем корреспонденте, тот молча кивнул в знак согласия. Каморин мгновенно забрался в кабину 'КамАЗа'.
   - Дождь будет, - помолчав, сказал водитель.
   - Почему так думаете?
   - Да вот чудище залетело, - водитель указал взглядом на тёмный мохнатый комочек, с жужжанием возившийся на тонированном козырьке верхней части лобового стекла. - Шмели всегда летят в окна перед дождём. И небо какое - всё заволокло тучами. Хотя с утра было чистое...
   - Так это беда для вас! В раскисшем поле комбайнам делать нечего!
   - Нет, в сущности, не беда. Все замучились уже работать днём и ночью. Хоть бы денёк отдохнуть! А больше всё равно не получится: в эту пору затяжных дождей не бывает, солнце скоро всё высушит...
   Каморин искоса присмотрелся к водителю и различил на его лице ту же серую тень усталости, что и на лицах комбайнёров. К тому же эти воспалённые глаза и трёхдневная щетина на щеках... Этот работяга казался бесхитростным. Отчего не уточнить у него свою догадку о том, кто является хозяином 'Лубновского'?
   - Кто по-настоящему переживает из-за дождя, так это, наверно, ваш хозяин Енютин...
   - Енютин у нас директор, а не хозяин, - помолчав, лениво отозвался водитель. - 'Лубновское' принадлежит Хнырову.
   - Шурину Гомазкова?
   - Уж не знаю, чей он шурин, а только зовут собственника Хныров Николай Владимирович. Он приезжал к нам однажды, всё здесь осматривал, Енютин его нам представил. Мужик ещё довольно молодой, ниже среднего роста, с бритой головой, взгляд у него строгий, с прищуром...
   Каморин был ошеломлён. И тут Гомазков оставил свой след! Уже в который раз возникала перед ним эта зловещая фигура, точно навязчивый кошмар! Забраться в самый дальний угол района, провести полдня в одном из лучших здешних сельхозпредприятий и перед самым отъездом вдруг узнать, что и оно контролируется Гомазковым, - этого он никак не ожидал. В такую возможность верить просто не хотелось. Всё походило на то, что на самом деле район находится у Гомазкова 'под колпаком'.
   Когда комбайнёры закончили свою трапезу и возобновили работу, в небе уже грохотало и упали первые капли дождя. Всё-таки за полчаса 'КамАЗ' успел набрать из-под комбайнов полный кузов зерна. К тому времени, как зерновоз выехал на грунтовку, ливень низвергался сплошной водяной стеной. Люди, комбайны, машины - всё подёрнулось мутной пеленой, в которой терялась линия горизонта и серое небо сливалось с такой же серой землёй. А спустя ещё полчаса, когда Каморин доехал до тока, гроза почти кончилась. Но женщин с лопатами и других здешних работников не было видно нигде. Лишь после того, как он выпрыгнул из кабины в зябкую сырость размокшего поля и огляделся, ему стало ясно: все ещё сидят под навесом. Он сунулся туда же и столкнулся с бригадиром Иваном Георгиевичем. Тот как раз поднялся со скамьи, подошёл к краю навеса и с сомнением смотрел на пасмурное, сочившееся влагой небо, как бы раздумывая: стоит ли выходить? К нему, единственному своему здешнему знакомому, Каморин кинулся с вопросом:
   - Иван Георгиевич, не идёт ли от вас до московской трассы, а лучше в город какой-то транспорт?
   - Я сейчас как раз еду в город за запчастью, - хмуро ответил бригадир. - Наумов позвонил, сказал, что срочно нужен шкив для контрпривода молотилки 'Дона'. Могу подвезти. Только думаю: не пойдёт дождь снова? Ведь при таком ливне, как сегодня, видимость на дороге почти нулевая...
   Всё же через пять минут оба уже сидели в 'Ниве' канареечного цвета, которая осторожно двигалась по вязкой грунтовой дороге в сторону Лубновки. До села они добрались через полчаса. А от Лубновки началась уже та самая асфальтированная дорога районного значения, по которой утром Каморин ехал на автобусе. Оба не спешили начать разговор, занятые своими мыслями.
   - Ну и что? Каковы впечатления от увиденного? - спросил наконец бригадир уже перед выездом на московскую трассу.
   - Всё понравилось и даже пробудило какие-то странные, мнимые воспоминания, - почему-то волнуясь, признался Каморин. - Показалось, будто я уже где-то, когда-то видел и подобное поле в пору страды, и подобную слаженную, горячую работу многих земледельцев. А на самом деле я сегодня впервые в жизни наблюдал жатву своими глазами. Может быть, это генетическая память - наследие крестьянских предков? Хотя существование такой памяти наукой не доказано...
   - В этом на самом деле что-то есть. Я несколько раз видел один и тот же странный сон, такой яркий, что он казался скорее воспоминанием о действительном событии: будто я в сумерках бреду среди каменных, закопчённых развалин какого-то города... В реальности же никаких развалин я не видел, да и в городе мало бывал, потому как живу всю жизнь в селе...
   - Может быть, это пророческий сон о будущем. Мне с детства несколько раз снилось такое: будто я одиноко иду по сосновому лесу, довольно густому, который постепенно редеет, и вот я оказываюсь на его опушке, среди песчаных холмов, и вдруг замечаю, что это не обычные холмы, а могильные холмики с крестами и памятниками на них. Когда умерла моя мать, я в день её похорон впервые в жизни оказался на нашем городском Варваровском кладбище и поразился тому, насколько оно похоже на мой сон: опушка соснового леса и среди сосен, в жёлтом песке - могилы. Скорее всего, там же, рядом с матерью, похоронят и меня самого...
   - Да вы меланхолик!
   - Что делать, такими нас делает жизнь. Она лишь кажется спокойной и тихой - в её гладком течении всегда скрыты подводные камни, о которые можно разбиться. А в любом красивом пейзаже можно разглядеть нечто тёмное, угрожающее. Так в сияющей лазури сегодняшнего утра уже присутствовали, несомненно, признаки будущей грозы.
   - Да к тому же поэт! - хохотнул бригадир, и в его дыхании Каморин с отвращением уловил кислый запах пива.
   На выезде на московскую трассу они застряли надолго. Машины шли по ней в обоих направлениях, на Москву и Ордатов, непрерывными потоками.
   - Здесь бы развязку! - вздохнул Каморин.
   - Да уж! Мы и не мечтаем. Такое ради четырёх умирающих деревень городить не будут. Ведь проблема со временем рассосётся сама собой...
   - Но останется же земля, а на ней - люди.
   - Останутся одни фермеры - их будет вдесятеро меньше, чем работающих ныне.
   - А разве у вашего сельхозпредприятия нет перспектив? Вы же успешные и имеете инвестора. Забыл, как его фамилия...
   - Хныров.
   - Толковый хозяин?
   - Да я его видел всего один раз, года два назад, когда он приезжал в Лубновку. Ничего о нём не знаю.
   Каморин подумал о том, что наверняка бригадир лукавит и на самом деле прекрасно знает настоящего хозяина - Гомазкова, одного из тех 'варягов', которых всего лишь несколько часов назад сурово порицал. Но сказать об этом он постеснялся. После долгого ожидания наконец образовался просвет в потоках машин на трассе. 'Нива' выехала на перекрёсток и повернула налево. Далее до самого города оба ехали молча, а возле первой остановки городского автобуса Каморин попросил его высадить.
  
  
  
  
   31
  
  
   Руководитель охранного предприятия 'Альфа' явился точно в назначенное время - в десять часов утра.
   - Угаров Александр Леонидович, - представился, войдя в кабинет Александры, мужчина выше среднего роста в серо-голубом летнем костюме, с черным пластиковым кейсом в руке.
   Забыв о приличиях, она сразу принялась рассматривать его во все глаза. Он с первого взгляда произвёл на неё сильное впечатление, хотя она ещё не поняла, какое именно: положительное или отрицательное. Седые, ещё довольно густые, зачёсанные назад волосы, чёрные брови, зоркий, оценивающий взгляд с прищуром, прямой нос, волевой подбородок - всё в нём выглядело импозантным, породистым, намекало на силу и привычку к власти. Пожалуй, человека с такими качествами ей следовало опасаться, но сейчас почему-то ей захотелось понравиться ему...
   - Мне сказали, что у вас есть конкретные предложения для меня... - сказала она с улыбкой.
   - Предложение, в сущности, одно: действовать без промедления, - ответил он хмуро, как бы не заметив её улыбки. - Не понимаю, почему столько времени потрачено впустую... Вы знаете, какие люди сейчас представляют интересы Анжелы в 'Плазе'? Сотрудники охранного предприятия 'Гарант'. Шесть мужиков, по двое в смену. Они могут взять под контроль всё здание. Правда, среди них есть ветераны предпенсионного возраста и зелёные юнцы, но сути дела это не меняет. Анжела явно нацелена на какие-то силовые действия, а не совсем подходящих для этого людей наняла только от недостатка средств. Скорее всего, она хочет выгнать ваших арендаторов, но колеблется, затягивает с отдачей такого распоряжения...
   - Что вы собираетесь делать?
   - Выставить эту компанию из 'Плазы', действуя, по возможности, убеждением, без мордобоя. Но без оного не обойдётся, если оппоненты проявят несговорчивость и упрямство. Надеюсь, впрочем, что до этого дело не дойдёт.
   Александра задумалась. Ей тягостно было убеждаться в том, что этот видный, сильный мужчина, бывший сотрудник милиции, заодно с преступниками, взявшими её за горло... Но, может быть, он хоть чем-то поможет ей? Отчего не дать ему понять, что она участвует в этом деле по принуждению?..
   - Вам, конечно, нужна моя подпись на каком-то документе? - спросила она с грустной улыбкой.
   - Да, на договоре об оказании услуг, в соответствии с которым моё охранное предприятие 'Альфа' примет под охрану сданные вами в аренду помещения в 'Плазе'. Здесь будут организованы три круглосуточных поста.
   - И за это вы возьмёте круглую сумму?
   - Триста тысяч в месяц. Это довольно скромно даже для нашей бедной провинции.
   - Вы полагаете, платить должна я? Моё участие в этом деле чисто номинальное. Настоящие игроки и бенефициары находятся в тени.
   На лице Угарова появилось выражение недоумения и досады.
   - Не грузите меня своими проблемами, я заниматься ими не буду, обсуждайте их с Гурджи! - сказал он резко. - Мне всё равно, кто именно мне заплатит. Я лишь обозначил стоимость своих услуг. Кстати, благодаря мне вы сможете отказаться от бесполезных людей вроде старика-вахтёра, который сейчас читает газету в вестибюле. И учтите: до тех пор, пока вы не подпишете договор, действовать я не начну.
   - Ну хорошо, я подпишу. Что же ещё мне остается? Я вынуждена играть навязанную мне роль...
   Александра быстро подписала бумаги, которые Угаров положил на её стол, и вопросительно взглянула на него. Он открыл пластиковый кейс и торопливо, придерживая распахнутые створки одной рукой, другой убирал со стола и прятал подписанные документы.
   - Да вы сядьте, удобнее будет, - пробормотала она, с удивлением осознав, что до сих пор не предложила ему сесть.
   - Спасибо, - сказал он, оставшись на ногах. - Однако наш разговор почти окончен. - Мне осталось лишь сообщить о том, что судебный пристав явится сюда для передачи вам 'Плазы' под ответственное хранение уже сегодня. Во всяком случае, я на это надеюсь. Поэтому прошу до вечера не уходить.
   - То есть вы удалите людей Анжелы прямо сейчас? - удивилась она.
   - Конечно, - спокойно подтвердил он. - А чего медлить?
   Когда он покинул её кабинет, она выждала с минуту и затем вышла через пустую приёмную в галерею над свето-воздушным колодцем атриума, который пронизывал всю 'Плазу' снизу доверху. Как всегда, в этом гулком, прохладном пространстве её охватило чувство легкости и свободы. От здешнего постоянного сквозняка и сознания, что это великолепное здание может, хотя бы номинально, принадлежать ей, у неё побежали мурашки по спине. Она усмехнулась, подумав о том, что это похоже на то, как если бы у неё зашевелились зачатки крыльев... Эту красивую подробность она использовала бы в бытность журналисткой 'Вечернего Ордатова' для очерка в рубрику 'История успеха' о какой-нибудь своей обычной героине, местной бизнес-вумен или чиновнице. И написала бы ещё о том, что через стеклянный свод та видела медленно ползущие кучевые облака... Ведь это такое привычное дело: приписывать героиням собственные впечатления, мысли и переживания... Она подошла к парапету и бросила взгляд вниз, в глубину вестибюля, где дремал за своим столом пожилой вахтёр. Она привыкла к этому старику, который весь день читал одну и ту же газету, часто выходил на крыльцо покурить и всегда первый здоровался при её появлении. Но сейчас она лишь равнодушно подумала о том, что от услуг Валерия Ивановича и его охранного предприятия 'Сириус' на самом деле лучше отказаться... Затем она вернулась в свой кабинет, оставив двери в приёмную и на галерею открытыми: так она услышит все громкие шумы в здании.
   Со стеснённым сердцем она сидела в своем кабинете, который унаследовала от покойного Чермных, и ждала событий, перебирая бумаги. С полчаса было тихо, а затем до неё донёслись мужские голоса. Точнее, это были крики, звучавшие почти непрерывно, то и дело и срываясь почти на визг. Атриум усиливал эти голоса, рождая гулкое эхо, однако ни одного слова нельзя было различить. Звучало только протяжное, похожее на вой: 'А-а-а'. Но вполне отчётливо воспринимались чувства кричавших: ярость, потрясённое удивление, возмущение и страх. Фоном этого основного шума были другие мужские голоса - глухие, лающие, угрожающие.
   Вскочив со своего места, она бросилась в галерею, по пути поскользнулась на гранитной плитке, устилавшей пол её кабинета, и едва удержалась на ногах. От падения её предохранило то, что она, теряя равновесие, врезалась плечом в шкаф. Уже в следующий миг забыв об ушибленном месте, на котором, несомненно, наливался лиловыми и багровыми цветами огромный синяк, она рванулась к парапету галереи. К этому моменту всё нараставший шум взорвался уже вполне отчётливыми, ужасающе громкими голосами:
