Аннотация: написано почти в честь моей сестренки, которая подарила мне набор из кофейных свечек
Мао Льо.
Огнепоклонники.
- С Днем... ну, хотя бы, рождения, - сказала Кофи, сияя улыбкой. - Держи, это тебе.
- Спасибо, - ответила Мау, щурясь. - А это что?
- Открывай! - поторопила ее гостья, нетерпеливо поглядывая на коробку в обертке из папиросной бумаги, врученную хозяйке. Та зачем-то приложилась к подарку ухом, будто ожидая, что Кофи вернется к химии и начнет сотворение бомбы, но не обнаружила ничего опасного и решилась легонько постучать по ней костяшками пальцев.
- Гремит, - дурацки улыбаясь, сообщила она, стремительно розовея, и Кофи поняла, что ужасно обрадовала архивариуса.
- Специально тебе выбрала, - заверила она друга, - и это было сложно.
- Ага, - согласилась сложная Мау, которой с момента ее рождения дарили только книги и очки с неправильными диоптриями, после чего с хирургической точностью рассекла бумагу перочинным ножом. Целая коллекция уже вышедших из строя корпусов этих орудий была разбросана по столу. "Собрала б ты их, - советовали ей, - да развесила по стенкам: было б оригинально...", но Мау было не до того. К тому же, стены ее дома обладали странным свойством недержания - с них сыпалось все, исключая только некие окаменелые обои, подходящие под определение ископаемых реликтов. Они так пристыли к стене, что вместе них срывались планы ремонта; в конце концов Мау с ними прощаться надоело, и она стала искать себе новое жилище.
Кофи, наконец, осмелилась откусить кусочек ананаса, которым кто-то угостил Мау, а та угощала всех навещающих ее. Кофи казалось, она это вполне заслужила.
Мау, собиравшаяся справлять день рождения примерно в новой жизни, большими глазами рассматривала шестерку белых чашечек, полных воска кофейного цвета с застывшим в нем кусочком воскового сахара, жестяную банку с восковыми кофейными зернами и пришпиленную ко всему этому скрепкой великолепную бумажку, на которой мелкими буквами было выведено "На добрую память". Более неподходящего посвящения выдумать было трудно, но неожиданной имениннице хватило и того.
Известие о наступившем дне рождения известного человека-ошибки многих поставило на уши, но лиц из близкого ее окружения удивило мало.
- Мау! - торжественно сказал Философ, - мы (сам Философ, Фелица и Дао, из-за спины которой виднелась Мириам) пришли подарить тебе вот это, - тут героине дня вручили громадный букет желтых листьев. Конечно, можно было бы найти, по словам Фелицы, "кое-что посвежее", но, по ее же словам (а так много ее цитировать приходится потому, что букет она составляла лично), "за цветами надо ухаживать, а ей - некогда". Поэтому Мау подарок оценила, хотя он рассыпался уже к вечеру по полу и столам.
- Спасибо, - молвила она, сжимая листья, будто в страхе, что они улетят. - Я жутко рада.
...Это был очень камерный, маленький праздник; собственно, самым большим подарком был букет, а самой длинной речью - "ну... пусть ты будешь счастлива!", выданное Философом по подсказке Фелицы. "Ты лучше знаешь, какое лицо у твоего счастья", - пояснила Фелица лично. ("Во всяком случае, - был ответ, - я стараюсь это узнать...")
По обычаю Мау, живущей бессребреницей (хоть это было не ошибочно), вместо застолья были конфеты; но на сей раз к ним - огненный-восковой кофе.
- Какая-то новизна, - отметила Фелица. - Это можно грызть или класть куда-нибудь в волосы. чтобы он тек?..
-Я бы пошла по нахоженному пути, - отозвалась Кофи, - подожгла бы это сокровище.
-Склонна с тобой согласиться, - тихо сказала Мау, вытаскивая из кармана спички: - Всем хватит. Прошу...
...Это была одна из тех вечерних мистерий, что разыгрываются иногда по необъявленным праздникам, приходящим в самые неподходящие моменты; они обычно зовутся праздниками души. Один за другим распускались в крохотных чашечках огненные цветки, и их трепещущие лепестки отпихивали тьму в стороны от низкого столика и сидящих вокруг него существ.
Медленно таял сахар; медленно плавился кофейноцветный воск; медленно сливались они, блестящие, жидкие, ртутно-тяжелые, хранящие в черно-карей глубине нежный, тонкий золотой лепесток. Сперва оживленная - Мау иногда обретала дар речи, не пропадать же добру, - беседа замолкала медленно, как воск течет и застывает на длинной витой свече.
Стало совсем тихо.
Тогда огоньки запели чуть слышную песню слабыми, трескучими голосами. Это была очень старая песня, огонь распевал ее испокон веков, когда люди подбирались к нему ближе, ища тепла, в холодные дни и ночи. Может, они были слишком испуганы, или слишком замерзали - но смысл его речи перед ними в начале времен так и не открылся, а потом -и подавно. Так и осталась с тех пор песня неизменной во множестве времен и во множестве миров, в надежде, что много раз слышанные звуки сложатся в слова незнакомого языка.
(Какая безосновательная надежда...)
А пел он о том, что его тепло - только тень от тепла, источаемого солнцем, а свет его - только отблеск света какого-то безымянного бесплотного органа, именуемого всегда сердцем (но глупо же думать, что мышечный мешок и есть самый большой в мире костер?..), что его чудо - всего лишь намек на чудо открытия тайны мира, заключенного в ком-то. Что он, огонь, - суть земное воплощение чего-то первичного, чему нельзя дать имя, потому что истинно только одно, а оно, к сожалению, скрыто, и не факт, что кто-то его помнит (даже сам обладатель).
...И вокруг пылающих свечек сидели шесть существ, безмолвных, вдохновленных, близких; с одним на всех миром, огромным и таинственным. Маленькие, стеснительные снежинки кружились перед окнами, пытались заглянуть в комнату, но в следующий миг кидались прочь - и к земле. Они чего-то пугались. Может быть, им было бы не так страшно, если б они знали, как много тяжелого и мрачного сгорело в эту ночь в маленьком огне...
Но только к утру снег укрыл подоконник и залепил окна; комната уже была пуста, только шесть чашечек, размером чуть больше венчика цветка, полных тяжелым, благоухающим воском цвета какао, стояли на столе. И было очень тихо, потому что пришла зима.