   - Отпустите, отпустите, ироды!
   - Проваливай, башка дубовая! Мало тебе накостыляли!
   Она увидела, как толпа из полудюжины мужчин быстро проволокла двух парней в камуфляжных костюмах охранников через вестибюль к выходу из здания. Ещё ей бросилось в глаза то, что стол вахтёра был пуст: старика Валерия Ивановича на его обычном месте уже не было. Спустя минуту та же толпа разгорячённых победителей ввалилась назад в вестибюль. Один из них сел за стол вахтера, другой встал у входа, остальные прошли внутрь. Всеми руководил Угаров, отдававший короткие команды.
   Александра вернулась в свой кабинет и стала ждать визитёров. Приблизительно через час к ней без стука вошёл Угаров в сопровождении судебного пристава, который был во всей красе своей полувоенной формы: в кепи иноземного вида с высокой тульей и кокардой на ней и перехваченном широким ремнём кителе с нарукавным шевроном, металлической бляхой и нашивкой на груди.
   - Меня зовут Нератов Василий Дмитриевич, - сообщил пристав, скользнув по Александре холодным взглядом. - В целях обеспечения ваших исков я принимаю решение о передаче 'Плазы' на ответственное хранение вам, Александра Викторовна. Вы не возражаете?
   - Нет... - пробормотала Александра.
   - Нужно составить акт передачи и опись передаваемого имущества. Естественно, с вашим участием.
   Заметив на лице Александры растерянность, Нератов добавил:
   - При составлении описи мы возьмём за основу технический паспорт здания и проверим правильность его данных в ходе беглого осмотра здания. Что касается движимого имущества, то опишем только то, что не принадлежит арендаторам. Этого добра, как я понимаю, не так много. Вы можете лично не участвовать в составлении описи, а доверить это кому-то. Понадобится лишь ваша подпись на документах...
   - Я могу поучаствовать от имени Александры Викторовны, - вызвался Угаров. Александра охотно согласилась, потому что её бухгалтер была на больничном, а другого толкового человека, которому можно было доверить составление описи имущества, у неё не имелось. Не ходить же самой три часа вместе с приставом с этажа на этаж и описывать столы, стулья и огнетушители!
   Лишь к шести часам вечера Угаров и Нератов управились с описью и прочими бумагами. Вдвоём они снова явились в кабинет Александры. Ей давно уже не терпелось домой, поэтому она встретила их с облегчением. Оба, как ни странно, выглядели бодрыми и даже приятно оживлёнными. Нератов, благодушно улыбаясь, шмыгал своим крупным носом, который один выделялся на его вялом, невыразительном лице. Приглядевшись, Александра поняла, что оба выпили. Но когда Нератов заговорил, его голос прозвучал сдержанно и твёрдо, вполне по-деловому:
   - Посмотрите, пожалуйста, эти бумаги и, если нет возражений, подпишите их...
   Александра быстро пробежала взглядом постановление о передаче ей офисного комплекса под ответственное хранение, акт передачи и опись передаваемого имущества, которая оказалась довольно объёмистым документом. По идее, все эти бумаги требовали основательного изучения, но опись Александра даже не стала читать до конца, ограничившись только двумя первыми листами с характеристиками здания, его конструктивных особенностей и перечнем основного оборудования: лифтов, крышной котельной, системы приточно-вытяжной вентиляции и прочего. Когда же последовало перечисление такого скарба, как шкаф платяной, кресло 'Пилот', столик журнальный, электропечь микроволновая 'Магнит', электрообогреватель 9-секционный и тому подобное, она махнула рукой и со словами 'Я вам верю!' подписала опись и заодно остальные документы.
   - Ну а сейчас я должен удалиться, - церемонно и отчасти насмешливо произнёс Нератов, поднимаясь и прикладывая руку к козырьку своего форменного кепи.
   Как ни странно, Угаров не последовал примеру пристава, а остался сидеть с видом задумчивым и суровым. Александра поняла, что он желает сказать ей что-то наедине, и встревожилась. Когда они остались одни, Угаров наморщил лоб и мягко, как бы извиняясь, сказал:
   - Не знаю, насколько вы были серьёзны, утверждая, что лишь номинально оспариваете владение 'Плазой'. Однако я должен отнестись к вашим словам со всей серьёзностью и быть готовым к тому, что придётся держать ответ перед настоящим хозяином. Поэтому я свои обязанности по охране здания буду выполнять не только в соответствии с вашими указаниями, но и по своему разумению.
   - Хорошо. Мне всегда хотелось иметь рядом с собой инициативного человека, способного принимать самостоятельные решения. Того, на кого можно положиться...
   - Только имейте в виду: стараться я буду не для вас, а ради порученного мне дела. Откровенно говоря, вы мне мало симпатичны.
   - Отчего же вы так строги ко мне? - засмеялась она, желая обратить сказанное им в шутку.
   - Видите ли, я привык наводить справки о тех, с кем мне приходится иметь дело, - ответил он после небольшой паузы, чуть смущённо. - И то, что я узнал о вас, меня очень огорчило. В особенности ваш ужасный блог. Вы пишете в нём то же самое, что изо дня в день твердят 'Слухи Москвы': 'Нужно сломать существующий режим, но в близкой перспективе это, к сожалению, невозможно...' Как я понимаю, именно 'Слухи' внушили вам дикую мысль о том, что власть, которую законно избрало подавляющее большинство россиян, нужно непременно свергнуть. Не знаю, как у нас терпят это подрывное радио. То, чем там занимаются, - это не журналистика. Один тамошний автор известен как организатор 'болотных' митингов, другой - участием в составлении санкционных списков для западных властей, а знаменитая Полина Бреус, награждённая премией американского госдепа, систематически сливает в российский эфир дезинформацию, изготовленную в ЦРУ. Ведь не сама же она получает каким-то чудесным образом сведения о закулисной стороне политических событий. Её источниками являются, несомненно, западные спецслужбы, искусно смешивающие правду с ложью. Вот недавно она процитировала высказывания десятка арабских лидеров по актуальному вопросу ближневосточной политики, в том числе прозвучавшие в их устных выступлениях в передачах арабских радиостанций. Откуда она это взяла? Не зная арабского, она явно воспользовалась, как и во многих иных случаях, готовым материалом, полученным из ЦРУ. Чужую 'дезу' она лишь 'приперчивает' своим злословием и своей характерной интонацией постаревшей девчонки из московской подворотни восьмидесятых годов. Она и другие авторы 'Слухов' эмоционально накручивают и заряжают ненавистью множество наивных людей, включая школьников и пенсионеров, готовят из них участников будущих беспорядков и сакральных жертв, дабы устроить переворот.
   - Но вы же сами видите, какая кругом коррупция...
   - А вы думаете, при царях коррупции было меньше? Как бы не так! Вспомните хотя бы Меншикова, битого за воровство царской тростью, и князя Гагарина, повешенного за казнокрадство! При царях не только коррупция, но и произвол был самый настоящий, неприкрытый - на то оно и самодержавие. Но всё-таки царскую власть свергать не следовало, потому что при ней медленно, но верно происходила либерализация режима и страна динамично развивалась. Революция привела Россию к чудовищной деспотии и обрекла на гибель миллионы человек. Полагаю, что и ваш господин Надильный, если захватит власть, умоет страну кровью. Нужно не позволить ему стать президентом или диктатором. Эх, будь моя власть, круто прижал бы я всю 'болотную' свору, всю космополитскую прозападную 'пятую колонну'! Во что 'белоленточные' превратили Москву! Из-за этого крикливого понаехавшего сброда она уже почти не воспринимается как наша национальная столица, так что впору делать стольным какой-нибудь тихий сибирский город вроде Тобольска или Тюмени, или, на худой конец, Сочи! Но, независимо от того, что случится с 'болотными', лично вы в любом случае кончите плохо!
   - Почему вы так думаете?
   - Сужу по вашему мироощущению. Читая ваш блог, я почувствовал, что оно трагическое. Очень часто люди вредчувствуют свою печальную судьбу. Кстати, ваш стиль совсем не тот, что у 'болотных' вождей и авторов 'Слухов Москвы'. Те и другие в своих высказываниях, особенно о российской власти и всех несогласных с ними, предпочитают стёб. Вы же знаете, что это такое? Это злая, циничная насмешка над тем, что хотят обесценить и морально уничтожить. А из истории известно, что за моральным уничтожением зачастую следует и физическое. К примеру, накануне революции либеральная пресса вовсю стебалась над царицей и Распутиным, обвиняя их во всех смертных грехах. Конец их известен. А спустя два десятилетия, требуя казни для Бухарина, прокурор Вышинский обозвал его 'отвратительной помесью лисы и свиньи'. Обобщая, можно сказать, что стёб - это стиль любого переворота и террора, осуществляемого или только замышляемого. Это искусство легко, не принимая к сердцу, смотреть на страшные судьбы обречённых людей и целой страны. Иначе просто нельзя. Прежде, чем уничтожить жертву, палачам непременно нужно лишить её человеческого достоинства. Поверьте: уже родились и даже возмужали те задорные юноши-фанатики, которые с улыбочками и шуточками будут расстреливать нас в подвалах, когда ваш господин Надильный захватит власть. Ведь это уже было.
   - Вы сильно преувеличиваете, - растерянно пробормотала Александра.
   - Вовсе нет, я знаю об этом от моей бабушки.
   - От бабушки? - невольно засмеялась Александра.
   - Именно от неё. Замечу, что моя бабушка Агриппина Семёновна по возрасту вполне могла быть мне и прабабушкой, потому что родила мою мать, младшую в семье, приблизительно в то же время, когда выдала замуж свою старшую дочь. Так что в мои десять лет, когда бабушка приехала к нам в гости и я познакомился с ней, она была уже очень стара. Однажды она поразила меня тем, как в разговоре отозвалась об одном событии отечественной истории, память о котором, казалось, сохранилась только в пыльных учебниках. Точнее, она упомянула это событие, чтобы датировать какой-то случай семейной жизни, о котором рассказывала. Она сказала, имея в виду последнего императора: 'Когда Николашку скинули', - и при этих словах на лице её на миг появилась озорная, лукавая усмешечка. Я почувствовал, что она сохранила живую память о тех своих переживаниях, связанных с началом российской смуты, которое испытала, будучи ещё молодой! А спустя день или два она рассказывала об увиденных в своём райцентре проводах русской зимы - так в советское время именовали масленичные гулянья, наш традиционный русский карнавал. В частности, о том, как на высокий столб посадили живого петуха и всем желающим предложили попытаться достать его, вскарабкавшись на немалую высоту. Помню, я тогда не понял смысл этой забавы и пожелал уточнить: 'Ну достали петуха, а дальше что?' - 'Голову ему долой и в суп!' - ответила бабушка, и на лице её снова появилась та же озорная, лукавая усмешечка. Спустя годы, сопоставляя свои впечатления, я сообразил, что масленичную расправу с петухом и свержение царя она восприняла приблизительно одинаково: как нечто праздничное, потешное.
   - Не очень верится, что русским крестьянам начало революции на самом деле могло показаться чем-то вроде карнавала, - возразила Александра. - Всё-таки настоящий карнавал в России не известен. Правда, Бунин писал в 'Окаянных днях' о нарочитости, театральности многого происходившего тогда...
   - Конечно, в 1917 году слова 'карнавал' простые русские люди не знали, но всё-таки почти все были увлечены театральной стороной событий, революционной позой и поначалу воспринимали революцию как весёлый, разгульный праздник вроде масленицы, допускавший и шутовство, и некоторое пролитие крови. Недаром в итальянском слове 'карнавал' корневая основа означает 'мясо'. Вспомним ещё, что на масленицу устраивались лихие кулачные бои 'стенка на стенку'. Неграмотной бабушке было невдомёк, что свержением царя и убийством царской семьи началась череда ужасов для всех россиян. Что крах Романовых предопредил все её собственные трагедии: гибель её брата в гражданскую войну, раскулачивание её семьи и расстрел её мужа и старшего сына. Зная это, каково теперь быть свидетелем того, как 'Слухи Москвы' и прочие разнузданные либеральные СМИ языком стёба, глумливой насмешки, призывают к новой революции, новому погрому русского народа! И начинается всё тоже будто бы невинно, в виде забавы, озорства. Молодёжь зовут на шествия и уличные беспорядки, уверяя, что это весело, прикольно и совсем не страшно!
   - Я не обязана слушать ваши россказни про бабушку, - резко сказала Александра, глядя Угарову прямо в глаза. - Вы пользуетесь тем, что я в жалком положении. Мною управляют, манипулируют... Но вас, просвещённый патриот, что заставляет участвовать в незаконном отъёме чужой собственности?
   Угаров криво усмехнулся, бросил усталый взгляд в пыльное окно, за которым догорал летний день, и ответил с досадой:
   - Так это вы знаете, что отъём незаконный, а моё дело малое - охрана здания. Ну, допустим, я кое о чём догадываюсь... Но ведь надо же как-то выживать в этом нищем городе... У меня даже милицейской пенсии нет: вляпался в одну неприятную историю, пришлось уйти, не выслужив стаж... Но Западу я не служу в отличие от вас, 'болотных'! Напрасно вы с ними связались: вы для них чужая. Многие 'болотные' деятели имеют второе гражданство или могут очень легко получить его. Им есть куда бежать, когда в России случится опасная заваруха. А куда побежите вы?
   - Полагаю, нам не о чем больше говорить.
   - Ну как хотите! - с этими словами Угаров поднялся и вышел из кабинета.
  
  
  
   32
  
  
   Восьмого августа Каморин приехал утром в редакцию с тяжёлым настроем на спешную работу, заранее переживая из-за скачка давления, почти неизбежного в условиях аврала. Ему предстояло в этот день сдать корреспонденцию об ООО 'Касиловское', запланированную для ближайшего номера газеты. Он работал всё утро и к двенадцати часам успел написать приблизительно половину материала, поднимаясь из-за стола на пять минут каждые полчаса. Он делал это для того, чтобы снять напряжение, пользуясь своим одиночеством в рабочей комнате, в которой второй стол давно пустовал. При желании он мог бы там заниматься даже гимнастикой. В двенадцать часов, когда он снова поднялся из-за стола для очередной разминки, в его рабочую комнату вошла, грузно ступая, Зоя Барахвостова и огорошила словами:
   - Идёмте выпьем отходную по Михаилу Петровичу.
   Каморин вздрогнул, смятённо соображая: что же случилось с Застровцевым? Ведь отходную пьют, кажется, когда кто-то умирает? Хотя нет, это отходная молитва по покойнику, а пьют, наверно, по случаю ухода с работы. Значит, редактор сегодня уходит? Он не решился спрашивать и молча последовал за Барахвостовой.
   Она привела Каморина в приёмную - небольшую проходную комнату между кабинетами редактора и ответственного секретаря. Там вокруг журнального столика уже тесно сидели все сотрудники: подружка Барахвостовой, такая же престарелая Татьяна Сологубова, чьи щёчки сейчас казались особенно красны, бухгалтерша Бизюкина, ещё не достигшая тридцати лет и даже не замужняя, но уже дородная, как немолодая рожавшая баба, двадцатипятилетняя красавица Вера Нагорнова принятая совсем недавно на должность корреспондента, о которой Каморин знал только то, что она окончила академию государственной службы и до недавнего времени находилась в декретном отпуске, секретарша Застровцева Елена Горшенина, похожая на советскую киноактрису Любовь Орлову в пенсионном возрасте, и сам Застровцев.
   Редактор сидел во главе журнального столика, как и положено виновнику торжества, и печальным, уже не вполне трезвым взором смотрел на своих сотрудников и на небогатое угощение: разложенные по тарелочкам бутерброды со шпротами, сыром и колбасой и разлитую по рюмкам 'Столичную'. Для размещения этой снеди убрали с глаз долой подшивку 'Оржицкой нови' и пылившиеся уже много месяцев экземпляры тоненькой книжечки, на бумажной обложке которой красовались имя Застровцева и название 'Неопалимая купина'. По идее, этот редакторский опус должен был привлечь в качестве покупателей всех посетителей редакции, однако на протяжении многих месяцев совершенно игнорировался ими, несмотря на умеренную цену, обозначенную на этикетке: пятьдесят рублей. Каморин из любопытства однажды полистал произведение шефа и со смущённым недоумением положил брошюру на место: это оказалась серия умилённых статей о чудотворных иконах, выпущенная местным издательством. Почему-то ему было трудно понять и принять повсеместное превращение бывших номенклатурных коммунистов в бизнесменов, казаков и православных активистов...
   Когда с приходом Каморина все сотрудники оказались в сборе, редактор сухо, невыразительным голосом сообщил о том, что он едет в Китай, где жена его уже год преподаёт русский язык в одном из провинциальных университетов, 'чтобы сохранить брак'. В редакции его отсутствие оформлено как творческий отпуск сроком на один год. Сотрудники молчали, 'переваривая' известие. Все припомнили разговоры о том, что нынешняя жена у Застровцева вторая и значительно моложе его и что сам он когда-то начинал учителем русского языка и литературы в одной из сельских школ района и даже успел поработать там директором. Не собирается ли он тоже преподавать в Китае? Из его скупых, неопределённых слов никто ничего не понял. Наверно, и для самого Застровцева было ещё не вполне ясны перспективы его трудоустройства в Поднебесной...
   Всем собравшимся стало не по себе: ведь с уходом редактора в жизни каждого из них явно назревали крутые перемены. В возможность возвращения Застровцева в редакцию 'районки' никто почему-то не верил. Разговор не клеился, да никто и не пытался оживить его. Все чувствовали, что такие попытки были бы столь же неуместны, как веселье на поминках.
   Впрочем, Застровцев не произвёл впечатление проигравшего. Напротив, все были впечатлены: надо же, как продуманно и 'благородно' сумел обставить он свой уход из редакции! Выглядело всё так, будто делает он это на самом деле для того, 'чтобы сохранить брак', а не бежит подобно крысе с тонущего корабля, накануне смены власти в районе. Тем не менее все понимали, что он именно бежит, используя при этом свои поистине поразительные номенклатурные связи, которые, казалось, простирались до Великой Китайской стены и даже за её пределы.
   Посидели недолго - ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы прожевать и проглотить скудное угощение. Свою рюмку выпил до дна только Застровцев, остальные водку только пригубили.
   - Быть добру! - провозгласил Застровцев над опустевшим столиком, как бы благославляя на прощание своих сотрудников.
   - Ну, удачи вам в Поднебесной, Михаил Петрович! - сказала за всех Барахвостова. - Пишите нам про свою жизнь там, а мы будем сообщать вам о здешних делах.
   Застровцев молча кивнул, поднялся и скрылся за дверью своего кабинета.
   - Михаил Петрович вернётся из Китая богатым человеком, а что будет с нами? - тихо сказала Сологубова.
   Барахвостова вздохнула, тяжело поднялась и зашла в редакторский кабинет, неплотно прикрыв за собой дверь, из-за которой остальные, продолжая растерянно сидеть вокруг журнального столика, вскоре услышали приглушённые голоса:
   - Михаил Петрович, вы же знаете, что будут говорить люди... Что вы бежите в трудную минуту вместо того, чтобы бороться...
   - Ну как тут можно бороться? Спорить с Костериным, опровергать пасквили 'Оржицкого вестника', доказывать, что ты не верблюд? А потом всё равно придёт новый хозяин и покажет тебе на дверь... В чём смысл? И ведь всё уже решено, приказ подписан. Я уезжаю не главным редактором, а заместителем - это условие поставили в областном комитете по печати...
   - Да я знаю, что всё уже бесполезно! Просто я хочу по-человечески понять вас...
   - Вы думаете, мне легко дались эти полгода? Я приходил к Сахненко, спрашивал, что мне делать. Помню, это было после того, как Костерин обозвал в своей газетёнке Анчишину 'дамой, увлекающейся романами в ущерб работе'. До более грубых высказываний в её адрес дело тогда ещё не дошло, но для меня и это было уже чересчур. Пётр Иванович тогда сказал: 'Если сможешь ответить по-умному, не роняя нашего достоинства, - попробуй!' А в том-то и дело, что с Костериным связаться - это всё равно, что в грязи вываляться. Неужто нам печатным словом убеждать население в том, что председатель районной Думы Елизавета Ивановна - дама целомудренная? Вот уж смеху было бы! Да ещё в развитие скандала Костерин и меня записал бы в её любовники!
   - А нельзя было с ним поступить по-мужски?
   - Так он моложе меня лет на десять и здоровее. Да ещё с ним постоянно ходят его молодые сотрудники-адвокаты - все ребята крепкие. И статус у него солиднее моего: он и издатель собственной газеты, и руководитель адвокатской конторы, и кандидат на должность главы района. А ещё, говорят, за ним стоит Гомазков, то есть вся судебная система региона. Нет, против лома нет приёма...
   - И на кого же оставляете редакцию?
   - Да вы словно причитаете: 'И на кого-то нас бедных покинул!' Свято место пусто не бывает. Комитет по печати пришлёт кого-то. Или назначит какого-нибудь местного 'кадра'. Гузееву, скорее всего.
   - Гузеева выживет нас всех...
   - Ну это ещё неизвестно, кто кого выживет... Да и зачем ей вас выживать? Вы же вместе работали и не конфликтовали, насколько я помню. А потом, вы же давно достигли пенсионного возраста, Зоя Михайловна! Как и Татьяна Андреевна! Сколько можно работать! Мне уже трудно было вас прикрывать. Меня частенько спрашивали в комитете по печати и районной администрации: 'Что это у вас ответственному секретарю почти семьдесят лет?' Ну я старался, как мог, защитить вас: мол, Зоя Михайловна - единственный у нас сотрудник с журналистским образованием, приехала из Ташкента с дочерью и внуком, которым вынуждена помогать... А мне в глаза смеялись: 'Знаем, она получила свой диплом в тысяча восемьсот двенадцатом году!' Я после этого про ваш полувековой стаж не смел упоминать... Что касается Елены Ивановны, то она технический работник, и ей только год до пенсии, её не тронут. Ну а Каморин и Нагорнова здесь без году неделя, их судьба не должна вас волновать...
   На щеках Нагорновой вспыхнул гневный румянец. Она кашлянула, решительно встала и покинула приёмную. Каморин поймал на себе вопросительный взгляд секретарши Горшениной. 'Мы словно подслушиваем!' - с внезапным смущением подумал он, рывком поднялся и тоже направился к себе.
   Оказавшись один, он постарался припомнить то, что слышал от Барахвостовой и Сологубовой о Гузеевой. В своих разговорах они пренебрежительно именовали её Танькой. С их слов Каморин составил представление о ней как о журналистке бесталанной и ограниченной. За ней признавалось единственное достоинство: умение более или менее сносно писать короткие информации. Что же касается 'проблемных' статей, то считалось, что темы, аргументы и пафос для них она всегда заимствовала из центральной прессы, дополняя чужую 'канву' кое-какой местной конкретикой. И в итоге из-под её пера всегда выходила холодная, конъюнктурная, ходульно-напыщенная писанина, которая имела только формальные признаки 'актуальности'.
   В чём Таньке нельзя было отказать, утверждала Барахвостова, так это в умении плести интриги, от которых доставалось не только рядовым сотрудникам но и, косвенно, самому редактору. Наиболее памятным и горестным случаем такого рода считалось изгнание Виктора Обносова. Это был, если верить подружкам, хронический неудачник, неприспособленный к жизни взрослый ребёнок, который безотказно ездил на задания в самые дальние сёла и являлся, таким образом, 'ногами' редакции, то есть своего рода 'предтечей' Каморина. За что редактор хвалил его и ставил в пример другим сотрудникам, в особенности Таньке, ужасно не любившей ездить в сёла. И та просто возненавидела беднягу.
   Слабым местом Обносова было его пристрастие к спиртному. В редакции знали, что он хорош с утра, на свежую голову, а к вечеру всегда незаметно набирался. Порой эта его особенность оказывалась даже достоинством, помогая ему ближе сходиться с героями своих публикаций. Когда его отправляли в село, то обычно он привозил, помимо всего прочего, и материал в рубрику 'У фермера в гостях', в котором душевно и с проникновением в суть вещей рассказывал о нелёгком житье-бытье современного крестьянина. И если из подобных командировок он возвращался слегка навеселе, то на это смотрели как на своего рода издержки его профессии. Как же иначе, без совместного распития горькой, разговорить суровых мужиков? Руководству редакции достаточно было принимать по отношению к этому сотруднику простые меры предосторожности, чтобы избегать неприятностей. Прежде всего, его старались не посылать на официальные мероприятия, в особенности во второй половине дня. Благодаря этому Обносов спокойно проработал в 'районке' три года.
   Но однажды Застровцев был в отпуске, а Барахвостова заболела, и в их отсутствие исполнять обязанности руководителя редакции было доверено Гузеевой как самой старшей по возрасту и опытной среди остальных сотрудников, к тому же имевшей профильное филологическое образование, в отличие, например, от Сологубовой, окончившей географический факультет пединститута. В пятницу, в конце знойного, душного летнего дня, когда Обносов выпил особенно много пива, Гузеева зашла к нему в рабочую комнату (ту самую, которая затем досталась Каморину) и трагическим тоном сообщила, что из-за поломки машины, которая обычно привозила в Оржицы из городской типографии отпечатанные экземпляры 'Оржицкой нови', очередная доставка срывается. Не мог бы Обносов выручить всех: взять в гараже редакционную машину и привезти пятничный выпуск районной газеты?
   На трезвую голову Обносов, разумеется, отказался бы. Ведь у него даже не было водительских прав! Но, будучи в подпитии, в ответ на призыв Гузеевой он испытал прилив рыцарских чувств. Как можно отказать женщине, которая просит его, притом не за себя одну, а ещё и за редакцию, и за весь район?! Обносов отправился в гараж, где увидел древний 'газик' с открытым кузовом болотного цвета и съёмным тентом, - один из тех драндулетов, прозванных в народе 'козликами', которые исчезли с дорог ещё во времена его детства. Эта рухлядь постоянно ломалась, поэтому редакция давно ею не пользовалась. Другой смутился бы при виде подобного транспортного средства, но пьяному всё было нипочём. Он завёл мотор и пустился в путь, припомнив давний урок вождения, полученный ещё в юности от приятеля, который однажды дал ему порулить на сельских просторах. И, естественно, разбил машину вдребезги. В ходе последовавшего разбирательства выяснилось, что он был за рулём пьяный и без прав. Ввиду скандальной огласки, которую получила эта история (пьяный корреспондент районной газеты разбил редакционную машину - это не только для Оржиц, но и для Ордатова было событие из ряда вон выходящее), Застровцеву пришлось уволить его, тогда как Гузеева отделалась выговором. И вот теперь эта стерва, змея подколодная могла стать редактором 'районки'...
   Каморин почувствовал, что ему ужасно жалко всех сотрудников редакции, но особенно - себя самого. Ведь ещё недавно он всерьёз надеялся продержаться на новом месте до пенсии...
  
  
  
  
   33
  
  
   После потери 'Плазы' Анжела точно снова осиротела. Её лишили не просто наследства, оставленного отцом. Офисный комплекс был для Сергея Чермных главным итогом всей его жизни. В этот объект он вложил всё, что накопил. Из-за 'Плазы' его, наверно, и убили, когда 'копавшим' под него силовикам стало ясно: 'по-хорошему' он бизнес не отдаст... А теперь отцовское наследство всё-таки отняли...
   Нет, с этой потерей Анжела смириться не могла! Это означало бы предать своего отца, а заодно саму себя и своего сына как её будущего наследника. Надежда на то, суд восстановит справедливость, уже исчезла. Значит, надо было искать другой выход. Какой? Ответ нашёлся сразу, как только этот вопрос возник в её сознании. Ну конечно же, надо обратиться к президенту! Ведь в этой стране все принципиальные решения принимаются верховной властью, всё замкнуто на неё!
   - Мы поедем в Москву в приёмную президента! - объявила она в воскресенье четвёртого сентября своему гражданскому супругу Виктору Шмульскому.
   - Чего ради? - спросил Шмульский, подняв свои густые чёрные брови и недовольно отрывая свой взгляд от телеэкрана, на котором мелькали фигурки футболистов.
   - Чтобы подать жалобу в приёмную президента.
   - Но приёмная президента есть и в Ордатове. Руководит ею, если память не изменяет, Разварин - главный федеральный инспектор по Ордатовской области. Я как-то с ним встречался...
   - В Ордатове только промурыжат напрасно. В этой стране испокон веков последняя надежда на справедливость - верховная власть.
   - Но в любом случае президент лично твоим делом заниматься не станет. Наверняка он даже не услышит твоего имени, не узнает о том, что в Ордатове живёт некая Анжела Чермных, которую обобрали...
   - А я и не рассчитываю на это. Всё, чего я хочу, - это дойти до такого максимально высокого уровня власти, с которого мою 'челобитную' не сбросят равнодушно назад в Ордатов, а попытаются сочувственно вникнуть в мою проблему и потребуют объяснений и принятия конкретных мер от областного начальства. Чтобы это стало возможно, надо обращаться на имя президента. Тогда, быть может, получишь справедливость как милость верховной власти...
   Шмульский угрюмо поморщил свой длинный нос, но спорить больше не стал. В конце концов, улучшение материального положения сожительницы отвечало и его собственным интересам. Более того, хотя он сам себе не признавался в этом, в глубине души он всё-таки знал, что изначальным и до сих пор главным для него побуждением к отношениям с Анжелой было стремление хорошо пожить за её счёт.
   Шмульскому довольно легко удалось получить отпуск без содержания с седьмого по девятое сентября 'по семейным обстоятельствам', несмотря на то, что из очередного он вернулся только месяц назад. Ехать в Москву было решено на машине, с расчётом на то, что в долгой дороге Анжеле успокоится, развеется, отвлечётся от своих тягостных дум. Выезд был назначен на раннее утро среды седьмого сентября, чтобы прибыть в столицу в тот же день и не слишком поздно. Отчасти из дерзкого вызова, отчасти из практических соображений Анжела выбрала в качестве транспортного средства для поездки принадлежавший её отцу надёжный, солидный BMW, несмотря на то, что этот автомобиль вместе со всем остальным имуществом покойного числился под судебным арестом.
   Утро седьмого сентября было ясное, тихое, почти безветренное. Хотя в в воздухе уже чувствовалась осенняя свежесть, солнце светило совсем по-летнему. Усаживаясь в машину рядом с Шмульским, которому доверила вести, Анжела с удовольствием предвкушала целый день в пути. Но всё-таки заботы о том, что предстояло в Москве, не оставляли её.
   - Как встретит нас твоя тётя Берта? - спросила она Шмульского, когда тот вырулил на магистраль.
   - Без особой радости, конечно. Но она обидится, если узнает, что мы остановились в другом месте. Всё дело в том, что в отношениях с роднёй неизбежен конфликт между соображениями приличия и личными интересами. Тётя чувствует себя обязанной проявить гостеприимство, но в душе будет думать примерно так же, как персонаж из анекдота: 'Посмотрите на этого поца! Он женился, а я заботься о его семье!'
   - Что это за анекдот такой?
   - Про благочестивого жлоба и нищего. Жлоб всё время давал нищему несколько грошей, а когда женился, уменьшил подаяние до одного гроша. Нищий спросил о том, с чем связана такая перемена. Жлоб объяснил, что должен теперь содержать свою семью. И тогда нищий заявил: 'Он женился, а я корми его семью!' Ха-ха!
   - А мы с тобой даже не женаты... - вздохнула Анжела. - И к тёте твоей едем с пустыми руками, потому что на мели. Анекдот же твой совсем не смешной, дурацкий и не к месту...
   Она загрустила и замолчала, наблюдая рассеянно за тем, как за лобовым стеклом появлялись и проносились мимо дома, заборы, указатели и иные придорожные объекты. Затем она ненадолго задремала и очнулась от чувства голода как раз в то время, когда за окном промелькнула стела с надписью: 'Оржицкий район'. Рано утром, перед отъездом, ей совсем не хотелось есть, поэтому она не позавтракала. Теперь она достала из сумки большой 'сникерс' с двумя батончиками в одной упаковке и начала с наслаждением жевать это лакомство. Обычно подобную еду она себе не позволяла, считая её вредной, но в дороге вполне можно было нарушить обычные правила. Сначала она хотела ограничиться одним батончиком, но после первого так естественно было приняться за второй... Незаметно для себя она увлеклась и вдруг осознала, что её рот полон 'сникерса'. Почему-то ей пришла в голову мысль о том, что 'сникерс' - это по-английски 'усмешки'. Получалось, что её рот полон усмешками. Она прыснула от смеха и поперхнулась, давясь сладкой массой. Шмульский удивлённо покосился на неё.
   Смех ещё не сошёл с её лица, когда она увидела нечто ужасное: справа с дороги, подходящей к московской трассе и обозначенной указателем 'Касилово', перед BMW вынырнул синий внедорожник Toyota. Громоздкий автомобиль перекрыл полосу и покатился неспешно, катастрофически вырастая с каждым мигом в поле её зрения. Шмульский судорожно крутнул руль налево, уводя машину на встречную полосу. Прежде, чем её сознание погасло, Анжела успела разглядеть за лобовым стеклом тягача 'МАЗ', мчавшегося навстречу, выпученные глаза водителя и его оттопыренные, как бы приставленные к продолговатому голому черепу уши.
  
  
  
  
   34
  
  
  
   Александра сидела в своём кабинете в офисном комплексе 'Плаза', просматривая документацию по расчётам с арендаторами, когда на её столе зазвонил телефон. Она сняла трубку и услышала голос Гурджи, странно приглушённый, как если бы тот пытался скрыть волнение. Тем не менее она почувствовала, что адвокат возбуждён и притом радостно.
   - Вчера Анжела разбилась в своей машине! Ехала со своим сожителем в Москву! У неё сотрясение мозга, закрытый перелом таза и правой ноги, ушиб грудной клетки и травматический шок. А тот отделался легче - переломом пары рёбер и травмой лёгких. Выскочили на встречную полосу, идиоты! Но всё-таки Шмульский в последний миг не сплоховал: подставил под основной удар Анжелу! Ха-ха! Это, впрочем, закономерность: в столкновениях больше всех страдает тот пассажир, который сидит рядом с водителем...
   Гурджи говорил что-то ещё, но Александра уже не слушала его, поражённая неожиданным известием. По внезапному наитию она сразу же уверилась в том, что ДТП было подстроено, чтобы не дать Анжеле приехать в Москву и там жаловаться в высокие инстанции. Отсюда следовало, что она, Александра, стала сообщницей бандитов, способных на всё, даже на убийство. Как же она пала так низко? Ведь ещё недавно она ходила на митинги оппозиции, готовая каждый миг встать под полицейские дубинки, а сейчас участвует в преступных махинациях негодяев. Она изменит самой себе, если не порвёт с ними, хотя бы ценой собственной гибели! Пусть с ней случится самое страшное, но покорно на самое дно она всё-таки не ляжет! Тем более, что речь в данном случае может идти о дне могилы: банде юристов-оборотней не нужна посторонняя баба, которая знает слишком много.
   Но что же делать? Просто отказаться от своих исков к Анжеле? Но можно ли так, когда судебная машина уже запущена на полные обороты? Кто поможет ей или хотя бы подскажет? Конечно, не Каморин: этот и сам нуждается в помощи. Но тогда, выходит, спросить некого? Разве что Угарова? Хотя бывший милиционер принадлежал к той же банде юристов, но чем-то он понравился ей, и женское чутьё подсказывало, что эта симпатия взаимная...
   Она взяла телефон и позвонила Угарову, попросила его приехать по срочному и важному делу, о котором можно говорить только с глазу на глаз. Через час он уже сидел в её кабинете, насупив чёрные брови: видимо, ждал неприятностей.
   - Александр Леонидович, - начала она тихим голосом, вдруг оробев, как девчонка, - вы же знаете, что случилось с Анжелой Чермных: она разбилась в ДТП. Я думаю, что это подстроено, и не хочу больше участвовать в подобном. Я решила выйти из игры. Помогите мне. У нас с вами разные взгляды, но я знаю, что вы субъективно честный человек...
   - Угаров крякнул, с неудовольствием поморщил нос, сощурил глаза и по-новому оглядел её, точно высматривая в ней то, чего раньше не замечал.
   - Ну разве можно в ваши годы быть такой идеалисткой? - сказал он после краткого раздумья почти ласково, как говорят глупцу или ребёнку. - Связались с прохиндеями и теперь думаете, что после стольких усилий, затраченных ими, они оставят вас в покое. Вас же посадят. Потому что вы, как я понимаю, совершили подлог. Знаете пословицу: 'Коготок увяз - всей птичке пропасть'? Это про вас.
   - Всё равно! - воскликнула Александра, мотнув головой. - Будь что будет!
   - Ну хорошо, - с неохотой согласился Угаров. - Я помогу вам. При условии, что в дальнейшем вы моё имя не упомяните нигде. Обещаете?
   - Обещаю.
   - Я подскажу, как принять одну меру предосторожности, которая, впрочем, почти наверняка окажется тщетной. Но в данном случае вы ничего не потеряете, потому что единственная альтернатива для вас - это просто отказаться от исков к Анжеле. После всех трудов и издержек это будет равнозначно признанию в том, что все ваши договоры с Чермных насчёт офисного комплекса - 'липовые'. Но всё-таки вы можете формально выйти из игры, заключив с посторонним человеком договор цессии, то есть уступки права требования по искам к Анжеле. После этого вы перестанете быть участницей судебных процессов по этим искам и ваши партнёры-прохиндеи поймут, что ничего от вас не добьются. Но это не значит, что они не обвинят вас в подлоге, хотя бы только из мести, без расчёта на какой-либо выигрыш. Так что, вы действительно хотите совершить это 'сальто-мортале'?
   - Да, я хочу именно по всей форме выйти из игры, раз и навсегда. У вас есть на примете посторонний человек, с которым можно заключить договор уступки прав требования?
   - Имеется. Это мой знакомый житель Гудермеса, у которого распространённое среди мусульман имя: Мурат Махмудов. Я знаю его со времени первой чеченской войны. Он сейчас как раз в Ордатове, приехал по своим коммерческим делам. Быть может, он не откажется посодействовать вам. Но только если вы не захотите получить от него реальные деньги. Некая сумма будет указана в договоре цессии лишь для проформы.
   - Я не рассчитываю на деньги.
   - Хорошо, тогда я позвоню ему, и если он согласится, то встретится с вами.
   - Это будет сегодня?
   - Нет, сегодня уже поздно. Наверно, завтра. И не плачьте, не стоит! - поспешно добавил Угаров, заметив в глазах Александры слёзы. - Слезами горю не поможешь. И потом, быть может, всё для вас кончится не так плохо...
   Назавтра Александра услышала в своём телефоне вкрадчивый голос с кавказским акцентом:
   - Добрый день, Александра Викторовна! Я Мурат Махмудов. Вы сейчас в 'Плазе'?
   - Да.
   - Можно к вам наведаться?
   - Приходите. Давайте я объясню, где это.
   - Я знаю, где вас искать. Ждите.
   Спустя полчаса в кабинет Александры вошёл необычный гость. Уже явно немолодой, с морщинистым лицом, в ветровке защитного цвета и потёртых джинсах, он больше походил на пастуха, чем на предпринимателя. Но всё-таки Александра не могла понять, сколько ему лет. В разнообразной растительности, украшавшей его лицо, - небрежной шевелюре, падавшей на лоб неровными прядями, короткой бородке, бачках и усах, - не было ни одного седого волоса. Крупный нос и бойкий прищуренный взгляд из-под густых чёрных бровей придавали его лицу хитрое выражение. Гость широко улыбнулся, показав целый ряд золотых зубов в верхней челюсти, тогда как в нижней зубы все до одного были натуральными, мелкими и тёмными. Когда он заговорил, улыбка исчезла с его лица, но взгляд оставался смеющимся.
   - Привет, Александра Викторовна! Можно к вам?
   - Конечно! Садитесь!
   - Вот я принёс текст договора, посмотрите, - с этими словами Махмудов достал из папки и положил на стол перед Александрой бумагу.
   Александра пробежала короткий текст, отыскав в нём прежде всего ключевые слова: 'уступаю права требования по моим искам к Анжеле Сергеевне Чермных, касающимся офисного комплекса 'Плаза'. Она удивилась, увидев цену договора: десять миллионов рублей, и вопросительно посмотрела на Махмудова.
   - Почему именно эта сумма: десять миллионов? Это и слишком мало, и слишком много.
   - Да, это слишком мало для уступки хорошо обоснованных прав на 'Плазу', и слишком много в том случае, когда документы очень сомнительны. Такая оценка может отражать мой естественный скепсис и ваше желание избавиться от затянувшейся тяжбы. Думаю, вопросов на этот счёт ни у кого не возникнет. Но в любом случае никаких денег вы от меня не получите. Потому что я не сомневаюсь в том, что ваши документы подложны. И всё, что я могу рассчитывать получить от этой сделки, - это сущие пустяки, каких-нибудь пол-'лимона' от вашей ответчицы, да и то лишь в том случае, если она захочет оформить 'Плазу' в собственность поскорее и если ваш подлог к тому времени не обнаружится.
   - Хорошо. Я согласна.
   - Тогда мы сейчас поедем к нотариусу и оформим сделку. У меня к вам ещё только один вопрос: может быть, вы хотите от меня чего-то помимо денег?
   Александра бросила растерянный взгляд за окно на оживлённую улицу, запруженную машинами и пешеходами, на всё ещё зелёные, лишь кое-где тронутые желтизной кроны акаций и клёнов, на серые крыши старых пятиэтажек. Город, родной и ненавистный, стеснился вокруг неё, точно беря её в полон. Вот бы вырваться отсюда!
   - Нельзя ли мне получить прописку, точнее регистрацию в Гудермесе? - неожиданно для себя самой сказала она.
   - Махмудов как будто ждал именно этого вопроса. Он широко улыбнулся, снова показав золотые зубы, и ответил не раздумывая:
   - Конечно, можно! Только приезжайте, и регистрация будет у вас на следующий день. И жильём обеспечу. Сочту за честь услужить красивой женщине!
   - Но только я ещё не вполне решилась на это... - смущённо пробормотала она. - А теперь, вы сказали, нужно ехать к нотариусу?..
   - Да, прямо сейчас! Пойдёмте!
   Она послушно поднялась и вслед за ним спустилась по лестнице. За стеклянной стеной фойе на парковочной площадке она увидела автомобиль вишнёвого цвета с каплевидным кузовом и непомерно вытянутым капотом. Maybach - вот, оказывается, на чём ездит мужичок с внешностью пастуха! Махмудов любезно распахнул перед ней заднюю дверцу машины, а сам сел рядом с водителем, молодым смуглым парнем, который даже не посмотрел на свою новую пассажирку. В пути Махмудов непрестанно говорил на непонятном языке то по мобильному телефону, то с водителем.
   Они проехали Центральный район, затем Калининский и оказались в малознакомом Александре Октябрьском районе. На одной из окраинных улиц машина остановилась возле жилой пятиэтажки с вывеской 'Нотариус' на первом этаже. Из-за небольшой очереди в вестибюле Махмудову и Александре пришлось немного подождать. Затем нотариус, очень немногословный мужчина с аккуратной седой бородкой и обширной залысиной, пригласил их в свой кабинет, тихим голосом предложил присесть, просмотрел и заверил документы, сделав на обоих экземплярах договора цессии записи о том, что платёж по договору произведён в его присутствии, - и всё это с потупленным взором, как бы наедине с бумагами. На обратном пути Махмудов снова говорил по телефону и с водителем только на своём родном, непонятном Александре языке, но на прощанье, когда она уже собиралась выйти из машины, улыбнулся ей и протянул свою визитку со словами:
   - Тут мой телефон и адрес. Позвоните, если надумаете приехать.
   Гурджи как будто что-то пронюхал. На следующий день он позвонил Александре на мобильный телефон и потребовал встречи.
   - А в чём дело? - прикинулась непонимающей она, ожидая, что разговор пойдёт о её договоре с Махмудовым.
   - Нужно подписать ходатайство в Калининский районный суд о приобщении к делу нотариально заверенной копии оспариваемого ответчицей договора инвестирования строительства. Чалусов настаивает на представлении подлинника договора с целью проведения почерковедческой экспертизы, поскольку Анжела указывала на подложность данного доказательства. Мы до сих пор уходили от этого требования ответчицы, указывая на то, что подлинник договора инвестирования находится в материалах другого гражданского дела, находящегося в производстве Центрального районного суда. Заседание Калининского райсуда назначено на следующий понедельник, двенадцатое сентября...
   Как ждала она этого момента! Наконец-то объявить Гурджи, а через него - и всей ненавистной банде юристов, что она отказывается играть придуманную ими для неё роль!
   - Я подписала договор цессии об уступке моих прав по искам к Анжеле и уже не являюсь участницей процесса, - небрежно, как о чём-то пустяковом, сказала она.
   - Когда подписали? - зачем-то захотел уточнить Гурджи, словно это имело теперь какое-то значение.
   - Вчера.
   - С кем?
   - С одним приезжим из Гудермеса, которого вы едва ли знаете. Его фамилия Махмудов.
   Гурджи ошеломлённо помолчал в телефоне и затем отключился. Александра знала, что он подумал: его команде достать из Ордатова этого неведомого Махмудова в Гудермесе не удастся, руки коротки, а это значит, что пропали многомесячные труды. И даже её, несчастную Александру, немедленно прижать в отместку едва ли получится, потому как это возможно лишь в рамках формальных следственных действий, с которыми, видимо, придётся повременить до конца уикенда. Не будут же ради неё тревожить в выходные важных служителей Фемиды. Тогда как она, не дожидаясь этой печальной развязки, покинет Ордатов уже завтра, в воскресенье одиннадцатого сентября.
   В воскресенье сразу после завтрака она вызвала на дом такси. Нужно было заехать в торговый комплекс 'Galaxy' и встретиться там со своим бухгалтером Уваркиной, чтобы передать ей доверенность на право оперативного управления бутиком 'Апельсин'. Разумеется, Уваркина хорошо погреет руки за счёт хозяйки, получив полномочия представлять её интересы в отношениях с поставщиками, персоналом и налоговыми органами, но это казалось сравнительно небольшим злом на фоне нависшей сейчас угрозы потери свободы. И затем скорее в аэропорт, на ближайший рейс до Москвы или, смотря по обстоятельствам, до иного групного города, где легко будет затеряться, спрятаться в ожидании дальнейшего развития событий в Ордатове, о которых ей сообщит по телефону та же Уваркина. Сразу в чужой, незнакомый Гудермес она всё-таки не поедет, это был вариант уже на самый крайний случай.
   Перед тем, как спуститься во двор, где её уже ожидало такси, она бросила взгляд на термометр за окном: восемнадцать градусов. Бирюзовое небо было почти безоблачным, лишь в западной части его таяли клочья кучевых облаков, похожие на хлопья сахарной ваты. К полудню будет градусов двадцать три, а то и двадцать пять. Сентябрь в Ордатове, похожий на лето в средней полосе, она считала лучшим временем года, в отличие от здешнего настоящего, слишком жаркого лета. На миг ей до слёз стало жалко всего, что предстояло покинуть...
   Выйдя во двор, залитый солнечным светом, Александра невольно сощурила глаза. Но ветерок был довольно свежим, и она порадовалась тому, что в кожаном саквояже, который она держала в руке, нашлось место для нескольких тёплых вещей. Кто знает, какая погода будет в ближайшие дни там, куда её забросит судьба?
   Когда её такси тронулось с места, она заметила, что спустя несколько секунд пришёл в движение Nissan цвета 'сапфир', который был припаркован у соседнего подъезда, но не придала этому значения. Тем более, что улицы в это воскресное погожее утро имели вид нарядный и оживлённый, отчего у неё возникло бодрящее чувство праздника. Она принялась с увлечением рассматривать прохожих, надеясь увидеть среди них знакомых.
   Спустя двадцать минут Александра вышла у торгового комплекса 'Galaxy' и отпустила такси, чтобы не чувствовать себя стеснённой во времени. Бухгалтер Уваркина, тридцатилетняя довольно привлекательная особа в белой блузке и красном жакете, с тёмными гладкими волосами, свободно падавшими на плечи, сидела за кассой со своим обычным видом - скромным и в то же время лукавым. Она, разумеется, не исполняла обязанности кассира: просто место за кассой было единственным в бутике, где можно было расположиться с бумагами. Александра знала точно, что Уваркина ведёт не одну её бухгалтерию и подозревала, что в душе она смеётся над своей хозяйкой - дилетанткой, вздумавшей на старости лет заняться торговым бизнесом.
   - Так вы надолго уезжаете, Александра Викторовна? - полюбопытствовала Уваркина.
   - Кто знает, сколько это продлится? - пожала плечами Александра. - Врач сказал, что брат проживёт ещё два месяца, но это может быть и четыре месяца, и полгода. Я не могу бросить его в беспомощном состоянии...
   - Дай бог вам терпения! Ухаживать за умирающим от рака - это тяжкое испытание!
   Своего несуществуещего брата и его смертельную болезнь Александра придумала экспромтом, накануне вечером, перед тем, как позвонила Уваркиной и назначила ей встречу. Она знала по опыту, что люди, услышав страшный диагноз, обычно ёжатся и отстраняются, а если и задают один-два вопроса, то лишь ради видимости участия. В случае с Уваркиной эта уловка себя оправдала.
   Когда они уже заканчивали возню с бумагами, за спиной Александры раздался незнакомый мужской голос:
   - Алексндра Викторовна, нам с вами нужно проехать...
   Она вздрогнула и живо обернулась на звук незнакомого голоса. Перед ней стоял мужчина не старше тридцати лет в джинсах и куртке из плащёвки тёмно-серого цвета, надетой поверх футболки. Его старательно выбритое лицо с выступающими скулами показалось ей до странности заурядным и незначительным, почти мальчишеским.
   - Проехать куда?
   - В управление внутренних дел по городу Ордатову. Я следователь Переверзев, - с этими словами он показал 'корочку' малинового цвета с гербом.
   - Наверно, это какое-то недоразумение... - пробормотала Александра, послушно поднимаясь со стула и вполне понимая, что происходит именно то, чего она больше всего боялась: её задерживают.
   Переверзев и Александра вышли из торгового комплекса и направились к тому самому автомобилю Nissan цвета 'сапфир', который утром она заметила в своём дворе.
   - Вы 'пасли' меня от самого дома? - с удивлением и упрёком сказала она.
   - Мы узнали, что вы собираетесь уехать из Ордатова... - невозмутимо ответил он.
   - Вы прослушивали мои телефонные разговоры! - возмутилась она.
   Переверзев вместо ответа лишь загадочно усмехнулся. Она замкнулась и на всём пути до управления не проронила ни слова. Подъехав к угрюмому зданию управления, которое оказалось почти пустым, они поднялись на второй этаж и прошли по длинному коридору, мимо десятков дверей кабинетов по обе стороны. Наконец он остановился перед одной из дверей, открыл её своим ключом и распахнул:
   - Проходите!
   Александра вошла в сумрачный кабинет, где села на указанный ей стул напротив стола, за который уселся сам следователь, и вопросительно посмотрела на него. Тот раскрыл папку и достал лист бумаги.
   - Была проведена повторная графологическая экспертиза представленных вами в судебные органы документов, якобы подписанных Чермных, - начал Переверзев, глядя в бумагу, которую держал в своих руках. - На этот раз эксперты решили, что подписи от его имени были выполнены не им, а, цитирую, 'неким другим лицом, обладающим развитым письменно-двигательным навыком и имеющим значительный практический опыт исполнения почерка и подписей от имени Чермных в документах'. Это указывает на совершение мошенничества в особо крупном размере путём фальсификации материалов гражданских дел. В связи с чем мною вынесено постановление о возбуждении уголовного по части четвёртой статьи сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса. Вы привлекаетесь в качестве подозреваемой в совершении названного преступления. Какие вы можете дать объяснения по приведённым фактам?
   - Не знаю... - пробормотала Александра, с ужасом чувствуя, как её лицо наливается румянцем. - Мне нужен адвокат...
   - Адвоката вы получите в должное время. А пока я запишу в протоколе, что от объяснений вы отказались, и отправлю вас в следственный изолятор.
   Даже спустя четверть часа, когда наряд полицейских уже выводил её из кабинета следователя, Александра всё ещё чувствовала жар на своих щеках. Они горели не только от стыда, но и от гнева: оказывается, всё то время, когда Гурджи старательно обхаживал её, суля выигрыши от сотрудничества, у него было заготовлено альтернативное заключение экспертов-графологов как инструмент наказания её за неповиновение. А она теперь даже рассказать об этом не может, потому что это будет выглядеть смешно и неправдоподобно, как голословное обвинение собственного бывшего адвоката. К тому же Гурджи во всём этом деле - не более, чем 'шестёрка', исполнитель. Как, впрочем, и следователь Переверзев со своим свежим мальчишеским лицом...
  
  
  
   35
  
  
   Накануне выборов главы Оржицкого района, в пятницу шестнадцатого сентября, кандидат на эту должность Костерин, он же директор местной адвокатской конторы, обошёл все кабинеты редакции 'Оржицкой нови'. Приземистый, толстый, с двойным подбородком, скрывавшим шею, в чёрном чиновничьем костюме, он открывал двери, угрюмо окидывал взглядом находившихся в помещении и с порога произносил одно-единственное слово: 'Здравствуйте!', - а затем ждал ответа. Наверно, он делал это из желания заранее почувствовать себя победителем, принимающим выражения почтения и лояльности от газетных писак. Хотя далеко не всех сотрудников 'районки' он собирался оставить на работе, поскольку хотел трудоустроить девчонок из своего 'Оржицкого вестника', обречённого на закрытие сразу после выборов...
   Все женщины редакции вежливо ответили на приветствие Костерина, но Каморин, сидевший одиноко в своей рабочей комнате с драными обоями, шаткой мебелью и скрипучими половицами, промолчал. Он почувствовал, что сейчас, накануне выборов, ответное 'здравствуйте' будет не просто данью вежливости, но заявкой на покровительство со стороны Костерина в качестве будущего районного начальника, почти присягой ему на верность. Но как раз Костерину присягать представлялось совершенно невозможным после его пасквилей в 'Оржицком вестнике' о 'сладострастной' Елизавете Ивановне Анчишиной. Каморин знал, что эта полная пятидесятилетняя дама, председатель районной Думы и главный врач районной больницы, чрезвычайно спокойная внешне, как многие гипертоники, не давала ни малейших поводов для подобных инсинуаций. К тому же за спиной Костерина стоял, по слухам, зловещий Гомазков - гонитель оржицких фермеров и вероятный создатель юридической западни, в которую угодила Александра... Не дождавшись ответа Каморина, Костерин молча отошёл от его двери.
   На следующей день после выборов, в понедельник девятнадцатого сентября, в редакции 'Оржицкой нови' все были как на иголках в ожидании результатов. Каморин почти не сомневался в победе Костерина и уже мысленно прощался со своей рабочей комнатой и старушками-коллегами. Ещё утром, по пути на работу он замечал злорадные улыбки на лицах встречных жителей райцентра, явно предвкушавших весёлый скандал в связи с избранием дерзкого обличителя. Результатов ждали весь день, но их всё не было, даже предварительных. Из районного избиркома не просачивалось никаких известий; видимо, там хотели, не довольствуясь телефонными сообщениями с мест о количестве голосов за разных кандидатов, получить бумажные протоколы из всех отдалённых хуторов. Такая осторожность была, впрочем, вполне понятна: на кону для местного чиновничества стояло слишком многое.
   Во вторник двадцатого сентября стало известно, что победил руководитель районного отдела сельского хозяйства Жоголев. Костерина он обошёл с мизерным перевесом в триста голосов. При этом райцентр почти поголовно проголосовал за Костерина. Но сёла столь же решительно отдали предпочтение Жоголеву. Что же касается двух других кандидатов, Елизаветы Анчишиной и предпринимателя Скорженко, то они получили ничтожное количество голосов.
   В редакции 'Оржицкой нови' все повеселели. Особенно оживилась ответственный секретарь Барахвостова, которая теперь в отсутствие редактора исполняла его обязанности. Она вдруг сделалась энергичной и властной, её морщинистые щёчки порозовели, глаза заблестели, и нередко можно было слышать, как она, занятая работой, мурлыкала себе под нос какую-то мажорную мелодию.
   Как ни странно, именно в это время Барахвостова начала притеснять Каморина. Старушка изобретательно вычёркивала в его текстах самые удачные места и даже целые абзацы, превращая написанное им в нечто серое и косноязычное и лишая смысла придуманные им заголовки. На его протесты она отвечала насмешливым вопросом: 'А вы изучали литературную стилистику?' То есть напоминала о том, что она имеет журналистское образование, а Каморин - нет. Понадобилось время для того, чтобы Каморин понял причину столь резко изменившегося отношения к нему: семидесятилетняя Барахвостова увидела в нём, значительно более молодом сотруднике, опасного претендента на должность редактора и потому делала всё для того, чтобы он как журналист выглядел совсем беспомощным.
   В октябре исполняющим обязанности главного редактора 'Оржицкой нови' комитет по печати администрации области назначил корреспондента центральной газеты 'Сельская жизнь' Андрея Котлова. То был осанистый мужчина предпенсионного возраста, который жил в Оржицах в собственном коттедже и по всем характеристикам вполне мог быть отнесён к типу российских сельских джентльменов, обнаруженному Камориным. Котлов приветствовал своих новых сотрудников с величавой снисходительностью и сообщил им с оттенком удивления в голосе о том, что вот нежданно-негаданно снова очутился там, где когда-то начинал, - в сельской 'районке'. Но то была, конечно, не 'Оржицкая новь', а иная газета какого-то незнакомого региона, судя по диалектным словечкам, которые он употреблял. Например, для обозначения сельского внештатного корреспондента, а попросту автора писем в газету, он однажды использовал доселе неведомое Каморину слово 'вестоноша'.
   Каморин только после появления Котлова вполне постиг смысл произошедшей с Барахвостовой перемены. Видимо, старушка загорелась надеждой на то, что на время отсутствия Застровцева на его место пришлют какого-то маститого журналиста вроде Котлова, а тот, естественно, не покинет своей основной работы и станет в 'районке' лишь номинальным руководителем, уступив фактическое руководство ей. И поначалу всё складывалось именно так, как она рассчитывала. Теперь Барахвостова могла строить дальнейшие планы: о том, что через годик вернётся Застровцев, и снова всё будет, как прежде. В бывшем редакторе, галантном и обходительном Михаиле Петровиче, все редакционные старушки - Барахвостова, её подружка Сологубова и секретарша Горшенина - поистине души не чаяли. Правда, более молодые сотрудницы столь же дружно его ненавидели. Может быть, думал Каморин, к ним его галантность проявлялась как-то иначе. Или всё дело в душевной слабости, которую молодые женщины инстинктивно чувствуют в мужчине, сразу проникаясь к нему неприязнью...
   Барахвостова могла рассчитывать также на то, что теперь, в отсутствие настоящего редактора, она станет в редакции совершенно незаменимым сотрудником и благодаря этому приблизится к решению своей жилищной проблемы. Дело в том, что старуха была зарегистрирована за сотню километров от места своей работы в посёлке Пронино вместе с дочерью и внуком, которых в тёплое время года навещала почти каждую неделю, а в Оржицах ютилась в общежитии. Тесное жильё в дальнем райцентре - это всё, что она могла купить после продажи квартиры в Ташкенте. В Пронино, дальней глубинке, с работой было туго, и за места в тамошней 'районке' люди держались крепко, так что старуха не могла и мечтать попасть туда. А из Оржиц близкий областной центр постоянно высасывал самые активные кадры, что и позволило ей в устроиться в 'Оржицкую новь' уже в пенсионном возрасте. Каморин догадывался о том, что старухе очень несладко в общежитии: судя по нередко доносившемуся от неё тяжёлому запаху, там, наверно, не было нормального душа...
   Оправдывая старушечьи расчёты, Котлов показывался в редакции 'районки' не каждый день, да и то лишь на два-три часа, так что редакционными делами заправляла в основном Барахвостова. Тем не менее он собирался, по всей видимости, сохранить для себя эту подработку, судя по тому, что очень скоро добился существенного повышения окладов сотрудников редакции, которые по размерам содержания были приравнены к муниципальным служащим. После этого Каморин стал получать вдвое больше, чем прежде. Всё складывалось для него и старушек хорошо, но очень скоро, уже месяца через два в районной администрации, заметно обновлённой после выборов, сообразили, что в отсутствие в 'районке' настоящего редактора туда через год-другой может вернуться в качестве руководителя Застровцев, используя свои обширные связи в областном центре и районе. Тот самый Застровцев, про 'кумовство' которого с бывшим главой района целый год твердила газетёнка Костерина. Продолжения этого хронического скандала вновь избранный глава района Жоголев допустить не мог. Ведь он хотел выглядеть как новый руководитель с новой командой, не обременённой грузом старых грехов.
   В декабре стало известно, что областной комитет по печати по согласованию с районной администрацией утвердил на должность главного редактора 'районки' Татьяну Гузееву. Это назначение если кого и удивило, то лишь одну Барахвостову. В комитете по печати и районной администрации считали, что у Гузеевой имеется полный набор анкетных данных, нужных для редактора 'районки': сорок семь лет от роду - возраст для дамы очень зрелый, но ещё далеко не пенсионный, многолетний стаж работы в прессе и 'профильное' образование, подтверждённое дипломом филологического факультета университета. К тому же она ухитрилась не запятнать себя сотрудничеством с Костериным, но при этом вовремя дистанцировалась от клана 'сватов' Сахненко и Застровцева и была зарегистрирована, то есть, по-старому, прописана в Оржицах. Последнее обстоятельство выгодно отличало её от заезжих 'варягов' вроде Барахвастовой и Каморина.
   Гузеева явилась в редакцию 'Оржицкой нови' в понедельник двенадцатого декабря с видом триумфаторши. Глубокое удовлетворение читалось в её прищуренных глазах. Её серые щёки, обвисшие внизу складками морщин, подрагивали от сдерживаемого возбуждения, что делало её похожей на рептилию. Это сходство усиливали другие особенности её облика - длинная, сухопарая фигура, узкие кисти и щиколотки, нездоровая бледность лица. Оттого, что она много курила, от неё пахло табаком и она часто заходилась сухим, надсадным кашлем.
   В один из первых дней после своего появления Гузеева пожелала показать Каморину свою власть. Она вызвала его в свой кабинет и сунула ему через свой стол, на котором стояла пепельница с дымящейся сигаретой, его исчирканную рукопись:
   - Что это у вас сплошь тавтология? Исправить немедленно! И чтобы я подобную халтуру больше не видела!
   Её слова поразили Каморина не своим буквальным смыслом, а тем, как они были произнесены, - тоном жёсткой команды, не допускающей ни малейшего возражения. Так, наверно, охранники разговаривают с заключёнными. Он попытался объяснить:
   - Это заказной материал для семеноводческого хозяйства, реклама семян. Естественно, в этой заметке повторяется слово 'семена'...
   - Придумайте что-то другое!
   Чтобы не пререкаться, он молча вышел, с досадой думая о том, что иначе понятие 'семена' можно выразить только длинным словосочетанием, например: 'зародыши новой жизни'. Но это как раз и будет тавтология, как её определяют справочники: 'повторение в иной форме ранее сказанного'. Хотя все дипломированные филологи, с которыми он сталкивался в жизни, - а это не только Гузеева, но и его школьные учителя русского языка, - почему-то называли тавтологией обычный словесный повтор... Впрочем, сейчас ему всего-то нужно было в каждом втором случае заменить 'семена' на местоимение 'они' - таково требование не то чтобы литературной эстетики, поскольку никакой красоты в этом нет, а просто газетного этикета. Он и без подсказки убрал бы повторы, но замотался, занятый другим, более важным материалом, и проглядел 'семена', густо натыканные в тексте заказчика... Через полчаса он отнёс редактрисе переделанную рекламу. На сей раз возражений с её стороны не последовало. Но у него осталась обида, как от перенесённого издевательства. Ведь она могла бы молча исправить то, что не понравилось ей в его материале, или высказать свою претензию более деликатно. Но она воспользовалась его промахом как поводом для того, чтобы перейти в обращении с ним на резкий, 'лающий' тон надсмотрщицы...
   Наверно, из присущей ему склонности находить в неприятностях нечто комичное, утешающее он вспомнил вычитанную где-то байку про деревенского мужичка, которого спросили, что он будет делать, если станет царём, и тот ответил, что будет сидеть на завалинке, лузгать семечки и каждому, кто пройдёт мимо, бить морду. Разве не такова же Гузеева, жаждущая покуражиться над подчинёнными? Без этого она, видимо, не ощутила бы вполне сладость своей победы. Хотя у неё и так немало оснований для торжества: оправдался её сложный, рискованный расчёт, по которому она год назад ушла из 'Оржицкой нови' в городское рекламное издание 'Всё для всех'. Ведь её могли и не позвать назад, тем более на должность редактора. Но у неё всё сошлось, выгорело!
   На первой же планёрке Гузеева объявила сотрудникам о том, что комитет по печати пришлёт в 'районку' ещё двух человек. Вскоре после этого в редакции появилась сорокалетняя Алла Фефилова, тёмноволосая, угрюмая, с короткими кривыми ногами, очень себе на уме. О ней Каморин слышал, что она подруга Гузеевой и тоже ушла год назад от Застровцева, только не в городскую газету, а на районное радио. Теперь Фефилова стала исполняющей обязанности заместителя главного редактора. Видимо, она была одной из тех двух, которых комитет должен был 'прислать'. Кого ждать ещё? Задавшись этим вопросом, Каморин сообразил, что никто из мало-мальски удачно трудоустроенных в городе в сельскую 'районку' не пойдёт. И потому вторую претендентку на должность в редакции нужно было искать, несомненно, в Оржицах. Речь шла, скорее всего, о Галине Керхиной - самой бойкой и злой из трёх девчонок-корреспонденток, выпестованных Застровцевым и переметнувшихся от него к Костерину. Как раз в ту зиму, после закрытия 'Оржицкого вестника', эта сухопарая дылда-блондинка искала себе работу. Но в редакции 'районки' она так и не появилась. Барахвостова, имевшая свои источники в районной администрации, объяснила причину: 'Жоголев дал указание никого из 'Оржицкого вестника' не брать...' Гузеева решила кадровую проблему неожиданным путём, приняв на должности корреспондентов двух жителей Оржиц - пятидесятипятилетнего бывшего милиционера, грузного, осанистого Валерия Ударова, с которым её, похоже, связывали когда-то романтические отношения, и бывшую учительницу музыки, сорокалетнюю бойкую бабу Наталью Слынько.
   Вскоре после появления в редакции новых сотрудников Гузеева зашла в рабочую комнату Каморина и ознакомила его с приказом о наложении на него дисциплинарного взыскания в виде замечания. Каморин обомлел: за что? И почему без предварительного истребования у него объяснительной записки? Он впился взглядом в листок, который Гузеева сунула ему на стол, и сквозь радужную пелену, что на миг застлала его глаза, с трудом отыскал хоть что-то объясняющие слова: 'за непроведение работы по привлечению средств рекламодателей'.
   Он поднял растерянный взор на Гузееву - та смотрела на него спокойно, явно с сознанием своей правоты, и даже как будто совсем бесстрастно, без личного чувства к нему. 'Она поступает так, считая это нужным', - подумал он растерянно. Но чего же она хочет? Изгнать его из редакции? Да, видимо, именно этого. Ведь после второго дисциплинарного взыскания, хотя бы такого 'лёгкого', как замечание, работника можно уволить 'по статье'. Это он уже проходил.
   Когда он поделился своим горем со старушками-подружками, то узнал, что и им объявлены замечания. За что именно, он уточнять не стал, почти не сомневаясь в том, что за то же самое 'непривлечение средств'.
   - Гузеева действует на манер того кукушонка, что задком, гузкой выталкивает из гнезда чужие яйца, - спокойно объяснила Сологубова, бывшая учительница географии, которая любила сравнения с явлениями из мира природы и частенько вставляла их в свои интересные газетные тексты, похожие на маленькие очерки.
   Неужели всё дело в том, что люди, работавшие вместе с Застровцевым в последний период его руководства 'районкой', - для Гузеевой 'чужие'? Поразмыслив, Каморин решил, что такое объяснение происходящего следует считать единственно правильным. Пусть все очень немолодые, сотрудники бывшего редактора - люди активные и опытные. Изгнать их - значит обескровить редакцию. Гузеева добивается этого, чтобы не дать Застровцеву возможности вернуться в свой коллектив. От его коллектива просто ничего не останется - будет чужая, враждебная ему команда. В разгоне сотрудников прежнего редактора Гузеева видит гарантию сохранения своего руководства редакцией. Наверно, уже давно стало ясно, что дело идёт именно к этому. Не потому ли уволилась вскоре после ухода Застровцева молодая красавица Вера Нагорнова, совсем недолго проработав в должности корреспондента? Ах, как всё гадко! И насколько же всё обычно: разве Застровцев и Барахвостова не руководствовались в отношениях с подчинёнными своими личными интересами?..
   Неприятности на работе наложились на другую беду: на предыдущей неделе, обеспокоенный длительной невозможностью связаться с Александрой по телефону, Каморин заглянул в бутик 'Апельсин' и там узнал от бухгалтера Уваркиной об аресте Александры и возбуждении против неё уголовного дела. Она же сообщила ему телефон адвоката Стаднюка, нанятого для защиты арестованной. Стаднюк, на вид почти старик, с прилизанными седыми волосами, но ещё довольно крепкий, значительно выше среднего роста, неохотно принял Каморина и с досадой посмотрел на него сквозь стёкла своих очков:
   - Ничем вы не поможете ей и потому не суетитесь. Настраивайтесь на худшее. Улики слишком серьёзные и веские. Срок по её статье - до десяти лет.
   - А нельзя ли увидеть её?
   - Разрешения на свидания подследственных дают следователи, но добиться этого от них всегда трудно, а в вашем случае почти наверняка безнадёжно. Вы же не родственник. Если нужно что-то передать, то это можно сделать через меня. Со свиданиями станет проще после вынесения приговора. Это может случиться уже скоро. Следствие близится к концу. Её уже не вызывают на допросы...
   Всё происходило, как в кошмарном сне: одна беда наслаивалась на другую, третью - и вот уже лавиной они обрушивались на него, маленького, слабого, не способного что-то изменить, погребая его заживо. Словно кто-то всесильный, незримо управляющий течением событий, захотел очень сурово наказать его. Мало тебе было потерять здоровье - вот ещё назревают новые горькие потери, работы и любимой женщины...
   Впрочем, с угрозой потери работы он ещё как будто мог бороться. Отчего не судиться? При всей иллюзорности надежды на такое решение проблемы - ведь при желании уволить человека повод найдётся всегда, ему ли не знать это! - обращение в суд было хорошо тем, что давал хоть какой-то выход для смятённого напряжения его души. Он попытался уговорить Барахвостову и Сологубову тоже подать иски, но старухи с молчаливой досадой отмахнулись от него. Они ограничились слёзными телефонными жалобами в комитет по печати и районную администрацию. Барахвостова утратила былой задор и ещё больше погрузнела, обмякла. И Сологубова, ещё недавно казавшаяся бодрой и жизнерадостной, вдруг стала рыхлой, безвольной, угрюмой, сразу постарев на десять лет.
   Вопреки опасениям Каморина молодой судья Непомнящих, пытавшийся придать солидности своему свежему лицу при помощи ухоженной бородки и усов, подошёл к рассмотрению его иска добросовестно. Он затребовал из редакции должностную инструкцию корреспондента, которую Гузеева не удосужилась переписать, и в перечне обязанностей этого сотрудника не нашёл работу по привлечению средств рекламодателей. Из чего был сделан вывод о незаконности наложенного на Каморина взыскания.
   Своей победе Каморин радовался недолго: уже через неделю Гузеева объявила ему новое замечание, на сей раз 'за необъективное освещение событий в подготовленной публикации'. Поводом послужила жалоба бухгалтера ООО 'СПК 'Глубковский' Пустоваловой. С этой ещё довольно молодой бабой Каморин общался во время недавнего посещения хутора Глубки. Директора этого сельскохозяйственного предприятия, единственного в хуторе, на месте не оказалось, и информацию для газеты пришлось брать у бухгалтера. Пустовалова спроста, из желанию создать добрую репутацию своему СПК, рассказала о том, что дела у них идут неплохо. Оказалось, что сельскохозяйственным производственным кооперативом 'Глубковский' является лишь формально, а фактически выживает за счёт торговли, поставляя в город мясо и овощи, производимые хуторянами на своих частных подворьях, и снабжая их кое-какими промышленными товарами. Из осторожности никаких цифр Пустовалова не назвала, так что корреспонденция, написанная с её слов, получилась не слишком содержательной. Но казался отрадным и потому заслуживающим общественного внимания сам по себе факт успешного выживания кооператива благодаря освоению новых направлений деятельности.
   Однако газету с корреспонденцией об СПК прочли в налоговой инспекции, и там появились вопросы к Пустоваловой: как же так, по документам 'Глубковский' прибыли не приносит и вообще дышит на ладан, в связи с чем налогов не платит, а корреспонденту вы рассказали об успешной торговой деятельности? Перед Пустоваловой возникла пугающая перспектива налоговой проверки и потери её 'чистой' работы, которую так трудно получить в хуторе, которой она так гордилась. Ошалев от страха, она явилась в редакцию и потребовала, чтобы Каморин признался в искажении её слов и чтобы газета опубликовала информацию об этом. Другой редактор в подобной ситуации защитил бы своего сотрудника, но только не Гузеева: та воспользовалась удобным случаем для объявления Каморину нового взыскания.
   Уже привычно Каморин подготовил новое исковое заявление, которое на сей раз, в отсутствие по какой-то причине Непомнящих, отнёс судье Засимовичу - тоже довольно молодому, красивому брюнету, на котором чёрная судейская мантия сидела особенно щёгольски. Засимович принял заявление, но при этом сказал с недоброй усмешкой: 'Что-то вы зачастили к нам', - явно подразумевая другое: 'Тебя же просто гонят в шею и непременно добьются своего, а ты своим сутяжничеством лишь напрасно отнимаешь у нас время'.
   Каморину стало так тошно, что на пути из суда в редакцию он позвонил адвокату Александры в надежде хоть от него услышать что-то отрадное. Но Стаднюк меланхоличным тоном сообщил, что следствие окончено, Александре вчера было вручено обвинительное заключение, а её дело направлено в Центральный районный суд.
   Каморин остановился как вкопанный. Тоскливое чувство невозвратной потери, сиротства внезапно охватило его. Во всём Ордатове и и даже во всём мире лишь одна Александра казалась ему родной душой. Безумная идея, которая до сих пор только смутно брезжила в его сознании, вдруг оформилась чётко: нужно идти к Гомазкову, назваться журналистом и потребовать её оправдания, угрожая в противном случае опубликовать историю о вымогательстве его людьми денег у фермера Чигирова - того самого героя публикации 'Либеральной газеты', который из-за жестоких преследований перенёс несколько инсультов и недавно умер. Пусть это почти наверняка будет бесполезно, он хоть что-то сделает для Александры. В 'Оржицкой нови' ему после этого уже точно не задержаться, но ведь всё равно его выгонят оттуда не сегодня-завтра...
   Каморин развернулся и направился не в редакцию, а в противоложную сторону - ко въезду в Оржицы со стороны Ордатова: там на виду у всех проезжающих красовался нарядный коттедж Гомазкова. Уже издалека бросалось в глаза это жилище, похожее на дворянский особняк с мезонином: широкая лестница с балюстрадой вела к полукруглому портику с ионическими колоннами, довольно высоко вознесённому над землёй благодаря наличию цокольного этажа и увенчанному полукруглым балконом. Все окна были арочными, а то, что находилось за балюстрадой балкона, было двойным, и над ним возвышалась остроконечная мансардная крыша наподобие мезонина. Весь фасад был выдержан в белых и кремовых тонах, напоминая отчасти торт с глазурью. Хотя, как сообразил Каморин, имевший опыт представления в прессе архитектурных новинок, все балясины, перила, капители и другие будто бы лепные элементы декора на самом деле были выполнены из сравнительно недорогого пенополиуретана, всё-таки вид этого здания производил впечатление дразнящего, вызывающего богатства.
   Каморин подошёл к калитке в кованом заборе и нажал кнопку звонка. После короткой трели из домофона раздался женский голос:
   - Кто там?
   - Я корреспондент местной газеты. Хотел бы встретиться с Валерием Яковлевичем.
   - Его сейчас нет.
   - Тогда я приду в субботу в это же время.
   - По какому вопросу?
   - Я хотел бы получить у него комментарий по одному судебному делу.
   - Из какой вы газеты и как вас зовут?
   - Я представлюсь ему при встрече.
   - Он у себя дома никого не принимает, а с теми, кто не называет себя, не будет говорить даже по телефону.
   Каморин молча отошёл от калитки, почти не сомневаясь в том, что Гомазков его всё-таки примет. Ведь сообщение о неизвестном посетителе должно возбудить его любопытство. Это же человек азартный, увлекающийся, судя по делам, которые проворачивает. Он должен загореться желанием увидеть того, кто посмел добиваться его аудиенции, и узнать, какой информацией владеет незнакомец и чего хочет. Конечно, после скандальной публикации в 'Либеральной газете' Гомазков не станет встречаться с представителем столичного СМИ ни в каком случае. Разве что для посланца явного официоза он мог бы сделать исключение. Но в данном случае у Гомазкова нет оснований опасаться встречи с заезжим журналистом. Ясно, что никакой московский корреспондент не будет сидеть три дня в Ордатове в ожидании встречи, да и не затеряться ему в городе, как иголке в стоге сена...
  
  
  
   36
  
  
   Гомазков на самом деле был заинтригован известием о таинственном посетителе. Сначала оно только позабавило его, однако на следующее утро, когда он проснулся задолго перед рассветом и ещё в постели всё хорошенько обдумал, его охватило беспокойство. Это чувство затем не оставляло его в течение двух следующих дней. Занимаясь своими обычными рабочими делами, он чувствовал, что внутри него зреет тревога. И вызывали её, несомненно, мысли о субботнем визитёре. Кто знает, с чем пожалует этот тип? А что, если это мститель за оржицких фермеров с заточкой за пазухой? И всё-таки принять его нужно, иначе продлится нынешнее мучительное беспокойство. А на случай каких-то эксцессов уже приглашён судебный пристав Глазов, давний знакомый...
   Об этом же думал Гомазков, прохаживаясь субботним утром по просторной анфиладе второго этажа своего коттеджа, переходя из гостиной в столовую, далее в кабинет и спальню и затем в обратном направлении. Эти уютные пространства, выдержанные в одном стиле, плавно перетекали одно в другое. Всюду было тёплое, благородное дерево: потолочные балки, настенные панели, паркет, мебель - всё было изготовлено из массива дуба. В гостиной он задержался на несколько минут у камина, наблюдая за тем, как пылают и пышут жаром берёзовые поленья, медленно осыпаясь рдяными угольками... Весь этот старательно, любовно устроенный комфорт теперь вызывал у него сожаления, как перед потерей, расставанием. Дадут ли ему встретить здесь уже недалёкую старость?
   Больше всего Гомазков боялся не мести в виде физического насилия со стороны отчаянного одиночки - по-настоящему страшила его опасность попасть в опалу у высшей власти. Такая возможность в принципе не исключалась после того, как в истории с оржицкими фермерами он столь неосторожно подставился, став героем публикации столичной газеты. Не явится ли к нему с требованием чистосердечного признания посланец неких властных структур, который уже несколько дней сидит в Ордатове для сбора компрометирующих материалов?
   Менее всего он верил в то, что это был действительно журналист, особенно местный, поскольку знал, что он, заместитель председателя областного суда, ордатовской прессе не по зубам. Все издания региона влачили жалкое существование и зависели от бюждета. Даже немногие коммерческие газеты выживали в значительной мере за счёт грантов и заказных материалов, оплаченных из казны. Зачем кому-то из местных СМИ портить отношения с одим из столпов региональной власти?
   Реальное значение Гомазкова определялось не его должностью. Формально подчиняясь председателю Ордатовского областного суда, фактически именно он руководил региональной судебной системой. Председатели были выходцами из других регионов и назначались с подачи Верховного Суда исходя из соображений политической конъюнктуры и обеспечения баланса интересов различных кланов внутри этого органа. Не зная местной специфики, эти ставленники центра в своей практической деятельности всецело полагались на уже сложившееся руководство судебных органов Ордатовской области, в котором самой видной фигурой был Гомазков.
   Региональная судебная система приобрела в Ордатове статус настоящей третьей власти именно в те годы, когда Гомазков делал в ней свою карьеру. По мнению осведомлённых наблюдателей, эти два процесса были взаимосвязаны. В восемьдесят втором году, когда юный Гомазков решил по окончании средней школы стать юристом, суды и прокуратура были только вспомогательными механизмами партийного номенклатурного аппарата, который господствовал в стране. Советский строй обеспечивал юристам как послушным винтикам своей системы безбедную жизнь и престижный статус, поэтому конкурс для желающих учиться на юридических факультетах был в СССР всегда достаточно высок. Чтобы повысить свои шансы на получение специальности юриста, юноша Гомазков приехал из своего родного украинского городка Золотоноша в Ордатов, где местный университет открылся лишь незадолго до этого и привлекал ещё сравнительно немного абитуриентов. К тому же в Ордатове существовала следственная школа, также готовившая юристов.
   По окончании университета Гомазков не вернулся в свой родной городок, а остался в Ордатове, где для молодого юриста было больше возможностей сделать карьеру. Немного поработав в адвокатуре, он стал судьёй Оржицкого районного суда. Благодаря своей способности всё схватывать на лету, особенно то, что требовалось для угождения начальству, и тогдашней установке на выдвижение в судебных органах молодых кадров он вскоре был назначен председателем Оржицкого районного суда. Затем с промежутками в несколько лет им были достигнуты следующие ступеньки карьерной лестницы: должность председателя Центрального районного суда Ордатова, а затем и заместителя председателя Ордатовского областного суда по гражданским делам. В знак признания его авторитета и заслуг перед судейским сообществом он был избран председателем областного совета судей.
   Именно при Гомазкове региональная судебная система впервые проявила себя на политическом поле. Решениями местных судебных органов были один за другим отстранены от должности два избранных населением мэра Ордатова, которые оказались популистами и посмели вступить в острый конфликт с губернатором. Хотя это было сделано ради укрепления вертикали исполнительной власти, в выигрыше вместе с губернатором оказалась и региональная судебная система, также утвердившая свой властный статус. И если губернатор вместе со своим аппаратом вышел из недр советской номенклатуры, то местные правоохранители во главе с Гомазковым стали новой властью, которая не зависела от старого чиновничества и заставила его считаться с собой.
   Ордатовское чиновничество сложилось за долгие годы господства в СССР партийной номенклатурной системы как сплочённая и практически закрытая каста. Доступ в неё отпрыскам номенклатурных чиновников давался почти автоматически, а чужаки могли попасть на сколько-нибудь престижные места с превеликим трудом, только за особые заслуги и дарования. В смутное горбачёвское время власть старого чиновничества в Ордатове не поколебалась. Ордатовские чиновничьи кланы благополучно пережили и перестройку, и распад СССР. Уже без оглядки на обком они прибирали к рукам различные активы. Последний советский мэр Ордатова, в прошлом председатель горисполкома, по выходе в конце девяностых в отставку вдруг оказался хозяином торгово-развлекательного центра в самом престижном месте города - про этот объект горожане ядовито говорили, что мэр его 'намэрил'.
   Однако в процессе прибирания к рукам ценных активов ордатовской чиновничьей касте пришлось потесниться, уступив место высокопоставленным правоохранителям, значение которых в постсоветское время резко возросло. Хотя и в советское время местные судьи, прокуроры и высокие милицейские чины тоже формально относились к номенклатуре, но по отношению к областному партийному и советскому номенклатурному начальству они играли, в сущности, роль уважаемой обслуги. Эта ситуация в корне изменилась в годы карьерного восхождения Гомазкова. Тогда силовики стали участниками борьбы за обладание всевозможными активами наравне с чиновничьей элитой. Это выразилось в практике силовых 'наездов' на предпринимателей, которая вдруг вошла в порядок вещей. В связи с чем в Ордатове начали поговаривать о том, что люди в погонах и судейских мантиях действуют в своих собственных корыстных интересах.
   Прохаживаясь по анфиладе, Гомазков мысленно вёл разговор с воображаемым представителем неких высших сфер, который призовёт его к ответу. 'Как смели вы терзать своими 'наездами' добропорядочных предпринимателей?' - возмущённо спросит таинственный посетитель. На что был готов ответ: 'Вовсе нет, с них лишь спрашивали за конкретные правонарушения. Вот извольте посмотреть досье'.
   Потому что на самом деле каждый местный предприниматель не вполне добропорядочен, а хоть в чём-то виноват. А уж те, за кого правоохранители брались всерьёз, совершили настоящие преступления. Как, например, Сергей Чермных, который завысил в разы стоимость строительных материалов, использованных для ремонта памятника павшим воинам Великой Отечественной в рамках исполнения бюджетного контракта. Этот мошенник избежал уголовного наказания только потому, что был убит возмущённым горожанином. А предпринимательница Петина сфабриковала подложные документы с целью завладеть имуществом покойного Чермных, за что предстала перед судом. Во всех подобных случаях правоохранители Ордатова защищали закон, невзирая на лица. Как и при отстранении от власти мэров Евдокимова и Лемзякова, посягнувших на авторитет губернатора. Тем самым, помимо всего прочего, была укреплена властная вертикаль.
   После внушительных слов 'властная вертикаль' таинственный гость должен был взять паузу и затем уже без прежнего ожесточения задать тот самый проклятый вопрос, которого Гомазков боялся больше всего: 'Ну хорошо, а как вы объясните историю с оржицкими фермерами?'
   Конечно, и на этот случай был готов простой ответ: имели место хозяйственные споры фермеров с предпринимателем Хныровым Николаем Владимировичем. Вздорные деревенские мужики приватизировали землю совместно с Хныровым, убрали на ней урожай, а когда для них пришла пора выполнять свои обязательства по договорам, отказались и даже буянили. В связи с чем к ним принимались предусмотренные законом меры. Один из бузотёров оказался слабого здоровья, перенёс инсульты и помер. Дело обыкновенное, житейское. Ну а то, что этот Хныров приходится Гомазкову шурином, - чистая случайность. В принципе судья, как и любой гражданин, вправе иметь родственников, занимающихся бизнесом. К тому же Хныров и тем более сам Гомазков ни в чём не виноваты. Подобных поклёпов, которые возводятся на правоохранителей во всех регионах, - пруд пруди.
   Однако Гомазков знал, что совершил грубый, непростительный промах, позволив, пусть опосредованно, связать своё имя с оржицкими фермерами, которые подверглись силовому прессингу. Он заблуждался, полагая, что находится в полной безопасности, поскольку контролирует все официальные каналы, по которым информация из региона поступает к высшей власти в Москву, и пребывая в уверенности в том, что на информацию, которая просачивается по другим каналам, московская власть не обращает внимания. Да, никакой немедленной реакции из столицы на порочащую его статью в 'Либеральной газете' не последовало. Но отныне всякий раз, когда в 'гугле' или 'яндексе' набирается фамилия 'Гомазков', выскакивает эта гнусная статейка. И рано или поздно она сделает своё чёрное дело: непоправимо, навсегда испортит его репутацию...
   Гомазков вздохнул и подошёл к настенному зеркалу в стиле барокко, чтобы проверить, насколько переживания последних дней отразились на его внешности. Из серебристого стекла в резной позолоченной раме на него глянул всё тот же импозантный господин, каким он себя знал: плотный, ещё довольно моложавый, с едва наметившимся вторым подбородком и слегка отступившей над выпуклым лбом шевелюрой цвета 'чёрного перца с солью', как говорят французы. Вот только прибавилось как будто морщинок вокруг его серо-голубых глаз, а под ними залегли тёмные тени... Ах, чёрт! Этот проклятый посетитель изрядно потрепал нервы ещё до своего появления!..
   Когда подошёл обеденный час, Гомазков без аппетита, как бы по принуждению поковырялся в тарелках с едой, приготовленной заботливой супругой, немного посмотрел телевизор и наконец дождался: ровно в три часа в двери прозвенел звонок. Через минуту раздался сигнал мобильного телефона, и голос пристава Глазова произнёс из аппарата:
   - Валерий Яковлевич, явился посетитель, некий Каморин. Проводить его к вам?
   - Да, в кабинет.
   Звонок Глазова означал, что посетитель досмотрен и оружия при нём не обнаружено. Но всё-таки в течение всего приёма незнакомца пристав будет на всякий случай неотлучно находиться возле двери кабинета. Это было вместе со старым приятелем оговорено заранее.
   Открылась дверь кабинета, и на пороге появились незнакомый Гомазкову человек, невысокий, довольно щуплый, а за его спиной - массивная фигура пристава Глазова. Гомазков кивнул Глазову, и тот сразу отступил за дверь и закрыл её. Незнакомец нерешительно сделал шаг вперёд и пробормотал:
   - Здравствуйте...
   Гомазков почувствовал досаду и одновременно облегчение. Всё в облике незнакомца - невысокий рост, робкий взгляд за стёклами очков, одутловатое лицо гипертоника, наполовину седые, взлохмаченные волосы - свидетельствовало о его незначительности. Это был почти старик, притом явно проведший всю жизнь на третьестепенных ролях, в подчинении у хозяев жизни, к числу которых Гомазков относил себя. Ему вспомнились слова из 'Ревизора': 'Фитюльку, тряпку принял за важного человека!'
   - Чем могу служить? - спросил Гомазков не без иронии.
   - Я журналист, моя фамилия Каморин... - начал посетитель.
   - Ваше удостоверение! - перебил его Гомазков.
   Каморин достал и положил перед судьёй серую корочку. Тот раскрыл её, на миг замер, вчитываясь, затем брезгливо бросил на стол и спросил со зловещим спокойствием:
   - Ну и что же нужно районной газете от заместителя председателя областного суда в его доме, в выходной день?
   - Я, собственно, не от районной газеты, я сам от себя, но это и в ваших интересах тоже, - путано, волнуясь, начал объяснять Каморин. - Я, видите ли, пишу о фермерах и наткнулся на историю фермера Чигирова, который недавно умер...
   - Кто такой Чигиров? - спросил Гомазков скучным голосом.
   - Это фермер, который жил тут неподалёку, в селе Грачёвка Оржицкого района. О нём и другом грачёвском фермере, Алтухове, писала столичная 'Либеральная газета'. Мол, они заключили с вашим шурином Хныровым договоры о совместной приватизации земли в расчёте на то, что Хныров поможет им поскорее получить угодья. После того, как фермеры собрали первый урожай с приватизированных гектаров, Хныров потребовал от них в качестве арендной платы огромные деньги, а когда они не смогли платить, отнял у них землю. Чигирова вдобавок избили и посадили в тюрьму, где он перенёс несколько инсультов, а недавно стало известно о его смерти.
   - Ничего об этом не знаю и не читаю подобный вздор...
   - Я тоже мало верю столичным СМИ, особенно 'Либеральной газете', и потому хотел бы сам разобраться в этой истории. Мимо её мне как журналисту просто грех пройти. Ведь этот материал, можно сказать, лежит под ногами. Конечно, районная газета ничего об этом не напечатает, но есть та же 'Либеральная газета', которая ещё не сообщала о смерти Чигирова.
   - Так чего же вы хотите от меня? Я ведь уже сказал, что ничего об этой истории не знаю...
   - Для начала я просто хотел бы понять, стоит ли мне связываться с этим, правдива ли история 'Либеральной газеты'. Есть верный способ проверить, соответствует ли действительности то, что рассказывают о человеке: нужно узнать самому, как поступает он в конкретных ситуациях. Можкт быть, вы проявите сострадание к одной несчастной женщине, и тогда мне станет ясно, что вы гуманный, отзывчивый человек и не способны участвовать в расправе над фермерами...
   - И кто же эта несчастная женщина?
   - Петина Александра Викторовна, обвиняемая по статье сто пятьдесят девятой, части четвёртой. На днях следователь передал её дело в Центральный районный суд. Её принудили к преступлению помимо её воли...
   - Вы просто шантажируте меня, и потому я говорю: вон! - сказал Гомазков негромко, стараясь, как всегда, сдержать гнев, чтобы сберечь нервы. - Надеюсь, вы ещё недолго будете журналистом и пожалеете, что сунулись сюда...
   За несколько секунд на лице Каморина сменились выражения испуга, горечи и усталой покорности. Он попятился к двери, всё ещё продолжая смотреть на Гомазкова, словно в надежде на то, что тот передумает, но затем точно опомнился, развернулся и поспешно вышел. Тотчас в кабинет встревоженно заглянул Глазов, но Гомазков успокоительно махнул ему рукой, и тот скрылся.
   Оставшись один, Гомазков сильно хлопнул кулаком по своему столу и истерически рассмеялся. Когда приступ смеха прошёл, он вытер тыльной стороной ладони слёзы с глаз и облегчённо вздохнул. Как же он был глуп! Нашёл о чём переживать! Только такие идиоты, как этот Каморин, могут предъявлять ему какие-то претензии! Да в самом плохом случае его, имеющего заслуги в истории с мэрами, не посадят, а только тихо отправят на солидную судейскую пенсию. Хотя что ему пенсия, когда на старость припрятаны средства в офшорах!..
  
  
  
   37
  
  
   Во вторник двадцать восьмого марта, спустя десять дней после посещения Гомазкова, Каморин явился к десяти часам утра в Оржицкий районный суд. На это время было назначено судебное заседание по рассмотрению его иска об отмене дисциплинарного взыскания - замечания. Ответчица Гузеева, пришедшая раньше и дожидавшаяся вызова в коридоре на скамейке возле двери с надписью 'Федеральный судья Засимович Л.А.', встретила своего подчинённого ненавидящим взглядом. Засимович пригласил обоих в свой тесный кабинет, скороговоркой спросил, поддерживает ли истец свои требования, признаёт ли их ответчица и не желают ли стороны заключить мировое соглашение. Затем Каморину и Гузеевой было предложено изложить свои доводы.
   Каморин заметил, что судья избегает смотреть в его сторону и за всё время заседания лишь однажды бросил на него взгляд, притом быстрый, тусклый, равнодушный. Зато секретарша судебного заседания, молодая особа, посматривала на Каморина с любопытством. Он подумал, что за короткое время работы в 'районке' стал в Оржицах довольно известен и вызывает у местных интерес. Тем больший, что к подобным тяжбам с начальством здесь не привыкли.
   После изложения своих доводов стороны получили слово ещё раз. Каморин знал, что повторные выступления называются прениями и должны обобщать факты, озвученные ранее. Но всё, что он мог сказать, уже прозвучало в его первом выступлении, и потому он просто повторил ранее сказанное. Гузеева тоже была не слишком многословна. Она сделала упор на то, что оказались ущемлены интересы бухгалтера ООО 'СПК 'Глубковский' Пустоваловой, и цитировала её жалобу, приобщённую к делу.
   Всё слушание дела не заняло и получаса. После чего судья предложил участникам процесса выйти в коридор, чтобы он мог остаться один в своём кабинете и обдумать решение. Уже через пять минут секретарша попросила Каморина и Гузееву зайти снова. Судья оправил свою щёгольскую чёрную мантию, которая делала его похожим на испанского инквизитора, и всё той же скороговоркой зачитал резолютивную часть решения: 'Каморину Дмитрию Сергеевичу в иске к редакции газеты 'Оржицкая новь' отказать'. Мотивировочная часть была обещана через три дня.
   Каморин с тоской поплёлся в редакцию, не зная, что ему делать. Не лучше ли уволиться сразу? Ведь в любом случае ему долго здесь не продержаться, даже если он горстями будет принимать таблетки от давления. Нужно уходить, пока стерва Гузеева не загнала в гроб или не уволила 'по статье'. И почему ему так 'везёт' на стерв?.. К тому же, не имея на руках мотивировочной части судебного решения, он в ближайшие дни даже не сможет обжаловать его, а тем временем Гузеева вполне способна придраться к чему-то ещё и объявить новое взыскание. Но так трудно решиться вдруг сорваться с места, когда идти некуда...
   Вспомнив о том, что беда не приходит одна, он из редакции позвонил Стаднюку, адвокату Александры. Так и есть: Стаднюк сообщил, что слушание дела Александры назначено на завтра, на одиннадцать часов. Как-то подозрительно быстро вокруг него собирались несчастья... Не значит ли это, что Гомазков выполняет свою угрозу?
   На следующее утро Каморин был во власти сильнейшего искушения отправиться вместо редакции в Центральный районный суд на слушание дела Александры. Его остановило только совершенно ясное понимание того, что Гузеева непременно и с радостью воспользуется такой удобной возможностью объявить ему новое взыскание. Он с трудом дождался трёх часов, когда слушание уже наверняка должно было закончиться, и снова позвонил Стаднюку. Тот сухо сообщил приговор: восемь лет в колонии общего режима и штраф в размере одного миллиона. Разумеется, будет апелляция, но надежд на успех мало...
   Спустя два дня, в пятницу тридцать первого марта, вскоре после полудня, к редактору 'Оржицкой нови' были вызваны Каморин, Барахвостова и Сологубова. Когда Каморин переступил порог редакторского кабинета, то увидел, что там рядом с Гузеевой сидели глава района Жоголев и сорокалетняя крашеная блондинка крупного сложения. На макушке Жоголева, нарушая всегда лоснящуюся, прилизанную гладь его жидких волос, торчал вихор, и это был плохой знак: шеф явно находился не в духе. За бликующими стёклами очков нельзя было разглядеть его глаза. А в блондинке Каморин узнал начальницу отдела культуры, молодёжной и социальной политики районной администрации Евгению Рыльскую - ту самую чиновницу, с которой от танцевал на юбилее газеты. Она сумела сохранить свою должность после смены главы района. Барахвостова и Сологубова подошли на минуту позже и сели рядом с Камориным на свои привычные места, которые занимали во время редакционных планёрок.
   - Конфликт в редакции продолжается слишком долго, мы не можем без конца заниматься им, - начала Рыльская. - Нам постоянно звонят по этому поводу, в том числе из комитета по печати. И весь район уже знает, что Каморин упорно судится с редактором. Как можно так позориться?! - она возмущённо тряхнула своим пышным начёсом и всплеснула руками.
   - Я принял решение о том, что Каморин, Барахвостова и Сологубова должны уйти, - махнул своим мослакастым кулаком, будто отрубая что-то, Жоголев.
   Старухи на несколько мгновений застыли, переваривая услышанное, затем что-то пробормотали и поспешно, как ошпаренные, поднялись со своих мест и вышли из кабинета. Каморин последовал за ними. 'Ну вот и всё', - подумал он с горечью, но отчасти и с облегчением. Теперь со спокойной совестью можно было уйти. Потому что, пусть с перевесом только в триста голосов, Жоголев был всё-таки выбран населением района - то есть, формально, теми самыми читателями, для которых трудились районные газетчики. К тому же газета принадлежала власти, а Жоголев как раз и представлял её.
   Каморин вернулся в свою рабочую комнату и там, не торопясь, написал заявление об увольнении по собственному желанию. По пути в редакторский кабинет он заглянул в комнату старушек и узнал, что они тоже написали завления. Он испытал чувство вины: может быть, если бы не он, они ещё удержались бы в редакции, но теперь, похоже, выгоняли в первую очередь его, а их - за компанию. Барахвостова в последние минуты пребывания в редакции проявила свой настырный характер только ворчанием: мол, она в пору работы в Ташкенте пережила стольких начальников, а тут какой-то выскочка, едва ставший районным главой, выгоняет её... Из её слов можно было понять, что она лично поучаствовала в смене некоторых ташкентских начальников...
   Один за другим изгоняемые зашли в кабинет Гузеевой и оставили заявления. Спустя час секретарша Горшенина принесла им готовые приказы и трудовые книжки с записями об увольнении. А ещё через час бухгалтерша Бизюкина произвела со всеми расчёт. После этого, бросив в сумку весь свой накопившийся в рабочей комнате нехитрый скарб - кружку, чашку, старую сменную обувь и кипу исписанных блокнотов, - а самое ценное, трудовую книжку и тонкую пачку купюр, сунув во внутренний карман куртки, Каморин поспешил покинуть редакцию.
   Шёл уже четвёртый час дня. Солнце не выглядывало из-за пелены облаков, но было не холодно, чуть выше нуля. Выпавший поутру снег потемнел, набряк влагой, но луж ещё не замечалось почти нигде. Каморин подумал, что хоть в одном ему повезло: в последний раз уезжать из Оржиц до таяния снега, пока весь посёлок ещё не утонул в грязи. Вместе с этой мыслью его укололо чувство вины за то, что он покидает райцентр в запущенном, неблагоустроенном состоянии. Тогда как, по идее, мог что-то сделать. Впрочем, только по идее: реально влиять на положение дел в посёлке он, конечно, не мог. А редакторы районной газеты, возможно, и могли бы, но только не хотели всерьёз связываться с этим, задевая интересы влиятельных людей. Наверно, местные жители выиграли бы, если бы 'районку' закрыли, а на сэкономленные средства отремонтировали дороги и тротуары, но только их мнения не спросят. Газету будут издавать по-прежнему, обеспечивая Гузееву хорошей зарплатой, и по-прежнему в посёлке будет грязно...
   Невесёлые мысли Каморина прервал окрик:
   - Куда направляетесь, господин корреспондент?
   Каморин с удивлением осмотрелся: на обочине проезжей части улицы метрах в десяти впереди него стоял тёмно-бордовый Mercedes, из приоткрытой дверцы которого выглядывал человек в чёрном одеянии, с длинными, чёрными, тронутыми сединой волосами. Всё ещё не узнавая этого человека, Каморин из вежливости ответил:
   - Да вот иду на автобусную остановку...
   - Вам же надо в Ордатов? Садитесь, подвезу.
   Наконец, подойдя ближе, Каморин узнал:
   - Отец Игорь? Вот уж не ждал этой встречи...
   - Так вы едете?
   - Да, воспользуюсь вашим предложением, - с этими словами Каморин сел в машину.
   С минуту они ехали молча. Каморин искоса, с удивлением посматривал на священника в рясе, сидевшего рядом, который как будто вполне уверенно чувствовал себя за рулём.
   - Mercedes - престижная марка... - сказал Каморин, чтобы начать разговор.
   - Это правда, но моя машина подержанная и потому обошлась недорого.
   - Из вашего прихода в Змиево сюда путь не близкий. Были, наверно, в районной администрации?
   - Нет, в здешнем храме. Я теперь благочинный по Оржицкому району, то есть отвечаю за порядок во всех приходах на его территории.
   - О, поздравляю! Насколько я понимаю, ваша новая должность - ступенька к сану епископа...
   - Я не монах...
   Каморин сообразил, что сделал бестактное замечание, забыв о том, что отец Игорь женат, а епископом может стать только монах.
   - Простите! Брякнул невпопад, будучи в расстроенных чувствах. Я же теперь бывший корреспондент. Сегодня меня заставили уволиться.
   - Откровенно говоря, у меня были опасения на этот счёт. Уж очень ожесточённо Костерин проводил свою предвыборную кампанию, предавая поношению старую районную команду за будто бы кумовство именно на примере двух чиновных свояков. Вы же принадлежали к старой команде - в этом всё дело. Теперь, чтобы не дразнить гусей, Жоголев волей-неволей должен откреститься от людей Сахненко и Застровцева. Не расстраивайтесь, без работы не останетесь.
   - Да я и не расстраиваюсь особенно, потому что уже привык к такому. Меня всю жизнь гонят отовсюду. Я прожил жизнь лишним человеком. При Сталине меня, несомненно, расстреляли бы, как это произошло с моим прадедом по отцу и дедом по матери. Они в ту пору тоже, наверно, оказались лишними людьми.
   - Они были старыми коммунистами?
   - Нет, всего-навсего работящими, зажиточными крестьянами, которых раскулачили. Если быть совсем точным, то один из них, Михаил Ерофеевич был мне не родным, а двоюродным прадедом по отцу. Его называли в семье Михаилом Старшим, поскольку был у него родной младший брат, которого тоже звали Михаилом, - это мой родной прадед. Михаил Младший умер ещё за два года до революции, когда моему деду Андрею было только десять лет, поэтому сироту воспитывал его дядя Михаил Старший, который фактически заменил Андрею отца. Два родных брата Михаила - это странно, не правда ли?
   - Да, такая ситуация не совсем обычная, но вполне понятная. Дело в том, что в старину при наречении младенцев строго придерживались церковного календаря, а в нём память различных Михаилов отмечается два десятка раз, в иные месяцы - дважды и даже трижды. Вот отчего это имя было распространённым...
   - Странно ещё то, что Михаилу Ерофеевичу на момент расстрела в ноябре тридцать седьмого года исполнилось уже семьдесят три года. К тому же обвинён он был по одному-единственному и как будто не самому страшному пункту знаменитой пятьдесят восьмой статьи - десятому. В котором речь идёт об ответственности за 'пропаганду или агитацию, содержащие призыв к свержению или ослаблению советской власти'. То есть попросту за неодобрительные высказывания о партийном и советском начальстве. В обычных условиях наказание за это полагалось небольшое: лишение свободы на срок 'не ниже шести месяцев'. Но в случае массовых волнений и в местностях, объявленных на военном положении, за то же самое мог быть назначен расстрел. Однако Михаил Ерофеевич жил в Забайкалье, где в тридцать седьмом году никаких военных действий не велось. Правда, на недалёкой границе было неспокойно...
   - Логику в репрессиях тех лет искать бесполезно...
   - Да, это особенно хорошо видно на примере судьбы моего деда по матери Павла Алексеевича. Его вместе со старшим сыном Петром расстреляли в декабре тридцать седьмого года, осудив по нескольким пунктам той же пятьдесят восьмой статьи. По второму - за 'вооружённое восстание'. По четвёртому - за 'оказание помощи международной буржуазии'. По десятому - за антисоветскую агитацию и пропаганду. И по одиннадцатому - за 'всякого рода организационную деятельность' по подготовке контрреволюционных преступлений. Между тем Павлу Алексеевичу было тогда уже сорок девять лет, и трудился он коновозчиком, развозил молоко по школам города Кемерово. Ни он сам, ни его сын Пётр в армии никогда не служили: Павла Алексеевича ни призвали на первую мировую как единственного кормильца в семье, а Петра сочли недостойным службы в Красной Армии как сына кулака. Они, стало быть, не могли и помышлять о вооружённом восстании...
   - К чему вы теперь об этом?
   - Да к тому, что наше общество сравнительно недавно пережило чудовищные жестокости. И виновником их был не только Сталин, негодяй без чести и совести, уголовный пахан, вознесённый на политический Олимп, - виновны были и сотни тысяч безвестных извергов, активно участвовавших в его преступлениях, и миллионы рядовых граждан, хоть как-то одобрявших чудовищный произвол. Вот иллюстрация: в таёжном селе Ломы, что на берегу Шилки, притока Амура, родине двух братьев Михаилов Ерофеевичей, в декабре тридцать седьмого года были арестованы восемнадцать старых крестьян, которые все были обвинены по пятьдесят восьмой статье и сгинули в застенках. Я прочитал об этом в 'Летописи села Ломы', размещённой в интернете, в основе которой - воспоминания человека, бывшего в тридцатые годы секретарём местного сельсовета. Он писал также о том, что с начала тридцатых годов сельским середнякам и так называемым кулакам были установлены непосильные задания по посеву, урожайности и сдаче зерна государства, за невыполнение которых ссылали на северные, необжитые берега Енисея, на верную гибель. Крестьяне горько шутили по этому поводу: 'Сей - Енисей, и не сей - Енисей'. Это был настоящий геноцид русского крестьянства, который так или иначе коснулся всех в нашей стране. Всё наше общество хронически больно жестокостью. Это позволяет понять то, что происходит с нами и в настоящее время. Например, то, что мою любимую женщину Александру Петину три дня назад осудили на восемь лет колонии. Вы, может быть, слышали о ней. Ваша супруга - одна из наследниц Сергея Чермных, а Петина работала у него менеджером, управляла делопроизводством.
   - Как же, слышал. Ведь Ольга Сергеевна, моя жена, до сих пор не получила завещанные ей десять миллионов, потому что по иску Петиной на имущество Чермных был наложен арест. Наверно, осуждение Петиной как-то связано с её иском?
   - Да, её принудили к составлению подложных документов о праве собственности на 'Плазу'. Попросту подставили. А ведь она по натуре очень искренняя, даже наивная, настоящая идеалистка. Участвовала в акциях оппозиции, ходила на Болотную площадь, вела блог, в котором высказывала свои взгляды.
   - Разве не странно то, что либеральные оппозиционеры часто попадаются на мошенничестве? Если они уже сейчас, в условиях противостояния власти, позволяют себе нарушать закон, то что будет, когда они сами станут властью?
   - Это проявление нравственной дряблости, которая присуща очень многим нашим согражданам. Либералы в этом отношении не лучше остальных. Главное, что отвращает меня от них, заключается в другом. Они отрицают выборы, на которых неизменно проигрывает, заявляют о подтасовках и зовут своих сторонников на массовые уличные акции. То есть, в сущности, делает ставку на 'цветную' революцию, на 'майдан' и силовой захват власти. А в нашей стране это совершенно недопустимо ввиду чрезвычайной жестокости наших нравов. Мы же потомки жертв и палачей Большого Террора, жестокость заложена в наши гены.
   - Заложена в гены? - удивлённо переспросил отец Игорь.
   - А как иначе объяснить тот, например, факт, что собирают многомиллионные аудитории свирепые телешоу, на которых корявые мужички-ведущие отвешивают оплеухи своим гостям, а близкие люди говорят друг о друге гадости и раскрывают ужасные семейные тайны? Не понимаю, как можно смотреть подобное, но ведь смотрят и наслаждаются. Мне кажется, что наше общество одичало даже по сравнению с поздним советским временем. В нашем богоспасаемом Ордатове нередко можно слышать, как родители разговаривают со своими маленькими детьми площадной бранью, гнуснейшим матом. Не помню такого в свои детские годы, хотя наши родители росли в военные годы, а родители нынешних младенцев - всего лишь в 'лихие' девяностые.
   - Тому виной безверие и духовное оскудение...
   - Да, отчасти. Но также и наша тяжёлая история, в которой оставили свой кровавый след многие завоеватели начиная с гуннов. Вот откуда присущая нам жестокость: она унаследована от предков, которым помогала бороться с врагами. Но мы жестоки и к самим себе. Если центральная власть, смягчающая и примиряющая противоречия внутри нашего общества, ослабнет, то может повториться 'русский бунт, бессмысленный и беспощадный', и тогда страна умоется кровью. Нам нужно сильное государство, способное обеспечить десятилетия спокойного развития. За это время нравы постепенно смягчатся и страна достигнет процветания.
   Отец Игорь усмехнулся. Каморин заметил это, и на его лице появилось выражение обиды. На несколько мгновений его речь прервалась, но затем зазвучала с ещё большим жаром:
   - Если только мы к тому времени не превратимся в малочисленный, реликтовый этнос. Существует несомненная закономерность: народы, пролившие много крови и закосневшие в зле, либо исчезают с лица земли, как это случилось с гуннами, либо превращаются в малочисленные этнические реликты вроде ассирийцев, ацтеков или монголов. Видимо, на каком-то этапе истории их женщины утратили желание рожать. Как бы и нас не постигла подобная судьба. В России суммарный коэффициент рождаемости, то есть среднее количество рождений у одной женщины, с восьмидесятых годов меньше двух, а это значит, что нация вымирает!
   - Вы забываете о том, что пути Господни неисповедимы, а милость Его безгранична. На фоне мрачных событий истории России особенно ярко просиял сонм христианских новомучеников, снискавших благодать для своей измученной Родины... Вам не хватает веры. Наверно вы и в церкви не бываете, не исповедуетесь и не причащаетесь?
   - В церкви иногда захожу, но, действительно, не исповедуюсь и не причащаюсь. Не приучен к этому и просто не чувствую потребности в этом. Если человек чувствует Бога в своей душе как нравственный закон, зачем ему чьё-то посредничество?..
   - Да вы хоть крещены?
   - Крещён.
   - С вами всё ясно: вы заражены западным рационализмом и индивидуализмом, подобно многим в нашей стране. И ваш 'нравственный закон в душе' тоже с Запада, от Канта. Если вы будете искренни, то признаете, что религия для вас - только способ психотерапии, который помогает вам принять и пережить жизненные тяготы. Такой же прагматический, рационалистический подход к вере характерен для протестантов. Он хорошо выражен в их известной молитве 'О спокойствии духа', 'Serenity Prayer': 'Господи, дай мне спокойствие духа, чтобы принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить, и дай мне мудрость отличить одно от другого'. Здесь не чувствуется настоящей веры в начало мистическое, непостижимое человеческим разумом, нет упования на Всевышнего, Вседержителя, сказавшего: 'По вере вашей да будет вам'. Это не молитва, а скорее психотерапевтическая формула. Подобно вам протестанты вполне в духе западного рационализма и индивидуализма тоже обходятся без исповеди и причастия. Вы порицаете западников-либералов, но на самом деле не так уж далеки от них. Кстати, Запад служит для нас предостережением и с точки зрения демографии: там уже давно отмечают низкую рождаемость и снижение численности коренного населения, из-за чего, на фоне наплыва мигрантов, западные общества теряют свою этническую и культурную идентичность. Это следствие безверия и эгоизма...
   Оба замолчали. Каморин почувствовал, что между ним и отцом Игорем возникло холодное отчуждение.
   - Наверно, вы чувствуете себя такой же жертвой несправедливости, как ваши репрессированные предки? - уже подъезжая к городу, спросил со сдержанной насмешкой отец Игорь.
   - Вовсе нет. Разве можно сравнивать потерю жизни и потерю работы? Нравы явно смягчились. Теперь я имею все шансы умереть в своей постели, если только 'болотные' не устроят переворот. А в том, что я прожил жизнь 'лишним' человеком, ничего обидного для себя не вижу. Просто я стремился к внутренней свободе и оттого начиная с советских времён не ладил с начальством, за что и был гоним. Полагаю, что такое стремление делает мне честь. Кстати, оно роднит меня с моими казнёнными предками: всем им палачи приписали антисоветскую агитацию и пропаганду, то есть вольные речи, вольнодумство, и это обвинение было, наверно, единственным, которое не слишком расходилось с правдой.
   - Настоящий христианин не будет слишком дорожить своей свободой, ибо сказано: 'Иго моё благо и бремя моё легко'... Кстати, насчёт Сталина. Едва ли правильно объяснять его злодеяния только уголовной подоплёкой его натуры, наверняка тут была и идейная основа. А именно ницшеанство. Ницше объявил мещанскими, рабскими предрассудками религию, мораль и совесть, восславил в человеке царственного зверя, чуждого сомнениям и сожалениям. Сейчас об этом мало кто вспоминает, но в начале двадцатого века ницшеанство было популярно у левой интеллигенции. Как-то мне попалась довольно убедительная статья о сильном влиянии Ницше на Максима Горького. Отсюда знаменитое 'безумству храбрых поём мы песню'... Конечно, большевики не признавались в своём увлечении этим философом, поскольку его учение не совместимо с марксизмом, но это не мешало им следовать идеям Ницше, практически удобным для отказа от традиционной морали. В этом отношении ницшеанство для большевиков удачно дополняло марксизм, в котором моральная проблематика не разработана...
   Вместо ответа Каморин только скептически хмыкнул. Через несколько минут они въехали в город. На одной из окраинных улиц Каморин попросил высадить его. Когда машина остановилась, отец Игорь повернулся к своему пассажиру и задал неожиданный вопрос:
   - Может быть, вы знаете, почему покойный Чермных оставил деньги Ольге Сергеевне?
   При этих словах на лице отца Игоря появилось мучительное выражение, а правое веко нервно дёрнулось.
   - Я думаю, она его дочь. Сходство несомненное.
   - Я тоже так думал. И надо же, как удачно совпали имена Чермных и Жилина: её отчество подходит для обоих, как в случае с вашим дедушкой и его двумя отцами Михаилами! - с натянутой улыбкой пошутил священник.
  
  
  
   38
  
  
   Женская колония общего режима, в которую попала Александра, находилась в сотне километров от Ордатова, недалеко от райцентра Никодимово. Она существовала с пятидесятых годов прошлого века и представляла собой скопище вытянутых одноэтажных бараков, похожих на коровники, с трёхэтажным административно-производственным корпусом посреди их. Все эти неказистые строения стояли на буром суглинке, почти лишённом всякой растительности, который превращался в сухую погоду в утоптанный плац, а после обильных дождей - в вязкую грязь, и были окружены высоким забором из железобетонных блоков, опутанных поверху колючей проволокой.
   Очень скоро после попадания в колонию вся прошлая жизнь Александры отдалилась от неё, начала казаться сном. Единственной реальностью стали унылые будни в окружении одних и тех же тягостных пейзажей и безрадостных лиц её товарок. Эти доселе неизвестные ей женщины совершенно не её круга, с которыми она до сих пор никогда не пересекалась, с первого же дня её пребывания в колонии сделались вдруг самыми важными для неё.
   Она хорошо помнила тот первый день, точнее вечер. Её только что привезли, и ей хотелось есть, но ей сказали, что ужин уже прошёл, поэтому придётся ждать завтрака. Её привели к двери одной из больших камер, на которые делился барак, и приказали ждать, когда за ней подойдут. Она поняла, что в камере есть своё начальство из числа заключённых, которое отныне будет распоряжаться ею. Из открытой двери на неё таращилось множество женщин. Вскоре подошла совсем молодая на вид девушка, похожая на татарку, с быстрым, настороженным взглядом косящих глаз из-под насупленных бровей, которая назвалась Оксаной. Она указала Александре на двухъярусную кровать возле двери, немногословно объяснив, что сейчас нужно положить на свободное верхнее место все вещи, только что полученные из кладовой: матрас, две простыни, наволочку, одеяло, кружку и ложку. Когда Александра исполнила требуемое, Оксана подвела её к окну, где было четыре обычных одноярусных кроватей, на одной из которых сидела лицом к угасавшему дневному свету и штопала носок рослая женщина в таком же зелёном жакетике с нашивкой, как все в камере, с гладко зачёсанными назад тёмными волосами, падавшими на её белую шею траурной скобкой. Александра поняла, что это старшая по камере, или, как её официально именовала администрация, старшая дневальная. Позже Александра узнала её имя: Тамара Валентиновна. Так, по имени и отчеству, во всей камере называли только её одну.
   Тамара Валентиновна повернулась к подошедшим, услышав их шаги, и подняла свой взгляд на Александру. Та от удивления на миг задержала дыхание: такой неожиданной показалась властная сила, которая исходила из чёрных, проницательных глаз этой незнакомой женщины с бледным, осунувшимся лицом. Она как будто хотела заглянуть в самую душу Александры и на самом деле что-то там разглядела. Спустя несколько мгновений выражение лица Тамары Валентиновны смягчилось, взгляд потерял выразительность, и тогда она стала похожа на самую обычную бабу своего возраста, с вполне заурядной внешностью: довольно массивная нижняя челюсть, нос с утолщением-'бульбочкой' на кончике, тёмные волосы, разделённые прямым пробором и свободно падавшие на плечи, ещё без признаков седины... Александра с удивлением осознала, что старшая по камере лишь недавно перешагнула тридцатилетний рубеж и намного моложе её самой. Впрочем, и почти все остальные женщины, находившиеся в камере, тоже были моложе её...
   - Как зовут? - спросила Тамара Валентиновна негромким, хрипловатым голосом.
   Александра поняла, что вопрос относится к ней, и с готовностью ответила.
   - Статья?
   - Сто пятьдесят девятая.
   - Срок?
   - Восемь лет.
   - Значит, через четыре года сможешь выйти по УДО, если к тебе не будет претензий.
   Тамара Валентиновна снова повернулась к окну, возобновила свою работу и добавила равнодушно:
   - Оксана, расскажи ей про здешние порядки.
   Девушка повела Александру назад, к её месту возле самой двери. Со всех сторон на Александру смотрели женщины, сидевшие на койках.
   - Сколько же здесь народу? - спросила Александра.
   - С тобой сорок две. Сидят за самое разное: многие за наркотики, немало за воровство и грабёж, есть и за убийство. Ты, главное, не бойся. Здесь не так, как в мужской зоне: живём не по понятиям.
   Вдвоём они подошли к той двухъярусной кровати, где Александре было отведено место наверху. Оксана села на нижний ярус, рядом с миловидной женщиной средних лет с копной пушистых каштановых волос и яркими синими глазами. Эта новая соседка, похожая на большую, ласковую кошку, приветливо улыбнулась Александре, но той почудилось в этой улыбке что-то нехорошее, лживое.
   - Садись и ты, - сказала Оксана Александре. - Лиза не против. Так ведь, Лиза?
   Лиза закивала и заулыбалась ещё слаще.
   - Прежде всего, никаких запрещённых предметов, - начала объяснять Оксана. - Ни ножей, ни бритв, ни карт, ни денег, ни духов, ни мобильников. Если что-то найдут, то отвечать придётся не только тебе, но и старшей. И потому она первая с тебя спросит. Если сама чего-то не заметит, то ей донесут твои же соседки, можешь не сомневаться. Баня раз в десять дней. Вон там, в санузле, есть умывальники с раковинами, можно постирать бельё. Но не вздумай мыть голову. Если увидят с мокрыми волосами, наложат взыскание. Можешь попасть в штрафной изолятор, а это значит, что не будет УДО...
   Оксана ещё многое успела рассказать Александре про камерные порядки до того, как наступило время отбоя. О том, что указания старшей надо выполнять беспрекословно, что нельзя ругаться матом и шуметь, что все новенькие, не отсидевшие года, обязаны дежурить и заниматься уборкой камеры по графику, но дежурство можно продать за две пачки дешёвых сигарет...
   Александра узнала, что вся её жизнь в предстоящие годы будет идти в строгом соответствии с бумагой, которая висела прямо перед ней на стене камеры возле двери. Это был 'Распорядок дня осуждённых женщин', утверждённый приказом начальника колонии. В основе течения событий в колонии, непреложного, как вращение Земли вокруг Солнца и смена сезонов, было рабочее время: с 7-30 до 15-30 в первую смену и с 16 до 24 часов - во вторую. Подчиняясь потребностям швейного производства, женщины еженедельно ломали ритм своей жизни: поднимались то в 6, то в 9 часов, обедали то в 12, то в 14, получали час личного времени то в 20, то в 13 часов, отходили ко сну то в 22 часа, то в час ночи.
   Впрочем, первую неделю Александра почти не спала из-за своей ужасно неудобной железной кровати, к которой ещё надо было привыкнуть. На этом ложе страданий вместо нормальной панцирной сетки была решётка, и сквозь очень тонкий матрас её прутья больно впивались в бока. К тому же в камере было так холодно, что озноб скрючивал её тело. А со стороны недалёкой станции все ночи напролёт доносились гудки и свистки тепловозов, лязг вагонных сцеплений и стук колёс поездов. Все эти шумы соединялись с бормотаньем и храпом сокамерниц в такую тоскливую какафонию, что у Александры сжималось сердце.
   В третью же ночь к обычным звукам камеры прибавились новые: прямо под собой Александра услышала порывистое дыхание, возню и приглушённые голоса, похожие одновремено на смех и всхлипы. Она сначала не поняла, что происходит, и несколько минут напряжённо вслушивалась, чувствуя, как сердце её отчего-то бьётся учащённо, а когда догадалась, ей стало невыносимо гадко. Наутро все делали вид, что ничего не заметили, и всё в камере выглядело, как обычно. Только опухшие глазки Лизы влажно блестели, будто масляные.
   Александра скоро сообразила, что отведённое ей место возле двери, или 'тормозов', как говорили в камере, к тому же в соседстве с любвеобильной Лизой - самое непрестижное и точно соответствует её низшему положению 'новенькой' в камерной иерархии. Любое перемещение отсюда будет 'повышением'. Она решила, что сейчас для неё самая важная задача - повысить свой статус, чтобы сделать своё пребывание в колонии более безопасным и улучшить перспективы получения УДО. Проникая с каждым днём всё глубже в новый для неё мир, она поняла, что вполне может добиться этого. И прежде всего благодаря своей 159-й статье, которая, как оказалось, пользовалась в камере уважением, в отличие от некоторых иных.
   Сокамерницы с пренебрежением и недоверием относились к осуждённым по 158-й статье, за кражу: считалось, что такие могут воровать и в неволе, у своих соседок. Убийц с их 105-й статьёй обычно сторонились, испытывая по отношению к ним понятные опасения: а ну как снова захотят пролить чью-то кровь? К тому же все знали, что под 105-й администрация прячет и осуждённых по 106-й статье, за детоубийство, не без оснований полагая, что у явных детоубийц нет шансов выжить в колонии.
   Вполне рядовыми, нестрашными считались преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков. По шести соответствующим статьям, с 228-й по 333-ю, женщины нередко получали больше, чем за убийство, но в камере на них смотрели как на обычных коммерсанток, занимавшихся незаконным бизнесом. Ведь никакого физического насилия за ними не числилось. Они пользовались авторитетом, к их числу относилась и старшая дневальная Тамара Валентиновна. Вполне 'интеллигентно' выглядела и статья 159-я, 'Мошенничество', указанная на табличке, прикреплённой к кровати Александры: эта надпись удостоверяла, что новенькая тоже никого не убивала, не грабила и, более того, никого не сажала на иглу. Любопытствующие могли узнать из расспросов, что она всего лишь подделала документы, чтобы урвать у богатой наследницы часть состояния...
   Вскоре Александра заметила, что Тамара Валентиновна присматривается к ней. Старшая по камере частенько бросала в сторону новенькой заинтересованные взгляды, а однажды вечером подошла к её кровати или, по-здешнему, шконке и начала сочувственно расспрашивать о её прошлой жизни. Услышав о том, что у Александры высшее образование, опыт жизни в Москве и собственный бутик, Тамара Валентиновна довольно долго молчала, явно впечатлённая. Правда, бизнес Александры уже давно был выставлен на продажу для уплаты наложенного на неё штрафа и со дня на день должен был уйти в чужие руки. Этим активно занималась бухгалтерша Уваркина, на которую была оформлена соответствующая доверенность. Но всё-таки пока, пусть формально, Александра оставалась предпринимательницей...
   Спустя месяц после попадания Александры в колонию освободилось место на 'поляне' возле окна: вышла на свободу двадцативосьмилетняя Яна Вычкина, отбыв срок за торговлю наркотиками. В прошлом светло-русая красавица, она за четыре года заключения обрюзгла, вокруг её рта появились скорбные складки, взгляд стал жёстким. Но привязанность мужа и родителей Яна сохранила. К ней часто приходили на свидания, приносили передачи: сигареты, мясные и рыбные консервы, конфеты, печенье, сгущёное молоко. Всем этим она щедро делилась с теми, кто вместе с ней жил на 'поляне'. Так же поступали и её товарки, которые как бы вели совместно хозяйство и называли своё сообщество 'семейкой'. Почти все здешние обитательницы входили в подобные группы, но самой престижной из них была, конечно, та, что сложилась на 'поляне', вокруг Тамары Валентиновны. Попасть туда значило достигнуть самого высокого статуса в камере.
   Александра узнала о предстоящей 'вакансии' в один из первых дней после попадания в колонию и страстно захотела оказаться в числе 'избранных'. Это желание, едва возникнув в её сознании, сразу подчинило себе всё её существо. Ведь это было так привычно для неё: всю жизнь она стремилась к каким-то престижным целям. И сейчас, с появлением очередной, её пребывание в камере сразу приобрело смысл и оттого стало менее тягостным. Причём дело здесь было не только и не столько в расчёте. Хотя у её стремления имелось как будто рациональное начало, - ведь есть несомненная выгода в дружбе со старшей дневальной, которая пользуется поддержкой администрации, - в глубине души Александра знала, что для неё борьба за высокий статус имеет самоценное и даже сверхценное значение как источник самых острых, азартных переживаний и средство получения самого глубокого и полного удовлетворения.
   Александра всей кожей чувствовала, когда Тамара Валентиновна останавливала на ней свой взгляд и сразу при этом преображалась: её тело напрягалось и обретало былую гибкость, движения становились грациозными, а на губах появлялась робкая полуулыбка, как у преданной служанки, ждущей приказа своей госпожи. Александра замечала довольное выражение, которое появлялось на лице Тамары Валентиновны, когда та смотрела на неё, и понимала: старшая по камере знает, что происходит с ней, и оценивает её готовность стать верной подругой, наперсницей и даже, может быть, рабой. Очень надеясь на то, что вторая от окна шконка достанется ей как самой достойной этой чести, Александра всё-таки боялась думать об этом как о несомненной перспективе, ожидающей её. Отчасти это было из суеверной боязни сглазить, отчасти для того, чтобы избежать слишком горькое разочарование в случае неудачи.
   Но главной проблемой были передачи, точнее, их отсутствие. И не только потому, что скудная казённая еда не насыщала. Как скоро поняла Александра, статус женщины в колонии зависел в немалой степени от того, что могла получить от неё 'семейка'. При этом на покупки в местном ларьке всерьёз рассчитывать не приходилось, поскольку там продукты были неважного качества и на приобретение их можно было тратить только средства, заработанные на швейном производстве, а их после всех вычетов оставалось очень мало. Нужны были передачи с воли. А между тем за первый месяц пребывания Александры в колонии её навестила только бухгалтерша Уваркина, да и то лишь затем, чтобы оформить доверенность на продажу бутика. Уваркина не догадалась привезти что-то из еды и вещей и на свидании жаловалась на то, каким неудобным и долгим оказался для неё путь из Ордатова сначала до райцентра Никодимово и затем до колонии. Это означало, что в будущем нельзя было рассчитывать на её регулярные посещения, несмотря на те щедрые комиссионные от сделки по продаже бутика, которые она выторговала для себя.
   В пятницу седьмого июля Яна Вычкина покинула колонию и вышла на свободу. Как только её койка опустела, камера напряглась в ожидании: кто займёт её место? Ждать пришлось недолго: в тот же вечер младшая дневальная Оксана подошла к Александре, скользнула по её лицу уклончивым взглядом своих косящих глаз и негромко приказала:
   - Тащи своё барахло на 'поляну'!
   У Александры зазвенело в ушах, сердце её бешено застучало. Из боязни спугнуть удачу она удержалась от радостной улыбки и, потупив взор, быстро, в два захода, перенесла на новое место матрас с постелью и свои немногочисленные вещи из тумбочки. Теперь её ближайшей соседкой стала Оксана, чья шконка была рядом, у окна, а наискосок от неё, тоже у окна, в углу, находилось ложе самой Тамары Валентиновны. В тот же вечер новая 'семейка' угостила Александру сервелатом, сыром, бананами и шоколадом. Александра от волнения давилась этими яствами и вместе с ними глотала свои благодарные слёзы. Впрочем, она понимала, что её перемещение в камерную 'элиту' - своего рода аванс, который ещё придётся отрабатывать. И прежде всего, нужно обеспечить себе собственные хорошие передачи, чтобы делиться ими с 'семейкой'.
   Однако совершенно не было ясности в вопросе о том, кто же будет приезжать к ней на свидания. Со школьной подругой и двумя кузинами она почти утратила связи, вспоминая о них лишь в дни рождений, чтобы торопливо поздравить их по телефону и забыть до следующего года. Трудно было представить, чтобы эти немолодые, семейные женщины могли регулярно совершать дальние поездки ради встреч с нею и доставки продуктов. К тому же это было бы так унизительно: встречаться в колонии с теми, кто помнил её молодой, подававшей надежды, полной честолюбивых замыслов. Увидев её за колючей проволокой, каждая из этих женщин неизбежно подумает: 'Как же плохо она кончила!'
   Оставались её бывшие мужчины. Из проживавших в Ордатове она могла припомнить человек пять. Но к настоящему времени все они, за исключением Каморина, были женаты. А с недотёпой Камориным она в своё время обошлась нехорошо, расставшись с ним ради другого мужчины. Он вполне мог затаить на неё обиду. Не оттого ли он не приезжает? Что же ей делать? Написать письма кузинам и школьной подруге?
   В состоянии мучительного недоумения она прожила до субботы пятнадцатого июля. В тот день сразу после обеда ей сообщили, что к ней на свидание пришёл человек. Она сразу догадалась, что это, конечно же, Каморин.
   Сквозь заляпанное стекло, которое делило пополам темноватое помещение для свиданий, она увидела знакомые черты и в очередной раз, как всегда в последнее время, удивилась: что у неё могло быть с этим невысоким, почти маленьким полуседым человеком с одутловатым лицом и неуверенным, точно просящим взглядом из-за толстых стёкол очков? Уж точно не любовь, конечно, но ведь когда-то он всё же немного нравился ей, волновал её... Куда же всё делось? Ей стало остро жалко себя - жертву неумолимого времени, особенно безжалостного именно там, где она сейчас находилась.
   Он увидел, что её глаза заблестели от слёз, и схватил телефонную трубку, лежавшую на столе, который был на его половине помещения, за стеклом. Она догадалась сделать то же самое.
   - А я привёз тебе шоколад и апельсины, - услышала она в трубке его знакомый голос, который теперь показался слабым, надтреснутым. - А также копчёную колбасу и мясные консервы. Помню, что ты любишь всё это. Ещё носовые платки и кое-что из белья...
   - Спасибо огромное! - воскликнула она, обрадованная его предусмотрительностью. - Всё это здесь очень нужно! Мне бы ещё сигареты...
   - Ты начала курить? - удивился он.
   - Нет, здесь это своего рода валюта, за которую можно получить многое...
   - Хорошо, привезу. Как тебе живётся теперь?
   - Сказало бы, что хуже некуда, но только здесь особенно хорошо понимаешь, что на самом деле всегда может быть ещё хуже. В неволе человек так уязвим для чужой жестокости!
   - Жестокости предостаточно и на воле. Мы же все жестоки: это качество сформировано у нас всей нашей жизнью, более того: у нас оно в крови. Это наследие нашей жестокой истории, которая наполнена свирепыми завоевателями и кровожадными тиранами. Когда твои 'болотные' друзья победят, вся жестокость, которая скрыта в наших душах, выплеснется наружу. Мы увидим террор похлеще тридцать седьмого года.
   - А ты думаешь, они победят?
   - К сожалению, всё идёт к этому. Откровенно прозападные 'Слухи Москвы' денно и нощно одурманивают россиян, заряжают их ненавистью к нынешней власти, готовят из них пушечное мясо для господина Надильного или кого там госдеп поставит вместо него. Власть почему-то терпит и эту подрывную пропаганду, и коррумпированных бюрократов вроде Гомазкова, которые компрометируют её. Рано или поздно это приведёт к катастрофе, потому что, как известно, вода камень точит. В Москве случится переворот, и затем либо провинция покорно последует за столицей, либо разразится гражданская война. Уж не знаю, что хуже...
   - Ты заранее оплакиваешь власть, а между тем именно она, пусть на местном уровне, лишила тебя работы.
   - Потому что это всё-таки власть, избранная народом. Россияне, что бы там про них ни говорили, ценят демократические процедуры и охотно участвуют в них. Они всегда делают разумный выбор в пользу наименьшего зла из возможных. Например, в Оржицком районе они избрали добросовестного бюрократа Жоголева и отказали в доверии наглому популисту Костерину. Ну а Жоголев прогнал меня, потому что сделать это ему рекомендовали другие бюрократы. Хотя бы потому, что я имел наивность сунуться к Гомазкову с просьбой о снисхождении к тебе. Всё логично.
   - На что же ты надеешься?
   - Лично у меня благодаря гипертонии есть шанс умереть до того, как случится катастрофа. А для страны очередная голгофа станет, может быть, началом спасения. Ведь сейчас мы просто медленно угасаем, сходим на нет: смертность у нас превышает рождаемость, а темпы экономического развития одни из самых низких в мире. Возможно, роковые испытания станут для нас толчком к возрождению, как это уже не раз случалось в русской истории. Русские на протяжении веков прошли через многие голгофы, каждый раз поднимаясь из праха более сильными, чем были прежде. Вспомним монгольское завоевание, смутное время, эпоху Петра Первого, нашествие Наполеона и вторую мировую войну. Голгофой был и коммунистический эксперимент, который всё-таки дал и кое-что хорошее. Большевики выступили отчасти в роли культуртрегеров, насадив в стране всеобщее образование и современную индустрию. Они создали чудовищный режим, который сокрушил ещё большее зло - фашизм. Быть может, предназначение России в том и состоит, чтобы проходить через голгофы, разведывая для человечества новые пути. Сейчас Россия противостоит хищному Западу, который навязывает миру своё откровенное, бесстыдное доминирование. Кто знает, возможно, мы сокрушим и это зло...
   Каморин увлёкся, разгорячился и вдруг, с заблестевшими глазами и задрожавшим от волнения голосом, стал похож на того молодого, наивного неудачника, человека не от мира сего, каким она знала его когда-то, к кому она испытывала отчасти насмешливую, отчасти материнскую жалость. Старые чувства к нему проснулись в ней, и, чтобы скрыть их, она спросила его с откровенной насмешкой:
   - Ну и как же ты теперь живёшь, патриот?
   - Работаю внештатным сотрудником в 'Вечернем Ордатове'. Пиковец сказал, что ему специально звонили из комитета по печати и потребовали, чтобы он не брал меня в штат. Но писать в качестве фрилансера, под псевдонимом - это не возбраняется. Мой псевдоним: Артём Нарубин, от девичьей фамилии моей матери. Ещё я сдаю однокомнатную квартиру, которая осталась от неё...
   - Ты можешь и мою сдавать. Что ей стоять пустой...
   - Ты оформишь на меня доверенность?
   - Я даже выйду за тебя замуж. Если ты не против, конечно...
   - Конечно, я не против, - закивал головой и заулыбался он, с засиявшими от слёз глазами.
   'Несчастный, нелепый человек, которому из боязни свободы непременно нужно кому-то принадлежать, хотя бы только женщине, которая не любит его, и жестокому государству!' - думала она о нём с презрительной жалостью.
   А Каморин всё улыбался и смотрел на неё сквозь пелену радостных слёз.
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"